ЭКОТЕОЛОГИЯ

ГОЛОСА СЕВЕРА И ЮГА

Под редакцией Дэвида Г. Холмана.

К оглавлению

ДЖОРДЖ ТИНКЕР

КРУГ И ПОЛНОТА ОСВОБОЖДЕНИЯ

Богословие пространства у индейцев Америки

Прислушайтесь к голосам автохтонных народов. Нас можно назвать Четвертым миром, нас угнетают и могущественные народы и "развивающиеся" нации. Третий мир - родственник нам, и у нас общий с ним опыт голода, нищеты, угнетения; для нас этот опыт - настоящее, а начался он пять веков назад, когда европейские авантюристы и их подручные, миссионеры, хлынули на нашу землю. На нас, однако, колониализм отразился серьезнее, хотя последствия его не так заметны глазу. Кроме того, на культуру Третьего мира и Четвертого колониальная экспансия повлияла чрезвычайно различно. Последствия колониализма особенно сказались в духовном опыте наших народов, и наша борьба за освобождение обусловлена своеобразием этой духовности.

Теология освобождения, созданная в Третьем мире, до недавних пор не замечала нашей освободительной борьбы, она создавала концепции социальных изменений, которые часто были неуместны и непригодны в борьбе автохтонных народов за самоопределение. Более того, большинство идей теологии освобождения было обусловлено образом мышления, характерным для западного научного менталитета, против которого и боролись на протяжении столетий автохтонные народы. Эти богословские, юридические, политические, экономические идеи, концепции так называемых общественных наук и легли в основу тех колониальных, неоколониальных и марксистских режимов, которые во имя промышленного прогресса, модернизации или даже солидарности занимались духовным геноцидом народов Четвертого мира.

Самый, возможно, выдающийся теолог освобождения Густаво Гутьерес утверждал, что богословие освобождения (1) должно сосредотачиваться не столько на проблеме неверия, сколько на проблеме безличности; (2) является богословием историческим и считает, что откровение Божие совершается в истории; (3) революционным, социалистическим образом становится на сторону бедняков; (4) выводится из практической деятельности людей. Акцент на практическую деятельность является, возможно, самой перспективной и фундаментальной идеей богословия освобождения.

Богословие коренных американцев считает неприемлемым идею историчности и понимает безличность совсем не так, как Гутьерес. Более того, культура и духовность коренных американцев не принимают тех политических решений, которые сейчас предлагаются социалистами всех оттенков. Я подчеркиваю эти различия, потому что надеюсь на конструктивный диалог, ведущий к взаимопониманию и солидарности народов Третьего и Четвертого мира, к продвижению на пути подлинного и целостного освобождения.

НЕПРИЕМЛЕМОСТЬ КЛАССОВОГО ПОДХОДА

В одной из своих ранних работ Гутьерес утверждал, что современная теология тратит много сил, чтобы ответить неверующему, тому, кто "сомневается в нашем религиозном мире и требует от него глубокого очищения и обновления". Богословие же освобождения Латинской Америки, напротив, отвечает прежде всего на вызов со стороны тех, кого существующий социальный порядок и личностью-то не признает: к нищим, к эксплуатируемым. Этот вызов обращен прежде всего против нашей экономики, политики, культуры, социального устройства, "поэтому он призывает к революционному преобразованию основ бесчеловечного общества".

Теология освобождения сильна тем, что она указывает на отчуждение, которому подвергаются отверженные, нищие, угнетенные народы, но этого оказывается недостаточно для того, чтобы по справедливости оценить страдания обезличенных коренных жителей тех же самых стран. О Третьем мире вообще говорят так, словно в нем живут не люди, а абстрактные понятия. На практике это приводит к бездушию, очень похожему на пятивековое отрицание самобытности автохтонных народов американского континента.

Гутьерес избегает прямо высказывать свои политические симпатии, но он, как и другие латиноамериканские теологи, отождествляет заботу о бедных с социализмом и даже с марксизмом, для которых бедняки являются лишь феноменом классового общества. Такой подход не видит самого важного: автохтонные народы воспринимают себя как личность, обязательно связанную с землей. Рассуждения теологов освобождения интересны и до определенного момента в высшей степени эффективны, но они считают, что личность теряет себя постольку, поскольку принадлежит к классу людей, обладающих определенными всеобщими признаками; в результате эти теологи проходят мимо более важных вещей.

Коренные жители Америки отвергают классовый подход. Мы настаиваем на том, чтобы нас признавали народами или даже нациями. Мы издревле обладали своей землей и поэтому претендуем на национальный суверенитет. Классификация, рассматривающая нас в качестве "рабочего класса" или "бедняков", продолжает игнорировать нашу культурную самобытность и национальный аспект нашего существования. Экономические структуры, порожденные капитализмом (в том числе Церковь в лице миссионеров и наука в лице антропологов) лишили коренных американцев права на личностное своеобразие; в конечном счете к тому же приходит и марксизм.

Когда нас рассматривают не как нацию, а как класс, мы превращаемся всего лишь в бедняков или, что не лучше, в трудящихся. При этом не задумываются, хотят ли автохтонные народы прежде всего заниматься производством в современном экономическом смысле слова. Когда беднякам отдают средства производства, бедняки постепенно становятся эксплуататорами автохтонных народов и их природных ресурсов. Такой подход в конечном счете грозит разрушить те духовные ценности, которые делают автохтонные племена не только культурной общностью, но и народом. Я не призываю просто отвергнуть марксистский или какой-либо другой метод анализа. Но эти методы невольно стали гегемонистской силой в Третьем мире, и конструктивная критика может сыграть здесь положительную роль.

Со времени появления европейских колонизаторов и миссионеров в Америке представители Старого Света не могут осознать, что коренные американцы обладают уникальным пониманием личности. Особенно печальны были последствия того, что этого не смогла понять Церковь. Миссионеры постоянно смешивали проповедь Христа с проповедью европейской культуры, европейских социальных структур, хотя они делали это не столь прямолинейно, как военные (Церковь, однако, всегда шла рука об руку с солдатами). Наши культуры и социальные нормы казались им второсортными, они считали необходимым заменить их тем, что называли "христианской цивилизацией".

Многие представители теологии освобождения и социалистических движений несут автохтонным народам всего лишь продолжение культурного геноцида. С точки зрения индейца, современная теология освобождения, как и марксизм, смотрит на мир с позиций классового подхода, а в результате они не могут увидеть своеобразие индейской культуры, увидеть в индейце уникальную личность. Маленьким общинам с неповторимой культурой нет места в утопии бесклассового общества, в международном рабочем движении или в быстро растущей массе городской бедноты Третьего мира. Так что и здесь мы видим культурный геноцид; даже для евангелия освобождения автохтонные народы так и не стали личностями.

БОГ ВО ВРЕМЕНИ И ИСТОРИИ

Гутьерес утверждает, что Бог открывает Себя в истории. Я бы сказал, что это не самоочевидная истина. Более того, теология коренных американцев, верная их культурной традиции, должна начинать с утверждения, которое резко отличается от исходной точки мысли Гутьереса и несовместима с ней. Теология коренных американцев принципиально настаивает на том, что духовный опыт и духовная жизнь свидетельствуют: Бог открывает Себя в творении, в пространстве или месте, но не во времени.

Западное восприятие истории как линейного процесса подразумевает, что те, кто услышал Евангелие первым, считали и считают, что они имеют важное преимущество над теми, кто услышал его позднее, кто вынужден обращаться за точным истолкованием благовестия к тем, кто принял его в первую очередь. Именно так мы понимали проповедь миссионеров любых конфессий - и именно так мы понимаем политические призывы, с которыми обращаются к нам революционеры. Европеец видит в истории доказательство своего превосходства, и это мешает ему признать полноценность чужой культуры. В результате из самых лучших намерений проблемы угнетенных народов предлагают решать при помощи таких программ, которые заранее исключают из рассмотрения альтернативные варианты.

Психология завоевателя - будь то завоеватель душ, евангелизатор, или завоеватель стран и тел, убийца-конкистадор - требует, чтобы завоевание было тотальным, подчиняло себе все и в военном, и в политическом, и в экономическом, и в социальном, и в юридическом, и в религиозном измерениях. Современные революционные концепции стремятся к той же тотальности, что и конкистадоры древности. Революция не оставляет возможности людям, которые считают себя другими (экономически, политически, социально, культурно), совершить собственную революцию, добиться освобождения в соответствии со своими представлениями о свободе.

Отличным примером является отношение к индейцам мискито во время сандинистской революции в Никарагуа. Их словно стадо перегнали с побережья, где они традиционно обитали и создали экономический уклад, позволявший прокормить племя, на высокогорные кофейные плантации. Их заставили трудиться, не обращая внимания на своеобразие их культуры, на то, что они чувствуют себя униженными, оторванными от родной земли. Индейцы-мискито были народом, а когда их согнали с земли, они превратились в класс. Для класса же культура не является определяющим фактором.

Таким образом, на Западе правит бал историческое сознание, сконцентрированное на времени, и не так уж важно, облечено это сознание в капиталистические или социалистические одеяния. С другой стороны, духовность и иерархия ценностей коренных американцев, их социальные и политические структуры, даже их этика основываются на восприятии пространства, а не исторического времени. Возможно, это самая глубокая (и редко замечаемая) разница между культурой коренных американцев и интеллектуальной традицией Запада.

Конечно, нет культур, в которых вовсе отсутствует восприятие времени или пространства, речь идет о том, какой феномен воспринимается как наиболее важный. Коренные американцы, разумеется, знают, что такое время, но это знание подчинено их восприятию места. Точно так же западная традиция воспринимает пространство, но это восприятие для нее менее важно, чем ощущение времени. Поэтому вся западная наука - от естественных наук и экономики до философии и теологии - стоит под знаком прогресса, истории, развития, эволюции, процесса. Самой сутью западной интеллектуальной традиции является история.

Если бы марксистская парадигма, концепция диалектического развития истории, оказалась истинной, американские индейцы и все автохтонные народы были бы обречены на исчезновение. Их культуры, системы ценностей, духовность, даже социальные структуры уступили бы место нарождающейся социалистической системе, которая привела бы всех людей, вне зависимости от их национальности или культуры, к одному представлению о том, что такое добро.

ОБЪЕДИНЕННЫЕ ТВОРЕНИЕМ

Должны ли мы, коренные американцы, искать компромисса с "реальным миром"? Может быть, не надо плыть против течения, пытаясь сохранить свое культурное своеобразие, и стоит отдаться на волю современной социально-экономической системы, господствующей уже во всем мире? Часто к этому призывают капиталисты или правые самых разных оттенков, защищающие собственные корыстные интересы, прерогативы господ этой системы. Но иногда о том же говорят представители народов Третьего или Четвертого мира, и тогда я поражаюсь тому, с какой готовностью некоторые из нас усваивают западные категории мышления. С неимоверной легкостью мы делаем своим убеждение, что западные, евро-американские системы - философские, теологические, экономические, социальные, духовные и политические - обязательно должны определять существование всех мыслимых "реальных" миров.

Коренные американцы считают, что их восприятие мира столь же адекватно, как и западное, что оно, может быть, даже более точно и уж во всяком случае более способствует братству людей. Для нас всякое существование духовно, и поэтому необходимо хотя бы начальное понимание духовности коренных американцев, чтобы почувствовать силу моделей познания, заключенных в нашей культуре. Существование духовно - вот наша общая отправная точка, хотя мы представляем множество родственных культур, хотя эта духовность проявляется в огромном разнообразии племенных обрядовых структур.

Для коренных американцев существование символизируется прежде всего пространством, и это во многом объясняет тот факт, что духовность и существование индейцев глубоко укоренены в земле, как и то, почему для наших племен столь разрушительно - вплоть до геноцида и уничтожения культуры - оказалось изгнание нас с наших земель завоевателями. Однако у этого чувства пространственности и укорененности в земле есть и более тонкий уровень: оно проявляется почти во всех аспектах нашего существования, в наших обрядах, наших символах, нашей архитектуре, в символических описаниях мира нашего племени.

Главным символом существования для индейцев Равнин является круг; этот символ обозначает семью, род, племя и, в конечном счете, все творение. У круга нет начала и конца, поэтому все его части одинаково ценны. Иногда круг изображают как таблетку - две пересекающиеся линии образуют крест, и тогда круг может символизировать четыре стороны света и, что еще важнее, четыре проявления Ваконты (священной тайны, творца, Бога), которые приходят к нам из этих сторон. Этот пространственный символ помогает коренным американцам выработать такое представление о равенстве, которое далеко превосходит бесклассовое равенство социализма.

Четыре стороны пространства в определенном смысле организуют равновесие четырех родов живых существ (двуногих, четырехлапых, крылатых и ползающих), охватывают все, что сотворено: не только животных, но и деревья и скалы, горы и реки. Люди перестают быть "высшими", "господствующими" существами. Иначе говоря, культура и духовность американских индейцев исподволь и явно побуждают их признать наличие личностного начала в каждой тварной "вещи". Когда североамериканские индейцы лакота молятся "за всех родственников" ("митакуе уясин"), они имеют в виду не только членов своего племени, но все творение.

Культура, которая таким образом взаимодействует с миром, заслуживает имени духовности. Она и по сей день жива среди различных индейских племен Северной Америки, она жива и для индейцев, остающихся членами Церкви и продолжающих называть себя христианами. Сегодня индейцы-христиане всё чаще и чаще обращаются к древним преданиям как своему образу жизни, говорят о том, что Евангелие дарует свободу, благодаря которой они могут чтить эти предания и соблюдать их предписания как органическую часть своей неповторимой христианской культуры.

В наши дни та теология не может считать себя подлинно отвечающей духу индейцев, которая не относится всерьёз к нашим исконным традициям. Разумеется, наше восприятие Евангелия, наше понимание веры и благочестия будет радикально иным, нежели у теологов и историков европейских и американских конфессий, потому что мы опираемся на совершенно иной, свой собственный исторический опыт.

Создание в недрах своей культуры собственной теологии символично для движения индейцев в защиту своей самобытности. Эта теология не только символична, она дает жизнь народу. Впрочем, мы не исключаем возможности, что наши теологические идеи окажутся спасительными для западной теологии и экклезиологии, искупят их грехи и возродят их.

Теология индейцев, опыт прочтения Евангелия глазами индейцев способны вдохновить богословов на создание концепции справедливости и мира в творении, которая была бы максимально быстро осуществима. Уважение к творению обязательно должно вести к справедливости, а подлинная справедливость - к установлению мира.

Покаяние для нас есть призыв к освобождению от свойственного человеку стремления быть Богом, призыв вместо этого занять подобающее нам место в мире: мы всего лишь смиренные человеческие существа в круге творения, который включает в себя все остальные создания Божии. Богословы, воспитанные на европейских стереотипах, настойчиво истолковывают евангельское учение о Царстве ("басилея") Божием как о чем-то земном, находящемся во времени. Индейцы же истолковывают понятие Царства, исходя из взгляда на творение, для которого главным измерением является не время, а пространство. Если "басилея" есть правление Бога, то над чем же воцаряется Бог как не над всем пространством, которое Он сотворил?

Бог, открывающий Себя в истории, обещает справедливость и мир в некий будущий момент, но при этом акцент на историю и время ведет нас к тому, что полное установление Царства Божия откладывается. Напротив, духовность индейцев призывает нас здесь и сейчас увидеть, что мы суть частицы цельной громады творения, которое мы должны уважать, с которым мы должны взаимодействовать. Мы не можем смотреть на творение со стороны, распоряжаться им как нам вздумается, но именно эту ошибку вновь и вновь совершают обитатели Первого и Второго миров, именно такое отношение к творению навязывают во имя прогресса остальным народам.

Я не призываю к теологии творения, которая бы основывалась на принципе нейтральности ценностей, характерной для Мэтью Фокса, духовности "Нового века" или для беззаботного индивидуализма. Речь идет, в конечном счете, о "теологии общинности", которая должна будить в людях неугасимое стремление к справедливости и миру.

По мере того как я осознаю себя живой частью общины (точнее, многих общин одновременно), мне становится все труднее совершать поступки, которые наносят вред этим общинам. На место похоти или осознанной необходимости добиваться социальной, экономической или духовной власти друг над другом приходит взаимное уважение - уважение не только к индивидам, но и к общинам, столь непохожим друг на друга в культурном отношении.

Если мы считаем всех людей частью единого человеческого рода, мы должны изменить свой образ жизни. С этой точки зрения, стоит нам увидеть себя в качестве части целого, части общины, которая начинается с семьи и племени, но постоянно возрастает и в конечном счете охватывает всех людей и все творение, - и почти что "сами собой" установятся справедливость и мир. Именно этот дух надежды характерен для той борьбы, для того сопротивления, которые ведут индейцы, окруженные миром боли.