Святая Тереза Младенца Иисуса и Святого Лика

ИСТОРИЯ ОДНОЙ ДУШИ

К оглавлению

РУКОПИСЬ «А»

Весенняя история о маленьком белом цветке, им самим написанная и посвященная досточтимой матери Агнессе Иисуса1.

ГЛАВА 1 Алансон (1873-1877)

Воспевание милостей Господних. — Окруженная любовью. — Поездка в Мане. — Мой характер. — Я выбираю все.

И.М.И.Т.2 Январь 1895 Иисус +

Вам, дорогая матушка, ставшей мне матерью дважды, я доверяю историю моей души. Когда вы попросили об этом, мне показалось, что, занимаясь самим собой, сердце мое станет рассеянным. Но Господь открыл мне, что лишь в послушании я буду угодна Ему. Итак, начинаю и отныне буду делать только одно: воспевать то, что должна возвещать вечно: «Милости Твои, Господи!»

Прежде чем взяться за перо, я встала на колени перед статуей Пресвятой Богородицы (той самой, через которую Царица Небесная уже столько раз являла Свое материнское благоволение к нашей семье). Я молила Ее водить моею рукою, чтобы не написать ни одной строчки, не угодной Ей. Затем я раскрыла Евангелие, и взгляд мой упал на слова: «Потом взошел на гору, и позвал к Себе, кого Сам хотел; и пришли к Нему» (Мк.3,13). Вот она — тайна моего призвания, тайна моей жизни и прежде всего исключительного благоволения Господа к моей душе. Он не зовет тех, кто достоин, но кого хочет Сам. Как говорит апостол Павел: «...кого миловать, помилую; кого жалеть, пожалею. Итак помилование зависит не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего» (Рим. 9,15-16).

' В ордене Кармелитов принято добавлять к монашескому имени еще другое — имя Господа или святого, либо наименование тайны, особо почитаемой данным лицом.

2 Начальные буквы имен: Иисус, Мария, Иосиф, Тереза

Долгое время я задавалась вопросом: «Почему Господь Бог оказывает некоторым предпочтение, почему не все души получают благодать в равной мере?» Я удивлялась, видя Его расточающим необычайные милости святым, согрешавшим перед Ним. Такими были и апостол Павел, и блаженный Августин, которых Он, так сказать, вынуждал принимать Свою благодать. Читая о жизни святых, которых Господу было угодно любовно оберегать от колыбели и до могилы, не оставляя на их пути ни единого препятствия для восхождения к Себе, настраивая эти души так, что они просто не могли запятнать сияние своих крестильных одежд, — я спрашивала себя, почему же, например, несчастные дикари умирают в таком множестве, даже не услыхав об Имени Божием. Господь удостоил меня познать эту тайну. Он обратил мой взгляд на природу, и я поняла, что все цветы, сотворенные Им, прекрасны;

что великолепие розы и белизна лилии не лишают благоухания маленькую фиалку и не отнимают восхитительной простоты у маргаритки. Я поняла, что, если б все простые цветы захотели стать розами, природа утратила бы свой весенний наряд, и поля не пестрели бы больше цветочками...

То же самое и в мире душ — этом саду Господнем. Ему было угодно сотворить великих святых, которых можно сравнить с лилиями или розами. Но Он сотворил еще и малых, которые должны быть довольны тем, что они — маргаритки или

Рукопись «А»

фиалки, предназначенные радовать Его взор, когда Он опускает его к Своим стопам. Совершенство заключается в том, чтобы исполнять Его волю и быть теми, кем Он хочет нас видеть...

Я поняла также, что любовь Господа раскрывается как в самой простой душе, ни в чем не противящейся Его благодати, так и в самой возвышенной. Действительно, любви свойственно снисходить и, если бы все души были подобны учителям, просветившим Церковь, могло бы показаться, что Господь почти не снисходит, достигая их сердец. Но Он сотворил и дитя, которое, ничего не смысля, беспомощно кричит, и дикаря, которым руководит естественный закон. Однако Он благоволит спускаться и в их сердца, ибо они — те полевые цветы, чья простота Ему нравится... Так, нисходя, Господь показывает Свое бесконечное величие. Подобно солнцу, освещающему одновременно и кедры и каждый маленький цветок, словно он единственный на всей земле, наш Господь особенным образом заботится о каждой душе, будто нет ей равных. Подобно природе, в которой времена года следуют друг за другом так, чтобы в назначенный день дать расцвести самой скромной маргаритке, — все способствует благу каждой души.

Несомненно, дорогая матушка, вы с удивлением спросите себя, к чему я веду все это. Ибо до сих пор я не поведала ни о чем, сходном с историей моей жизни. Но вы сами просили меня записывать, не стесняясь, любые мысли, поэтому я опишу не столько свою жизнь, какой она была, сколько мои рассуждения о милостях, которыми удостоил меня Господь Бог. В моей жизни настало время, когда прошедшее уже можно окинуть взглядом. Моя душа созрела в горниле внешних и внутренних испытаний, и сейчас, подобно цветку, окрепшему после грозы, я поднимаю голову и вижу, как исполняются на мне слова 22 псалма. («Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим. Подкрепляет душу мою... Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной» (Псал. 22,1-4). Господь всегда был ко мне «щедр и милостив, долготерпелив и многомилостив» (Псал. 102,8). Поэтому с радостью начинаю воспевать перед вами, матушка, милости Господни. Только для вас я начинаю писать историю о маленьком цветке, что сорвал наш Господь Иисус. Поэтому буду свободной, не заботясь о стиле и многочисленных отступлениях.

Сердце матери всегда поймет свое дитя, даже' если оно может лишь лепетать, поэтому я уверена, что буду понята и предугадана вами, ибо вы воспитали мое сердце и отдали его Господу...

Мне кажется, умей цветок говорить, он просто рассказал бы о том, что Господь Бог сделал для него, не пытаясь скрывать Его благодеяний. И под предлогом ложного смирения он не говорил бы, что не миловиден и не душист, что солнце обожгло его, а грозы надломили стебель, тогда как в самом себе он находит совершенно противоположное. Собираясь рассказать о себе, цветок радуется тому, что может поведать о расположении Господа, ничем не заслуженном им, и признает, что в нем не было ничего, достойного привлечь Божественный взор, что одно лишь Его милосердие сотворило то доброе, что есть в нем... Это Господь породил его на плодородной земле, пропитанной благоуханием чистоты. Это Он предварил его восемью лилиями ослепительной белизны. По любви Своей, Он хотел предохранить Свой цветок от испорченного дыхания мира, а когда начал распускаться его венчик, божественный Спаситель пересадил цветок на гору Кармель, где уже источали свой аромат те две лилии, что окружали его и нежно баюкали на заре жизни. Прошло семь лет с тех пор, как маленький цветок укоренился в саду Жениха, и теперь уже три лилии покачивают своими благоухающими венчиками рядом с ним; поодаль еще одна расцветает под! взглядом Господа, а два благословенных стебля, которые произвели на свет эти цветы, навечно соединились в Небесной отчизне. Там они снова встретились с теми четырьмя лилиями, которые земля так и не увидела распустившимися... Да соблаговолит Господь не оставлять долго на чужом берегу цветы, остающиеся в изгнании; скорее бы ветвь лилий обрела полноту на Небе!

В этих словах, матушка, я изложила вкратце то, что Господь Бог сделал для меня, и теперь перейду к подробностям моей детской жизни. Я знаю, что ваше материнское сердце будет очаровано там, где другие найдут лишь скучное повествование...

К тому же воспоминания, которые я собираюсь воскресить в памяти, — также и ваши, ибо детство мое протекло подле вас и мне посчастливилось принадлежать тем же несравненным родителям, которые окружали нас равными заботами и равной нежностью. Да благословят они самую младшую из дочерей и помогут ей воспеть Божие милосердие!

Рукопись «А»

В истории моей души до поступления в Кар-мель, я ясно различаю три периода. Первый, хотя и самый краткий, не беднее других воспоминаниями; он начинается с пробуждения моего сознания и продолжается до дня ухода в Небесную отчизну нашей дорогой матери.

Господь Бог оказал мне милость, рано пробудив мой разум и запечатлев в памяти воспоминания детства столь глубоко, что мне кажется, будто все, о чем я расскажу, произошло вчера. Без сомнения, Господь, по любви Своей, захотел, чтобы я узнала ту несравненную мать, которую Он мне дал. Но как же поспешила Его Божественная рука наградить ее венцом на Небе!

Всю жизнь Господу Богу было угодно окружать меня любовью, и мои первые воспоминания запечатлели улыбки и самые нежные ласки! Но если Господь сосредоточил вокруг меня так много любви, Он вложил ее и в мое сердце, сотворив его любящим и чутким. Я очень сильно любила папу и маму, а поскольку была крайне чувствительна, то выражала свою нежность тысячью способов. Только те средства, которыми я пользовалась, были порою довольно странны, как показывает отрывок из маминого письма: «Малышка — бесподобная шалунья, только что лаская меня, она пожелала мне смерти: «Ах, моя бедная мамочка, как бы я хотела, чтобы ты умерла!» — ее бранят, а она отвечает: «Это же для того, чтобы ты пошла на Небо. Ведь ты говоришь, что нужно умереть, чтобы попасть туда». Когда ею овладевает приступ особо нежной любви, она также желает смерти и своему отцу!»

25 июня 1874 года, когда мне не исполнилось и полутора лет, мама писала обо мне: «Ваш отец только что установил качели. Селина бесконечно рада, но надо видеть, как качается малышка; это уморительно, она держится словно взрослая девочка и ни за что не отпустит веревку, а когда ее раскачивают недостаточно сильно, она кричит. Спереди ее привязывают другой веревкой, но, несмотря на это, я все-таки беспокоюсь, когда вижу ее сидящей на этих качелях.

Недавно с малышкой произошел забавный случай. Я привыкла ходить на мессу в полшестого утра. В первое время я не осмеливалась оставлять малышку одну, но видя, что она не просыпается, все-таки решилась. Я стала класть ее в мою кровать, задвигая колыбелькой так, что упасть было просто невозможно. Но однажды я забыла приставить колыбель. Прихожу — в кровати малыш
ки нет, но тут же я слышу плач, смотрю и вижу, что она сидит на стуле у моего изголовья, а крохотная головка лежит на подушке; здесь она и проспала тревожным сном из-за неудобной позы. Я так и не смогла понять, каким образом она оказалась на стуле, будучи уложена в кровать. Я возблагодарила Господа Бога за то, что с ней ничего не случилось. Это настоящее чудо, она ведь должна была упасть на пол, но Ангел-хранитель неусыпно берег ее, и души чистилища, которым я молилась каждый день о малышке, защитили ее, вот как я объясняю это... а вы объясняйте, как хотите!»

В конце письма мама добавляет: «А вот малышка пришла поцеловать меня и погладить мое лицо своей ручкой. Бедняжка совершенно не желает расставаться со мною и постоянно рядом. Она очень любит ходить в сад, но, если меня там нет, она не хочет оставаться в саду и плачет, пока ее не приведут ко мне...» А это отрывок из другого письма: «Как-то на днях Тереза спросила меня, попадет ли она в рай? Я ей сказала, что да, если будет умницей, тогда она мне отвечает:

«Да, а если не буду хорошей, то попаду в ад... Но я знаю, что тогда сделаю, я улечу с тобой, а ты будешь на Небе. Как тогда сможет Господь Бог забрать меня? Ты ведь будешь крепко держать меня на руках?» В ее глазах светилась уверенность, что Господь Бог ничего не сделает с ней, если она будет в объятиях матери...

Мария очень любит сестренку, находит ее славной, но иначе и быть не может, ведь малышка так боится огорчить ее. Вчера я хотела подарить ей розу, зная, что это обрадует ее, но она стала умолять меня не срезать цветок — Мария ей это запретила, — малышка была красной от волнения. Несмотря на это, я все-таки дала ей две розы. Больше она не осмеливалась появляться в доме. Я напрасно говорила ей, что это мои розы. «Нет же, — отвечала она, — это розы Марии...» Этот ребенок очень легко приходит в волнение. Как только она натворит что-нибудь пустяковое, непременно нужно, чтобы об этом узнали все. Вчера, нечаянно оторвав кусочек обоев, она пришла в такое состояние, что стало ее жалко; потом нужно было как можно скорее сообщить об этом папе. Он пришел только через четыре часа, и никто уже не думал о случившемся. Но она тут же прибежала к Марии: «Скажи скорее папе, что я разорвала обои». Она стояла как преступница в ожидании приговора, уверенная, однако, что ей легче простят, если она сознается сама».

Рукопись «А»

Я сильно любила мою крестную. Не подавая вида, я внимательно следила за всем, что происходило и говорилось вокруг, и мне кажется, судила о вещах так же, как и теперь. Я внимательно слушала все, чему Мария учила Селину, чтобы затем поступать таким же образом. Мария только что закончила обучение в монастыре Посещения, и, чтобы удостоиться милости быть допущенной в ее комнату во время урока с Селиной, я вела себя хорошо, делая все, что она хотела. За это меня осыпали подарками, которые, несмотря на их ничтожную ценность, доставляли мне огромное удовольствие,

Я очень гордилась обеими старшими сестрами, но моим детским идеалом была Полина. Стоило маме спросить: «О чем ты думаешь?» — Ответ был неизменным, как только я научилась говорить: «О Полине!» Или я водила пальцем по клеткам и говорила: «Я пишу «Полина»!» Я часто слышала разговоры о том, что Полина, конечно же, будет монахиней. Толком еще не зная, что это означает, я думала: «И я тоже буду монахиней». Это одно из моих первых воспоминаний, но с тех пор я никогда не меняла решения. Это вас, дорогая матушка, избрал Господь, чтобы обручить меня с Собою. Тогда вы не были рядом со мной, но связь между нашими душами уже образовалась... Вы были моим идеалом, я хотела стать похожей на вас. Именно ваш пример уже с двухлетнего возраста привел меня к нашему Жениху. О! Сколько сладостных мыслей мне хотелось бы доверить вам! Но я должна продолжать историю маленького цветка, эту главную историю обо всем, ведь если бы мне захотелось подробнее рассказать о моих отношениях с Полиной, пришлось бы забросить остальное!

Леони тоже занимала большое место в моем сердце. Она очень любила меня и вечерами, когда вся семья была на прогулке, присматривала за мной. Мне кажется, я еще слышу те песенки, которые она напевала, баюкая меня. Во всем искала она способ угодить мне, и я сильно печалилась, когда огорчала ее.

Очень хорошо помню ее первое причастие, особенно с того момента, когда она взяла меня на руки, чтобы я смогла вместе с ней попасть в дом священника. Как здорово, казалось мне, когда тебя несет старшая сестра, одетая, как и ты, во все белое!.. Вечером меня уложили рано: я была еще слишком мала, чтобы присутствовать на торжественном ужине. Но, как сейчас, вижу папу, который пошел за сладким, чтобы принести своей принцессе несколько кусочков праздничного пирога.

На следующий день или чуть позже мы вместе с мамой пошли к подружке Леони, и мне кажется, что именно в этот день наша добрая матушка (Полина. — Прим. пер.) увела нас в сторонку, чтобы угостить вином после обеда (который давала госпожа Дагоро). Ей не хотелось ставить в неловкое положение добрую женщину, но в то же время как желала она, чтобы мы ни в чем не испытывали недостатка... О, как чутко материнское сердце! Оно выражает свою нежность в тысяче предупредительнейших мелочей, о которых никто бы и не подумал!

Теперь остается рассказать о моей милой Се-лине, дорогой подруге детства. Этих воспомина-i ний такое изобилие, что я не знаю, на чем остановиться. Возьму несколько отрывков из маминых писем вам в монастырь Посещения, но не буду переписывать все, это слишком длинно... Вот что писала она 10 июля 1873 года (год моего рождения): «Кормилица принесла маленькую Терезу. В четверг она только и делала, что смеялась. Особенно ей понравилась Селина, с ней она хохотала взахлеб. Похоже ей уже хочется играть, и скоро это начнется. Она стоит на своих ножках прямо, как колышек. Думаю, она рано начнет ходить и у нее будет хороший характер. Она кажется очень умненькой, на ее лице печать избрания...»

Мое расположение к Селине особенно проявилось после того, как меня забрали от кормилицы. Мы отлично ладили друг с другом, только я была много живее и гораздо менее наивна, чем она; несмотря на три с половиной года разницы, мне казалось, что мы одного возраста.

Вот отрывок из маминого письма, показывающий насколько Селина была кроткой, а я своенравной: «У моей Селины ясно выраженное стремление к добродетели, это глубинное чувство всего ее существа. У нее чистая душа, приходящая в ужас от зла. Что до маленькой проныры, то пока непонятно, что из нее выйдет. Она так мала, так легкомысленна. УМОМ она превосходит Селину, но далеко не так кротка и особенно непреодолимо упряма. Когда она говорит «нет», ничто не может заставить ее уступить, можно посадить ее на целый день в погреб, и она скорее останется там ночевать, чем скажет «да»...

В то же время у нее золотое сердце, она очень ласкова и чистосердечна. Забавно смотреть, как она бежит за мною, чтобы поисповедаться: «Мама, я только один раз толкнула Селину и один раз ударила ее, но я больше не буду». (И так во всем, что

Рукопись «А»

она делает.) В четверг вечером мы пошли гулять в сторону вокзала и она очень хотела войти в зал ожидания, чтобы встретить Полину. Она бежала впереди с радостью, доставлявшей нам удовольствие. Поняв же, что нам надо поворачивать, что мы не идем встречать Полину, она проплакала всю обратную дорогу».

Эта последняя часть письма напоминает мне о том счастье, что я испытывала, когда вы возвращались из монастыря Посещения. Вы, матушка, брали меня на руки, Мария брала Селину, и тогда я осыпала вас многочисленными ласками и, отклоняясь назад, любовалась вашей огромной косой... Потом вы давали мне шоколадку, которую хранили целых три месяца, зная, какое это для меня сокровище! Помню также поездку в Мане, когда я впервые ехала по железной дороге. Какая радость путешествовать вдвоем с мамой! Тогда, уж не знаю почему, я начала плакать, и несчастная мама смогла привезти тете из Манса лишь гадкого уродца, красного от слез, пролитых во время пути... Я ничего не помню о встрече; помню лишь, что тетя дала мне белую мышку и корзиночку из бристольского картона, полную конфет, на которых царственно покоились два сахарных колечка, как раз на мой палец. В то же мгновение я закричала: «Вот здорово! Здесь есть колечко и для Селины!» Я беру свою корзинку за ручку, другую руку даю маме, и мы уходим. Через некоторое время я смотрю в корзинку и, о горе, вижу, что почти все мои конфеты рассыпаны по улице, словно камушки Мальчика-с-пальчика... Смотрю еще и вижу, что одно из драгоценных колец разделило роковую участь конфет. Мне больше нечего подарить Селине! Горе мое непомерно возрастает, я прошу вернуться назад, но мама, кажется, не обращает на меня никакого внимания. Это уж слишком, и за воплями следуют слезы. Я никак не могла понять, почему же она не разделяет мое горе, и это сильно увеличивало мои страдания.

Теперь вернусь к письмам, в которых мама рассказывает вам о Селине и обо мне. Это лучший способ показать мой характер. Вот отрывок, живо отражающий мои недостатки: «Селина играет с малышкой в кубики. Время от времени они спорят друг с другом, и Селина уступает, чтобы получить жемчужину для своего венца. Я вынуждена наказывать несчастного ребенка, который приходит в страшную ярость, если что-то происходит не так, как она хочет. Отчаянно катаясь по полу, она воображает, что все кончено. По
рою это сильнее ее, и она просто задыхается. Это очень нервный ребенок, но в то же время она очень мила, умна и все помнит». Вы видите, матушка, насколько я была далека от маленькой неиспорченной девочки! Обо мне даже нельзя сказать: «Она была тихая, когда спала», ибо ночью я становилась еще неспокойней, чем днем. Я срывала с себя одеяло, а потом (во сне) билась о деревянные прутья своей детской кроватки и, просыпаясь от боли, говорила: «Мама, меня что-то стукнуло\» Бедной мамочке приходилось вставать и подтверждать, что, действительно, у меня на лбу шишки и меня что-то стукнуло; потом она хорошенько укрывала меня и шла спать, но через некоторое время меня опять что-то стукало, да так, что необходимо было привязывать меня к кровати. Каждый вечер Селина приходила завязывать многочисленные веревочки, предназначенные помешать маленькой шалунье стукаться и будить маму. Это средство хорошо помогало, с тех пор я стала тихой во время сна. У меня (уже бодрствующей) был еще один недостаток, о котором мама не говорит в своих письмах: большое самолюбие. Чтобы не очень растягивать повествование, приведу только два примера. Однажды мама сказала мне: «Терезочка, если ты поцелуешь землю, я дам тебе одно су». Одно су представлялось мне целым состоянием, и, чтобы заработать его, вовсе не нужно было унижать своего величия; при моем маленьком росте я и так была недалеко от земли. Однако гордость моя возмутилась от самой мысли поцеловать землю, и, стоя совершенно прямо, я ответила: «Нет, мамочка, лучше не надо мне этого су!»

В другой раз мы должны были отправиться к госпоже Монье в Грони. Мама велела Марии надеть на меня красивое, отделанное кружевами платье небесно-голубого цвета, но не оставлять мои руки открытыми, чтобы солнце не опалило их, Я дала себя одеть с некоторым безразличием, которое должно быть свойственно детям моего возраста, но про себя подумала: «Насколько бы я выглядела лучше с голенькими ручками».

Будь я воспитана недобродетельными родителями или даже будь, как Селина, избалована Луизой, с такими, как у меня, задатками я могла бы стать очень дурной и, быть может, погибла бы совсем... Но Господь бдительно охранял Свою маленькую невесту. Ему было угодно, чтобы все обращалось ей на благо и даже недостатки, вовремя подавленные, служили к возрастанию в совер-

Рукопись «А»

шенстве... Мне было свойственно не одно только самолюбие, но и любовь к добру. Как только я стала серьезно рассуждать (что произошло в довольно раннем возрасте), было достаточно сказать мне о чем-нибудь: «нехорошо», чтобы у меня пропало всякое желание услышать это еще раз... С радостью вижу по маминым письмам, что, взрослея, я стала доставлять ей больше утешения. Имея вокруг только хорошие примеры, я, естественно, хотела им следовать. Вот что писала она в 1876 году: «Даже Тереза иногда хочет попробовать себя в духовных упражнениях... Это — очаровательное дитя, хитрое и живое, но у нее чуткое сердце. Они с Селиной очень любят друг друга. Им достаточно быть вместе, чтобы не скучать. Каждый день после обеда Селина идет за своим петушком и сразу же ловит Терезину курочку. Я не смогла бы справиться с этим, но она такая проворная, что ловит ее с первого раза. Потом вместе со своими зверюшками они усаживаются у камина и так забавляются довольно долго. (Это Роза подарила мне курочку и петушка, а я отдала петушка Селине.) Другой раз Селина легла спать со мной, а Тереза спала на третьем этаже, в Сели-ниной кроватке. Она попросила Луизу свести ее вниз и одеть. Луиза поднимается за ней и видит пустую кровать. Оказывается, Тереза услышала Селину и спустилась вместе с ней. Луиза говорит ей: «Так ты не хочешь идти одеваться?» — «Нет, Луиза, мы как две курочки, мы не можем разлучиться!» Говоря это, они обнимались и целовались... Потом вечером Луиза, Селина и Леони пошли на занятия в церковной кружок и оставили бедную Терезу, которая хорошо понимала, что слишком мала, чтобы идти туда, одну. Она говорила: «Ах если 6 только они захотели положить меня в Селинину кроватку!» Но нет, не захотели... она ничего не сказала и осталась одна с маленьким ночником; через четверть часа она уже спала глубоким сном».

Другой раз мама снова писала: «Селина и Тереза неразлучны, невозможно представить себе детей, которые сильнее любили бы друг друга. Когда Мария приходит за Селиной, чтобы заниматься с ней, бедная Тереза вся в слезах. Что она будет делать: ее подруга уходит! Мария жалеет ее и тоже берет с собой, и эта бедная малышка два или три часа сидит на стуле. Ей дают нанизывать бусинки или лоскуток для шитья. Она не осмеливается пошевелиться и частенько тяжело вздыхает. Когда у нее выскакивает нитка из иголки, она пытается за
править ее — это надо видеть, — у нее никак не получается, но она не решается побеспокоить Марию, и две большие слезы стекают по ее щекам Мария быстро утешает ее, заправляет нитку в иголку, и несчастный ангелок улыбается сквозь слезы...»

Действительно, я помню, что не могла расстаться с Селиной, и предпочитала выйти из-за стола, не доев сладкое, чтобы, как только та встанет, сейчас же следовать за ней. Я поворачивалась на своем высоком стуле и просила, чтобы меня спустили с него, затем мы вместе шли играть. Порою мы ходили к дочке префекта; это мне очень нравилось из-за парка и всех тех красивых игрушек, которые она нам показывала, но все-таки я ходила туда скорее для того, чтобы доставить удовольствие Селине. Мне больше нравилось оставаться в нашем садике и скрести стены, откуда мы выковыривали все блестящие камушки, а потом шли продавать папе, который очень серьезно покупал их у нас.

Поскольку я была слишком мала, чтобы ходить в церковь по воскресеньям, мама оставалась присматривать за мной. Пока шла месса, я вела себя хорошо и ходила только на цыпочках, но стоило мне заметить, как открывается входная дверь, меня охватывал невероятный порыв радости. Я бросалась навстречу своей очаровательной сестричке, разукрашенной, как часовня, и говорила ей: «Селиночка, дай мне скорей освященного хлеба!» Иногда его не оказывалось, потому что она приходила слишком поздно. Что же делать? Обойтись без него невозможно: это была «моя месса»... Способ нашелся быстро. «У тебя нет освященного хлеба, ну, так сделай его!» Сказано — сделано, Селина берет стул, открывает буфет, достает хлеб, отрезает кусок и совершенно серьезно читает над ним «Богородице Дево, радуйся...», потом подает мне, и я, перекрестившись, с большим благоговением съедаю его, находя в нем вкус освященного хлеба. Зачастую мы устраивали духовные беседы. Вот пример, который я позаимствую из маминых писем: «Наши маленькие Селина и Тереза — два благословенных ангелочка. Тереза — это радость, счастье и гордость Марии. Трудно поверить, как она ею гордится. Действительно, для своего возраста она на редкость рассудительна и превосходит Селину, старшую вдвое. Однажды Селина сказала: «Как это получается, что Господь Бог может находиться в такой маленькой облатке?» Малышка ответила: «Это совсем не удивительно, потому что Господь Бог всемогущ.» — «Что значит всемогущ?» — «Это значит — делать все, что Он хочет!»

Однажды Леони, считая себя уже достаточно взрослой, чтобы играть в куклы, пришла к нам обеим с корзинкой, полной платьиц и красивых, вполне годных для каких-нибудь поделок лоскутков, поверх них лежала ее кукла. «Держите, сестренки, — сказала она нам, — выбирайте, отдаю все это вам». Селина протянула руку и взяла небольшой пакетик с тесемочками, которые ей понравились. После короткого размышления я в свою очередь протянула руку и, сказав: «Я выбираю все!», без дальнейших церемоний забрала корзинку. Свидетели этой сцены нашли раздел справедливым, да и сама Селина не думала жаловаться (к тому же у нее не было недостатка в игрушках; крестный засыпал ее подарками, и Луиза находила способы доставать все, что она пожелает).

Этот небольшой эпизод детства — краткое описание всей моей жизни. Позднее, когда мне открылось, что такое совершенство, я поняла, чтобы стать святой, надо много страдать, забывать о себе и все время стремиться к еще большему совершенству. Я поняла, что у совершенства есть много степеней и каждая душа вольна ответить на призыв Господа, сделать для Него мало или много, одним словом, выбирать между теми жертвами, которые Он просит принести. И, как в раннем детстве, я восклицаю: «Боже мой, я выбираю все. Я не хочу быть святой наполовину, меня не пугает страдание ради Тебя, я боюсь только одного — сохранить свою волю. Возьми ее, ибо я выбираю все, что угодно Тебе!»

Теперь надо остановиться. Еще рано говорить о моей юности, пока речь идет о маленькой шалунье четырех лет. Помню один сон, который, должно быть, приснился мне приблизительно в этом возрасте и глубоко запечатлелся в моем воображении. Однажды ночью мне приснилось, будто я вышла одна погулять в сад и, дойдя до лестницы, по которой надо было подняться, чтобы попасть туда, остановилась, охваченная ужасом. Передо мной, недалеко от обвитой зеленью беседки, стояла бочка с известью, и на этой бочке два отвратительных чертенка отплясывали с удивительной ловкостью, несмотря на бывшие у них на ногах утюги. Внезапно они стрельнули в меня своими сверкаю-

Рукопись «А»

щими глазками и в тот же миг, с еще более испуганным видом, чем я, спрыгнули с бочки и побежали прятаться в бельевую, находящуюся напротив. Видя, что они не очень-то смелые, я захотела узнать, что они собираются делать, и подошла к окну. Бедные чертенята бегали там по столам, не зная, как избежать моего взгляда. Время от времени они подбегали к окну и с беспокойным видом смотрели, тут ли я, и видя, что я все еще здесь, они, как бы в полном отчаянии, принимались снова бегать. Конечно, в этом сне нет ничего необычайного. Но в то же время, я думаю, что Господь Бог позволил мне запомнить его, чтобы показать, что душе в состоянии благодати нечего бояться злых духов, ибо они трусливы и готовы бежать даже от взгляда ребенка...

В маминых письмах я нахожу еще один отрывок. Бедная мамочка уже предчувствовала конец своего изгнания: «За малюток я не беспокоюсь, обе они замечательные. Это избранные существа, и они, конечно, будут хорошими. Ты и Мария — вы сможете превосходно их воспитать. Селина никогда не совершит нарочно ни малейшего проступка. Малышка тоже будет хорошей, она не солжет даже за все золото мира; она такого духа, какого я не замечала ни у одной из вас.

Однажды она была вместе с Селиной и Луизой у бакалейщика. Рассказывая о своих духовных упражнениях, она громко спорила с Селиной. Тогда женщина спросила Луизу: «Что она хочет этим сказать? Когда она играет в саду, только и слышно, что о духовных упражнениях». Госпожа Гошерен даже высунула голову из окна, пытаясь понять, что же все-таки означает этот спор о духовных упражнениях? Эта малышка приносит нам счастье, она будет доброй — ростки видны уже сейчас. Она говорит только о Господе Боге и никогда не упустит случая помолиться. Мне бы хотелось, чтобы ты посмотрела, как она читает басенки. Я никогда не видела ничего более очаровательного. Она сама находит нужный тон и выражение, особенно, когда произносит: «Белокурый мальчик, где живет Господь?» И когда отвечает: «Он повсюду в мире и на Небесах» — она смотрит вверх с ангельским выражением, и сколько ни проси ее повторить снова, ей не надоедает, потому что это прекрасно. В ее взгляде есть нечто небесное, восхитительное!»

Матушка, как счастлива я была в этом возрасте! Я уже начинала радоваться жизни, добродетель влекла меня к себе, и, мне кажется, мои на-

Рукопись «А»

клонности с тех пор не изменились. Уже тогда я вполне владела собой. Ах, как быстро пролетели эти залитые солнцем годы раннего детства, но как нежно запечатлелись они в моей душе! С радостью вспоминаю те дни, когда папа водил нас в Павильон', и самые незначительные подробности сохранились в моем сердце. Особенно запомнились воскресные прогулки, когда вместе с нами всегда ходила мама. У меня до сих пор остались глубокие и поэтические впечатления, рожденные в душе видом пшеничных полей, усыпанных васильками и другими полевыми цветами. Уже тогда я полюбила дали. Простор и гигантские пихты, чьи ветви касались земли, будили в сердце чувства, сходные с теми, что и сейчас я еще испытываю при виде природы. Во время этих долгих прогулок мы нередко встречали нищих и обязанностью маленькой Терезы было подавать милостыню, чему она несказанно радовалась. Бывало, находя дорогу слишком длинной для своей принцессы, папа отводил ее домой раньше других (к большому ее неудовольствию). Тогда, чтобы утешить ее, Селина наполняла маргаритками свою красивую корзиночку и

преподносила ей по возвращении. Но, увы, 6абушка считала, что у внучки их и так слишком много, и немалую часть забирала для своей статуи Пресвятой Богородицы... Маленькой Терезе это не нравилось, но она сдерживалась и ничего не говорила. Она имела хорошую привычку никогда не жаловаться, даже если у нее отбирали принадлежавшее ей, или, когда ее несправедливо обвиняли, предпочитала промолчать и не объясняться, что, однако, было не ее заслугой, на природной добродетелью... Как жаль, что этой доброй предрасположенности предстояло исчезнуть! Поистине, все улыбалось мне на земле! На каждом шагу я находила цветы, а мой счастливый характер способствовал жизни, приятной во всех отношениях. Однако для души уже наступал новый период. Мне предстояло пройти через горнило испытаний и с раннего детства пережить страдания, чтобы обрести возможность так рано предать себя Господу. Словно весенние цветы, что пускают ростки под снегом и распускаются под первыми лучами солнца, этот цветок, чьи воспоминания я описываю, должен был пройти зиму испытаний...