ЭКОТЕОЛОГИЯ

ГОЛОСА СЕВЕРА И ЮГА

Под редакцией Дэвида Г. Холмана.

К оглавлению

КЭТРИН КЕЛЛЕР

ИЗБРАННИКИ
И ЗЕЛЕНЫЙ ЭКУМЕНИЗМ

Каким может быть христианский ответ
на угрозу демографического апокалипсиса

"ЗАГОВОР МОЛЧАНИЯ"

Мне выпала сомнительная честь представлять в этом собрании христианский взгляд на проблему демографической экологии. Никто - ни я, ни Папа - не может говорить от имени "христианства". Христианство не есть один какой-то человек. Многие из тех, кто сегодня подчеркивают его единство, пытаются собрать христиан вокруг некоего ядра ортодоксии, которое даже в классическую эпоху существовало только для тех, кто добровольно принимал соборный консенсус. Этот консенсус был сфабрикован в плавильном огне четвертого столетия, когда христианство слилось с империей Константина Великого; этот сплав и сделал возможным агрессивное влияние именно этой религии на целую планету, он объясняет тот факт, что сегодня христианство является едва ли не единственным и во всяком случае наиболее громогласным защитником ничем не ограниченной рождаемости, выступая против любых эффективных средств контроля над рождаемостью, против любых мер в данной сфере. В то же самое время, современная христианская - она же и западная - культура несет тягчайшую ответственность за то, что всей планете навязана модель развития, разрушающая экологию.

Это не означает, что из всех мировых религий именно христианство имеет самые неверные представления об экологии и о женщинах, но именно христианство создало идеологические предпосылки для беспрецедентно агрессивного натиска современных западных моделей политического, экономического и культурного господства.

Тем не менее, христианство продолжает оставаться разнообразным, несмотря ни на что. Христиане отличаются друг от друга больше, чем от некоторых членов других групп, когда речь идет о теологической оценке проблем, связанных с сохранением биосферы, как, возможно, и о любой другой проблеме, связанной с современным состоянием материальных сил мира. Например, приверженцы консервативного христианства в вопросах демографии и контроля над рождаемостью имеют больше общего с консервативными представителями нехристианских религий, чем со своими собратьями во Христе, которые, аналогичным образом, чаще оказываются ближе к различным секулярным и нехристианским прогрессистам.

Это разнообразие, при всех свойственных ему конфликтах и ущербности, создает пространство для маневра и сотрудничества, а то, что "генеральная линия" христианства постепенно изменяется - изменяется мощно, хотя пока еще перемены достаточно хрупки, и становится самокритичной силой, сражающейся за Справедливость, Мир и Целостность Творения, позволяет надеяться, что усилия, нацеленные на сотрудничество, не напрасны. Для темы моего доклада имеет значение то, что озабоченность экологией планеты не может быть оторвана от заботы о социальной справедливости и проблем феминизма.

Оказывается, эффективное решение проблемы перенаселения должно начинаться непременно с анализа глобального феномена традиционно подчиненного положения женщины. Маргарет Кетли-Карлсон, президент Демографического Совета, доказала, что не может быть эффективного (не говоря уже о гуманности) решения проблемы перенаселения, которое начинается с проблемы экономического подавления женщины. 1 Заметное сокращение роста народонаселения происходит лишь одновременно с тем, что женщины получают доступ к образованию, равные права и равную плату с мужчинами, по мере того как сокращается детская смертность. Сегодня несомненно, что патриархальный строй и перенаселение идут рука об руку. Представляется несомненным, что только последовательно феминистская версия христианства может справиться с внутренне связанными провалами в социальной и экологической сферах, ведущими к неумению регулировать рост народонаселения.

Однако, если христианские прогрессисты наконец-то поняли важность экологической проблематики, демографическая катастрофа оказывается пока вне их внимания. Чтобы лучше понять демографическую проблему, я просмотрела множество журналов, антологий, экотеологических сочинений и постепенно поняла, что вокруг нее существует настоящий заговор молчания. Экуменически настроенные протестанты - специалисты по этике, женскому вопросу, экологической духовности, теологии освобождения, активисты движения за справедливость - явно убеждены (хотя и не высказывают этого), что проблема народонаселения внимания не заслуживает.

Христиане, ищущие прежде всего справедливости и выступающие в защиту мира бедняков, неопровержимо доказали, что обитатели Первого мира, потребляющие в тридцать раз больше среднего жителя Африки, Азии или Латинской Америки, вряд ли имеют право призывать других к самоограничению. Не перенаселение, а именно эксплуатация ресурсов Третьего мира в интересах Первого мира, и особенно его элиты лишает "других" необходимых им ресурсов. Не означает ли это, что, сосредоточиваясь на проблеме контроля над рождаемостью, мы подходим на опасно близкое расстояние к политике геноцида, которая стремится избавить мир от угрожающих, потенциально революционных масс бедняков? 2 Это ключевое возражение на саму постановку вопроса о демографической ситуации верно определяет пределы любого обсуждения этого вопроса в наши дни.

Демографическая проблематика, однако, замалчивается по самым разным причинам. У феминисток принципиально иная точка зрения. Мы неправильно считаем проблемой рост народонаселения как таковой, хотя правильно возмущаемся женоненавистническими средствами, к которыми прибегает государство для сокращения рождаемости (например, принудительная стерилизация бедных и необразованных женщин), результаты которых действительно все чаще напоминают геноцид (как китайская кампания по абортам). Феминистки, обсуждая вопросы этики контроля над рождаемостью, возможно, слишком сосредоточились на бесконечной дискуссии об абортах, не оставив сил на все остальное. 3 Мы можем надеяться кое-что почерпнуть из сочинений экофеминисток и экотеологов. Они заново открыли изумительную взаимосвязь всего живого в мироздании, воскресили знание о переплетении жизни людей с жизнью всех прочих живых существ, и все же их стремление к большей природности имеет мало общего со специфически человеческой проблемой перенаселения, которую нужно решать далеко не естественными методами. Более того, они стремятся объединиться с прогрессивно настроенными католиками, которые обычно сосредоточены на проблеме абортов и мало интересуются искусственными средствами ограничения рождаемости, а потому тут вряд ли возможно партнерство в попытке распространять знания о разнообразных средствах контроля над рождаемостью. 4

К этому надо прибавить пережитки двусмысленного христианского отношения к полу, телу (особенно женскому) и миру природы в целом, недостаток соответствующих мест в Библии (сравнительно с библейскими текстами, говорящими об угнетении и бедности). Понятно, почему интерес к демографической проблематике непостоянен и незначителен.

Разумеется, возможность неправильного понимания демографического взрыва или злоупотребления этой проблемой в интересах Первого мира, интересов анти-феминистского или расистского движения еще не является достаточным основанием для того, чтобы игнорировать эту проблему, снимать ее с повестки дня. Мы можем сосредоточиться на очень важных вопросах, но мальтузианский феномен никуда не исчезнет: население растет, а ресурсы для поддержания его существования сокращаются. Скорее, следует надеяться, что важные для феминистского или освободительного движения проблемы станут основой для социально-экологической постановки вопроса о народонаселении, ведь в него входит и сознание того, что бедняки - особенно женщины - больше всего страдают от экологических последствий перенаселения и что, соответственно, именно те структуры, которые порождают бедность и угнетение женщины, порождают и перенаселение.

Мы сможем преодолеть мощные препятствия на пути глобального и экуменического обсуждения демографических проблем, если мы перейдем к диалогу, в котором будет предоставлена возможность говорить о различных проблемах, не превращаясь в рабов стальной западной логики "либо-либо". Должна возникнуть альтернативная логика, эко-логика, которая будет стремиться рассматривать эко-номику и эко-логию как взаимосвязанные измерения нашей эку-менической ответственности друг перед другом и перед планетой. Такая логика стремится одновременно вести сражение на нескольких фронтах, и в этом отношении она больше похожа не на западный рационализм, а на веру. Точнее, она похожа на экологическую духовность: эта логика будет перерабатывать те аспекты древней традиции, которые являются потенциально опасными, таким образом, чтобы они отвечали чаяниям страдающих творений Божиих. В этой ситуации богослов поступает с идеями словно с кучей мусора: что в нашей затертой традиции может быть вновь пущено в дело?

Пока же альтернативная христианская позиция не выработана, представителем христианства априорно считается Папа, пока кто-то не выступит против его авторитета. Его позиция замечательно свободна от двусмысленностей, которые обычно порождаются желанием ни с кем не испортить отношений. "Каждый сексуальный акт должен нести в себе возможность передачи жизни" - таков был рефрен речи Папы, когда он выступал на собрании молодых католиков в Денвере в августе 1993 года. Для Папы слово "жизнь" означает, по всей видимости, все то, что оживотворяет межличностный экзистенциальный опыт и освобождает его от современного деперсонализирующего отчуждения; но эта жизнеспособность в данном контексте с откровенным буквализмом сужена до размера плода. Вскоре за этим выступлением появилась папская энциклика "Veritatis Splendor", в которой "моральность" была, судя по всему, превращена в устав церковного наблюдения за органами размножения у христиан. Так "жизнь" превращается в разменную монету в политике "защиты жизни". Экуменически настроенные христиане не могут ограничиться вежливым молчанием в ответ на такое возведение в абсолют взглядов безбрачной мужской элиты.

На самом деле даже внутри этой элиты раздаются другие мнения. Иезуит Шон Макдонах, возглавляющий миссию в Колумбии, спрашивает: "Неужели мы защищаем жизнь, когда игнорируем предупреждения демографов и экологов, предсказывающих, что неограниченный рост народонаселения приведет в будущем к ухудшению условий жизни и росту детской смертности?" Макдонах - ирландский священник, который двадцать лет был миссионером на Филиппинах, он помогал развивать те экономические и экологические возможности, которыми обладала небольшая группа автохтонных жителей островов, живущая в относительно редких - изолированных и благополучных - условиях. Он показывает, что этот демографический рост толкал эту общину (Табло), проводившую политику социального равенства, к тому, чтобы увеличить нагрузку на землю и лес, подорвав возможность стабильного существования и самообеспечения. Макдонах цитирует слова другого священника, прожившего здесь 27 лет: "Вывод очень прост: не может быть стабильных условий жизни или самообеспечения без контроля над рождаемостью". Что касается "естественных методов планирования семьи", они вновь и вновь терпели неудачу, хотя их пропагандировали четыре сотрудника католической клиники. В результате женщины "были глубоко озабочены и переживали, когда беременели в третий раз, не говоря уже о последующих беременностях ... Неужели мы защищаем жизнь, закрывая глаза на демографическую проблему до такой степени, что в некоторых регионах процесс обнищания людей стал необратимым?"

Голос этого ирландского священника может вдохновлять всех христиан, которые стремятся к экологически сбалансированной справедливости. Когда Папа ограничивает сексуальную этику надзором за добросовестностью размножения, он не только выступает против ответственной политики контроля над рождаемостью для многих народов (особенно латиноамериканских), которые одновременно исповедуют католичество и страдают от нищеты. Он также предлагает совершенно особую стратегию поведения, мешающую вновь поднять нравственность на уровень пророческой заботы об обществе. Тем самым объявляется незаконным теологическое движение внутри католичества, которое оказалось источником наиболее жизнеспособных христианских общин в истории народного христианства двадцатого столетия, - тех общин, которые взрастили теологию освобождения.

Люди, ценящие христианство за его пророческий потенциал, должны спросить, каким образом стало возможно такое понимание "жизни" - редукционистское, биологизированное, антропоцентристское и патриархальное? Хотя большинство протестантов не разделяют такую позицию, а многие католики не следуют правилам, которые такая позиция диктует, она близка к тому, чтобы казаться нормативной, и эта "норма" многих смущает и останавливает, усугубляя заговор молчания. Поэтому мы должны обратиться к Писанию, к текстам, которые в определенном смысле служат общим знаменателем для всех христиан в поиске истоков репродукционизма .

Репродукционизм (англ. pro-natalism) - вера в то, что сексуальность должна функционировать прежде всего как средство размножения ("репродукции") и что искусственные способы ограничения рождаемости есть нарушение божественной воли относительно естественного хода событий.

ВОЗНИКНОВЕНИЕ РЕПРОДУКЦИОНИЗМА

Еврейский текст Библии говорит о том, что первой мицвой - одновременно и заповедью, и благословением - было предписание, данное в Быт. 1, 28: "Плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю...". Джон Кобб как-то сухо отметил, что это единственная заповедь, которую человечество неукоснительно выполняло. Тема плодородия вскоре вновь возникает в рассказе о завете с Авраамом, в котором первым пунктом поставлено благословение чадородием. Завет есть прежде всего и более всего договор о продолжении мужской линии рода. Другими словами, первоначальные мифологические образы отношений библейского Бога с "Его" народом скреплены обетованием "семени". Божественное благословение как архетип созвучно отождествлению божественного благословения с изобилием рождаемого. Народ Израиля глядел в будущее, ожидая осуществления своих чаяний именно с этой точки зрения, во всяком случае, насколько мы можем судить по текстам, повествующим о древнейшем периоде его истории.

Конечно, еврейская традиция считает нормальной патриархальную семью с характерными для того времени и места особенностями. Но репродукционизм как запал демографического взрыва есть не столько еврейская, сколько христианская проблема. Когда формировался иудаизм, народ нуждался не столько в ограничении рождаемости, сколько в максимальном наращивании своей численности. Наша проблема связана не столько с еврейскими чаяниями, сколько с тем, как они были истолкованы в христианстве.

Здесь-то и заключена сложность. Христианство, насколько оно следовало своему Писанию, не обязательно разделяло папскую озабоченность буквальной "передачей жизни". Новый Завет нигде не обращается к теме репродуктивного изобилия. Евангелия и послания почти на удивление лишены интереса к продолжению рода. Иисус использует образы рождения и плодородия - например, когда говорит о смоковнице - но исключительно для передачи идеи духовного расцвета. Этого и следовало ожидать, учитывая апокалиптические настроения той эпохи. Вряд ли имело смысл говорить о плодородии в мире, который считал, что на земле живет последнее поколение. "Блаженны те, у кого не будет ребенка", ибо они смогут легче спастись "в день тот" (Мф 24, 19; Мк 12, 17; Лк 21, 23). Такая позиция по крайней мере равнодушна к проблеме чадородия, если не активно противостоит идее продолжения рода. Устремленность к далекому будущему в ту эпоху стала чем-то весьма старомодным.

Сегодня ученые опровергают мнение, будто сам Иисус был апокалиптически настроенным пророком, ожидавшим буквального конца; Его притчи свидетельствуют о более тонкой эсхатологии, о том, что "царство Божие", реальность связи с Богом виделись как нечто уже присутствующее среди людей. Тем не менее, хотя синоптические евангелия постоянно говорят о необычном уважении Иисуса к детям как идеальным обитателям этого Царства, в образе Христа нет ни безразличия, ни презрения к семье (тогда - патриархальной). Хотя Иисус - особенно в изображении Луки - показывает поразительное сознание того, что и женщина является полноценной личностью, Он все же не обнаруживает интереса к женскому "призванию" быть матерью. 6

Раннее христианство оказалось очень чутким к этому изменению акцента в отношении к семье. Оно должно было справиться с явным противоречием между заветом ветхим и новым. Поэтому Иероним считал, что заповедь о размножении действительна только в пределах "ветхого закона": "Какое отношении имеет это к нам, живущим при конце времен?" Очень ранняя тенденция к безбрачию отражает апокалиптическое ощущение кризиса: мир находится на краю пропасти, нет времени для обычных дел. До появления противозачаточных средств секс всегда до определенной степени совпадал с деторождением, и ни Иисус, ни Его наиболее приверженные последователи и последовательницы не рассматривали деторождение как нечто первоочередное. Поэтому корни аскетизма не в жажде самоконтроля и преодоления похоти и не в морализаторском презрении к телесным потребностям.

Однако вскоре христианство обнаружило, что оно превращается в институт с весьма долгосрочными перспективами. "Конец света" не наступил, и Церковь взялась править миром в оставшееся до Страшного Суда время. Поэтому она стала поощрять деловую активность, как это делали многие религии до нее. Союз христианства с государством, начавшийся при Константине Великом, привел к появлению очень странной модели власти: элита, состоявшая из холостых мужчин, изолированных от масс, продолжавших размножаться, заботилась об укреплении структуры патриархальной семьи как основной ячейки основанного на ней государственного порядка. Внутри семьи поощрялось "воздержание в браке", которое тогда, как и сейчас, было единственной альтернативой деторождению (хотя Папа, к счастью, ныне не требует от бесплодных супругов воздерживаться от половых сношений). Таким образом, возвращение к патриархальной социальной и семейной модели не стало возвращением к более здоровому, иудейскому отношению к плоти, а привело к возникновению комплекса сексуальной вины. В конечном счете, как отмечал Фуко, этот комплекс привел не только к подавлению части сознания, но и к обсессии: существующая по сей день традиция сексуальной озабоченности включает в себя как фрейдистские, так и католические (в формах, характерных для эпохи после Тридентского собора) формы покаяния. 7

Получилось так, что христианская традиция в результате наградила нас двумя одинаково скверными возможностями: увеличивать рождаемость и уменьшать удовольствие. Патриархальная ветхозаветная семья, для которой самым важным из благословений были дети, странным образом соединилась с новозаветным аскетизмом в его эллинизированном и институционализированном виде. Власть империи усилила патриархальное, озабоченное рождаемостью благочестие. Поэтому в наши дни холостые мужчины выступают с декларациями, которые поощряют либо избыточный рост народонаселения, либо подавление одного пола другим.

ГДЕ ВЫХОД?

Что может извлечь для себя христианство из такой традиции, в которой соединены худшие идеи полового превосходства? Я бы сказала, что извлечь можно довольно много, хотя бы для того, чтобы человечество научилось брать на себя ответственность за загрязнение окружающей среды, за все злоупотребления своей властью. Более того, эта традиция таит в себе многое, что может вдохновить людей нашего времени на борьбу за "справедливость, мир и целостность творения".

Во-первых, наши размышления о контроле над рождаемостью должны вдохновляться характерным для библейских пророков пониманием того, что справедливость есть высшая ценность. Пророки классической эпохи говорили о потреблении ресурсов, исходя из того, что прежде всего следует думать о бедняках: если "отдашь голодному душу твою и напитаешь душу страдальца: тогда свет твой взойдет во тьме" (Ис 58, 10). Это постоянно звучащие у пророков темы: народ не может достигнуть процветания, если ресурсы распределяются неправильно. Более того, разве не следует сопереживать еврейскому отношению к каждому ребенку, ставшему личностью, как к дару Божию. Ветхозаветные тексты никогда не рассматривают плод как нечто равное человеческой жизни. 8 Мы должны перейти от репродукционизма, пытающегося увеличивать численность "избранного народа", к отношению к детям как избранным личностям. Это, конечно, означает, что мы должны уже сейчас относиться к детям как к существам, которые появились на свет, поскольку мы избрали их, поскольку мы их действительно любим, а не как к побочному результату биологической необходимости.

Это не означает, что мы пытаемся через технологию контроля над рождаемостью высокомерно перехватить божественные прерогативы. Однако это безусловно означает возникновение новой духовности, которая избирает личность, и потому не стремится дать рождение большему числу людей, чем мир, общество, семья способны воспитать; эта духовность считается с общими условиями социальной реальности, в которой справедливость ограничена наличными ресурсами и потому требует поддерживать приемлемый уровень народонаселения. Поздний капитализм породил демографический взрыв, который сделал невозможным отношение к каждому ребенку как к благословению. С точки зрения ответственного выбора, достаточно одного ребенка. Но каждый ребенок, появившийся на свет, в результате ли сознательного выбора или нет, заслуживает отношения к себе как к избраннику. Фактически рождается и будет рождаться так много детей, что если мы думаем о достижении справедливости для всех детей, даже выбор бездетности подчас является именно способом избрать жизнь, избрать защиту детей. Мы увидим, что именно такова ситуация с родителями так называемого Первого мира, которые, очевидно, могут воспитать больше детей, чем жители бедных стран.

Таким образом, если мы - по крайней мере, христиане - заново осмысляем отношение еврейских пророков к деторождению, то мы видим, что каждый выбор должен умножать не количество жизни, а качество жизни, причем под "качеством" имеется в виду не эгоистичное накопительство, когда взрослые пытаются защитить свое богатство и безделье ради собственного удовлетворения, - ведь избрание такого образа жизни составляет самую суть того, что Папа также отвергает как потребительскую бесчеловечность, что и ведет к повсеместному приросту беднейших слоев населения. Для Библии качество жизни есть прежде всего изобилие для всех, "шалом" - образ цельности одновременно и физической, материальной, и справедливой, любящей - изобилие, которое кладет конец борьбе властных элит между собой ради вполне возможного процветания всех, включая "народы". Неотмирный аскетизм должен смениться положением, когда все трудящиеся наслаждаются плодами своего труда, когда все живое совместно радуется жизни. Библейский Бог есть Бог Жизни, и Он дает жизнь, которая не есть сумма спорадического прироста народонаселения, но качество жизни, насыщенной любовью, которой могут радоваться те, кто уже родился.

Что же можно извлечь из христианской традиции, хотя она и погрязла в апокалиптическом аскетизме, для того, чтобы вдохновенно сражаться за "шалом", за "царствование Божие"? Я осмелюсь выдвинуть предложение, которое может показаться причудливым и, вероятно, парадоксальным: нужно видоизменить тот же апокалиптический аскетизм. Почему бы не признать сходство между первым веком и нашей эпохой хотя бы в том, что обе они отмечены апокалиптическим чувством близости конца. В первом столетии требовалась вера, в нашем - только умение читать газеты. Народонаселение - вот по крайней мере один из четырех апокалиптических всадников, несущих гибель; остальным вполне можно присвоить имена Экономики, Войны и Природы. Эта квадрига скачет ноздря в ноздрю, и ужас, который они несут с собой, тем больше, что эти угрозы накладываются одна на другую. Речь не идет о буквальном ожидании какого-то предсказуемого и осязаемого конца, но трудно не увидеть глобальной угрозы гибели. Многие из нас выросли под знаком ядерного Армагеддона, и поэтому нам хорошо знакомо лицо экологического апокалипсиса. Я считаю необходимым вглядеться в апокалиптическую опасность, чтобы она смогла разбудить нас, чтобы прозвучал извечный библейский призыв к прозрению, к "приуготовлению", к избавлению от той тупой нечувствительности, которая является результатом либо чрезмерной боли, либо чрезмерного комфорта. Иисус стремился противопоставить нечто всеобщей гибели, и мы также должны создать "контрапокалипсис", чтобы пробудить в людях дух напряженности, той напряженности, которая не занимается планированием конца света, а пытается здесь и сейчас реализовать себя в уже существующих "общинах сопротивления и солидарности", 9 чтобы сделать жизнь с Богом (которую для нас, возможно, лучше обозначить как жизнь, наполненную смыслом) содержанием своего существования.

Это означает, что, как и две тысячи лет назад, не бывает сегодня такого мгновения, когда бы продолжение рода было первостепенной задачей. Для христиан нынешних, как и для первых, благословение "народов" заключается вовсе не в чадородии. Новый христианский аскетизм, как и аскетизм древний, обращает внимание не на половую жизнь, а на ее плоды. Это не означает, что люди, принимающие на себя ответственность быть родителями, поступают безнравственно; напротив, это означает, что родительская ответственность есть часть ответственности еще большей. И вновь необходимо отметить, что это отнюдь не означает, будто родителями имеют право быть лишь достаточно богатые люди; это может означать, что и эти люди могут делать выбор между рождением детей и использованием своей энергии, времени и богатства ради борьбы, которую ведет их общество. Ибо новый, экологический аскетизм не есть самоотречение ради самоотречения, а живой выбор в пользу отклика на нужды всего планетарного сообщества, то есть человек познает себя как создание, взаимно связанное со всеми остальными гражданами вселенной.

Обсуждение этой проблематики должно вестись в более глобальном эколого-политическом контексте. Другими словами, грядущий аскетизм должен определяться в зависимости от проблемы непропорционального потребления ресурсов бедными и богатыми народами - потребления, которое находится в центре внимания всякой духовности, созвучной ветхозаветным пророкам. Учитывая, что средний гражданин США потребляет в десять раз больше плодов технических открытий и в десять раз больше использует природных ресурсов, чем нищий обитатель Третьего мира, каждый ребенок Первого мира по крайней мере в двадцать раз больше влияет на окружающую среду, чем ребенок нищей семьи Третьего мира. Если же речь идет о богатом ребенке из Первого мира, то разрыв возрастает в тридцать раз. На самом же деле соответствующий этому уровню потребления уровень затрат может увеличивать разрыв еще больше. Другими словами, земле тяжелее всего прокормить именно ребенка богача.

Это не означает, что население бедных стран не наносит по мере своих сил непоправимого ущерба природе. Просто богатые обитатели Севера, чей расточительный образ жизни основан на грабеже именно находящихся под угрозой истребления ресурсов и населения Юга, не могут рассматривать проблему контроля за рождаемостью в отрыве от более глобальной экологической проблематики. В сущности, мы можем с чистой совестью решать демографическую проблему лишь по мере того, как мы вместе со все большим числом людей начнем практиковать экологический аскетизм, сокращая нашу непропорционально большую зависимость от природных ресурсов и техники, сокращая население наших стран для того, чтобы удовлетворить нужды нищих мигрантов. Я не говорю, что мы должны свернуть дискуссию и тем самым присоединиться к "заговору молчания", ведь каждое мгновение продолжается разрушение множества экологических систем, мы продолжаем подрывать жизнеспособность собственной планеты. Насущно необходимо лишь апокалиптическое ощущение бездны, а не обычно сопутствующее ему ворчание о всеобщей погибели. Поэтому призыв заново осмыслить фундаментальные христианские ценности, которые по сути своей затрагивают всю планету, уже побуждает нас отречься от репродукционного благочестия. Это означает, что экуменическое христианство при каждой возможности должно активно защищать не-репродукционные пути реализации личности (если только речь не идет о народе, который стал жертвой намеренного геноцида), именно для того, чтобы весомее стало представление о каждом ребенке как благословении, как об избраннике, как о даре.

Эко-аскетизм, к которому я призываю, остается, следовательно, в своей основе глубоко иудейским: он не имеет ничего общего с добродетелью, которая подсчитывает удовольствия, которые она отвергла. Напротив, эко-аскетизм будет стараться достичь наибольшей радости, включая и радость сексуальную, через обостренное сознание нашей зависимости друг от друга и от всех созданий. Я призываю не к новой аскетике самоотречения, даже для граждан Первого мира; такая аскетика будет принята лишь теми, кто уже ею занимается. Оставляя в стороне прагматическую сторону дела, я думаю, что пророческое представление о "мире" ("шалом") чувственно относится к миру и не слишком склонно подозрительно следить за моралью частного лица. Нам необходим чувственный аскетизм, в котором радость переполняет нас - мы радуемся ритму дня и ночи, появлению солнца и звезд, смене времен года, мы восторгаемся родниковой водой, неотравленной пищей, мы ликуем оттого, что нам не нужно лишнего, что мы избавились от потребительской зацикленности на избыточном самоудовлетворении и от связанного с нею отвращения к самим себе - и эта радость побуждает нас сократить наш уровень потребления. Одновременно многие потребности, которые традиционно выражались репродукцией в рамках нуклеарной семейной ячейки, удовлетворяются радостью и необходимостью участия в жизни более крупных человеческих групп: в общественных организациях, в добровольных инициативах, в работе альтернативных семей; все эти формы создают контекст, в котором воздержание от чадородия приобретает позитивную мотивацию. Когда же такой выбор делают многие люди, социум получает возможность направить особые усилия на заботу о детях, которые теперь уже действительно, можно сказать, избраны со всей ответственностью, а также на заботу об отверженных, притесняемых, заброшенных людях.

Возможность такого поведения очевидна и на Севере, и на Юге, и поэтому я бы хотела конкретизировать, что я имею в виду под "аскетическим" выбором. Что касается сексуальности: в центре морали оказывается не традиционное благочестие, сосредоточенное на гениталиях, а система взаимоотношений между людьми. В центре внимания оказывается не демография, а качество человеческих отношений. Благодаря этому община вдохновляет сексуальных партнеров на отношения равенства и любви, стыдит тех, кто стремится к господству и насилию. Я с самого начала подчеркивала, что разрушение патриархальных властных структур в семье есть необходимое условие для ответственного деторождения. Более того, не следует порочить древний призыв к половому воздержанию как для духовенства, так и для мирян. Возможно, каждый должен время от времени практиковать такое воздержание, чтобы упрочить свою свободу. Половое воздержание следует также поддерживать в разных ситуациях, по разным причинам, для разных возрастов, потому что оно не только помогает контролировать рождаемость, но и освобождает огромный энергетический потенциал, участвующий в созидании любовных отношений между всеми людьми.

Эта работа по созданию общин, противостоящих апокалиптическим страхам, будет черпать вдохновение из более чутких к экологической проблематике культур автохтонных племен, равно как и из еврейских чаяний "юбилейного года" для всего творения. Эта работа является глубоко христианской по своей сути. Центром связи, тем, через который осуществляется взаимодействие, является то, что христиане называют Духом Святым. Плоть этого взаимодействия христиане называют "телом Христовым", в котором все являются "членами друг друга" (1 Кор 12). Такое мироощущение находит свое литургическое воплощение в некоторых христианских церковных общинах, например, в Латинской Америке и в церквах освобождения Севера - тех общинах, которые выделяются своим стремлением к социальной справедливости, которые рады видеть у себя не только традиционные семьи, но и холостяков, гомосексуалистов, лесбиянок и других воздерживающихся от деторождения людей. "Царство Божие" не нуждается в каком-то особом пространстве, которое должно быть расчищено надвигающимися апокалиптическими катастрофами: голодом, чумой, войнами, отравлениями. Слово "Бог" обозначает творческую силу, приходящую в мир через взаимозависимость, если мы верны заключенной в ней силе любви.

Я призываю к экуменическому христианству, которое сознает себя как часть некоего единства, превосходящего и христианскую часть человечества, и организованную религию, и, наконец, само человечество. Это христианство сознает себя как часть зеленой экумены, в которой приобретает реальный смысл понятие "служения", изначально заложенное в слове "экумена", служения экологического и экономического. Таким образом, борьба за социальный мир ("шалом") должна отвергать антропоцентризм, характерный для древних пророков и практически для всего традиционного экуменизма "великих мировых религий" (которые не только антропоцентричны, но и андроцентричны, считают центром вселенной не просто человека, но мужчину). Мне думается, что должна стать доминирующей ментальность, характерная для автохтонных народов, защищающих неприкосновенность определенных экосистем и сообществ. Речь идет не о романтическом преклонении перед "благородным туземцем", а об экуменическом мировоззрении, частью которого является плюралистическая гносеология, рассматривающая проблемы демографии и использования природных ресурсов как выражение нашей взаимосвязи, следовательно, как проблемы, связанные друг с другом. Христиане должны стараться преодолеть тенденцию рассматривать проблемы порознь, принимать не связанные друг с другом решения - такая тенденция чревата постоянными внутренними противоречиями, из-за которых мы редко переходим от слов к делу.

Сегодня нам необходимо умножение не хлебов, а идей, не людей, а перспектив; нам нужно благословение не на рост, который высасывал бы из природы соки, а на справедливое и сбалансированное отношение с миром; нам нужен аскетизм, заботящийся не о самоотречении, а о расцвете всех групп людей; нам нужен экуменизм, объединяющий не верования, а действия.

Примечания

1 Margaret Catley-Carlson, "Explosions, Eclipses and Escapes: Charting a Course on Global Population Issues", the Paul Hoffman Lecture (June 7, 1993), UN Development Programme, New York.

2 Roger L. Shinn. Forced Options: Social Decisions for the Twenty-First Century. Cleveland, Pilgrim Press, 1991, pp. 85-105. Автор, являющийся выдающимся исключением среди ведущих христианских этиков, вплотную разбирает данную проблему.

3 Beverly Harrison. Our Right to Choose. Boston, Beacon, 1984. В этой книге анализируется христианский репродукционизм применительно к демографической проблеме в целом и к проблеме абортов (которой посвящено исследование) в частности.

4 Исключение из этих категорий составляет Розмари Рутер. См., в частности: Rosemary Ruether. God and Gaia. San Fransisco: Harper, 1992.

5 Sean McDonagh. The Greening of the Church. Maryknoll, New York, Orbis, 1990.

6 Elizabeth Schussler Fiorenza. In Memory of Her: A Feminist Theological Reconstruction of Christian Origins. New York: Crossroads, 1984.

7 Michel Foucault. History of Sexuality. New York: Random House, 1980.

8 Ср. Исх 21, 22: тут выкидыш рассматривается как имущественный ущерб, а не как потеря жизни, почему нанесенный женщине вред возмещается уплатой штрафа ее мужу.

9 Ср.: Sharon Welch. Communities of Resistance and Solidarity. Maryknoll: New York, Orbis, 1985.