Ян Потоцкий
РУКОПИСЬ, НАЙДЕННАЯ В САРАГОСЕ
К оглавлению. К предыдущему тексту.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ГЕРЦОГИНИ МЕДИНЫ СИДОНИИ
Предыдущая часть этой истории
Я поблагодарила отца за то доверие, с каким он посвятил меня в самые существенные события своей жизни. В следующую пятницу я опять вручила ему письмо от герцога Сидонии. Он не читал мне ни этого письма, ни последующих, которые он получал каждую неделю, но часто с удовольствием рассказывал о своем друге.
Вскоре меня посетила пожилая женщина, вдова одного офицера. Отец ее был вассалом герцога, и она стала просить возвращения лена, что зависело от герцога Сидонии. До тех пор никто никогда не обращался ко мне с просьбой о поддержке, и этот случай польстил моему самолюбию. Я написала ходатайство, в котором ясно и подробно перечислила все права бедной вдовы. Отнесла эту бумагу отцу, который был ею очень доволен и послал ее герцогу. По правде говоря, я на это надеялась. Герцог признал претензию вдовы и написал мне чрезвычайно любезное письмо, восхищаясь столь ранним моим умственным развитием. Через некоторое время я снова нашла повод написать ему и снова получила письмо, в котором он восхищался моей сообразительностью. А я в самом деле уделяла много времени работе над собой, и Хиральда помогала мне в этом. Когда я писала второе письмо свое, мне только что исполнилось пятнадцать лет.
Однажды, находясь в кабинете отца, я вдруг услыхала шум на улице и крики сбежавшейся толпы. Подбежав к окну, я увидела множество народа, суетливо теснящегося и провожающего как бы в триумфальном шествии золоченую карету, на которой я узнала герб герцога Сидонии. Толпа идальго и пажей подскочила к дверце, и оттуда вышел мужчина очень приятной наружности, в кастильском наряде, который при дворе тогда уже выходил из моды. На нем был короткий плащ, брыжи, султан из перьев на шляпе, – но главным великолепием наряда был висящий на груди, осыпанный бриллиантами орден Золотого Руна. Отец мой тоже подошел к окну.
– Ах, это он! – воскликнул отец. – Я ждал, что он приедет.
Я ушла к себе и познакомилась с герцогом только на другой день; в дальнейшем, однако, я видела его каждый день, так как он почти не выходил из дома моего отца.
Двор вызвал герцога по вопросам великой важности. Дело шло о подавлении беспорядков, возникших из-за сбора налогов в Арагоне. В этом королевстве наиболее знатные люди называются ricos hombres и считаются равными кастильским грандам; род Сидониев был среди них самым старшим. Этого было довольно для того, чтоб к нему внимательно прислушивались; кроме того, его любили за многие качества.
Герцог отправился в Сарагосу и сумел примирить требования двора с интересами жителей. Его спросили, какой он желает награды. Он ответил, что хотел бы немного подышать воздухом родины.
Герцог, человек искренний, откровенный, нисколько не открывал того, какую радость доставляет ему мое общество, – поэтому мы всегда были вместе, в то время как другие друзья моего отца занимались с ним государственными делами.
Сидония признался мне, что он немного ревнив, а случается, доходит и до неистовства. Говорил он по большей части только о себе или обо мне, а когда между мужчиной и женщиной идут такого рода разговоры, отношения вскоре становятся все тесней. Так что я нисколько не удивилась, когда однажды отец позвал меня к себе в кабинет и объявил, что герцог просит моей руки.
Я ответила, что мне не надо времени на размышления, так как я заранее предвидела, что герцог может полюбить дочь своего друга, и уже продумала и его образ мыслей, и разницу в возрасте, нас разделяющую.
– Однако, – прибавила я, – испанские гранады обычно стремятся к союзам с семьями, равными им по положению. Как же станут они глядеть на наш союз? Они, может быть, даже перестанут говорить герцогу "ты", это будет первым доказательством их недовольства.
– То же самое и я говорил герцогу, – сказал мой отец, – но он ответил, что ему нужно только твое согласие, а остальное он сам все уладит.
Сидония находился поблизости; он вошел с робким выражением лица, странно не соответствующим обычной его надменности. Вид его тронул меня, и герцогу не пришлось долго ждать моего согласия. Таким образом я сделала счастливыми их обоих, так как мой отец был вне себя от радости. Хиральда тоже радовалась нашему счастью.
На другой день герцог пригласил к обеду находившихся тогда в Мадриде грандов. Когда все собрались и сели, он обратился к ним с такими словами:
– Альба, я обращаюсь к тебе, так как считаю тебя первым среди нас, не потому, чтобы род твой был знатней моего, а благодаря моему уважению к памяти героя, чье имя ты носишь. Предрассудок, делающий нам честь, требует, чтобы мы выбрали жен среди дочерей грандов, и я, конечно, презрел бы того, кто вступил бы в недостойный союз из любви к богатству или даже ради удовлетворенья порочной страсти. Случай, о котором я хочу с вами поговорить, – совершенно другого рода. Вы хорошо знаете, что астурийцы считают себя более благороднорожденными, чем сам король; хотя это мнение, может быть, несколько преувеличено, но тем не менее они имели дворянские титулы еще до вторжения мавров в Испанию, и у них есть право считать себя самым знатным дворянством Европы. Чистейшая астурийская кровь течет в жилах Элеоноры де Вальфлорида, – я уж не говорю обо всех известных благородных ее качествах. Утверждаю поэтому, что такой брак может только сделать честь семье любого испанского гранда. А кто держится противоположного мнения, пусть поднимет вот эту перчатку, которую я бросаю посреди собрания.
– Я поднимаю, – сказал герцог Альба, – для того чтоб отдать тебе ее вместе с пожеланием счастья в таком прекрасном браке.
С этими словами он обнял герцога, и остальные гранды последовали его примеру. Мой отец, рассказывая мне об этом событии, прибавил немного печально:
– В нем всегда вот такое рыцарство. Если б только он мог избавиться от своей запальчивости. Умоляю тебя, дорогая Элеонора, никогда ни в чем его не задевать.
Я тебе говорила, что у меня в характере была некоторая склонность к высокомерию, но жажда почестей сейчас же прошла, как только я ее утолила. Я стала герцогиней Сидония, и сердце мое наполнилось самыми отрадными чувствами. Герцог в домашнем обиходе был очаровательнейший человек, он безгранично любил меня, всегда и неизменно выказывал мне одинаковую доброту, неисчерпаемую ласковость, непрестанную нежность, – и ангельская душа отражалась в лице его. Только по временам, когда мрачная мысль заставляла его хмуриться, оно приобретало страшное выражение. В такие минуты я, дрожа, невольно вспоминала убийцу ван Берга.
Но его мало что сердило, а во мне все ему нравилось. Он любил смотреть, как я чем-нибудь занимаюсь, слушать мой голос и угадывать самые сокровенные мои мысли. Я думала, что невозможно было бы любить меня больше, но появление на свет дочурки удвоило его любовь, и счастье наше стало полным.
В тот день, когда я первый раз встала после родов, ко мне пришла Хиральда и сказала:
– Милая Элеонора, ты – жена и мать; словом, ты – счастлива; я тебе больше не нужна, а мои обязанности зовут меня в другое место. Я решила ехать в Америку.
Я стала ее удерживать.
– Нет, – возразила она, – мое присутствие там необходимо.
Через несколько дней она уехала. С ее отъездом кончились мои счастливые годы. Я описала тебе этот период неземного блаженства; он был недолог оттого, что такое великое счастье, как наше, наверно, не дается людям на всю жизнь. У меня не хватает сил перейти сейчас к рассказу о моих горестях. Прощай, мой юный друг, завтра мы снова увидимся.
Рассказ молодой герцогини очень меня заинтересовал. Я жаждал узнать, что было дальше и как такое великое счастье сменилось невзгодой. Но вдруг мои мысли приняли другое направление. Я вспомнил слова Хиральды о том, что мне придется просидеть два года взаперти. Это мне вовсе не улыбалось, и я стал обдумывать, как бы убежать.
На другой день герцогиня опять принесла мне снедь. Глаза у нее были красные, как будто она плакала. Однако она заявила, что в силах поведать мне историю своих несчастий, и начала так.
– Я говорила тебе, что Хиральда несла при мне обязанности старшей дуэньи. Ее место заняла донья Менсия, женщина тридцати лет, еще довольно красивая, довольно образованная, и мы поэтому иногда допускали ее в наше общество. Тогда она обычно вела себя так, словно была влюблена в моего мужа. Я смеялась и не придавала этому ни малейшего значения. К тому же донья Менсия старалась быть мне приятной и прежде всего как можно лучше меня узнать. Часто она наводила разговор на довольно веселые предметы или передавала мне городские сплетни, так что мне не раз приходилось ее останавливать.
Я сама кормила свою дочку и, к счастью, перестала кормить ее перед страшными событиями, о которых ты сейчас узнаешь. Первым ударом, поразившим меня, была смерть отца, – сраженный мучительной и жестокой болезнью, он испустил дух на моих руках, благословляя нас обоих и не предвидя ожидающих нас бед.
Вскоре после этого начались беспорядки в Бискайе. Туда послали герцога, а я сопровождала его до Бургоса. У нас есть имения во всех провинциях Испании и дома почти во всех городах; но здесь был только летний дом, расположенный в миле от города, тот самый, Где ты сейчас находишься. Оставив меня со всей моей свитой, герцог отправился к месту назначения.
Как-то раз, возвращаясь домой, я услыхала шум во дворе. Мне доложили, что поймали вора, ранив его камнем в голову, и что это юноша изумительной красоты. Несколько слуг положили его у моих ног, и я узнала Эрмосито.
– О небо! – воскликнула я. – Это не вор, а порядочный молодой человек, получивший воспитание в Асторгасе, у моего деда.
Затем я велела дворецкому взять беднягу к себе и как можно внимательней о нем позаботиться. Кажется, сказала даже, что это сын Хиральды, но точно не помню.
На другой день, донья Менсия доложила мне, что молодой человек в горячке и что в бреду он часто упоминает мое имя, притом очень нежно и страстно. Я ответила, что если она когда-нибудь посмеет еще заговорить о чем-нибудь подобном, то я прикажу сейчас же ее выгнать.
– Посмотрим, – сказала она.
Я запретила ей показываться мне на глаза. На другой день она пришла просить прощения, упала мне в ноги – и я ее простила.
Через неделю после этого, когда я была одна, вошла Менсия, поддерживая Эрмосито, очень ослабевшего.
– Сеньора приказала мне прийти? – промолвил он дрожащим голосом.
Я с удивленьем взглянула на Менсию, но, не желая обижать сына Хиральды, велела ему придвинуть кресло и сесть в нескольких шагах от меня.
– Дорогой Эрмосито, – сказала я, – твоя мать никогда не упоминала при мне твоего имени. Я хотела бы теперь узнать, что с тобой было за то время, что мы не виделись.
Эрмосито прерывающимся от слабости голосом стал рассказывать.
Далее история Эрмосито и окончание истории герцогини. 
