БОГОЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ
XV ВЕК: РОЖДЕНИЕ ИМЕНИ
Пятнадцатый век называют эпохой великих географических открытий, но точнее было сказать - "больших". Величие не размером меряется, и подлинно великие географические открытия европейцев делались в XI веке. Тогда люди оттолкнулись от берегов рек и морей, тогда они стали путешествовать вглубь материка, рассекая чащи, рискуя жизнью. До этого все цивилизации были подобны плесени, сосредотачиваясь там, где вода. Освоение американского запада даже в бравых голливудских кинофильмах - лишь слабый отзвук этого движения, намного более рискованного и неожиданного. Ни в России, ни в Китае, ни в Персии, ни в Африке такого движения не было - движения снизу, а не сверху, не в интересах завоевания или самосохранения, а от каких-то иных, более творческих побуждений.
"Открытие" не равно "прикосновению". Побывать где-либо не означает это открыть. Открытие есть перевод данности в информацию - прежде всего, через присвоение имени и описание как раскрытие имени. Поэтому комичны споры о том, были китайцы в Европе или инки в Полинезии. Не описали, не превратили сведения в информацию - значит, открытия не состоялось. Открытие Европы - в том, что тут нет ни дециметра земли, который не был бы описан (и описание доступно для каждого), не получил бы имени, не имел бы таблички с обозначением. В России, в Москве можно проехать несколько километров и не встретить таблички с названием улицы, тем более - с номером дома.
Великим открытием XV столетия было открытие имени. Для сравнения: в России до сих пор в этом отношении XIV век. Имя человека до информационной революции - это лишь приложение к власти. Чем выше по иерархии, тем солиднее имя. Оно, впрочем, не отличается точностью, потому что имя почти сливается с титулом. Лицо человеческое почти закрашено местом, которое занимает человек. Кесарь, Карл, - имена, ставшие должностями, Василий - должность, ставшая именем. Нумерация-то королей и пап появилась после XV века, а до этого один Луи словно реинкарнировался в другом. Вверху - длинные титулы, обозначающие не человека, а земли, которые делают его господином. Внизу - бисер яшек, машек и прочих букашек, которых в своей деревне и так ни с кем не спутают, по бородавке узнают, а в чужую деревню оне не ходють, ни к чему это. Хороший человек - анонимный человек.
В XV веке это в Европе радикально изменяется. Поводов много. На поверхности - коммерческие причины. Если в начале века картину заказывают артели (боттеге) с определённой репутацией, то в конце века - конкретному мастеру. Однако, главная причина - человек начинает сознавать себя уникальным, пусть пока ещё и внутри некоей сверхчеловеческой общности, служение которой он искренне полагает смыслом жизни. Открыть себя труднее, чем открыть Америку, а найти своё имя труднее, чем найти имя Божие.
Механизм обретения имени прост. В Европе XV всё больше людей становятся элементами системы, информационной по своей сути. Человек уже не просто "производитель" ботинок, картин или власти, он - незаменимый источник, передатчик и потребитель информации. Чтобы мутный поток "сведений" стал подлинно информацией, каждый участник процесса должен иметь имя - уникальное, неповторимое, "дескриптор", который позволяет не спутать этого человека с кем бы то ни было. Так в любом электрическом приборе - ток должен идти строго определённым образом, через строго определённую последовательность элементов, хоть в лампочке, хоть в компьютере. Сама работа осуществляется благодаря возможности переключения от одного элемента к другому. Иначе - короткое замыкание и гибель аппарата.
Чем проще структура, тем стандартнее в ней элементы, тем легче эти элементы взаимозаменяются. Один кирпич легко заменяет другой кирпич. Человечество же, видимо - система максимально сложная, один человек не может заменить другого и потому должен обладать абсолютно уникальным именем, позволяющим легко идентифицировать.
Общество тогда становится информационным, когда в нём появляются незаменимые элементы. Тогда начинается и подлинное развитие - умершего нельзя "заменить", но можно и нужно со смертью одного человека модифицировать всю систему. От гибели миллиона безымянных мужиков не меняется ничего, от смерти одного Леонардо меняется всё.
Чёрная смерть резко уменьшила население Европы к XV веку, но сохранилось намного больше имён европейцев, живших в XV веке, чем в XIV-м, не говоря уже о предыдущих. Во всех сферах жизни словно произошёл демографический взрыв. Где раньше было десять художников, стало десятеро. Было известно сто теологов, стало - тысяча. Художников не стало больше, но информации о каждом художнике стало больше. Население сократилось, информация расширилась. Для предыдущих столетий главная задача историка - справиться с нехваткой материала, для XV века - справиться с избытком материала. В этом отношении XV век - современный век. Сегодня тоже главная проблема - просеять информацию. Занятие, в сущности, горестное, но возвратиться в а-информационное общество было бы несравненно горестнее.
Наверное, можно пожать плечами и сказать, что количество людей не переходит в качество, что XV век, как и ХХ, не дал Данте или Чосера. Только не заменяют ли средства - цель? Величие Данте в том, что он жаждал освобождения людей из безликости. Вот, люди - освободились. Они не стали великими поэтами, не потому, что они - измельчали, а потому, что поэзия вовсе не обязана быть великой и вообще поэзия не обязана быть. Быть - свойство человека, и человек оценивается по тому, насколько он бытийствует, а не наоборот. Это старый спор о вере и делах. Дела Данте известны, но его вера, его самосозание - меньше его дел. Какой-нибудь английский поэт XV века был, наверное, мельче Чосера как поэт, но был ли он меньше личностью? И, наконец, "величие" - поэтический ли критерий?
XV век - эпоха колоссального демографического провала, ведь пандемия чумы продолжалась. Но при этом он же - эпоха колоссального подъёма документов, биографий, информации. Потому что на место тысячи безымянных крестьян, которые жили - не производили информации, умирали - не оставляли по себе информации - приходят внуки этих крестьян. Их не тысяча, их пятьсот, но из них десять-двадцать человек уже имеют имена, которые не позволяют их спутать с кем бы то ни было, словно они короли и даже более того. Эти двадцать производят столько информации (а ещё более потребляют), сколько и десять тысяч раньше не производили. Для полного изучения документов, которые остались от одного, нужны целиком жизни двух-трёх историков.
То, что на произведениях искусства появляются подписи - лишь верхушка этого явления. Так даже этой верхушке какое до сих пор идёт сопротивление, как романтизируется безымянность, с каким тщанием мистифицируется и фальсифицируется, отождествляясь с подъёмом над именем в некое богоподобное блаженство. Потому в России до сих пор человек способен поставить своё имя под гибельным для себя документом, что так и не понял - имя это и есть он сам. Даже вот сейчас, в декабре 2010 года, когда я пишу эти строки, жители Богословского рудника вопиют: их-де "вынудили" подписать документы о том, что их квартиры теперь не их, обещали не трогать, но вот - трогают. А как "вынудили"? Пригрозили убить? Да нет, "психологическое давление". Но психологическое давление действует лишь на слабую психику. Поставить своё имя под своим смертным приговором (не говоря уже о чужом) может лишь тот, кто так и не понял, в чём смысл имени, что имя - не просто значок, закорючка в ведомости на получение от барина халявы, а имя - единственная дорога от безымянности к личности.
Что уж говорить о разгуле анонимной агрессивности в русской части интернета. Тут люди, получившие средства для информационного обмена, используют их как мартышка очки. В лучшем случае для развлечения, в худшем - для бросания в других своими нечистотами.
