Ян Потоцкий

РУКОПИСЬ, НАЙДЕННАЯ В САРАГОСЕ

К оглавлению. К предыдущему тексту.

ИСТОРИЯ ВЕЛИКОГО ШЕЙХА ГОМЕЛЕСОВ

Ты видишь в моем лице пятьдесят второго преемника первого шейха Гомелесов – Масуда бен Тахера, построившего Касар, исчезавшего в последнюю пятницу каждого месяца и появлявшегося только в следующую.

Твои родственницы тебе кое-что уже рассказали; я доскажу остальное, открыв тебе все наши тайны. Мавры уже много лет находились в Испании, прежде чем задумали спуститься в долины Альпухары. В долинах этих жил тогда народ, называвшийся турдулами, или турдетанами. Эти туземцы сами себя называли таршиш и утверждали, что жили некогда в окрестностях Кадиса. Они сохранили много слов из своего древнего языка, на котором они умели даже писать. Буквы этого языка называли в Испании десконосидо[45]. Под властью римлян, а затем визиготов турдетаны платили большие подати, взамен чего пользовались полной независимостью и сохранили древнюю религию. Они поклонялись богу под именем Яхх и приносили ему жертвы на горе, носившей название Гомелес-Яхх, что означало на их языке Гора Яхха. Завоеватели-арабы, враги христиан, еще сильней ненавидели язычников или тех, которых считали язычниками.

Однажды Масуд нашел в подземелье замка каменную глыбу, покрытую древними письменами. Отодвинув ее, он увидел витую лестницу, ведущую внутрь горы; тогда он велел принести факел и один спустился туда. Там оказались комнаты, переходы, коридоры, но он, боясь заблудиться, вернулся. На другой день он снова наведался в подземелье и заметил под ногами какие-то отполированные и блестящие частицы. Он собрал их, отнес к себе и убедился, что это чистое золото. Он совершил третье путешествие, и след золотого песка привел его к той самой золотой жиле, которую ты разрабатывал. Он обмер при виде такого богатства. Поспешно вернувшись, он не пренебрег ни одной предосторожностью, какую мог только выдумать, чтоб утаить от света свое сокровище. У входа в подземелье он велел поставить часовню и пустил слух, будто хочет зажить жизнью отшельника, посвященной молитве и размышлениям. А между тем все время разрабатывал золотую жилу, стараясь нарубить как можно больше драгоценного металла. Дело подвигалось вперед медленно, так как он не только не решался взять помощника, но был даже вынужден тайно раздобывать стальные орудия, необходимые для горных работ.

Тут Масуд понял, что богатство вовсе не решает вопрос о власти: ведь у него было теперь больше золота, чем у всех властелинов мира. Однако добыча была связана с неслыханными трудностями; а потом он не знал, что с этим золотом делать и где его хранить.

Масуд был ревностным почитателем Пророка и пламенным сторонником Али. Он полагал, что Пророк послал ему это золото для возвращения калифата его роду, то есть потомкам Али, а в дальнейшем – для обращенья всего света в ислам. Мысль эта овладела им безраздельно. Он отдался ей с тем большим пылом, что род Омейядов в Багдаде захирел, и возникла надежда на возвращенье власти к потомкам Али. В самом деле Абассиды истребили Омейядов, но для рода Али от этого не было никакой пользы, – наоборот, один из Омейядов прибыл в Испанию и стал калифом Кордовы.

Масуд, видя себя больше чем когда-либо окруженным врагами, умел тщательно скрываться. Он даже перестал добиваться осуществления своих намерений, но придал им такую форму, которая, если можно так выразиться, сберегала их для будущего. Он выбрал шестерых мужчин – глав семейств из своего рода, связал их священной клятвой и, открыв им тайну золотой жилы, сказал:

– Уж десять лет обладаю я этим сокровищем и до сих пор не мог найти ему никакого полезного применения. Будь я моложе, я мог бы набрать воинов и властвовать при помощи золота и меча. Но я открыл свои богатства слишком поздно. Меня знают как приверженца Али, и, прежде чем я собрал бы сторонников, меня убили бы. Я надеюсь, что наш Пророк когда-нибудь вернет калифат своим потомкам и что тогда весь мир перейдет в его веру. Время еще не пришло, но надо к нему приготовиться. У меня есть связи с Африкой, где я тайно поддерживаю последователей Али, надо и в Испании утвердить могущество нашего рода. И прежде всего мы должны затаиться. Нам не надо носить всем одну и ту же фамилию. Ты, мой родственник, Зегрис, со всем своим семейством поселишься в Гранаде. Мои останутся в горах и будут по-прежнему зваться Гомелесами. Другие удалятся в Африку и вступят там в браки с дочерьми Фатимидов. Особенное внимание надо обращать на молодежь, стараясь углубить ее образ мыслей и подвергая ее разным испытаниям. Если среди нее найдется юноша, наделенный незаурядными способностями и мужеством, он тотчас постарается свергнуть с трона Абассидов, в корне истребить Омейядов и вернуть калифат потомкам Али. Я считаю, что будущий победитель должен будет принять титул махди, или Двенадцатого имама, и ознаменовать своим появлением предсказание Пророка, сказавшего, что «солнце встанет на западе».

Таковы были замыслы Масуда. Он записал их в книгу и с тех пор ничего не предпринимал, не посоветовавшись с шестью главами семейств. А в конце концов сложил с себя полномочия и передал одному из них звание великого шейха и замок Касар-Гомелес. С тех пор сменилось восемь шейхов. Зегриси и Гомелесы приобрели богатейшие владения в Испании, некоторые переселились в Африку, заняли важные должности и породнились с самыми влиятельными семействами.

Кончился уже второй век хиджры, когда один из Зегрисов осмелился провозгласить себя махди, то есть законным вождем. Он основал столицу в Кейруане, на расстоянии одного дня пути от Туниса, покорил всю Африку и стал родоначальником калифов Фатимидов. Шейх Касар-Гомелес послал ему много золота, однако вынужден был больше чем когда-либо окружать себя тайной, так как брали верх христиане, и Касару грозила опасность попасть к ним в руки. Вскоре появились у шейха и другие заботы, – в связи с внезапным возвышением Абенсеррагов, рода, враждебного нашему и совершенно несходного с нами по своему образу мыслей.

Зегрисы и Гомелесы были угрюмыми, замкнутыми и ревнителями веры; напротив, Абенсерраги обращались любезно, учтиво с женщинами и приветливо с христианами. Они отчасти проникли в нашу тайну и окружили нас ловушками.

Преемники махди покорили Египет и были признаны в Сирии, а также в Персии. Власть Абассидов рушилась. Туркменские князья овладели Багдадом. Но при всем том культ Али слабо распространялся, и суннитское влияние все еще имело над ним перевес.

В Испании Абенсерраги допускали все большую порчу нравов. Женщины показывались без покрывал, мужчины вздыхали у их ног. Шейхи Касара больше не выходили из замка и не касались золота. Такое положение длилось долго, пока наконец Зегрисы и Гомелесы, желая оградить веру и королевство, не составили против Абенсеррагов заговор и не перебили их на Львином Дворе, в их собственном дворце под названием Альгамбра.

Это мрачное событие лишило Гранаду значительной части защитников и содействовало ее гибели. Долина Альпухары, следуя примеру всей страны, покорилась победителю. Шейх Касар-Гомелеса разрушил свой замок и ушел в подземелье, в те самые комнаты, где ты видел братьев Зото. Шесть семейств укрылись вместе с ним в недрах земли, остальные попрятались по соседним пещерам, выходившим на другие долины.

Некоторые из Зегрисов и Гомелесов приняли христианскую веру или, по крайней мере, вступили в ряды оглашенных. В их числе были и Моро, которые сперва имели торговый дом в Гранаде, а потом стали придворными банкирами. Они не боялись недостатка капиталов, так как в их распоряжении были все сокровища подземелья. По-прежнему поддерживались и связи с Африкой, особенно с королевством Туниса. Все шло как надо до вступления на престол императора и испанского короля Карла. Закон Пророка в Азии, уже не блиставший так ярко, как во времена Калифата, распространился взамен этого по Европе, поддержанный завоеваниями османов.

В это время раздоры, уничтожающие все на земле, проникли и под землю, то есть в наши пещеры. Теснота еще сильней обостряла несогласия. Сефи и Биллах заспорили о звании шейха, которого и в самом деле стоило домогаться, так как оно давало право распоряжаться неисчерпаемыми богатствами. Сефи, чувствуя себя недостаточно сильным, хотел переметнуться на сторону христиан; Биллах вонзил ему в грудь стилет, после чего стал думать о том, как обеспечить общую безопасность. Тайну подземелья записали на пергаменте, который разрезали на шесть полос, перпендикулярных к строкам. Прочесть текст можно было, только соединив полосы. Каждая полоска пергамента была вверена одному из шести глав семей, и под страхом смерти было запрещено передавать ее кому-либо еще. Посвященный в тайну носил полосу на правом плече. Биллах сохранил над жителями подземелья право жизни и смерти. Стилет, который он вонзил в грудь Сефи, сделался знаком его власти и переходил по наследству его преемникам. Наведя таким путем суровый порядок в подземельях, Биллах устремил всю свою неутомимую энергию на дела в Африке. Гомелесы занимали там несколько тронов. Они правили в Таруданте и Тлемсене, но африканцы – люди легкомысленные, повинующиеся прежде всего голосу страсти, и деятельность Гомелесов в этой части света никогда не была такой плодотворной, как следовало бы ожидать.

Около этого времени начались преследования мавров, оставшихся в Испании. Биллах ловко воспользовался этим обстоятельством. С неслыханной изобретательностью создал он систему взаимной поддержки между подземельями и людьми, отправлявшими высокие государственные должности. Они полагали, что покровительствуют лишь нескольким мавританским семействам, желающим остаться в покое, а на самом деле содействовали замыслам шейха, который в награду открывал им свой кошель. Наши летописи говорят также о том, что Биллах ввел, или, вернее, восстановил, испытания, которые должна проходить молодежь в доказательство своей стойкости. Ко времени Биллаха испытания эти были забыты. Вскоре произошло изгнание мавров. Шейх подземелья носил имя Кадер. Это был мудрый человек, не упускавший малейшей возможности укрепить общую безопасность. Банкиры Моро создали объединение уважаемых людей, занимавшихся якобы благотворительностью среди мавров; но под видом благотворительности они оказывали им тысячи услуг и брали за это большие деньги.

Изгнанные в Африку, мавры унесли с собой неутолимую жажду мести. Можно было думать, что вся эта часть света восстанет и затопит Испанию; но вскоре африканские государства пошли против них. Напрасно лились потоки крови в междоусобных войнах, напрасно шейхи подземелья сорили золотом, неумолимый Мулай Измаил пожал плоды столетних междоусобий и основал государство, существующее до сих пор.

Тут я подошел ко времени своего появления на свет и поведу рассказ о самом себе.

Когда шейх произнес последние слова, ему доложили, что ужин на столе, и этот вечер прошел у нас, как накануне.

 

ДЕНЬ ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ

Утром меня опять послали в подземелье. Я вырубил золота, сколько мог. В общем, я уже привык к этой работе, так как занимался ею целые дни. Вечера я проводил у шейха, где встречал своих родственниц.

Я попросил его продолжить рассказ о его приключениях, и он начал.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ШЕЙХА ГОМЕЛЕСОВ

Я познакомил тебя с историей наших подземелий, насколько она известна мне самому, а теперь перехожу к моим собственным приключениям. Я родился в большой пещере, прилегающей к той, в которой мы находимся. Свет падал в нее косо, неба совсем не было видно, но мы выходили в расселины скал дышать свежим воздухом, и отсюда было видно часть небосвода, а нередко даже и солнце. На поверхности у нас была небольшая клумба, на которой мы сажали цветы. Отец мой был одним из шести глав семейств. Поэтому он вместе со всей семьей жил в подземелье. А родственники его жили в долине и считались христианами. Некоторые поселились в предместье Гранады, носящем название Альбайсин. Ты ведь знаешь, там нет домов, и жители ютятся в пещерах на склоне горы. Несколько этих своеобразных жилищ было соединено с пещерами, доходившими до нашего подземелья. Окрестные жители собирались у нас по пятницам на общую молитву, дальние появлялись только по большим праздникам.

Мать говорила со мной по-испански, а отец – по-арабски, так что я очень хорошо знал оба языка, особенно второй. Я выучил наизусть Коран и часто углублялся в комментарии. С самых юных лет я был ревностным магометанином, твердым сторонником Али; к христианам мне привили отчаянную ненависть. Можно сказать, что эти чувства я всосал с молоком матери, и они возросли в потемках наших пещер.

Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я понял, что пещера давно гнетет и душит меня. Я томился по открытому небу; чувство это повлияло на мое здоровье, я стал слабеть, таял на глазах, и мать первая заметила это мое состояние. Она стала добиваться от меня, в чем дело; я открыл ей все, что было известно мне самому. Рассказал ей, что мне мучительно не хватает воздуха, что я все время испытываю какую-то невыразимую тревогу. Признался, что жажду во что бы то ни стало подышать другим воздухом, видеть небо, леса, горы, море, людей и умру, если мне этого не позволят. Мать, заливаясь слезами, сказала:

– Дорогой Масуд, твоя болезнь у нас – обычное явление. Я сама болела ею, и мне позволили тогда совершить несколько поездок. Я была в Гранаде и дальше. Но ты – другое дело. На тебя возлагают большие надежды; скоро тебя отправят в свет, и притом гораздо дальше, чем я бы хотела. Но ты все-таки приходи ко мне завтра пораньше, я постараюсь устроить, чтобы ты подышал свежим воздухом.

На другой день я пришел на назначенное мне матерью свидание.

– Мой милый Масуд, – сказала она, – если ты хочешь подышать более свежим воздухом, чем тот, что у нас в пещерах, тогда наберись терпения. Проползи под той скалой, и ты достигнешь долины, очень глубокой и узкой, но овеваемой вольным ветром. Ты сможешь даже вскарабкаться на скалы и увидеть у ног своих необъятный кругозор. Эта выдолбленная в камне дорога прежде была просто трещиной, побежавшей в разных направлениях и образовавшей целый лабиринт перекрещивающихся тропинок. Вот тебе несколько кусков угля, и на каждом распутье отмечай дорогу, по которой ты шел; иначе непременно заблудишься. Возьми вот эту сумку с припасами; недостатка воды ты испытывать не будешь – там ее вдоволь. Думаю, что ты никого не встретишь, но на всякий случай заткни себе за пояс ятаган. Угождая твоему желанию, я подвергаю себя большой опасности, так что долго не задерживайся.

Я поблагодарил свою добрую мать, пополз и выбрался в узкий выдолбленный проход, дно которого было, однако, покрыто травой. Потом я увидел озерцо с чистой водой, а дальше – перекрещивающиеся овраги. День уже клонился к вечеру. Журчанье ручейка обратило на себя мое внимание, я двинулся по его течению и вскоре оказался на берегу озерка, в которое он впадал. Уголок был восхитительный. Некоторое время я стоял, как вкопанный, в изумлении, потом голод дал себя знать, я вынул из сумки припасы, совершил предписываемое законом Пророка омовение и принялся за еду. Окончив трапезу, я снова совершил омовение и, решив, что время возвращаться, пошел той же дорогой обратно. Но вдруг я услышал странный плеск, обернулся и увидел выходящую из воды женщину. Почти всю ее покрывали мокрые волосы, но, кроме того, на ней было облегающее все тело зеленое шелковое платье. Выйдя из воды, волшебница скрылась в кустах и вышла оттуда в сухом платье и с заколотыми гребнем волосами.

Она взошла на скалу, словно желая полюбоваться видом, но потом вернулась к источнику, из которого вышла. Я сделал невольное движение, чтоб удержать ее, и стал ей поперек дороги. Сперва она испугалась, но я упал на колени, и эта смиренная поза немного ее успокоила. Она подошла ко мне, взяла меня за подбородок, подняла мою голову и поцеловала в лоб. И вдруг, с быстротой молнии бросившись в озеро, исчезла. Я был уверен, что это волшебница, как их называют в наших арабских сказках, – пери. Но я подошел к кусту, где она пряталась, и обнаружил там платье, развешенное словно для просушки.

Больше тут делать было нечего, и я вернулся в подземелье. Обнял мать, но не стал рассказывать ей о своем приключении, так как читал в наших газелях, что волшебницы не любят, когда выдают их тайны. Между тем моя мать, видя меня необычайно оживленным, радовалась тому, что свобода, которую она мне предоставила, принесла добрые плоды.

На другой день я опять отправился к источнику. Разметив накануне дорогу углем, я отыскал его без труда. Став на берегу, я стал изо всех сил звать волшебницу, прося у нее прощения, что осмелился совершить омовение в ее источнике. Но и на этот раз я сделал то же самое, потом разложил свои припасы, которые, повинуясь тайному предчувствию, захватил на двоих. Еще не приступив к трапезе, я услышал плеск и увидел выходящую из воды волшебницу, которая, смеясь, брызнула на меня водой.

Она побежала в кусты, переоделась в сухое платье и села рядом со мной. Она ела, как обыкновенная смертная, но не говорила ни слова. Я решил, что у волшебниц такой обычай, и смирился с этим.

Дон Хуан Авадоро познакомил тебя со своими приключениями, и ты, наверно, догадываешься, что волшебницей была его дочь Ундина, нырявшая под своды скал и проплывавшая из своего озера в этот водоем.

Ундина была невинна, – вернее, не знала ни греха, ни целомудрия. Наружность ее была так очаровательна, обращение так просто и привлекательно, что, в мечтах своих видя себя мужем волшебницы, я страстно ее полюбил.

Прошел месяц. Однажды шейх прислал за мной. Я застал у него шесть глав семейств в полном сборе. Среди них был и мой отец.

– Сын мой, – сказал он мне, – ты оставишь нашу пещеру и отправишься в те счастливые края, где исповедуют веру Пророка.

Кровь застыла у меня в жилах. Для меня было одно и то же: разлучиться с волшебницей или умереть.

– Дорогой отец! – воскликнул я. – Позволь мне никогда не покидать этих подземелий.

Не успел я произнести это, как увидел, что все стилеты занесены надо мной.

Казалось, отец мой готов первым пронзить мое сердце.

– Я согласен умереть, – сказал я, – только позволь мне поговорить с матерью.

Меня удостоили этой милости; я кинулся в ее объятия и рассказал ей о своих встречах с волшебницей. Мать очень удивилась и сказала:

– Мой милый Масуд, я не думала, что На свете существуют волшебницы. Впрочем, я в этом плохо разбираюсь, но недалеко отсюда живет один очень мудрый еврей, – я спрошу у него. Если твоя возлюбленная – волшебница, она всюду сумеет тебя найти. А с другой стороны, ты знаешь, что малейшее непослушание карается у нас смертью. Наши старшины имеют на тебя большие виды, подчинись им как можно скорей и постарайся заслужить их благосклонность.

Слова матери произвели на меня сильное впечатление. Я решил, что в самом деле ведь волшебницы всемогущи и что моя найдет меня хоть на краю света. Я пошел к отцу и поклялся слепо повиноваться всем приказаниям.

На другой день я выехал в сопровождении одного жителя Туниса по-имени Сид-Ахмед, который сперва отвез меня в свой родной город, один из самых великолепных в мире. Из Туниса мы отправились в Загуан, маленький городок, славившийся выработкой красных шапочек – так называемых фесок. Мне сказали, что неподалеку от города находится своеобразнейшее строение, состоящее из маленького храма и галереи, окружающей полукругом небольшое озерцо. Из храма бьет струей вода, наполняя озерко. В древности вода из озерка поступала в водопровод и шла по нему в Карфаген. Говорили также, что храм посвящен какому-то божеству источника. Я, безумец, вообразил, что это божество – моя волшебница. Я отправился к источнику и стал ее изо всех сил призывать. Ответом было только эхо. В Загуане мне сообщили также о дворце духов, развалины которого можно видеть, углубившись на несколько миль в пустыню. Я пошел и увидел круглое здание, выстроенное в необычайно красивом стиле. На развалинах сидел какой-то человек и рисовал. Я спросил его по-испански, правда ли, что этот дворец построили духи. Он ответил мне с улыбкой, что это – театр, в котором древние римляне устраивали бои диких зверей, и что место это, носящее теперь название Эль-Джем, было когда-то знаменитой Замой. Объяснение путешественника меня не заинтересовало; я предпочел бы встретить духов, которые сообщили бы мне что-нибудь о моей волшебнице.

Из Загуана мы отправились в Кайруан, прежнюю столиц махди. Это огромный город, с населением в сто тысяч человек, неспокойных и каждую минуту готовых восстать. Мы прожили там целый год. Из Кайруана переехали в Гадамес, маленькое независимое государство, составлявшее часть Белед-эль-Джери, то есть страны фиников. Так называется местность, протянувшаяся между горным хребтом Атласа и песчаной пустыней Сахарой. Финиковые пальмы так обильно плодоносят там, что одно дерево может прокормить круглый год человека умеренного, а тамошний народ состоит из таких людей. Однако и в других видах пищи нет недостатка, там есть зерновой злак, называемый дурро, и также бараны на длинных ногах и без шерсти, мясо которых превосходного качества.

В Гадамесе мы увидели большое количество мавров родом из Испании. Среди них не было ни Зегрисов, ни Гомелесов, но было много семейств, искренне нам приверженных; во всяком случае, это был край беглецов. Года не прошло, как я получил письмо от отца, кончавшееся так: «Мать просит передать тебе, что волшебницы – обыкновенные женщины и даже рожают детей». Я понял, что моя волшебница была такая же смертная, как я, и эта мысль немного успокоила мое воображение.

Когда шейх произнес последние слова, один из дервишей доложил, что ужин подан, и мы весело пошли садиться за стол.

 

ДЕНЬ ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ

На другой день я не преминул спуститься в рудник, где целый день усердно исполнял обязанности рудокопа. А вечером пошел к шейху и попросил его рассказывать дальше, и он приступил к делу.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ШЕЙХА ГОМЕЛЕСОВ

Я тебе сказал, что получил от отца письмо, из которого узнал, что моя волшебница – простая смертная. Я был в это время в Гадамесе. Сид-Ахмед переехал со мной в Фесан, страну большую Гадамеса, но не столь плодородную и населенную чернокожими. Оттуда мы направились в Оазис Аммона, где должны были ждать вестей из Египта. Через две недели наши посланцы вернулись с восемью дромадерами. Поступь этих животных невыносима, – однако пришлось ее выдерживать восемь часов подряд. Когда мы остановились, каждому дромадеру был выдан комок из риса, камеди и кофе; после четырехчасового отдыха мы снова тронулись в путь.

На третий день мы сделали остановку в Бахр-бела-ма, то есть у безводного моря. Это широкая песчаная долина, усеянная раковинами: нигде ни следа растений или животных. Вечером прибыли на берег озера, богатого натрием, представляющим собой разновидность соли. Там мы отпустили проводников и дромадеров и провели ночь одни – я с Сид-Ахмедом. На рассвете явились восемь крепких парней, которые посадили нас на носилки, чтоб перенести через озеро. Там, где брод был особенно узким, им приходилось идти друг за другом. Натрий крошился под их ногами, и, чтоб уберечь ноги от ран, они обвязали их шкурами. Так нас несли два часа с лишним.

Озеро выходило в долину, защищенную двумя скалами белого гранита, а затем исчезало под большим сводом, созданным природой, но довершенным рукой человека.

Тут проводники развели огонь и пронесли нас еще шагов сто – до чего-то вроде пристани, где нас ждала ладья. Проводники дали нам немного закусить, сами же плотно поели, выпивая и куря гашиш, то есть вытяжку из конопляного семени. Потом зажгли смоляной факел, далеко осветивший пространство вокруг, и привязали его к рулю. Мы сели, проводники наши превратились в гребцов и весь остаток дня плыли с нами над землей. Вечером мы прибыли в залив, откуда канал разветвлялся на несколько рукавов. Сид-Ахмед сказал мне, что здесь начинается знаменитый в древности лабиринт Озимандии. Теперь осталась только подземная часть сооружения, соединяющаяся с пещерами Луксора и всеми подземельями Фиваиды.

Ладью остановили у входа в одну из населенных пещер, кормчий пошел за пищей для нас; подкрепившись, мы завернулись в свои хаики и заснули в ладье.

На другой день – снова за весла. Ладья наша плыла под просторными сводами, выложенными плоскими камнями необычайных размеров; некоторые из них были сплошь покрыты иероглифами. Наконец мы прибыли в гавань и отправились в местный гарнизон. Командир отвел нас к своему начальнику, который взялся представить нас шейху.

Шейх приветливо подал мне руку и сказал:

– Молодой андалузец, братья наши из Касар-Гомелеса пишут мне о тебе с похвалой. Да пошлет на тебя благословение Пророк.

Сид-Ахмеда шейх, видимо, знал давно. Подали ужин, после чего вошли странно одетые люди и стали разговаривать с шейхом на непонятном для меня языке. Они говорили возбужденно, указывая на меня, словно уличали меня в каком-то преступлении. Я стал искать глазами своего спутника, но он исчез. Шейх пришел в ярость. Меня схватили, заковали по рукам и ногам и бросили в темницу.

Это была выдолбленная в скале пещера, местами прерываемая сообщающимися между собой яминами. Вход в мое подземелье был освещен светильником, и я увидел пару пронзительных глаз, а затем – страшную пасть, вооруженную чудовищными зубами. Крокодил просунулся до половины в мою пещеру и грозил пожрать меня. Я был скован, не мог пошевельнуться; поэтому прочел молитву и стал ждать смерти.

Однако крокодил был на цепи; так хотели испытать мое мужество. Друзы составляли тогда на Востоке многочисленную секту. Возникновение ее связано с появлением первого фанатика по имени Дарази, который в действительности был только оружием Хакима Биамриллаха, третьего калифа из династии Фатимидов в Египте. Этот властитель, известный своим безбожием, стремился во что бы то ни стало восстановить древние пунийские суеверия. Он приказал, чтоб его считали воплощением божества, и предавался самому отвратительному распутству, к которому поощрял и своих учеников. В ту эпоху не вполне еще упразднены были древние мистерии, их совершали в подземельях лабиринта. Калиф велел, чтобы его посвятили в их тайну, но потерпел неудачу в своих безумных замыслах. Ученики Дарази укрылись от преследований в лабиринте.

Теперь они исповедуют чистейшую магометанскую веру, в том виде, в каком приверженцы Али некогда переняли ее у Фатимидов. Чтобы избежать ненавистного повсюду имени Хакимидов, они приняли название Друзов. Из древних мистерий Друзы сохранили только обычай испытаний. Я присутствовал при некоторых обрядах и отметил некоторые физические приемы, над которыми, несомненно, задумались бы первые европейские ученые; кроме того, мне кажется, что у Друзов существует такая ступень посвящения, на которой речь идет совсем уже не о магометанстве, а о предметах, о которых я не имею ни малейшего понятия. Но я был тогда слишком молод, чтобы понять это. Я провел целый год в подземельях лабиринта, часто ездил в Каир, где останавливался у людей, поддерживавших с нами тайные связи.

Собственно говоря, ездили мы только ради обнаружения наших тайных врагов суннитского направления, в то время господствовавшего. Сперва посетили Маскат, где имам твердо высказался против суннитов. Этот славный духовный священнослужитель принял нас очень радушно, показал нам список верных ему арабских племен и объяснил, что ему не составляет труда изгнать суннитов из Аравии. Однако его вероученье не допускает признания Али, поэтому мы не могли с ним объединиться.

Оттуда мы поплыли в Бассору и через Шираз прибыли в государство Сефивидов. Тут действительно признание Али было всеобщим, но персы предавались наслаждениям и домашним распрям, мало заботясь о распространении ислама за пределы страны. Нам посоветовали посетить езидов, обитающих на вершинах Ливана. Езидами называют разного рода сектантов, в частности, тех, что известны под названием Мутавалли. И вот мы отправились из Багдада через пустыню в Тадмору, которую вы называете Пальмирой, а оттуда написали шейху езидов. Он прислал нам коней, верблюдов и вооруженную охрану.

В долине близ Баальбека мы увидели в полном сборе весь народ. Тут мы испытали истинное удовлетворение. Сто тысяч фанатиков вопили проклятья Омару и прославляли Али. Совершалось погребальное торжество в честь сына Али – Хусейна. Езиды полосовали себе руки ножами, некоторые даже в исступлении перерезали себе жилы и умирали, плавая в своей собственной крови.

Мы задержались у езидов дольше, чем я предполагал, и получили в конце концов вести из Испании. Родителей моих уже не было в живых, и меня решил усыновить шейх.

После четырехлетнего путешествия я наконец благополучно вернулся в Испанию. Шейх усыновил меня со всеми обычными церемониями. Вскоре мне открыли тайны, неизвестные даже шестерым старейшинам. Решили, чтоб я стал махди. Прежде всего меня должны были признать в Ливане. Египетские Друзы высказались за меня, Кайруан тоже перешел на мою сторону; этот город я должен был сделать своей столицей. Перенеся туда сокровища Касар-Гомелесов, я вскоре мог стать самым могущественным властителем на земле.

Все это было неплохо придумано, но, прежде всего, я был еще слишком молод, а во-вторых, не имел ни малейшего понятия о военном искусстве. Поэтому было решено, что я, не откладывая, поступлю в оттоманскую армию, воевавшую тогда с немцами.

Отличаясь мирным характером, я хотел воспротивиться этим планам, но пришлось подчиниться. Меня снарядили, как подобает снаряжать славных воителей; я отправился в Стамбул и был включен в свиту визиря. Один немецкий полководец по имени Евгений разбил нас наголову и принудил визиря отступить за Туну, то есть Дунай. Через некоторое время мы решили снова перейти в наступление и продвинуться до Семиградья. Мы шли вдоль Прута, когда венгры, ударив нам в тыл, отогнали нас от границ страны и разбили в пух и прах. Я получил две пули в грудь и был оставлен на поле битвы, как убитый.

Кочевые татары подобрали меня, перевязали мне раны и в качестве единственной пищи стали кормить меня слегка прокисшим кобыльим молоком. Напиток этот, могу смело сказать, спас мне жизнь. Однако за год я до того ослабел, что не мог взобраться на коня, и когда орда переносила свои кибитки на новое место, меня везли в телеге под присмотром нескольких ходивших за мной старух.

Я испытывал такой упадок не только телесных, но и душевных сил, что не мог выучить ни слова по-татарски. По прошествии двух лет я встретил муллу, знавшего арабский язык. Я сказал ему, что я мавр из Андалузии и умоляю, чтоб меня отпустили на родину. Мулла переговорил обо мне с ханом, и тот дал мне денег на дорогу.

Наконец добрался я до наших пещер, где меня давно уже считали погибшим. Прибытие мое было встречено всеобщей радостью. Не радовался только сам шейх, видя меня таким ослабевшим и больным. Теперь меньше чем когда-либо был я способен к роли махди. Однако в Кайруан был отправлен посол, чтобы узнать, как там смотрят на это дело, поскольку желали как можно скорей приступить к осуществлению давнего замысла.

Посол вернулся через шесть недель. Все окружили его, слушая с великим нетерпением, как вдруг он посреди рассказа упал без чувств. Ему оказали помощь, он очнулся и хотел продолжать, но не мог собрать мысли. Понятно было только то, что в Кайруане свирепствует чума. Хотели его удалить от всех, но было уже поздно: к нему прикасались, переносили его вещи, и тут же все жители пещер стали жертвами страшного бедствия.

Это было в субботу. В следующую пятницу, когда мавры из долины сошлись для молитвы и принесли нам съестные припасы, они нашли только трупы, посреди которых ползал я, с огромной опухолью в левом боку. Но смерть меня пощадила.

Уже не боясь чумы, я приступил к погребению мертвых. Раздевая шестерых старейшин, я нашел шесть пергаментных полос, сложил их и узнал тайну неисчерпываемой копи. Шейх перед смертью открыл водопровод; когда я спустил воду, моим глазам представилось упоительное зрелище моих богатств, к которым я не смел прикоснуться. У меня была бурная жизнь, я жаждал покоя, и роль махди ничуть меня не привлекала.

К тому же я не был посвящен в тайну переговоров с Африкой. Магометане, обитавшие в долине, решили впредь молиться у себя, и я остался совсем один во всем подземелье. Я снова залил копи, собрал драгоценности, найденные в пещере, тщательно промыл их в уксусе и отправился в Мадрид под видом мавританского торговца драгоценностями из Туниса.

Первый раз в жизни увидел я христианский город; меня удивила свобода женщин и огорчило легкомыслие мужчин. Я затосковал о возможности переселиться в какой-нибудь магометанский город. Хотел удалиться в Стамбул и зажить там в отрадной независимости, время от времени возвращаясь в пещеры для возобновления своих капиталов.

Таковы были мои замыслы. Я думал, что обо мне никто не знает, но это было не так. Чтобы еще больше походить на купца, я ходил в места общественных прогулок и раскладывал там свои драгоценности. Я установил на них твердые цены и никогда не пускался ни в какие торги. Такой образ действий снискал мне всеобщее уважение и обеспечил доходы, к которым я совсем не стремился. Между тем, где бы я ни появлялся – на Прадо, в Буэн-Ретиро или в каком другом общественном месте, – всюду меня преследовал какой-то человек, острый, проницательный взгляд которого, казалось, читает в моей душе.

Вечно устремленный на меня взгляд этого человека повергал меня в невероятную тревогу.

Шейх задумался, словно вспоминая пережитое ощущение, и в это время доложили, что ужин подан; он отложил продолжение повествования на следующий день.

 

ДЕНЬ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТЫЙ

Я спустился в копи и снова занялся своим делом. Я добыл уже довольно много прекраснейшего золота; в награду за мое усердие шейх продолжал так.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ШЕЙХА ГОМЕЛЕСОВ

Я уже говорил тебе, что, куда бы я ни направлялся в Мадриде, какой-то незнакомец преследовал меня взглядом, нагоняя на меня этим несказанную тревогу. Однажды вечером я решил в конце концов обратиться к нему с вопросом.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил я. – Съесть меня глазами? Какое тебе дело до меня?

– Никакого, – ответил незнакомец. – Я только убью тебя, если ты выдашь тайну Гомелесов.

В этих коротких словах заключалось объяснение моего положения. Я понял, что мне надо забыть о покое, и мрачная тревога, вечный страж сокровищ, овладела моей душой.

Было уже довольно поздно. Незнакомец позвал меня к себе, велел подать ужин, потом тщательно запер дверь и, упав передо мной на колени, сказал:

– Властелин пещеры, приветствую тебя. Но если ты пренебрежешь своими обязанностями, я убью тебя, как Биллах Гомелес когда-то убил Сефи.

Я попросил своего необычайного вассала подняться, сесть и рассказать о том, кто он. Незнакомец, повинуясь моим желаниям, начал свой рассказ.

Далее. Окончание истории собственно шейха Гомелесов.