Яков Кротов

Сходство человека с Богом полагали в разных приятных вещах: в праве властвовать, в свободе, в творчестве. Однако, главное свойство Бога (во всяком случае, в библейской традиции) -- невидимость. Милосердие, щедрость, творчество, - лишь свойства Бога, а невидимость это Его суть. Даже Иисус есть не увиденный Бог, а Бог, скрытый в человеке.

Человек подобен Богу прежде всего своей невидимостью. Человек не есть то, что видится, что проявляется. К несчастью, потому что именно поэтому человек может погубить себя, хотя внешне - все в порядке. К счастью, потому что именно поэтому человек не может погубить другого, хотя может втоптать все проявления другой личности в небытие. Пороки и добродетели одинаково суть лишь свойства человека. Комбинации их могут быть неповторимы, но неповторимо в природе многое вполне бесчеловечное.

Интересно изучать человека как существо, как суть, - об этом предыдущая книжка "Человек без свойств". Но изучать свойства без человека тоже интересно: так ученые изучают многие невидимые частицы лишь по их следам в видимой среде. В отличие от человеческой природы, которая не изменяется, свойства человека имеют свою историю. Одни из них теряют для людей свое значение, а иногда и смысл, - достаточно вспомнить "первородство". Другие появляются из небытия и занимают огромное место, - например, "мещанство". Вот об этих свойствах, сопровождающих человека как пузырьки сопровождают на фотографиях движение элементарной частицы, и пойдет речь.

У человека, возможно, есть и другие свойства, кроме тех, у которых люди говорят между собой. Однако, и тех, о которых говорят, больше, чем нужно в быту. Первым попробовал подсчитать слова, обозначающие черты личности, Фрэнсис Гальтон (антрополог и кузен Дарвина) в 1884 году - у него вышло около тысячи. Полвека спустя двое психологов извлекли из английского словаря Вебстера, где 400 тысяч слов, 18 тысяч слов, описывающих человека.

После этого оставалось только уменьшать это количество, сводя это безумное разнообразие к нескольким группам. Психологи знают, что "много" для человека начинается с восьми предметов, а иногда и с шести. Легче всего объединить всё многообразие человеческих свойств в пару групп: "умный-глупый", "русский-нерусский". Впрочем, и с четырьмя мозг управляется - четыре темперамента всем известны.

Пять - на пять групп чаще всего делят современные психологи всё многообразие человеческих свойств, по пяти шкалам нас меряют. В каждом человеке присутствует всё это многообразие, но настолько по-разному, что человек склонен и других, и себя судить по одной какой-нибудь самой выдающейся черте. Так пять измерений личности превращаются в пять типов личности (см. Мацумото, 2000).

Само деление человека на «ум» и «чувства» слишком примитивно. «Ум», «интеллект», «мышление», - всё это термины не слишком умные, мешающие ясному мышлению. Человек вполне созревает годам к 24-м, а до этого «средний мозг напоминает мозг психопата: ещё недоразвита способность к сопереживанию, отсрочке вознаграждения, сдерживанию влечений и эмоций» (проф. А.Семашко, «Новая Польша», №4, 2009, с. 27).

Способность терпеть, не сразу требовать всего, что хочется – это интеллектуальная или эмоциональная способность? И то, и другое, причём одновременно, параллельно, а не последовательно. Мышление гениального преступника, который бесстрастно просчитывает кратчайший путь к успеху – это развитое мышление? Напоминает оно идеальное мышление по Спинозе? Да, конечно. В этом смысле беспризорник 10 лет, который уже умеет прокормить себя, выжить в любой ситуации, «умнее» своего ровесника – хлюпика, из которого вырастет гениальный поэт или гениальный физик.

«Сдерживание эмоций» - функция интеллекта или личности в целом? Личности в целом. Тот, кто любит, тот сдерживает чувства. Сопереживание – результат и чувства, и рассудка. Незрелость человека обычно в том, что достаточно зрелые чувства и достаточно зрелый разум не объединены между собой.

Не интеллект или эмоции, а личность является ключом к пониманию того, как «функционирует» человек. В повседневной жизни не надо быть Спинозой, чтобы понимать опасность чрезмерной эмоциональности. Истерики мешают всем. Спинозой надо быть, чтобы понимать: недостаточная эмоциональность тоже мешает ясно мыслить. Истерик не умеет точно выразить свои чувства, преувеличивает их, аутисту же просто нечего выражать. Оба выпадают из сферы языка. Тем не менее, истерия лечится, аутизм – нет. Легче справиться с наводнением, чем с засухой.

Личности не существует без тела (современная свобода родилась из английского закона "Habeas corpus" - "Да владеет телом" - который запрещал бросать человека в тюрьму без суда). Свойства личности живут в теле личности словно пчёлы, и спокон веку человек не только весь видимый мир сравнивает со своим телом, но и весь невидимый мир чувств связывает с разными частями человеческого тела.

Все части тела важны, но важны они по-разному и в разное время обнаруживается их значение. Ноги - важны, но голова важнее, и если что-то отрезать, то не голову. Многие люди, увы, не доживают до своих первых шагов - но ведь и тот, кто умер в год, вполне человек, как и слепой, как безногий или безрукий калека. Даже голова не самое важное: жили люди с гвоздями в черепе, с трепанацией мозга, но не живёт человек без сердца.

Сердце, голова, глаза, руки, ноги - по нисходящей. Ноги, руки, глаза, сердце, голова, - в такой последовательности согласился бы я терять части своего дорогого, любимого, драгоценного тела, и если кто-то готов раздавать себя в другом порядке, это уже непорядок.

В силу уже упоминавшейся мании величия, человек (я, во всяком случае) склонен видеть во всём подобие своего тела. Так легче ориентироваться. Свод небес - череп, преисподняя - то, что прячется под исподним. Общество сравнивали с телом - одно название "глава" чего стоит. Церковь - Тело Христово, как выразился апостол Павел:

"Бог расположил члены, каждый в [составе] тела, как Ему было угодно. А если бы все были один член, то где [было бы] тело? Но теперь членов много, а тело одно. Не может глаз сказать руке: ты мне не надобна; или также голова ногам: вы мне не нужны. Напротив, члены тела, которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее, и которые нам кажутся менее благородными в теле, о тех более прилагаем попечения" (1 Кор. 2, 18-23).

Кому-то даже легче запомнить не пять частей тела, а пятерых членов социальной иерархии: царь, пророк, судья, священник, солдат.

Царь - это голова. Он решает, куда пойти, он весь - вовне, это активность, контроль, лидерство. Экстраверт, говоря языком психологии - или эпилептик, если с ума сошёл.

Пророк - это глаза (впрочем, и уши, и рот, и язык - "и виждь, и внемли", а потом скажи). Это внимание к окружающему миру и это абстрактное мышление, это интеллигент, предсказатель и звездочёт, который либо при царском дворе, либо сам - царь (а чтобы не заносился - пророк ещё и шизоид). Собственно, во многих культурах пророк и царь - один человек. Пророк - это голова, которая всюду лезет, прежде чем что-то приказать. Поэтому пророк и царь одинаково независимы от других - но и одинаково (в идеале) умны, гибки, непокорны, независимы. Библейская история показывает, что такое царь, который не слушает пророка - слепец. Пророк в Библии нразывается "роэ" и "хозэ" - "зрячий", "видящий" (традиционный перевод - "прозорливец"). Глядеть вперёд - дело нетрудное. Да вот беда: шведский маркетолог Ролф Йенсен сравнил большинство людей, строящих прогнозы, с водителем, который смотрит вперёд - но в зеркало заднего вида.

Судья - это сердце. Поэтому невозможно доверить суд машине или бессердечному человеку. Просто судья должен обладать высоким самоконтролем, благоразумием. интроверсией, но одновременно и умением общаться, трудиться на благо общества. Судья напоминает, что можно, а чего нельзя - как сердце повелевает и артериями, и венами. Это и упорядоченность, и страдание - ведь в мире людей чаще нарушают порядок, чем соблюдают. Во всяком случае, так кажется судье: он следит за порядком, за законом, и потому сосредоточен именно на нарушениях закона. Он делает возможным функционирование общества, но если судья засбоит - общество гибнет, как гибнет человек от инфаркта. Законность вырождается в законничество. Судья - психостеник.

Посредник (священник, миротворец) - это руки. Не потому, что руки всё делают - хотя руки в случае необходимости могут заменить ноги (а вот наоборот, вопреки Короленке, всё-таки нет). Руки у человека ведь в первую очередь - чтобы обнимать другого. Когда человек подымает руки к небу - он обнимает Бога. Священник - это миротворчество, это то, что соединяет людей ("возьмёмся за руки"), пусть даже ценой своего исчезновения. Он есть, чтобы были другие, он должен раствориться, чтобы другие соединились. Когда здоров, его все ищут, он всем нужен, когда болен (или когда его призвание никому не нужно) - он истерик, а то параноик, он во всём видит разрыв. Увы, часто он прав.

Солдат - это ноги. Солдат, крестьянин, программист, продавец, - не суть важно, важно, что и царь без солдата никуда прийти не может, и солдат без приказа царя не знает, куда идти. Главное в ногах - чтобы на них можно было стоять и чтобы они шли туда, куда захочет голова. Это эмоциональная стабильность, это невротизм (в лучшем смысле слова!), правда - это и зависимость, ну что уж тут сделаешь. Лучше пусть ноги зависят от головы, чем наоборот - достаточно посмотреть на пьяного человека.

Царь, пророк, судья, священник, солдат... Голова, глаза, сердце, руки, ноги... Нетрудно видеть, что первые четыре легко объединяются: бывали цари-священники, цари-судьи. Царь-пророк - всё равно царь. Но солдат, если он оказывается на троне, перестаёт быть солдатом. Верх и низ, экстраверсия и интраверсия.

Разделение человека на пять ипостасей помогает увидеть, какие противоречия в человеке мнимые (не обсуждая пока вопроса, есть ли в нём действительные конфликты свойств). Например, традиционное противопоставление Марфы и Марии, активности и созерцательности есть недоразумение, ибо активность относится к человеку-работникам, а созерцательность - к человеку как царю. Тут противоречия не более, чем между покачиванием ногой и покачиванием головой. Иначе был бы прав Сиоран, писавший:

"Нет такого произведения, которое не оборачивалось бы против своего автора: поэма раздавит поэта, система — философа, событие — человека действия. Всякий, кто, следуя собственному призванию, реализует его, кто действует в рамках истории, разрушает себя. Спасается лишь тот, кто, пожертвовав своими дарованиями и талантами и освободившись от собственной человеческой сущности, умеет наслаждаться бытием".

Не от чего спасаться - во всяком случае, не от активизма и творчества надо спасаться. Надо просто следить, что нижнее было внизу, а голова - вверху. Поэма раздавит поэта, но поэма не раздавит человека. Царь может пописать стихи, но на престоле он не поэтому. Если царь решит, что он на престоле, потому что пишет стихи - неважно, хороший он поэт или нет, он плохой царь (Нерон самый простой пример).

Так же не противоположны сангвиники и меланхолики. Радость и наслаждение мороженым не обязательно вульгарны, грусть может быть не возвышенной, а пошлой.

В психологии с конца ХХ века стало очень популярно объединять все свойства человека в "большую пятёрку" - и различные измерения приводить к пяти шкалам. Экстраверсия, интеллектуальная открытость, дружелюбность, совестливость, эмоциональная стабильность, - так обычно называют эти пять шкал в русском языке, хотя иногда "совестливость" заменяют на "сознательность".

В русском "совесть" - архаичное понятие, означающее ведь буквально точно то же, что "сознательность", а вот если не по букве, то совестливые всегда сознательны, а вот сознательные иногда бессовестны. Потому что "со-ведают" - с собой и с Богом, а "со-знают" - с обществом. А общество, в отличие от Бога, бывает разное и подчас довольно бессовестное.

* * *

Толстой в 1886 г. разделил день на четыре части - от еды до еды: до завтра - тяжёлый физический труд, когда работают руки и ноги, от завтрака до обеда - труд пальцев, труд ремесленный, от обеда до полдника - умственный труд, от полдника до ужина - общение. Толстой полагал, что каждый должен понемножку заниматься всеми четырьмя видами деятельности. Легко смеяться над тем, кто отрицает разделение труда, да ещё и не предвидит резкое сокращение труда физического. Но ведь Толстой выражал великую правду о полноте каждого человека. Именно потому, что это - правда, вовсе не нужно стараться быть полным. "Учёного учить - только портить".

Это не означает, что человек неизменен. Самоописание Толстого поразительно отличается от того, как ощущает себя современный человек, - "правнук" Толстого. Не просто голова - интеллектуальная, целеполагающая деятельность - увеличивается. Человек словно переворачивается. Для Толстого лучшее время физической работы - утро, но ведь и для интеллектуальной деятельности утро - лучшее время. Исчезло столь важное для сапожника Толстого различие между "грубой" и "тонкой" физической работой. То, что Толстой называл "общением" - способность людей протягивать друг другу руки - стало основой "информационного общества", как и способность человека самостоятельно выступать судьёй в нравственных вопросах, не отдавая этот суд на откуп внешним, социальным институтам. "Образованность" из достояния элиты стала собственностью всех. Разумеется, каждый распоряжается ей по своему, но аналитический взгляд на мир тоже перестал быть монополией немногих, он оказался обязанностью всех.

Истина, доброта, красота, - вот три ветви, вырастающие из какой-то райской человеческой цельности, в греческом, к примеру, языке обозначавшейся словом "калос". Формула, отдающая средневековьем: ум, честь и совесть. Американская Декларация независимости 1776 года провозгласила три цели человеческого общества: жизнь, свободу, счастье. Вновь те же три измерения человека, образующие единство.

Точно ли жизнь есть псевдоним истины и познающего её ума? Если это жизнь - человека, который и определяется через разум, то да.

Одно ли и то же доброта, честь и свобода? Да: по-настоящему умный и живой человек не хочет рабства ни себе, ни другому, понимает бессмысленность и опасность всякой злобы, агрессии, насилия, видит честь, как сказал Бердяев, не в том, чтобы его не смели ударить, а в том, что он никого не бьёт.

Красота, совесть и счастье кажутся рядом разнородным, но их объединяет диалогичность. Красота не существует сама по себе, она всегда - через другого. Так и совесть есть диалог с самим собою, и счастье - если в одиночку, то это пошлое счастье, как красота для себя есть пошлость, и морализаторство без слышания другого есть совесть бессовестная.

Красота - в отличие от доброты и истины - твёрдо укоренена в теле. Изнутри красота связана с чувством ритма, с тем, как человек воспринимает звуковые и световые волны, причём одинаково важна и соразмерность ощущений этому ритму, и непременные отклонения от него. Соответственно, внешне красота реализуется как очень умеренное отклонение от некоей нормы (без отклонений - "мёртвая красота"). Это, действительно, ощущается физиологически, этому не нужно учиться, хотя развивать чувство красоты можно. Чувство красоты, как показывают научные исследования, универсально для людей, при всех региональных и культурных вариациях. В этом и сила красоты, и её слабость: человек свободнее определять, что такое истина или доброта, чем то, что такое красота (см. сборник "Красота и мозг: биологические аспекты эстетики", М.: Мир, 1988.

В отличие от всех прочих свойств человека, красота, совесть и счастье человеку неподвластны. Истину можно познать, но быть красивым - не в воле человека. Счастье приходит и уходит само по себе. Зато и без красоты, и без совести, и без счастья человек обходится довольно легко - хотя, с точки зрения окружающих, без красоты он некрасив, без счастья несчастлив, а без совести бессовестен. Так осуществляется свобода человека.

Там, где диалог, там возникает и юмор. Юмор и есть обратная связь в действии. Юмор даёт человеку возможность справляться с собственной красотой, со своим нравственным совершенством и даже со своим счастьем, и юмор есть тот блеск, который делает эти состояния совершенными. Юмор защищает человека, которому делают комплимент или которого именуют "совесть нации"; да и недолго будет человек, который всерьёз назовёт себя счастливым. Красота, совесть, счастье - это небо, лес, река, но без солнечного света, который льётся на них сверху, этот пейзаж будет неприятным.

Если воспринимать человека как единство пяти ипостасей: царственной, пророческой, судейской, миротворческий и просто работящей, то именно последняя, "рабочая лошадка" и оказывается носительницей красоты, совести и счастья. И юмора. Тому, кто определяет истину, не до смеха, и красоты он побаивается. Священник, интеллигент, судья не должны смеяться. Зато они не обязаны быть красивыми. Это всё мужские ипостаси человека. А вот основа человека, видимо, более ассоциируется с тем, что культура обозначает как "женское". Смеётся и по слабости, и от силы, красиво не ради конкурса, совестливо не ради святости и счастливо не ради самоутверждения.

УЧИТЬСЯ ЧЕЛОВЕКУ

Человек многогранен, и каждая из его граней нуждается в отшлифовке, соединена с трудом. Но сам труд разный у пророка и священника, царя и судьи. А вот когда человек учится - чей это труд? Кошмар учёбы в том, что человек воспринимает её как труд рабский, как исполнение чьей-то внешней воли. Учёба мешает самому интересному - жизни. Так происходит потому, что сами преподаватели забывают, "с чего всё началось". А может, никогда и не знали. Опошление первоначального импульса происходит очень быстро.

Античное образование, "пайдейа" было направлено на воспитание царя - политика, лидера. Такое образование вглядывается в настоящее и учит обращаться с ним. Средневековое образование воспитывало священника - миротворца, соединявшего всех других членов общества. Такое образование вглядывается в прошлое, делая его фундаментом для единства. Образование же гуманистическое, современное адресуется прежде всего к пророку и к будущему. Только вот беда: вечно клонит вернуться вспять, предложить человеку "мировоззрение", готовую картину, заслоняющую будущее.

Все "точные науки", "естественные науки" есть прежде всего средство определения будущего. Единственное, что подтверждает точность науки - это будущее, которое опровергает или подтверждает расчёты. Хромая и кряхтя, за "естественными науками" устремляются "гуманитарные дисциплины", некогда правившие бал. Психология и социология пытаются предсказывать поведение отдельного человека и человеческих сообществ, и это не беда - беда, что это не вполне понимается.

Впрочем, любой полноценный курс наук всё равно содержит в себе обращение к разным граням личности. К царственной обращена философия - поэтому она в такой немилости у эпохи демократии и индивидуализма. Страшного в этом ничего нет: было страшно, когда место философии занимала теология. Современный человек понимает, что смысл - великая вещь, но именно в силу своей величины он, вполне вероятно, не может быть найден, во всяком случае, с чужой помощью.

Совесть человека единственное, возможно, что не меняется - эта ось, вокруг которой вращается всё остальное. Этика и право развиваются, но необходимость в этике и праве остаётся.

Пророческая часть личности ярче всего проявляется в современной педагогике и социологии (не говоря о естественных науках). Цель у этих дисциплин одна, методы и объекты противоположны. Педагогика занимается уникальным в личности, социология - повторяемым. Но обе нацелены на то, чтобы человек и будущее были не в отношениях жертвы и палача, а творца и творческого материала. Токвиль писал в 1838 году: "Будем же смотреть в будущее с тем спасительным страхом, который заставляет быть начеку и бороться, а не с тем размягчающим и праздным ужасом, который лишь возмущает и убивает душу". Вскоре после этого и сформировались социология и психология, которые вообще сняли страх в отношениях с будущим.

Исторические науки в разные эпохи адресуются к разным сторонам личности. В античность история была "учителем жизни", а попросту говоря - адресовалась к лидерам, к пророкам. Прошлое "учило" будущему. В результате будущее шизоидно притворялось лишь повторением прошлого. В современном обществе история адресуется к способности человека дружить, налаживать горизонтальные связи, мириться. Это идёт истории только на пользу: из собрания легенд и мифов, выполняющих функции военной пропаганды, она превращается в полноценный поиск истины, где все люди примиряются в сознании своей немирности, общности и уникальности.

К самой низовой части личности адресуется спорт, экономика и медицина. Проблема в том, что спорт легко превращается в смысл жизни. Так римские солдаты легко превращались в императоров. Так психология из искусства врачевания то и дело превращается в философию. Между тем, человек с ружьём или мечом будет плохим лидером, готовым пожертвовать жизнью именно тех, кому он лидер. Психолог будет плохим миротворцем (священником, посредником), хотя плох будет миротворец, не знающий психологии и психотерпапии.

Психология легко (вне экспериментальной базы и физиологии) переходит в бормотание-шарлатанство (как химия может деградировать обратно в алхимию).

"Добрый день!" - "А почему ты навязываешь мне свою картину мира? Постарайся избегать таких резких оценочных суждений как "добрый", "злой"... "

"Здравствуй!" - "Почему ты считаешь, что мне не хватает здоровья".

"Рад, что у тебя все хорошо!" - "Ты не хочешь меня слышать! Ведь я же интонацией сигнализировал тебе отчаянно, что у меня всё настолько плохо, что я не могу найти слов!"

Йенсен - автор книги "Общество мечты", в которой предполагает, что общество информационное скоро уступит место обществу имагинационному, где главным товаром станет эмоция, мечта. Может быть, он и неправ и сам глядится в зеркало заднего вида - где видны бесчисленные вопли рекламистов и пропагандистов о том, что самое главное - продать мечту, а товар дело десятое. (Правда, Йенсен исходит из того, что в будущем все товары будут одинаково качественны). Любопытно другое: оказывается, что "большая пятёрка" американских психологов, условное деление человека на пять ипостасей, очень удобна и для того, чтобы систематизировать различные "рыночные" потребности человека.

Рынок целей

Основные рынки историй и рассказов, которые выделяет Йенсен, соответствуют пяти основным психологическим характеристикам личности. Прежде всего, это та часть личности, которая ставит себе цель, определяет, в чём смысл ее существования и мира вообще. Смысл может быть вздорным, иррациональным, даже опасным, но это – свой смысл. Этой «царственной» ипостаси личности Йенсен предлагает рынок убеждений. «Персональный» смысл жизни не обязательно лично конструировать, его можно и приобрести, как и персональный компьютер. Различие между Greenpeace и Marlboro для автора вторично. Пусть одна – некоммерческая организация, а гонится за прибылью. Главное - обе предлагают клиенту убеждения. Правда, убеждения эти полярные: человек зелёный стремится освободить природу от себя, человек курящий освобождается, накидывая на природу лассо.

Конечно, и ранее политики конкурировали ради избирателей, священники – ради паствы. Новым в рынке убеждений будет то, что убеждения будут отдавать в руки потребителю. Изменится само понятие лояльности: не обязательно быть членом партии, разделяя весь пакет идей. Лояльный покупатель ведь не живёт в универмаге, не покупает всё, что там есть. Каждый будет сам выбирать себе из предлагаемого разнообразия отдельные убеждения, обставляя ими свою квартиру. На политизацию товаров указывают и растущие благотворительные отчисления компаний, их попытки создать себе определённый социальный имидж и политическое реноме (забота о голодающих, о развивающихся странах).

Рынок понимания

Интеллект человека в обществе мечты будет удовлетворяться прежде всего не познанием объективного мира, а познанием себя: «Кто я такой?» Это рынок, потому что ответы на вопросы могут давать товары. Предметы демонстрируют человеческую сущность и самому человеку, и окружающим. Выбирая предмет, человек выбирает собственную историю: если это роскошный, из натуральной кожи чемодан Louis Vuitton, то человек богат, «порхает» по отелям в разных странах. Компания Esprit производит «экологичную» одежду. Её покупатель определяет себя как человека, который тратит деньги только на действительно необходимое, а не на роскошь. Такой человек противостоит остальным, стремящимся продемонстрировать богатство (или его видимость).

Рынок сердца

Аналитическая способность человека, способная судить и прощать, сравнивать окружающий мир с неким стандартом, хранящимся в сердце, и радоваться тому, что не подпадает под осуждение, - эту способность может насытить «рынок духовной близости, дружбы и любви». В качестве примера можно привести сеть французских «кафе-фило» («философских кафе), куда приходят специально, чтобы поучаствовать в дискуссиях о добре и зле, об отношении людей к природе (уже существует около 50 таких кафе). Чашечка кофе в современной корпоративной культуре выполняет ту же функцию: совместное с клиентом кофепитие есть ритуал, аналогичный прежнему выкуриванию сигар, ритуал, устанавливающий интеллектуальную и сердечную близость. Однако, намного объёмнее, по мнению Йенсена, рынок любви – всего, что связано с «союзом двух сердец».

Рынок заботы

Рынок любви удовлетворяет личную потребность, рынок заботы – потребность социальную. Существует коллективный инстинкт самосохранения, побуждающих одних – просить и принимать помощь, других – оказывать эту помощь. В качестве успешного коммерческого примера Йенсен приводит тамагочи – предмет абсолютно бесполезный, если забыть о том, что он удовлетворяет потребность заботиться хотя бы о «чем-то». На рынке заботы можно представить, видимо, любой товар: например, Seagate продвигала компьютерные винчестеры как предмет, на котором заботливый старший брат хранит всю информацию о своём подрастающем братишке.

Рынок активности

Потребность человека в работе, активности будет удовлетворяться двумя рынками: приключений и собственно работы. Альпинизм и полёты на воздушном шаре, спорт и кино, - всё это традиционно считается попросту рынком развлечений. Но Йенсен убеждён, что в будущем понятие «развлечение» будет наполнено широким эмоциональным спектром: круиз на лайнере будет не просто отдыхом, но своеобразным спектаклем, в котором отдыхающие окажутся актёрами. Отдельную главу автор посвящает попыткам представить себе рынок труда в обществе мечты: человек будет работать не потому, что без работы умрёт, а потому что именно работа, даже больше, чем семья, будет удовлетворять его эмоциональные нужды.

Товарный ряд воображения

Йенсен предлагает примерный диапазон фантазий, своего рода палитру, которой любой традиционный товар может быть раскрашен для поставки в общество мечты. Эта палитра тоже соответствует пяти основным характеристикам личности.

«Царственной» ипостаси человека может быть предложена атмосфера викторианской Англии и её помещичьих усадеб или империя Великих Моголов в Индии. Любовь здесь всегда – неразделённая или трагическая, ведь «не всё могут короли». Зато здесь – власть. Тамагочи в этой части диапазона будет просить не есть, а что-нибудь приказать.

Интеллекту предлагается древняя Греция – не обязательно самому рассуждать о смысле жизни, но можно понежиться рядом с учёными разговорами, почувствовать себя Аристотелем на фоне голубых небес, оливковых деревьев и играющих в синем море дельфинов.

Судейской, аналитической ипостаси – Дикий Запад, где идёт вечная борьба шерифа с бандитами, система ценностей понятна и определённа, а когда преступник повешен, герой получает красавицу. Если нужно поменьше закона и побольше красавиц, можно предложить Париж 1920-х годов с его богемной вольностью.

Потребность в заботе и дружбе может быть удовлетворена пейзанской идиллией: жизнь в гармонии с природой, неиспорченная жизнь, никаких перемен. Или с большей динамикой: эпоха самураев, жизнь по законам чести, верности и братства.

Человек, чья активная ипостась жаждет приобщиться к былой романтике, может купить себе недельный тур на золотые прииски. Йенсен предсказывает ностальгию по конвейеру и физическому труду – если люди уже покупают туры, чтобы неделю пожить в условиях тюремной камеры, то их сможет привлечь и стояние у конвейера. На примере джинсов видно, как товар, который ценился сперва исключительно за удобство, начинает цениться за историю, с ним связанную – это история американского индустриального расцвета, история промышленности. При прочих равных обстоятельствах человек будет отдавать предпочтение работе, окрашенной эмоционально, и тому банку, который будет предлагать ему не обезличенное интернет-обслуживание, а живой человеческий контакт в определённом эмоциональном стиле.

См.: Декарт о страстях. Тиллих о Мужество.

- Анонимность. -Беспорядочность.- Грусть - Обидчивость. - Боязливость.

-- Ср. спонтанность в книжке о журналистике.

- Суетливость- Удовлетворённость (набросок). - Маргинальность. - Посредственность. - Подлость (низость, опустошенность) -

Агрессия: Скука - - Бессовестность (наброски) - Вторичность --- Издевательство. - Терпкость. - Несчастность. - Слабость. - Иждивенчество и механизм его реализации - жалостливость. (псевдобесстрастие, равнодушие). Стыдливость.

Большинство людей стряхивают с себя детство, не просто боясь показаться слабыми или неумными, а желая власти, желая солидности. Солидность есть агрессия против ребёнка в себе и против вечного в себе.

Печаль горюет о недостижимости идеала, тоска -- об отсутствии идеалов. Для печали все умерло, все в прошлом -- для тоски все в слишком несуществующем будущем. Они соотносятся как ностальгия и утопия, лечатся соответственно: Воскресением и Рождеством.

Кошмарно добро, делающее зло, а зло в маске добра – не кошмарно, а противно, и вызывает не изумление, а гадливость.

"Каждый человек ведет себя искусственно – и это абсолютно естественно». Гуго Штейнгауз (Новая Польша, №2, 2003, с. 38)

19 век: педолатрия. - Креационизм (наброски).

Не всякий, кто злится - злой человек. Если в ногу воткнулся гвоздь, всякий завопит. Злой человек - тот, кто злится на доброго, подозревая в доброте прикрытие для тоталитарных замашек, да и на злого тоже злится, поскольку тот злой.

Льюис о чистоплюйстве - морализм, бескомпромиссность.

Победоносцев знал, что Розанов был тайно обвенчан со второй женой и молчал - а мог бы и в Сибирь за такое упечь. Дурылин считает это "благородным" (2006, 621). Слабое место "благородства" в том, что тут "благо" обязательно связано с "родом", причём с родом несвободным, агрессивным, бесчеловечным.

Творения иже во святых отца нашего Василия Великаго. Т. I. СПб., 1911. "И в нас есть естественные добродетели, с которыми душа имеет сродство не по человеческому научению, но по самой природе ... Всякое же зло есть душевный недуг, а добродетель соответствует здравию. Хорошо некоторые определяли здоровье, что оно есть благоустройство естественных действований" Упоминает целомудрие, справедливость, мужество, благоразумие - "Сии добродетели душе более свойственны, нежели телу здоровье". - с. 88. Но, разумеется, все эти добродетели есть комплексы чувств, эмоций и инстинктов - достаточно сказать, что добродетель мужества может включать в себя чувство страха, даже должна. С. 343. "Истинно прекрасное есть соразмерность в душе доблестно настроенной. ... Мужество есть средина, излишек его - дерзость, а недостаток его - робость. Следовательно, красота души есть соразмерность в добродетели, а безобразие - нарушение меры вследствие порока".

Яков Кротов

СВОЙСТВА БЕЗ ЧЕЛОВЕКА

ОГЛАВЛЕНИЕ

Не определено место:

ПРЕДИСЛОВИЕ

УЧИТЬСЯ ЧЕЛОВЕКУ