АНОНИМНОСТЬ
Cр. имя. Переход от анонимности к имени в XV веке. Не быть анонимом в политике.
ПОЧЕМУ У ДЬЯВОЛА НЕТ ИМЕНИ
На примере анонимности превосходно виден механизм возникновения зла. Животные не анонимны, поскольку безымянны. Сатана анонимен, потому что отрёкся от своего имени и попытался собезьянничать Богу, присвоить себе Божие Имя. Человек как обезьяна с именем («именитая обезьяна») не может быть анонимен по определению. Анонимность появляется как незаконное использование такого замечательного изобретения как письменность и вообще способность фиксировать знаки. Изобретение вовсе не ставило своей целью анонимное общение. Письменное сообщение – консерв речи и намного лучше консерва. Оно не только дольше хранится и дольше не протухает (хотя протухает, переставая адекватно восприниматься). Консерв менее питателен, чем свежий продукт – часть калорий утрачивается при консервировании. Письменный текст может быть намного содержательнее своего устного аналога или первоисточника. Консервирование пищи есть умножение пищи. Банку шпрот съедят те же полдюжины человек, которые съели бы эти шпроты не из банки. Книга – умножение слова, её могут прочесть миллиарды людей.
Грех примитивнейшим механическим способом деформирует чудо письменности – либо выпячивая авторство создателя, либо пряча авторство. Симметрии между этими двумя извращениями нет. Тщеславие менее распространено, потому что контраст между формой и содержанием в тщеславии очень велик. Имя, крупными золотыми буквами написанное на мелком и грязном листочке бумаги, в котором смысла на блошиную подковку, смешно. В числителе единица, в знаменателе – миллиард, Анонимность создаёт иллюзию содержательности, убирая знаменатель. К тому же анонимность – во всяком случае, в современном мире – оказывается того же цвета, что прописные истины. Не подписывают таблицу умножения – и анонимщику кажется, что, если он не подпишется, то его текст будет столь же авторитетен, как таблица умножения.
«Свинья грязь найдёт». Есть люди, которые убеждены, что смысл интернета – дать возможность писать анонимно. Мысль о том, что точно такую же возможность предоставляла клинопись, им в голову не приходит. Голова таких людей более ориентирована на выход, а не на вход текстов.
Чему, с точки зрения информатики, мешает анонимность? Она понижает качество обратной связи. Анонимщик этого не чувствует именно потому, что настроен на монолог, намерен поучать и вещать. Он надевает маску, потому что стесняется своего лица. Но каким бы уродливым ни было лицо, безликость уродливее. Анонимщик недооценивает потенциал обратной связи. К какому-то отклику он готов, но заранее предполагает, что его личность можно изолировать, вынести за скобки. При этом, что забавно, чем тщательнее человек прячет свою личность, тем чаще он подменяет мышление личными оскорблениями. Между тем, количество проблем, которые можно решать в масках, крайне ограниченно, а большинство подобных проблем не стоят даже того, чтобы их формулировать. Человек есть уникальное существо именно потому, что ставит проблемы, которые невозможно решить, не меняя существа человека. Наука – яркий пример метода, который радикально меняет отношения между исследователями и психологию каждого отдельного исследователя, чтобы добиться успеха в исследовании на всех его стадиях, от формулировки проблемы до реализации технического проекта. Анонимщик же действует как животное: он убеждён, что главное для правильного решения – рявкнуть погромче и внушительнее. В идеале – глас свыше, но манифест без подписи тоже сойдёт. Не сойдёт: безымянность воздействует лишь на того, кто ещё не обрёл своего имени – своей личности, кто ещё не выделился из толпы или хочет вернуться в толпу. Впрочем, даже такие люди походя отщёлкнут анонимщика – им нужен не безымянный авторитет, а авторитет с громким титулом. Конечно, титул тоже есть безымянность, но титул есть маска, изготовленная не на коленке, а коллективом – немалая разница.
В конечном счёте, единственным собеседником анонимщика может быть анонимщик. Другой человек, но так же утративший свою личность, принесший её в жертву в лучшем случае – трусости, в худшем – гордыне (впрочем, гордыня и трусость едины как верх и низ). Вот здесь, пожалуй, интернет оказался, действительно, уникальным средством – только не общения, а фальсификации общения. Некоторым прототипом такого извращения интернета является такое явление ХХ столетия как клозетные графитти. Общественные туалетные кабины, как и интернет, изобретались не для того, чтобы их стены покрывались анонимными текстами. Есть два способа уничтожить общение: запретить либо извратить. Деспот запрещает, анонимщик извращает. Деспот действует в одиночку, анонимщику же всегда нужен другой анонимщик. Взаимная переписка анонимщиком создаёт иллюзию – у них, конечно, не у наблюдателей – что найден способ общения, безопасный для личности. А такого способа в принципе нет. Общение всегда есть риск и крайне продуктивно оно именно потому, что крайне рискованно, творческое в нём прямо пропорционально опасному.
Опасность кроется в том, что не аноним, поскольку он вступает в общение с анонимом, уподобляется ему. Он соглашается с тем, что имя и личность – приложения, а не суть. Напротив, победа над анонимом в том, чтобы не только не общаться с ним, но и не наблюдать за ним. Тут (и, возможно, только тут) оправдывается принцип квантовой механики – нет наблюдателя, нет проблемы. Анонимщик мёртв, когда его игнорируют. Конечно – и к счастью – человек, пытающийся быть анонимщиком, от такого игнорирования не только не умирает, а напротив, получает возможность воскресения к норме.
ХОРОШИЕ ВИНТИКИ
Дегуманизация - слово сложное, а явление-то простое. Сделать человека винтиком - что означает? А вот когда человек пишет в интернет анонимно (или под
ником, главное - безлико), он ведь это делает обычно из хороших побуждений. Он выступает в роли винтика, чистого автоматического разума, не замутнённого
ничем личным, бесстрастным... И от другого ждёт, конечно, соответствующей реакции - тебе объяснили, ты поправься и выполняй. Сама мысль о возможности
ошибки, о том, что для правильного вывода человеку необходимо именно быть личностью, а не абстрагироваться от всего личного, в голову не приходит. Это,
конечно, вовсе не бесстрастие, это атмосфера райкома (спроецированная в "17 мгновениях" на гитлеровцев. Бесстрастия никакого нет, есть бесчувственность,
а под ней - напряжённейшая скрытая истерика, материал для Фрейда.
Сюда же относится, видимо, и мания ставить оценки. Впервые она обнаружилась в создании коллекций интернет-книг (не библиотек, ведь при этом отсутствовало
то, что делает собрание - библиотекой, т.е. научно-справочный, библиографический аппарат). Посетителю предлагалось поставить оценку, словно школьнику,
Гомеру и Достоевскому, Пушкину и Толстому. Традиция делать анонимные - и именно анонимные - комментарии - проявление этой же мании. Это мания манипулирования,
причём человек выступает не от своего имени, а как Винт. Так в советских газетах единственно важные материалы были анонимны - они отражали "политику
партии" (не редакции).
Конечно, можно извинить людей, которые, попав в такой "анонимный интернет", решают, что это - норма. "В интернете так принято". Точно
так же можно было бы извинить человека, который бы попал в страну, где пользуются туалетной бумагой, и решил, что бумагой пользуются исключительно в
туалетах и соответствующим способом. Предложение писать на бумаге он бы расценил как неуважение к традиции, высокомерную блажь, заумь, издевательство,
и предложил бы: "Ну, пиши, но только уж у себя дома, запершись, и никому не показывай!" По этой же логике люди заявляют: "Вы у себя не
позволяете комментарии под никами, тогда уж делайте свои записи подзамочными".
Много можно подобрать сравнений, потому что отношение к людям как к безликим винтикам не редкость. Человек, который привык ходить на балы-маскарады,
будет ошарашен, если попадёт на обычный бал, где все лица открыты. Человек, приехавший из страны, где все женщины ходят в длинных балахонах, решит, что
девушке в мини-юбке можно и даже нужно говорить, какие у неё красивые ножки, - а зачем иначе она в мини-юбке? У каждого винта должна быть своя резьба,
и горе тебе, если ты не соответствуешь стандарту (а стандарт для каждого то, к чему он привык - для каждого, кто не привык вглядываться за горизонт своей
шконки).
НЕИЗВЕСТНОСТЬ ПРОТИВ АНОНИМНОСТИ
Неизвестность - антипод анонимности и главный её враг, как лицо - главный враг безличности. "Жертвователь пожелал остаться неизвестным". Не анонимным, а именно неизвестным. Аноним как раз не хочет оставаться неизвестным, он назойлив и агрессивен. А если без имени, но не агрессивен, вежлив, кроток? Тогда уже не аноним. Впрочем, недостаточно быть кротким, безымянным, чтобы стать неизвестным. Неизвестный - всегда жертвователь. Если человек, скрывая свою идентичность (включая имя) жертвует состояние или хотя бы одеяло для замерзающего, - никто не будет обзывать его анонимом.
Разумеется, неизвестность, как и всякая добродетель, легко фальсифицируется и провести грань между нею и анонимностью часто нелегко. Тираны любят играть - о, не в анонимов, это им ножом по гордыне, а в неизвестность. Загадочности напускают - им кажется, что это делает их богоподобными. Да, Бог - великий Неизвестный (не аноним!), но непознаваемость Бога есть оборотная сторона Его любви. Точно так же и в человеческой любви: любящий открывает себя, но именно потому, что открывает, конца, дна - нет. Это подобие Богу в любящем человеке (а если никого не любит, то уже, увы, не вполне человек...). Поэтому и возможна вечная любовь, поэтому только вечная любовь - любовь: нельзя познать до конца любимого и любящего.
В слабой концентрации тот же феномен - в милосердии: Гарун Аль-Рашид не аноним, потому что он ищет возможности осчастливить кого-то и при этом рискует жизнью. Кто желает остаться неизвестным, не назовёт своё имя даже, если это сможет его спасти. Но если это поможет спасти другого - назовёт. Аноним называет своё имя, чтобы спасти себя, и скрывает - чтобы погубить другого. Поэтому лукавы самоуверения анонима, что он просто хочет остаться неизвестным, спасая мир мудрой мыслью, очищенной от всякого самолюбия.
Носить имя - не самолюбие, а - для человека - просто физиология, и не было ничего хорошего в средневековой и прочей анонимности. Считать свои мысли суперважными, а себя - в своём имени - маловажным, есть "гордынька", вывернутое наизнанку тщеславие. Что до спасения мира, то мир, нравится нам это или нет, устроен так, что спасается он именно именем - именем Христа или, в более слабой концентрации, именем любого человека. Только имя должно быть подобно Христову - за имя приходится платить собой, но ведь и приобретаешь самого себя, а обретение себя и есть спасение мира. Ни галактики, ни муравьи в спасении не нуждаются, они яблок не жрали. Человек же утратил имя, пока пытался присвоить себе имя Бога. Спастись означает отдать Богу Божие имя, вернуть себе своё - и перейти от анонимности греха (все грешники, какие бы пышные имена ни носили, анонимны) к безымянности святости, которая не прячет своё имя, но и не помнит его, потому что сосредоточена на именах других. Нельзя любить другого, не любя его имени, не пытаясь присваивать другому имя по своему разумению.
*
Анонимность есть, а "именности" нет - потому что не все анонимы, но у всех есть имена. Имя есть одновременно и самое условное из всех слов, и самое абсолютное. Абсолютность гарантируется именно условностью. Ярче всего это видно в религии, где имя божества часто запрещено называть, но потому запрещено, что оно есть, и есть именно имя божества. Если кто-либо лишён имени, он лишён своей сути. В концлагере заключённому имя заменяли номером не случайно.
Об имени размышлять неинтересно, особенно в России, где часто у человека, кроме имени, вообще ничего нет. Может быть, поэтому в России развилось движение имяславцев, доказывавших окружающим, что Имя Божие есть Сам Бог. Вполне возможно - только зачем подымать вокруг этого такой шум? Видимо, уже тогда (а имяславцы появились в 1912 году) зрело нечто, что после 1917 года обернулось триумфом анонимности. Собственно, сама революция была триумфом анонимов - ведь псевдоним есть лишь разновидность анонимности. То, что Ульянов или Джугашвили скрывались за псевдонимами до 1917 года, ещё можно было объяснить необходимостью конспирации. Но то, что после революции, и даже после смерти этих джентльменов они фигурировали под псевдонимами, безусловно, вызвано внутренними, а не внешними случайными соображениями. Бесчеловечность выражалась в безымянности.
С появлением интернета анонимность внезапно опять стала проблемой. Связано это было с тем, что интернет как техническое средство возник в маленькой среде, где все друг друга прекрасно знали по именам и поэтому часто обходились без имён. В первые годы интернета им пользовались либо учёные (о, здесь, безусловно, всё было и остаётся нормальным - и по именам, и по отчествам (если в России), либо люди, которых интересовала порнография. (Конечно, эти два множества могут пересекаться - некоторых учёных порнография интересует как предмет исследования, некоторых - иначе). В порноресурсах появляться под своим настоящим именем не было принято, да и по сей день почему-то не очень принято. В результате именно в интернете анонимность и псевдонимность долгое время были так распространены, что возомнили себя нормой. Но с начала 2000-х годов, когда интернет стал из развлечения меньшинства превращаться в заурядное средство общения, нормы повседневного общения стали распространяться и в интернете. В России, возможно, с большими трудностями, чем за её пределами. В больной стране больные люди часто использовали анонимность интернета как средство вылечить себя. А иногда - как средство причинить другим боль.
Если ближайший друг, отец, брат скажет человеку: "Властолюбив ты, дорогой!", человек не обидится. Не обидится, если друг действительно - проверенный, приятный, весёлый, если отец не из "воскресных", если мать не муссолини в юбке. Не обидится, потому что не бывает в личных отношениях, то есть в таких, где люди хорошо видят и физическое, и метафизическое лицо друг друга. "Да, что есть, то есть!, - ответил человек другу, - с кем поведёшься, от того и наберёшься! Яблочко от яблони...". Это, конечно, шутка - ведь властолюбивы все люди.
На другом конце диапазона - те же самые слова о властолюбии, написанные в анонимной записке, валяющейся в почтовом ящике. Они тоже не оскорбляют абсолютно, потому что не может оскорбить оскорбление, произнесённое из-за маски. Анонимность противоположна эзопову языку. Эзоп говорил свои басни с открытым забралом (пока хозяин не отобрал забрало и не напялил на себя - так, наверное, появилось рыцарство). Эзоп рисковал. Кто скрыл своё лицо, не рискует. Безымянный думает, что слово правды важнее лица, но правда в том, что лицо и есть самое главное слово. Слово и личность совпадают лишь в Боге. Он – Слово, Он – Лицо. В человеке, увы, иногда молчание лучше передаёт личность, чем речь. Запретный плод ведь через рот вошёл в человеке, вот речевой аппарат и пострадал сильнее прочих.
Кто выступает от своего лица, причём лицо это вплотную приближено, тот не обидит, даже если бранится – лицо излучает тепло. Да этот человек и не хочет ни обидеть, ни даже исправить, он просто урчит… Кто бранится из-под маски, тот не обидит, хотя практически хочет обидеть, не исправит, хотя теоретически хочет исправить: маска мешает всему.
Между этими двумя крайними точками, где слова оскорбления не оскорбительны, хотя по совершенно противоположным причинам, довольно большой спектр. В её средней точке фельетонист, выступающий под псевдонимом, потому что власть реально может наказать автора, если разыщет, - его оскорбления оскорбляют, и его псевдоним не личина, а зеркало. Кто создал жёсткую систему, где за слово платят жизнью, тот сам потерял лицо и хочет всюду видеть послушные подобия себе. Пожалуйста - вот тебе человек без лица, а если он говорит что-то неприятное, это уже твоя проблема. Такая анонимность часто оскорбительнее самого оскорбления, ведь она показывает, что диктатор готов убить всякое правдивое слово. (Именно под такую анонимность "косит" безликость, да только она набрасывается не на диктаторов, она спускает пар, а не подаёт гудок).
Анонимность не лишает лица, а сливает в одно лицо. Человек, скрывшийся за псевдонимом или безымянностью (если только он не занимается излечением себя) лишает себя авторитета своего имени и потому
пытается укрыться за авторитетом абсолютным - религиозным, за авторитет "здравого
смысла", "общего мнения". Но ведь и я не дурак насчет отождествиться
с авторитетом. Меня могло бы поколебать, если бы я знал, что мне пишет человек,
достойный по моим представлениям уважения - но анонимщик лишает себя и возраста,
и званий, а чина. А психика человека устроена так, что если неизвестно, уважаемый
ли человек пишет, предполагается худшее: нет, пишет неуважаемый. Уважаемый бы
писал от своего имени, вежливо, указав, за что он может быть уважаем. А когда
приходит анонимное письмо о том, что аз проклят всеми вселенскими соборами, православием,
психиатрами, и вообще я гнусный и мелкий пакостник, то моему взору, конечно, автор
рисуется в виде семнадцатилетнего юноши, который неделю назад стал из растафари
радонежцем.
Анонимность может быть проявлением смирения, - этой очевидной возможностью
и спекулируют анонимщики. Но смирение означает, что человек поступается своим
высоким положением. Не может смириться пустое место. Когда под плащом нищего скрывается
царская одежда, - это потрясает. Когда под плащом нищего - нищий, потрясаться
совершенно нечему.
Анонимность любят, видимо, потому что она даёт возможность легко почувствовать
себя смирившимся царём. Простая щепетильность уже поэтому предостерегает против
анонимности. Не стоит считать себя таким уж великим, чтобы спускаться до безымянности.
Скверно образованные люди видели, что иногда отсутствие подписи свидетельствует о весомости, особой авторитетности текста (как у передовицы в газете или статьи в словаре). Вот они и думают, что анонимность повышает авторитетность их текстов. Они не знают, что анонимность в 99% случаев - признак подлости, а в 1% - как в передовице - есть отсылка к отнюдь не анонимному, поименному списку людей, несущих за текст совместную ответственность (как в коллективе газеты или в редакции словаря).
*
Славно не только Имя Божие, но имя любого человека, имя как принцип. Вот в интернете пишут оскорбления. Абсолютное большинство оскорбляющих - анонимы, причём принципиальные, т.е., не ставят имя в конце письма (пусть вымышленное, но всё же похожее на реальное - Петр Васильевич Петров, к примеру). Они тщатся доказать, что обычный этикет неправ, когда порицает анонимность, что важна "суть", а не "упаковка", не подпись. И вот здесь у них начинаются проблемы.
Текст без имени автора как безалкогольное вино. Можно подбавить крепких выражений, можно, напротив, изобразить высокомерное архибесстрастие, снисходительность гения, заглянувшего в лачугу графомана, - но всё это без имени так же бесполезно, как жидкость цвета коньяка, с запахом коньяка, с массивностью коньяка, может быть, даже со вкусом коньяка - но без коньячного спирта.
Если же имя проставлено - и ясно, что имя подлинное - то качество текста вырастает. Анониму ставится в строку любая описка, "настоящему" человеку прощается и малограмотность. В идеале, конечно, обладать именем "авторитетным". Даже мягкая укоризна, подписанная, скажем, "Ион Друцэ", "Пётр Вайль", прозвучит веско. Более того, человек авторитетный и не будет иначе укорять, как мягко - в процессе появления авторитета, основанного на творчестве, жёсткость так же утрачивается, как в процессе выдержки коньяка.
Превыше всего - Имя Божие, абсолютно авторитетное. Основан этот авторитет на абсолютной творческой силе, проявленной так, что можно отрицать существование Творца (но нельзя отрицать - если хотя бы предположить, что Он есть - Его абсолютной мощи и высшего разума).
Пока ещё большинство людей функционально анонимны. Человек пишет текст, подписывается - но текст сам анонимен, лишён своеобразия, является набором лозунгов. Что ж, ещё сто лет назад большинство людей были неграмотны вообще. Через сто лет, хочется верить, индивидуальность стиля перестанет быть достоянием немногих. Пока же анонимные писатели находятся в ловушке: они пытаются вложить побольше индивидуальности в свой текст, чтобы компенсировать отсутствие имени, но если человек умеет вкладывать в текст свою индивидуальность, имя его неизбежно становится известным и стиль его опознаётся быстро. А если стиля нет, то какая разница, какое там имя в конце!
*
Доска объявлений в московском православном храме. Призыв переписывать с заключёнными. Объяснение, почему эта переписка важна: единоверцам требуется поддержка, времени много не занимает, туберкулёзники писем не пишут.
Переписка ведётся через адрес храма, указано в объявлении и подчёркнуто, что это не самоочевидно, но поступать следует именно так.
Понятно, чем вызвана такая предосторожность. Переписываешься с человеком, шлёт он тебе набожные тексты, описывая своё покаяние всецелое, а потом в один прекрасный вечер появляется у тебя на пороге. Хорошо, если не в твоё отсутствие, с отмычкой, а просто с просьбой о деньгах. Одно дело написать "дорогой Андрей", другое дело выдать Андрею деньги, которые ты себе на брюки отложил.
Понятно, но приемлемо ли? Чего стоят тогда слова о единстве в вере (кстати, совершенно непонятно, отчего переписываться нужно именно с единоверцами) и прочие добрые слова, если человек не готов указать свой адрес. Человек маскируется - значит, не доверяет и боится. Тогда это всё ничего не стоит.
Разумеется, к переписке в ЖЖ это тоже относится. Анонимность - выступление с опущенным забралом. Лица по интернету не видно, адрес почтовый и не нужен, остаётся лишь имя - и если скрывают его, то эффект такой же, как сокрытие реального почтового адреса при переписке с заключённым. Эффект недоверия, а где недоверие, там не может быть общения - во всяком случае, такого, на которое претендует большинство анонимов.
О понимании большевиками прав человека: фамилии освобожденных президентов "в прессе названы не будут, поскольку
это, как объясняют правоведы, нарушает права человека" (Федоров А., Труд, 4.7.2002).
*
Александр Латкин (Известия, 23.2.2001): люди протестуют против ИНН, т.к. "у человека отнимают последний
оплот личных свобод -- анонимность. В этом смысле всемирный и безграничный Интернет является ярким антигосударственным
явлением". Неточно, не доказано. Интернет -- пространство свободы и для тех, кто выступает в нем под
своим именем. Оплот личной свободы не анонимность, а прямо наоборот -- готовность отвечать за себя, решимость
назвать свое имя, не боясь дикарски, что кто-то этим воспользуется и тебя поработит. Аноним -- раб своей трусости.
Директор клиники Сербского Татьяна Дмитриева пишет о форуме психиатров "стихийно в зале возникло стремление быть
услышанными, наконец, в верхних эшелонах власти. По залу передавались листки бумаги, на которых расписывались
участники пленума, не скрывая ни своих имен, ни должностей. Это был порыв отчаяния" (Росс. газета,
6.10.3). Они всего лишь просили денег - как бы на больных и на лечение, ну и на себя, видимо, тоже. Несчастные
советские люди (вот где слово "несчастный" обретает вполне ту же насыщенность смыслом, что и древнее
"окаянный"). Подписаться для них - акт отчаяния, выхода из спасительной анонимности. Это нормальный
человек в отчаянии ищет, как зовут Бога. Советский человек ищет собственное имя. Но не находит - если без должности
имя он уже не мыслит...
Перес-Реверте Артуро. Кожа для барабана. М.: Эксмо, 2004. 592 с. Несколько
раз повторяется, что разные объекты и субъекты в Ватикане имеют прозвище
(обычно бранное), но что это прозвище никогда не произносят вслух (напр.,
с. 15). Простая мысль о том, что это абсурд: прозвище, которое всеми употребляется
лишь мысленно, - автору в голову не приходит.
Не есть ли это часто встречающаяся убежденность, что всякое имя - ложь (это
верно) и потому вполне можно молчать, ибо настоящее имя (бранное воспринимается
как наиболее верное, похвальное - как вранье) - известно всем без сотрясения воздуха.
Своеобразные платонизм и апофатика.
Не первично ли такое наивное сознание? Не появляются ли речь, письменность,
когда человек открывает (а это далеко не легко), что другие не обязательно именуют
все так же, как он?
В чем отличие анонимности от коллективизма? В том, что за "от редакции"
отвечает вся редакция, а за анонимность не отвечает никто.
Ср. имя; пороки.
Анонимность - признак трусости 5.5.2000; потеря лица, неизбежная для агрессивности 19.5.2000; надевает маску или использует как маску лицо другого 19.5.2000; имя как лицо 19.5.2000;
*
Анонимность бывает агрессивной, когда другому обращаются, не называя его по имени, называя
его неверным именем, сознательно или подчёркнуто не обращая внимания на то, как человек предпочитает именоваться.
Такая агрессивность характерна для обществ, где имени - и слову вообще - придаётся магическое, религиозное значение
("как вы яхту назовете, так она и поплывёт"). Человека клеймут (подчас - буквально), присваивая ему
особое имя. Человека бранят устно в уверенности, что если высшая сила, "мана", "честь",
"благодать" на стороне бранящегося, то его речь будет заклинанием: назовешь другого кастрированным
козлом ("мудак") - и другой сразу потеряет свою мужскую силу и проиграет схватку.
В несколько ослабленном виде такое агрессивное лишение имени или искажение имени сохраняется в обществах, где
веры уже и нет, но осталась власть и вера в её первенство. Если власть приказала считать священниками или историкам
только людей, включенных в такой-то список ("номенклатура"), то подданный не посмеет назвать генетиком,
скажем, посаженного за решётку профессора или "отлученного" гебистскими архиереями исповедника веры.
Более того, холоп часто искренне, с энтузиазмом, которого бюрократическая власть от него вовсе не требует, начинает
хамить тем, кто находится в конфликте с властью. Это напоминает о том, что советская диктатура - система автоколебательная:
она сперва усиленной селекцией породила холопскую среду, после чего эта холопская среда стала воспроизодить
советскую систему уже добровольно.
Самая мягкая, но всё равно оскорбляющая достоинства человека форма - тихое советское хамство, когда к другому
обращаются вообще никак его не называя: "Здравствуйте! Вы не поможете... Вы не подскажете..." Обращение
"девушка", "мужчина" относятся к тому же разряду, потому что они не уточняют, к кому обращена
речь, а, напротив, размывают собеседника: пожилая дама и нимфетка одинаково оказываются "девушками".
Подлость (в старинном значении этого слова - как агрессивная несвобода) такой манеры обнаруживается в её непоследовательности:
к тому, кто обладает над холопом хотя бы маленькой властью, он так обратиться не посмеет.
*
Самое сложное – не прикипеть к собственному имени, не говоря уже о своих титулах, чинах и любых обозначениях индивидуальности. Человек, который живёт, чтобы на надгробии – и визитных карточках, и в словах окружающих – было написано «академик», - прикипел. Прикипел и выкипел. Способов борьбы с таким растворением сути в признаках множество – от самоиронии до смены имени. (Самоиронии – иронизирование над чужой слабостью не помогает, а мешает другому освободиться).
Средств хороших много, а сказать полезно об одном негодном средстве – об анонимности. Человек, который делает из анонимности, безымянности принципиальный сценарий своего поведения, вдохновляется, судя по некоторым высказываниям таких людей, идеей освобождения. Воспарить, трансцендировать над болотом объектности, формальностей. Подняться в мир высоких идей, где не имеет значения ничто вторичное, а идёт общение чистых разумов, где господствует лишь аргумент, но не титул.
В истории науки такой этап был – точнее, один из этапов донаучного знания. Как средневековые иконописцы часто (не всегда) считали безымянность принадлежностью своего призвания, так донаучные стяжатели знания часто (не всегда) выступали под псевдонимами или анонимно. Наука, однако, совершенно не случайно избрала другой путь – путь, на котором каждый жёстко указывает своё имя, указывает постоянно, чтобы репутацию человека можно было так же проследить, как репутацию человека, просящего кредит. Поэтому появляются статьи, подписанными сотнями имён – прямая противоположность алхимической, средневековой по сути идее анонимных интернет-энциклопедий.
К отсутствию имени прикипают точно так же, как к имени. Анонимность такой же лживый соблазн как визитная карточка с пышными титулами. Раствориться в серной кислоте или раствориться в расплавленном металле, – разные пути к одному печальному итогу. Из двух зол – отождествлению себя со своим именем и отождествлением себя с безымянностью – первое всё-таки легче преодолевается. Слишком яркий свет побеждается светозащитными очками, но если человек отказывается от света вообще, погружается во тьму, то исчезает сама возможность помощи, и человек обречён жить наощупь. Что само по себе не катастрофа, катастрофа в том, что добровольный слепец претендует быть поводырём.
Далее: адресность. (?)
В ЗАЩИТУ РАЗГОВОРОВ О ПОГОДЕ
Один виртуальный джентльмен объяснил мне, почему он подписывается псевдонимом, когда меня критикует: «Хочу иметь возможность при личной встрече поговорить с Вами о погоде!»
Разумеется, я сразу прервал с ним переписку, как и с десятками других подобных лжентльменов (не опечатка! Джентльмен, который не подписывается, – лжентльмен).
Это — желание поговорить о погоде? Конечно, нет! Это нежелание разговора о погоде, это страх перед личной встречей, неготовность к ней, неумение общаться лично, бегство в безответственный трёп, болтовню.
Разговоры о погоде — изысканное, ответственное занятие, обнаруживающее личностную зрелость людей. «Застольные беседы» Плутарха, Эразма Роттердамского, Нашего-Всего, – вехи европейской цивилизации.
Интернет-трёп (интертрепирование), который у многих людей занимает всё свободное время и даже несвободное, – трёп о высокой политике, о метафизике, о божественных нетварных энергиях и тонкостях нефтедобычи и взаимоотношений с Гондурасом — это всего лишь трёп, высушивающий мозги и личности трепирующих. Или трепирующихся — потому что этот анонимный трёп подобен игре в шахматы с самим собой. Все ходы заранее известны.
В начале было Слово — в начале была Личность, которая и есть Слово с большой буквы. Эта Личность ни от кого никогда не прячется, хотя и открывается не всякому, а лишь тому, у кого есть собственное лицо или хотя бы желание обрести лицо. Самое страшное, возможно, порождение ленинизмы-сталинизмы — не палачи, а трепачи. Люди, верующие в главное большевистское ощущение: человек ничто, идея — всё. Есть высшая истина, я лишь её ничтожный служитель, моя персона значения не имеет, а вы … бип-бип-бип … эту высшую истину примите и знайте, что никакие обсуждения тут неуместны.
Высшая Истина, которую таким образом предъявляют миру, иногда, действительно, бывает истиной. Редко – ведь высшая истина не дура и б…дь и не ко всякому приходит, кто про неё прочёл в книжке. Но даже «дважды два четыре», сказанное свысока интернет-хамом, оказывается совершенно бесполезной истиной. Скорее уж, истиной является заповедь «В глаза смотри, когда чокаешься, а не на рюмку!» Высшая истина не в том, чтобы донести четыре рюмки до рта, не расплескав, а в том, чтобы иметь повод встретиться с другим и посмотреть ему в глаза, и свои глазки предъявить.
Выпивать и разговаривать о погоде следует только с лицами, в чьих политических взглядах и способности не напиваться мы уверены. Это могут быть омерзительные для нас политические взгляды, неважно — важно, чтобы они не маскировались. Есть способы пройти огонь, но они бессильны, если мы думаем, что перед нами не огонь, а вода. Можно говорить о погоде с антисемитом явным и нельзя — с тайным или с таким, который убеждён, что он не антисемит, потому что у него есть друзья евреи.
Впрочем, всё это теория, потому что на практике человек, который день и ночь сидит в интернете и ищет, кому бы нахамить и с кем бы поцапаться, будет всеми силами (возможно, неосознанно) избегать ситуаций, в которой он мог бы поговорить о погоде с живыми людьми. Он мечтает о таком разговоре как алкоголик мечтает о кефире.
Частным, но актуальным случаем анонимности является современная русская забава — составление именных списков врагов. Этим развлекаются и деспоты, и черносотенцы, и демократы. «Страна должна знать своих героев». Составить списки всех, кто фальсифицировал выборы… Составить списки всех, кто ходит на демократические митинги… Это вполне сталинская идея публичного позора как средства «перевоспитания». Между прочим, не работало — кто «перевоспитывался», делал это из-за боязни тюрьмы и расстрела. На самом же деле, работает совсем другое — составлять списки себя, любимого, и себе подобных. Это зародыш демократии — например, в диссидентских протестах не было анонимов, каждый подписывался своим именем. В современной же России всё ещё много людей, которые готовы выйти на митинг (если они уверены, что затеряются в многотысячной толпе), но не готовы вступить в партию. Не «поддержать», а именно — просто и примитивно — вступить в партию. Завести членский билет. Нет партии, которая по вкусу — завести свою, найдя единомышленников. Тут уж анонимности быть не может. Нельзя сказать «в нашей партии двести тысяч хитов, пятьдесят тысяч ников и один Василий Пупкин». Между тем, русская партийная жизнь именно такова, почему это не столько жизнь, сколько имитация жизни. А ведь митинг сам по себе — лишь питательный бульон для политической жизни, из этого бульона должно вырастать что-то посильнее карьерного роста для отдельных граждан.
Так что давайте встречаться и говорить — о погоде, о погоде, о погоде, а потом ещё немножко о политике. Поглядев друг другу в глаза, с уверенностью, что теперь «да» будет «да», а «нет» будет «нет». И не надо бояться остаться в одиночестве — даже одиночество продуктивнее анонимной массовости и результативнее виртуальной храбрости.
* * *
Я люблю анонимность, я люблю прелюбодеяние, я люблю убивать людей, я вообще грешить люблю, только трушу и ленюсь. Как можно соединять слова "любить" и "анонимность". Я люблю людей, люблю ответственность, поэтому люблю имена. А то каждый аноним считает себя богом любви, который снисходит под покровом мрака к ничтожному земному созданию, чтобы не опалить его своим блеском, но оплодотворить мудростью и истиной. Нет уж, господин анонимщик, и вы не Амур, и я не псих и не психея.
Все попрятались под масками, а потом удивляются, чего Россия гибнет, почему вечная беготня по кругу и сползания в зубатые пески.
Тысячелетиями культура была безымянной - то есть, анонимной. Человек творческий обрёл имя - и это был подвиг. Появились Сократ, Платон, Иисус, а не какие-то ники. То, что сейчас в России анонимность широко распространяется даже среди образованных (обычно, правда, не очень хорошо образованных) людей, - признак одичания.
