К оглавлению
СХИМОНАХ ИГНАТИЙ, ВОЗОБНОВИТЕЛЬ ЗАДНЕ-НИКИФОРОВСКОЙ ПУСТЫНИ
Схимонах Игнатий родился в 1780 году в селе Пересы, Новгородской губ., Старорусского увзда на реке Ловати, в набожной крестьянской семье. Звали его в миру Иван.
С 18-ти лет он почувствовал влечение отдать себя всего Богу. Чтоб узнать Священное Писание и чрез него понять, чего Бог требует от человека, он обучился грамоте. Потом решил он отстать от мира.
У себя в саду он выстроил уединенную келлию и поселился в ней. Тут он читал Священное Писание и книги св. отцов; время проходило еще в молитве, посте и рукоделии, чтоб питать себя.
После двух лет такой жизни, Иван отправился на поклонение в Киево-Печерскую Лавру, оттуда ходил в Соловки.
Вернувшись, он поселился опять в своей келлии, весь уйдя в духовное чтение.
Прослышав про опытность в духовной жизни архимандрита Песношского монастыря Макария, Иван собрался поступить в этот монастырь. Предварительно он обеспечил престарелую свою мать достаточным пропитанием.
В монастыре Иван просил архимандрита непосредственно руководить им, на что тот и согласился. Руководителю пришлось не возбуждать, а сдерживать ревность Ивана. Видя его способности и высокое настроение, архимандрит хотел постричь его в монахи и поручить ему послушание казначея.
Иван испугался, зная, сколько рассеяния принесет ему эта должность, как она лишит его возможности самоуглубления, нарушит мир его внутренней, сосредоточенной жизни.
Он тайно ушел из Песношского монастыря, выбрал себе уединенное место в дремучих лесах Порховского уезда, устроил себе хижину в подошве горы и поселился в ней. Вскоре к нему присоединился его брат Феодот. Трудную жизнь в пустыне отшельники отягчали еще разными подвигами. О пище заботиться им было нечего: ее доставлял им один добрый крестьянин.
Так провели они четыре года. Здесь приобрел Иоанн очень много: горячую любовь к ближнему, чистую, углубленную молитву, смирение и утешительные слезы, которые в минуту сосредоточенности лились у него из глаз, доставляя ему высокую отраду.
рез четыре года этой жизни, во время отсутствия Феодота, пришли к Иоанну двое разбойников с ружьями, требуя денег. Они не поверили ответу Иоанна, что денег у него нет, и кормятся они милостыней, и один из разбойников стал прицеливаться в Иоанна.
Тогда он вдруг, по какому-то внушению, назвал по имени этого человека, и тот был так этим поражен, что ружье упало у него из рук. Оба разбойника просили прощения у Иоанна и поскорее ушли.
Так как существование отшельников стало известно, и появлялись посетители, нарушавшие излюбленную ими тишину, Иоанн решился бежать из этого места: он отправился на Афон. Здесь в 1818 г. он принял монашество с именем Исаии. На Афоне он заслужил такое уважение, что многие обращались к нему за духовными советами.
В 1821 г., когда началась война между Турцией и Грецией, и на Афоне не могло быть прежнего спокойствия: русские иноки, и в их числе о. Исаия со своим братом вернулись в Россию чрез Вену.
В Вене о. Исаия имел объяснение с тремя учеными католиками.
Сначала они стали уничижать писания Иоанна Лествичника и Ефрема Сирина за, будто бы, просторечие и грубость слога и сказали, что напишут лучше их.
После долгих убеждений, о. Исаия закончил так: "Святые отцы не надеялись на себя и свой разум, но всегда были в смиренномудрии и самоуничижении, прося у Бога сил для Богоугодной жизни. А все прочие немощные члены нашей Церкви приносят смиренное покаяние Господу Богу, прося милосердия и помощи, а не хвалятся своим бесплодным высокоумием".
На это католики промолчали.
На другой день они стали доказывать, что напрасно русские надеются на войне на помощь Божию: "Вот и Наполеон, воевал, не призывал Бога и побеждал".
- Кто не уповает на Промысл Божий, - отвечал о. Исаия, - тот живет в самонадеянности и самовосхвалении, и о нем давно сказано: "Рече безумец в сердце своем - несть Бог!"
После этого разговора русским монахам было велено немедленно оставить Вену.
По прибытии в Россию, и пройдя чрез ряд неожиданных затруднений, вследствие пострижения своего на Афоне, о. Исаия поселился в Коневском монастыре.
Пожив там год, он удалился в уединенную келлию, находившуюся в расстоянии двух верст от монастыря. Только раз в неделю приходил он в монастырь, именно в субботу, чтоб быть в церкви при совершении воскресной службы.
Он имел от Бога особые откровения; так однажды, во время литургии, он видел, что воздух как бы сгущается, и в полусумраке видны блестящие звезды, опускающиеся на головы некоторым присутствующим. И тут же послышался ему голос: "На кого эти звезды садятся: те достойно приобщаются Св. Христовых Таин".
Вследствие недоброжелательства настоятеля, о. Исаия должен был покинуть Коневец, и избрал себе пустынное место, удаленное от селений, затерявшееся среди густых лесов: Задне-Никифоровскую пустынь Олонецкой губернии.
Пустынь эта находится в ста верстах от Петрозаводска, в 11 от почтовой дороги. В ней были тогда две ветхие деревянные церкви, деревянная часовня над мощами преп. Никифора и Геннадия Важеозерских, две небольшие келлии и кухня. Земли было мало и для обработки неудобная.
О. Исаия установил в пустыни общежитие, которое соблюдать строго требовал. Так как братии было мало, и в числе ее не было иеромонаха, то некоторое время призывали сельского священника, пока брат о. Исаии Феодот не был рукоположен во священника.
Богослужение было заведено истовое, неспешное. Вся братия должна была без исключения ходить в церковь. Монастырские работы все исполняла братия. О. Исаия, несмотря на свою старость, трудился вместе с прочими - рубил дрова, носил воду, хлопотал на поварне, летом работал в огороде, косил сено. Все это возбуждало трудолюбие братии.
Но еще более незаменимым, чем в заботах о внешнем благоустройстве монастыря, был о. Исаия, как руководитель духовной жизни иноков. О силе его влияния можно судить, например, по тому, что двое монахов, магистров богословия, имевших случай познакомиться с о. Исаией в Коневце, через год просили митрополита отпустить их в Задне-Никифоровскую пустынь к о. Исаии.
Через десять лет по поступлении о. Исаии, число братии дошло до 15 человек.
Несмотря на упадок сил, о. Исаия вел ту же подвижническую жизнь. Его келлия была вроде землянки и неудобна для жилья. Но он не соглашался перейти в лучшую келлию, и говорил, что если земная жизнь не вечная, то зачем заботиться об ее удобствах?
Он продолжал выходить на монастырские работы. Всегда, и на работах и в келлии, он поучал учеников, и неотразимо действовали эти поучения от сердца, полного любви и смирения.
Эта добродетель особенно была высока в нем. Свои дела он называл ничтожеством, надежду спасения возлагал на заслуги Искупителя, о страданиях Которого говорил всегда с горячими слезами.
О гордости он отзывался так: "Я, да свинья, да третий сатана: свинья по безумству, сатана по гордости - вот товарищи гордых".
Со всеми обращался старец, как простой монах, не давая замечать своего преимущества, а между тем невольно привлекая к себе сердца.
Это смирение доставляло ему духовные дары и видения. Он открыл однажды следующее монаху, который спрашивал его, верно ли, что некоторые благочестивые люди еще при жизни видят свои души.
- Однажды, когда я сидел в своей келлии, ум мой занят был богомыслием, а из глаз текли слезы. Вдруг я пришел в какое-то исступление, душа моя увидела невещественный свет, и в то же время увидла самое себя как бы составленною из света, а тело мертвым, и она как бы уже вышла из этого тела.
В 1846 г. обер-прокурор Синода, много наслышавшись об о. Исаии, вызвал его в Петербург. Здесь многие искали знакомства с о. Исаиею и удивлялись его непритязательной мудрости.
Известный путешественник по святым местам, Норов, показывая ему свою библиотеку, сказал: "Вот, старец, я занимаюсь переводом полезных книг с иностранных языков на русский язык".
- А читаете ли вы, - отвечал ему о. Исаия, - "свою-то" книгу, которую более других нужно прочитывать?
Норов, подумав, заметил на это:
- Со сколькими духовными лицами мне случалось беседовать, а никто из них мне не сказал этого, - простой старец напомнил о дорогой и весьма важной вещи.
В другой раз, находясь между разными влиятельными лицами, о. Исаия спросил:
- Не знаю, отчего вы так усердно со мною беседуете, тогда как я и говорить-то по вашему не умею.
Ответом было следующее:
- К нам приходят ученые и важные лица, но мы видим, что большая часть из них старается или нам угодить, или себя выказать с отменной стороны; в тебе же ничего такого не заметно. Мы видим в тебе одно смиренное и доброжелательное простосердечие, а потому охотно беседуем с тобою и находим себе в этом пользу.
Во время нахождения о. Исаии в Петербурге, Задне-Никифоровская путынь была сделана самостоятельною - раньше она была приписана к Александро-Свирскому монастырю.
Все в тех же трудах прошли последние годы жизни старца, скончавшегося на 72-м году.
В 1849 г. он принял схиму с именем Игнатия.
Он знал задолго о времени своей смерти.
Одному молодому крестьянину он часто говорил:
- Вот, Петр, мы часто с тобой говорим вместе, да в одно время и умрем.
- Нет, батюшка, - отвечал ему тот, - мне-то нужно бы было пораньше вас умереть, чтоб вы могли еще здесь помолиться за меня.
Этот разговор слышали некоторые из братии.
Весной 1852 г. пришел в пустынь из своей деревни, отстоящей от нее на 250 верст, брат этого Петра с известием, что Петр умер и на смертном одре приказал ему немедленно известить об этом о. Исаию.
О. Исаия сказал тогда:
- Петр умер, время пришло и мне умереть.
В то же воскресенье он скончался.
Последние годы жизни о. Исаии с особенною силою были им посвящены приготовлению к переходу в вечность. Всякое воскресенье старец приступал к причастию и при этом слезы текли по его щекам.
Великим постом 1852 г. он сказал:
- Близок мой конец. Но, по милости Божией, я буду ходить на ногах до отхода моего из этой жизни.
В воскресенье, 20 апреля 1852 г., чрез три недели после Пасхи, старец приобщился и с особенною задумчивостью вглядывался в местные иконы.
Как он себя ни чувствовал слабым, но по просьбе братии, ради праздника, он пошел на трапезу, но почти ничего не ел.
Когда в два часа некоторые из братии пришли к нему, он сказал:
- Затеплите пред иконами лампадки. Я умираю. Слава Тебе, Господи!
Братия в страхе заплакала.
Старец сидел молча, в полном самоуглублении.
Пробило три часа (по восточному девять), время крестной смерти Спасителя, и один брат подумал, не в этот ли час отойдет к Богу душа старца.
Проникая в эту мысль, старец обернулся к этому брату и посмотрел на него долгим любящим взором. Через несколько минут душа старца отлетела.
