ИВАН МАЗЕПА

Раздел 18

 

НАЧАЛО СЕВЕРНОЙ ВОЙНЫ

 

(1700 – 1707)

 

9 августа 1700 г. Россия, усилив свои позиции на южных территориях в результате войны с Турцией в 1687 – 1699 гг., объявила войну Швеции. Петр І поставил перед собой цель вытеснить шведов из Прибалтики и обеспечить своей стране свободный выход к Балтийскому морю. К этому приобщало царское правительство и гетмана, который в начале 1700 г. был в Москве[1] .

Фельдмаршал Федор Головин докладывал царю, что Мазепа «нас нудит на шведа». Очевидно, руководитель Украины стремился переориентировать Петра І и его приближенных на войну на Севере, чтобы таким образом дать отдохнуть казацким полкам, всей Гетманщине от ежегодных отправок в Крым и военного присутствия россиян.

Но этим намерениям, если они были, не судилось сбыться. Уже с первых месяцев провозглашения войны Петр І стал максимально эксплуатировать военный потенциал Батурина. Сначала царь приказал гетману прислать казаков в Ливонию на помощь польскому королю. Для похода было снаряжено подразделение общей численностью 3000 казаков под командованием наказного гетмана, полтавского полковника Ивана Искры. Не успел он отбыть по назначению, как согласно новому царскому указу Мазепе поручалось собрать 10 тысяч казаков и идти с ними в Прибалтику. Но когда полки уже находились в готовности к походу, Петр І отменил свое предыдущее решение. Гетман, распустив казаков по домам, неожиданно получает новый указ: снарядить на войну 12 тысяч казаков. При этом сам он должен был оставаться в гетманской столице. В письме к Головину гетман жаловался, что его лишили возможности принимать участие в такой важной военной операции.

На этот раз Мазепа назначил наказным гетманом своего племянника, нежинского полковника Ивана Обидовского[2]. Он отправился на войну с Нежинским (3000 казаков), Киевским (свыше 1000), Черниговским (4000), Полтавским (2000), Стародубским (более 1000), Миргородским (1000) и Прилукским (500) полками, а также с двумя компанейскими (Пашковского и Степановича – всего 1000 компанейцев) и двумя сердюцкими (Чечеля и Шульги – всего 1000 сердюков) полками.

Спешно собранные украинские полки не успели помочь россиянам, потерпевшим 19 – 20 ноября сокрушительное поражение под Нарвой: из 40 тысяч драгун и стрельцов погибло почти 8000, во время отступления была потеряна артиллерия. Еще 6000 воинов погибли от холода и голода при переходе к Новгороду.

Войско Гетманщины по царскому приказу от 28 ноября 1700 г. расположилось в Пскове, Гдове и в Печерском монастыре. В декабре оно получило задание «ходить за рубеж непрестанно и чинить для прокормления себе загоны и воинской промысл над неприятельскими жилищам». Рейдовые операции должны были уничтожить продовольственные базы шведов, рассеять их силы для охраны границы. Корпус, расположившись в Печерском монастыре под Изборском и в Гдове, совершал успешные вылазки против шведов в Эстляндии и Лифляндии.

Так, 16 декабря 1700 г. казацкий отряд, возглавляемый Иваном Обидовским, в 30 километрах от Дерпта напал на полтысячный отряд шведов и заставил его отступить. На следующий день украинцы, атаковав большое подразделение врага, после часового боя сами отступили. Через некоторое время казаки одержали победу близ Нейгаузена, во время обороны Гдова, в походе на Сиренск. Появление в Прибалтике корпуса Обидовского, неожиданные рейды украинских казаков вглубь территории шведов вынудили Карла XII рассредоточить войска в пограничных крепостях, постоянно жить в напряженном ожидании нападения. Шведское командование решило провести карательную экспедицию против украинского войска. Однако 4-тысячный корпус генерала Клипслера, подойдя к Гдову, не решился штурмовать город, поскольку защитников в нем было больше, чем нападающих.

Январь 1701 г. казаки провели в еженедельных походах на Мариенберг, другие пограничные городки.

Как видно из анонимного старшинского доноса, написанного в 1701 г., в Печерском монастыре во время встречи царского посланника Апраксина, состоялся старшинский банкет-прием, во время которого пьяный киевский полковник Константин Мокиевский «пана Обидовского весьма лаял и блазном (дурак, шут. – Авт.) называл, и как хотел обезчестил, к сабле порываючися, от того господин Обидовский вельми плакал, а и перед тем на розних мисцах перед всеми многократне пана стольника Обидовскаго зневажил и лаял, что ревностно бывало плаче и тужить».

Упомянутый документ свидетельствует, что в родственном кругу Мазепы ревниво относились к гетманским выдвиженцам. Киевский полковник, имея значительно больший опыт, чем племянник гетмана, был недоволен тем, что должен был подчиняться последнему. Молодому и впечатлительному Обидовскому трудно было противостоять грубости свояка.

Из анонимного доноса также вытекает, что киевский полковник называл полковников, принимавших участие в боях в Прибалтике, «изменниками государскими, и особо примолвил такою зменою пану Обидовскому».

Нежинский полковник в одном из рейдов простудился. Очевидно, насмешки Мокиевского заставляли его даже больного держаться в седле, чтобы руководить корпусом. Это обострило болезнь.

Как сообщает Черниговская летопись, в 1701 г. «Иван Обидовский, полковник нежинский, будучи гетманом наказным, под Ругодевом, мыстом шведским, помер, похован в Печерском монастыру киевском».

В феврале 1701 г. в Биржах Петр І заключил союз с польским королем Августом II. Согласно нему, Россия должна была предоставить Речи Посполитой на помощь 15 тысяч войска и 100 тысяч рублей. Царь и король определили территории, которые должны им отойти в случае победы над шведами.

Как видно из последующих действий Петра І, свои интересы в Польше и Прибалтике он отстаивал, прежде всего, за счет Украины. Военную помощь полякам должны были предоставлять казаки.

В конце февраля 1701 г. в этой связи к Мазепе поступил царский приказ отправляться со свежими силами в Прибалтику.

Сначала он выслал туда 7000 запорожцев и казаков Гадячского полка во главе с наказным полковником Михаилом Бороховичем. Ожидая возле реки Сож прибытия других полков, Мазепа, как и в предыдущем году, получил 26 июня приказ возвращаться назад, а 17 тысяч казаков отправить под командование Шереметьева.

Корпус Ивана Обидовского после смерти своего командира (31 января 1701) весной вернулся домой. В Батурине узнали о печальных деталях похода. В письме к Головину Мазепа жаловался на несправедливое отношение русского командования к казакам, чрезмерное привлечение их к военным операциям. Во время зимней кампании многие из них потеряли коней, обносились. Кроме этого, как отметил гетман, россияне в псковской земле их обижали, били и 40 человек бросили в воду.

Казаки отряда Бороховича, встретившись в дороге с корпусом Обидовского, направлявшимся в Гетманщину, едва не вернулись домой, услышав об упомянутых несправедливостях. Только строгие приказы гетмана заставили их идти на войну.

Во время заключения союза между Петром І и Августом II польские магнаты требовали окончательного закрепления за ними Правобережной Украины. Решение этого вопроса царь отложил, послав к Мазепе дьяка Бориса Михайлова. Гетман, ознакомившись с предложениями польской стороны, отметил:

«Поляки требуют отдачи им Трехтемирова, Стаек и Триполья – это можно им уступить, лишь бы они, прежде отдачи им этих мест, подтвердили договор, а чтобы позволить им, как они хотят, населять Чигиринщину и другие места в Правобережной Украине, того никак нельзя, потому что тогда с левого берега будут люди переходить на житье на правый берег, а в единое лето заселится все днепровское побережье; поляки учнут его называть своим, и оттого, по такой близости, будут происходить ссоры. Запорожцы будут склонны к правой стороне, и мне, гетману, будут отдавать послушание разве только по крайней неволе. И так от правобережных жителей и от запорожцев будет нам происходить всегдашнее беспокойство. Просят поляки уступить им несколько сел в Стародубском полку: и этого нельзя, оттого что Стародубский полк делится от польских владений рекою Сожью. Немалое число ратных людей и казны обещает государь полякам, но какое будет вспоможение с польской стороны? Не чаю я от поляков добра: и прежде брали они царскую казну, а по договору не поступали, да еще твердили, будто мир заключил без их воли сам король, а не Речь Посполитая. Противно договору они многие православные церкви обратили в унию и в прошлом году соборную львовскую церковь отдали униатам. Вызвал король в прошлом году нашего великого государя на войну под Ругодив (Нарву. – Авт.), а сам прочь отступил. С поляками дружить опасно. Наши кроникары (хроникеры, летописцы. – Авт.) пишут: пока свет стоит светом, поляк русину не будет братом. И доныне так исполняется! Уж когда с ними договор чинить, так с их первейшими сенаторами и великим коронным гетманом Любомирским, которые у них все дела ведают и за Днепром у них есть вотчины».

Прибалтийские и польские проблемы решались главным образом казацкой кровью. Отряд Бороховича, дойдя до Пскова, получил задание идти на помощь польско-саксонскому войску, стоявшему под Ригой. Там боевые действия сложились неудачно: польские и российско-казацкие войска потерпели несколько поражений. 17-тысячный корпус в составе Миргородского, Полтавского, Лубенского, Переяславского и двух компанейских полков под командованием Данила Апостола был разбросан в подчинение русским генералам. Полторы тысячи казаков Полтавского полка и 400 компанейцев находились в подчинении Шереметьева-Младшего, 2660 казаков, сердюков и запорожцев – полковника Айгустова. В сентябре – октябре у них было несколько столкновений со шведами: «...и тех неприятелских людей побили, и многие деревни пожгли и скот отогнали, и пришли к Печерскому монастырю в добром охранении».

Особенно хорошо проявила себя в составе русских войск конница Апостола в бою в конце декабря 1701 г. со шведским отрядом Шлиппенбаха. Тогда было уничтожено 3000 шведов. Казаки и россияне понесли в втрое меньшие потери.

После боя казаки Апостола «для промысла над неприятелскими людми и разорения жилищ их» отправились под Алист и в Валисский уезд. Победителей-россиян Александр Меншиков одарил 13 февраля 1702 г. значительными наградами. Борис Шереметьев получил орден св. Андрея Первозванного и чин генерал-фельдмаршала, русские офицеры – золотые медали, солдаты – по серебряному рублю. Украинские военные должны были ограничиться лишь контрибуциями в Эстландии и Лифляндии. Но и с ними вышел конфуз.

Как сообщали полковники Мазепе, россияне отбирали у них трофеи и поэтому «едва ли кто вперед из наших, услышавши от товарищей в таком доброхотстве, захочет идти в эту царскую службу, разве с понуждением и насилием». Казаки в который раз возвращались в начале 1702 г. домой с большими потерями лошадей, больные и обношенные. Много военных по этой причине решили дезертировать из армии и «подзаработать», воюя на стороне партии Сапег, литовских магнатов, которые были приверженцами Карла XII.

Этот факт даже использовался в пропагандистской войне в Литве. Сапеги, как сообщали московскому правительству польские дипломаты, «розглашают, что не токмо где их, Речь Посполитую, бьют они, сапежане, но и подданные царского величества казаки, и чтоб Речь Посполитая учинила союз против царского величества со свейским (шведским. – Авт.) королем».

Все это вынудило литовских господ пропольской ориентации просить царя устранить с территории Литвы украинцев. Уже 15 января 1702 г. Головин сообщал польскому послу Бялозору о том, что русское правительство примет меры относительно их возвращения домой. Петр І обратился к перебежчикам с ультиматумом: «Нам, великому государю, слышать о том прискорбно, однако ж мы вас, атаманов и козаков, и все поспольство увещеваем, дабы вы, припоминая Бог и крестное наше целование и службы ваших предков и отечество свое, возвратились в домы свои без всякого сомнения, а наша великого государя милость никогда от вас отъемлема не будет. Кто же сию милость презрит и по-прежнему в дом свой не возвратится, и те лишены будут нашей царской милости и воспримут смертную казнь, и отчество их и наследие в вечном проклятии да пребудут».

1702 г. также был изнурительным для нескольких украинских полков. В июне – августе 1200 казаков принимали участие вместе с русскими войсками в походе в «Свейскую землю». Они занимались непривлекательным делом – в Прибалтике «выжгли знатные мызы (хутора. – Авт.)».

«Посылал я во все стороны пленить и жечь, – писал царю Борис Шереметьев, – не осталось целого ничего, все разорено и пожжено, и взяли твои государевы рятные люди в полон мужеска и женска пола и робят несколько тысяч, также и работных лошадей, и скота с 20 000 и больше; кроме того, что ели всеми полками».

Украинский 12-тысячный корпус под командованием Миклашевского Мазепа, согласно царскому указу от 27 июля 1702 г., отправил в литовские города Быхов и Могилев. Значительную роль во взятии Быхова сыграла казацкая артиллерия под командованием немецкого инженера Кенигсека, принявшего православие и служившего в Гетманщине. Мощный обстрел из пушки напугал командование гарнизона, насчитывавшего 4000 сторонников Сапеги и 150 запорожцев-дезертиров. Они решили, что лучше сдаться войску Петра I.

Позже Мазепа упрекал наказного гетмана Миклашевского, что тот допустил сдачу крепости представителям польского короля, незначительное подразделение которого в осаде ничего существенного не сделало.

По просьбе полковников гетман помиловал привезенных в Батурин 150 запорожцев, так как казацкое командование в случае сдачи крепости обещало оставить им жизнь.

7 декабря 1702 г. Петр І прислал в гетманскую столицу указ с требованием передать в только что построенный в Москве цейхгауз все пушки, захваченные у поляков и крымчаков, «для памяти на вечную славу». Взамен украинцы должны были получить новые. Известно, что из Гетманщины тогда же были отправлены 10 таких пушек.

В следующем году гетманское войско осталось дома.  Вероятнее всего, причиной этого стала хитрость Мазепы, который в своих отчетах в Москву сгустил краски относительно возможности вспышки восстания на Запорожье. Он писал, что в украинского народа «зело отпадает сердце к великому государю».

Летом 1703 г. гетман отправил глуховского сотника Алексея Туранского со статьями-вопросами к царю. Мазепа просил разъяснить, каким образом будет обустраиваться на юге Украины граница с турками, какие планы относительно укрепления Печерского монастыря[3], нужно ли переносить Остерский замок к самой воде, куда свозить порох. Гетман также беспокоился о том, чтобы царь не давал без его ведома запорожцам жалованных грамот и привилегий. В пятой статье он просил не отсылать в Москву стародубского полковника Миклашевского, «чтоб таковым поступком иных полковников не ожесточить сердца и не привесть во отчаяние». Петр І дал на каждую статью краткую резолюцию, большей частью соглашаясь с гетманскими предложениями.

Новый виток Северной войны вынудил казацкие полки снова отправляться в поход отстаивать чужие интересы. В начале 1704 г. польский король Август II, терявший поддержку шляхты, обратился к царю с просьбой направить войско Мазепы для усмирения оппозиционных для него сил. Уже в марте 1704 г. к гетману поступила инструкция, каким образом войти в сношения с коронными гетманами Речи Посполитой. Мазепа также должен был готовиться к походу на Правобережье.

В апреле царским указом Мазепе приказывалось перейти польскую границу и огнем и мечом разорить поместья тех, кто не поддерживал Августа.

В мае обоз гетмана остановился возле могилы Перепетыха на Киевщине. Отсюда по просьбе короля он отправил 3000 казаков под предводительством миргородского полковника Данила Апостола вглубь Польши, а тысячу передал в подчинение русского корпуса киевского воеводы Голицына. К обозу подтягивались другие полки, в частности и охочие правобережных полковников Палия, Самуся и других.

На запрос Мазепы, куда идти с войском, Август II просил прислать ему 30 тысяч казаков. Самого же гетмана с несколькими полками он просил занять имения Любомирских.

Мазепа поступил иначе. Он предоставил королю лишь 10 тысяч казаков под командованием наказного полковника Мировича, а 20 тысяч полчан оставил при себе. «Мне докучает король Август письмами, – писал гетман Головину, – требуя, чтоб я ради его королевских прибылей укрощал своевольство, начавшееся от Палея и его гультайства, да и шляхта Брацлавского и Подольского воеводств то и дело что приезжает ко мне с докучливыми просьбами помочь им отобрать в свое владение маетности, из которых выгнал их Палей. А ко мне между тем приезжают панские подданные и просят дозволения прогнать лядских губернаторов».

 

Пребывание больших подразделений украинского войска на Правобережье Украины и в Польше изменило политическую ситуацию в пользу Августа II. «А надеемся на Бога, – сообщалось в донесении из Польши в Москву, – что господин гетман Мазепа, буде пойдет далее, соединит их (поляков разных партий. – Авт.), потому что зело напужалися, как он приехал в Полшу. А гетман полный Сенявский послал свою жену к королю. И надеемся, что от страха козацкого все будут королю поклоняться, толко чтоб господин гетман пошел глубее».

Стояние в обозе, поход в августе на Волынь без боевых действий расшатали боеспособность украинских полков, которые, долгое время, находясь далеко от домов, не имели достаточно продовольствия и скучали. Все это порождало сетования, желание казаков вернуться как можно скорее в села, где их ждало собственное хозяйство.

6 сентября шведы, которыми командовал Карл XII, захватили Львов. Чтобы помочь львовянам, в город отправился 10-тысячный корпус полковника Мировича. Он, соединившись с польскими хоругвями Ржевусского, уничтожил в окраинах Львова несколько шведских подразделений.

12 сентября 300 казаков разгромили обоз шведов. Наконец, Карл XII решил в середине сентября не испытывать судьбу и оставил Львов.

Мирович жаловался Мазепе на союзников, которые использовали казаков на «черновой» работе: «...нас, козаков, ведут в осеннее время по болотам и на стоянках за связку сена бьют». В тяжелом положении оказались и казаки отряда Данила Апостола. После разгрома шведских подразделений майора Леёнгельма (760 человек) и генерала Горна они попали под общее руководство к Паткулю, который пренебрежительно отнесся к украинской старшине. Он заставил казаков учиться немецкому строю, сурово наказывал каждого, кто ошибался.

В Познани произошла жуткая для полчан акция. Недовольный муштрой полк окружили 4000 саксонских конников и пехотинцев и взяли всех старшин под стражу. Позже приехал Паткуль и приказал отобрать у казаков коней.

«Как скоро наше товариство, – информировал Мирович, – услышало о том, как обходятся немцы с их братиею козаками, так и в мысли ни у кого не стало, чтоб идти далее за Вислу». Полковник докладывал и о других деталях похода: «Поляки бесчестят наших людей, хлопами и свинопасами называют, плашмя саблями бьют, заспорив за какую-нибудь связку сена или за поросенка. Никто из наших доброго слова от ляхов не услышит, кричат на нас: в наших есте руках, нога ваша не уйдет отсюда, всех вас здесь вырубим!»

Лишь 12 октября Мазепа получил разрешение на отступление. Вернувшись 29 октября в Батурин, он в письме в Малороссийский приказ высказал недовольство позицией Августа II, который, злоупотребляя доверием и интересами царя, продержал без надобности и пользы столько войска в Польше.

В ноябре самовольно возвратились домой казаки под командованием Мировича и Апостола. Казаки последнего, идя пешком на Краков, столкнулись со шведско-польским отрядом. В жестоком бою погибло 1700 полчан[4]. Гетман просил царя не наказывать полковников смертью за дезертирство подчиненных.

Напряженным для Гетманщины оказался и 1705 г. Петр І в начале года приказал гетману идти на Волынь, в мае – в Брест, а в июне – в Сандомир. Мазепа также должен был отправить казацкий отряд в Литву.

В Прибалтику отправилось подразделение, насчитывавшее свыше 3000 казаков под командованием прилукского полковника Горленко. Мобилизация в полках собрала около 40 тысяч войска, которое выступило в Западную Украину 18 июня.

Хотя в 1704 г. «королевское величество (Август II. – Авт.) изволил к гетману Мазепе ко полской канцелярии писать, дабы... не токмо город Немеров Потоцких (...), но и Белую Церковь Речи Посполитой отдал, понеже ныне дом Потоцких его королевскому величеству обретается верны», козацкое войско опустошило прежде всего поместья этого магната и выкосило и вытоптало его посевы.

Объяснить это можно одним: Батурин повиновался воле царя, но пренебрегал Августом II как его союзником и старался преподнести королю как можно больше сюрпризов.

На Винничине и Волыни по гетманскому велению опустошали, прежде всего, поместья руководящего состава приверженцев партии Лещинского. Мазепа строго приказал не трогать простых крестьян.

На Волыни к гетману шли одна за другой депутации от шляхетства, уверявшие, что они верны Августу II. Приезжал даже подкоморий Любомирский. Мазепа докладывал в Малороссийский приказ, что все-таки сомневается в их быстрой переориентации. «Здесь нет ни одного человека, искренно преданного королю Августу, – писал он в донесении Головину, – они кажутся ему верными не по нравственному долгу, а по принуждению, потому что видят вблизи царское войско. Все здешние православные обыватели, которые бывают у меня в обозе и хлеб-соль едят, предостерегают меня, что шляхта – исконные враги нам».

В общем казацкий лагерь простоял на берегу Случи возле Старого Константинова с 13 июля по 4 августа. Затем он переместился в Зборов, из которого гетман информировал Головина: «Я перешел... с величайшим трудом от множества рек, испорченных мостов, и вступил в имение Потоцких. Все пусто; все скрылись и разбежались. Иду медленно. Я взял провианта на полгода: от того со мною 12 000 возов. Прошел воеводства Волынское, Киевское, вступил в Русское; теперь в маетности королевича Александра в Зборове. Казакам накрепко заказал ничего не трогать; но трудно удержать; притом же наши возы должны идти часто хлебными полями и покосами, истреблять хлеб и сена. От того бепрестанная мне докука от шляхты, которая говорит, что такой помощи никогда не видали».

14 августа украинское войско подошло к Львову. Продвигаясь по польской территории, казаки уничтожали поместья как противников Августа, так и его приверженцев. Таким образом полчане сводили счеты с панско-шляхетской Польшей, за внутренние распри в которой они платили своим здоровьем и заброшенными хозяйствами. Вполне возможно, что к этому их поощрял через доверенную старшину Мазепа.

Продвигаясь вглубь Польши, казацкое войско остановилось под Замостьем, где находилась польская крепость. На требование гетмана впустить казаков ее командование ответило отказом. Осада крепости продолжалась до 7 ноября. Наконец, в результате успешных переговоров гетмана в Замостье были впущены 1000 русских стрельцов и 200 казаков.

12 ноября Мазепа разделил свое войско на две части: одну оставил в Белзком воеводстве и Хелмской земле, со второй направился на Волынь, где остановился обозом в Дубно. Здесь он встретился с прилукским полковником Горленко, приехавшим к нему из Гродно с жалобой на русские утеснения.

Так, в Прибалтике прилукских казаков использовали как почтальонов, русские офицеры забирали у них лошадей или загоняли их почти до смерти. Прилукского полковника более всего возмутил случай, когда его самого русские военные сбросили с лошади. Тогда же они реквизировали коней и у старшины. Горленко, сославшись на болезнь, отбыл к Мазепе, чтобы его казаков не отослали в Пруссию для муштры.

24 ноября 1705 г. Федор Головин направил гетману царский приказ собрать с Подолии в виде контрибуции 1000 пар волов для следующей кампании. «Такожде повелел его царское величество мне указом своим до вашей велможности писать, дабы и в ыных воеводствах с маетностей противных его королевскому величеству, – отмечал он в своем послании, – а наипаче воеводы Киевского Потоцкого и кролевича Александра, также и Паца, которые явно пребывают и доныне при шведе и противны его королевскому величеству, изволишь ваша велможность збирать контрибуции без всякой пощады сколко мочно; будет же кому чинитися будут ослушны, изволишь с ними поступать тако, как и поступает неприятелски, и угрожать огнем и мечом и брать их урядников и знатных жителей до заплаты за арест».

Несмотря на большую военную помощь, дела Августа II в Польше становились все более неутешительными. Польский сейм под давлением Карла XII проголосовал за смещение его с престола и еще в июле 1704 г. провозгласил новым королем познанского воеводу Станислава Лещинского. 3 сентября 1705 г. в Варшаве состоялась его коронация. Приверженцы Августа II не признавали этих выборов, поскольку они состоялись в условиях шведской оккупации. Однако шведская партия в Польше после удачных военных операций Карла XII становилась все более влиятельной.

В 1706 г. шведы вошли в Саксонию. Их войска разгромили основные саксонские полки Августа II, а со временем и главные польские части. В этой критической ситуации, чтобы сохранить за собой хотя бы Саксонию, польский король 13 сентября 1706 г. подписал с Карлом XII Альтранштадский мир. Он отрекся от польской короны и разорвал союз с Россией.

В этих условиях Петр І любой ценой стремился вернуть в круг своих интересов Польшу. Еще в марте 1706 г. Мазепа, согласно царскому приказу, прибыл в Минск сначала с компанейцами и Миргородским и Переяславским полками. К лету подошли и другие казацкие части. Всего в Минске, Слуцке, Несвиже, Ляховичах и других населенных пунктах от Гродно до Вильно стояли на постое до 14 тысяч казаков, которые должны были вести «малую войну» против шведов.

Уже начало ее ознаменовалось безвозвратными и досадными потерями. В Несвиж, где находился стародубский полковник Миклашевский с четырьмя сотнями казаков, ночью ворвался шведский отряд. Он полностью истребил сотню казаков. В этом столкновении погиб и соратник Мазепы – Миклашевский. Вторая сотня полчан была взята в плен. 18 марта подразделение, численностью в 5800 шведов, начало осаду крепости в Ляховичах, где находился с Переяславским полком Мирович. Казацкий полковник через посланца сообщил, что «над еден тыждень болш не могут там в фортецы одержатися, поневаж и борошна не стало и кони все едны выздыхали, а другие з голоду облеженци повыидали».

Мазепа решил отогнать шведов от города и выручить своего приятеля. Он послал в Ляховичи подчиненный ему русский отряд Неплюева в составе 2150 солдат и 2500 казаков и сердюков, компанейцев под командованием миргородского полковника Апостола. Тогда же гетман получил сообщение, что Карл XII на приступ крепости послал еще 6000 воинов.

Силы оказались неравными. 19 апреля произошло кровавое столкновение подразделений Мазепы со шведами. В реляции про битву гетман сообщал: «Теды войска неприятельские, известившися о том, зашли им дорогу в Клецку, где когда себе дали баталию, тогда наши войска, Божьими судбами, не выдержавши наступлению и огню неприятелскому, едны трупом там же пали, другие в полон досталися, а третьи розбеглися; и любо еще тое росполошенное войско совершенно не ищислялося и число избегших в баталеи людей подлинно неизвестно, однак мощно порозумети, что на осмьсот пехоти великороссийской и малороссийской, а комонника сотце з лишком убито, в полон зас пятьдесят чловека великороссийских, а тридцеть малороссийских взято». Должного отпора шведам гетман не мог дать, а потому вынужден был оставить Мировича «на волю Всемогущего Бога» и поспешить, согласно царскому предписанию, к Быхову, чтобы захватить тамошнюю крепость. Сделать это небольшим отрядом численностью в 2000 казаков не удалось. Близ крепости Мазепа оставил часть Стародубского полка под командованием Силенко, а сам с полками возвратился в Украину. В Гомеле он получил царский приказ готовиться к новому походу.

22 мая 1706 г. гетман прислал Петру І ответ, что приступит к его выполнению, «как скоро в дом мой возвращуся и от предлежащой болезни свобождение получу, якож за мною единым дело не станет, если жив буду, быле бы войска все рейменту моего, целорочною военною службою утружденныи, знужнелыи, опешалые, изнищалые, з которых едны поза Вислою были, другие при войсках великороссийских от Кгродна шли, третии в Клецком погроме росполошены зостали, а четвертыи тыи, якии в Менску при мне в малолюдном числе осталися и теперь при боку моем обретаются, до домов своих повернули». В те дни поступило печальное известие от переяславских казаков, 150 из которых спаслись от смерти в Ляховичах: их полковник, старшина, много полчан 1 мая капитулировали и попали в плен к шведам. И. Мазепа собрал 1170 ефимок Мировичу, казакам и старшине, находившимся в шведском плену. Но в июле 1707 г. трое сотников Переяславского полка, сбежав из неволи, сообщили, что «полковник переяславски при их еще там бытности умре, и многие сотники и рядовое товарыщество, одни изушли, а другие померли, а третьи розно порозсыланы». Гетман попросил канцеляриста Максимовича забрать у ближнего стольника Луки Долгорукого собранную для передачи сумму, поскольку ее уже некому было вручать.

Не успели казаки отдохнуть от этого похода, как в Батурин поступило новое сообщение от царя: он едет осматривать укрепления Киева. Александр Меншиков 12 мая информировал царя: «Я ездил вокруг Киева, также около Печерского монастыря и все места осмотрел. Не знаю, как вашей милости понравится здешний огород, а я в нем не обретаю никакой крепости. Но Печерский монастырь зело потребен и труда с ним будет немного: город изрядный, каменный, только немного не доделан, и хотя зачат старым маниром, но можно изрядную фортецию учинить, да и есть чего держаться, потому что в нем много каменного строения и церквей, а в Киеве городе каменного строения только одна соборная церковь, да монастырь». В конце июня 1706 г. гетман прибыл с казаками в Киев. 4 июля он принял в нем Петра І, который, осмотрев крепость, дал указания относительно ее укрепления. На протяжении пяти месяцев полчане из большинства полков насыпали высокие земляные валы. Они терпели нужду, так как, выполняя трудную работу, должны были еще и обеспечивать себя продовольствием.

Хотя общее руководство осуществлял Мазепа, которого царь обязал вести наблюдение за сооружением валов и каменных стен до холодов, на строительстве присутствовали и русские офицеры. Они пренебрежительно относились к украинской старшине и казакам: за малейшие проступки били палками и унижали.

«Войска было бы больше, если бы казаки не были так сильно раздражены Александром (Меншиковым. – Авт.), – извещал свой двор австрийский посол в Москве Отто Плеер. – Потому что он силой взял у них 6000 коней; из церквей всей Украины забраны приношения, деньги, намного больше, чем из церквей России; этим так были недовольны, что гетман Мазепа поспешил к царю, но его не хотели принять...»

15 августа Петр І, как свидетельствует источник, «заблагорассудил фортецию сделать на ином месте, для которой за удобное избрал монастырь Печерский [к тому же и для того, что вся Украина оное место в почтении имеют], которое гораздо удобнее Киева, где государь фортецию размерял и заложил... причем сам один инженером». Т.е. царь прислушался к идее Меншикова. Больным местом для Мазепы стал приказ Петра I перенести Печерский женский монастырь, где игуменьей была мать гетмана, в другое место.

С ранней весны 1707 г. работы в Печерской крепости возобновились. В Киев прибыло достаточно казаков с лопатами и кирками. Сделанный в 1706 г. вал за зиму и весну оплыл, поэтому его спешно подсыпали.

Вниз от монастыря к Днепру инженерная служба решила насыпать еще один вал. Строительство крепости предусматривало использование большого количества дерна, который приходилось возить издалека. Мазепа жаловался Головкину на чрезмерную казацкую службу, просил вернуть полки пока тепло домой, чтобы они навели порядок в полковых крепостях. Но из Москвы поступил приказ о роспуске казаков по домам лишь 7 ноября. Кроме Печерской крепости, они принимали участие и в военных кампаниях.

Так, в мае 5 тысяч казаков под командованием племянника гетмана Андрея Войнаровского были отосланы к Висле. Большой казацкий отряд отправлен в июне на Волынь. Тогда же посажено в Быхове гарнизон, в составе которого насчитывалось 1300 казаков Стародубского полка. Компанейский полк Танского в апреле направили приказом из Москвы в распоряжение польского коронного гетмана Сенявского.

Бесконечные походы вынуждали казаков дезертировать. Петр І 10 августа информировал Мазепу: «Объявляю вам, что 5000 казаков, которые под командою племянника вашего господина Вайнаровского, по которых уже 500 человек побежали, а дастальные, чаю, недолго подержатца, которых вели на границах ловить и указ по правам чинить». Царь был недоволен дисциплиной в казацких войсках, присланных в 1707 г. для военных операций. «Из нынешних присланных некумпанейских ничего добра, разве худа есть, – делал замечание он гетману, – понеже, не имеючи определенного жалованья, толко на гребешь и тотчас домой уйдуть».

Северная война обострила критические настроения в Гетманщине. Старшина и гетман сетовали по поводу злоупотреблений русского командования во время использования казацких полков. Ежегодные походы приводили к обнищанию казацких хозяйств, потери прибыли. Казаки обозлились на Москву. Нужно было найти выход из такого положения. Мазепа запугивал царя взрывом народного недовольства, волнениями на Запорожье. Но Петр І оправдывался тем, что идет война со Швецией, и эти трудности всем вместе нужно переносить. Терпеть не хотелось.

Раздел 19

 

ТАЙНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ

 

1703 – 1707 гг.

 

Коронный гетман Речи Посполитой Иероним Любомирский еще в 1702 г. начал создавать польско-крымско-турецкую коалицию против России. Понятно, что реализация этой идеи не могла не затронуть и украинский вопрос.

Ряд документальных свидетельств дает основания утверждать, что уже в 1703 г. начались тайные сношения поляков с Мазепой и его доверенными лицами. Как сообщал из Москвы 10 мая 1703 г. австрийский посол Отто Плеер, «в прошлое воскресенье спешно прибыл всадник от казацкого гетмана Мазепы из Украины в главный лагерь царского расположения. Он привез письма, которые к нему [Мазепе] писали Огинский и Вишневецкий, советовавшие ему, как перехитрить царя... и со всем казацким войском выступить против Москвы; кроме того, он [всадник] принес весть о том, что к гетману прибыло турецкое посольство».

Стародубский полковник Михаил Миклашевский в том же году встречался с одним из лидеров литовско-польских магнатов, троцким кастеляном Михаилом Казимиром Коцелом. Они обсуждали будущее Украины. Она должна была получить такие же «вольности», что и Польша и Литовское княжество. «Речь Посполитая Украинская» в составе союза Литвы и Короны выдвигала бы столько сенаторов, сколько литовцы и поляки. Шляхта, мещане и духовные лица оставались бы «при своих вольностях». Об этих тайных переговорах узнали в Москве, и Мазепа поспешил вину за них переложить на Миклашевского. Он даже был снят с должности. Но со временем гетман задобрил его имениями и позаботился о том, чтобы он занял прежнюю должность.

Коронованный в сентябре 1705 г. на короля Станислав Лещинский сразу начинает искать контактов с Мазепой, чтобы привлечь его на свою сторону и использовать в польских интересах. Параллельно проходил процесс заключения им шведско-польского договора, согласно которому Карл XII в случае поражения России должен был вернуть утраченные Польшей ранее земли, т.е. Украину. 21 сентября польский король получил от шведского министра Пиппера письмо: «Ваша величество конечно будет принимать меры, в которых для собственной безопасности нуждается пан Мазепа; пусть он в письме или через посла объявит Вашему Величеству искреннее решение перейти на сторону Вашего Величества. Тогда уверьте его, что будете защищать не только его, его личную, судьбу и честь, но и берете под защиту и его друзей. Об этом извещаю по воле короля».

Лещинский вскоре послал к гетману своего агента, шляхтича Франца Вольского. Ему на руки дали инструкцию, о чем вести речь:

«1) Первое, объявить причину этого послания: поскольку королю известно еще от деда своего, какое расположение к отчизне своей всегда имел пан Мазепа, ныне же не следует выдвигать более весомые аргументы, как знающему человеку, насколько многоубыточными для Речи Посполитой Польской являются нынешние волнения, поэтому выступать в защиту короля Августа – это истинно обрекать на потерю Речью Посполитой своих вольностей и прав.

2) Вести переговоры с паном Мазепой уполномочен пан Борковский (Иван Борковский, польский полковник, племянник генерального обозного Василия Дунин-Борковского, умершего в 1702 г. – Авт.), но поскольку до этого дела еще далек путь, поэтому было бы желательным, чтобы на это обращение гетман дал ответ и высказал свои условия для шведского короля, чтобы тот знал, выступать ли ему против казаков.

3) Тот же посланец вышеупомянутого объявит пану Мазепе высочайшую славу, которую получит за службу отчизне своей, всякую вольность, что будет дана от маестата и Речи Посполитой, освобождение от тиранского властвования, наконец, награждения, которое сам себе пожелает.

4) Если это дело завершится благополучно и посланец вышеупомянутого принесет от Мазепы истинный и настоящий ответ, то король обязуется для верности этого трактата получить от шведского короля гарантию, и к нему немедленно отослать предложения, чтобы когда он будет заключать с Москвой мирный договор, то в первом пункте значилось содержание этого трактата, который заключим.

5) Донести, что сколько войска в Украину потребуется, столько и дадут по требованию Мазепы.

6) Через этот тайный трактат может сам пан Мазепа подать идеи, которые ему в интересах Речи Посполитой, короля и себя самого покажутся полезными.

7) Просить дать ответ на всякий пункт как можно скорее.

Дано в Варшаве, 23 сентября 1705 года, при подписи и приложении нашей печати.

Станислав, король.

Адамус Радомский, секретарь палатный его королевского величества».

Мазепа отослал инструкцию царю, а посланца оставил для допросов. Предложения ставленника шведского короля были интересными, но личность автора не вызвала доверия. Как сообщал в Москву из Польши князь Долгорукий, Лещинский «человек молодой и в Речи Посполитой незнатной и кредиту не имеет, что не токмо иные поляки, но которые ближние ево в Полше свойственники, ни во что ево ставят и слышать о выборе его не хотят».

Успехи Карла XII в Европе, переход на его сторону большинства польских членов правительства и магнатов, вместе с тем потеря чувства меры Петром І в использовании казацкого войска, его наступление на вольности гетманцев – принуждали гетмана и его окружение думать о том, как в этой ситуации не стать разменной монетой между двумя силами. 1705 – 1707 гг. в жизни Мазепы – не только критический, но переломный в отношениях с русской властью период. В это время гетман по указанным выше причинам становится открытым для переговоров с врагами Петра I. Он осторожно изучает их планы и возможности. Дерзость русской военщины вынуждает его в конце 1705 г. уже по-другому рассматривать миссию Вольского. «На какое же добро впред надеяться, – сказал он в кругу единомышленников, – за наши верные службы, и кто же бы был такой дурак, как я, чтоб под сее время не преклонился до противной стороны на такие пропозиции, якие Станислав Лещинский ко мне прислал?»

Тогда же он встречается под Дубно с родной теткой Лещинского, польской княгиней Анной Дольской, которая пригласила его в Белую Криницу стать крестным  отцом ее внучки, дочери краковского воеводы князя Вишневецкого.

Дольская проводила с ним «денные и нощные конференции». Вернувшись от нее в Дубно, Мазепа велел Филиппу Орлику написать ей от своего имени письмо с благодарностью за встречу и передать адресанту: «...ключ циферной для корреспонденции з собою». Вскоре княгиня прислала гетману зашифрованное послание: «Уже я, где надлежит, послала с донесенем истинной в.м. приязни».

В 1706 г., как пишет в своих воспоминаниях Филипп Орлик, от Дольской пришло второе зашифрованное послание, в котором она «извещала его о повороте посланца своего от двора, и о посылке письма от какого-то безъименного короля к нему писанного».

Во второй половине 1706 г. Орлик расшифровал для гетмана письмо, в котором Дольская от имени Станислава просила Мазепу, чтобы он «дело намеренное зачинал, надежен будучи скорого себе целым войском шведским с Волыни суккурсу и всех желаний своих, чего тылко претендоввати будет, неотрицателнаго исполнения, обещая на тое прислать ассекурацию Станислава и гваранцию короля шведского».

Мазепа не надеялся на столь быстрый поворот событий, его мучили сомнения, которыми он делился со своим окружением: «Возможное ли дело, оставивши живое, искать мертвого и отплывши едного брега, другого не достигнуть? Станислав и сам не есть надежен своего королевства; Речь Посполитая раздвоення: якый же может быти фундамент безумных тоей бабы прелестей?»

Но, несмотря на сомнения, ситуация подталкивала его на сотрудничество, контакты с польским королем, за спиной которого стоял Карл XII со своим неуемным желанием свергнуть с престола Петра I. Последнее отвечало интересам гетмана, так как ослабление России открывало новые возможности для Украины.

В 1707 г. контакты между гетманом и польско-шведской стороной оживились. Роль посредника в переговорах выполнял ректор иезуитского коллегиума в Виннице Зеленский, какой-то священник «закону тринитарского», капеллан княгини Дольской и ее доверенные. С ними он встречался под Жовквой. Тайные посланцы один за другим ездили от него в Саксонию к Лещинскому.

Как объяснил гетман Орлику, это он делал для того, чтобы шведы, придя в Украину, «по неприятелски с нами не поступали, и огнем и мечом бедной Украины не зносили». Уже 16 сентября 1707 г. Мазепа получил от Дольской письмо, а также трактат польского короля Станислава из 12 пунктов. Княгиня просила, чтобы гетман «намеренное дело зачинал, пока войска шведские зближатся к границам украинским», а также выслал «верного кого» с ответом на королевские предложения. 18 сентября Филипп Орлик зашифровал ответ Лещинскому. Мазепа извещал короля, что «...указу его не може исполнить и жадного дела не смеет начинать с тых раций: первая, что Киев и иншые фортецы в Украйні великими гварнизонами осажены, под которыми козаки, як перепелица под ястребом, не могут головы поднести... Другая, что потенция вся царского величества в Полщи не в так далеком разстоянии от Украины, як войска шведские зостают. Третяя, что в Украйне и начальные и подначальныи, и духовныи, и мирские, як розные колеса, не в единомыслном суть согласии, и едны благоволят в протекции московской, другие склонны суть до протекции турецкой, третии смакуют себе побратимство татарское, чинячи тое з врожоной к полякам антипатии. Четвертая, что Самусь с прочими полковниками, старшиною и козаками, по недавных бунтах в сегобочной Украине, опасаяся от войск полских отмщения, не латво преклонитися могут до Речи Посполитой, и того ради надобно первш старатца войско и целый народ до единомыслия припровадить, по обоим сторонам Днепра в Украине».

Гетман также информировал тайного союзника о том, что имеет при себе «килка тысячей войска великороссийского регулярного и добре екзерцитованого и мундеровнаго», которое «бодрым глазом смотрит на всякие его поступки и всякое противное начинание доволно есть пресекти».

Мазепу не был заинтересован и в гражданской войне в Польше, при которой «Речь Посполитая есть еще раздвоення и с собой несогласная». В конце он обещал «ни в чом интерессом его Станислава и войском шведским не шкодить, но всячески от того оберегатца».

В сентябре 1707 г. Мазепа встречается в Печерском монастыре с ректором Винницкого коллегиума Зеленским, который старшине говорил, что не нужно бояться шведов, которые готовятся идти не в Украину, а на Москву.

Официальный биограф Карл XII Нордберг в своих заметках за октябрь 1707 г. сообщает о посланце от гетмана к Станиславу Лещинскому с союзническими намерениями, «если он получит поддержку и помощь от шведского короля. Шесть или семь тысяч москвинов, которые находятся в околице его постоя, он легко ликвидирует и таким способом проложит помост для шведов». Как видим, «намеренное дело» гетман готов был начать, но по указанию не польского короля, а Карла XII. Однако последний не углублялся в изучение предложений гетмана. Как упоминали позднее люди из окружения короля, Карл XII не хотел иметь дело с казаками, которые ради собственной безопасности оставили своих союзников. Все же он сообщил Мазепе, чтобы тот ожидал удобного случая, тогда его известят, как действовать дальше.

Поскольку Зеленский в январе 1708 г. прибыл в Батурин с ответом от Лещинского, становится понятным, о чем он вел разговоры с Мазепой в сентябре и чье задание выполнял. Посланца видел в Варшаве турецкий посол, которому Лещинский хвастался, что гетман будет помогать ему, когда Порта пришлет на помощь полякам орду. Однако польский король, вербуя союзников и убеждая Карла XII в необходимости скорее идти в поход на Москву, немного преувеличивал свою роль в восстановлении с помощью шведов великой Речи Посполитой.

10 октября 1707 г. при закрытых дверях в Киеве Мазепа[5] с полковниками, как передает в своем доносе Василий Кочубей свидетельство полтавского писаря, читали «Пакт Комиссии Гадяцкое», т.е. изучали договор о федеративном союзе с Польшей 1658 г.

Надвигалась война, и украинские правители изучали разные варианты дальнейшего развития событий. Но они не спешили определяться. Сам Мазепа говорил Орлику, что решающего шага не сделает до тех пор, «пока не увижу, с какою потенциею Станислав к границам украинским прийдет и якие будут войск шведских в государстве московском прогресса».

Зеленский, привезший на второй день после Рождества[6] 1707 г. в Батурин универсал Станислава Лещинского, «в яком он, – как вспоминал Орлик, – мужество и храбрость и отвага Войска Запорожского похвалял, расширением и примножением прав и вольностей обнадеживал и отческим сердцем под свою протекцию целый народ пригорнуть обещал», уехал в Винницу без письменного ответа, вероятно, с устным отказом касательно условий «протекции». Действительно, в этом документе было немало неясных мест. Польский король писал в нем, что пришло время «предрасполагать свой народ к собственной отчизне и оторванный под чужое и неведомое перед тем господство преславный казацкий народ отдавать под высочайшую опеку давних украинских господ, пресветлых польских королей». Лещинский «как польский король, правдивый и испокон веков пан Украины» обращался «к своим подданым, как милосердный отец к блудным сыновьям», чтобы по его призыву украинцы сняли с себя вражеское ярмо и возвращались «к давним свободам и вольностям и под родительское и дедичное господство польского королевства». Он, в свою очередь, обещал улучшить их положение «в совершенных и больших благополучиях, и как сыновей одной и нераздельной отчизны принять к общей матери Речи Посполитой в правах предоставленных, ужитках, безопастностях и всех вольностях на века утвердить». Подобные перспективы сменить одну зависимость на другую были малопривлекательными для украинской верхушки.

Лещинский пытался еще раз убедить Мазепу перейти на сторону шведского короля и вернуться под власть Речи Посполитой через посланца Тарла, который 9 июня 1708 г. прислал гетману свое письмо. 23 июля Мазепа ответил, что скептически оценивает предложенное, так как, дескать, польский король сам чувствует  себя при шведском дворе как невольник.

У шведов осенью 1708 г. не было ни одного конкретного договора с мазепинцами, обе стороны даже не успели договориться о согласовании действий[7]. Хотя Карл XII и знал через Лещинского о намерениях И. Мазепы порвать с Москвой, он и дальше проявлял пассивность в установлении с ним прямого контакта, что заставило осторожного гетмана, особенно в связи с доносом Василия Кочубея и утечкой информации из окружения польского короля, прекратить любые тайные попытки выяснить планы союзников или вести с ними какие-либо переговоры. В сентябре 1708 г. в письме к Карлу XII Лещинский даже допускал, что гетман с казацким войском выступит против них.

Раздел 20

 

АНТИГЕТМАНСКОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ СТАРШИНЫ

 

 

 

О доносе генерального судьи Василия Кочубея на Ивана Мазепу известно из многих источников, объясняющих его поступок стремлением разоблачить гетмана как предателя царя, доказать свою верноподданость Петру І и отомстить за «поругание» дочери Мотри. Тем временем внимательное изучение следственного дела, обстоятельств появления челобитной дают основания сделать несколько иные выводы относительно мотивации написания этого документа.

Осмелившись в августе 1707 г. послать в Преображенский приказ иеромонаха Спасского монастыря из Севска Никанора с устным донесением, что «гетман Иван Степанович Мазепа хочет великому государю изменить», Кочубей очень рисковал, имея в своем распоряжении обрывочные, легко опровергаемые доказательства для обвинения своего руководителя. На первый взгляд, он действительно написал донос «по семейной своей злобе». Однако конфликт между Кочубеями и Мазепой из-за Мотри разгорелся в 1704 г., т.е. за три года до написания доноса. После неудачного сватанья гетман никаким образом не вредил генеральному судье, более того, на время своего отсутствия в Батурине назначал его наказным гетманом, т.е. исполняющим обязанности гетмана. Первого января 1707 г. он был у него на именинах. В своем доносе генеральный судья повествовал о частых выпивках с гетманом в собственном доме или в гетманской резиденции. Иван Мазепа при этом высказывался откровенно, не скрывая личных антимосковских оценок тех или иных событий. Таким образом, он не считал Кочубея опасным человеком, который на склоне лет может выступить против него.

Кочубея и гетмана связывало долголетнее тесное сотрудничество, служба сначала у гетмана Петра Дорошенко, а затем у Ивана Самойловича. Первый сделал карьеру в гетманских канцеляриях (в 1681 г. назначен реентом). Второй – на различных военно-административных должностях в Чигирине и Батурине. Мазепа, как вытекало из свидетельств 1708 г., считал, что он «Кочубея с простаго канцеляриста прежде писарем енеральным, а потом судиею енеральным учинил, маетностями, денгами, честию и славою в войску Запорожском убогатил». Это действительно так. Уточним лишь, что генеральным писарем Кочубей стал все-таки в результате Коломацкого переворота 1687 г. как наиболее активный его участник. Длительное пребывание его в числе ведущих членов правительства гетманата неслучайно. Это был очень близкий гетману человек, много знавший о тайных планах казацкого вождя еще с 1689 – 1693 гг., обсуждавший с ним насущные проблемы. Если бы генеральный писарь принадлежал к оппозиционной партии еще в начале гетманства Мазепы, он утратил бы уряд, как немало представителей амбициозной старшины, уже после Коломака.

Сотрудничество между ними не всегда была безоблачным. По нашему мнению, неожиданное желание Кочубея в апреле 1700 г. пойти в отставку, а позднее его категоричный отказ отдать за гетмана дочь являются прямыми признаками большой осведомленности будущего доносчика относительно тайных радикальных замыслов Мазепы, стремления избегнуть ответственности в случае их провала. Если бы Мотря стала женой гетмана, то смещение И. Мазепы обернулось бы горем для всей большой семьи Кочубеев, имения которой были бы конфискованы. Именно перспектива сибирской ссылки и вынуждали Любовь Кочубей остерегаться Мазепы, дистанцироваться от него, препятствовать бракосочетанию дочери с сановитым вдовцом. Ведь о подобном выгодном браке мечтала не одна старшинская семья.

Иван Искра сообщил по этому поводу ахтырскому полковнику Федору Осипову важную деталь: «Теперь Кочубей, отбиваясь от судейства, чтоб ему не быть при гетманской измене, притворился больным и живет в имении своем Диканьке».

Что же побудило старого больного наказного гетмана начать рискованное дело? Месть? Стремление прислужиться Петру I ?

Ответы на эти вопросы кроются в признании на допросах по делу доноса бывшего полтавского полковника Ивана Искры:

«Слышал де он от Кочубея, что советовал он о том с миргородским полковником, со Апостоленком и с Чуйкевичем, с другим судьею, и что по извержению гетмана Мазепы, Миргородского полковника желали они учинить гетманом».

В свою очередь Кочубей также после пыток сообщил, что «предостерег меня от гетманской посылки миргородский полковник», т.е. последний позаботился о том, чтобы жалобщика не схватили по указанию Мазепы. Петр Яценко, отвозивший донос в Москву, назвал еще одного сообщника генерального судьи – Ивана Черныша. На очной ставке тот должен был подтвердить, что «царский указ (о реорганизации казацкого войска. – Авт.) крайне поруган и осмиян гетманом». Петр І и канцлер Головкин обратили внимание на эти детали следствия, в которых, собственно, и состояла вся суть, и требовали от гетмана заковать в кандалы миргородского полковника Данила Апостола, а также Ивана Черныша и отправить их для дальнейшего допроса в Москву. Мазепа привел весомые аргументы, чтобы не выполнять эти распоряжения. Понятно, ему невыгодно было расширять круг подозреваемых для допросов. Он не знал, что мог засвидетельствовать Кочубей. Если бы миргородский полковник подтвердил сказанное генеральным судьей, дело приобрело бы непредусмотренное для гетмана развитие, во время дополнительного следствия могли открыться другие детали, которые поставили бы Мазепу в безвыходное положение. Поэтому гетман стремился ограничить доступ к русским членам правительства важных свидетелей, ему это удалось. В частности, Иван Черныш (Черняк) был «взят и окован» и отправлен в Белую Церковь. Он был сыном генерального есаула (1673, 1676 – 1677), полтавского полковника (1680 – 1682) Леонтия Черняка. В 1692 – 1693 гг. уже занимал уряд полтавского полкового писаря, а с 1695 – полкового сотника. Командуя сотней, он в том же году принимал участие во взятии Казикермена. Став со временем военным канцеляристом, «также по царскому указу посылан был к солтану турецкому в Царигород и оттуда привез постановления тогда мирные договоры». В 1700 – 1703 гг. мазепинский сторонник упоминается как хозяин Гадячского замка, в 1705 – как «начальник казацкой». Приближенный гетмана, однако, в скором времени утратил благосклонность и покровительство последнего. Амбициозный старшина желал высшей должности, чем занимал. Он даже ездил в Москву и в Посольском приказе вопреки воле Батурина «домагался полковничества стародубского». Это разгневало гетмана.

В письме от 16 мая 1708 г. Головкину Мазепа выдвинул такую аргументацию, почему для допроса «его (Черныша. – Авт.) в Киев посылать не надобно»: «...Понеже он, Черныш, слуга мой дворовой, которой еще в то время, когда был у меня прикащиком, заслужил себя казнь, понеже он обличен был воровством, покрав у меня и деньги и кобылы войсковые, какие лицом отдал и сидел за то долго в заключении, а потом я, милосердствуя, свободил оного от оков и вину ему отпустил, но он, не благодарен того, посягал еще и на честь мою. А то мнет наитяжше, что не хочет воровства своего признать: многожды спрашивал по указу моему от писаря хорунжего и бунчюжного генеральных и дерзновенно ответствует, что готов на тайнах Божественных присягнути, что нигде никому ничего о гоноре моем не говорил и не писал и в помышлении того не имел». Как вытекает из написанного, гетман не только преуменьшил значение арестанта в старшинском окружении, а и охарактеризовал его как вора, не достойного большого внимания.

Такой же бездарью выступает по его оценке полтавский полковник (1696 –  1702) Иван Искра, который был женат на дочери полтавского полковника Федора Жученко Прасковье, сестре жены Василия Кочубея. Он, как сообщает гетман в письме от 1 мая 1708 г. следователям по делу доноса, «за инших гетманов мастерством кушнирским упразднялся, и не токмо сотником, но ни атаманом, ни войтом деревенским не был; а я его и полковником полтавским учинилем, и такожде маетностями, мельницами и собраниям многих скарбов в злоте и сребре и денгах удовольствовалем».

Подобного Мазепа не мог сказать о Даниле Апостоле. Миргородский полковник в 1707 г. уже в достаточной мере мог претендовать на гетманскую булаву. Авторитет 53-летнего полковника, с 1682 г. возглавлявшего Миргородский полк, на Гетманщине был довольно велик. Он принимал участие чуть ли не во всех военных кампаниях при Самойловиче, затем – при Мазепе. Благодаря его умелому руководству казаки в свое время взяли Казикермен. В 1701 г. Апостол в качестве наказного гетмана возглавил 17-тысячное казацкое войско, успешно потеснившее в Лифляндии шведов. И в 1704 и 1706 гг. он по приказу гетмана руководил украинскими полками в составе русских войск. Упомянутое выдвинуло его в лидеры в старшинской среде, которая вначале XVIII ст. желала радикальных перемен на территории Украины.

Верхушку Гетманщины беспокоили все более широкое наступление русского абсолютизма на казацкие вольности и права и вместе с тем послушное покорение Мазепы царской воле.

Перед началом 1707 г. украинская старшина фактически поставила гетману ультиматум. Миргородский полковник сказал ему: «Очи всех на тебя уповают и не дай, Бог, если тебе смерть, а мы останемся в такой неволе, то и куры нас загребут». Прилукский полковник Дмитрий Горленко прибавил: «Як мы за душу Хмельницкого всегда Бога молим и имя его блажим, что Украину от ига Ляцкого освободил, так противным способом и мы и дети наши во вечные роды душу и кости твои будем проклинать, если нас за гетманства своего по смерти своей в такой неволи зоставиш».

Ответ Мазепы на подобные предостережения не смог удовлетворить старшину. Об этом эпизоде так рассказывает в своем письме к Стефану Яворскому Филипп Орлик: «А когда таковыми переговорами часто ему Мазепе наприкралися, отказал им тыми словами: «Уже я до двору царского величества о таковых обидах и разорениях часто и многократне писал, и если вам угодно, зберите от себе до царского величества, или ты прилуцкий езжай, а я от себе с енералной старшины пошлю с тобою Орлика, и буду через вас до царского величества писать и чолом бить, чтоб права и волности наши ненарушимы были». Соизволили на то все, и надежды были, что он Мазепа обещанное исполнит. Но по неколиких днях предложил нам, будто он о той посылке до царского величества говорил и советовал с князем Димитрием Михайловичем Голицыном и будто его княжая милость ему говорил, что то дело царскому величеству не угодно будет, и если пошлешь, то и себе беду зделаеш и их погубишь».

Это объяснение никого не удовлетворило. Оно, в сущности, заставляло старшину смириться с процессами разрушения гетманата, преобразования его в обычную русскую губернию, занять наблюдательную позицию и плыть по течению, скорость которого определяли московские члены правительства.

Беспомощность гетмана в сдерживании московской экспансии вызывала оппозиционные настроения. Радикалы из старшинского круга желали риска и немедленных действий для освобождения украинского народа от навязчивого патроната Москвы.

Именно их настроения объединили ситуативные интересы вокруг личности миргородского полковника. Допросы в апреле-мае 1708 г. называют нескольких ключевых участников заговора – Кочубея, Чуйкевича, Апостола, Искру, Черныша. Но их, очевидно, было больше. Это можно понять из строк письма Мазепы к Головкину: «...Он (Апостол. – Авт.) человек заслуженный и от всех полковников старейший, имеючий повагу и любовь у всего войска, до того с генеральными особами як и с полковниками сприятился, понеже Ломыковский обозный и Чуйкевич судья и прилуцкий полковник близкие ему по сынах своих и по его миргородского полковника дочерях сваты, лубенский – дядя, нежинский – швакгер, и другие с им близки». Итак, претендент на гетманскую булаву мог свободно обсуждать со многими генеральными старшинами, своими родственниками, такую деликатную тему, как смещение Мазепы, не беспокоясь об измене. Вместе с тем этот семейный круг, инициируя отставку гетмана и согласовывая собственные действия, в лице Данила Апостола видел своего настоящего лидера.

Мазепа понимал, что Кочубей действовал не один. Заговорщики, как сообщал гетман следователем по делу, «имели надежду вероятия тому своему ложному оклеветанию, и были такой мысли и чаяния, что по доношению их лжеплетенном, сейчас мене всемилостивейший мой царь и государь, его Царское Величество, повелит взять; а они б то тут в Украине тым часом, учинивши бунт и возмущения, поставили себе, по желанию и намерению своем, инного гетмана».

Но сместить казацкого предводителя, а тем боле Мазепу, в верности которого официальная Москва не сомневалась, было не так просто. Оппозиционная старшинская группировка это прекрасно понимала. Предыдущие доносы и свидетельства касательно гетмана возвращались бумерангом на жалобщиков. И все же в 1707 г. стечение обстоятельств способствовало реализации старшинского недовольства. Из уже упомянутого письма Филиппа Орлика к Стефану Яворскому узнаем, что в апреле 1707 г. Мазепа прибыл в полевую резиденции царя в Жовкву, где 20 апреля состоялся военный совет. «Не знаю ж, – комментировал увиденное тогдашний реент генеральной военной канцелярии, – якое он там мел неуконтентоване, понеже по том совету ни на обед до царского величества не пошол, а ни у себе ничого через целый день не ел, и когда мы, старшина енералная по обыкновению в свое время тогож дня до его пришли, застали его велми сердитого, и ничего болш нам не сказал, кроме тых слов: «Если бы Богу так верно и радителне служил, получил бых наиболшое мздовоздаяние, а здесь, хотя бы в ангела пременился, не могл бых службою и верностию моею жадного получить благодарствия». Тое сказавши, велел нам одойти до своих кватер».

В ближайшие дни И. Мазепа был до глубины души возмущен Меншиковым, который без его ведома отдал приказ компанейскому полковнику Танскому выступать с полком на новое место дислокации.

Из приведенного можно сделать вывод, что позиции гетмана существенным образом покачнулись. Петр І и его свита уже не считались с ним с надлежащим уважением, игнорировали его мнение. В Жовкве, очевидно, речь шла о реформировании казацкого войска наподобие слободских полков, поскольку именно такой указ вскоре получил гетман. Мазепа немедленно отписал Головкину, что выполнить его не может, так как это приведет к волнениям в полках. Кроме того, тогда же без согласования с гетманом украинские города Киев, Нежин, Чернигов и Переяслав были выведены из Малороссийского приказа и переданы в подчинение Белгородскому разряду, которым руководил воевода Голицын.

Указ «устрашил и раздражил был всех полковников и старшину», – отмечает Орлик. Дальше он сообщает, что они «много роптали и часто собиралися до обозного енерального Ломыковського, а наипаче повседневно до полковника миргородского, у которого и о способах обороны своей советовали, и пакты Гадяцкие читали, якие тотже полковник миргородский с библиотеки Печерской взял был».

Недовольная старшина, как видим, взяла курс на получение для Гетманщины более самостоятельного статуса, пассивность и инертность Мазепы их уже не устраивали. А поскольку в Жовкве полковники и генеральная старшина убедились в том, как ухудшилось отношение к гетману со стороны царя и его окружения, смена лидера стало делом времени. Донос, жалоба как форма заявления оппозиции о желании перемен – типичная практика той эпохи. Другой узаконенной альтернативы не было.

Мазепа, чувствуя недовольство старшины, заявил им в те дни: «Когда хто есть межи вами, жебы в сие час смогл отчизну свою ратовати, то я тому уступлю». Недовольные не отважились сказать правду: трудно было спрогнозировать реакцию хитрого гетмана. Мазепа мог спровоцировать проявление чьих-то интересов, а потом безжалостно расправиться с оппозиционером. Миссия написать донос легла на генерального судью Василия Кочубея. Есть основания полагать, что заговорщики подтолкнули его к этому как человека, обижающегося на Мазепу за Мотрю, за препятствия, оказываемые гетманом в деле ее обручения с Семеном Чуйкевичем. В начале 1707 г. украинский правитель ревниво воспринял желание родителей его любимицы отдать ее замуж за сына реента генеральной военной канцелярии Василия Чуйкевича. Он фактически не дал согласия на их брак.

В марте 1707 г. Мазепа из-за непокорности генерального судьи подписал универсал, значительно ограничивающий имущественные интересы семьи Кочубея, в частности его тестя Жученко. «Донеслося нам ведати, что п. Федор Жученко, – сообщалось в нем, – значный товариш войсковый, одобравши наше рейментарское позволение на переселение нескольких людей из маетности своей Жуков в слободу Локощинскую, в милю от города обретающуюся, под тем претекстом людей многих значных, войсковых и посполитых, полтавских, до оной слободы, обнадеживанием вольностей, на житло звабляет. Также и п. Искра, значный товарищ войсковый, мимо волю и позволенье наше, поблизу своего дворца, прозываемого Трибовскаго, не поотдаль города Полтавы, между грунтами мескими слободу, – вольность на несколько лет оголосив, – осадил и многих значных людей из Полтавы козаков и посполитых, туда перевабил. Уважаючи пре то, мы тот их п. Федора Ж-Ка и п. Ивана Искры неслушный праву посполитому и нам, гетманови, противный, неуложный, самовольный и никогда еще в Малороссийской нашей отчизне небувалый поступок, же чрез тое самовольное слобод, мимо волю и указ наш, без ведома и позволенья нашого, для своих приватных пожитков и прихотей, осаживанье, не только явный и публичный наносится городу Полтаве в людях ущербок и в приходах меських убыток, но и в походах войсковых окажется малолюдствие, когда товариство полтавское, ухиляючись от службы войсковой для вольностей и свободнаго на сей час помешканя, оставивши жилища свои, туда, на слободу, попереходили: даем п. полковнику полтавскому полную мочь и власть и накрепко приказываем, чтоб таковых легкомысленных людей, которые убегаючи от повинностей, на те слободы уходят, не только переймал, грабил, забирал, вязеньем мордовал, киями бил, леч без пощадения вешати розсказовал. Тех же козаков и посполитых людей, которые, уже на помянутыя слободы перейдя, поселились, должен будет сам п. полковник со старшиною своею, туда съехавши, оттоль согнать на прежния их жилища и слободы те, неправильно поселенныя, уничтожить и впредь не допускать никому там селиться».

Автором последних угрожающих предупреждений, по мнению А. Лазаревского, был Филипп Орлик, интриговавший с бывшим полтавским полковником Жученко, так как в современной общественной практике подобные переселения на слободы так сурово не наказывались.

Сразу после помолвки Мотри с Семеном Чуйкевичем, в июне 1707 г., на Полтавщине стали насильно возвращать из слобод людей, переселенных Жученко. В письме из Ретиков от 21 июня этого же года генеральный судья просит сына Василия немедленно прибыть из гетманской столицы к нему, так как «имеем скорб немалую» из-за «гнева рейментарского». «В Батурине же так справишься, как мы Вам велели, – отмечал Кочубей, – в том надежны естесмо Ласки Божой». В Ретиках жил священник Светайло, посвященный в заговор, и срочный вызов сына, очевидно, поддерживавшего в гетманской столице контакты со старшинской оппозицией, имел для генерального судьи большое значение.

Кочубей и его жена, затаив обиду, прежде всего, за погром отцовских слобод, стали удобным инструментом в старшинской интриге. Послание в Москву монаха Никанора было, так сказать, пробным камнем в деле смещения гетмана. В случае провала миссии судья мог представить свидетельства допрошенного как лживые или преувеличенные, неправильно трактованные. Вероятно, именно поэтому монах беседовал в основном с его женой Любовью, которая очень эмоционально и с осуждением рассказала о правителе Украины и о его «изменнических» намерениях.

Вместе с тем Кочубей и его сообщники рассчитывали на подтверждение слухов об изменении отношения Москвы к гетману, а, следовательно, – о желательности акции, направленной на его смещение. Сам Мазепа чувствовал серьезную угрозу со стороны амбициозного царского фаворита Александра Меншикова, который благодаря усилиям русских дипломатов в конце 1706 г. получил в Жовкве диплом от австрийского двора на княжескую честь Римской империи, а 30 мая 1707 г. – титул князя Русского государства. В близком окружении гетман говорил после этого, что «Александер Данилович публичне о княжение себе черниговское просил, через которое стелет и готует путь до гетманства». Петр І в кампании 1706 г. будто умышленно подчинял казацкие войска Меншикову. О желании любимца царя стать правителем в Украине свидетельствовали как русские генералы, так и его поведение.

Устная информация из Батурина должна была заинтриговать Петра І и дать Меншикову и другим царедворцам козырь в руки для устранения нежелательного для них авторитетного лидера, с которым надлежало считаться во время внедрения административных реформ в Гетманщине. Их руками старшина стремилась расчистить путь для прихода к власти в Украине новой личности, а следовательно и пересмотра договорных условий 1687 г., внесения в них радикальных корректив, удобных Батурину. Неотвратимость шведского нашествия способствовала бы укреплению позиций украинской старшины в отношениях с русской властью. Кроме того, с новым гетманом, Данилом Апостолом, в благоприятных обстоятельствах можно было бы позаботиться о перспективах Украины как самостоятельного государства.

В связи с продолжительным отсутствием царя в Москве записанный устный донос монаха Никанора долго лежал без движения. Только в декабре с ним ознакомился царь. Поскольку в доносе не приводились какие-то конкретные факты «измены», а только чувствовалась обида на гетмана, Петр І не придал написанному значения. Он не был посвящен в интриги Меншикова (последний, кстати, тоже получил в феврале 1708 г. одну из копий доноса. – Авт.) и сразу определил адресованное ему обращение как очередную клевету на верноподданного гетмана.

Кочубей, не получив из Москвы ни одного сообщения о реакции царя, решил повторно послать от себя посланца. Им стал доверенный бывшего полтавского полковника Ивана Искры Петр Яценко.

В январе 1708 г. он передал царевичу Алексею главные пункты обвинений Кочубея: а) Мазепа имеет сношения с польским королем Лещинским об отрыве Украины от России и о подданстве Польше; б) как-то Мазепа ожидал приезда в Батурин царя Петра и своего ареста, поэтому приказал своим сердюкам: если начнется передряга в его покоях, стрелять в каждого; когда же приехал не царь, а член правительства Кикин, Мазепа распустил сердюков; в) он запугивает запорожцев царским намерением истребить их, чем подстрекает против царя. Другие детали «измены» генеральный судья, по свидетельству Яценко, должен был передать лично.

Расчет Кочубея на то, что его сигнал станет толчком к раскручиванию совместно с московским правительством маховика смещения гетмана, не оправдался.

Царю, во-первых, было не до Мазепы. Карл XII в конце 1707 г. уже начал свой поход на Московщину. 6 января следующего года Петр І выехал в Гродно, к которому приближались шведы. Беспокойно было и на Дону, и юге Украины, где разворачивалось восстание Булавина. Эти события, а также болезнь монарха (лихорадка) не содействовали врагам гетмана. Петр І извещал его 10 марта, что по этим причинам он «сие дело отложил было до свободного времени».

Во-вторых, даже повторные малоконкретные сообщения от приближенных Кочубея не содержали убедительных аргументов «измены». Обвинения общего характера лишь убедили царя, что генеральный судья интригует против гетмана. Определение Петром І доноса как клеветнического заставило следствие в соответствующем духе относиться ко всем 33 доносным пунктам, которые изложил письменно и подал Кочубей в Витебске. Расследование по делу фактически не проводилось. Мазепа также поспособствовал этому. Еще перед прибытием генерального судьи к царскому правительству 24 февраля 1708 г. из Фастова было отправлено к царю гетманское посольство в составе только что назначенного стародубского полковника Ивана Скоропадского, полковых судей Ивана Романовского,Ивана Карла и канцеляриста Данила Болбота. Доверенные люди Мазепы ехали не с пустыми руками. Как сообщалось на Бендерской комиссии, гетман «по делу Кочубея дал царю 2000, Головкину 1000, Долгорукову 600, Шафирову 500 дукатов».

Материальное поощрение Петра І и придворных, похоже, существенным образом повлияло на ход следствия. Так, Василий Чуйкевич, информировавший своего свата о тайных сношениях Мазепы в Киеве с поляками и подозрительных разговорах последнего с ними, даже не вызывался (как и Апостол) в Витебск.

Поняв, что следователи гнут свою линию и фактически стали в защиту гетмана, генеральный судья отступил и взял вину на себя.

Не зная о ходе расследования, опасаясь разоблачения и ареста, И. Мазепа принимал дополнительные меры для удержания своей власти. В феврале-марте 1708 р., чтобы спутать планы доносчиков, он задобрил ряд старшины назначениями на ответственные должности. Реенты генеральной военной канцелярии Филипп Орлик и Василий Чуйкевич становятся соответственно генеральным писарем и генеральным судьей. Киевским полковником он назначает Федора Коровченко, а стародубским – Ивана Скоропадского.

Приблизительно в конце апреля или в начале мая генеральный обозный Иван Ломыковский, полковники Апостол, Горленко и Зеленский после получения от царя депеши, что доносчикам «никакая вера не подастся», обратились к гетману с просьбой, «чтоб и о своей и о общой всех целости промышлял, обещая, при его достоинстве и при обороне прав и волностей войсковых до крове стоять, и в наиболшом несчастю не отступать его, яко вожда и рейментара своего». Старшиной была составлена присяга, которую гетман лично отредактировал. В Белой Церкви они присягнули ему «с целованием креста и Евангелия святаго», а он – им. Как видим, старшина, смирившись с действительностью, решила продолжить начатое дело, подстрекая Мазепу действовать активнее.

Гетман, которого они подозревали в трусости, в переломный момент выбора в октябре 1708 г. в гневе показал им универсал Станислава Лещинского, письма канцлера Яблоновского, подканцлера Великого Княжества Литовского Щуки, удостоверяя этим, что он вел тайные сношения о будущем Украины задолго до прихода шведов. Грубость и недовольный тон Мазепы при обсуждении с полковниками вопроса об отходе от Петра І («...а для чого Вам о том прежде времени ведать? спуститеся вы на мою совесть и на мое подлое розумишко, на котором вы не заведетеся болш»; «вы не советуєте, токмо в мне переговоруете, бери вас черт!») указывают не только на напряженность ситуации, а и на то, что гетман уже знал из депеш Головкина имена главных заказчиков доноса Кочубея.

1708 г. объединил радикалов и великого конспиратора. Личные обиды, выяснение отношений гетмана отошли на задний план ради интересов Украины.

Ожидаемая отставка Мазепы не состоялась. Вместо этого по приказу царя 14 июля 1708 г. в Борщаговке Кочубея и Искру казнили[8] . Трудно согласиться с мнением, что это были «жертвы Мазепы». Генеральный судья и бывший полтавский полковник, по нашему мнению, стали жертвами инициаторов смещения гетмана, иллюзий относительно переоценок вероятности таких изменений.

Категоричная мысль историка Я. Тинченко, что «в гибели украинского государства Ивана Мазепы было также виновно увлечение гетмана шестнадцатилетней[9] девушкой» – эффектная, но не отвечает действительности.

Не донос Кочубея стал детонатором организации антимосковского восстания в Украине, а грубое наступление московского абсолютизма на украинскую автономию. Гетман, обеспокоенный будущим украинцев, посылал тайных уполномоченных к Лещинскому и шведам еще во второй половине 1707 г. Генеральный судья давал показания о Мазепе на допросах лишь в апреле следующего года. Ко всему прочему выступление против Москвы планировалось, готовилось и организовывалось еще раньше. Оно было своеобразным планом-максимумом всей жизни Ивана Мазепы и многих его соратников.

Донос, а еще вернее – следствие относительно него, лишь усложнило реализацию этого замысла, фактически вынудило гетмана принимать судьбоносное решение в условиях, когда обстоятельства складывались не в пользу стратегического плана. Но если бы в 1708 г. Мазепа остался союзником Петра І, то имя гетмана упоминалось бы в другом контексте. Гибель Батурина надолго отняла надежду на создание самостоятельного государства.

Вместе с тем выступление мазепинцев показало Московии, что Украина – не губерния, в которой можно править губернаторами. Это – край, в котором уважают свободу, традиции и берутся за оружие, когда уничтожаются права людей.

Царизм неслучайно отважился ликвидировать автономное устройство в Гетманщине не в 1708 – 1710 гг., как намечалось, а лишь в конце XVIII ст. В этом хотя и небольшая, но победа мазепинцев.

 

Раздел 21

 

РЕШАЮЩИЙ ШАГ

 

Утром 24 октября 1708 г. Мазепа в последний раз видел Батурин, который покидал после напряженной ночи, прошедшей в выяснениях обстановки, подготовке важных распоряжений. Важнейшим из них было не пускать московское войско в гетманскую резиденцию.

Переправившись с полками через Сейм, гетман будто сбросил с себя многолетнее бремя предыдущей постылой жизни высокопоставленного лакея царского режима. Еще в субботу, 23 октября, он вел с Александром Меншиковым двойную игру: выслал вечером навстречу ему под Мену русского полковника Ивана Анненкова с письмом о своем новом местопребывании. На самом деле же ему не нужен был в последние минуты нежелательный свидетель. На день-два гетманская тактика помешала высшему русскому командованию разобраться в ситуации.

Выступление из резиденции без предупреждения в направлении шведского войска, в общем, завершило реализацию тайного многолетнего замысла Ивана Мазепы. Судьбоносный шаг в жизни украинского народа не был «личной» авантюрой гетмана, как писали об этом отдельные историки. Даже в Коропе Мазепу не покидают сомнения. Пойманный царскими церберами Андрей Войнаровский свидетельствовал на допросе 25 ноября 1716 г., что в этом городке «гетман тогда размышлял, идти ли ему к королю, или оставить это намерение. Полковники и Орлик были раздражены этим, укоряли его, что когда уже имеете намерение, то и делайте».

События октября 1708 г. разворачивались не по сценарию, о котором мечтал Мазепа. «Албо ж я дурак прежде времени отступать (от царя. – Авт.), – говорил он в 1707 г. Орлику, – пока не увижу крайне нужды, когда царское величество не доволен будет, не токмо Украины, но и государства своего, от потенции шведской оборонить». Решающая битва не состоялась. Шведская армия терпела нужду, была рассеяна и не нанесла поражение россиянам. Неожиданное решение Карла XII идти в Гетманщину вообще меняло ситуацию не в лучшую сторону для украинцев, территория которых попадала в пучину военного противостояния. Неслучайно, узнав о том, что Карл XII повернул в Украину, Мазепа горячо воскликнул в кругу своих единомышленников: «Дьявол его сюда несет! Все мои интересса превратит, и войска Великороссийские за собой внутрь Украины впровадит на последнюю оной руину и нашу погибель!» Вынужденным такое решение было и для Карла XII, который перед тем планировал идти прямо на Москву. На выжженных русской армией территориях шведское войско оказалось в безвыходном положении – начался голод. 11 сентября 1708 г. возле села Старищи Карл XII, который по обыкновению не совещался с ближайшим окружением, удивил подчиненных вопросом: куда идти?

«Король однажды вошел в мою палатку и сказал, чтобы я посоветовал ему, каким образом подвинуть дальше армию, – писал в своих воспоминаниях генерал-квартирмейстер Гилленкрок. – Я ответил: «Не зная плана вашего величества и начерченной вами дороги, я не могу сообщить и свое мнение». Король ответил, что у него нет ни одного плана».

По совету Гилленкрока войско повернуло в Северский край. Имеем еще одно важное доказательство недостаточной согласованности действий между шведским королем и гетманом. Главный королевский министр граф Пиппер, попавший в плен после Полтавы, в своих записках рассказывает, как его допрашивал сам царь. «...Спросил меня Е.Ц.В. (Его Царское Величество. – Авт.), не Мазепа ли дал повод для того, чтобы мы повернули наш марш и пошли дорогой на Украину? – читаем в его воспоминаниях. – Я уверил, что мы с ним не имели никакой, ни малейшей переписки до того времени, как мы пришли так далеко в Украину, что Е.К.В. стоял ему почти над загривком... и он поддался Е.К.В. Царь: «Вы разве через Поляков достали от него реквизицию, чтобы идти на Украину?» Я: «Нет, сие еще меньше: Мазепа был нам целиком незнаком до той поры, когда он при названной местности прислал нам своего посла и через него предложил Е.К.В., что хочет поддаться Е.К.В.»

Не содействовали успеху мазепинцев и шведов и другие обстоятельства: по приказу царя, начиная с апреля, гетман отсылает в Польшу Киевский, Гадячский и Белоцерковские полки (5000 казаков), летом в Литву и Белоруссию – Стародубский, Черниговский, Нежинский и Переяславский (в Литву пошли 4500 городовых казаков и 1600 компанейцев, в Белоруссию – 3000 казаков). Полтавский полк еще не вернулся с Дона. Не выполнять указаний Москвы, когда было предано огласке дело с доносом Кочубея, а войско шведов было далеко, гетман не мог. Итак, военные подразделения Гетманщины одно за другим становились под московские флаги и выполняли самую черную работу согласно планам царского командования.

Объективно обстоятельства складывались так, что, несмотря на упомянутые неблагоприятные для восстания условиям, партия заговора против Петра І уже заработала в полную силу и не могла отступить от намеченного. Генеральная старшина еще в Борзне советовала гетману, «дабы немедленно до короля шведского посылать с прошением о протекции». В условиях деятельности разветвленной сети царских агентов-доносчиков дальнейшее пребывание в неопределенности с четко проявленной антипетровской позицией могло привести к тяжелым последствиям. Руководящая верхушка Гетманщины в октябре 1708 г. жила так настороженно-напряженно, что любой словесный намек, приказ из царской резиденции воспринимала как происки, хитрость, как разоблачение их замысла. Даже расширить круг собеседников для них было проблематично. Не могли приверженцы Мазепы и открыто объявить мобилизацию. Русские гарнизоны и войска на территории Гетманщины быстро бы помешали этому. Итак, однажды заявив о выступлении против Петра І, полковники желали конкретных действий. Они жаждали восстать против Москвы, а не быть при ней, ожидая неожиданных репрессий. Их давление, бесспорно, стал решающим в принятии решения Мазепой. Но не только. При всех трезвых расчетах у гетмана как украинского вождя фактически не было другого выбора. Петр І своим жестоким отношением к людности на территориях, к которым приближался Карл XII, не мог не вызвать у патриота своей земли антипатии и недовольства. Сначала по приказу царя были сожжены белорусские села. Шведское войско продвигалось по выжженной территории, у него заканчивалось продовольствие.

«Голод в армии растет с каждым днем,.. – писал в сентябре шведский участник похода. – Как же мы будем существовать в этой ужасной пустыне?» Французский посол в Польше Безенвальд 17 сентября 1708 г. получил сообщение из армии: «Царь приказал при нашем приближении сжигать [все]...» В тот день шведский перебежчик Нейман свидетельствовал, что подразделения армии Карла XII «шли все по местам горелым».

Еще 9 августа 1708 г. Петр І прислал Николаю Инфлянту указ: «Ежели же неприятель пойдет на Украину, тогда иттить у одного передом и везде провиант и фураж, такоже хлеб стоячий и в гумнах или житницах по деревням (кроме только городов), Полской и свой леса жечь не жалея и строения перед оным и по бокам, также портить, леса зарубать и на больших переправах держать по возможности. Все мельницы такожь жечь, а жителей всех высылать в леса с пожитками и скотом в леса... А ежели где поупрямитца вытить в леса, то и деревни жечь. (...) Также те деревни, из которых повезуть, жечь же».

Первыми запылали села Стародубщины. Как сообщал 12 октября 1708 г. Федор Бартенев, «деревни и мельницы кругом неприятеля все палили».

Казаки Нежинского, Лубенского и Переяславского полков, увидев это, стали убегать вместе с мирным населением.

Изгнанным из сожженных сел жителям не оставалось ничего другого, как, узнаем из донесения того же Ф. Бартенева, «собрася компаниями» в лесах и, конечно, считать своим врагом шведов, из-за прихода которых они попали в такое затруднительное положение.

Военный совет русского командования принял решение в случае возможного отступления уничтожить огнем даже городок Почеп.

Пылали по царскому приказу села и местечки и на другой стороне Украины. 26 октября 1708 г. русское войско выпалило казацкий Донецк! «...И их, воров, - читаем в «Своде боевых реляций», – многих побили и покололи, а которые, виддя свою погибель, бросались в реку Дон вплавь, многие потопли, а вторых на плаву пристреливали». Подавляя восстание под предводительством украинского бахмуцкого атамана Кондрата Булавина, московское войско сожгло перед тем Бахмут (ныне Артемовск Донецкой области), Тор (ныне Славянск Донецкой области) с 7 тысячами населения, несколько сот хуторов, поселений украинских и русских казаков. Причем, как написал в своих воспоминаниях главный каратель, лейб-гвардии полковник Василий Долгорукий, той порой «побито и перевешено» свыше 28 000 жителей этих краев.

Многочисленные беженцы из Белоруссии и юга Украины посеяли на Гетманщине панические настроения. На севере Черниговщины, в Горске, 21 октября 1708 г. Меншиков высказал царю свое удивление: «Здешнего Черниговского полку толко с полтараста человек здесь мы изобрели, и то ис последних, а не старшин почитай никого не видим, а которой и появитца, да того ж часу спешит до двора, чтоб убратца и бежать». До Батурина, как свидетельствовал на допросе пойманный драгунами канцелярист Александр Дубята, дошли слухи о сожжении Мглина, Березны, Мены и других «знатных» местечек.

Таким образом, нашествие войск Карла XII из Белоруссии в Украину, вызванное голодом и сожжением сел и городков в направлении его движения, обрекало на разрушение и Гетманщину. Следствия этой руины с чьей-либо победой (или Карла XII, или Петра І) стали бы фатальными для Украины. Фактически она была бы стерта с лица земли. Если бы Мазепа послушно исполнил приказ Петра І и пошел с Прилукским, Лубенским, Миргородским и компанейскими полками на соединение с русским войском, он бы стал не только молчаливым свидетелем выжигания родного края, но и соучастником этого преступления.

25 октября гетман переправляется через Десну в 4 – 5 километрах от Коропа, возле села Оболонье. С ним были его единомышленники: генеральный обозный Иван Ломыковский, генеральный судья Василий Чуйкевич, генеральный писарь Филипп Орлик, генеральные есаулы Михаил Гамалия и Дмитрий Максимович, генеральный бунчужный Федор Мирович, генеральный хорунжий Иван Сулима; полковники: миргородский – Данил Апостол, прилукский – Дмитрий Горленко, лубенский – Дмитрий Зеленский, киевский – Федор Коровченко, компанейский – Игнат Галаган, сердюцкий – Яков Покотило; писари: Яков Гречаный, Михаил Ломыковский, Иван Максимович; племянник Андрей Войнаровский, канцелярист Антонович и другие.

На другой берег Десны Мазепа якобы взял с собой лишь 1208 человек из старшины, компанейцев и казаков. Так свидетельствовал пойманный позднее запорожский атаман Тимофей Полугер[10], которого Мазепа отрядил с письмом к Ивану Скоропадскому. На допросе он указал, что с гетманом переправилась часть полков Кожуховского, Андрияша и Галагана, численностью не более тысячи казаков, и свыше 200 казаков из Прилукского, Лубенского и Миргородского полков. Это сходится со свидетельством на допросе сотника Прилукского полка Корнея Савина, определившего силы Мазепы «с 3 полки, кумпанщики и их прилуцкого полку сотников 9 человек, а у каждого сотника по 9 человек казаков, и других полков сотники и казаки были же, а сколько человек не ведает». В «тысячи с полторы» оценивает мазепинскую гвардию «Журнал или Поденная записка... Петра Великого» (1708).

Русская историография уже с момента переправы Мазепы через Десну констатирует его поражение, мол, казаки, поняв, куда идут, сразу разбежались. И для аргументации использует неточные путаные расчеты – показания более поздних свидетелей, в основном со шведской стороны. На самом деле, как показывают и те, и другие свидетельства, Мазепа имел 5 – 6 тысяч сабель, но (!) под Коропом. Об этом, очевидно, была проинформирована шведская сторона. Переправлять их с лошадьми на одном пароме на другой берег реки не было никакого смысла. Ведь еще из Борзны навстречу Карлу XII отправился посланец от Гетманщины Иван Быстрицкий с сообщением о том, что шведское войско со многими паромами ожидает возле Макошино, т.е. на батуринской стороне.

Переправа 1200 старшин, компанейцев и казаков, очевидно, и так заняла 25 октября весь день. Остальная часть войска не была оставлена на произвол судьбы: обеспечив охрану гетману и старшине, по приказу командования она возвратилась  в Батурин. Теперь охрану Мазепе мог предоставить и Карл XII. Еще 25 октября, когда в Батурин приезжал Меншиков, в крепости не было Прилукского, Миргородского и Лубенского полков. А уже во время осады гетманской столицы – 31 октября – 2 ноября – они находились в составе гарнизона.

На втором берегу Десны, как повествует «История Русов», гетман произнес перед войском пылкую речь, в которой изложил основные причины, почему они сегодня должны действовать именно так, а не иначе. Пересказ ее неизвестным автором, в общем, довольно удачно передал патриотический дух замыслов Ивана Мазепы, искренность его намерений:

«Мы стоим теперь, братия, между двумя пропастями, готовыми нас поглотить, если не изберем пути для себя надежного, чтобы их обойти. Воюющие между собой монархи, которые приблизили театр войны к границам нашим, до того обозлены один на другого, что подвластные им народы терпят уже и еще перетерпят бездну бедствия неизмеримую, а мы между ними есть точка, или цель всего несчастья. (...) Жребий держав тех определила заведомо судьба решиться в нашей отчизне и на глазах наших, и нам, видя угрозу тую, что собралась над головами нашими, как не помыслить и не подумать о себе самых? Мое соображение чуждо всем страстям и вредным для души замерам есть такое: когда король шведский, всегда непобедимый, которого вся Европа уважает и боится, преодолеет царя русского и разрушит царство его, то мы, по воле победителя, неизбежно причислены будем к Польше и отданы в рабство полякам и на волю его создания и любимца, короля Лещинского; и уже здесь нет и не будет места договорам о наших правах и привилегиях, да и предыдущие на то договора и трактаты сами собой отменятся, так как мы, естественно, посчитаны будем как завоеванные, или оружием подчиненные, итак, будем рабы неключимые, и судьба наша последняя будет хуже первой, которую предки наши от поляков испытали с таким горем, что и самое упоминание о ней ужас нагоняет. А если допустить царя русского выйти победителем, то уже лихой час придет к нам от самого царя того... Видели вы и следствия деспотизма того, которым он истребил многочисленные семьи наиболее варварскими наказаниями за вины, стянутые клеветой и вынужденные тиранской пыткой, что их никакой народ терпеть и вытерпеть не годен».

 

Гетман рассказал казакам о договоренности, которую уже якобы заключил с Карлом XII: «...выпросил у него нейтралитет (выделение наше. – Авт.), то есть не должны мы воевать со шведами, ни с поляками, ни с великороcсами, а должны, собравшись военными силами нашими, стоять в надлежащих местах и оборонять собственную отчизну свою, отбивая от того, кто нападет на нее войной, о чем сейчас мы должны объявить государю».

Эта важная деталь в планах гетмана подтверждается еще одним подлинным документом. Узнав о сожжении Батурина, как вспоминает Орлик, Мазепа сказал, что планировал привести шведское войско в свою резиденцию и там «писать до царского величества благодарственный за протекцию его лист и в нем выписать все наши обиды преждние и теперешние, прав волностей отятие, крайнее разорение и предуготованную всему народу пагубу, а наканец приложить, что мы как свободни под высокодержавною царскаго величества руку для православного Восточнаго единоверия приклонилися, так, будучи свободным народом свободни теперь отходим, и за протекцию царскому величеству благодарствуя, не хочемь руки нашей на кровопролитие Христианское простирать, но под протекцию короля шведского совершеннаго нашего свобождения будем ожидать, которое он... надеялься не войною, но покоем, через трактат получить, и будто хотел короля шведского всякими способами до тогож с царским величеством покою преклонять».

Итак, гетман задумывал бескровное обретение Украиной независимости. Он понимал, что этот путь наиболее выигрышный и положительно будет воспринят людностью. Основное содержание этой речи по пересказам свидетелей воссоздал в своем дневнике участник похода Даниэл Крман:

«Царь, мол, все их вольности нарушил: наслал в казацкие крепости московское войско, каждый год требует большее количество коней, отказывается выдавать казакам обещанную плату... Наоборот – от шведского короля,  пребывающего весьма далеко, их вольностям ничего не угрожает. Можно даже думать об их расширении. Король Карл тщательно соблюдает свое королевское слово, их не будет хотеть оставить, поскольку примут его подданство. Он до сих пор постоянно побеждает, а он – Мазепа – уже на пороге смерти, но хочет все свои силы и всю свою кровь пожертвовать на спасение своей Казакии. После этого все с большой ответственностью присоединились к воле своего воеводы и, дав присягу молчания, отошли».

Хотя расстояние от Оболонья Коропского района до Горок, где разместилась шведская штаб-квартира, составляет приблизительно 50 километров и его можно преодолеть конным ходом за 1 – 2 дня, первая встреча Ивана Мазепы с Карлом XII состоялась лишь 29 октября, т.е. через четыре дня после переправы.

Причины этого промедления, по нашему мнению, опровергают обвинение Мазепы в предварительной постатейной договоренности с Карлом XII. Получив от гетмана и старшины послание без подписей о том, что шведское войско ждут возле Макошино, король не спешил на соединение с украинцами. Его не могло не насторожить неожиданное появление возле указанного места корпуса Александра Меншикова. Может, Мазепа коварно заманивает шведов в ловушку? Донесения разведки, бесспорно, способствовали возникновению подобных подозрений.

Продвижение незначительной части гетманского войска в направлении на Орловку, т.е. в сторону от Горок, также доказывает, что Мазепа не знал точно, где расположена штаб-квартира Карла XII.

Два командира шведских драгунских полков – Гильем и Гилленштерна, на переговоры с которыми гетман послал генерального обозного Ивана Ломыковского и генерального писаря Филиппа Орлика, были удивлены появлением в их расположении гетманцев и сначала заподозрили в этом какие-то вражеские происки.

Насторожила полковников и нейтральная позиция, которую заняли мазепинцы, когда 26 октября на шведские полки напало русское подразделение. Казаки не приняли участия в отражении атаки. Это опять-таки подтверждает предварительные намерения Мазепы и его подчиненных: обойтись без кровопролития.

Все это, ясное дело, не ускоряло встречу между двумя вождями. Шведская сторона выжидала и хотела убедиться в искренности намерений Мазепы. К сожалению, это промедление сыграло роковую роль. В заметках шведского полковника Гилленштиерны находим такие справедливые строки: «На вышеупомянутых квартирах (в ожидании встречи с Карлом XII. – Авт.) простоял полководец со своими людьми два дня, пока не добрался к королю, что было для нас большим несчастьем, так как враг таким способом выиграл время, атаковал столицу Украины».

Шамбелян Карла XII Адлерфельд в своем дневнике оставил запись торжественного приема королем Мазепы. Он сообщил, что гетмана сопровождала старшина и около тысячи казаков. Перед ним несли знаки его чести: бунчук и гетманскую булаву. Мазепа произнес на латыни «короткую, но выразительную» речь. В ней он просил «принять казаков под свою защиту и благодарил Бога за то, что король решил освободить Украину от московского ига».

Детализируют основные моменты речи другие свидетели. Так, шведский хорунжий Пэтрэ в своем дневнике записал: «Он просил милости у его Королевского Величества, чтобы сей захотел пожаловать жителей Украины и не проливать свой гнев над ней ни над ним самим за то, что вплоть до этого времени был нашим врагом». Другой шведский участник похода, Вэйгэ, отмечал: «Просил очень покорно, чтобы король не проливал своего справедливый гнев, до которого довело тиранское поведение россиян, на сей край и его жителей, учитывая то, что они до сих пор шли под вражескими хоругвями не по своей воле, а только принужденные к тому московским ярмом».

Из этих документальных сообщений узнаем, что Мазепа, который «высказывался с таким умом и искусством», очень понравился Карлу XII. Король разговаривал о важных делах с гетманом с утра до обеда. Затем для него, старшины и даже казаков были накрыты столы. Так образовался союз между Карлом XII и украинцами. Союзнический договор между Украиной и Швецией был заключен в те дни в Горках на Новгород-Северщине. Оригиналы его не сохранились. До нас дошли только копии договорных статей 1710 – 1711 гг., а также рукопись Филиппа Орлика «Вывод прав Украины», найденный историком Ильей Борщаком и опубликованный в 1925 г. во Львове. В нем также помещен текст соглашения между Украиной и Карлом XII:

«1. Е.К.В. обязуется оборонять Украину и присоединенные к стране казаков земли и немедленно выслать туда для этого вспомогательные войска, когда будет  потребность и когда помощи этой будут просить князь и Сословия. Войска эти, вступая в страну, будут под командой шведских генералов, но во время операций на Украине Е.К.В. доверит управление ими князю и его преемникам и это будет длиться до тех пор, пока Украина будет нуждаться в том войске, которому Е.К.В. будет выдавать жалованье, а казаки будут поставлять хлеб и продовольствие.

2. Все, что будет завоевано из бывшей территории Московщины, будет принадлежать на основании военного права тому, кто этим завладеет, но все то, что, как окажется, принадлежало когда-то украинскому народу, передастся и задержится в украинском княжестве.

3. Князь и Сословия Украины, согласно праву, которым до сих пор пользовались, будут запрятаны и удержаны на всем просторе княжества и частей, присоединенных к нему.

4. Иван Мазепа, законный князь Украины, никаким способом не может быть нарушен во владении этим княжеством; по его смерти, которая – будем надеяться – не наступит еще долго, Сословия Украины спрячут все вольности согласно своим правам и старинным законам.

5. Ничего не изменится в том, что до сих пор указано, относительно герба и титула князя Украины. Е.К.В. не сможет никогда присвоить этот титул и герб.

6. Для большего обеспечения, как настоящего договора, так и самой Украины, князь и Сословия передадут Е.К.В. на все время, пока будет длиться эта война, а с ней и опасность, некоторые из своих огородов, а именно: Стародуб, Мглин, Батурин, Полтаву, Гадяч».

По всем признакам это настоящий документ, который был разработан 29 – 30 октября 1708 г. в Горках. 30 октября Мазепа писал Ивану Скоропадскому, что в Горках Карл XII «нас утвердил и заверял своим некогда не меняющимся королевским словом и данной на письме асекурациею»[11] . 30 октября Мазепа приказал Скоропадскому сдать шведам Стародуб, уничтожив московский гарнизон. Батурин еще не был сожжен, таким образом, это вполне отвечало действительности конца октября. Отголосок упомянутого договора встречаем в русских источниках, опубликованных Бутурлиным в 1821 г.: «Гетман Мазепа обязуется принять Его Величество Короля Шведского в Северскую область, в которой он есть главным начальником, и передать ему Стародуб, Новгород-Северский, Мглин, Брянск и другие все крепости северские».

Р. Млиновецкий считает, что в 1708 г. «от старшины было, бесспорно, не скрыто то, как обстояло дело», а потому упомянутое «соглашение стало позднее известным» Орлику. На самом деле это не так. Еще во время Бендерской комиссии в 1709 г. близкие гетману люди в письме к Карлу XII писали: «Знаем-то хорошо, что принять опеку св. королевского маестата вынудило ясновельм. гетмана Мазепу желание, чтобы руський народ скинул московское ярмо и был свободным» (выделение наше. – Авт.). Независимость Украины как главное условие – такой была основа военного союза мазепинцев и шведов. В присяге гетмана, цитированной на той же комиссии, речь идет о том, что он считал своей «обязанностью из своей сыновьей любви к этой отчизне, матке нашей, и из повинности своего гетманского правительства против врагов москалей за добро отчизны в охране законов и свобод восстать (выделение наше. – Авт.), всеми способами и средствами обороняться и соединенными силами св. королевского маестата Швеции и Запорожского Войска, не щадя своего состояния, здоровья, жизни и последней капли крови, воевать с москалями так долго, пока не освободится наша малороссийская отчизна и запорожское войско от деспотического московского ярма и наши законы и свободы с увеличением не возвратятся к давнему состоянию» (выделение наше. – Авт.).

Но старшина расспрашивала в Бендерах Карла XII не об условиях договора. В обращении к шведскому королю они писали, что «до этих пор неизвестны нам скрытые мысли и тайные намерения того самого нашего гетмана: на каких основаниях начал он воздвигать это большое здание, при каком строе хотел поставить нашу родину, освободив ее от московской неволи и тиранства, и какими законами задумывал скрепить незыблемость Запорожского Войска? Поэтому Запорожское Войско обращается с просьбой к св. королевского маестату открыть ему намерения упомянутого нашего гетмана относительно него, если он раскрыл их св. королевскому маестату и касательно них уверил его королевский маестат».

Как видим, здесь говорится, прежде всего, о возможных планах Мазепы относительно устройства независимой Украины. Во время неудачной войны разговоры об этом, очевидно, в его ближайшем окружении еще не велись. Тогда решалась основная проблема: получение свободы. К сожалению, Мазепа не дожил до того дня, когда его единомышленники создали первую Конституцию Украины, документ, по которому должен был жить украинский народ в независимой стране.

Раздел 22

 

ПЕРВАЯ КРОВЬ

 

 

 

Меншиков собирался 23 октября ехать в Борзну к «умирающему» Мазепе, но, прибыв днем позже в Мену, с удивлением узнал о том, что больной гетман уже в Батурине. Весть об этом привез полковник Анненков, которого хитро отрядил от себя Мазепа с поручением «объявить про свой приезд» в гетманскую столицу, чтобы тот не видел подготовки гетманского войска к переходу на сторону Карла XII.

Меншиков сразу приказал полковнику направить в Батурин посыльного с сообщением о своем приезде. Внезапный побег из штаб-квартиры русского корпуса в Горске племянника гетмана Андрея Войнаровского, а теперь неожиданный переезд Мазепы из Борзны в гетманскую резиденцию насторожили князя. Его охватило предчувствие чего-то плохого.

Прибыл в Мену и встревоженный непонятной ситуацией в Гетманщине киевский губернатор Дмитрий Голицын. В ночь с 24 на 25 октября они вдвоем переправились через Десну и поехали напрямик в гетманскую столицу. В обеденную пору, подъехав к стенам города, царские сановники окончательно убедились в том, что с ними затеяли какую-то опасную игру.

«...А при Батурине токмо Анненков полк нас встретил, – информировал Меншиков царя. – А сердюки все, также и прочие тутошние жители, убравшись, в замок засели, и, розметав мост, стояли по городу в строю з знамены и с ружьем и с пушками, к которым посылал я полковника Анненкова ради розговору, для чего так с нами, яко с неприятелями, поступают. И его, полковника, в город не пустили, також и к нам из города никого не выпустили; а отвечали з города, что чинят они по указу. И видя мы такой их злой поступок, вскоре от Батурина поехали до Короба (Коропа. – Авт.), где чаяли его, гетмана, застать». По документальным данным, едя от Батурина вдоль Сейма, Меншиков и Голицын получили важную информацию сначала в Обмачеве – от казака Семена Соболевского, а затем в Новых Млынах – от канцеляриста мазепинской канцелярии Семена Боровского и его младшего брата Михайловского, что «прежде все обявилем о его зменника Мазепы за Десну, к шведу, отшествию». Об этом узнаем от самого Боровского, который написал, будучи уже бахмачским сотником, прошение о надлежащей благодарности ему за «верность». Очевидно, упомянутые сообщения были на то время довольно осторожны, без оценок, и касались лишь маршрута движения гетманского войска.

Все же они дали основание Меншикову сделать неутешительные выводы. «И через сие злохитрое его поведение за истинно мы признаваем, – подытожил он 26 октября в своем рапорте Петру І, – что, конечно, он изменил и поехал до короля швецкого, чему явная есть причина и то, что племянник его, Войнаровский, будучи при мне в прошлой пяток, то есть в 22 день сего октября в самую полночь, без ведома и с нами не простясь, к нему уехал». К этому выводу Меншикова подталкивало и то, что в поход гетман не взял с собой ни одного русского полка.

После отправления рапорта царю, драгуны поймали гонца прилукского полковника Дмитрия Горленко. При нем было письмо, адресованное в Прилуки полковому судье,  замещавшему полковника на время его отсутствия. На этот раз Меншикову попало в руки красноречивое свидетельство «измены» гетмана. «Мой ласкавый приятелю, господине судия наш полковый Прилуцкий, – писал Горленко, – ознаймую вашей милости, за Божиею помощию, щастливо пребыли мы с ясновельможным добродеем нашим паном гетманом 26 числа месяца октоврия до шведского войска, где всех нас с приналежитою обсервациею любовне приняли. Яко изустно вашей милости приказывал, так теперь и повторяючи, пилно приказываю, дабы всякую вместе осторожность имел, людей пресмыкающихся по месту перестерегал, также со всех местечок и сел полку нашего Прилуцкого, всех казаков, конных и пеших, согнал для обороны места. А бысте имели ежели от неприятели, на вас наступающагося, боронитца, что все дабы было с пилным вашей милости доглядом и стараньем, пилно приказуєм, и жичим ему же доброго здоровья (...) Для чего и для каких причин с шведскими войсками совокупились, будет уневерсалами его милости пана гетмана, нашего добродея, в скором часе всей Украине объявлено, ибо не для какой приватии, но для добра всего поступства их волностей».

Это послание было самым весомым аргументом, свидетельствующим о переходе Мазепы на сторону Карла II.

Первое известие от Меншикова об этом событии Петр І получил 27 октября. Оно было для него полнейшей неожиданностью.

«Писмо ваше о нечаянном никогда злом случае измены гетманской мы получили с великим удивлением, – отвечал царь своему любимцу. – И ныне надлежит трудитца, как бы тому злу забежать и дабы не допустить войску казацкому, при Десне бывшему, переправливаться за реку по прелести гетманской. Того ради пошли немедленно к тем местам, где они, несколько полков драгун, которые бы то им помешали. А полковникам и старшине вели, сколько возможно, ласково призывать и говорить им, чтоб они тотчас ехали сюды для обрания нового гетмана. И буде полковник Миргородций где в близости обретаетца, то прискажи его сыскав к нам прислать, обнадежа ево милостию нашею, потому что он великий неприятель был Мазепе. Також и вы немедленно приезжайте».

Хотя Меншиков и прислал в своем донесении тяжкое обвинение, достаточных и убедительных доказательств «измены» Мазепы он все же не привел. Царь, учитывая это, решил подождать с официальным приговором. Ведь, как и в предыдущие годы, могло произойти какое-то недоразумение. Поэтому тональность указа от 27 октября генеральной старшине, полковникам, сотникам, кошевым атаманам и всему «войску малороссийскому, стоящему по Десне и в иных местах против неприятеля» еще довольно сдержанная:

«Известно нам, большому государю, учинилось, что гетман Мазепа безвестно пропал, и сумневаемся мы того дня, не по факциям ли каким неприятелским». Он приказал старшине немедленно прибыть к нему в обозную резиденцию.

И уже на следующий день, 28 октября, Петр І получил убедительные доказательства того, что Мазепа все-таки его «предал». Царь немедленно издал «Указ ко всем жителям Малой России», в котором извещал, что «гетман Мазепа, забыв страх Божий и свое крепостное к нам, великому государю, целование, изменил и переехал к неприятелю нашему, королю Шведскому, по договору с ним и Лещинским, от Шведа выбранным на королевство Полское, дабы со общаго согласия с ними Малороссийскую землю поработить попрежнему под владение Полское и церкви Божии и святыя монастыри отдать во унию». Точно такой указ отсылается всему Запорожскому Войску, издаются другие срочные распоряжения. Их оперативное распространение в Гетманщине стало роковым для мазепинцев. Петр І перехватил инициативу в свои руки. Его указания посеяли сомнения среди казачества и старшины и нейтрализовали значительные силы гетманцев, не посвященных в мазепинский замысел. Неожиданный переход Мазепы на сторону шведов и осторожность, проявленная при этом, оставили многих военных в неопределенном положении. До этого они верно служили царю, православной вере, шведы были их официальными врагами, в войне с ними погибло немало украинцев. Наконец, все готовились к встрече с врагом вместе с русскими полками, и поэтому утаивание верхушкой от основной массы «самостийницкой» идеи привело к тому, что казаки, оставленные на произвол судьбы, вынуждены были подчиниться царскому приказу. Потому что другого и не было! Никто не объявлял Гетманщину в состоянии войны с Россией! Это был стратегический просчет мазепинцев. Их нерешительность и расчет на то, что царь схватится слишком поздно, когда уже состоится встреча Мазепы с королем Карлом XII, стали причинами последующих трагических поражений. Даже те гетманцы, которые поддерживали идею самостоятельной Украины и могли стать под мазепинские флаги, как это сделали батуринцы, ничего не зная о развитии восстания за независимость, вынуждены были выступить в роли помощников Петра I. Советские историки В. Дядиченко, В. Шутой и другие на многочисленных примерах тенденциозно пытались доказать, что народ не поддержал мазепинцев, потому что был верным союзником Московии. Это, большей частью, не так. Население Гетманщины ничего не знало о планах своих руководителей, и поэтому не успело сделать решающий выбор.

Мазепа только 30 октября 1708 г. из Дегтяревки на Новгород-Северщине отправил стародубскому полковнику Ивану Скоропадскому письмо, в котором изложил причины перехода под шведскую протекцию и просил его выгнать россиян из города. Но еще 27 – 28 октября в Стародуб один за другим поступили три царских указа, приводившие в готовность русский гарнизон. Стародубская старшина, не получая вестей от гетмана, послушно выполняла царские распоряжения.

Ко всему прочему, письмо Мазепы, адресованное стародубскому полковнику, не попало к адресату: Полугер, везший его, был схвачен россиянами.

О том, что И. Скоропадский и его окружение сочувственно относились к мазепинцам, свидетельствует выразительный документ – донос Данила Забилы. «Маркович (Андрей. – Авт.) с сестрою своею гетманшею Скоропадскою держали мене под караулом,.. – пишет он. – Во время змены Мазепы, за изменника Мазепу, что я его проклинал и говорил, что Бог поможет нашему императору, что одолеет шведа, а Мазепа проклятый пропав, имя его вовеки пропало, за что он, Маркович, оскорбился великим гневом, мовячи: «что тебе до того и проклятым за что ты зовеш Мазепу? – Як Мазепа выграет, где ты поденишся? – отсе тебе смерть кортить!..» Потом вышла гетманша Скоропадская з комнаты, в Глухове, и видя, же я спорусь с А. Марковичем, тож оскорбилася на мене и говорила подобные слова многые, которых не могу вспомнить, токмо сие мне в память, же казала: «Мы и гетманству сему не рады, что еще Мазепа – в живых гетман и никто не силен у его булаву взять и скинути з гетманства, а мы з нужды хоть взяли (гетманство), то нам сие прощено будет. – А ты хотя и мудрый человек, а проклинаешь Мазепу напрасно...»

Известно, что Иван Скоропадский благосклонно относился как к семьям «изменников», так и к участникам «заговора» против царя. Он наделил поместьями детей и внуков казненных Чечеля, Терновского и Нестеренко, умершего под арестом Трощинского, а также гадячского полкового писаря Ситенского; слуг Мазепы – Добрянского и Деульского; родственников гетмана – Топольницкого, Самойленко и многих других.

Вместе с тем жалобы, доносы и «прошения» основного виновника гибели батуринцев – Ивана Носа – оставались в основном без ответа или удовлетворения. Царский верноподданный, будто в насмешку, не получил за свои «заслуги» ни одного села! Когда он, желая захватить имения прилукского полковника Дмитрия Горленко, «бил и пробил голову» его сыну Андрею, Скоропадский приказал провести расследование. Как свидетельствовал потерпевший, «Нос был обвинен; и приказал было гетман Носу «погодить мени и возвратить мени просторы и убытки, счетом сто червонцев; но отдал мне Нос только 57 червонцев».

К сожалению, будущий гетман, приехав по приказу Петра I в царский обоз, не знал о решении Мазепы и вынужден был, вопреки всем своим симпатиям к последнему, подчиниться воле царю и выполнять неприятную миссию.

Решительные царские мобилизационные мероприятия на территории Украины, клеветнические относительно Мазепы указы, присутствие в Придесенье большого русского войска поставило неготовое к походу казачество в положение напуганных заложников, действовавших вопреки своим симпатиям, помыслам, подчиняясь воле сильной власти. Лишенные оперативной информации, местечки затаились в драматическом ожидании изменений. Непросто было определиться, найти для себя и близких оптимальный вариант спасения в войне, которая угрожающе и неустанно надвигалась. В эти «указные» дни, мало что зная о действиях мазепинцев, их силе и намерениях, растерянное население подчинялось моменту.

Трагически сложились в этой связи судьбы казаков охотницкого полка, отправленного Мазепой из Борзны 19 октября 1708 г. по требованию канцлера Головкина. К тому времени верхушка Гетманщины уже прислала к Карлу XII своего посланца Ивана Быстрицкого с посланием без подписей. Но, не получив ответа, не могла действовать открыто. Понятно, что охотницкий полковник, отправляясь с полком, был проинформирован об этом и в сложный момент должен был действовать по замыслу мазепинцев.

В Новгород-Северском ничего не знали о планах Мазепы. Тем временем 20 октября в 12 километрах от города, в селе Шептаках, остановился отряд шведского генерала Крейца. Пойманный россиянами шептаковский войт на допросе свидетельствовал: «Был де он, войт, в Шептаках, в то число пришли в ту деревню и показались ему швецкие люди, сколько числом, не знает. И от, войт, ис той деревни ушел в Новгородок и сказал о том сотнику Журовченку. И сотник ему сказал, что хател послать проведовать, какие люди. А полк московской еще в Новгородок не пришел. Того ж числа пришел к нему Быстрицкого хлопец Усович и взял ево, войту, с собою в деревню Шептахи, сказал ему, что де пришло московское войско со князем Меншиковым, а не шведы. И как они приехали в Шептахи к пану Быстрицкому, что идут московские люди в Новгородок. И он, Быстрицкой, пошел, сказал швецкому генералу, что можно москвич побить и велел ему, войте, отвесть швецких людей на дорогу, которою идут от Камня в Новгородок московские люди. И он привел и поставил их от Новгородка в миле на мельнице. А сам он, войт, поехал в Новгородок и приехал на отводной караул, сказал казакам, что швецкова войсква тысячь с пятнадцать стоят в Шептоках и на дорогое у мельницы. И пришел в городок, и сказал городничему и сотнику тож, что шведов пятнадцать тысяч, и сотник отдал ево, войту, за караул. И по приказу пана Быстрицкого сказал, что, как придут в Новгородок шведы, чтоб они их встретили с хлебом и ис пушек не стреляли, то де не будет им ничего. Да он же, Быстрицкий, сказал ему, войте, что поедет он того же часу до гетмана. А Усович остался при Быстрицком. А Быстрицкий при шведе ходит свободна».

Поскольку россияне допрашивали войта в Новгород-Северском 20 октября, становится понятным, что шведы опоздали войти в город буквально на какой-то час. Их опередил московский отряд под командованием Григория Чернышова. Шведы действовали нерешительно по уважительной причине: в их тылу, возле села Печенюги (следовательно, и соседних Шептаков), в 14 часов 20 октября большая русская военная часть под командованием генерала Николая Инфлянта неожиданно столкнулась с пехотой Карла XII. Состоялся жестокий бой. «И за помощию Божиею, пехотний баталион збили, и одного батолиона осталось только человек с 20...», – сообщал генерал царю. 22 – 23 октября гарнизон Новгород-Северского, в составе которого уже были русский полк и казаки Новгород-Северской и Топольской сотень, получил подкрепление. В крепость вошли Бутырский полк под командованием Белиардия и сердюцкий полк. Несколько позже здесь расположилась и большая русская часть генерала Ренне. 24 октября к городу подошел 7-тысячный отряд шведов. Карл XII с грустью узнал, что россияне его снова опередили и посадили в городе большой гарнизон, которым командовал генерал Ренне. Русский комендант приказал для устрашения врага поджечь из пушек предместья, что и было сделано. Это означало, что горожане по «милости» гостей за час-два лишились своих жилищ.

Вскоре генерал Ренне выслал из крепости навстречу шведам пехоту, чтобы та отогнала их от города. В течение часа между передовым отрядом Карла XII и россиянами продолжалась перестрелка. Шведское командование, увидев значительные московские силы, решило не вступать в бой, а обойти горящий Новгород-Северский.

24 октября Петр І был еще в Брянске (поэтому Мазепа и его приближенные не рассчитывали на оперативную и быструю реакцию русского командования на свои действия), а 26 октября уже отсылал распоряжение из Погребков, находящихся в 5 – 6 километрах от Новгород-Северского. 27 октября царь информировал Апраксина из этого города. Очевидно, в нем под защитой крепости он ночевал. Сохранились документальные и другие подтверждения о пребывании его в доме новгород-северского сотника Лукьяна Журавки, о том, что он «станул з войском в селе Погребках, и был в Новгородку».

Эти детали очень важны для понимания последующих событий. 21 октября Меншиков из Горска прислал царю совет: «И понеже опасаюсь, дабы неприятель к Новгородку не пошел и там Десну не переправился, того ради весма надлежит Десну людьми укрепить». Петр І 24 октября из Брянска уже приказывал Шереметьеву: «Господин фельдмаршал. Понеже отовсюды возможно видеть, что неприятель хочет Десну переходить, того ради надлежит вам заранее оною перейтись и об оной неприятеля до последней меры конницею и пехотою держать». Итак, корпус Генерала Ренне не мог дальше находиться в Новгород-Северском. Защитив крепость, русские войска спешно переправились на другой берег Десны и рассредоточились в вероятных местах переправы шведов.

Следует отметить, что из Брянска под Новгород-Северский был быстро сплавлен по Десне мост, с помощью которого уже 22 – 23 октября на левый берег реки первыми перешли дивизия Аллерта и конница Инфлянта.

В связи с тем, что с 24 октября штаб-квартира Карла XII находилась в Горках, в 10 – 12 километрах от Новгород-Северского, и шведское войско расположилось вниз по течению Десны, по направлению к Батурину, отпала необходимость держать значительные силы для защиты Новгород-Северской крепости. Эта задание было, очевидно, возложено на сердюцкий полк (как нам кажется, Мазепа послал лишь часть сердюков под командованием нпказного полковника. – Авт.) и две казацкие сотни.

Вероятно, 26 – 27 октября командование сердюков получило известие от Мазепы о том, что гетманское войско переправилось через Десну и двинулось на соединение со шведами. Возможно, об этом стало известно в крепости из указов царя. В этих условиях сердюки не могли не воспользоваться благоприятными обстоятельствами и начали действовать по плану Мазепы. Однако их нежелание подчиняться царю натолкнулось на сопротивление непосвященного в замыслы Мазепы руководства Новгород-Северской сотни. Недавнее присутствие в городе большого контингента русского войска, совместное участие в мероприятиях обороны и традиционная неприязнь к шведам как к врагам усилили пророссийские настроения новгород-северской старшины. Она не могла понять, почему должна так резко менять политическую ориентацию.

Поэтому случилось то, о чем с грустью повествует неизвестный автор «Истории Русов». Старшина во главе с сотником Журавко «через хорунжего Павла Худорбая известили Государя в Погребках, что они могут сдать город, если он изволит прислать ночью свои войска к городу с луговой его стороны. Государь на то сообщение отправил сразу достаточное число войска в указанное место, а сотник со своей командой и мещанами провели и впустили их в город через так называемые «Водные ворота», что между замком и монастырем. Войска царские, напав неожиданно на Сердюков по городу и в замке, всех истребили и город заняли. Государь, через сутки посетив город, стал на квартире в строящемся доме Сотничьем и намеревался наказать несколько десятков мещан за то, что принимали у себя сердюков и для устрашения жителей других городов, чтобы они вражеские войска также не принимали; но присутствующий при этом боярин граф Шереметьев, заступившись за мещан, доказывал Государю, что «когда Ваше Величество, зная больше Мазепу, чем сей народ его знал, могли в нем обмануться, давая ему доверие почти неограниченное, то как же в нем не обмануться народу, далекому от всех дел политических и министерских, что есть для него закрытые и непроницательные? А Мазепа вдобавок был высочайший их командир и не отдавал им отчета своего поведения». Государь учел такие дельные замечания и что, к счастью, не было при этом Меншикова, простил мещан и наградил урядников, содействовавших сдаче города».

Достоверность этого пересказа подтверждается как сожжением русским войском города – ведь среди бесквартирных жителей Новгород-Северского могли быть приверженцы мазепинцев, так и внезапным приездом 27 октября, после получения донесения от Меншикова, в крепость Петра I. Очевидно, что сюда он переправлялся через Десну из Погребков не для ознакомления с историческими ценностями. Похоже, кое-кому из захваченных неожиданно казаков посчастливилось сбежать: недалеко от Новгород-Северского, в Воронеже, был пойман и отправлен к Шереметьевым сердюк Тимофеев. Если смоделировать вероятность развития событий 27 октября, то вырисовывается следующая картина: во 2 – 3-м часу ночи или утром царь получает меншиковское сообщение об измене Мазепы и немедленно издает указ к Войску Запорожскому; днем его читают в Новгород-Северском, и сторонники сотника Журавки отправляют своего посланца в Погребки; в 19- –20-м часу в крепость тайно входит русский военный контингент, происходит арест сердюков и истребление тех из них, которые оказывают сопротивление.

За октябрь – декабрь 1708 г. имеем сообщения о таких охотницких полках: 1) компанейский Игната Галагана (800 сабель, переправились с Мазепой через Десну); 2 – 5) сердюцкие Дмитрия Чечеля, Якова Покотило, Денисова и Максимова (в основном погибли в Батурине); 6) сердюцкий Бурляя (800 сердюков, в ноябре 1708 г., после сожжения гетманской столицы, сдались в Белой Церкви); 7) компанейский Антона Танского (был направлен по приказу царя в конце мая 1708 г. на подавление восстания Булавина); 8) компанейский Юрия Кожуховского; 9) компанейский Андрияша; 10) компанейский Болковицкого (дислоцировался в Борзне).

Как свидетельствовали на допросах канцеляристы, с Мазепой пошел полк Галагана, в Батурине находились полки Чечеля, Покатило, Денисова и Максимова. В это время, как известно из донесений, два компанейских полка выполняли боевые задания под командованием Инфлянта (очевидно, компанейцы Кожуховского и Андрияша), компанейцы Антона Танского возвращались с Дона, сердюки Бурляя охраняли Белую Церковь. Таким образом, речь идет о десяти отдельных полковых единицах охотницкого войска! Для выполнения поставленных задач отдельные из них разделились пополам. Так, на Дон Мазепа послал, скорее всего, половину полка Танского, а остальную часть его воинов отдал под командование русских генералов. Намек на это встречаем в письме Петра I. 29 октября 1708 г. царь присылает из-под Новгород-Северского распоряжение полковнику Танскому: «Того дня желаем, дабы вы с командою своею были к нам в армею немедленно, за что мы вам милость свою и наше жалованье обещаем. А полк ваш здесь обретаетца, которых мы до приезду вашего удовольствами нашим жалованьем. А по приезде вашем не только оной полк, но и иные полки охотницкие, ведая верность вашу к нам, дадим под команду». Здесь речь идет не о сердюцком полке, присланном Мазепой в Новгород-Северский. Танский был охотницким полковником компанейцев-волохов, т.е. руководил конным полком. 23 октября 2 компанейских полка и команда волохов вместе с 4 драгунскими полками Инфлянта переправились вблизи Новгород-Северского за Десну. Вот эти охотницкие подразделения и упоминал царь. Без сомнения, «команда волохов» – часть полка Танского.

Автор «Истории Русов» пишет, что в Новгород-Северский был введен для охраны крепости сердюцкий полк Чечеля. Мазепа из стратегических соображений мог послать по требованию русского командования от 10 октября полк, но в неполном составе.

Никаких вестей о дальнейшей судьбе упомянутых сердюков, кроме «Истории Русов», не имеем.

Услышав о переходе Мазепы на сторону Карла XII, по-разному отреагировали на это два компанейских полка, переправившихся за Десну с Инфлянтом. Есть свидетельства, что 800 компанейцев оставили русскую армию и вернулись к гетману. К этим «предателям» Петра І нужно прибавить еще и 200 волохов, которые также, вероятно, вернулись из-под Новгород-Северского и которых Мазепа отправил с посланием к Станиславу Лещинскому. Их переход в лагерь мазепинцев осуществлялся, очевидно, небескровно. До сих пор исследователи спорят по поводу казни большого количества гетманцев в декабре 1708 г. в Лебедине. По нашему мнению, сюда были доставлены непокорные сердюки и компанейцы из-под Десны и из Новгород-Северского. Именно над ними царь учинил жестокую расправу. Танский, прибыв к месту расквартирования русской армии, смог собрать под свое командование лишь незначительное количество волохов второй половины своего полка. Обещанных охотницких полков просто не было в наличии! Как узнаем из сообщений 1709 г., 4 февраля лишь один «волохский» полк Танского соединился в Любаре с литовским войском гетмана Осинского.

Однако в этих обстоятельствах ситуация сложилась в общем трагически для мазепинцев. Петру І удалось быстро нейтрализовать в Новгород-Северском и возле Десны вспышки противостояния, русское командование решительными, репрессивными мероприятиями не позволило гетману иметь на севере Украины свой надежный оплот.

Раздел 23

 

БАТУРИНСКИЕ ПЕРЕГОВОРЫ

 

Проанализировав направления движения шведов, Петр І понял, что Карл XII старается избегнуть боя. Неслучайно он оставил в покое Новгород-Северский и направлял свои силы к Батурину, в котором хранились большие запасы продовольствия и оружия. 30 октября в этом царя еще раз убедили Меншиков и Голицын, которые, приехав в Погребки, доложили об оперативной обстановке. Действия мазепинцев становились все более понятными. Как сообщает «Журнал или Поденная записка... Петра Великого», вскоре состоялся «воинский совет, на котором положено, дабы помянутому Князю Меншикову с частию войска идти добывать Батурин, где Мазепины единомышленники полковник Чечель да генеральный есаул Кениксек с черкассами засели». А гетманской столице был вынесен жестокий приговор. Правда, царь не оставлял надежды на победу верноподданого элемента в батуринской крепости. Киевский воевода Голицын был отправлен впереди Меншикова в Батурин с распоряжением полковнику Чечелю от президента Посольского приказа Головкина «по именному великого государя указа»: «Понеже ведомость имеем о зближении неприятельском к Десне и о намерении его, переправлясь оную, итти к Батурину, того ради указал великий государь во оной замок для лутчаго отпору неприятелю в тот гварнизон прибавить к малороссийским ратным людям полк великороссийской пехоты, так тож для лутчаго отпору неприятельского и в Стародуб, и в Новгородок-Северской наши великороссийские ратные люди посажены были. И для того оных неприятель и добывать не стал. И того ради надлежит господину полковнику Чечелю в тот замок немедленно великороссийских людей впустить и обще со оным в наступление неприятельское отпор чинить, к которому замку на выручку сам  великий государь со всем войском особою своею быть изволит».

Нетрудно понять цель мирно-деловой тональности написанного: Петр І этим посланием стремился  переломить состояние неопределенности в батуринском гарнизоне в свою пользу. Как утверждает хронист царя Голиков, «монарх пишет к ним как к верным и в измене начальника их не принимающим участия: из чего с уверенностью можно заключить, что или монарх в самом деле не думал, чтобы они были сообщниками Мазепинскими, или, зная об их верности ему, что он совсем не подозревает их в неверности».

Прибыв в первой половине дня 31 октября в Батурин, Голицын увидел такую же картину. Город-крепость уже неделю жил в состоянии усиленной боеготовности. Батурин «заперся от всех сторон и трех ворот, только одни четвертые ворота береговые, что от Сейма, не заперты были». Выбраться из крепости без разрешения и незамеченным для стражи стало практически невозможно. Но одна выразительная деталь свидетельствовала о неизменности намерений батуринского гарнизона: мосты через Сейм были разобраны. Город отгородился от непрошеных гостей рекой. Все же, переплыв на лодке через Сейм, князь передал приказ царя и Головкина сердюкам, караулившим на берегу. Он трактовал Мазепин поступок как «измену» и советовал им сдаться. Руководство крепости недолго изучало приказ. В ответ, как узнаем из вечерней депеши Меншикова, «как старшина, так и товарищество единогласно отвещали, что без нового гетмана нас в город не впустят, и гетмана де надлежит им выбирать общими голосами. И пока де швед, из здешних рубежей не выпустит, по то время и гетмана им обирать невозможно».

Голицын возвращался на другой берег униженным и напуганным. Его кратковременные переговоры сопровождались угрожающими выкриками казаков. А под конец – ружейными выстрелами вслед.

В полдень возле Сейма начали собираться русские полки. Когда Меншиков приказал им подойти вплотную к мостам, чтобы попробовать переправиться, «из замку выслали шесть пушек, и оные навели против нас на мосты, которые уже прежде прихода нашего были у них разбросаны». Это впечатлило. Русское войско отступило.

Вскоре из крепости выехали пять всадников и через реку пригрозили, чтобы Меншиков убирался прочь со своим войском. Иначе батуринцы его «станут бить». Командир русского корпуса попросил прислать для разговора двух-трех человек. Но посланцы Чечеля в ответ грубо выругались и повернули назад.

«Потом в двух лотках малых переправили мы на ту сторону граннадиров человек с 50, что увидя, те, кои при мостах с пушками стояли тотчас с великою тревогою в город побежали и нам мосты очистили, которые направя, стали мы через реку перебиратца, – читаем в донесении царю. – И сея ночи совсем переберемся, а в завтра з божею помощею будем чинить промысел ибо ни малой склонности к добру у них не является, и так говорят, что хотят до последнего человека держатца».

Меншиков пришел вершить суд над Батурином с 14-ю полками своего корпуса, в котором насчитывалось от 15 до 20 тысяч драгун. Кроме того, рядом с гетманской столицей дислоцировались два русских пехотных полка. Киевский воевода Голицын привел из Киева до 5000 стрельцов и драгун.

Имеем сведения, что в усмирении непокорных гетманцев в Батурине также принимал участие Киевский драгунский полк, сформированный из царедворцев. Таким образом, русское командование стянуло к гетманской столице около 20 полков. Хотя это был значительный военный контингент, Меншиков понимал, что Батуринскую крепость так просто одолеть невозможно. Это уже потом ее взятие исследователи объясняли, ссылаясь на донос Василия Кочубея о том, что «Батурин 20 лет стоит без починки и того ради валы около него всюду осунулись и обвалились». А следовательно, серьезного фортификационного препятствия для русского войска не было. В действительности в сентябре-октябре 1708 г., перед началом основных боевых действий на территории Украины, крепость укрепили. Об этом свидетельствует прошение гетмана, присланное той порой в Посольскую канцелярию о необходимости обновления оборонительных сооружений Батурина.

Понятно, гетман не смог привлечь к этой работе значительные силы. Но даже оборонцы за 4 – 5 дней до прихода русских войск могли подсыпать валы, укрепить частокол.

Гетман по причине постоянного участия в боевых действиях действительно не имел достаточно времени, чтобы побеспокоиться о более надежной защите столицы. Тем не менее опасная ситуация диктовала сокращение продолжительности ремонта всех оборонительных сооружений в Гетманщине.

По приказу Мазепы были укреплены крепости в Ромнах, Гадяче, Чернигове, Стародубе, Новгород-Северском. Сюда было свезены значительные запасы продовольствия.

Батуринская крепость по описанию XVIII ст. имела от Новомлынских ворот до Конотопских 233 сажени (497 метров), от Киевских ворот до берега Сейма – 184 сажени (393 метра). Итак, при прямоугольных пропорциях ее площадь составляла 19,5 гектаров. Однако контуры ее, которые и до наших дней сохранились и прослеживаются в рельефе центральной части города, указывают на несколько округлые формы оборонительного вала и частокола. Поэтому площадь крепости не превышала 14 – 15 гектаров. Этот расчет показывает, что батуринский замок все равно был одним из самых больших на Левобережье. Ведь, например, площадь крепостей в других городах составляла в среднем от 6 до 8 гектаров.

В Батурине стоял еще один укрепленный дворец, в котором находилась резиденция гетмана. Эта мини-крепость имела размеры 53 х 58 саженей.

Центральная батуринская крепость была окружена с трех сторон глубоким рвом и земляным валом. Со стороны реки батуринцы не ждали серьезной опасности, поскольку от берега поднималась высокая и крутая гора. Крепость еще по описанию 1654 г. имела высокие дубовые стены, 6 угловых и 2 надвратные башни. По обычаю тоговременного градостроительства каменные церкви, располагавшиеся в замке, также имели оборонительное значение. Окна в них выполняли роль бойниц. И теперь в центре Батурина, особенно весной, наблюдаются провалы грунта. Самый большой из них случился в 80-х гг. XIX ст. Генерал Бранденбург, осмотревший его, определил, что это подземный ход. Ничего странного в этом нет. Ведь все крепости того периода строились с разветвленной сетью подземных укрытий и туннелей. Батуринская – не исключение. Она имела, кроме того, несколько тайных выходов за город, через которые можно было сделать внезапную вылазку, послать разведчиков или вестников.

Даже если ремонт оборонительных сооружений в 1708 г. и не был значительным, несмотря на это, у Батурина был существенный козырь, с которым не мог не считаться Меншиков, – мощная гетманская артиллерия. Ее содержали еще со времен Ивана Самойловича в Коропе. Пушкарей обеспечивали всем необходимым жители Риботина, Сохачей, Райгородка и Лукней. Тягловые лошади выпасались в Беловежской степи. В гетманской резиденции «арматными» делами ведала канцелярия Генеральной военной артиллерии. Она держала под контролем литейные, пороховые и конные заводы. Батурин имел большие запасы пороха. Гетманщина, кстати, была основным его поставщиком царскому войску. Известно, что, например, в 1703 г. по приказу Петра І пороховые заводы Украины должны были дать для армии 2000 пудов пороха. Во время осады, по некоторым источникам, в замке насчитывалось до 315 пушек. Но это явное преувеличение. Возможно, столько единиц дальнобойного к тому времени вооружения было на счете канцелярии Генеральной военной артиллерии. Ведь, как сообщала 10 июля 1709 г. австрийская газета «Пост-меглихер Меркуриюс», только во время уничтожения русскими войсками Запорожской Сечи было захвачено 150 пушек.

После жестокой битвы, сожжения Батурина и уничтожения больших мортир победители взяли с собой сорок пушек. По оценкам шведских участников похода и историков, гарнизон имел их на вооружении 70 – 80 единиц.

Про «70 бронзовых пушек» Батурина докладывал датский дипломат Грунд в своем докладе от 31 октября 1710 г. королю Фредерику IV. Вместе с тем в написанном в 1733 г. «Житии Петра Великого» речь идет про «сто добрых пушек», найденных в Батурине. В сообщении прусского посла в Москве Кайзерлинга за ноябрь 1708 г. также речь идет о свыше 90 батуринских пушках. Как там ни было, потеря их значительно уменьшила возможности шведско-украинского войска. Так, Карл XII имел в начале кампании 1708 г. всего-навсего 40 пушек, а в бое под Полтавой – 4 (на другие 28 не было пороха!).

Свезенная заранее в Батурин артиллерия представляла наибольшую угрозу для корпуса Меншикова. Быстрый маневр русские конные полки способны были совершать только легковооруженными. Кавалеристы могли противопоставить защитникам Батурина короткие карабины и длинные с широким лезвием сабли-палаши.

В связи с этим Меншиков не спешил начинать штурм крепости, а упрямо пытался договориться с «бунтовщиками». Продемонстрировав возле Сейма грозную силу своего корпуса, он послал в крепость Андрея Марковича, зятя Ивана Скоропадского. Тот, вероятно, при каких-то обстоятельствах попал ему под руку и вынужден был проявить таким способом свое верноподданство.

Из более позднего доноса Данила Забилы на Марковича видно, что последний симпатизировал Мазепе, но, отягощенный страхом за свою семью, выполнял волю россиян в качестве парламентария.

После переправы через Сейм 50 гренадеров батуринский гарнизон принял дополнительные меры безопасности. Уже все ворота были затворены и «завалены землей». Посланца подняли на стену вожжами. Узнав о цели появления Марковича в Батурине, возмущенные казаки и сердюки начали «терзати его и смертью грозить». И все же вскоре он был показан наказному гетману, сердюцкому полковнику Чечелю. Будущий глуховский сотник (именно за батуринское парламентерство он получил эту должность) рассказал о большом количестве полков Меншикова, передал его приказ. «Но он отправлен от них с таким оглашением, – писал летописец XVIII ст. Ригельман, – что они делают то, по-региментарскому, т.е. командующему повелению, а измене никак верить не могут».

Именно таким, вероятно, и был ответ защитников Батурина. Пойманный накануне возле Десны меншиковскими драгунами канцелярист Александр Дубяга, с 27 на 28 октября ночевавший в крепости, дал показания, что «онижде Чечел и Кениксек ему Дубяге говорили, что приехал к Батурину князь Александр Данилович и они де ево в замок не пустили и присланным ево в том отказали для того, что гетман Мазепа, поедучи из Батурина, приказал, дабы они до возвращения ево никого московских людей в Батуринской замок не пустили, понеже де от них великое разорение малороссийскому народу происходить и знатные, будто, местечка сожены, а имянно Мглин, Березна и Мена, чего чтоб и над Батурином не учинили». Руководство гарнизона так отвечало или научило так отвечать в случае встречи с россиянами, чтобы не открыть настоящих намерений мазепинцев, «оправдать» свою негостеприимность и таким способом растянуть время, необходимое для прихода шведских союзников с гетманом. Укажем, что канцеляриста Дубягу позднее сослали в Архангельск.

После визита Марковича обстановка вынуждала старшину батуринского гарнизона дополнительно взвешивать негативные факторы надвигающейся опасности. Россияне к вечеру починили мосты. Немало кавалерийских полков, переправившись через Сейм, начали захватывать обезлюдевшие предместья, окружать крепость со всех сторон. Русские солдаты обживали покинутые батуринские дома, готовились к ночлегу. Все это не могло не волновать окруженных.

Все же, посоветовавшись и проанализировав опасную ситуацию, старшина решила схитрить и растянуть в свою пользу переговоры. Ночью к Меншикову, не переезжавшему через реку, а стоявшему на хуторе Городищечке (ныне часть Матеевки Бахмачского района – Авт.), вестовые передали письмо (с заверениями о неизменной, хотя и предал гетман, верности Петру І). Батуринцы, как видно из донесения царю, «обявляли извычайною своею палитикою, что они при первой своей верности и нас в гарнизон пустить хотят, толко бы их свободно совсем выпустить, и на то бы дать им на три дни сроку».

Меншиков, прочитав послание батуринцев, отказал в устной форме им в такой просьбе. При этом он дал время на определение своей позиции до утра.

Утром, не получив никакого письменного ответа и считая, что переговоры таким образом завершились, Чечель и Кенигсек ответили на ночное предложение князя дружным залпом пушек. Причем дальнобойные были нацелены на резиденцию Меншикова. Летописцы, извещая об обстреле, не ошибались. Еще в XIX ст. на Городищечке находили остатки ядер.

Поджог плотным огнем предместья, в котором расположились основные силы корпуса, наделал, безусловно, переполоха среди россиян, дезорганизовал их порядки.

Где-то этой порой к Меншикову прибыл гонец от царя. Тот писал из лагеря 31 октября: «Сего момента получил я от Флюка, что неприятель пришел, стал у реки на Батуринском тракте, и для того изволь не мешкать».

Весть заставила Меншикова ускорить события. Задержка корпуса под Батурином становилась опасной: шведы могли отрезать его от главных сил Петра I. Но идти днем на приступ крепости – направляться на верную смерть. Меншиков, однако, не желал оставлять Батурин непобежденным. Он снова обратился к тактике переговоров. После того, как батуринцы «посад кругом города зажгли», князь написал ответ командованию гарнизона и послал его с каким-то Зажарским. В послании он уверял гарнизон, что никакого наказания никому не будет.

Отвечая на письмо Петра І из лагеря, Меншиков так информировал его о действиях защитников крепости и свои планах в связи с этим: «И Зажарского в крепость впустили и писмо наше в кругу прочли, на что сказали, что отповеди нам учинить некогда. И хотели ево, Зажарского убить, потом выпустили ево вон, сказал ему многими голосами, что мы де все здесь помрем, а президиума в город не пустим. И с сия ночи с помощию Божиею будем мы над ними надлежащий чинить промысл». Однако вскоре этот замысел пришлось изменить. Обстоятельства требовали от Меншикова более решительных действий.