ХРИСТИАНСТВО В ИСТОРИИ

Год издания III

№ 7 (январь-март 1996 г.)

ЯКOВ КРОТОВ

ПЕРВАЯ РЕЛИКВИЯ
ИЛИ ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ ТУРИНСКОЙ ПЛАЩАНИЦЫ

Нужны ли реликвии?

"Реликвия" означает "остаток". Человек с широким взглядом на творение скажет, что христианин не нуждается в реликвиях, остатках, потому что у него есть Целое. Зачем интересоваться пещерой, где родился Иисус, ехать к ней за тридевять земель, коли можно перейти дорогу и в ближайшем храме встретить Иисуса во плоти, — достаточно лишь дождаться таинства Евхаристии, где Христос — весь, целиком? А частью Он — во всем. Вся Земля — реликвия земной жизни Спасителя, каждый человек, каждое мгновение — реликвия Его жизни после Вознесения. От Небесного Иерусалима одинаково близко или далеко и до Назарета, и до Осло.

Только дело именно в том, что для христианина расстояние между духом и материей скорее короче, нежели для человека иной веры. Кто верует в Бога воплощенного, в Бога, воскресшего телесно, в Бога, желающего спасения не только душ, но человека в его целости, тот не может хотя бы чуть-чуть иначе не относиться к материальному миру: с большим уважением, чем, к примеру, древний грек, для которого материальное было синонимом испорченного, второсортного. Для многих материя хороша — хороша как ключ к духовной жизни, как способ воздействовать на дух. Но для христианина и здесь все повернуто необычно: материя хороша не как магический инструмент, она хороша именно потому, что вера в Творца освобождает от зачарованности магией, а вера в Сына Божия есть откровение не только о Боге, но и о материи, которая наконец-то обретает свой смысл и свое настоящее лицо. И этот смысл лучше всего передается словом "память": вот реликвии и есть воплощенная Память, а не "остатки", не "объедки" с барского стола, брошенные нам, грешным людям, для целования. Реликвии есть материя, хранящая в себе память о Боге — а это такое же великое поручение, как поручение клеткам мозга хранить память о мире.

Все знают, что собственности у Христа была немного, — как Он Сам говорил, меньше, чем у лисицы (Мф. 8, 20). Что было носильных вещей, досталось солдатам, Его распинавшим (Ио 19, 24). Крест, гвозди, терновый венец, — всё это даже согласно преданиям не было сохранено учениками, и потому-то когда в четвертом столетии эти реликвии стали искать, подлинность их проверяли чудесами. Но слишком часто за прошедшие века убеждались, что подлинные чудеса совершаются не только от подлинных реликвий. Слава Богу, бывали выздоровления даже от фальшивых реликвий — а только гвоздей из Креста Господня почитали сотни. Возносясь на небо, Господь тоже не оставил ученикам Своих одежд. Что же остаётся? Разве что упоминаемые в Евангелиях погребальные пелены, обматывавшие тело Иисуса (Ио. 20, 7). Однако, все, что соприкасалось с мертвым телом, считалось нечистым (Числ. 19, 11-14). Евангелист упоминает, что обратил внимание на пустые пелены, но не говорит, что стал их трогать или рассматривать, тем более — что взял в руки. В конце концов, ученики потому ведь и шли за Христом, что в Нём открывалась вечная жизнь, впереди было главное — и оглядываться им было ни к чему, даже на вещи, принадлежавшие Христу.

И все же, это лишь общие рассуждения, и здесь возможны любые исключения, хотя для исключений нужно нечто исключительное. Но разве не могло быть, к примеру, такого... Группами и поодиночке расходились из Иерусалима христиане с проповедью о Воскресшем Спасителе. И кто-то из них вполне мог, конечно, нести с собой весьма необычную реликвию, напоминавшую о Христе: кусок льяного полотна длиною более чем в два человеческих роста (4,3 метра), шириною в 1,1 метр, на котором расплывчатые пятна образовывали отпечаток человеческого тела.

Сегодня эту реликвию обычно называют "Туринской плащаницей". Многие люди сомневаются в том, что она действительно связана с Христом. Однако прежде чем рассказывать о сомнениях, стоит узнать о том, что, собственно, подвергается сомнению: об истории первой (и, может быть, единственной) реликвии, связанной с Христом — о том, каким образом, по представлениям историков, она могла сохраниться на протяжении тысячелетий, о том полудостоверном и совершенно недостоверном, что смешалось в её истории. Даже если Плащаница подложна, знакомство с ее историей не пустая трата времени, — ведь подлинны легенды, мечты и молитвы, связанные с нею и являющиеся частью — и немалой — истории человечества.

Урфа, середина 1 века

Мы хорошо знаем о том, где и как проповедовал Христа апостол Павел: он отправился на север от Иерусалима в Сирию, а потом его путь лежал на северо-запад. Но кто-то из христиан — по преданию, апостол Фаддей — повернул на северо-восток и попал в Осроэнское царство. Столицей этой небольшой страны был город Урфа, существующий и поныне. Как и две тысячи лет назад, Урфа находится недалеко от границы — теперь это граница Турции и Сирии, а во времена Иисуса то была граница Римской империи и Парфянского царства. Римляне и вообще западные народы называли и по сей день называют Урфу Эдессой — первыми такое название дали ей греки во время царя Александра Македонского в честь македонского города Эдессы. Цари Урфы, традиционно носившие имена "Авгар" ("Хромой") искусной дипломатией сохраняли свою независимость. Более пяти десятилетий престол занимал Авгар Уккама ("Черный"), умерший в 50-м году.

Уже в 3 веке христиане считали, что Авгар Уккама стал христианином. Подтверждений этому никаких нет, а вот против этого свидетельствуют монеты Урфы, на которых в правление этого царя, как и долго еще после него, изображалась тиара осроэнских владык с полумесяцем и тремя звездами, символами божеств местной религии, вполне языческой.

Впрочем, пускай Авгар Уккама и не крестился — вполне возможно, что уже при нём в Урфу, где жили и иудеи, пришли первые проповедники Евангелия, тоже иудеи. Это вполне мог быть и апостол Фаддей, имея которого в Урфе звучало как "Аддай" (правда, все равно неясно, был ли то Фаддей из числа Двенадцати или Семидесяти апостолов). Он мог принести с собой и таинственную Плащаницу, преодолевая глубочайшую иудейскую брезгливость ко всему, связанному с покойниками, потому что на этом полотне сохранился отпечаток тела любимого Господа. Он мог показывать её, оставить кому-то из местных христиан, но при этом складывая ткань так, чтобы было видно одно лицо и нельзя было догадаться, что речь идет о саване. Шея на полотне отпечаталась очень бледно, и казалось, что лик парит в воздухе сам по себе.

Урфа, 202 год

Более чем через полтора века, в 177 году на престол Осроэнского царства вновь взошёл человек по имени Авгар — Авгар Великий. Если его пращур вряд ли слышал хотя бы имя Иисуса, то новый Авгар прекрасно знал о христианах. Церковь стала религией популярной, правда, все ещё религией меньшинства, но меньшинства не презираемого. Знаменитейший писатель Урфы Вардесан прекрасно знал Евангелия. В Урфу приехал и здесь в 177 году скончался Татиан, написавший популярную книгу, в которой все четыре евангельских рассказа были объединены в последовательное изложение. Христианская община Урфы переписывалась с Римом, защищая восточный способ праздновать Пасху.

Авгар Великий, как и его предшественники, пытался сохранить независимость Осроэны, которой больше всего, как и полтораста лет назад, угрожал Рим. Его легионы уже заняли несколько крепостей на границе с Парфией. Во время очередной борьбы римских полководцев между собою за императорскую власть, осроэнцы вместе с соседями напали на римские укрепления. Но император Септимий Север, победив в междоусобице, в 195 году отправился в поход на Месопотамию, по дороге завоевал и Урфу.

Римский император сперва сверг Авгара с престола и назначил в Урфу прокуратора. Затем, однако, вернул царю престол, но взял его сыновей заложниками в Рим и разместил в городе Новый Парфянский легион. Когда война с Парфией окончилась, Авгара вызвали в Рим, это было около 202 года. И вот, после возвращения из Рима Авгар Великий стал христианином. Так Осроэнское царство стало первым в истории "христианским государством". Из написанной здесь в те годы "Книги законов стран" следует, что Авгар начал жестко преследовать местные языческие обычаи.

Ранняя Церковь и "христианское государство"

Из двадцати веков христианской истории последние пять прошли в спорах о том, было ли ошибкой, изменой Христу создание "христианского государства" Константином Великим в 4 веке или Церкви не следовало идти на союз с государством. Если нас интересует влияние христианства на мир, то обращение Константина бесконечно важнее обращения Авгара. "Христианизация" Римской империи, огромного государства, изменила весь ход истории и мира, и Церкви. Но если нас интересует влияние мира на христианства, если нас интересуется принцип отношения к государству, то разницы нет: союз Церкви и государства в крошечном Осроэнском царстве ничем не отличается от союза в Римской империи. Так вот, в начале 2 века, как и в начале 3, христиане вовсе не были против союза с государством. Урфа не была изолирована от других христианских Церквей, и никто нигде не возмутился тем, что христиане согласились стать государственной Церковью, да еще и согласились с гонениями на нехристианские религии. Это было сочтено нормальным. То было совершенно естественно для той эпохи, как и для последующих, — бороться с ложью силой; естественно для всех — и христиан, и язычников. Союз с государством был мечтой, благословением Божиим, а не "падением" с высоты идеала неотмирности. И если кто-то считает ошибкой союз Церкви с государством, — пожалуйста, только не надо в подтверждение такого взгляда ссылаться на христиан первых столетий.

Легенда о Христе и Авгаре

Христианам Урфы не только казалось естественным, что царь их страны стал христианином — им казалось, что так должно бы было быть всегда. И вскоре после обращения Авгара Великого в Урфе родилась легенда о том, что еще Авгар Уккама тяжело болел и искал выздоровления; услыхав о Христе, он послал к Нему гонца Ананию с письмом, прося придти и исцелить себя. Иисус написал ответное письмо, начинающееся словами, тем более похожими на слова Христа, что они лишь разворачивают сказанное им апостолу Фоме (Ио. 20, 29): "Блажен ты, если уверовал в Меня, не видев Меня" . Авгар выздоровел, а после Вознесения к нему пришёл апостол Фаддей, и Осроэнское царство стало христианским — и только сын Авгара вернул его к язычеству. В легенду вписали в качестве учеников и преемников Аддая первых епископов Урфы.

Связь царей Урфы со Христом воплотилась в осязаемом образе письма. Все это было тем более понятно и естественно, что предания о чудесных исцелениях царей от болезни физической, символизировавшие их исцеление от духовной слепоты, были обычны в тогдашнем мире; много веков спустя схожие предания сочиняли о крестителе Руси князе Владимире. В конце концов, в реальности духовное и физическое часто (но не всегда) переплетались, и в Новом Завете рассказывается о том, как были наказаны слепотой за неверие отец Иоанна Предтечи Захария и будущий апостол Павел.

Наверное, то, что "письмо Христа" связывало невидевшего Авгара с видевшим Фомой, привело к тому, что чуть позднее, в 230-е годы в Урфе появилось предание о том, будто в городе проповедовал апостол Фома, отправившийся отсюда в Индию и вернувшийся сюда; стали показывать даже гробницу Фомы (о гробнице Фаддея речи не было). Историк конца 3 столетия Евсевий Кесарийский уже писал, что именно Фома послал Фаддея. На сирийском языке, языке Урфы, сочинили в 3 веке "Деяния апостола Фомы", совершенно уже легендарные.

"Письмо Христа" превращают в амулет

Христианским Осроэнское царство оставалось лишь несколько десятилетий; вскоре оно было окончательно присоединено к Римской империи. Память о реальных событиях царствования Авгара Великого истончалась, а вот легенда об Авгаре распространялась всё более и более. Добавили к легенду рассказ о переписке Авгара с римским императором Тиберием, с ассирийским царём Нарсаем, которых он якобы проповедовал о Христе. Переводили легенду на греческий, армянский, арабский, коптский, эфиопский, латинский, англосаксонский, датский, славянский, — в общем, все христианские народы её знали и восторгались тем, что в городским архиве Урфы хранится собственноручное письмо Иисуса Христа (там действительно хранили документ, выдававшийся за подлинник), — как восторгались и многочисленными реликвиями, найденными в 4 столетии в Иерусалиме.

Восторг этот был не таким уж чистосердечным: сомнительное принималось за подлинное не по излишней простоте ума, а прежде всего из жажды подкрепить молитву чем-то осязаемым. Эта жажда не в Церкви родилась, она была с человечеством издревле, она вдохновляла первые религиозные обряды, она вдохновляла (и вдохновляет по сей день) веру в магию, амулеты, заклинания. Ни единым словом Христос не предупреждал иудеев, что это плохо или опасно, а ведь у них тоже был обычай, к примеру, вешать у входа в дом свернутый в футляре листок с молитвой, чтобы защититься от беды. Вчерашние язычники, став христианами, продолжали видеть в вещах и словах — только связанных с христианскими святынями — орудие помощи, защиту в этом мире. Текст "Письма Авгару" стал текстом заклинания. К нему присочинили ещё одну фразу (ещё у Евсевия её нет) с обещанием защиты от Иисуса. В земле Египта нашли остатки трёх папирусов с таким текстом письма, сохранилось и пять надписей на камне, причем из них две были оберегами не личными, а общественными. Одна надпись стояла в самой Урфе, другая, сохранившаяся лучше, в македонском городе Филиппы: там в начале пятого столетия с внешней стороны юго-восточных стен города укрепили плиты с текстом письма, завершающимся словами: "Городу твоему даст то, что никто из врагов твоих да не имеет над ним власти и не будет иметь никогда" .

6 век: плащаница появляется в Урфе

В середине 6 века в Урфе внезапно появляется загадочный предмет: кусок материи с изображением Христа. Загадочно то, что появляется он словно ниоткуда. Еще в начале века о нем никто ни в в этом городе, ни где-либо на Востоке не слыхал, не упоминает ее писатель из этих мест Иаков Серугский, умерший в 521 году, а уже в середине столетия он хранится в одном из главных храмов Урфы. Никакие комиссии этот предмет не изучали, свидетелей не допрашивали. Впервые он упоминается в рассказе летописца Евагрия Схоластика об осаде Урфы арабами в 544 году: чтобы защитить город, жители выносят из храма на стену и обносят вокруг "боготворенную икону, которую не руки людей создали". "Не руки людей создали" — по гречески "ахейропоэтос", "нерукотворная", — это слово навсегда вошло в языки самых разных народов вместе с верой в то, что это изображение Христа было создано каким-то сверхъестестественным образом.

Появление Плащаницы в Урфе осложнено двумя обстоятельствами. Во-первых, историк Прокопий Кесарийский, рассказывая о той же самой осаде, отнюдь никакого Нерукотворного Образа не упоминает. Его рассказ очаровательно смешивает высокое и низкое: шах Хосров решил-де захватить Урфу, чтобы разоблачить веру в охранительную силу письма Авгара (Прокопий подробно пересказывает легенду, отмечая, что о письме в древнейших вариантах ничего не сказано), осадил город, но тут у него "от простуды распухла щека" . Хосров решил просто взять с Урфы выкуп, что, с одной стороны, было некоторым отступлением от первоначального замысла, потому что легендарное письмо обещало, что город не будет подвластен никому, но, с другой стороны, уплата выкупа все же была признанием, пусть временной, но власти шаха над городом. Жители Урфы гордо ответили, что "совершенно не беспокоятся за город", а впрочем согласны дать неплохой выкуп, "чтобы он не опустошал окрестности" — такая формулировка позволяла им сохранить и город, и веру в легенду. Патриоты героически устроили сбор средств, и "даже гетеры снимали с себя свои украшения" (судя по этому упоминанию, проститутки великого христианского города не были великими патриотками, и их самоотречение всех поразило). Но патриотический порыв оказался напрасным сквозняком, потому что византийский полководец Вуза категорически запретил платить дань персидскому шаху, — такой поступок противоречил бы внешней политике империи. Поразмыслив, Хосров решил оставить гетерам их украшения и ушел из-под Урфы.

Простуда, проститутки, политика, — все есть в этой истории. Только плащаницы нет, а ведь Прокопий отметил же предание о письме Христа. Одинаково возможно и то, что Евагрий Схоластик просто выдумал рассказ о выносе плащаницы в 544 году, и то, что Прокопий решил не рассказывать, как жители Урфы в отчаянии вытащили на стены какую-то совершенно неслыханную, новую (что само по себе было крайне подозрительно) святыню, и ограничился рассказом о святыне пусть явно подложной (на что он весьма прозрачно намекнул), зато подложной издревле.

Второе обстоятельство заключается в том, что появление Плащаницы в городе, который легендой увязывался с Христом, где уже был предмет, якобы полученный прямо от Христа, кажется слишком вероятным совпадением. Легенды ведь всегда искажают действительность — так, может быть, попробовать восстановить реальность, рассуждая логически, разделяя возможно достоверное в легенде от явно недостоверного и домысливая остальное? Как недостоверную, отметем часть предания, рассказывающую о переписке или хотя бы о знакомства Авгара с Иисусом. Как достоверную, оставим часть предания, утверждающую, что один из учеников Иисуса посетил Урфу. Как вероятное, можно предположить, что он принес с собой Плащаницу, но никому не показывал ее, потому что она была предметом погребального обряда, соприкасалась с трупом и потому считалась нечистой, оскверняющей. А потому апостол взял и замуровал Плащаницу в городской стене. Когда же в Эдессе в начале 6 столетия было наводнение, стена обрушилась, тайник открылся, Плащаницу нашли, поразились, преклонились.

Все это, понятно, в высшей степени антинаучно. Если по своему усмотрению сортировать содержание легенд, да еще и приписывать к ним, то история отменяется и начинается роман. Научнее же было бы сказать, что мы просто не знаем (и, видимо, никогда не узнаем), откуда Плащаница взялась в Урфе и где она провела пять столетий. Не знаем — и все. То, что она оказалась в городе, где чтили "письмо Христа", может быть простым совпадением. Может быть, из-за почитания письма ее и доставили в этот город — но в 6 веке. Мы не знаем — и это драгоценное незнание, совершенно не означающее, что Плащаница — подделка. Незнание происхождения есть незнание происхождения, не более и не менее. Однако, поскольку большинство людей научным мышлением не обладает (и даже сами ученые блещут научным мышлением лишь время от времени и не во всём), и противники, и защитники подлинности Плащаницы никак не могут спокойно принять незнание и пытаются либо восстановить подробности первоначальной судьбы Туринской святыни, либо считают отсутствие подробностей доказательством подложности.

Важно другое: при каких бы обстоятельствах ни была обнаружена ткань, она вызвала не только восторг, но и ужас, потому что Богочеловек был на ней голым и мертвым. Омерзение при виде всего, что соприкасалось с трупом, христиане Урфы (все-таки город было куда восточнее Иерусалима, где тогда уже лобызали все, связанное с погребением Иисуса) разделяли с иудеями и зорастрийцами. Однако, восторг пересилил ужас, и, видимо, тогда-то ткань сложили вчетверо и поместили в футляр так, чтобы было видно лишь лицо. В высшей степени примечательно, что в одном из текстов 6 столетия святыня Урфы названа уникальным неологизмом "тетрадиплон" — "сложенная вчетверо", причем безо всяких объяснений.

Плащаница всем своим видом вопила о том, что она была связана с Иисусом, но нашедшие ее люди понимали то, что не понимали, к сожалению, христиане 20 столетия: Плащаница вовсе не подтверждает евангельский рассказ о Страстях, а в чем-то даже и не согласуется с ним. Во-первых, в Иерусалиме к тому времени уже показывали погребальные материи, в которые было обернуто тело Христа, на которых никаких изображений не было. Всякий дубликат мог быть только фальшивкой. Во-вторых, евангелисты о Плащанице ничего не говорят. В-третьих и главных, Евангелие четко заявляет, что тело Иисуса было похоронено по обряду, а следовательно — омыто, Плащаница же всем своим видом этому противоречит. Единственное сравнительно древнее упоминание о чем-то подобном сохранилось в апокрифическом, отверженном Церковью, "Евангелии от евреев", сочиненном во 2 веке: св. Иероним цитировал этот текст, говоривший о том, что Иисус после Воскресения отдал некоему "слуге священника" Свой "синдон" — саван. Чем все это распутывать, было значительно проще придумать легенду о том, что Спаситель послал Авгару не только письмо, но и материю, на которой запечатлел Свой лик: взял, промокнул лицо — и запечатлел. Для тех, кто хочет хорошо думать о человечестве, заметим, что, скорее всего, кстати, ткань складывали одни, а легенду сочиняли другие.

Вслед за появлением Плащаницы, разумеется, были переписаны все легенды о Христе и Авгаре. В середине 6 века уже появляются "Деяния апостола Фаддея", описывающие появление Нерукотворного образа.

Плащаница хранилась в соборе Урфы, справа от алтаря, в особом святилище. Дважды в неделю двери святилища открывались, и паломникам разрешали взглянуть на ларец. Дваждвы в год Плащаницу торжественно обносили вокруг города. Она явно вытеснила "письмо Христа" в качестве оберега. После окончания процессии Плащаницу вносили в собор и, прежде чем поставить на прежнее место, водружали в алтаре на епископский трон — словно Сам Христос воссел как Судия, грозно глядя на людей (любопытно, что обычно выражение лица отдельно от тела воспринималось как грозное, пугающее; многие иконописцы подчеркивали это в чертах Нерукотворного Образа; современный человек, глядя на лицо Плащаницы, воспринимает его не как Лик Божий, а прежде всего как лицо умершего, невинно замученного человека и поэтому не ужасается, а, скорее, умиляется). Ни разу во время процессии ларца с Плащаницей не открывали, и только епископ в последнее мгновение бросал на нее взгляд, омывал водой, а каплями окроплял собравшихся.

Византийские богословы (свв. Иоанн Дамаскин, Феодор Студит), защищая иконопочитание, упоминали святыню Урфы как наглядное свидетельство того, что Иисус не возражал против существования своих изображений. Впрочем, иконоборцы на это ответствовали, что они плащаницу из Урфы очень почитают, но она доказывает как раз обратное: лишь сверхъестественное изображение Христа имеет право на существование, но не сделанное людьми.

Плащаница и Западная Европа в Средние века

Слава о Плащанице распространялась медленно. Епископ Сарагосский Бравлин еще в середине 7 столетия писал, что судьба погребальных тканей неизвестна, хотя высказывал мнение, что подобную реликвию должны были сохранить. В тексте молитвы, написанной тем же епископом, говорилось о том, что "Петр побежал с Иоанном ко гробу и взглянул на недавние следы умершего и воскресшего, сохранившиеся на ткани (vestigia)". Судя по всему, Бравлин не слыхал не только про Плащаницу в Урфе, но и про почитавшуюся в Иерусалиме ткань.

Судьба иерусалимской святыни вообще любопытна. В 670 году франкский епископ Аркульф из Пенриго потерпел кораблекрушение на острове Иона (Гибридский архипелаг у Шотландии). Он уцелел, нашел убежище в монастыре св. Адамнана и рассказал, что недавно был в Иерусалиме и видел ткань, в которую было обернуто тело Иисуса, что недавно же халиф Иерусалима приказал подвергнуть эту ткань "суду огнем" и что ткань эта в метр с небольшим длиной. Ни о каком изображении он не упоминал. Возможно, именно эту ткань в 797 г. прислали в дар св. Карлу Великому. В 877 г. внук Карла, тоже Карл, но Лысый, передал ее королевскому аббатству св Корнелия в Компьене. Здесь ее и спалили во время Великой Французской революции. Правда, в 18 веке о компьенской плащанице писали, что в ней два с половиной метра, так что, возможно, это не та ткань, которую почитали в Иерусалиме в 5-7 веках. Важно понять, что реликвий в Средние Века было невероятно много и никто не пытался как-то их проинвентаризовать, объяснить существование дублетов, провести хоть какой-то отсев или исследование подлинности. В 1098 году, к примеру, крестоносцы, захватив Антиохию, нашли некую ткань, которую стали почитать как Плащаницу Иисуса. Ее отвезли во Францию, где выставляли то в Кадуине, то в Тулузе. Она сохранилась по сей день; в 1935 г. французский священник-археолог доказал, что она датируется 11 веком и не имеет вообще никакого отношения к христианской истории: обычная арабская (фатимидская) ткань с куфическим орнаментом, в который вплетены строки мусульманских благословений.

Если в Сарагосе или на Гибридах о Плащанице не слыхали еще и через сто лет после ее обнаружения, то в менее провинциальных местах следы знакомства с нею появляются довольно быстро. На Востоке и на Западе появляется множество икон с изображением только лица Христа, причем лик изображается не так, как то было принято ранее, а сходно с Плащаницей. Прежде всего, многие изображения Нерукотворного Образа вообще выполнены в одном, именно — коричневом, цвете, словно подражая цвету изображения, — такая монохромность была в высшей степени необычным явлением. Прямой пробор, длинные волосы, длинный нос, короткая раздвоенная борода, очень своеобразное безволосое пространство под нижней губой, — вот только главные черты, объединяющие разные изображения Нерукотворного Образа. Со временем они стали каноническими для изображений Христа и на других иконах. Папа св. Григорий Великий (ум. 604) еще до восшествия на престол был послом в Константинополе и привез оттуда икону, явно копирующую лик Плащаницы. Она была помещена в часовне Латеранского дворца, копия с нее попала в Англию со св. Августином. Эту икону в 7-9 веках часто обносили вокруг Рима, когда городу угрожали враги.

Плащаница и вера в символ

На Востоке Плащаница была растиражирована в виде Нерукотворного Образа. Если уже "письмо Христа Авгару" было в свое время сделано оберегом, амулетом, то с Нерукотворным Образом то же произошло в несравненно большем размахе, ибо Средневековье несравненно ближе было к язычеству, чем христианская античность. Скифы и франки, ирландцы и русские были куда дальше даже от Ветхого Завета, не говоря уже о Новом. То, что Евангелие было им проповедано и все-таки выжило, прозвучало, что на языческой основе проступили хотя бы слабые пятна христианства, — чудо, несравненное более сверхъестественное, чем изображение на Плащанице. Христианство смиренно согласилось сосуществовать с языческим, магическим взглядом на мир, постаравшись по мере возможности выбелить эту магию. Нерукотворный Образ помещали, по древнему языческому обычаю, над воротами — священное место! Носили на шее. Омывали иконы с ним водой и считали эту воду особо чудесной. Все были очень увлечены возможностью получить в руки действенный, источающий силу символ — и очень мало озабочены возможностью что-то при этом не расслышать, исказить, да просто соврать. Поэтому на Западе предание о Плащанице превратилось в предание о Веронике и ее "плате".

Самая древняя версия легенды, возникшая в 7-8 веках и вошедшая в короткую латинскую повесть "Смерть Пилата", говорит, что некоей жительнице Иерусалима Веронике захотелось иметь портрет Иисуса, и Спаситель взял у нее канву для вышивания, прижал к Своему лицу и вернул с изображением. В 7 веке была сочинена повесть "Исцеление Тиберия", в которой Веронику отождествили с "кровоточивой" из евангельского рассказа, — может быть, потому, что евангелист упоминает прикосновение этой женщины к одежде Христа. Автор заставил Веронику отправиться в Рим и там чудесной тканью исцелить от проказы императора Тиберия. Но постепенно утвердилась другая версия: во время-де следования Иисуса с крестом по улицам Иерусалима, некая Вероника услышала шум, вышла из любопытства, сжалилась над Страдальцем и дала ему напиться, протянула платок отереть пот. Спаситель вернул ей платок со словами: "Благословенна ты, смелая женщина". На этом платке и остался запечатленным Нерукотворный Образ.

На Западе привилась традиция делить Крестный Путь Христа на 14 эпизодов (остановок, "станций") — эпизод с Вероникой стал шестым, поводом для молитвы и созерцания. Заодно совершенно забыли, что имя "Вероника" — весьма древнее, происходит от названия растения, и стали его истолковывать как слово, образованное от латинского выражения "верум иконум" — "истинный образ": как будто Веронику после происшествия с "платом" переименовали в его честь.

В 1143 году каноник собора св. Петра Бенедикт, описывая праздничную мессу, впервые упомянул святыню, которую в России принято называть "плат Вероники": "Затем Папа проследовал к судариуму Христа, который называют Вероникой, и окадил его". В 8-9 веках в случае опасности папы в процессиях обносили вокруг города икону Нерукотворного Спаса. В 1011 году папа Сергий IV освятил в капелле папы Иоанна VII в соборе св. Петра особый алтарь в честь Судария Господня, — может быть, именно в связи с появлением Плата Вероники. В 1191 году папа Целестин III показывал французскому королю Филиппу Августу "Веронику, то есть ту самую ткань, на которой Иисус Христос запечатлел свой облик, и изображение столь ясно, что лицо Иисуса Христа можно видеть даже до сего дня". Впрочем, в том же веке об этой святыне говорил Петр Маллий, что изображение появилось, когда Иисус отирал лицо от кровавого пота после молитвы в Гефсиманском саду.

В 1207 папа Иннокентий III установил ежегодную процессию с платом от собора св. Петра до госпиталя Святого Духа. "Плат Вероники" торжественно выставлялся в юбилеи (праздничные года, объявлявшиеся папами) 1300 и 1350 годов. А потом он как-то стушевался, и, возможно, это связано с тем, что в конце XIV века в Риме стало известно о существовании подлинной Плащаницы; закрались сомнения. В 1527 году, когда Карл V разграбил Рим, ходили слухи, что пьяные солдаты торговали этой святыней в кабаке.

На самых древних изображения Плата Вероники лик Христа изображен без шеи, спокойным, похожим на лик Плащаницы. Был ли "плат Вероники" иконой, или некоей тканью с изображением? Теперь уже этого не узнать, но наиболее вероятно, что это была еще одна копия с Плащаницы.

Что плохого в почитании Плата Вероники, икон Спаса Нерукотворного? Какое отношение это почитание имеет к вопросу о том, подлинна ли Туринская Плащаница? Люди обретали некоторое утешение, психологическую опору в зримом знаке, успешнее оборонялись от арабов, русских, англичан, немцев, викингов, — все тогда нападали на всех и защищались ото всех.

Ничего плохого в этом нет, кроме одного: мы никогда не поймем глубочайшего скепсиса по отношению к христианским святыням и их почитанию со стороны многих наших современников и на Западе, и в России, если забудем про эту историю. Люди скептически относятся к святыням не потому, что они Богу не верят, а потому, что они боятся верить людям, хорошо помнят (подсознательно, но такая-то память особенно крепкая) как святыни превращались в орудие, в средство, в магический предмет. И можно долго им объяснять, что это было сделано, помимо прочего, для победы над "плохой" магией, в педагогических целях. Но только к каждому объясняльщика не приставишь. Да хотя бы и приставили — объяснений слушать не будут, а будут про себя знать, что христианам палец протяни — они из него сразу амулет сделают.

955 год: перенесение в Константинополь

Неверующие часто смеются над суеверами: мол, молятся на какого-нибудь идола, мажут его медом, а коль просимого не получают, бьют идола палкой. Но так поступают лишь те верующие, кого и верующими-то назвать трудно — хотя понять их очень легко. Такие суеверы поступают вполне научно смотрят на мир и потому всегда изыскивают в нем причинно-следственные связи, — в частности, между событием и своим отношением к Высшему.

Вера же интереснее: она не перестает молиться и тому символу, который то помогает, то не помогает. Так было и с Плащаницей. Когда Урфа успешно оборонялась от римлян или арабов, это приписывали "письму Христа", позднее — Плащанице. Когда же арабы в конце концов захватили город, никто не разочаровался в этих святынях, их почитали по-прежнему. Так на отношении к реликвии отражается главная особенность верующего: как бы ни складывались его отношения с Богом, он в Бога верует. Иов веровал и тогда, когда бунтовал.

Нельзя сказать, что верующий не замечает: святыня помогает не всегда, Бог не всегда дарует богатство и здоровье. Такое не заметить нельзя, просто тот, кто решит: "Если Бог такой, то я в Него не верю" — тот и есть неверующий, и был неверующим, был верующим не в Бога, а лишь в добро от Бога (или от Божьих святынь). И это не менее умно, чем логика экспериментатора, это не признак избирательной памяти, какого-то сверхрационального или мифологического сознания. Это вполне логичное и научное мышление, только оно шире "науки" как чего-то прикладного, помогающего жить. Истинный ученый знает, что электричество есть даже тогда, когда лампочка не загорается: и он не разочаровывается в электричестве и тогда, когда его бьет током. Истинный ученый, как и истинный верующийлишен эгоцентризма, оглупляющего человека (почему эти две ипостаси легко совмещаются): он помнит, что, хотя человек и центр мироздания, но центров-то таких весьма много, почему отношения каждого человека в отдельности с Богом весьма прихотливы. Бог всегда рад сотворить для меня чудо, но не всегда может это сделать, чтобы не повредить стоящему рядом со мной.

Христиане Урфы продолжали почитать Плащаницуи после завоевания города арабами; только вот христиан здесь становилось все меньше. В 955 году византийский император добился — за очень большой выкуп — перенесения Плащаницы в Константинополь. Причем делалось это не без мысли о возможной практической помощи от Плащаницы. Дело в том, что в Константинополе был тогда не один правитель, а четверо: молодой Константин Порфирогенет, законный наследник престола; престарелый узурпатор престола император Роман, свергнувший отца Константина, но пощадивший наследника и сделавший его своим зятем, и двое сыновей Романа. Кто из троих молодых правителей останется единственным самодержцем, зависело не только от их талантов и дворцовых интриг. Византия недаром претендовала быть преемницей Римской республики (империи тож): в критическое мгновения истории ее правители не отваживались так идти наперекор желаниям толпы, как это делали до и после тираны многих других стран. И в борьбе за симпатии народа Плащанице была приготовлена особая роль.

Летом 955 года, после уплаты огромных денег за Плащаницу, епископ Самосатский Авраам торжественно перевез ее из Урфы в Константинополь. Он забрал заодно и две копии с плата (неизвестно, на дереве или на ткани), изготовленные христианами-монофизитами и христианами-несторианами, жившими в той же Урфе. Все было устроено так, чтобы святыня прибыла в Константинополь к празднику Успения, 15 августа 955 года.

Очевидец событий, приближенный Константина Порфирогенета, отметил, что Плащаница "лежала на деревянной доске под золотым окладом" (это объясняет, каким образом могли не знать, что Плащаница сложена вчетверо). Но главное, он упомянул, что двое сыновей императора Романа были сильно разочарованы при виде святыни и, более того, свое разочарование высказали: образ показался им слишком туманным. Это легко понять, глядя именно на Туринскую Плащаницу: большинство фотографий усиливают контрастность изображения, а на самом деле пятна действительно чрезвычайно тусклы. Лишь в конце 20 века научились изготавливать репродукции, где точно воспроизведена эта особенность изображения: пятна еле-еле заметны, почти невесомы. Повествователь же саму эту тусклость оценил благочестиво, как доказательство того, что изображение "произведено потом, а не красками".

Несли Плащаницу, "как второй ковчег или даже как нечто еще более драгоценное". Сперва ткань внесли в собор святой Софии, где поставили на трон в алтаре, затем в хризотриклиний - большую приемную палату - царского дворца и поставили на царский трон (главный из четырех). А по городу поползли слухи и о том, что сыновья Романа без всякого благоговения отнеслись к святыне, и о том, что от нее исцелился бесноватый, который воскликнул: "Славься и ликуй, Константинопль, царствуй, Константин Порфирогенет!"

Император Роман официально назначил Константина своим наследником. Недовольные сыновья императора 20 декабря устроили переворот: арестовали отца и сослали его в монастырь. Но горожане осадили дворец, требуя не столько возвращения Романа, сколько воцарения Константина -- и добились своего. Константин был провозглашен старшим цезарем. 27 января 956 года он отправил в ссылку обоих детей Романа. Вскоре новоизбранный император (который, кстати, стал крестным отцом святой русской княгини Ольги, причем, возможно, именно в 955 году) подарил монастырю св. Екатерины на Синае икону с изображением Мандилиона (так в Византии стали называть Плащаницу; слово происходит от латинского "мантия", причем пришло оно в греческой через арабский, где звучало как "мандила").

11 век: Плащаницу разворачивают

Плащаницу вместе с прочими наиболее почитаемыми святынями хранили в тщательно охраняемой Фаросской часовне, части громадного императорского дворца. Ее практически не выставляли, поэтому летописцы отметили как нечто необычное торжественный вынос Мандилиона в 1036 и 1058 годах. Считалось, что глядеть на святыню нельзя — страшно. Примечательно, что с 11 века в христианском искусстве появляется совершенно новый сюжет или, точнее, сюжеты — все связанные с изображением мертвого тела Христа, снятого с креста. Ранее Иисуса вообще редко изображали во гробе, а если изображали, то рисовали обернутым, спеленутым в белую материю наподобие мумии (на восточных иконах по сей день именно так изображают душу Матери Божией в момент Успения). Но вот все меняется: рисуют тело у подножия креста, которое Иосиф с Никодимом обертывают в длинный, двойной ширины, как и Плащаница, кусок ткани (фреска 1164 года в македонской церкви в Нереци). Появляются изображения Оплакивания, причем руки Спасителя изображены сложенными точно так же, как на Плащанице (пример тому - мощевик 11 века, хранящийся в эрмитажном Строгановском собрании) - правая рука поверх левой. Появляются, наконец, иконы, которые и по сей день называются в России "плащаницами", по гречески же "эпитафиями" — иконы на дереве или ткани, нарисованные или вышитые, с изображением умершего Спасителя, которые выносились в Страстную пятницу. И на них руки Спасителя скрещены так же, как на Туринской Плащанице. Позднее это же изображение стали делать на всех антиминсах — платках с вшитыми в них частицами мощей, которые в православных храмах обязательно кладут на престол, чтобы совершить Евхаристию.

В одном все эти изображения разительно отличаются от Плащаницы: Иисус изображен с повязкой вокруг бедер. Изобразить Спасителя обнаженным казалось кощунством. Одновременно в сказаниях о царе Авгаре появляются никогда не бывшие слова о том, что Христос послал в Эдессу-Урфу ткань с отпечатком всего Своего тела. В одной из рукописей 12 века, хранящейся в Ватиканской библиотеке Иисусу приписаны слова: "Если ты действительно хочешь видеть Мое лицо, Я посылаю тебе ткань, на которой, знай, ты увидишь не только Мое лицо, но все Мое тело божевственно преображенное".

Естественно, напрашивается вывод, что в Константинополе вскоре после получения Плащаницы ее разворачивали. Возможно, причиной послужило простое любопытство, или, может быть, хотели вынуть из старого футляра, чтобы переложить в новый, — и с удивлением обнаружили подлинные размеры полотна. Понятно, почему открытие не афишировали: ведь это опровергало евангельское сообщение о том, что тело Спасителя было обмыто (в Иерусалиме даже показывали камень, на котором обмывание совершили), опровергало и всю легенду об Авгаре.

В 1201 г. Николай Месарит, хранитель святынь Фаросской часовни, защищая ее от восставшей толпы, сказал: "В этой часовне Христос воскресает вновь", ибо "тут хранится льняная ткань, дешевый и распространенный материал, все еще благоухающая миром, сопротивляющаяся разложению, потому что в нее после Страстей было завернуто таинственное, нагое мертвое Тело". Так знавший о подлинном облике Плащанице византиец разрешал для себя противоречие между Евангелием и изображением: тело было обвито Плащаницей после снятия с креста, но до омытия тела, до похорон. А через три года Константинополь был завоеван крестоносцами. Плащаница исчезла.

ИСТОРИЯ ОРДЕНА ТАМПЛИЕРОВ

1119 год: образование ордена тамплиеров

Чтобы проследить судьбу Плащаницы после завоевания крестоносцами Константинополя в 1204 году, необходимо рассказать ещё одну историю, которая сама по себе будоражит многие умы не менее, чем загадочный отпечаток: историю ордена тамплиеров, ибо именно они, видимо, на протяжении столетия хранили Первую реликвию.

В 1119 году в Иерусалиме "знатные люди рыцарского происхождения, преданные Богу, религиозные и богобоязненные, — рассказывал полвека спустя епископ Тирский Вильгельм, — заявили о своем желании провести всю жизнь в целомудрии, послушании и без имущества, предав себя господину Патриарху на служение по примеру регулярных каноников" . Прошло несколько лет после завоевания крестоносцами Иерусалима, в Святую Землю устремился широкий поток паломников, надо было их охранять, — и несколько рыцарей предложили взять на себя эту заботу. Это казалось им, видимо, вполне естественным. Свой орден они назвали "Нищие рыцари".

То, что казалось нищим рыцарям "естественным", на самом деле было порождением нескольких далеко не "само собой разумеющихся" явлений. Вовсе не "естественно" было соединять веру в Христа с почитанием земли, где Он жил — в первые века христианства такого почитания не было. Вовсе не "естественно" было почитать эту землю до такой степени, чтобы тратить силы на путешествие туда, считая это более благочестивым занятием, чем дела милосердия — во все века христианства находились святые, считавшие такие паломничества видом ханжества. Вовсе не "естественно" было считать, что Святой землей непременно должны обладать святые, что власть мусульман над Палестиной оскорбляет Христа более, чем их власть над Аравией, что у христиан есть право и даже обязанность завоевать эту землю. На протяжении большей части христианской истории — до и после крестовых походов — многие христиане спокойно относились к тому, что не им принадлежат эти места.

Историки спорят, что появилось сперва: экономический рост в Западной Европе, рост народонаселения тут, позволивший и даже требовавший дать выход энергии где-то за пределами отчизны — или "духовный" рост, желание наконец-то "освободить" Святую Землю. Бесспорно то, что христианство в любом случае понималось в эту эпоху символически, — а точнее, более формально, нежели содержательно. Да и свобода понималась формально: как будто под властью христиан её больше, чем под властью мусульман. Тем более, коли речь идет о свободе не политической, а свободе от осквернения: словно христиане не оскверняют Святой Земли своими грехами. Однако, об этом не задумывались: было достаточно символической, поверхностной святости всякого, кто именовал себя христианином.

Кроме этой огромной "неестественности" средневекового христианства, готового к насилию ради символического торжества, есть в истории крестовых походов и тамплиеров "неестественность" иного рода. Крестовые походы не были только инициативой одного государства, ни даже результатом союза нескольких государств. Государственные деятели от пап до королей были среди организаторов, вдохновителей и участников крестовых походов, но не они определяли их дух и развитие, а люди, не причастные к государственной власти, действовавшие по своей инициативе, а не по приказу начальства. Крестовые походы были первым в истории Западной Европы (а может быть, и мира) выражением "общественного мнения", а не государственной воли.

Еще более то же можно сказать о рыцарях, которые решили посвятить свою жизнь охране крестоносных завоеваний и паломников. Они действовали по своей воле, принимая на себя всю ответственность. Они начинали нечто совершенно нового: подобных объединений еще не бывало, ведь речь шла не о новом монашеском ордене и вообще не об организации духовенства (так что ссылка на каноников-августинианцев была весьма приблизительна). В сущности, они организовывали первую из столь обычных для мира 20 века "неправительственных некоммерческих организаций", и способы, какими они действовали, воспроизводились бесчисленное число раз: пропаганда идеи, сбор средств. Единственное, что не говорилось рыцарями вслух, но что явно понималось всеми и что составляло самую суть идеи: успешно защитить паломников может лишь частная инициатива, а не государственная власть. Что быть паломником в Средние века означало рисковать, не надеяться на защиту центрального правительства, все и так слишком хорошо знали по тысячелетнему опыту.

Рыцарей было семеро, но общество (и летописцы) очень быстро поняли, что двое двигали всё предприятие: Гуго де Пэн и Жофруа Сен-Омер. В отличие от 20 века, в 12 столетии не было капиталистов, которые могли бы давать пожертвования, и пожертвования собирали с аристократии. Король иерусалимский уступил рыцарям церковь в собственном дворце к югу от развалин Храма Соломонова, чтобы они могли там собираться на молитву (главный признак отличия от прочих рыцарей). "Храм" на французском "тампль", и очень быстро в Иерусалиме рыцарей стали звать "те, что у Храма", "храмовники" — "тамплиеры". Официальное же название — "Нищие рыцари" — отошло в тень. Рыцари отправились в Европу собирать деньги на свою организацию. Де Пэн и Сен-Омер объехали Францию, Испанию, Англию, Германию, Италию. Большинство людей оставалось равнодушно к их просьбым, но очень многие откликались. Церковные и светские феодалы жертвовали деньги, а чаще — доход от того или иного владения или даже то или иное владение, — кто на время, кто в постоянную собственность ордена. Десятки людей вступали в орден. Впрочем, национальное деление давало себя знать, и основная масса (более половины) жертвователей и участников были французами — как и инициаторы. Тамплиеров из Франции были сотни, из Англии — десятки.

Бернард Клервосский: в защиту тамплиеров

Идею создания ордена поддержал св. Бернард Клервосский, соотечественник первых тамплиеров, сам герой частной инициативы (за четыре года до идеи де Пэна он основал монастырь, ставший ядром будущего ордена цистерцианцев). Бернард написал по просьбе де Пэна (с которым был в родстве) трактат "De laude novae militiae", название которого на русский правильно перевести как "Слава новому рыцарству", но хочется сохранить и при переводе латинское слово, ныне столь обрусевшее: "Слава новой милиции". Когда в 1128 г. поместный собор в Труа утверждал устав тамплиеров, сочинение Бернарда служило им идеологической программой, да и устав из 72 статей составил Бернард (а св. Джон Солсберийский посвятил всю шестую книгу своего сочинения "Поликрат" апологии нового, христианского рыцарства). Более того, Бернар предложил тамплиерам (и де Пэн принял) носить ту же одежду, что и монахи его собственного, цистерцианского ордена: белую. Только позднее тамплиеры стали нашивать на белую одежду красный крест — как и все, связанные с крестовыми походами.

Необычного в тамплиерах было то, что они совмещали монашество с войной, пожизненные обеты нищеты, послушания и безбрачия — с намерением орудовать мечами. Орден госпитальеров возник раньше — в 1070-е годы, — но воевать госпитальерам не разрешалось. Само монашество (и духовенство) не могло браться за оружие — ведь христианин не может убивать, и если возможно послабление для "обычных" христиан, то монах — "настоящий" христианин. А Бернард писал: "Солдаты Христа ... ни в малейшей степени не боятся ни того, что совершают грех, убивая врагов, ни опасности, угрожающей их собственной жизни. Ведь убить кого-либо ради Христа или желать принять смерть ради Него не только совершенно свободно от греха, но и весьма похвально и достойно" .

Конечно, Бернард не был кровожаден. Он ненавидел насилие и кровь, зло и ложь, и потому так обрадовался появлению тамплиеров, которые должны были с насилием бороться. "Новая милиция" была действительно нова относительно обычного рыцарства. Веками всадник с мечом, феодал, рыцарь, сражался за земное — ради имения, ради славы своего рода, своей нации (и это в лучшем случае, а то и просто ради наживы). "Новые рыцари" сражались за добро, ради Христа, а "если человек сражается за доброе дело, то не может сражение привести ко злу, точно так же как не может победа считаться благом, если сражение велось не за доброе дело или из дурных побуждений" . "Прежняя милиция" любила почести, деньги, красивое вооружение — "новая милиция" защищала простой народ, держала себя скромно, оборонялась от демонов молитвами и обетами, прежде всего — целомудрием. "Прежняя милиция" истребляла людей, "новая милиция" истребляла зло (на латыни у Бернара выходил каламбур: одни занимаются "гомицидом" ("человекоубийством"), другие "малицидом" ("злоубийством"). "Новая милиция" оказывалась самым совершенным и активным элементом общества, воплощением единства светского и церковного, верно служащим и Церкви в целом, и Святому Престолу.

Предположение, что вовсе никакой милиции — ни пышной, ни скромной, ни женатой, ни неженатой — невозможно иметь христианам, не рассматривалось ни в 12 веке, ни много веков спустя. Главное же: очень рациональное, логичное обоснование необходимости борьбы со злом с мечом в руке не учитывало того, что мир и человек в основном иррациональны. Святой Бернард восхвалял тип "нового милиционера" за то, что "он не боится ни демона, ни рыцаря. Воистину не боится смерти тот, кто жаждет смерти". При этом святой не замечал, что "жажда смерти" — не христианская добродетель, а состояние души скорее демоническое или, во всяком случае, ненормальное. Жажда смерти не может быть разделена на жажду смерти своей или чужой, это жажда, через которую в душу входит пустота и мрак.

Устав тамплиеров

Первоначально тамплиеры делились на две категории: рыцари носили оружие, а служители — нет. Первые назывались "братья шевалье", вторые — "братья сержанты". К членству в орден не допускались женщины (во избежание соблазнов). Женатые рыцари в орден принимались, но они не могли носить белого одеяния. После смерти женатых тамплиеров их имущество отходило ордену, а вдове платили пенсию. Само мужнино поместье она должна была оставить, чтобы не попадаться на глаза храмовникам и, опять же, их не искушать. Первоначально в орден не принимали священников, но постепенно их стало довольно много, они образовали особый разряд членов (ибо священник все же не мог проливать кровь). Управлялся орден наподобие бенедиктинского: великому магистру принадлежала практически неограниченная власть, он созывал капитулы, назначая их членов, так что всегда мог подобрать лояльных к себе людей.

Папы издали несколько булл, даровавших ордену некоторые (не слишком важные по современным меркам) привилегии. Булла 29 марта 1139 Omne datum optimum даровала им автономию от местных светских и церковных судебных властей, разрешила обращать в собственность ордена трофеи. Булла 9 января 1144 Milites Templi давала индульгенцию жертвующим на орден. Булла 7 апреля 1145 года Milicia Dei разрешила тамплиерам строить особенные, орденские церкви и устраивать в их оградах кладбища для членов ордена.

Паломники, прибывавшие в Палестину, глядели на тамплиеров с восхищением и благодарностью, несколько преувеличивая значение тех, с кем непосредственно имели дело. Им казалось, что все замки в королевстве крестоносцев принадлежат либо тамплиерам, либо госпитальерам. Соответственно, и позднейшие историки часто преувеличивали значение ордена, его влияние и богатство.

Недовольство тамплиерами

Тамплиеры, хотя и взяли в руки меч, вовсе не превратились в машины для убийства. Их задачей было поддержание мира, и, по мере возможности, они исполняли свою задачу без насилия. Сейчас уже трудно вполне оценить все действия храмовников. Это тем труднее сделать, что довольно скоро те же самые власти, которые помогли ордену организоваться, стали возмущаться ими. Патриарх Иерусалимский (католический) был недоволен тем, что орден, которому он столько помог, перешел под власть Папы, — это ущемляло его достоинство. В 1153 году при осаде Аскалона великого магистра ордена обвинили в том, что он, желая занять город только силами храмовников, затруднил осаду.

Иерусалимский король Амальрик в 1165 году повесил 12 тамплиеров за сдачу арабам одной крепости близ Иерусалима. В отместку в 1168 году великий магистр ордена отказался поддержать поход на Египет, и тот захлебнулся. В 1173 году Амальрик пригласил в Иерусалим представителя ассасинов — исламского движения за освобождение Палестины, чье название во французском языке стало синонимом убийцы. Тамплиеры сумели обуздать ассасинов и даже обложили их ежегодной данью в две тысячи кусков золота; Амальрик намеревался освободить их от этой дани, — видимо, чтобы расширить свою влияние в стране. Некий тамплиер убил посла ассасинов прямо в Иерусалиме. Король арестовал убийцу, хотя великий магистр протестовал и напоминал об иммунитете, которым были наделены братья. Впрочем, Амальрик умер в 1174 году, и если он и хотел уничтожить орден, ему это не удалось. Но после его смерти архиепископ Тира Вильгельм, который оставил наиболее подробные сведения о тамплиерах, писал о них для того, чтобы очернить и добиться роспуска ордена. То была нормальная ненависть власти к независимой организации. На Третьем Латеранском соборе 1179 года Вильгельм организовал выступление против всех вообще военных орденов, но добился лишь некоторого ограничения привилегий тамплиеров. Во всяком случае, он критиковал тамплиеров не за то, что они совмещали крест и меч, а за то, что делали это независимо от епископата.

Все же у большинства христиан тамплиеры вызывали восхищение. В подражание им в 1164-1170 годах были созданы испанские ордена Калатравы, Сантьяго, Алькантары, в 1198 по их уставу был составлен устав Тевтонского ордена. Примечательно, что, хотя и в Германии, и в Испании были замки тамплиеров, предпочитали создавать новые ордена, а не присоединяться к старым: сказывалась национальная замкнутость и уже тогда осознанное понимание, что конкуренция хороша и для "неправительственных организаций".

В 1160 году папа издал буллу, запрещавшую, помимо прочего, стаскивать тамплиеров с лошадей и как-либо иначе оскорблять их — и подобные буллы часто повторялась. В 1207 году папа Иннокентий III упрекал тамплиеров за то, что они каждому, кто жертвовал им в год три динария, гарантировали похороны по христианскому обряду, даже если жертвователь к моменту смерти был отлучен от Церкви. Но и тут Папу беспокоило не корыстолюбие ордена (сумма-то невелика была, да и нет ничего естественнее сбора средств на общественную организацию — правда, общественного контроля за тратами таких средств тогда не было; впрочем, и сегодня от такого контроля толку мало). Его беспокоило посягательство на власть Церкви отлучать и прощать. В 1265 г., споря с тамплиерами, папа Климент IV писал великому магистру, "Если Церковь на миг уберет руку, защищающую вас от прелатов и светских князей, вы никак не сможете устоять перед их нападками". Но убирать руку он не собирался.

13 октября 1307 года: тамплиеры — козлы отпущения

Когда 15 мая 1291 года арабы взяли Акру, это стало символом провала крестовых походов. Триста тамплиеров пали, обороняя город. В их числе, защищая пролом в стене, был убит великий магистр Гийом де Божо. Его преемником стал Жак де Моле. В отличие от других военных орденов, которые быстро смирились с потерей Палестины и перенесли свою деятельность в другие страны, храмовники настойчиво пытались следовать цели своего ордена, организовывая походы против арабов. Уже 19 мая 1291 г. пал Тир, в конце июня — Сидон, в июле — Бейрут, а рыцари все еще удерживали Шато Пелерин и Тортозу. В 1302 году, однако, египетская армия уничтожила последний гарнизон ордена на Востоке — крошечный, безводный островок Руад (рядом с Тортозой). И все же в июне 1307 года де Моле собрал в Париже, в замке тамплиеров, который так и назывался — Тампль, капитул, обсуждавший возможность нового крестового похода. Папа Климент V, незадолго до этого восшедший на престол, советовался о том же с великим магистром. Де Моле предлагал собрать 15 тысяч рыцарей и 5 тысяч пехотинцев обратившись для этого к западным государям. Он — как и другие люди той эпохи — еще не осознавал, что экономический подъем в Европе закончился, что новый век будет веком голода, чумы, и не о Святой земле станут мечтать отныне, а о своей, хорошо обустроенной, национальной землице.

Поражение крестоносцев — по крайней мере отчасти — было вызвано именно тем, что европейские народы потеряли к Святой Земле интерес. Разумеется, сами европейские народы отнюдь не собирались себе в этой потере признаваться. Легче было взвалить вину на кого-то. Тамплиеры оказались особенно удобными козлами отпущения, во всяком случае там, где их было много: во Франции.

Неприязнь к храмовникам была пока всего лишь подсознательной, она могла преспокойно раствориться, не дойдя до дела. Ни в одиночку, ни толпой никто не посмел бы нападать на Орден как организацию.

Никто, за исключением короля Франции. Может быть, все государи Европы хотели бы уничтожить независимую от них организацию, может быть, все короли мечтали бы прибрать к рукам сокровища тамплиеров или поставить себя наравне с папами. Но только у короля Франции были в то мгновение поддержка всех сословий (и умение эту поддержку организовывать) и полнота власти — в том числе власти пытать и казнить.

Был у короля и опыт войны с организацией помощнее Ордена Храма — с самой Вселенской Церковью, с папством. Отстаивая свою независимость от Церкви, он организовал травлю папы Бонифация VIII; руководить травлей он поручил своему министеру Гийому де Ногаре. Юристы и богословы создали к услугам Филиппа учение о том, что власть дана королю не папой, а непосредственно Богом, и в этом смысле равна папской и независима от нее в своей сфере. А уж как разграничить церковную сферу от светской, зависело все от тех же юристов. В 1301 году Филипп судил (и осудил) епископа Памье Бернара за ересь, симонию и государственную измену. Папа в ответ в декабре 1301 года издал буллу Ausculta filii, подтверждающую, что лишь папа может судить епископов, но уж никак не светская власть. Тогда 10 апреля 1302 года король созвал Генеральные Штаты — совершенно марионеточный орган, который послушно возмутился тем, что папа угрожает французскому народу. Доминиканец Жан Парижский выпустил памфлет, в котором восхвалял монархию как "совершеннейшее общество, в котором общее благо совершается через одного человека" и напоминал, что королевская власть древнее папской. Король добился своего, хотя отчасти: следующим папой был избран Климент V, хоть и не француз (гасконец), но достаточно смирившийся с независимостью французского короля человек. Филипп даже добился создания папской комиссии, которая бы посмертно осудила папу Бонифация VIII; впрочем, до осуждения дело не дошло, Климент V все-таки уступал лишь то, чего не мог не уступить.

Был у короля Филиппа и опыт ограбления невинных людей. Тамплиеры были далеко не самыми страшными богачами своего времени. Куда богаче были банкиры-ломбардцы, банкиры-евреи, — богаче и беззащитнее. Филипп уже в 1291 году начал арестовывать ломбардских финансистов. Остававшиеся на свободе надеялись, что король все же не собирается резать курицу, несущую золотые яйца; в 1297 году банкиры Альбуццо и Гвиди одолжили ему 200 тысяч ливров. Но денег король так и не вернул, а в 1311 году арестовали и остававшихся на свободе ломбардцев, имущество их было конфисковано в пользу казны. А 22 июля 1306 года Филипп организовал кампанию по аресту и изгнанию из Франции всех евреев — разумеется, с конфискацией имущества в свою пользу. Аппетит пришел во время еды, денег не хватало, и подошел черед тамплиеров. Процедура ограбления была отработана, хотя в данном случае все осложнялось тем, что христианин-рыцарь — не изгой, как иудей, он мог претендовать на защиту в суде. Значит, надо было изобразить тамплиеров изгоями и по возможности превратить суд в фикцию.

14 сентября 1307 года Филипп Красивый подписал приказ об аресте тамплиеров. В пятницу 13 октября арест 610 человек был произведен одновременно в разных частях королевства. По случайным обстоятельствам избежали ареста лишь 12 рыцарей, из них только один был важной фигурой: прецептор (то есть, руководитель всех французски тамплиеров) Франции Жерар де Вийе.

1307-1311 годы: тамплиеры глазами врагов

Король позаботился о том, чтобы соблюсти все судебные формальности — насколько возможно. Во всяком случае, он действовал как бы не по своей воле, а лишь по просьбе инквизитора Франции доминиканца Гийома Парижского (своего исповедника). Тамплиеры были обвинены не в том, что у них есть деньги, нужные королю (это ведь не преступление), а в том, что они — еретики. Ересь же — дело церковного суда, хотя казнь еретика формально оставлялась на усмотрение суда светского.

Во Франции, в отличие от Англии или Арагона, пытка была дозволенным орудием следствия. И здесь светская власть основывалась на церковном авторитете: в 1252 году папа Инноентий IV буллой Ad extirpanda разрешил пытку к применению мирскими властями в подобных процессах. Тамплиеров сперва пытали, потом допрашивали. В результате через считанные дни все арестованные тамплиеры сознались в том, в чем их обвинили. Решающими стали показания де Моле, данные 24 октября 1307 года. 25 октября великого магистра заставили повторить эти показания перед собранием профессоров Парижского университета: король раскручивал механизм пропаганды.

Показания были словно написаны под копирку: каждый признался, что при поступлении в орден отрекся от Христа, что при поступлении целовал в зад принимавших его рыцарей, что занимался мужеложством, поклонялся вместе с другими некоей таинственной голове, а также кошке (вот здесь показания расходились — кто говорил, что кошка была рыжая, кто помнил черную, кто белую). Правда, только меньшинство тамплиеров признались, что имели сношения с мужчинами, однако следствие удовлетворилось тем, что все заявили, что либо на приеме в орден целовали зад принимавшего их рыцаря, либо слышали о таком обычае. Тамплиеры-священники признались, что во время мессы не произносили положенных слов, чтобы таинство не совершалось: этим они избегали наказания от Бога за совершение таинства в состоянии смертного греха.

Обвинения были сформулированы так, чтобы вызвать общую ненависть к тамплиерам как к вероотступникам. Даже гомосексуализм тогда считался прежде всего мусульманским обычаем (что совершенно неверно), признаком вероотступничества. Если бы суд проходил лет на сто раньше, вряд ли бы тамплиеров обвинили в поклонении кошке и колдовстве. Лишь со второй половины XIII века в Западной Европе появляется вера в колдовство как реальность. До этого (слава Богу, и в наши дни) Церковь считала колдовство самообманом, веру в ведьм и магов — суеверием, рассказы о сношениях с сатаной — фантазиями. В колдовство стали верить тогда, когда меньше стали верить в Бога. Уж тут нашлись люди, владевшие богословским языком (назвать их богословами было бы кощунственно, хотя ученые степени они носили), которые подвели словесную базу под охоту за ведьмами. Скверно было то, что вера в колдунов удовлетворяла и иррациональному в толпе, и давала пищу интеллектуалам: можно было веками рассуждать и писать очень логично и рационально (формально) о коллдовстве как причине зла. Даже из Фомы Аквината умудрились надергать цитаток, чтобы подтвердить веру в колдунов (которую он не разделял).

Тамплиеры стали жертвами первой подобной охоты. Правда, если в 15-17 веках и большинство людей верили, что ведьмовство — реальность, и сами обвиняемые всерьез верили, что общались с сатаной, то первая охота на ведьм велась без подобной массовой истерии, хотя раздуть ее французские власти пытались.

1307-1311: тамплиеры глазами трезвости

Допросы тамплиеров позволяют увидеть, каков же был орден. То была вовсе не величественная международная организация, секретно управляющая всеми финансами огромных стран, определяющая политику королей, состоящая из надменных и пышно разодетых храмовников, а дышащая на ладан общественная организация, мало кого уже привлекавшая. Большинство ее членов были по мерке того времени стариками: средний возраст 115 арестованных в Париже тамплиеров составлял 42 года. Совершенно очевидно, что после потери Палестины приток новых членов в орден резко сократился, молодежи было ничтожно мало. Большинство арестованных не были ни феодалами, ни аристократами, ни богачами. Зато среди них были пастухи, сельскохозяйственные рабочие, были тамплиер-мельник, плотник, пахарь, пастух, никогда в жизни не бравшие в руки меча, вряд ли видевшие хоть одного живого араба. Для них членство в ордене было прежде всего подвигом благочестия. Большинство тамплиеров жило общинами по три-четыре человека, и уж, разумеется, не в пышных замках. Далеко не в каждой общине был священник. Никакой "международной сети" не было, даже в пределах одной страны связь общин была слабой. Из-за этого, к примеру, большинство провинциальных членов ордена не знали, что в 13 столетии иерархия католической Церкви запретила мирянам давать отпущение грехов (первоначально исповедь не обязательно совершалась священниками), и тамплиеры сохраняли практику, принятую еще в 12 веке, когда орден организовался. Это, может быть, единственное реальное упущение в орденской жизни.

Ни один европейский монарх не поддался соблазну повторить трюк Филиппа Красивого. Может быть, они были добрее, но уж точно — власти пытать у них было меньше, и в ту эпоху ни одно сословие их стран не одобрило бы такой охоты на ведьм (хотя через два-три века и Испания, и Англия очень даже оскоромились и пролили потоки невинной крови под пышными христианскими лозунгами). Король Англии Эдуард II писал, что обвинения "слишком уж невероятны". Правда, 10 января 1308 года магистр Англии Вильгельм де ла Мор бы арестован, но ему даже платили пенсию во время ареста, дали шестерых слуг из числа тамплиеров. В сентябре 1309 году в Англию прибыли двое инквизиторов — оба французы, первые и последние инквизиторы на английской земле, где инквизицию считали орудием чужеземной власти. Но без пыток они были беспомощны.

Король Арагона Яго II заявил, что орден доказал свою невиновность уже тем, что отважно сражался с арабами в Испании. И если во Франции большинство людей поверило в виновность тамплиеров — народ был един с властью, то за границами страны обаяние Филиппа Красивого не действовало. Уже в ноябре 1307 г. Христиан Спинола из Генуи писал тому же королю Яго II, что убежден: "Папа и король делают это ради того, дабы отобрать их деньги и организовать один орден из госпитальеров, тамплиеров и прочих братств, над каковым орденом король намеревается и желает поставить правителем одного из своих сыновей".

Вряд ли и Папа поверил обвинениям против тамплиеров. Однако более всего его волновало то, что Филипп Красивый вмешался в дело, подведомственное Церкви. Где только мог, Климент V пытался отстоять права церковной иерархии. Это прекрасно, беда только, что ради этого он готов был пожертвовать живыми людьми и истиной. 27 октября 1307 года Папа написал гневное письмо королю и послал во Францию двух кардиналов, чтобы они занялись рассмотрением дела и взяли в управление собственность тамплиеров. Впрочем, король им отнюдь никакой собственности не отдал, заявив, что сперва нужно окончить процесс.

Филипп был возмущен тем, что Папа позволяет себе подобную самостоятельность, и начал разворачивать кампанию против Климента V. Она повторяла кампанию против Бонифация VIII. Гнусно анонимные памфлеты обвиняли Папу во всех смертных грехах, восхваляли французов как самой католический из всех народов мира. На фоне таких памфлетов нападки на Папу, намеки на то, что он поощряет еретиков, со стороны сорбоннских богословов, Генеральных штатов, короля выглядели просто невинной критикой. 27 июня 1308 года на встречу с Папой в Пуатье были привезены 72 тамплиера (и число-то священное!), которые все в лицо ему повторили самооговоры. Папа сделал вид, что всему поверил. Однако, он продолжал отстаивать память своего предшественника Бонифация VIII, вопреки уговорам короля не снимал отлучения с Гийома Ногаре, наложенного ранее. Это было — с канцелярской точки зрения — ужасно смело, только тамплиерам, которых вздергивали на дыбу, это ничем не помогало.

Хуже всего было то, что 22 ноября 1307 г. Папа издал буллу Pastoralis praeeminentiae, приказывая правителям всех христианских стран арестовать тамплиеров и передать их собственность в управление своим представителям. Это был тактический ход: Папа как бы перехватывал инициативу и полномочия у Филиппа. В результате и в Англии, и в Португалии, и в Арагоне, и в других странах тамплиеры были арестованы (в Арагоне, правда, рыцари пытались сопротивляться и выдержали довольно долгую осаду в одном из замков, но потом с почетом сдались). В этих странах их не пытали, содержали в очень приличных условиях. Беда же была в том, что в подобных процессах практически было невозможно добиться оправдания, механизм их просто не был на это рассчитан.

Тамплиеры и Плащаница

Западный хронист Робер де Клари, описывавший взятие Константинополя крестоносцами, упомянул и Плащаницу: каждую пятницу осажденные торжественно выставляли ее, причем так, "чтобы фигура нашего Господа был ясно видна". Слово "фигура" в 13 веке во французском могло означать и лицо, и все тело. Он называл ее "синдуан" — так француз произносил греческой "синдон" ("саван"). Может быть, так поступали и для того, чтобы защитить город от осаждающих. Но ни Плащаница, ни прочие святыни не защитили город, который так верил в покровительство святынь, — кстати, это ни на йоту не подорвало веру византийцев в силу святынь. Де Клари подчеркнул, что никто не знал, куда пропала плащаница. Часовня Фарос не была разграблена мародерами. Епископ Труа Гарнье де Трайне составил их тщательную опись, но Плащаницы в описи нет. Воцарившийся в Константинополе Болдуин запретил расхищать реликвии, но их все равно крали, и на Западе эти реликвии с благодарностью принимали. Монастырь в Клюни, к примеру, не постеснялся принять главу св. Климента из константинопольской церкви св. Феодосии.

Вот один намёк на её возможную судьбу: после взятия Константинополя вождь крестоносцев Бонифаций Монферратский взял себе в жены вдову византийского императора Исаака II Ангела: 29-летнюю венгерку. Предложение руки и сердца было сделано в день падения города. Супруги поселились в Фессалониках, причем незамедлительно построили здеь церковь во имя Нерукотворного Образа. "Ахейропоэтос" (теперь она называется Эски Кума Куми). В 1207 году Бонифаций умер. Мария в третий раз вышла замуж — за крестоносца француза Николя де Сен-Омер. Она родила ему сына Вильгельма, который со временем вступил в орден тамплиеров (один из основателей ордена, напомним, сам был из рода Сен-Омер). Вот через кого Плащаница могла попасть в орден.

В числе обвинений против храмовников неизменно фигурировало обвинение в идолопоклонстве. Во время общих собраний, капитулов, вносили некую "голову". Инквизиторы серьёзно вписывали слухи, "подтвержденные" показания под пыткой, в обвинительные акты: "Некоторые из них, или большинство посещавших капитулы, говорили, что эта голова может спасти их, что оно дала их ордену богатство, что благодаря ей цветут деревья и плодоносит земля". Они эту "голову" лобызали и именовали своим спасителем. Так, может быть, всё проще: они просто именовали отпечаток лица Спасителя — Спасителем и верили, что реликвия покровительствует ордену, как Христос покровительствует всей земле?

Один из тамплиеров, брат Рауль, показал на допросе, что перед "головой" падали ниц и целовали её. Она показалась ему ужасной, он трепетал от страха. Страх ведь в сердце: в расплывчатых пятнах заранее трепещущий человек может увидеть что угодно. Впрочем, тогда трепетали благоговейно: папа Александр XII повелел даже завесить образ Плата Вероники (который, напомним, был скорее всего копией с Плащаницы), потому что молящиеся якобы могли испугаться даже до смерти. Легенда о Святом Граале утверждала, что сэр Галахад так же трепетал перед образом самого Христа.

Свидетели показали, между прочим, что поклонение "голове" совершалось "вскоре" после дня апостолов Петра и Павла. То есть, после 29 июня — а 1 июля именно и праздновалось поклонение Нерукотворного Образу Спасителя.

Были свидетели, которые "по слухам" утверждали, что тамплиеры поклонялись "голове" на арабский манер, выкрикивая "алла" — то есть, "Аллах". Это объясняется просто: по показаниям аббата Ланьи, на капитулах священник пел псалом 65 с припевом "Села!" — этот припев и могли принять за призывание Аллаха. Подозрительная злобность легко выстраивала силлогизм: раз тамплиеры были в Аравии, значит, Христу они изменили в пользу мусульманства. Мусульмане, разумеется, думали иначе: в 1277 году султан Байбар, захватив крепость тамплиеров в Иерусалиме, приказал уничтожить некоего найденного там "идола", "покровителя" замка — вероятно, копию Плащаницы. Ведь если поклонение Плащанице тамплиеры совершали в разных замках в один день, то во всех замках, кроме одного, выносили для поклонения лишь копии. Самым убедительным доказательством тому может служить находка, сделанная в 20 веке в поместье Темплкомб в Соммерсете (Англия). В 1185 году это поместье было куплено тамплиерами, здание перестраивалось, но сохранилось. Когда в 1951 году стали делать ремонт, то под штукаторкой нашли доску. Она явно долго использовалась в качестве двери, но первоначально она служила иконой. На ней была изображена голова Христа без плеч, с рыжеватой бородой. Доску перенесли в местную церковь. Примечательно, что лик изображен, вопреки традиции, без ореола: но ведь и на Плащанице ореола нет. Поэтому, кстати, некоторые тамплиеры считали, что поклоняются портрету Гуго, основателя ордена.

Поклонение Плащанице было тем искреннее, что оно гармонировало с главным духовным импульсом, который двигал крестоносцами и большинством европейцев того времени: подражание Христу. Не Христу — небесному Царю, неподражаемому в Своём величии, а Христу — бродячему проповеднику, бедному, униженному. Следование за таким Христом и вело к почитанию всех деталей, связанных с земной жизнью Спасителя. Свои храмы тамплиеры именно поэтому строили в виде ротонд — в подражание храму Гроба Господня в Иерусалиме; и бородки они носили точь в точь как на Плащанице. Самое точное описание Плащаницы дал, в сущности, тамплиер-сервит Стефан из Труа на допросе в инквизиции: будучи в Париже на капитуле, он видел загадочный предмет: "Священник в сопровождении братьев со свечами внес его; то была человеческая голова без серебра или золота, очень бледная и бесцветная, с бородой, как у тамплиеров". Блеклость — характерная особенность Плащаницы, резко отличающая ее от любых живописных произведений.

Апрель 1310: тамплиеры защищаются

К чести французских тамплиеров, они сделали все, что может сделать человек, для защиты ордена. Выдержать пытки человек не может — и, тем более, не должен человек выдерживать пытки. Как только пытки остались позади, храмовники начали забирать свои показания, подчеркивая, что оговорили себя. Они строили защиту в пределах той инквизиционной процедуры, которая была начата королем. Во-первых, инквизиция (в отличие от предыдущих форм суда) предоставляла обвиняемому возможность назвать своих врагов — и, если свидетель обвинения оказывался в числе этих врагов, его показания отводились. Рыцарь Ронсар де Гизи совершенно точно, к примеру, перечислил тех нескольких членов ордена, которые по тем или иным причинам могли оговорить товарищей, и попал в яблочко, упомянув комприора (заместителя начальника) замка Монфокон Эски де Флоран . Он был главным доносчиком; сохранилось его письмо королю, в котором он напоминал, что должен получить из конфискованного имущества тамплиеров тысячу ливров годовой ренты и еще три тысячи ливров наличными. Тем не менее, вопреки закону показания де Флорана были оставлены.

Разумеется, главной фигурой в ордене оставался и в глазах обвинителей, и в глазах рыцарей великий магистр. Уже в декабре 1307 года, когда в Париж прибыли кардиналы от Папы, великий магистр де Моле заявил, что дал показания под пыткой и отрекается от них. Он потребовал, чтобы его судил, в соответствие с канонами, сам Папа. Рассеянные по темницам тамплиеры знали и о признаниях де Моле, и об отказе от признаний, о призыве к собратьям отказаться от вымученных под пыткой показаний. И уж король Филипп позаботился о том, чтобы великого магистра не было среди тех 72 тамплиеров, которых лично представили Папе.

28 февраля 1310 г. де Моле вновь заявил, что отказывается защищать Орден, так как по своему положению должен свидетельствовать непосредственно перед Папой. Эти слова были дань юридической форме, а затем де Моле произнес настоящую защитительную речь, напомнив, что богослужение в орденских церквах велось куда пышнее, чем в любом соборе, так что абсурдно обвинять храмовников в неуважении к мессе, напомнив, что орден раздавал огромную милостыню.

Присутствовавший на допросе Ногаре напомнил магистру, что если веры нет, то не имеет значения ни милостыня, ни стоимость облачений, а о какой вере может идти речь, коли предшественник Моле приносил клятву верности султану Саладину. Моле вздохнул: это было, был договор с султаном, которым многие тамплиеры, в том числе сам де Моле, тогда еще совсем юный и горячий, был недоволен. Но слишком многие крепости тамплиеров находились на арабской территории; без компромисса с султаном их бы сразу уничтожили. О какой измене вере можно говорить, когда тот же Саладин, взяв орденский замок Сафед, потребовал от рыцарей принять ислам — те отказались, восемьдесят человек, и все восемьдесят были обезглавлены. Ногаре почуял, что в историю лучше не забираться, и вернулся к современности: магистр-де не имеет права взывать к Папе как судье, потому что процесс ведется не против магистра лично, а против Ордена в целом.

Весна 1310 года вообще стала для тамплиеров весной надежды. После двух лет проволочек наконец-то начала работать независимая от короля церковная комиссия, возглавляемая архиепископом Нарбоннским. Пытки прекратились. Комиссия требовала от тамплиеров выбрать из своей среды защитников. Но именно квалифицированные юристы, которые среди тамплиеров были, напоминали братьям, что даже выбирать защитников нельзя, ибо судят орден в целом, и защитников юридически, по уставу тамплиеров, должен назначать великий магистр, который содержался в изоляции. Власти боялись, что магистр потребует своего освобождения или, самое меньшее, отправки к Папе. Получался юридический тупик, который юристы-тамплиеры успешно преодолели: они официально заявили о том, что не берут на себя функций защитников, хотя товарищи их выбрали, но не сопротивлялись, когда комиссия обязала их выполнять обязанности адвокатов фактически: участвовать в допросах свидетелей, заявлять жалобы.

Если в 1307 году лишь 15 рыцарей из шестисот устояли под пытками, то в феврале 1310 года к ним присоединились 532 храмовника. Лишь 15 человек были сломаны настолько, что и в это мгновение общей надежды отказались от права на защиту. Остальные выбрали девятерых членов ордена в качестве своих адвокатов; среди них выделялись двое профессиональных юристов: Жан де Монреаль и 44-летний Пьер де Болонья. Последний, видимо, окончил знаменитый университет в Болонье: во всяком случае, с королевскими юристами он сражался на равных. Он и до ареста был главным юристом (прокуратором) ордена, но подчеркивал, что на защиту в процессе ему нужно особое распоряжение великого магистра. Комиссия, однако, с таким же усердием блокировала все попытки с магистром встретиться или хоть как-то снестись. В ход шла казуистика: тамплиерам заявили, что великий магистр отказался от защиты и тем самым утратил все полномочия — так истолковали его отказ от защиты перед королем и требование разрешить защиту перед Папой.

Если де Монреаль напирал на то, что тамплиеры героически гибли во время обороны Палестины (и, кстати, исчислил общее число погибших за два столетия рыцарей в двадцать тысяч человек), то де Болонья оперировал правовыми категориями. Он потребовал, прежде всего, освободить всех арестованных, чтобы избавить их от морального давления, тем более — от пыток. Заявил отвод участию в процессе отлученного от Церкви Ногаре, вообще потребовал исключения из заседаний всех лиц, чья заинтересованность в исходе дела очевидна. Он заявил, что вообще тамплиеров может судить только Папа, даже если речь идет о суде лично над членом ордена, — и сослался на прецедент, когда Бонифаций VIII сам судил одного из братьев, пересмотрев приговор великого магистра об исключении из ордена и наложив на провинившегося простую епитимью: в течение года и одного дня есть, ставя пищу на пол, как животное.

Многое из того, что говорил де Болонья, было в высшей степени умно и точно. Он объяснял, что арест и пытки лишили братьев "свободы ума и воли", а следовательно и "знания, памяти и понимания", что и повлекло за собой совершенно безумные показания. Этим умным и точным словам цены бы не было, скажи их прокуратор еще до ареста, тогда, когда инквизиция вела процессы не против тамплиеров. Но, будучи на свободе, юрист как-то не задумывался над некоторыми недостатками в отправлении правосудия своей эпохи, считая ее вполне разумной для борьбы с еретиками. Вот когда он сам оказался под обвинением, тогда заговорил иначе. Пожаловались даже на то, что с тамплиеров, заключенных в тюрьму, берут плату за свечи и стирку, берут по два су за то, что расковывают перед допросами, и столько же — за то, что после допроса заклепывают кандалы. Раньше надо было бы задуматься над тем, каково приходится жертвам инквизиции.

Среди остававшихся на свободе юристов, обслуживавших королевскую волю и собственное рвение об истине, были поразительные подлецы. Жан де Пуйи, доказывал в специальном сочинении, что, даже если тамплиеры невиновных в том, в чем признались, они , во-первых, виновны в чем-то еще, ибо вовсе безгрешных людей нет, а во-вторых, вообще нельзя говорить о невиновности, можно лишь говорить об отсутствии доказательств невиновности, и вообще — если освободить тамплиеров, подозрения останутся и орден будет источником соблазна для христиан. В общем, назад хода нет. Если тамплиеры отказываются от признаний в еретичестве, значит они — упорствующие еретики и подлежат сожжению в качестве таковых.

Правда, большинство богословов и юристов все-таки не опускались до такой беспредельности подлости и считали возможным считать тамплиеров раскаявшими еретиками, что означало отмену смертной казни. Все же хитроумные возражения тамплиеров отводили простым указанием на то, что король действует в данном деле как Божий помазанник, защищающий веру, и в этом качестве не связан процедурными моментами.

12 мая 1310 года: первая казнь тамплиеров

Как ни страшна была инквизиция, она была шагом вперед в судопроизводстве. Даже та слабая возможность защиты, которая была предоставлена тамплиерам, использовалась ими успешно. Перекрестные допросы свидетелей показали, что никаких прямых улик обвинения нет. Даже те тамплиеры, кто не отказался от показаний, теперь говорили, что сами не отрекались от Христа, а только слышали, что есть какой-то такой секретный устав ордена, по которому надо отрекаться, сами не занимались мужеложством, а только слышали что-то такое... Юридически грамотные требования перенести дело на суд Папы опровергнуть было нельзя. 4 апреля 1310 года Папа издал буллу Alma mater о переносе на год собора, который должен судить орден. В Англии, где пыток не было, ни один из арестованных тамплиеров ни в чем не сознался.

Король Филипп поступил просто: обратился к архиепископу Сансскому Филиппу де Мариньи, в чью епархию входил Париж. Брат архиепископа Энгеран де Мариньи, кстати, был министром финансов и в 1310 году явно оттеснял Ногаре в качестве главного советника короля. Король предложил архиепископу начать суд над тамплиерами — не над Орденом, который-де пусть судит собор, а над отдельными членами ордена — в качестве главы епархии. Такие же предложения были сделаны епископам других епархий Франции (впрочем, абсолютное большинство тамплиеров было свезено в Париж). 8 мая 1310 года арестованные храмовники узнали об этом и заявили коллективный протест папской комиссии. Комиссия сама была в тихой панике: явно готовилось грандиозное беззаконие. Но, разумеется, конфликтовать с королем комиссия не намеревалась, оставляя это Папе. Тамплиерам заявили, что комиссия не правомочна оценивать деяния архиепископа Сансского. И уже через четыре дня, 12 мая 1310 года, в Париже сожгли 54 тамплиера. Все они буквально кричали о своей невиновности, о том, что их оклеветали и не дали им справедливого суда. Более того, в спешке сожгли некоторых рыцарей, которые не признались в ереси даже после пыток. Признавшихся же и отказавшихся от защиты собор освободил от казни. Точные имена казненных известны не все. Пьер де Болонья, во всяком случае, после этого из всех протоколов исчезает. Сожжения продолжались и после 12 мая, но уже меньшими группами.

Массовое сожжение тамплиеров произвело нужный эффект: 198 человек из оставшихся в живых опять признали свою вину. Не понадобилось новых пыток: знание о том, что собратьев сожгли, наплевав на всякие юридические процедуры, оказалось лучшей пыткой.

Перед папой Климентом V было две возможности: осудить короля, бросив тень на помазанника Божия, либо осудить тамплиеров, бросив тень на крохотную (тысяча человек) и чересчур независимую организацию, в основном состоящую из мирян, чье богатство было уже давно конфисковано. Борьба за тамплиеров могла оказаться бесполезной: ведь у Папы не было армии, которая бы освободила рыцарей, содержавшихся в королевских тюрьмах. Пришлось бы бороться не только с королем, но и с суеверной верой в колдунов и изменников христианству. Почти естественно, что Папа предпочел взять сторону короля. Тактически это было мудро. Другое дело, что в памяти европейских народов что-то щелкнуло и еще нечто, не слишком благоприятное не только для Климента V, но для всего христианства в целом, в этой памяти отложилось. Не понять современного антиклерикализма и секуляризма, не вспоминая истории тамплиеров — истории, когда иерархи Церкви изменили справедливости.

23 декабря 1310 года Климент V в послании Эдуарду Английскому обещал ему прощение грехов и вечную милость Божию, если он передаст английских тамплиеров французскому суду. Эдуард предпочел сделать уступку другую: летом 1310 года он разрешил пытать тамплиеров, и они тут же начали признаваться в ереси. Только магистр Англии так ни в чем и не признался (он умер во время заключения в Тауэре). В Папском государстве пытки были применены — и тамплиеры, которых были считанные единицы, признались. В Кастилии-Леоне, в Португалии, в Ломбардии, в Анконской Марке, в Равенне пытки остались под запретом, — и тамплиеры ни в чем не признались. В Арагоне пытки разрешили, но тамплиеры все равно ни в чем не признались. Видать, палачи были похуже французских. В мае 1311 года собор в Трире оправдал сорок немецких тамплиеров. Архиепископа Магдебургского, начавшего процесс против нескольких тамплиеров своей епархии, осудили (только морально) остальные немецкие епископы . 18 июня 1311 года собор в Равенне оправдал семерых равеннских тамплиеров, признав невиновными и тех, кто сознался под пытками, рекомендовал Папе сохранить орден. Папа был раздражен.

22 марта 1312 года: ликвидация Ордена тамплиеров

16 октября 1311 года открылся Вьенский собор (пятнадцатый Вселенский), тот самый, который был отложен ради суда над тамплиерами. На открытии Папа заявил, что вопрос о тамплиерах — главное дело собора (да и было ясно, что двумя другими проблемами — организацией нового крестового похода или реформы Церкви — никто всерьез не занимается). На собор были официально приглашены тамплиеры, но, разумеется, никто не ждал, что они появятся. Когда перед отцами предстали семеро рядовых рыцарей и заявили, что готовы защищать орден, все были изумлены. Разумеется, под каким-то юридическим предлогом им выступать не разрешили. Однако, большинство прелатов (кроме французских) были настроены если не в пользу ордена, то, по крайней мере, в пользу справедливого разбирательства дела. Но до суда так и не дошло. 20 марта в город прибыл король Франции с огромной (вооруженной) свитой. 22 марта Папа подписал буллу Vox in excelso, ликвидировавшую орден. В булле Папа назвал тамплиеров "ненавистными французскому королю", что было то ли верхом бесстыдства, то ли намеком на свою беспомощность. Тот же собор снял церковное отлучение с Вильгельма Ногаре.

За пределами Франции такой "суд" лишь укрепил недоверие к обвинениям против тамплиеров. Во Франции кто не верил — молчал. Из всех богословов Сорбонны только Жак де Терине посмел издать трактат "Против нечестивого запрета", в котором доказывал, что, если бы даже тамплиеры и были виновны (что ему представлялось в высшей степени сомнительным), судили их несправедливо. Рассказывали (к сожалению, ошибочно), что десять кардиналов вернули Папе красные шляпы — символ своего чина — в знак протеста против его подхалимского поведения по отношению к французским властям . Доминиканский богослов Пьер де ла Палю пришёл в инквизицию (французскую!) и заявил, что материалы процесса свидетельствуют: следует доверять тем тамплиерам, которые не признавались в ереси, а не тем, которые признавались, чтобы спасти свою жизнь. А ведь доминиканцы вообще недолюбливали тамплиеров (как, впрочем, и другие ордена), и инквизиция была доминиканским заведением. Палю рисковал жизнью. Данте сравнил суд над тамплиерами с судом над Христом, а Филиппа назвал "новейшим Пилатом"

Судьба тамплиеров и их имущества

2 мая 1312 года буллой Ad providem имущество тамплиеров было передано ордену госпитальеров (с 16 века их обычно называют мальтийскими рыцарями). Исключение было сделано для земель на Иберийском полуострове: там арагонский король слишком боялся усиления госпитальеров и добился передачи земель ордену Калатравы. Король Португалии в 1319 году фактически лишь переименовал орден, да и то дал название, все из того же Бернара: Орден Милиции Иисуса Христа (Militia Iesu Christi). И эти переименованные тамплиеры активно участвовали в великих путешествиях и географических открытиях португальских королей. Во Франции и Англии земли тамплиеров еще несколько десятков лет находились во владении королей и знати, лишь постепенно — судом, а еще более взятками, фактически выкупом — госпитальеры добились получения этих земель. Французский король вообще считал, что имущество тамплиеров разве что покрывает расходы по проведению суда над ними. Что до людей, оставшихся в живых благодаря безоговорочному покаянию, им даже назначили пенсии (в Англии даже весьма неплохие). Правда, от них потребовали жить по монастырям, — ведь обеты тамплиеры принимали пожизненно. Между тем некоторые храмовники после уничтожения ордена вовсе не собирались идти в монастырь, не к тому они готовились. Кое-кто из них даже женился. — таковых вынудили расстаться с женами.

18 марта 1314 года: последняя казнь тамплиеров

18 марта 1314 года в Париже трое кардиналов возглавили суд над четырьми руководителями ордена Нищих Рыцарей. Двое из них — великий магистр Жак де Моле и прецептор Нормандии Жофруа де Шарни — вновь заявили, что не признают себя виновными, вновь потребовали суда у Папы. Суд прервался, не начавшись: парижский прево забрал двоих героев по приказу короля и в тот же день сжег их на островке Жаво на Сене, между королевским садом и храмом августинцев — тех самых каноников, в подражание которым был основан орден. Сожгли, между прочим, не удушив, как это обычно делалось — то есть, самым жестоким образом. Никакого приговора никакой — ни церковный, ни светский — суд не выносил вообще. Все делалось в такой спешке, что сожгли рыцарей на земле, принадлежавшей не королю, а монахам Сен-Жермен-де-Пре, из-за чего потом долго тянулось судебное разбирательство.

Смерть рыцари приняли героически. 20 апреля того же года умер папа Климент V. 29 ноября погиб на охоте от клыков кабана король Филипп Красивый. Разумеется, стали говорить, что великий магистр призвал своих врагов предстать с ним на суд Божий в течение года, даже писать, что он умер "точно в срок", предсказанный де Моле. На самом деле, и о "заклятии" известно лишь из поздней легенды, и никаких "точных" сроков даже эта легенда не называла . Двое тамплиеров, 18 марта признавшие себя виновными, получили пожизненное заключение.

(Окончание в следующем номере)

ХРИСТИАНСТВО В ИСТОРИИ

Год издания III

№ 7 (январь-март 1996 г.)

Оглавление:

ЯКOВ КРОТОВ

ПЕРВАЯ РЕЛИКВИЯ ИЛИ ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ ТУРИНСКОЙ ПЛАЩАНИЦЫ

ПЕРВАЯ РЕЛИКВИЯ
ИЛИ ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ ТУРИНСКОЙ ПЛАЩАНИЦЫ