Из пророка Исайи читается отрывок, знаменитый вообще, а в русской культуре особенно. Вообще — потому что тут описываются херувимы и серафимы, воспевающие Богу «Свят, свят, свят». Особенно — потому что пушкинский «Пророк» перелагает именно этот текст. Поразительно кривое переложение! Глаголом жги… Вырвал язык, и празднословный, и лукавый…
Ничего такого у Исайи в помине нет. Бог поручает пророку сказать кое-что евреям, пророк в недоумении: ну как я скажу, если мои уста нечисты, и у моих соотечественников тоже… А ведь мог бы и промолчать, сам напросился — подлетает ангел с клещами, а в клещах раскалённый уголёк с жертвенника. И вовсе не вырывает язык, а «прикасается» углём к языку.
Теперь пророк очищен. Спрашивается: в чём чистота? Углём да к языку? Чистота — в немоте.
А в чём, кстати, была нечистота? Да в том, что читалось накануне — называли чёрное белым, мёртвое живым.
У американских протестантов в глуши, описанных Фолкнером, если ребёнок ругался, его заставляли полоскать рот мылом. Здесь то же восприятие речи как физиологического акта, которое лежит в основе метафоры: не еда оскверняет человека, еда входит в рот и выходит анусом, а вот слово выходит изо рта, но остаётся на устах.
У пророка ещё натуралистичнее: как анус очищают подтиркой (лучшая из которых, как известно, гусёнок), так и рот надо очистить от словесного поноса.
Мне самому доводилось чистить посуду именно огнём — в археологической экспедиции на Суре, когда уже укладывались все пожитки, чистили и огромные алюминиевые котлы, изрядно закопчённые. Первое, что с ними делали — прокаливали на костре, и тот же самый огонь, от которого накапливалась копоть и окалина, когда в котле еда, помогал сковырнуть окалину, если котёл был пустым. Так же очищают от нагара и сковороды.
Заметим, что Исайя ничего не говорит о слухе — никаких там «и внял я неба содроганье». Ведь пророку не поручается вести прогноз погоды, объяснять, как изменения подводных вод Гольфстрима влияют на жизнь людей. Ему поручается объяснить последствия словоизвержений. Почему не надо врать, даже во имя самосохранения.
Пророк должен сказать — причём безмолвно, в глаза ли поглядеть со значением, жестами или танцем — что народ сейчас оглохнет, ослепнет и одуреет. «Не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем».
Бог создаёт совершенно безумную ситуацию: чтобы спасти людей, Он лишает их возможности спасаться. Как идти к Богу, если ты лишён возможности видеть Бога, слышать Бога, понимать Бога?
Неудивительно, что Исайя в ужасе: как? зачем? почему? Наконец, он догадывается, что надо задать совсем другой вопрос: надолго ли?
Ответ ужасен: до полного опустошения. Всё придётся начать с чистого листа — то есть, сперва уничтожение Израиля, с депортацией и всеми прелестями Плена, а потом — по новой.
Вот, собственно, и всё объяснение аскетики. Бывает аскетика невольная, когда человек не слышит, не говорит, не видит, потому что накопившаяся в жизни грязь забивает все каналы коммуникации и понимания.
Ах, Бог мне не отвечает, — жалуется человек, не вынимающий из ушей наушников с хард-роком. Ах, мне трудно молиться, жалуется матерщинник.
Ну и слава Богу, значит, всё в порядке, — только и можно ответить в таких случаях. Не хватало ещё такого Бога, Который бы теребил алкоголиков и лебезил перед развратниками.
Вот чтобы не было такой неприличной сатанинской аскетики, и есть аскетика добровольная. Замолчать. Музыку выключить. Чтобы тебя не депортировало за шкирку, депортироваться добровольно. Ты в стране, языка которой не знаешь, и твоего языка не знает никто. Остаётся молчать. Как там в псалме? «Пусть у меня язык отсохнет, если я буду петь «Дубинушку» на потеху эсэсовцам». Вот грехи — они эсэсовцы и есть.
Конечно, это игра, слава Богу. И из Плена уже вернул нас Бог — и давно вернул, и от грехов спас. Если я верующий, то грехи мои — не серьёзно. Если же грехи мои серьёзны, то я уже и не верующий вовсе. Выходит какая-то муть. Вот чтобы очиститься от мути, и надо прокалить себя молчанием — таким, чтобы жгло, чтобы хотелось сказать, высказаться, потому что не могу молчать куда сильнее Толстого, не могу не закричать слепому, что он идёт в пропасть… Не могу. Но с Божьей помощью — всё-таки промолчу. Не навсегда. А слепого Бог спасёт, у Него в запасе всемогущество — в отличие от меня, у которого в запасе только Бог. А должно быть наоборот — чтобы я был в запасе у Бога, потому что человек и есть всемогущество Божие в действии.
