Протирание глаз можно начинать библейски — с рассказа о творении, а можно язычески, «ab ovo», «от яйца». Это не означает, что Понтий Пилат начинал обед с яйца, а Иисус с чтения Торы, и никак иначе. Тем не менее, есть в яйце нечто, легко превращающее его в символ силы, плодородия и бессмертия. В модель мира, — и вот уже человек рождается из первояйца и воскресает из яйца пасхального. Яйцо это всего лишь разновидность зерна, уникальным же его делает форма. Идеальная обтекаемость, которая ведёт за собой глаз. Разглядывать нечего, а глядеть можно вечно.
Рассказ о творении мира есть рассказ не о творении из яйца (что было бы перепевом языческих мифов, не всех, но некоторых). Это, скорее, рассказ о творении яйца. Сотворить небо, землю и тьму над бездной — это всё равно, что сотворить Шалтая-Болтая, яйцо, упавшее со стены (стена прилагается). Сотворение света — как собирание Шалтая-Болтая воедино.
Яйцо — это сгусток света. Свет, который можно взять в руку, взвесить, погладить. Бриллиант — лишь попытка воспроизвести яйцо в камне, остановив свет и превратив его свет в сияние. Недаром же висит в языке представление о бриллианте «размером с яйцо». При этом яйцо всегда — птичье, оно всегда содержит в себе будущий полёт. Свет не символ движения, свет и есть само движение в чистом виде.
Яйцо более свет, чем бриллиант, потому что светлый сгусток яйца не распадается на разноцветные блёстки, это именно свет, а не цвет, и яйцо не светит.
Свет не обязан светить как человек не обязан работать, а земля не обязана вращаться ни вокруг себя, ни вокруг Солнца. Когда я сплю, я всё равно зряч, а если ослепну, я буду слеп и во сне. Может быть, поэтому яйцо так трудно и, главное, бессмысленно фотографировать, но если уж оно сфотографировано хорошо — это памятник свету, икона света. Яйцо как беременная женщина, которая светится и сама, и тем светом того, кто у неё внутри. Яйцо — это даже не икона, а скульптура, памятник света.
Конечно, сравнение глаза с яйцом основано прежде всего на сходстве двух белков по цвету и форме, но ведь как хорошо вышло, особенно после открытия, что глаз вовсе не светит и не светится. Не светит, не светится, но глаз есть сам свет, ничего не освещающий, а просто существующий. Идеальная икона Бога, идеальная икона иконы.
В небогатые советские годы в русских православных храмах побогаче появилась мода украшать оклады икон лампочками. Это не была новизна, просто доведение до предела желания, чтобы икона светилась — желания, которое закрывало икону окладом серебряным или золотым, да бриллиантиков насыпать… Чтобы свет лампады или свечи умножался, отражаясь. В какой-то момент церковное руководство прямо запретило такие оклады из лампочек, но я ещё застал в Успенской церкви Новодевичьего монастыря. Получался православный Версаль, где зеркала служили ведь не для отражения человеческого лица, а для отражения свечей, где купались в свете, как купались в мраморных бассейнах.
Зрение начинается не с того, что человек что-то способен увидеть (и уж подавно не с того, что глаза освещают), а с того, что человек есть свет. А как иначе, если «Бог есть свет», а человек — образ Божий? Настоящий образ, не электрическая имитация. Бог — не люстра мироздания, а ведь мы Его даже не люстрой представляем, а электриком. А себя — Электриком.
Идол всюду, где свет понуждают освещать, где чудо жизни используют для выживания. Так начинается духовная слепота, которая, в отличие от физической, видит слишком многое, потому что не видит Света Несветящегося, и в итоге видит себя божком. Бог — Его благодать, а не вера — не изгоняет эту слепоту сразу, механически. Бог говорит. Этот Свет есть и слово, это Слово есть и Свет. Слово, которое обращено как бы в пустоту — но я и есть эта пустота. Свет, который не слепит и не просвещает, но говорит — «просветись», «перестань бить людям в глаза и в лицо, и вообще не бей ни словом, ни делом». Свет, который берёт меня, Шалтая-Болтая, и собирает в яйцо, безо всякой королевской рати возвращает в Королевство Небесное. Только не надо сидеть на стене этого королевства, болтая ногами. Пора взлетать. В этом царстве невозможно разбиться, но только если не болтаться и не болтать, а летать.
