Высшая форма человеческого общения и доверия — еда. Поэтому существует пирамида еды, как существует пирамида слов.
В самом низу пирамиды общения — агуканье, меканье, трындёж, болтовня и демагогия. Посередине — ясный и чёткий научный дискурс, изящество эссеистов, чуть повыше — афористические бриллианты. А наверху… Если без веры, то верха вообще нет, как у пирамиды Хеопса. То ли и не было никогда, не предусмотрено проектом. Либо Слово. Бог Слово.
В самом низу едальной пирамиды консервы современные и древние вроде пирогов и пельменей, чуть повыше фастфуд, в середине изысканная ресторанная кулинария, а на самом верху… Если без веры, то опять же пусто, а если есть храм, то есть и жертвоприношения, которые та же еда, только Слову.
Проблема в том, что Слово очень разборчиво в еде. В последний день Великого поста читается из пророка Исайи предупреждение («выслушайте Слово Божие»): вы тут натащили в Храм много чего… Так вот, если человек ограбил человечество и притащил к жертвеннику цельного быка — для Бога этот бык и будет человечество, а кто его зарежет, тот убийца.
Если человек врал как собака (собак древние евреи недолюбливали, да и современные не очень жалуют; впрочем, «собака», «кобель», «сука» — бранные слова не только в Израиле, но и в России), то пусть не трудится приносить в жертву барашка — для Бога этот барашек будет как зажаренное собачье мяса, а Бог не из того региона, где это нормально.
Если человек под маской целомудрия блудил и шкодил, пусть не кадит Богу фимиамом — Бог поморщится, как морщится, когда в Его присутствии кадят идолам. А Бог присутствует всюду!
Бог — привередливый едок. А как иначе гарантировать, что пировать с Ним — счастье, что не будет за столом ничего, что помешало бы наслаждаться и веселиться?
Зато есть альтернатива. В песнопении этого дня она обозначена как «миродержица всеядица смерть». Велик могучий церковнославянского языка! «Всеядица» это ведь слово-портмоне, содержащее в себе и всеядность, и ядовитость. Что правильно — не может не быть ядовитым тот, кто питается ядовитой падалью. Что смерть и делает.
Бог разборчив в еде, потому что Бог неразборчив в людях. Он любит всех и хочет видеть за Своим столом всех. Именно поэтому Бог, пока пир не начался, так тщательно готовит человечество к вечной жизни. Этого пересаживает вниз, этого, наоборот, поближе к себе, хотя тот жмётся, стыдится и недоумевает. Но именно поэтому ту готовку, которую мы пытаемся всучить Богу как лучшее, на что мы способны, Он так легко отвергает. Он ведь поставил на стол те самые Хлеб и Вино, которые смерть и жизнь Его Сына, и мир наполнился ароматом Духа. Того же Он ждёт от гостей — Того же, большой буквы. «Твоя от Твоих».
Люди приготавливаются, приготавливаются к вечности, даже неверующие, если они хоть сколько-то человечны, но приготавливаться бесполезно. Богу не нужно ничего. Всё, что мы наготовим, должны съесть окружающие, на вечность ничего не отложишь — там своё меню и своя рассадка. Временное не пригодится в вечности, а вот вечность начинается уже сейчас, это и есть спасение. Мы думали, рай — там, за закрытыми дверями, приватный праздник, куда не допустят недостойных, а «царство Божие приблизилось» — двери раскрыты, выносят столы со стульями и ставят прямо посреди нашей суеты, и особых мер против каких-то недостойных не принимают. Да и неособых, так что недостойные запросто и за стол, и ноги на стол… Бог терпит. Он на этом пиру прежде всего — Угощение. Идёт как барашек, «предгрядет волею». Вот тут и начинается человечество — можно по-разному встречать барашка, можно вообще его не замечать, главное — не быть волком, не быть волчьей стаей, не быть гостями у всеядицы смерти, а быть гостями на пиру Бессмертия.
