Ян Потоцкий

РУКОПИСЬ, НАЙДЕННАЯ В САРАГОСЕ

К оглавлению. К предыдущему тексту.

ИСТОРИЯ МЕНИППА-ЛИКИЙЦА

Жил однажды в Коринфе двадцатипятилетний ликиец, остроумный и красивый, по имени Менипп. В городе шел слух, что в него влюбилась одна богатая и прекрасная чужеземка, с которой он случайно познакомился. Они повстречались на дороге в Кенхрею. Незнакомка, нежно улыбаясь, подошла к нему и сказала:

— О Менипп, я давно люблю тебя; я — финикиянка и живу в конце ближайшего предместья Коринфа. Если ты придешь ко мне, то услышишь мое пение и будешь пить вино, какого никогда еще не пробовал. И не думай ни о каких соперниках: я буду всегда тебе верна, ожидая и от тебя такой же верности.

Юноша, хотя от природы и скромный, не устоял против этих сладких слов, произнесенных коралловыми устами, и всей душой привязался к новой любовнице.

В первый раз увидев Мениппа, Аполлоний поглядел на него глазами ваятеля, как бы желающего высечь его бюст, а потом сказал:

— Прекрасный юноша, ты нежишься в коварных кольцах змеи.

Эта в высшей степени странная речь удивила Мениппа. Аполлоний же, помолчав, продолжал:

— Тебя любит женщина, которая не может стать твоей женой. Ты думаешь, она и в самом деле тебя любит?

— Без всякого сомнения, — ответил юноша. — Уверен, что любит.

— И ты женишься на ней? — спросил Аполлоний.

— Почему же мне не жениться на женщине, которую я так безумно люблю.

— Когда будет свадьба?

— Может быть, завтра, — ответил юноша.

Аполлоний запомнил время пира, и когда гости собрались, вошел в комнату со словами:

— Где прекрасная хозяйка этого пиршества?

— Она здесь, рядом, — ответил Менипп и встал, слегка покраснев.

Аполлоний продолжал так:

— Кому принадлежит золото, серебро и убранство этой комнаты? Тебе или этой женщине?

— Женщине, — сказал Менипп. — У меня, кроме нищенского плаща философа, ничего нет.

Тогда Аполлоний обратился к гостям:

— Видели вы когда-нибудь сады Тантала, которые и существуют и не существуют?

— Мы видели их у Гомера, — ответили присутствующие, — потому что сами в преисподнюю не спускались.

Тогда Аполлоний сказал:

— Все, что вы видите, подобно этим садам. Все это — только призрак, а не действительность. И чтоб убедить вас в правде моих слов, скажу вам, что эта женщина — одна из эмпуз, в просторечье называемых ларвами или ламиями. Эти ведьмы жаждут не столько любовных утех, сколько человеческого мяса и соблазняют наслаждениями тех, кого хотят пожрать.

— Ты мог бы сказать нам что-нибудь поумней, — прервала мнимая финикиянка и, пылая гневом, начала поносить философов, называя их сумасбродами. Тогда Аполлоний произнес несколько слов, и золотые, серебряные сосуды и украшения комнаты вдруг исчезли. И вся прислуга тоже пропала в мгновение ока. Тогда эмпуза притворилась, что плачет, и стала умолять Аполлония, чтобы тот перестал ее мучить; однако он, не обращая никакого внимания на ее просьбы, наступал на нее все сильней, и в конце концов она призналась, что не жалела для Мениппа удовольствий, чтобы потом пожрать его, и что особенно любит она поедать молодых людей, так как их кровь укрепляет ее здоровье.

— Я полагаю, — промолвил отшельник, — что она хотела пожрать скорей душу, нежели тело Мениппа, и что эмпуза эта была попросту дьяволом похоти; но я не понимаю, какие слова давали такое могущество Аполлонию. Ведь философ этот не был христианином и не мог пользоваться грозным оружием, вложенным нам в руки церковью. Кроме того, хотя древние до рождения Христа могли в некоторых отношениях господствовать над злыми духами, крест, наложив печать молчания на всех прорицателей, окончательно лишил власти идолопоклонников. И я полагаю, что Аполлоний не только не был в состоянии изгнать самого ничтожного беса, но даже не имел ни малейшей власти над последним из духов, так как привидения эти появляются на земле не иначе, как с божьего дозволения, и то всякий раз — с просьбой о заупокойной службе, которая, как вы знаете, в языческие времена была совершенно неизвестна.

Уседа держался другого мнения; он утверждал, что злые духи преследовали язычников не менее, чем преследуют христиан, хотя, может быть, совсем по другим поводам, и в подкрепление своих слов он, взяв книгу писем Плиния, прочел следующее.

Каббалист читает вслух историю философа Афинодора.