Ян Потоцкий

РУКОПИСЬ, НАЙДЕННАЯ В САРАГОСЕ

К оглавлению. К предыдущему тексту.

ИСТОРИЯ РЕВЕККИ

Мой брат, рассказывая тебе свою жизнь, отчасти познакомил тебя и с моею. Отец наш предназначал его в мужья двум дочерям царицы Савской, а относительно меня он хотел, чтобы я вышла за двух гениев, движущих созвездием Близнецов.

Брат, которому льстил такой великолепный брак, удвоил прилежание к каббалистическим наукам. Я же чувствовала нечто противоположное: я испытывала такой страх при мысли о том, чтобы стать женой сразу двух гениев, и это так меня угнетало, что я не могла сложить двух стихов на каббалистический лад. Все время откладывала работу до завтрашнего дня и кончила тем, что почти совсем забыла это искусство, столь же трудное, сколь и опасное.

Брат мой вскоре заметил мою нерадивость и осыпал меня самыми горькими упреками. Я обещала ему исправиться, не намереваясь, однако, сдержать обещание. В конце концов он пригрозил мне, что изобличит меня перед отцом; я стала просить пощады. Тогда он обещал подождать до следующей субботы, но, так как я и к этому времени ничего не сделала, он в полночь вошел ко мне, разбудил меня и сказал, что сейчас же вызовет тень нашего отца — страшного Мамуна.

Я упала ему в ноги, умоляя сжалиться, но напрасно. Я услыхала, как он произнес грозное заклинание, изобретенное когда-то Аэндорской волшебницей. Тотчас показался мой отец на троне из слоновой кости. Гневный взгляд его пронзил меня ужасом; я подумала, что не переживу первого слова, вышедшего из его уст. Но все же услышала его голос. Боже Авраама! Он произнес страшное проклятье; я не повторю тебе его слов…

Тут молодая израильтянка закрыла лицо руками и, видимо, задрожала при одном воспоминании об этой ужасной сцене; наконец она пришла в себя и продолжала.

— Я не слышала, что еще сказал отец, так как очнулась уже после того, как он кончил говорить. Очнувшись, я увидела брата, подающего мне книгу «Сефирот». Мне захотелось снова потерять сознание, но надо было подчиниться приговору. У моего брата, хорошо знавшего, что мне надо начать с первооснов, нашлось довольно терпения, чтобы напомнить мне их все — одну за другой. Я начала со складывания слогов, потом перешла к заклинаниям. Мало-помалу возвышенная наука эта совсем меня очаровала. Я проводила ночи напролет в кабинете, служившем отцу моему обсерваторией, и шла спать, только когда исследования мои прерывал дневной свет и я валилась с ног от усталости. Моя мулатка Зулейка раздевала меня, я сама не знаю когда. Поспав несколько часов, я возвращалась к занятиям, для которых совсем не была создана, как ты скоро увидишь.

Ты знаешь Зулейку и, наверно, заметил, до чего она хороша собой. Из глаз ее струится сладость, на губах играет упоительная улыбка, тело поражает совершенством форм. Однажды утром, возвращаясь из обсерватории, я долго не могла ее дозваться, чтоб она пришла и раздела меня; тогда я вошла к ней в комнату, соседнюю с моей спальней. И увидела, что она, высунувшись в окно полуголая, делая знаки кому-то на другой стороне долины и посылает страстные поцелуи, вкладывая в них, казалось, всю свою душу.

До тех пор я не имела ни малейшего представления о любви; выражение этого чувства впервые поразило мой взор. Оно так потрясло и прельстило меня, что я застыла на месте как вкопанная. Зулейка обернулась; яркий румянец проступил сквозь ореховый цвет ее лица и разлился по всему ее телу. Я тоже покраснела, а потом вдруг побледнела. Я почувствовала, что теряю сознание. Зулейка подбежала, схватила меня в свои объятья, и сердце ее, бьющееся тут же возле моего, пробудило во мне такую же тревогу, которая владела ее чувствами.

Мулатка поспешно раздела меня и, уложив в постель, ушла, как мне показалось, обрадованная, и с еще большим удовольствием заперла за собою дверь. Вскоре я услышала мужские шаги, кто-то вошел к ней в комнату. Быстрым, хоть и невольным движением я выскочила из постели, подбежала к двери и приложила глаза к замочной скважине. Я увидела молодого мулата Танзаи с корзинкой цветов в руках. Зулейка побежала ему навстречу, взяла полную горсть цветов и прижала их к груди. Танзаи подошел, чтобы подышать их ароматом, смешанным во вздохами его возлюбленной. Я отчетливо видела, как Зулейка задрожала, — причем меня тоже охватила дрожь, — подняла на него томные глаза и упала в его объятья. Я бросилась на постель, облила ее слезами, рыданья перехватили мне дух, и я с мучительной болью воскликнула:

— О моя сто двенадцатая прабабка, имя которой я ношу, чувствительная и нежная жена Исаака! Если с лона своего тестя, лона Авраамова, ты видишь, в каком состоянии я нахожусь, умоли тень Мамуна и скажи ему, что дочь его недостойна той чести, которую он ей уготовал!

Эти стоны разбудили моего брата: он вошел ко мне и, думая, что я заболела, дал мне успокаивающее лекарство. Он пришел еще раз в полдень и, обнаружив, что у меня учащенный пульс, сказал, что согласен взять на себя продолжение моих каббалистических трудов. Я с благодарностью приняла это предложение, так как сама была не способна ни на что. К вечеру я заснула и видела сны, совсем непохожие на те, что слетали ко мне до тех пор. А на другой день грезила наяву или, вернее, была такая потерянная, что сама не знала, что говорю. Взгляды брата почему-то заставляли меня краснеть. Так прошла неделя.

Однажды ночью брат вошел ко мне в комнату. Под мышкой он держал книгу «Сефирот», а в руке — перевязь с созвездиями, на которой было выписано семьдесят два названия, данных Зороастром созвездию Близнецов.

— Ревекка, — сказал он мне. — Ревекка, выйди из этого состояния, которое тебя унижает. Пора тебе испробовать свою власть над духами стихий. Эта перевязь с созвездьями оградит тебя от их нападений. Выбери на окружных горах место, какое сочтешь более подходящим для твоих действий, и помни, что вся твоя судьба зависит от них.

Сказав это, брат вывел меня за ворота замка и запер их за мной.

Оставшись одна, я призвала на помощь все свое мужество. Ночь была темная, я — в одной рубашке, босая, с распущенными волосами, с книгой в одной руке и магической перевязью в другой. Я направила свои шаги к горе, которая показалась мне ближе других. Какой-то пастух хотел меня схватить; я оттолкнула его рукой, в которой держала книгу, и он упал трупом у моих ног. Это не покажется тебе удивительным, если ты узнаешь, что переплет моей книги был вырезан из древа ковчега, которое имеет свойство уничтожать все, чего ни коснется.

Солнце уже начало вставать, когда я поднялась на вершину, которую выбрала для своих опытов. Однако начать их я смогла только на другой день в полночь. Я спряталась в пещеру, где оказалась медведица с несколькими медвежатами; она бросилась на меня, но переплет книги и на этот раз сделал свое дело: рассвирепевший зверь упал у моих ног. Торчащие сосцы ее напомнили мне о том, что я умираю от жажды, а еще не имею в своем распоряжении ни одного гения, ни даже блуждающего духа. Решив приспособляться к обстоятельствам, я легла на землю и утолила жажду молоком медведицы. Благодаря остаткам тепла, сохранившимся в теле зверя, эта пища показалась мне не такой противной, но вскоре явились медвежата и потребовали свою долю. Представь себе шестнадцатилетнюю девушку, никогда до тех пор не оставлявшую родного дома и вдруг оказавшуюся в таком ужасном положении. Правда, в руке у меня было страшное оружие, но я не имела привычки им пользоваться, и малейшая неосторожность могла обратить его против меня.

Между тем я заметила, что трава сохнет у меня под ногами, воздух накаляется и птицы падают мертвые на лету. Я поняла, что духи, зная о том, что должно наступить, уже начинают собираться вокруг. Ближайшее дерево само собой загорелось, окуталось клубами дыма, которые, вместо того чтоб подниматься кверху, окружили мою пещеру и погрузили меня во тьму. Лежащая у моих ног медведица, казалось, оживает, глаза ее загорелись огнем, который на мгновенье рассеял тьму. В это мгновение из пасти ее выскочил злой дух в виде крылатого змея. Это был Немраэль, дух низшего достоинства, предназначенный для моих услуг. Вскоре после этого я услышала разговор на языке эгрегоров, наиболее известных падших ангелов, и поняла, что они составляют мне почетный эскорт при первом моем выходе в мир посредствующих творений. Язык их — тот самый, на котором Енох написал свою книгу, над которой я много думала.

Наконец явился князь эгрегоров Семиас, чтоб известить меня, что пора начинать. Я вышла из пещеры, расстелила вокруг свою перевязь с созвездиями, раскрыла книгу и громко произнесла страшные заклинания, которые до тех пор еле решалась читать про себя.

Ты прекрасно понимаешь, Альфонс, что я не в состоянии передать тебе все, что со мной было, да ты и не понял бы. Скажу только, что я приобрела значительную власть над духами, и меня научили приемам, которые давали мне возможность познакомиться с небесными близнецами. К этому времени брат мой увидел кончики ног дочерей Соломона. Я стала ждать, когда солнце войдет в знак Близнецов; с этого дня или, вернее, с этой ночи я приступила к делу. Я напрягла все силы, чтобы достичь цели, и не могла остановиться, продолжая действовать до глубокой ночи, так что в конце концов меня одолел сон, с которым я была уже не в состоянии бороться.

На другой день, посмотрев в зеркало, я увидела две стоящие позади меня человеческие фигуры, обернулась, но они исчезли; опять кинула взгляд в зеркало — и опять та же картина. Зрелище было совсем не страшное. Стояли два юноши ростом немного выше обычного человеческого. Плечи — шире и слегка округлее, как у женщины; грудь — тоже женской формы; но, кроме этого, ни тот, ни другой не отличались от мужчин. Вытянутые руки прижаты к бедрам, как мы видим у египетских статуй; голубовато-золотые волосы ниспадали локонами на плечи. Я уже не говорю о чертах лица: постарайся сам представить себе красоту этих полубогов, а это в самом деле были небесные близнецы: я узнала их по маленьким язычкам огня, поблескивающим над их головами.

— Как же были одеты эти полубоги? — спросил я Ревекку.

— На них совсем не было одежды, — ответила она. — У каждого было по четыре крыла, из которых два росли из плеч, а два около пояса. Хотя крылья эти были прозрачные, как у мух, но искры серебра и золота, которыми они были затканы, достаточно заслоняли все, что могло бы задеть мою стыдливость.

«Это и есть, — подумала я, — те двое небесных юношей, которым я предназначена в жены».

Внутренне я не могла удержаться от сравнения их с мулатом, который так пламенно любил Зулейку, но вспыхнула при этой мысли. Поглядела в зеркало, и мне показалось, что полубоги смотрят на меня гневно, словно угадав мои мысли и оскорбившись этим сравнением.

В течение нескольких дней я боялась смотреть в зеркало. Наконец отважилась. Божественные близнецы, сложив руки на груди, нежными и ласковыми взглядами рассеяли мою боязнь. Но я не знала, что им сказать. Чтобы выйти из затруднения, я пошла за тем творением Эдриса, которое вы называете «Атласом». Это самая прекрасная поэзия, которую мы имеем. В звуке стихов Эдриса отражается гармония небесных тел. Я недостаточно знакома с языком этого автора; поэтому, боясь, что дурно читаю, украдкой смотрела в зеркало, чтоб уловить впечатление, которое произвожу на слушателей. Я могла быть вполне довольна. Тоамимы обменивались взглядами, полными одобрения по моему адресу, а порой бросали в зеркало взгляды, приводившие меня в сильное волнение.

Тут в мою комнату вошел брат, и виденье исчезло. Он заговорил о дочерях Соломона: он созерцал только кончики их ног. Видя, что он весел, я поделилась с ним своей радостью, тем более что испытывала какое-то дотоле неведомое чувство. Внутреннее волнение, всегда связанное с каббалистическими действиями, уступило место сладкой истоме, об упоительности которой я до сих пор не имела понятия.

Брат велел открыть ворота замка, запертые с той поры, как я ходила на гору, и мы предались удовольствию прогулки. Окрестность казалась мне очаровательной, поля играли ярчайшими красками. Я заметила в глазах брата огонь, не сходный с тем, какой горел в них прежде и был вызван страстью к наукам. Мы вошли в апельсиновую рощу. Он пошел мечтать в одну сторону, я — в другую, и мы вернулись, полны чарующими мыслями.

Зулейка, раздевая меня, принесла зеркало. Видя, что я не одна, я велела его унести, действуя по обычаю страуса: коли сама не вижу, так и меня не увидят. Легла и заснула, но вскоре воображением моим овладели престранные сны. Мне приснилось, будто в бездне небес я вижу две яркие звезды, величественно движущиеся по зодиакальному кругу. Вдруг они свернули со своего пути и через минуту показались снова, влача за собой небольшую туманность из созвездия Возничего.

Три эти небесные тела побежали вместе воздушной дорогой, потом остановились и приняли форму огненного метеора. Вслед за тем засверкали в виде трех светлых колечек и, после долгого кружения порознь, слились в одном пламени. Наконец превратились в огромный нимб или ореол, окружающий трон из сапфиров. На троне сидели близнецы, протягивая ко мне руки и указывая место, которое мне надлежало занять между ними. Я хотела кинуться к ним, но в это мгновение мне показалось, что мулат Танзаи схватил меня за талию и держит. В самом деле я почувствовала сильное сжатие и сразу проснулась.

В комнате царил мрак, но сквозь дверные щели я увидела в комнате Зулейки свет. Услыхала ее вздохи и решила, что она заболела. Надо было окликнуть ее, но я этого не сделала. Я не знаю, какая злосчастная опрометчивость заставила меня снова подбежать к замочной скважине. Я увидела мулата Танзаи и Зулейку, предающихся утехам, приведшим меня в содрогание; у меня потемнело в глазах, и я потеряла сознание.

Когда я открыла глаза, Зулейка и брат мой стояли у моей постели. Я кинула на мулатку испепеляющий взгляд и запретила ей показываться мне на глаза. Мой брат спросил меня о причине такой суровости; сгорая со стыда, я рассказала ему обо всем, что видела ночью. На это он ответил, что накануне сам их поженил, но ему теперь досадно, что он не предвидел того, что произошло. Правда, только зрению моему нанесен ущерб, — однако его очень тревожила необычайная гневливость Тоамимов. Что касается меня, то я утратила все чувства, кроме стыда, и готова была лучше умереть, чем взглянуть в зеркало.

Брат не знал, какой характер приняли мои отношения с Тоамимами, но понимал, что я им не чужая; и, видя, что я предаюсь все более глубокой печали, опасался, как бы я не прекратила начатых действий. Солнце должно было уже выйти из созвездия Близнецов, и он нашел нужным предупредить меня об этом. Я словно очнулась от сна и задрожала при мысли, что больше не увижу моих полубогов, разлучусь с ними на одиннадцать месяцев, даже не зная, какое место занимаю в их сердцах и не стала ли совершенно недостойна их внимания.

Я решила пойти в верхнюю комнату замка, где висело венецианское зеркало высотою в шесть локтей; а для храбрости взяла книгу Эдриса с поэмой о сотворении мира. Села поодаль от зеркала и стала читать вслух. Потом, остановившись и повысив голос, осмелилась спросить Тоамимов, были ли они свидетелями всех этих чудес. Тогда венецианское зеркало снялось со стены и встало передо мною. Я увидела в нем Тоамимов; они приветливо улыбались мне и наклонили головы в знак того, что на самом деле присутствовали при сотворении мира и все в действительности было так, как пишет Эдрис.

Тут во мне появилась отвага, я закрыла книгу и погрузила свой взгляд в глаза моих божественных возлюбленных. Эта минуту самозабвения могла мне дорого стоить. Слишком еще много было во мне человеческой природы, чтоб я могла вынести такое близкое соприкосновение с ними. Пламя, блиставшее в их глазах, чуть не испепелило меня. Я опустила глаза и, придя немного в себя, стала читать дальше. Взгляд мой упал как раз на вторую часть, где описываются любовные утехи сынов Элоима с дочерьми человеческими. Невозможно представить себе, как любили в первые века после сотворения мира. Читая эти яркие описания, я часто запиналась, не понимая, что говорит поэт. Тогда глаза мои невольно обращались к зеркалу, и мне казалось, Тоамимы все с большим удовольствием слушают мой голос. Они протягивали ко мне руки и приближались к моему креслу. Раскинули свои великолепные крылья за плечами; я заметила также легкую дрожь тех крыльев, которые были у них возле бедер. Боясь, как бы они их не распахнули, я закрыла глаза одной рукой и в ту же минуту почувствовала на ней поцелуй, так же как на другой, лежавшей на книге. Потом я вдруг услышала, как зеркало разлетелось на тысячу мелких осколков. Я поняла, что солнце вышло из созвездия Близнецов, и они таким образом со мной прощались.

На другой день я в другом зеркале увидела как бы две тени или скорее два легких силуэта моих божественных возлюбленных. Через день все исчезло. После этого я, чтобы разогнать тоску, стала проводить ночи в обсерватории и, приложив глаз к телескопу, следила за моими возлюбленными до самого их исчезновения. Они были давно уже ниже горизонта, а я все воображала, будто их вижу. И только когда хвост Рака исчезал из моих глаз, я шла спать, и часто постель моя была облита невольными слезами, причину которых я сама не могла назвать.

Между тем брат мой, исполненный любви и надежды, усерднее чем когда-либо отдавался изучению тайных наук. Как-то раз он пришел ко мне: по его словам, верные знаки, которые он видел на небе, сказали ему, что знаменитый адепт, уже двести лет проживающий в пирамиде Сеуфиса, едет в Америку и двадцать третьего числа месяца тиби, в семь часов сорок две минуты, проедет через Кордову. В тот же вечер я пошла в обсерваторию и убедилась, что он прав, только мои вычисления дали другой итог. Брат отстаивал свои выводы, а так как не привык менять мнения, то решил сам ехать в Кордову и доказать, что не он, а я заблуждаюсь.

Чтоб осуществить свою поездку, брату хватило бы того времени, какое мне требуется для произнесения этих слов, но он хотел получить удовольствие от прогулки и поехал через горы, где красивые виды сулили ему больше впечатлений. Так он попал в Вента-Кемаду. В путь он взял с собой того самого духа, который показывался мне в пещере, и велел ему принести ужин. Немраэль похитил яства приора бенедиктинцев и принес их в Вента-Кемаду. После этого мой брат, больше не нуждаясь в Немраэле, отослал его ко мне.

Я была тогда как раз в обсерватории и заметила на небе знаки, которые заставили меня встревожиться за судьбу брата. Я велела Немраэлю лететь обратно в Вента-Кемаду и не отходить от него ни на шаг. Тот полетел, но скоро вернулся ко мне с сообщением, что власть, превышающая его собственное могущество, не позволила ему проникнуть внутрь трактира. Тревога моя дошла до крайнего предела. Наконец я увидела возле моего брата тебя. Заметила в чертах твоего лица спокойствие и уверенность в себе, которые доказывали, что ты не каббалист: отец мой предостерег меня, что какой-то смертный окажет на меня губительное влияние, и я испугалась, не ты ли этот смертный.

Вскоре меня поглотили другие заботы. Брат рассказал мне о приключении Пачеко и о том, что с ним самим произошло, но прибавил, к моему великому удивлению, что не знает, с какого рода духами он имел дело. Мы стали с крайним нетерпением дожидаться ночи; наконец она настала, и мы произвели самые страшные заклинания. Все напрасно: нам ничего не удалось узнать ни о природе тех двух существ, ни того, действительно ли мой брат, имея дело с ними, потерял право на бессмертие. Я думала, что ты сможешь дать нам кое-какие объяснения, но ты, верный не знаю какому там честному слову, не стал ничего говорить.

Тогда я, чтобы успокоить брата, решила сама провести ночь в Вента-Кемаде. И вчера двинулась в путь. Была уже поздняя ночь, когда я оказалась у входа в долину. Собрав немного испарений, я сложила из них блуждающий огонек и велела ему вести меня вперед. Это тайна нашего рода: таким способом Моисей, в шестьдесят третьем колене мой брат, сотворил огненный столп, проведший израильтян через пустыню.

Мой блуждающий огонек отлично засветился и полетел передо мной, но не кратчайшей дорогой. Я заметила его своеволие, но не обратила на него особенного внимания. В полночь я была у цели. Войдя во двор венты, я увидела свет в средней комнате и услышала гармоническую музыку. Села на каменную скамью и произвела некоторые каббалистические действия, которые, однако, не дали никакого результата. Сказать по правде, музыка до такой степени очаровала и отвлекла меня, что я не могу тебе сказать, произвела ли я тогда эти действия, как надо, — наверно, допустила какую-нибудь важную ошибку. В то время, однако, я была уверена, что все сделала правильно, и, решив, что в трактире нет ни духов, ни дьяволов, сделала вывод, что там должны быть люди, после чего стала с наслаждением слушать их пение. Голоса сопровождал струнный инструмент; пение было такое мелодичное, полное гармонии, что никакая земная музыка с ним не сравнится.

Оно будило во мне упоительное ощущение, которое я не могу тебе описать. Долго слушала я, сидя на скамье, но наконец надо было войти, так как, в сущности, я только за тем и приехала. Я открыла дверь в среднюю комнату и увидела двух высоких и стройных юношей, сидящих за столом, кушающих, пьющих и распевающих от чистого сердца. Одеты они были по-восточному: на головах тюрбаны, грудь и плечи обнажены, у каждого за поясом блестит дорогое оружие. Оба незнакомца, которых я приняла за турок, встали, пододвинули мне кресло, наполнили тарелку и стакан едой и питьем и снова запели под аккомпанемент теорбы, на которой подыгрывали поочередно.

Их непринужденность передалась мне, и я без всяких церемоний приступила к еде, а так как не было воды, выпила вина. После этого мне захотелось попеть вместе с молодыми турками, которые, казалось, были счастливы услышать мой голос. Я затянула испанскую сегидилью; они ответили мне на том же языке. Я спросила, где они выучились по-испански.

— Мы родом из Морей, — ответил мне один из них. — Как моряки, мы легко овладевали языком того порта, в котором останавливались. Но оставим сегидильи. Послушай теперь наши народные песни.

— Что тебе еще сказать, Альфонс? Голос их вел мелодию, проносившую душу по всем оттенкам чувств, а когда волнение доходило до крайнего предела, неожиданные тоны вдруг возвращали сумасбродное веселье. Однако я не дала этим видимостям сбить меня с толку; я внимательно следила за мнимыми мореходами и находила в них необычайное сходство с моими божественными близнецами.

— Вы турки? — спросила я. — Уроженцы Морей?

— Вовсе нет, — ответил тот, который до сих пор не произнес ни слова. — Мы совсем не турки, а греки родом из Спарты и вылупились из одного яйца.

— Из одного яйца?

— Ах, божественная Ревекка, — прервал другой, — как ты можешь так долго нас не узнавать? Я — Поллукс, а это мой брат.

Страх сдавил мне горло. Я вскочила с кресла и забилась в угол комнаты. Мнимые близнецы приняли зеркальный вид, расправили крылья, и я почувствовала, что они поднимают меня на воздух, но, по счастливому вдохновению, произнесла священное слово, известное из всех каббалистов лишь нам с братом. И сейчас же оказалась сброшенной на землю. Из-за этого падения я лишилась чувств, и только твои старания вернули мне их. Внутренний голос убеждает меня, что я не потеряла ничего из того, что должна была сохранить, но я измучена всеми этими необычайными происшествиями. Божественные близнецы! Я не достойна вашей любви. Я родилась для того, чтоб быть обыкновенной смертной.

Далее повествование Альфонса.