Адальбер де Вогюе

Святой Бенедикт

Человек Божий

Париж, 1995

BIBLIOTHEQUE SLAVE DE PARIS
COLLECTION SIMVOL № 6

На французском: Paris, 1993, Les Editions de l'Atelier/Editions Ouvrieres.

Жану, моему внучатому племяннику, когда он будет большим.

Перевод с французского В. Бетаки и А. Стерпен о. и. Под редакцией А. Мосина

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие

Значительные исторические вехи эпохи святого Бенедикта

КОНТЕКСТ ОДНОЙ ЖИЗНИ

1. Церковь, отмеченная монашеством

2. Страна, опустошенная варварами

ИСТОРИЯ ОДНОГО СВЯТОГО

1. Призвание

2. Годы жизни в одиночестве

3. Тройное искушение

4. Настоятельство в Субиако

5. Устройство на Монте-Кассино

6. Чудеса пророчества

7. Устав для монахов

8. Чудеса могущества

9. Потусторонние видения

10. Заключение: духовная любовь

ОТЕЦ ЗАПАДНОГО МОНАШЕСТВА

1. «Устав для монахов» и его распространение

ТЕКСТЫ СВЯТОГО ГРИГОРИЯ И СВЯТОГО БЕНЕДИКТА

1. Бенедикт глазами своего биографа

2. Устав для монахов

ПРЕДИСЛОВИЕ

Есть много способов рассказать сегодня о жизни святого прошлых времен, используя говорящие о нем старинные документы. Один состоит в том, чтобы вытянуть из этих старых текстов факты, которые они до нас доносят, и соткать на этой исторической основе живой рассказ, в котором заиграли бы все ресурсы современного духа: воображение, чувствительность, разнообразные знания. Документы в этом случае служат каменоломней биографических материалов, с помощью которых писатель двадцатого века перестраивает образ по своей воле и подобию.

Другой путь состоит в том, чтобы рассматривать старинные тексты ради них самих, стремясь приникнуть в образ персонажа, который они дают нам — не только излагаемыми фактами, но и организацией рассказа, его акцентами и его сурдинками, его цитатами и его аллюзиями, его провозглашенными или подразумеваемыми намерениями. Этот подход, отнюдь не самый простой, ведет нас к личности агиографа настолько же, насколько к личности святого. Он открывает нам не одного человека, а двух. Либо, если вы предпочитаете, он показывает, как первый жил в мысли второго.

Этот последний способ рассматривать святого рекомендуется в данном случае — по двум причинам. Прежде всего потому, что знания наши о жизни святого Бенедикта полностью исходят из единственного документа: рассказа о нем Папы Григория Великого во Второй Книге его «Диалогов». Затем потому, что Григорий Великий — сам святой. Два эти факта дают портрету Бенедикта, сделанному великим Папой, поразительный интерес. Разглядывать его — это не только узнать все, что только можно узнать, о существовании Отца монашества, но еще и увидеть душу святого, отраженную в другом святом. Не пренебрегая событиями, о которых говорится в «Диалогах», и не забывая о «Уставе для монахов», написанном Бенедиктом, мы все же особенно увлечены в этой книге образом Человека Божия, очерченным святым Григорием. «Человек Божий», «человек Господень» — эти выражения без конца повторяются в рассказе Григория. Что же это такое для святых — принадлежать Богу, что такое — жить для Бога? Таков вопрос, который будет сопровождать нас, когда мы будем слушать рассказ Григория об этой жизни. На страницах, говорящих нам о святости Бенедикта, мы вместе с ним обнаружим образ богоискателя, каким был и сам Григорий.

О Боге, Которого ищут в монашеской аскезе и молитве, в духе Библии и христианского Предания, вслед за пророками, апостолами и мучениками, — вот о чем хочет говорить с нами Григорий и что мы хотим от него услышать. Актуальна ли эта идея или неактуальна, но, во всяком случае, она содержится в жизни Бенедикта. Посвящая этот маленький томик одному из моих близких, сыну поколения, находящегося под угрозой атеизма, я от всего сердца желаю ему и всем его современникам света, сиявшего во тьме и отражавшегося в глазах молящегося Бенедикта, и вдохновив его биографа на следующий великолепный комментарий: «Для души, видящей Творца, все творение тесно».

Ля Пьер-ки-Вир
Рождественский пост 1991 г.

ЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ВЕХИ ЭПОХИ СВЯТОГО БЕНЕДИКТА

_{КОНТЕКСТ ОДНОЙ ЖИЗНИ}

Живший в Италии VI века, Бенедикт из Нурсии был простым монахом; и вошел в историю как автор одного из «Правил для монахов». Чтобы понять его, надо прежде всего что-то знать об этой монашеской жизни, которой он полностью посвятил себя. И, кроме того, следует понимать хотя бы в общих чертах политическую и культурную ситуацию, в которой он рос, мыслил, действовал.

1

ЦЕРКОВЬ, ОТМЕЧЕННАЯ МОНАШЕСТВОМ

Призвание монаха: История Антония

Одно из воскресений в долине Нила, около 270 года. Деревенский юноша идет в церковь на службу. Преследования еще не прекратились — они будут продолжаться еще приблизительно сорок лет, но египетское христианство уже в расцвете. Наш молодой человек, которому восемнадцать или двадцать лет, только что потерял своих родителей. Он и его маленькая сестра — одни в жизни. Шагая к церкви, он размышляет о том, что услышал из рассказов, ибо он не умеет читать: как апостолы покинули дом свой, чтобы следовать за Христом; как первые иерусалимские христиане продавали свое имущество и делили вырученное с местными обитателями. Те и другие — какую надежду на небеса питали они!

Служба начинается. Все слушают эпизод из Евангелия о богатом юноше: «Все, что имеешь, продай, и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи, следуй за Мною» (Лк. 18, 22). Для Антония — ибо так зовут нашего молодого человека — чтение это становится лучом света. Слова Христа, сливающиеся с его собственными размышлениями по дороге в церковь, кажутся ему обращенными к нему лично. Он тут же решает освободиться от всего добра, оставленного ему родителями. Недвижимость — восемьдесят гектаров доброй земли — отданы муниципалитету, мебель продана, а деньги розданы бедным. Сохранилась небольшая сумма, отложенная для сестры. Вскоре он отказался и от этих денег, услышав в церкви другую фразу из Евангелия: «Не заботьтесь о завтрашнем дне».

Жизнь монахов

Раздав все свое имущество бедным, Антоний доверяет свою сестру христианским девственницам и устраивается жить близ деревни, своими руками зарабатывая себе на хлеб и на милосердные дела, неустанно молясь, впитывая и сохраняя в памяти всякое слово Евангелия, которое ему удается услышать. Один старый конах, живущий неподалеку, служит ему водителем, другие подают ему пример. Как они, он научится поститься, бодрствовать в молитве, спать на жестком, обходиться без ухода за своим телом. Это то, что называют «аскезой», то есть попыткой умерить свои инстинкты и подавить страсти, предав тело и душу Богу.

Проведя таким образом пятнадцать лет и устояв перед сильными плотскими искушениями, Антоний идет еще дальше. По примеру пророка Ильи, он удаляется в пустыню, чтобы обездолить себя еще больше и схватиться с дьяволом еще теснее — лицом к лицу. В течение двадцати лет он будет жить в полнейшем одиночестве, запертый в разрушенном строении, окружавшем колодец, и не видя никого — даже друзей, которые каждые шесть месяцев привозят ему запас сухарей. Чудо состоит в том, что выйдя из этого долгого затворничества, где он был постоянно мучим демонами, он предстоит всем как человек совершенно умиротворенный, в самой высокой степени владеющий собой, таинственно лучезарный. Обитающая в нем божественная благодать сделала его несравненным духовным водителем. Отныне к нему стекаются ученики, и пустыня становится населенной, как город.

Первое Житие святого монаха

В этой книге мы не рассказываем о жизни Антония, но читатель увидит вскоре, что двумя столетиями позднее Бенедикт последовал той же дорогой. Если мы напоминаем здесь о приключениях молодого египтянина, то это потому, что они имеют колоссальный резонанс. Антоний не был , первым монахом — мы видели, что вокруг него были другие, — но он был первым, Житие которого было описано — через несколько месяцев всего после того, как он в сто пять лет мирно отдал Богу душу в глубине своей пустыни.

Это знаменитое «Житие Антония», за которым последует великое множество подражаний, было написано величайшим епископом IV века — Афанасием Александрийским. С головой погруженный в борьбу с язычеством и ересью, этот человек действия тем не менее испытывал великое почтение к тем, кто в пустыне, в другой форме, вел ту же борьбу против сил зла. Вырвать их из своего собственного сердца столь же необходимо и важно, как изгонять их из человеческой среды. Монах, очищающий себя в одиночестве, приближает Царствие Божие не меньше, чем пастырь, преданный своему стаду. Таково убеждение архиепископа Александрийского, подкрепленное поразительной озаренностью этого одинокого затворника, благодаря своим сверхъестественным дарам водителя душ и целителя, ставшего «врачевателем Египта».

Отшельники и общежительные монахи

Первый монах, удостоившийся Жития, Антоний был также — и прежде всего — первым монахом, поселившимся в пустыни, вдали от человеческих селений, возле которых до тех пор проживали аскеты. Бесчисленные отшельники, или «анахореты», как их еще называют, подражали этой его жизни в пустыни. Правда, ему, возможно, предшествовал некий Павел, историю которого рассказал святой Иероним. Но этот святой Павел-отшельник остался безвестным для всех в своей долгой одинокой жизни (244—341), так что Антоний сохраняет двойную заслугу: собственного и для себя самого открытия отшельнической жизни и предоставления примера ее для других.

Из этой среды первых анахоретов должен затем выйти другой первооткрыватель, который придаст монашескому движению иное направление. Ученик старого отшельника Паламона, юный Пахомий ощутил в себе призвание соединить братьев в общине. Этих монахов нового типа называли «общежительными монахами» — «теми, кто проводит общинную жизнь». Это новшество, осуществленное в Верхнем Египте около 320 года, имело такой успех, что начали создаваться огромные общины, организатором и настоятелем которых был Пахомий — вплоть до своей преждевременной смерти (в 347 году). Рядом с этой пахомовской Конгрегацией, в которой насчитывался десяток больших монастырей, подобным образом устремились к общинной жизни группы монахов, собравшихся вокруг духовного наставника.

Однако иногда случалось так, что «отец» не мог перенести этой эволюции, накладывавшей на него тяжелые обязанности настоятеля, и возвращался к жизни отшельника, для того, чтобы посвятить себя исключительно одиноким исканиям Бога. Такова была, между другими прочими, судьба знаменитого современника Пахома, палестинца Илариона, покинувшего свою общину в Газе, чтобы скрыться на острове Кипр, где он и умер. В начале своей карьеры настоятеля — мы это увидим — святой Бенедикт поведет себя так же.

Различия и сходства двух образов жизни

Два эти способа вести монашескую жизнь, в одиночестве или в общине, сосуществовали на протяжении веков, взаимно вопрошая и оплодотворяя друг друга. У каждого из них — свои преимущества и свои пределы. Общинная жизнь необходима для приобретения некоторых добродетелей, поэтому великая традиция, которой следует и Бенедиктов Устав, требует: перед тем как стать отшельником, необходимо пройти долгое воспитание жизнью в общине. Со своей стороны одинокая жизнь затворника располагает к безмолвию, размышлению и постоянной молитве. Обыкновенно полагают, что монастырская жизнь и очень важна, и больше подходит большинству людей, тогда как жизнь отшельническая — для тех, кто на нее способен — поразительно способствует созерцанию и единению с Богом.

Связи между монастырскими монахами и отшельниками были множественными. Многие из них, начиная среди первых, заканчивали среди вторых, но были и возвращения: известный отшельник, возвращающийся в свою первую общину. Возникли смешанные формы монашеской жизни. В Египте и Палестине в конце IV века некоторые отшельники жили по соседству с монастырем, пользуясь материальной помощью общины и подчинись ее настоятелю. Несколько позднее подобные же объединения встречались на островах Йер и Лерин, возле нашего средиземноморского побережья. Бенедикт, в свою очередь, но очень оригинальным образом, познает соединение обеих этих форм существования.

Кто такой — монах?

Эти две возможности быть монахом выдвигают перед нами вопрос: каковы общие черты, определяющие любую монашескую жизнь? По каким признакам узнают монаха? Ответ надо искать в самом слове «монах». Слово это происходит от греческого monachos (через латинское «monachus»), которое, в свою очередь, идет от греческого «monos», то есть «один». Как бы мы ее ни рассматривали, единичность — идеал монаха.

Вначале так называли христиан и христианок, которые отказывались от вступления в брак, чтобы полностью, безраздельно посвятить себя Христу. Кроме знаменитых слов Евангелия о тех, кто делает себя евнухами ради Царства Божия, есть целая глава в Первом послании к коринфянам апостола Павла, в которой говорится об этом первом и фундаментальном способе жизни для одного только Бога, в одной-единственной заботе — единения с Ним.

Вскоре, однако, этот отказ от брака соединяется у многих с поисками одиночества. «Монах» в известной степени отдалялся от общества, что имело целью своей то же, что предлагал девственницам Новый Завет: единение с Господом, Царствие Божие.

Наконец, обе интерпретации еще более обогащали это общее стремление быть «одним» для «единого» Бога. Одна из них обращена внутрь человека: быть монахом — значит обрести свое внутреннее единство, собрав все свои возможности в напряженном внимании и послушании только Богу одному. Другая, автором которой был святой Августин, обращена к ближнему: монахом можно быть лишь соединившись в одно с другими людьми, как первые христиане, которые отказались от всякого имущества и стали «одним сердцем и одной душой», устремившейся к Богу.

Заповедь любить Бога и мученичество

В целом, все эти вариации на тему слова «монах» являют инока как богоискателя. Любить Бога всем существом своим — это первая заповедь — как в Ветхом, так и в Новом Завете. Быть монахом — не что иное, как принимать всерьез тот призыв, который Господь обратил к людям. Поскольку Бог есть все, Он хочет, чтобы человек любил его во всей полноте. Сделав Его единственным объектом своих мыслей, своих желаний, своих деяний, монах или монахиня всего только отвечают своему призванию христианина или христианки.

Есть один образ, помогающий понять это абсолютное посвящение себя служению Богу: образ мученика. В течение многих веков стать христианином означало подвергнуть себя угрозе смерти за Христа. Появившись уже на исходе преследований, монахи считали себя наследниками мучеников. Мученики отказывались от жизни ради любви к Христу. Монахи, оставаясь на грешной земле, также отказывались от всех удовольствий земной жизни.

Ангелы и рай

И еще два образа вдохновляют этот отказ от мира сего: Адам в раю, ангелы в небесах. Созданный для счастья и святости, первый человек потерял их по собственной вине. Возвращаясь к Богу единому, монахи вновь обретают потерянный рай. Очень часто мы видим самых святых из них — Бенедикта, в частности, — словно бы повторяющими свободное и легкое обращение Адама с животными и его таинственную власть над своими смиренными братьями. Как первый отец, монахи, кстати, избегают употреблять в пищу мясо животных, что было дозволено людям только после потопа.

На другом конце истории спасения Иисус провозглашает, что воскресшие будут «как ангелы небесные», вне всякого сексуального различия и сексуальных отношений. Этот образ также завораживал монахов и монахинь. Отказаться от деяния плоти — значит, приблизить прославление избранных. Продолжение рода обеспечивает выживание человечества, обреченного на смерть. Оно теряет свою необходимость в перспективе той окончательной победы над смертью, какой будет воскресение.

Следовать за Христом в пустыне или в Церкви

Однако великие горизонты веры не заставляют нас забывать о заботе сегодняшней, состоящей в необходимости следовать за Христом, как первые Его ученики: «Приходи и следуй за Мною». Для этого необходимо продать свое имущество (если таковое имеется) и раздать его бедным; для тех, кто трудится вместе с отцом своим, — покинуть его, оставить рыболовную барку свою и рыболовные сети. Без такого отречения от материальных благ невозможно стать совершенным. Что до необходимости следовать за Иисусом и быть с Ним постоянно, то это прежде всего предполагает свободу человека, не обремененного женой и детьми. Кроме того, это подразумевает исполнение Его воли и подчинение Ему, что может конкретизироваться в послушании одному из носителей Его слова: «Кто вас слушает, Меня слушает». Человеком, которому подчиняются таким образом из любви к Христу, может быть как отшельник с большим духовным опытом, учеником которого становятся, так и настоятель общины. Отказываясь таким образом от собственной воли, подражают послушанию Того, Кто сказал Отцу: «Не то, чего Я хочу, но чего Ты хочешь». Эти слова Господа, и еще многие другие, им подобные, будут особенно дороги сердцу Бенедикта.

В начале Евангелия апостолы последовали за Христом. Их объединил призыв этого единственного Учителя. Но группа их была спаяна не только этими индивидуальными отношениями с Учителем. Покидая их, Иисус предписал им любить друг друга. Став в свою очередь наставниками для верующих, воспринявших их идеи, они сформировали вместе с ними изначальную Церковь — настоящую школу совершенствования, где все составляли одну душу и одно сердце, потому что они все блага свои делали общим достоянием.

Стало быть, следовать за Христом — может означать также делиться всем, чем обладаешь, благами материальными и дарами духовными, со своими братьями и сестрами, в полном единении жизни и любви. Эта программа, являющаяся программой жизни монастырской братии, была особенно сильно развита двумя монахами-епископами: святым Василием на Востоке и святым Августином на Западе. В таких монастырях, как монастыри в Иерусалиме, «они постоянно пребывали в учении апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах» (Деян. 2,42).

У истоков монашеской жизни

Мы находим все эти факты и мысли, пробегая произведение святого Бенедикта «Монашеский Устав». Теперь нам необходимо дать хотя бы набросок истории монашеского движения до конца V века, когда в него вошел молодой итальянец. Монашество уже насчитывало в то время двести лет существования, нимало не убавивших его живости. Великие библейские примеры — Илья, Иоанн Креститель, Сам Иисус в пустыне — постоянно порождали отшельнические призвания, тогда как Деяния апостолов и другие священные книги вдохновляли на поиски форм общинной жизни.

Бесполезно — или почти бесполезно — разыскивать корни христианской монашеской жизни вне этой библейской почвы. Правда, у иудаизма были свои монахи еще раньше: ессеи в Палестине, ставшие в наши дни широко известными, благодаря кумранским открытиям, и терапевты в Египте. Но эти современные Христу еврейские секты, предваряя христианское монашество в обеих его формах (ессеи вели общинную жизнь, терапевты — жизнь затворническую), к эпохе появления первых христианских монахов уже давным-давно исчезли, так что они не могли оказать никакого влияния на них, не могли подать им непосредственного примера. Более четко выраженное теоретическое или практическое влияние языческих философов остается очень слабым в сравнении с преобладающим вкладом Священного Писания и аскетической традиции Церкви, почти единственно объясняющих зарождение христианского монашества и его развитие.

Сирийцы и египтяне

Это распространение монашества развивалось во всех направлениях. Вскоре после Египта Сирия и Месопотамия также покрываются монастырями, в которых часто практикуются условия более суровые, более жесткие, чем в монастырях египетских. Сирийцы отличались любовью к странствиям, органической у этого торгового народа, но милостью Божией преображенной в отказ от родной земли, в подражание Аврааму. Эта паломническая подвижность контрастировала с оседлостью египтян: будучи крестьянского происхождения, монахи долины Нила рассматривали как долг и как доброе деяние замкнутость в своих кельях.

В Палестине и Иерусалиме

Находящаяся между Египтом и Сирией, Палестина также имела своих монахов. Сначала — местных жителей, таких, как Иларион из Газы, с которым мы уже встречались, а затем и паломников, привлеченных Святыми Местами, как святой Харитон, основатель первой «лавры» (колонии отшельников). Притяжение, которое Иерусалим все больше и больше оказывал на христианский мир, наполнило Святую Землю этими мужчинами и женщинами, приходившими отовсюду. В Вифлееме были свои монастыри, из которых самые знаменитые — святого Иеронима и его благородной римской подруги — святой Павлы.

Но в конце IV века можно было увидеть толпы монахов и монахинь прежде всего в самом Иерусалиме. Одна испанская путешественница по имени Егерия очень живо и точно описала их усердное участие в больших литургиях Святого города. Во время поста многие христиане и христианки принимали пищу только по субботам и воскресеньям. Другие добавляли одну или несколько трапез на неделе, но никто, во всяком случае, не ел более одного раза в день, и не раньше вечера. Таким образом каждый соразмерно своим силам проходил сорок дней полного Христова поста в пустыне.

Социальная солидарность монахов

На другом конце сирийских владений и под влиянием Сирии монастырская жизнь распространилась по Малой Азии. В восточной части полуострова монахи Каппадокии получили от святого Василия, епископа Кесарийского, особенно мудрое и детальное руководство. Бенедикт познакомится с его писаниями и будет благоговейно цитировать это «Устав нашего святого Отца Василия». Василий наложил на монахов обязанность совершать некоторые богоугодные дела — такие, как посещение и врачевание больных в больницах, хотя в «Уставе» своем он пишет об этом очень мало.

В Египте любовь к ближнему приняла иные формы. Мало питаясь и много работая — их основной работой было плести тростник для изготовления циновок и корзин — монахи имели излишки. Были ли они отшельниками, или монастырской братией, они собирали вместе все заработанное, чтобы посылать продукты питания и предметы первой необходимости беднякам городов и обездоленных областей. Корабли, нагруженные их милостыней, каждый год спускались вниз по Нилу.

Работать и молиться

Говорить по этому поводу о социальной солидарности справедливо только в том случае, если мы вспомним об исключительно религиозных перспективах, которыми были движимы дарители, видевшие в своих братьях иное олицетворение Христа. Тот же дух веры рождал в других местах другую практику. Сирийские и малоазиатские монахи делали над собой сверхчеловеческие усилия, чтобы не прерывать молитвы. «Молитесь непрестанно», — говорил святой Павел и Сам Иисус. Этот долг непрерывной молитвы, проистекающий из главной заповеди — любить Бога всем существом своим и, значит, отдавать этому все свое время, — был даже понят некоторыми как исключение всяких мирских занятий, в частности работы. Забывая, что святой Павел проповедовал обязанность трудиться и подавать пример, они хотели отдавать себя только духовным занятиям: чтению и молитве.

Называемые сирийским словом, означающим «молящиеся», эти «мессалиане» были предметом нападок подлинных монахов, в глазах которых необходимо было одновременно, как святой Павел, «молиться беспрестанно» и «трудиться день и ночь», говоря другими словами, — молиться трудясь и трудиться молясь. Это соединение двух великих видов деятельности было возможно благодаря медитации над Словом Божиим. Запоминая Священное Писание, монах затем повторял его по памяти, совершая ручную работу. Этот звуковой фон Библии, сопровождавший работу, хранил дух в постоянном контакте с Богом. Слову Божию, слушаемому таким образом беспрестанно, отвечали молитвенными паузами через регулярные отрезки времени — например, десять минут каждые три часа, и короткими спонтанными общими молитвами, рассыпанными по всему рабочему времени.

Постоянная хвала

Не исповедуя с определенностью ошибки мессалиан, иная монашеская среда заходила очень далеко в своих поисках постоянной молитвы. В Византии (Константинополе), столице Восточной Римской империи, большая община сирийского происхождения сорганизовалась таким образом, что божественные восхваления никогда не прерывались в монастырской церкви. Монахи группами подменяли друг друга день и ночь в хоре, так что каждая из них участвовала в молитве в продолжение трех часов. Их называли «асеметами» — «теми, кто никогда не спит».

Асеметы начали свою непрерывную хвалу в начале V века, сначала в самом Константинополе, а затем поблизости от города. Столетием позднее их примеру последовали на Западе монахи Агоны (Сен-Морисон-Вале, Швейцария), у которых, в свою очередь, нашлись подражатели, и мужчины, и женщины, в северо-восточной Франции. Но монахи Галлии не нуждались в этом влиянии, чтобы творить по-своему непрерывную молитву. Около 380 года монах Мартин, ставший епископом Тура, жил со своими двадцатью четырьмя компаньонами в одиночестве невдалеке от города. Каждый в своей келье, братья все свое время посвящали молитве. Только самые молодые часть его отводили труду — кстати, довольно высоким: они копировали книги.

Физический труд и египетская традиция

Противоборствуя этой праздности монахов из Тура и других мест, большой Леринский монастырь, основанный около 405 года святым Гонорием, взял за правило ограничивать тремя часами в день время, отводимое каждому для личного чтения и молитвы. Все остальное время монахи трудились в послушании.

Это равновесие между чтением и трудом — и то, и другое, проникнутое молитвой, — уже встречалось несколько раньше в северо-африканском правиле святого Августина. Оно было установлено в первый раз для некоторых египетских монашеских центров, влиянием которых было сильно отмечено латинское монашество.

Авва Иоанн Кассиан Римлянин, который готовил себя к монашеской жизни в Палестине и Египте, прежде чем основать монастырь в Марселе около 420 года, сделал больше, чем кто бы то ни было, своими «Установлениями» и «Собеседованиями» для того, чтобы передать монахам Запада основополагающий опыт Отцов Востока. Святой Бенедикт проникнут его писаниями.

Женское монашество

У Кассиана была сестра, руководившая женской общиной в Марселе, по соседству с мужской обителью. Монастыри-близнецы такого типа, идущие от брата и сестры, восходят к самому истоку монастырской организации и часто еще будут встречаться в жизни святых монахов, в том числе и в жизни Бенедикта. Пахомий и Августин тоже должны были заботиться о монахинях, к которым правила, данные ими монахам, применялись почти без изменений. В VI веке, однако, великий епископ Сезар Арльский взял на себя инициативу создать специальные правила для общины, которую основала его собственная сестра. Он потратил на это больше двадцати лет (512—534). Написав и предав гласности это «Правило для девственниц» — произведение, исполненное пастырской заботы и благодатной нежности, он сделал из него общего характера выжимку для применения мужчинами — свое небольшое «Монашеское правило».

Успех женского Арльского монастыря отвечал усилиям, приложенным епископом для его материального и духовного строительства. К моменту смерти Сезара в нем насчитывалось больше двухсот монахинь, и настоятельницей его была племянница епископа — Сезария, наследовавшая его сестре. Рвение монахинь было огромным. Большую часть своего времени они проводили в общей молитве, согласно литургической традиции леринских монахов, службы которых всегда были очень продолжительными. Каждую неделю они бодрствовали целую ночь, оставаясь в церкви с вечера пятницы до утра субботы, в память о Страстях Христовых. Что до работы, которой они зарабатывали себе на жизнь, то она состояла большей частью в том, что они пряли шерсть и шили одежду, очень простую, безо всяких украшений, как хотел того Сезар; некоторые из них переписывали книги под руководством аббатисы Сезарии.

Пустыня в городе

Прежде чем стать епископом, Сезар Арльский был монахом в Лерине. Переход его от монашества к епископству не был из ряда вон выходящим фактом. В те времена монастырская жизнь готовила очень многих к пастырскому служению. Такие общины, как Турская и Гиппонская, Леринская и Люксольская, были настоящими питомниками епископов. Часто случалось и так, что великие епископы вели по-настоящему монашеский образ жизни, что давало им необходимые душевные силы для сопротивления давлению властей и преследованиям. Василий из Цезарии, Евсевий из Верселя, Амвросий из Милана — были из тех епископов-аскетов, которые выделялись своей борьбой с арианской ересью, часто весьма могущественной. Сами живя монахами, они часто основывали монастыри, из которых выходили в свою очередь пастыри подобной же закалки.

Это постоянное перемещение между монашеством и клиром иногда заканчивалось появлением духовных лиц нового типа, которые объединяли оба этих образа жизни. В Версели и Гиппоне городское духовенство группировалось вокруг епископов Евсевия и Августина, отказавшись от частной собственности и ведя уставную жизнь, насколько это позволяла им их деятельность. Совсем непросто было перенести в город образ жизни, который был выработан для пустыни. Но не одни только клирики держали такое пари. Множество простых монахов и монахинь жило так — в самом сердце города. Некоторым это удавалось так хорошо, что они становились для всех предметом почиталия, несмотря — или, скорее, благодаря — стараниям их остаться незамеченными. Именно так римская монахиня Азелла, около 385 года, вызывала благоговение всего города, проводя в своей келье затворническую жизнь безмерной суровости.

Монашество и пастырство

Жили ли монахи в городах или вне городов, в любом случае они оказывали очень большое и глубокое влияние на жизнь церкви в эту эпоху. Монахи, ставшие епископами, епископы или священники, жившие по-монашески, — все они спонтанно вкладывали мысли, стремления, правила монашеского движения в проповедь народу и индивидуальное наставничество. То, что они предлагали христианам в миру, походило на щедрую аскезу, которую сами они практиковали в своей собственной жизни. Они поощряли девственность и воздержание, приглашали к посту и ночным бдениям, советовали ежедневно читать Священное Писание. Без устали рекомендуя великую христианскую практику милосердия — милостыню, прощение, гостеприимство — они настаивали на самоотверженности, которая является ее непременным условием: то, что дается другим, отнимается у себя самого; нет ничего прекраснее, чем накормить бедных тем, что отрезано от собственной трапезы.

Стало быть, по сравнению с современными христианами, христиане-миряне тех времен были в большей гармонии с монашеской, шедшей непосредственно от Евангелия, духовностью. Одной из основных черт этой общей мысли была решительная направленность к потусторонней жизни. Устремленная к встрече с Христом и Царством Небесным, христианская жизнь в этом мире казалась состоящей прежде всего из желания оторваться от него.

Епископ-монах Григорий Римский

Одна фигура представляет лучше, чем кто бы то ни было другой, гармонию этой Церкви, пронизанной монашеской жизнью: речь идет о большом почитателе и биографе святого Бенедикта, папе Григории (590—604). Быв вначале городским претором в Риме, он порывает со своей карьерой, основывает множество монастырей в своих владениях в Сицилии и сам приносит монашеские обеты в общине, занимавшей его старый семейный дом на Монте-Колиус, в той юго-восточной части Рима, где находится также Латеранская базилика. Эти годы монастырского затворничества были самыми счастливыми в его жизни. Он глубоко вкусил от мира, отрешенности, созерцания, которые они ему принесли. Но вскоре им пришел конец. Папа Пелагий II нуждался в этом бывшем чиновнике, замечательно одаренном и обладавшим высокой культурой, для службы Церкви. Он рукоположил его в диаконы, затем отправил на много лет в Константинополь, где Григорий представлял Римского Первосвященника при дворе императора.

По окончании этой миссии Григорий снова отправился в свой монастырь, но это вновь обретенное счастье продолжалось недолго. После смерти Пелагия Григорий был избран Папой. Четырнадцать лет его понтификата были периодом испытаний — настолько же из-за политической ситуации, итальянский полуостров был разорван между ломбардами и греками, — насколько из-за устремлений его монашеской души, постоянно осаждаемой требованиями епископских забот.

Как родилось «Житие святого Бенедикта»

Этот внутренний раскол, который был не менее жестоким, чем раскол Италии, не помешал Григорию присовокупить к своей епископской работе деятельность писателя, которой мы обязаны, между другим прочим, «Житием святого Бенедикта». Первые его писания были пастырскими: «Пастырское правило», где он прочерчивал для себя и своих собратьев во епископстве программу жизни и деятельности; а также сорок «Проповедей о Евангелии», адресованных римским верующим.

Но Григорий нуждался — для своего пастырского служения, как и для своей собственной духовной жизни — в постоянном чтении и объяснении Священного Писания. Так, в Константанополе он написал комментарий к Книге Иова. В своем епископском доме, в обществе нескольких близких ему людей, он таким образом проходит многие книги Ветхого Завета. Именно во время этих библейских чтений у него возникает другой проект: рассказать о жизни нескольких итальянских святых, недавно умерших, среди которых избранное место занимал Бенедикт. Таким должен был быть сюжет нового произведения, в котором будет содержаться диалог Папы с одним из его близких, дьяконом Петром, и поэтому оно будет называться «Диалоги».

Но чтобы лучше понять предназначение этих четырех книг «Диалогов», второй из которых полностью посвящен святому Бенедикту, нужно знать драматические обстоятельства, при которых они увидели свет в 593—594 годах. Итак, мы рассмотрим теперь события, потрясавшие в течение многих поколений весь христианский Запад и, в частности, Италию. И мы увидим, каким же был тот век, в котором жил Бенедикт и в котором Григорий описал его Житие.

2

СТРАНА, ОПУСТОШЕННАЯ ВАРВАРАМИ

Конец империи

Начиная с 410 года, когда Рим был в первый раз завоеван вестготами, Западная Римская империя влачила жалкое существование. Имея столицей Равенну, прибрежный город, окруженный болотами, взять который было трудно, она, как могла, сопротивлялась нашествиям варваров, занимавших большую часть ее территории. Наконец, за несколько лет до рождения Бенедикта, она перестала существовать. В 476 году молодой Ромулус Августул, последний император, носивший этот титул, уступил свое место германскому солдату Одоакру, избранному королем своим войском. Уже давно германцы, принадлежавшие к различным народностям, занимали высокие должности на государственной службе, и в особенности в армии. Отныне сама высшая власть будет находиться в руках одного из этих иностранцев.

Приход готов

Шеф герулов, Одоакр, был меньше чем через двадцать лет вытеснен готом. Гот Теодорих пришел со своим народом в Италию в 488 году, одерживал победу за победой и в конце концов, после долгой осады взял Равенну. Новое господство варваров будет продолжаться больше жизни одного поколения. Процарствовав в Равенне тридцать три года (493—526), Теодорих имел своими наследниками внука своего Аталарика (526—534) и племянника Теудата (534—536). И только в царствование этого последнего, в 535 году, началось новое завоевание Италии Восточной Римской империей.

Малый золотой век?

Между тем, царствование Теодориха, которое соответствует молодости святого Бенедикта, не было для страны периодом несчастий — совсем наоборот. Король был неграмотен и с великим трудом подписывал свои указы, но, тем не менее, он получил некоторое образование, потому что остготы были на службе восточного императора и сам Теодорих вырос в Константинополе. Восхищаясь римской цивилизацией, он имел обыкновение говорить: «Плохой римлянин подражает готам, хороший гот подражает римлянам». Он окружает себя латинскими министрами и советниками, поддерживает римские административные традиции и предоставляет итальянцам заботу управлять самими собой, тогда как остготы, подчинявшиеся своим собственным законам, мирно сосуществовали с ними, не вмешиваясь в их дела.

При этом короле, одновременно и энергичном, и либеральном, Италия процветала. За ее границами остготы расширили свои владения, завоевав Прованс на западе и сделав скачок к Дунаю на востоке. Внутри страны царили порядок и безопасность. Даже ворота города не закрывались больше. Ночью каждый мог ходить по улице так же спокойно, как днем. Жизнь была недорогой: «Шестьдесят мер пшеницы — за золотую монету, тридцать амфор вина — за одну золотую монету!» — восклицает очарованный летописец. Замечательные произведения искусства, баптистерии и некоторые мозаики Равенны до сих пор свидетельствуют об этом процветании.

Царствование, закончившееся кровью

К сожалению, в конце этого великого царствования дела ухудшились. С возрастом Теодорих стал жестоким и подозрительным. Беспорядки, вызванные противоречиями между евреями и христианами, как в Риме, так и в Равенне, были жестоко подавлены. Но главное — король позволил завистникам убедить себя в том, что многие видные римляне вступили в заговор против него с императором Восточной Римской империи. Один из министров, патриций Боэций, был арестован; его предали пытке и убили, несмотря на его невиновность, в которой он убеждал в своих волнующих посланиях из темницы. Тесть Боэция, благородный Симмак, был в свою очередь казнен. Другой знаменитой жертвой пал Папа Иоанн I. Теодорих вынудил его отправиться в Константинополь, где Папа должен был пойти против своих убеждений и просить императора отменить антиарианские постановления. Он вернулся, не получив просимого, и так плохо был принят в Равенне, что через несколько дней умер. Самому Теодориху суждено было умереть вскоре после него. Насилие, царившее в течение трех последних лет его властвования, частично изгладило из памяти его добрые дела. В смерти его видели наказание небесное, которое он заслужил, приказав незадолго до своей смерти конфисковать имущество католических церквей в пользу ариан. По мнению других, во время своей последней трапезы, он был объят ужасом при виде рыбьей головы, напомнившей ему внезапно голову Симмака. И в конце века «Диалоги» Святого Григория донесут до нас видение некого святого отшельника, в котором покойный король, ведомый патрицием Симмаком и Папой Иоанном, ввергается в кратер Стромболи.

Разделенная Европа

Эти исторические факты и легенды позволяют нам приблизительно понять и увидеть двойную напряженность, от которой страдала Италия того времени. К противостоянию расовому добавлялось противостояние религиозное. И действительно, варвары не разделяли католицизма римлян, обращение их в христианство было совершено на много поколений раньше миссионерами-арианами. Так, арианская ересь, отрицавшая, что Сын — той же природы, что и Отец, выжила поле осуждения великими соборами — Никейским (325 г.) и Константинопольским (381 год). Более того, она стала в большинстве западных стран религией оккупантов и их владык, в руках которых находилась власть. Страшные преследования свирепствовали в Северной Африке, покоренной вандалами, и Церковь Испании, захваченной вестготами, испытывала огромные трудности. Италия VI века испытала свое бремя испытаний, как по вине остготов, современников Бенедикта, так и из-за ломбардов, которые причинили столько забот Папе Григорию.

Счастливый удел Франции

На этом Западе, политически и религиозно разорванном, Галлия — мы можем уже сказать, Франция — представляет собой счастливое исключение, надежду. Гораздо более позднее обращение франков и их короля Хлодвига в христианство привело их не к арианству, а к Католической Церкви. Во многом оставаясь близким к язычеству, этот народ не противился больше в религиозном плане романизированному населению страны, которую он занимал. Когда династия Меровингов аннексировала старое арианское королевство Бургундию, юго-западные районы, оккупированные испанскими вестготами, и Прованс, принадлежавший итальянским остготам, еще до середины VI века было реализовано материальное и моральное единство Франции, принимая во внимание тот факт, что она была разорвана на куски между множеством государств с нестабильным равновесием, такими, как Австразия и Нострия.

Разделенная Италия

Менее счастливое, готское королевство Италии страдало от глубокого разделения, которое мешало ей объединиться. Если, несмотря на мудрость и открытость Теодориха, не произошло слияния римлян и германцев, то это в большей мере потому, что оба эти народа не объединялись в одной и той же вере. Бесконечная война с Византией, которая должна была положить конец властвованию остготов (535—553), в ходе своем разрушила хрупкое единство королевства, в котором византийский агрессор находил себе искренних сторонников среди римлян-католиков, наследников одного с ними прошлого и приверженцев одной с ними религии.

До сих пор довольно терпимые, готы-ариане ощутили глухую опасность, какой нависал над ними католицизм итальянцев, и реакция их была иногда свирепой. Бенедикт видел в Монте-Кассино варварского воина по имени Цалла, очень жестоко обращавшегося с крестьянами, но с особой изощренной кровожадностью третировавшего служителей Католической Церкви: «Если перед ним появлялся клирик или монах, — пишет Григорий, — он не выходил живым из его рук».

Легкое начало страшной войны

Эта война между готами и греками, которую итальянцы могли бы воспринимать как счастливое освобождение, была, напротив, катастрофой, причинившей больше страданий и руин, чем два предыдущих века завоевания. Между тем, она началась хорошо. Первые пять лет были отмечены множеством побед «римлян» (греков) Византии, которые одержали почти полный триумф. Пришедший с войском из только что завоеванной Северной Африки генерал Велизарий оккупировал Сицилию, не встретив никакого сопротивления, и пересек Италию с юга до Неаполя, жители которого, несмотря на готов, отворили им свои двери. Вскоре Велизарий с такой же легкостью овладел Римом, тогда как готы, едва опомнившись от изумления, вселенного в них внезапностью захвата, откатились к Равенне. Этот первый успех был тем более замечательным, что византийская армия в количественном отношении была очень незначительной по сравнению с армией противника: ее пять тысяч воинов, которыми командовал Велизарий, сталкивались с силами, вдесятеро их превосходящими.

Однако дерзость римского военачальника чуть не стала для него слишком дорогой. Общая мобилизация готов под водительством короля Витигеса привела к Риму колоссальную орду, осадившую Вечный Город, который защищал маленький византийский гарнизон. Но осада эта, которая продолжалась целый год (март 537 — 538 год), стала новым поражением варваров, оказавшихся неспособными ни взять город приступом, ни полностью занять его. Прибытие подкреплений, посланных Константинополем, вкупе с трудностями и нехваткой всего, которые испытывали осаждающие, заставили Витигеса просить перемирия и отступить.

Велизарий продолжал свою кампанию. Она закончилась два года спустя взятием Равенны, где Витигес капитулировал со своей армией (540 год). Судьба Италии казалась решенной: она, без сомнения, должна была полностью перейти под руку императора Юстиниана, который из Константинополя руководил этим отвоеванием западных римских территорий, занятых варварами. И однако, против всякого ожидания, ситуация изменилась, война вспыхнула снова и закончилась она только через двенадцать ужасных лет (541—553).

Вмешательство Тотилы

Причина этого несчастья была двойной. С одной стороны, Велизарий был отозван в Константинополь, с другой — готы наконец нашли способного военачальника, который привел их к очень близкой победе. Пока Велизария с триумфом встречали в имперской столице, византийские военачальники, остававшиеся в Италии, заботились больше о своих личных интересах, чем об интересах империи, и плохо соседствовали между собой. Жаждая обогатиться за счет покоренной страны, они вызывали недовольство римского населения, которое, к тому же, начало испытывать гнет византийских налогов. Последовавшее за этим разочарование было использовано готами, некоторые военные формирования которых — на севере от По — остались вооруженными. Они подняли голову, сделали несколько удачных попыток и вскоре, после двух попыток провалившихся, избрали своим королем превосходного воина Тотилу, который в будущем сильно поправил их дела.

И действительно, очень быстро этот великий военачальник, организовав наступление во всех направлениях, обеспечил себе уверенное оперативное руководство, тогда как бездарные византийские генералы, неспособные сговориться друг с другом, заперлись каждый со своей стороны в нескольких крепостях. Эти города осаждались и брались один за другим, и, несмотря на многочисленные подкрепления из Византии, которым удалось только отдалить полную катастрофу, в конце концов свободу сохранили лишь Равенна и несколько портов поблизости от нее.

Голод, массовое уничтожение, депортации

Ужасы этой долгой войны известны нам от греческого историка Прокопия, офицера, помогавшего Велизарию и оставившего подробное . описание военных действий. Был страшный голод — не только в осажденных городах, но и в целых областях, опустошенных сражающимися. Деревенское население погибало от него десятками тысяч, настолько же от голода как такового, насколько и от сопровождавших его эпидемий. Мы обнаружим следы этого несчастья в жизни святого Бенедикта.

Другим источником высокой смертности среди населения были преследования и карательные операции, которые предпринимали готы при Тотиле в некоторых вновь покоренных городах. В Милане все мужчины, начиная с пятнадцати лет — и, судя по свидетельству Прокопия, их было не менее трехсот тысяч — прошли через острие меча, тогда как женщины были отданы в рабство бургундцам, союзникам готов. В Тиволи, недалеко от Субиако, где Бенедикт начал свою монашескую жизнь, жители были убиты, все, без всякого исключения, и способом столь ужасным, что Прокопий отказывается рассказывать о нем, чтобы не оставлять будущему память о столь страшных преступлениях.

Рим не знал таких массовых истреблений людей, но также испытывал немыслимые страдания. Он пять раз переходил из рук в руки. Одна из этих перемен была особенно драматической: Тотила разрушил часть городских стен и хотел уничтожить весь город, как сделали это готы в Милане. Затем, позволив смягчить себя, он ограничился тем, что депортировал население, так что в течение многих недель город был совершенно пуст.

Борьба без идеала

Одним из наиболее удручающих аспектов этой борьбы было отсутствие в обоих лагерях нравственной возвышенности, в особенности на стороне римлян. Византийская армия была сформирована из наемников, по большей части варваров, которые не были движимы никаким патриотизмом. Часто случалось так, что, не получая от администрации своего жалования, они компенсировали это своими собственными силами, либо даже предлагали свои услуги врагу. Измена и предательство не были редкостью.

Со своей стороны готы всего только защищали недавно завоеванную страну, в которой у них не было никаких корней. Мы только что видели их жестокости. Однако справедливости ради следует отметить реальное стремление к гуманности у Тотилы, доказательством которого были его действия при взятии Неаполя. Часто крайне грубый, этот варвар, тем не менее, обладал некоторым чувством справедливости и чем-то вроде «страха Божия», как говорит святой Бенедикт. В нравственном и в военном отношении византийские вожди часто стоили много меньше его. Почти одинокая фигура в стане римлян, Велизарий является нам как крупная личность, как человек чести и большой военачальник.

Религия без Христа

Римляне или готы, католики или ариане, солдаты эти, убивающие друг друга, — почти все христиане. Не претендуя судить об их христианстве, которое мы мало знаем, мы можем, по крайней мере, вопросить по этому поводу единственного свидетеля, который говорит нам о них: историка Прокопия. Судя по этому образцу, некое религиозное чувство существовало и в той, и в другой армии, но Христос и Евангелие Его там отсутствовали. Бог, о котором Прокопий иногда — но редко — говорит, был для них арбитром в борьбе. Он карает несправедливость поражением. Хорошо понимаемый враждующими сторонами интерес состоял в том, чтобы не очень раздражать Его слишком явными нарушениями права.

Молились ли они этому армейскому Богу? Практически никогда не идет речь о религиозных актах. Зато Прокопий тысячу раз упоминает о предсказаниях, счастливых или несчастных, к которым тревожно прислушиваются перед битвами. И очень часто — гораздо чаще, чем имя Божие, — возникает под пером нашего историка слово «Судьба». Судьба эта есть неодолимая фатальность, против которой бесполезно людям лезть из кожи вон. Случайности борьбы, часто приводящие к результату, который противоположен искомому, объясняются этой невидимой, но не невидящей силой, ведущей игру и отождествляющейся с волей Божией.

Бенедикт не будет Северином

Это верование в судьбу принадлежит старому римско-католическому язычеству, едва-едва испытавшему влияние Библии. Религия воинов, рискующих своей жизнью в каждой баталии. Что до христианской идеи, то понапрасну бы искали мы ее следы. В нескольких случаях появляется человек Церкви, епископ или дьякон, облеченный какой-либо дипломатической или гуманитарной миссией. Но монахи, которых в эти времена было так много, не появляются ни единого раза. Между воинами земных владык и воинами «Господа Иисуса Христа, подлинного Царя», как называет Его Бенедикт, по-видимому, пролегает глубокая пропасть. И Бенедиктов Устав не в большей степени содержит в себе какое бы то ни было упоминание о политике и о событиях, а «Готская война» Прокопия ни словом не говорит о монастырях и живущих в них святых. Два мира взаимно игнорируют друг друга.

Чтобы заставить из общаться между собой, нужен был такой пророк, как монах Северин, оставивший глубокий след в предыдущем веке в отношениях между римлянами и варварами в самом тревожном в то время районе, каким был Норик (сегодняшняя Австрия). Охваченный одиночеством, самоистязанием, молитвой, этот святой, тем не менее, заливал лучами сияния свое несчастное римское население, которое он защищал материально и морально, как и захватчиков, которым он внушал глубокое уважение. Этот основатель монастырской общины, переселившейся в Неаполь после его смерти и забравшей с собой его мощи, служил большим утешением для христианского народа и смягчал для него тяготы оккупации.

Монах и основатель монастырей, как и Северин, Бенедикт мог бы играть аналогичную роль в общественной жизни современной ему Италии. Но этого не произошло. Несмотря на несколько встреч с готами — он освободил крестьянина, над которым издевался Цалла, — жизнь его проходила вне политического времени, вдалеке от истории. Гораздо более сложная, чем ситуация в Норике, ситуация в Италии, быть может, не поддавалась такому пророческому деянию, которое в свое время предпринимал Северин. И, кроме того, харизма Бенедикта была не харизмой пророка, день за днем возвещающего волю Божию, а харизмой воспитателя, подготавливающего будущее. Бенедикт трудился для своих будущих братьев — как варваров, так и римлян, не только в самой Италии, но далеко за пределами этой разрушенной страны, живя и создавая свой Устав.

Конец войны

Около 550 года страна, изнемогшая от пятнадцатилетней войны, казалось, была потеряна для византийцев. Не считая нескольких крепостей, которые они сохранили за собой на побережье, вся остальная Италия была в руках Тотилы и его союзников — франков. Однако фортуна снова сменила лагерь. Решив, наконец, заплатить настоящую цену, император Юстиниан начал готовиться к окончательному отвоеванию потерянного. Оно было делом огромной армии, которой командовал армянин Нарзес. Сначала флот готов был уничтожен византийским флотом на рейде Анконы (551 год). Затем, готская армия подверглась той же судьбе в битве при Тагине, где Тотила был убит (552 год). Когда последние когорты варваров, укрывшиеся в Куме, капитулировали, и нашествие франков было отбито (553 г.), весь полуостров был возвращен Римской империи, от которой он был отрезан — фактически, если не юридически — в течение трех четвертей века.

Это завершение борьбы было менее счастливым, чем казалось. На самом деле «римляне», снова получившие власть, были не из Рима, а из Константинополя. Для итальянцев эти греки были не в меньшей степени чужаками, чем только что ушедшие готы. Их давящая налоговая система тяжко нависала над опустошенной страной. Даже в плане религиозном горизонт не был безоблачным. Если арианство исчезло вместе с готами, то другие догматические проблемы возникли с приходом Востока. Плохо принятые епархиями Северной Италии, декреты Константинопольского собора (553 г.), касавшиеся веры во Христа, привели к схизме, которая продолжалась затем в течение многих поколений.

Прекрасная эпоха

И все же не будем столь мрачны. Империя, в лоно которой вернулась Италия, не страдала нехваткой материальных и культурных ресурсов. Во многих отношениях долгое царствование Юстиниана (с 527 по 565 год) было великим царствованием. Такое строение, как кафедральный собор Святой Софии Константинопольской, — свидетельство тому. Мы еще и сегодня любуемся им. В не столь больших масштабах и Санто-Виталио в Равенне, с его изумительной мозаикой, позволяет нам понять, что тогдашняя Италия получила от своих восточных владык.

И в другой области, более затрагивавшей лично императора, мы видим осуществление великого творения. Автор множества гражданских и религиозных законов, Юстиниан собрал также в единый «Кодекс» основную часть предшествовавшего законодательства. Несколько ранее, в самом Риме, монах Дионисий Малый совершил подобный же труд касательно решений соборов. Эти гражданские и церковные параллели помогают нам понять произведение святого Бенедикта, которого они иногда вдохновляли. Он также свел в нечто вроде кодекса лучшие из монастырских традиций.

Новая катастрофа: нашествие ломбардов

Однако сразу после смерти Юстиниана на Италию обрушились новые ужасные испытания. В 567 году германские варвары-ломбарды вступают на землю полуострова, по которой они продолжают продвигаться до конца века, и еще далее. Сталкиваясь с императорской армией, пядь за пядью защищавшей итальянскую землю, они двигались очень медленно, принося опустошения еще более тяжкие, чем при войне с готами. Добавляя эти разрушительные результаты к медленной деградации, уже давно подтачивавшей итальянские города, ломбардское нашествие нанесло последний удар большому количеству епархий, которые таким образом прекратили свое существование.

Несмотря на то, что эта новая катастрофа произошла после смерти святого Бенедикта, она имеет значение для истории нашего святого по двум причинам. Во-первых, потому, что она повлекла за собой разрушение монастыря, который основал Бенедикт и где покоилось его тело: Монте-Кассино. Однажды, в минуту пророческого озарения, Бенедикт предсказал эту драму и плакал над разрушением своего творения.

Осада Рима

Другая причина, по которой необходимо говорить здесь о ломбардах, заключается в том, что биограф Бенедикта, святой Григорий, написал свои Диалоги в городе, осажденном этими варварами. Это было в конце 593 года, то есть в начале года административного, который начинался, как в наши дни учебный год в школах, в сентябре месяце. Выйдя из Павии, своей столицы, король Агилюльф направился к Риму и окружил город со всех сторон. С высоты укреплений осажденные наблюдали печальные сцены: римляне, жившие в окрестностях, были убиты или уведены в плен. Объятый ужасом епископ должен был непосредственно заботиться о защите своей паствы, которую с большим трудом осуществлял византийский гарнизон.

Между тем осада приносила не только эти устрашающие заботы. Прервав возможность связи, она прекратила один из основных видов деятельности Римского епископа: отвечать на разнообразные просьбы, которые тогда, как и сейчас, стекались со всего христианского мира к наследнику святого Петра. В большом Регистре, где секретари Папы классифицировали его почту месяц за месяцем, мы находим значительную дыру в январе, феврале и марте 594 года: за весь этот первый триместр — ни одного письма!

Григорий Великий и его «Диалоги»

Ставший более свободным благодаря этому относительному безделью, Григорий предпринял дело, о котором он думал уже в течение многих месяцев: рассказать о чудесах, происшедших в Италии в течение нескольких поколений. Клирики из его окружения, в частности диакон Петр, подталкивали его изложить на бумаге поучительные факты, которые до сих пор были известны только из устного предания. Такие рассказы, которые приняли бы форму «диалогов» с Петром, принесли бы пользу всем, и автору, и читателям. Из них стало бы видно, как Господь, далеко не покинувший свой народ в несчастье, умножил Свои чудесные вмешательства в пользу святых. Ничто не могло поддержать несчастное население больше, чем ощущение этого присутствия и всемогущества Бога Живого, явственно внимательного и спасительного к Своим, как был Он во времена Моисея и Иисуса Навина, судей и пророков, Христа и апостолов.

В то же время Григорий знал, что рассказ об этих чудесах будет благодатным для душ, потому что он привлечет внимание к святым, которые были орудием и поводом для них. Недостаточно проповедовать Слово Божие. Надо представить живые примеры, и они произведут впечатление тем более, что они близки во времени и пространстве. Открыть для общества итальянских святых вчерашнего дня, часто почти неизвестных вне ближайшего окружения, это значит вызвать к жизни подражание им, поощрить молитву и усилие, дать новый импульс христианской жизни.

Святой Бенедикт среди себе подобных

Однако большинство людей Божиих, которые должны были выйти на сцену, совершили очень небольшое количество чудес, а иногда и всего только одно. Григорий, знавший около пятидесяти таких персонажей, собрал их истории в Книгах I и III своих «Диалогов». Между двумя группами этих менее значительных фигур он поместил целую Книгу — вторую — посвященную одному святому, который в его глазах пользовался ни с чем не сравнимым авторитетом и относительно которого он располагал многочисленной документацией: Бенедикт, родившийся в Нурсии, монах в Субиако, аббат в Монте-Кассино, умерший около сорока лет назад.

Святым становятся не для того, чтобы быть канонизированным, а для того, чтобы быть угодным Богу. Однако Бенедикту, если можно так выразиться, повезло быть взятым в качестве героя полной биографии одним из лучших писателей своего времени и одним из величайших Пап — из всех, кого когда-либо знала Католическая Церковь (это ему мы обязаны, в частности, обращением Англии). Представим себе, что Иоанн Павел II между двумя поездками найдет время написать житие какого-либо святого — Максимилиана Кольба, например, который был его соотечественником и умер пятьдесят лет назад. Предположим, что наш Папа вложит туда весь свой талант и преуспеет в намерении дать этому монаху-мученику образ одновременно исторически правдивый и духовно выразительный, в котором современный христианский народ признает свой идеал, снова переживет свою коллективную трагедию, ощутит дуновение благодати Божией. Таков был «шанс» святого Бенедикта.

Документация «Диалогов»

Единственный источник, дающий нам возможность узнать о жизни Бенедикта, Вторая Книга «Диалогов», опирается на серьезную информацию: свидетельство четырех аббатов, которых Григорий цитирует в самом начале своего труда. Двое из них, Константин и Симплиций, были наследниками Бенедикта в Монте-Кассино.

Другой, Валентиниан, бывший монах того же монастыря, долго был настоятелем римской общины, находившейся недалеко от Латерана, резиденции Пап. Что до последнего, Гонората, то он был еще жив и руководил монахами в Субиако.

Как читать «Житие Бенедикта»

Дополненная двумя другими свидетелями, эта группа повествователей предоставила в распоряжение автора огромный материал, который он расположил по-своему и снабдил размышлениями духовного характера, часто превосходными. Но чтобы читать это Житие с пользой для себя, не надо искать в нем то, чего наши вкусы современных людей заставляют нас инстинктивно желать: индивидуального портрета, который обрисовывал бы нам оригинальную личность и особенную судьбу. То, что интересует Григория и его современников, — это не особое, не похожее на других лицо человека Бенедикта, а напротив — общие для многих черты, которые делают его святым обыкновенным, так сказать, святым расхожей модели, во всех смыслах подобным великим Божьим людям Библии.

Одной из наиболее ярких черт этой фигуры библейского типа является дар совершать чудеса. Для нас, людей XX века, привыкших к современной науке, заставляющей нас исключать любое нарушение «законов» природы, это представляет собой факт проблематичный. Однако наши отцы по вере охотно верили этим экстраординарным случаям, в которых проявлялось всемогущество Бога невидимого, находясь при этом в духе Писания и Евангелий. Как и все «Диалоги» в целом, «Житие Бенедикта» на каждой странице рассказывает о каком-либо чуде, и, пробегая эту коллекцию удивительных событий, мы открываем для себя духовный путь святого.

Ради исторического экуменизма

Прочтение «Жития Бенедикта», как мы будем делать это, означает не только ознакомление с непревзойденным персонажем, образцом святости для всех времен, но и ознакомление с ушедшей эпохой истории Церкви, с далекой от нас и не похожей на нашу эпохой христианства. Мы можем найти для себя в этом чтении огромное богатство, если будем с уважением и симпатией слушать этот голос прошлого, который иногда заставляет нас теряться, но который, тем не менее, — мы знаем это — остается голосом Христа и Духа Его, говорящего с нами сквозь исчезнувшее человечество.

Откровение Божие — безгранично. Проходящее сквозь время, оно воспринимается каждым поколением собственным, особым, оригинальным образом, со своими пиками и впадинами, акцентами и умолчаниями, варьирующимися от века к веку. Так же, как сегодняшний экуменизм делает нас внимательными к подлинно христианским ценностям, которые культивируют наши разделенные с нами братья, так и мы приступаем к Житию святого Бенедикта, столь отдаленному от нас по времени, в духе исторического экуменизма, чтобы открыть в нем — для собственного нашего, современных христиан, наставления — этот тип отделенных братьев, которые для нас — Отцы.

История одного святого

1

ПРИЗВАНИЕ

Провинциальный студент в столице

В сотне километров на северо-восток от Рима, у подножия гор, отделяющих долину Тибра от берегов Адриатики, старинный город Нурсия (в наши дни — Норсия) давал свое имя маленькой провинции, которая сама по себе входила в Валерию.

В этом округе около 480—490 года родился мальчик, названный Бенедиктусом («Благословенным»), нашим языком превращенным в «Бенуа». Родители его принадлежали к среднему классу, скорее зажиточному. Единственное, что от них известно, это что, кроме сына, у них была еще и дочь, Схоластика, которую они в уже совсем раннем возрасте посвятили Богу.

Семья, таким образом, была глубоко христианской. Но, предназначив дочь к девственности, они дали сыну светское образование. Они послали его учиться в Рим. Это время, конец V века, отмечено возрождением латинской школы под эгидой мудрого и открытого варвара, каким был король Теодорих. Столица привлекала студентов со всей Италии. Следуя циклам классического образования, они готовились к карьере чиновников, получившей новую привлекательность в относительно благоденствовавшем и хорошо управлявшемся королевстве готского властителя.

Монах в поисках одеяния

Следовательно, если Бенедикт вскоре оставил учение, как узнаем мы от его биографа, произошло это не из недостаточного интереса и не из нехватки перспектив трудоустройства, а по причинам чисто религиозным. Нравственная распущенность его товарищей беспокоила его. Риск впасть в те же пороки казался ему более серьезным, чем польза учения. «Мир», открытой дверью в которой оно было, — не будет ли он, наподобие учения, школой дурного поведения и падения? Религиозное воспитание, полученное в семье, победило в этом отроке человеческие надежды, которые она на него возлагала. «Желая быть угодным одному Богу, — пишет Григорий, — он решил все бросить и сделаться монахом».

В противоположность широко распространенной пословице, одежда делает монаха. Не то что ее достаточно, но она необходима. Религиозный человек, собирающийся посвятить себя служению Богу, нуждается в этом символе освобождения, отмечающем его в глазах всех и ему самому напоминающем его посвящение. Именно поэтому мы видим святого Бенедикта в первые дни его призвания «ищущим одеяние для монашеской жизни». Где его найти? Кто ему даст его? Речь ведь идет не просто о том, чтобы одеться в костюм, отличающий от других, но чтобы вместе с ним получить все, о чем он говорит: иноческую жизнь — такую, какой она была установлена, проверена на опыте, практиковалась поколениями монахов и как она проводится теперь представителями этой традиции.

2

ГОДЫ ЖИЗНИ В ОДИНОЧЕСТВЕ

Новоначальный, совершающий чудеса

Свидетелей монастырской жизни Бенедикт мог найти прямо на месте. Вот уже больше ста лет в Риме существовали монастыри, и в течение уже многих десятилетий какой-то из них, основанный неким Папой, обслуживал одну из базилик города. И в Нурсии также не было недостатка в монахах. Но молодой человек не собирался ни оставаться в Риме, ни возвращаться в свои родные места. Он хотел разрыва, гораздо более полного. И он отправился на восток, пересек Римскую Кампанию, добрался до Тибора (Тиволи) и затем поднялся вверх по течению Анио, притока Тибра, в горный район, где он рассчитывал встретить монахов. Немного южнее Анио он остановился в деревне под названием Эффида (сегодня — Аффила).

Этот переход приблизительно в восемьдесят километров должен был занять у него около недели, ибо его сопровождала служанка, бывшая его кормилица, которую его родители поселили при нем в Риме, чтобы она была ему как бы второй матерью. В то время, как он бродил вокруг Эффиды в первых своих поисках монастырей, произошел поразительный случай, значительно ускоривший его планы: он совершил чудо. Его служанка по неосторожности разбила чужую вещь. Увидев ее огорчение, он начал молиться, и вещь восстановилась. Слухи об этом быстро распространились в округе. И вот он — с репутацией святого, человека Божия, чудодея. Не в силах выносить эту нарождающуюся славу, он бежал, ничего не сказав своей служанке, и скрылся в Субиако.

Харизма веры и молитвы

Прежде чем последовать за этим новым исходом, надо на мгновение задуматься о значении этого первого чуда. Прежде всего, оно напоминает чудо, совершенное Христом в Кане. Иисус начал здесь Свои чудесные знамения, и Он сделал это по просьбе Своей матери, которую готовился покинуть, чтобы вести жизнь бродячего проповедника. Таким же образом Бенедикт открывает в Эффиде длинную серию своих чудес, и делает он это из сострадания к женщине, которая была немного его матерью, в момент прощания с ней. Как это часто происходит в жизни святых, поведение ученика отражает действия Учителя.

Однако Иисус превратил воду в вино одной только божественной силой, тогда как Бенедикт обретает восстановление разбитой вещи с помощью молитвы. Так впервые проявляется харизматический дар, которым он будет потом очень часто пользоваться, чтобы обрести прямое и исключительное вмешательство Бога. Дар этот — дар веры, веры, которая сдвигает горы. И эта редкостная вера проявляет свою таинственную власть в молитве. Бенедикт всю свою жизнь будет человеком молитвы.

Бегство в Субиако

А пока что его здравый смысл и жажда Бога заставляют его понять, что эта особая власть, которая только что проявилась, ставит под угрозу одну из основных христианских добродетелей: смирение. Он пришел в эти горы не для того, чтобы угождать людям, но чтобы угождать Богу. Убегая человеческой славы, он идет на север, и в восьми километрах от Эффиды находит то, что он искал: место, где можно спрятаться; монаха, который может дать ему одежду и помочь ему.

Место это называется Сублакус (по-итальянски — Субиако) — имя, которое напоминает об огромном искусственном озере, созданном знаменитым императором Нероном четырьмя с половиной веками раньше, строительством плотины на реке Анио. Императорская вилла раскинула свои роскошные строения на берегу озера, но выше, на обрывистых стенах узкой долины, были дикие места, которые так любят монахи. Бенедикту посчастливилось встретиться с одним из них, по имени Романус (Римлянин), который вошел в его положение, дал ему одеяние и поселил в гроте, невдалеке от своего собственного монастыря.

Отшельник, которому помогает монастырь

В наши дни встроенный в трехэтажную церковь, этот грот Санто-Спеко был обращен отверстием своим на юг, так что у ног расстилалось узкое длинное озеро, а напротив убегал вверх склон другого берега. Над пещерой, прямо на ровной земле, был построен маленький монастырь, где жили несколько монахов вместе со своим аббатом по имени Адеодат. Романус принадлежал к этой общине. Прежде чем устроить юношу в гроте совсем рядом с монастырем, Романус должен был испросить разрешения своего аббата. Если он этого не сделал, так только потому, что Бенедикт желал абсолютной тайны, чтобы совершенно порвать со славой чудотворца и полностью исчезнуть из глаз людей. Уважая это стремление к безмолвию, Романус и привел Бенедикта в грот, не сказав об этом никому ни слова. Целых три года Бенедикт оставался там, никем не замеченный, даже общиной, обитавшей в монастыре, который нависал на его обителью в нескольких десятках метров над ним.

Что до проблемы питания, то она была разрешена самым простым способом. Как большинство монахов, Бенедикт удовлетворялся небольшим количеством хлеба. Романус, со своей стороны, был готов пожертвовать ему часть своего ежедневного рациона. Поскольку невозможно было спускаться в грот прямо из монастыря, он спускал Бенедикту хлеб на веревке. Они договорились о днях, когда манна будет падать с неба на юного затворника, и колокольчик, привязанный к концу веревки, будет тихонько извещать его о ее появлении.

Эта договоренность вызвала вмешательство дьявола — первое, о котором мы услышим в этом рассказе. Однажды камень, брошенный в колокольчик, разбил его. Как бывает часто в Житиях святых монахов, — это заставляет вспомнить о святом Антонии, — явился Сатана со своими враждебными действиями. Мы встретим того же типа неприятности в начале деятельности Бенедикта на Монте-Кассино.

Контрабандный отшельник

В результате этого Бенедикт не мог делать ничего другого, как только выходить из грота, чтобы получать свое скудное питание в определенный момент. Он, как представляется нам, не работал в течение всех этих лет. Недостаток опыта, материалов и инструментов, и, возможно, полное отсутствие человеческих контактов не позволяли ему трудиться. Читал ли он? Во всяком случае, он располагал свободой для того, чтобы посвятить себя деятельности, для которой он показал себя столь одаренным: молитве.

Удивительная судьба выпала на долю этого подростка, предоставленного самому себе, в абсолютной изоляции, без какой бы то ни было иной связи с обществом, кроме пуповины, поддерживающей его существование, и верности невидимого друга. Когда Бенедикт, уже в зрелом возрасте, напишет свой «Устав», он будет рассматривать отшельническую жизнь в совсем иной перспективе. Только после долгого воспитания в общине, скажет он, монах, уже опытный, тщательно обученный и закаленный, может рискнуть схватиться с дьяволом в одиночестве. Говоря так, он повторит слова святого Иеронима и Иоанна Кассиана, которые за сто лет до него уже сформулировали этот закон, подсказанный опытом и здравым смыслом. Но Дух Святой не подчинен законам. Дыша, где Он хочет, Он восполняет, если хочет, любую неподготовленность.

Отшельничество в соединении с общиной

В случае юного харизматика, каким был Бенедикт, совершенно ясно, что ему была дана благодать одинокой жизни, как и благодать молитвы, не знающей сомнений. Обе эти харизмы, кстати, дополняют друг друга, поскольку бегство святого в пустыню было вызвано чудом, происшедшим в результате молитвы и вызвавшим восхищение людей. Непобедимая вера и способность жить в одиночестве с Господом: и тот, и другой божественный дар готовят его к тому духовному излучению, к которому Бог предназначает его, хотя сам он об этом еще не знает.

Но пока что три проведенных в безвестности года в Субиако придали Бенедикту особые черты, хотя и не без сходства с некоторыми иноками. На средиземноморском побережье Галлии, в Лерине и на Йерских островах, так же, как и в Палестине и в долине Нила, в предшествующем веке были монахи, жившие в непосредственной близости к общине, настоятель и братья которой доставляли им все необходимое и заботились о них. И в самой Италии вскоре будет основан в Вивариуме, на калабрийском берегу, монастырь, монахи которого могли уединяться и оставаться в длительном одиночестве по соседству с Монте-Кастеллум.

Именно такое объединение, включающее монастырских монахов и отшельников, и создали Бенедикт и Романус. Единственная его оригинальность — и большая, надо сказать, — заключалась в его тайном характере, благодаря которому оно было неизвестно ни аббату Адеодату, ни его общине. Бенедикт — отшельник, которому в глубочайшей тайне помогал монастырский монах, — согласился с этой странной ситуацией из-за необходимости — также необычной — совершенно скрыться с глаз человеческих.

Маг и пастухи

Однако эта подпольная жизнь должна была кончиться вследствие двух судьбоносных происшествий. И действительно, в конце трехлетнего периода существование Бенедикта было открыто дважды — сначала соседним священником, а затем пастухами тех кочующих стад, которые мы встречаем еще и в наши дни на склонах этих гор.

Обстоятельства первого обнаружения Бенедикта, как рассказывает нам святой Григорий (на странице 123), заставляют нас вспомнить об открытии волхвами Вифлиемского Младенца, тогда как второе напоминает нам сцену Рождества. Однако священник узнал о существовании слуги Божия, прячущегося в гроте, не в день Рождества, а в день Пасхи, и происшествие это осветило любопытный факт: юный отшельник даже и не знал, что в этот день была Пасха. Незнание им мирских вещей распространялось и на саму Церковь.

Такой фактический разрыв с церковной жизнью предполагает не менее исключительный дар, чем отсутствие общинного монастырского воспитания. Бенедикт со всех точек зрения оказывается таким, каким он показал себя в своем первом чуде: харизматиком. Более восхитителен, чем подражаем, он отрицает таким несколько пикантным образом — отсутствием какой бы то ни было сакраментальной практики — репутацию литургистов, которую в наши дни приписывают членам его монашеской семьи и ему самому.

Свет на подсвечнике

Визит священника, кажется, не имел продолжения. Но открытие, сделанное пастухами, имело последствием своим многочисленные встречи между отшельником и этими простыми людьми. Полные благоговения перед человеком Божиим, они приносили ему пищу и получали от него духовное окормление: божественное слово, которым была полна его душа.

Положив конец обязанностям Романуса, этот новый источник привел Бенедикта от исключительной зависимости от монастыря к зависимости от милосердных мирян. Но основным и главным фактом тут был конец его подпольного существования и влияние, которое он начал оказывать. Это начало духовного света, который лучился от него на людей, восполняло и компенсировало его долгое добровольное исчезновение. Чтобы избежать славы человеческой, юный чудотворец скрылся. Но в ответ на это Бог поставил возжженную свечу на подсвечник. Смирение, прошедшее и выдержавшее его, победило, и тот, кто принизил себя, будет снова вознесен — не для того, чтобы гордиться этим, а для того, чтобы служить людям.

3

ТРОЙНОЕ ИСКУШЕНИЕ

Победа над суетной славой

Так закончился ряд духовных событий, которые потом часто еще повторялись в первой половине жизни Бенедикта. Искушение, героический отказ, духовное влияние на ближнего — три этих факта объединились в цикл, которому суждено было повториться. Юный харизматик был искушаем суетной славой; он реагировал героически, отказавшись от всякого человеческого контакта, и этот радикальный отказ сделал его излучающим духовный свет.

Одиночество: испытание плотским желанием

Едва завершившись, этот первый цикл сменился вторым, примкнувшим к первому. На этот раз искушением будет не суетная слава, а сладострастие. Вереница посетителей, проходившая отныне через грот, принесла однажды очаровательную женщину. Это не было ударом молнии, но через некоторое время, когда юноша остался один, он был охвачен непреодолимым желанием. Наглый дрозд, задевший крылом его лицо, дал толчок искушению. Признав в этой черной птице лик дьявола, Бенедикт прогнал его, перекрестившись, но нечистые мысли не позволяли так легко и просто прогнать себя. Они приняли настолько навязчивый оборот, что молодой человек почувствовал, что он слабеет: еще немного, и он покинет свою пустыню, чтобы соединиться с предметом своих вожделений.

И в этот момент благодатное вдохновение подсказало ему радикальное средство: лечь обнаженным в крапиву и шипы, растущие перед его гротом. Боль изгнала желание. Она даже изгнала его так прочно, что после этого дня оно уже и не возвращалось больше. Дар мирного целомудрия, полного и окончательного, был ответом неба на героический поступок искушаемого монаха.

Столь же по-своему энергичная, как и предварявший ее отказ от славы, реакция эта на плотское желание должна была дать похожий результат. Как исчезновение Бенедикта для человеческих глаз привело к его духовному влиянию на людей, так и пытка, учиненная им своему телу, дала ему влияние еще большее, чем прежнее. На этот раз слушать его пришли уже не простые миряне, проходившие мимо, а настоящие ученики, хотевшие покинуть мир и подражать ему в собственной жизни. Отказ от сексуальности принес свои таинственные плоды. Превосходно сублимированное, стремление к продолжению рода стало духовным отцовством.

В общине: искушение насилием

Этот второй цикл прочного искушения, отказа и духовного сияния, сам сменился новым испытанием, обстоятельства которого повторили три фразы предыдущих кризисов. Оно было связано с репутацией духовного наставника, отныне сопровождавшей Бенедикта. К отдельным ученикам, решившим стать его последователями, присоединились монахи соседней общины, которые хотели, чтобы он стал их аббатом. Когда настоятель их умер, они пришли к Бенедикту просить его занять это место.

Что же это была за община, соседствовавшая с его гротом? Святой Григорий милосердно умалчивает об этом, но в средние века предполагали, что речь шла о монастыре в Виковаро, на реке Анио, в тридцати километрах вниз по течению от Субиако. Так или иначе, но монахи эти были недобры, и Бенедикт предчувствовал, что настоятельство его потерпит неудачу. Он долгое время отказывался встать во главе их. Но они так настойчиво просили его, что он в конце концов согласился.

Став совсем юным и лишенным какого бы то ни было опыта общинной жизни аббатом, новый настоятель принес в Виковаро, между иным прочим, аскетическую суровость, энергию и требовательность, свидетелями коих мы уже были и доказательства коим видели. Распущенным монахам, с которыми ему пришлось теперь жить, этого показалось слишком много. И то, что он предвидел, совершилось: настоятель и подчиненные не могли поладить между собой. Эти монахи стремились сделать Бенедикта своим аббатом потому, что рассчитывали воспользоваться как его престижем, так и его неопытностью: слава его святости прикрыла бы их посредственность, тогда как его характер и привычки отшельника оставляли бы им свободу жить, как они хотели. В действительности же бывший затворник показал себя крайне требовательным и не спускал ничего.

Последовавший затем кризис стал для Бенедикта новым испытанием. До сих пор он сталкивался с двумя основными искушениями: гордыней и вожделением. На этот раз ему угрожал гнев.

Эта моральная опасность достигла своего апогея, когда само физическое существование его оказалось под угрозой. Настал день, когда отчаявшиеся монахи решили избавиться от него и подали ему в трапезной отравленное вино. Его спасло чудо: когда он начертал, по обыкновению, крест на кувшине, кувшин разбился. Но его собственное поведение было тоже не менее странным. Когда он понял, что его хотели убить, он не проявил ни малейшего намека на возмущение, страх или хоть какую-либо эмоцию. И у него было, говорит Григорий, «спокойное лицо, и душа его была покойна». Сказав несколько слов, он покинул монахов и ушел.

Прежде чем последовать за Бенедиктом в одиночество, к которому он вернулся, остановимся на этой полной победе над страстями. Очутившись лицом к лицу со смертью, которой его хотят предать, человек обыкновенно испытывает содрогание во всем существе своем, взрыв гнева, защитную жизненную реакцию, легко превращавшуюся в агрессивную. Остаться спокойным в таких обстоятельствах предполагает совершенно невероятное владение собой. Только душа, привыкшая стоять перед Богом и смотреть в глаза смерти, может сохранять в этих условиях абсолютный контроль над собой.

Кроме того, это владение собой в самом пароксизме конфликта подсказывает нам, что Бенедикт прошел его, не затаив зла на своих непослушных подчиненных, которых он напрасно стремился исправить. Подлинная пастырская любовь, в которой больше сострадания, чем раздражения, поддерживала его в этой борьбе. Он вышел из нее побежденным как настоятель, но победителем в душе своей всякого чувства, которое уводило бы его от любви.

Три цикла испытаний

Результат этой новой победы был тем же, что и у двух предыдущих: еще более широкое и глубокое влияние. Вернувшись в свой грот в Субиако, отшельник вскоре стал окружен множеством компаньонов, желавших жить с ним общей жизнью. После мирян, после стремящихся к уединению и совершенной жизни, теперь это была настоящая толпа людей, пришедших под его руку. За дурной общиной в Виковаро, которой он служил впустую, последовала огромная община, шедшая от него самого и полностью послушная его руководству.

Когда это произошло, цикл греховного искушения, превосходного сопротивления и воссияния для ближнего завершился в третий раз. Провидение славно сделало свое дело. Поскольку все три испытания были различными, каждое из них совершило очищение одной из ключевых точек его духовного естества. Порок суетной славы затрагивает душу в высшей ее части, порок сладострастия касается чувственности, порок гнева — агрессивности. Умственные способности и чувственный аппетит испытали на себе посещение искушения, были очищены и подтверждены послушничеством. Бенедикт закалил свои добродетели в этой борьбе, в которой свобода его нашла щедрый ответ Благодати Божией.

Созерцание Бога и служение людям

Возвратившись из Виковаро, Бенедикт, стало быть, увидел заполнявших его пустыню кандидатов на монашескую жизнь. Но поток призваний этих, естественно, не возник в один день. Святой Григорий позволяет нам предполагать, что в начале этого периода было время, когда, ушедший с поста настоятель, Бенедикт снова стал отшельником к невероятной радости своей, и смог полностью отдаться созерцательной жизни, которую он так любил.

Эта нота созерцательности характеризует второй период одиночества, в отличие от первого, который был в большей степени отмечен аскезой. Потрудившись в течение первых трех лет над созданием в жестоких условиях своей духовной индивидуальности, Бенедикт, по всей видимости, прошел после возвращения из Виковара через период некоего расцвета в созерцании, о котором святой Григорий говорит прекрасной формулой: «Он жил сам с собой под взглядом Бога». Это внимание к божественному взгляду станет, как мы скоро это увидим, фундаментом духовной доктрины, которой он будет учить в своем «Уставе».

Однако эта счастливая эпоха созерцательного одиночества, по-видимому, продолжалась недолго. Человек Божий пользовался к этому времени уже слишком широкой репутацией, чтобы не привлекать к себе других богоискателей, стремившихся найти себе духовного наставника. Бенедикт не делал ничего, чтобы вызвать к себе их внимание, но он не делал ничего и для того, чтобы оттолкнуть их от себя. Мы знаем других отцов-пустынников, — святого Илариона, например, — которые спасались бегством от последователей, тесно их окружавших. В отличие от этих упрямых одиночек, Бенедикт, любивший одиночество, сумел принести себя в жертву. Тем не менее мы найдем следы его любви к отшельничеству вплоть до последнего периода его жизни: в Монте-Кассино он будет жить в отдельной башне, в отдалении от дортуара братьев.

Двенадцатью двенадцать

Религиозная живость итальянского народа в этом начале VI века проявляется в огромном количестве монашеских призваний, и они в течение короткого времени собрались вокруг Бенедикта: их было более ста пятидесяти. Чтобы поселить всю эту толпу, надо было строить. На правом берегу Анио, где находился грот Бенедикта и небольшой монастырь Адеодата, почти не было больше строений, разве что роскошные здания виллы Нерона, стоявшие вблизи озера. Давно уже необитаемые, они, однако, принадлежали к государственной собственности. Кстати, они мало подходили для монахов. Склоны над ними были отвесными и не располагали к строительству больших сооружений.

Эти местные условия, быть может, частично объясняют решение, принятое Бенедиктом, — разделить свою общину на двенадцать маленьких монастырей по двенадцать монахов в каждом, которые он разбросал на довольно большом расстоянии, так что некоторые находились на расстоянии нескольких километром от центра. Центр же был в доме, где сам он, глава небольшой своей армии, устроил свой командный пост.

Посвященный Папе Клименту I, святому-мученику I века, этот центральный монастырь находился на берегу озера, в одном из павильонов императорской виллы. Остатки ее еще и теперь видны у подножия теперешнего аббатства Святой Схоластики. В этом месте мраморный мост перекинут был через узкий конец озера; он вел на левый берег, где немного ниже по течению находилась деревня, окружавшая церковь Святого Лорана. Бенедикт хорошо выбрал место своего жительства: отсюда можно было контролировать переход с одного берега на другой, с того, где жили миряне, на тот, где обосновались монахи.

Воспитатель золотой молодежи

Чтобы обосноваться в общественном помещении, необходимо было официальное разрешение. Мы не знаем, как Бенедикт его получил, но, судя по всему, это было ему нетрудно, поскольку Григорий говорит нам, что в эту эпоху он был близко знаком со многими набожными аристократическими семьями. Рим, который он когда-то покинул, шел теперь к нему. По иронии судьбы, этот юноша, бросивший учение в столице, теперь принимал у себя сыновей титулованных семей, доверявших ему их воспитание.

Судя по грустному замечанию в Уставе, эти дети аристократов приносили Бенедикту отнюдь не одно только удовлетворение. Но хотя бы двое из них оставили по себе добрые воспоминания: юный Мауро, сын некоего Евтициуса, и малыш Пласидо, отец которого, Тертулл, был облечен высокой мантией патриция. Первый из них, едва достигнув необходимого возраста, стал помощником Бенедикта, тогда как другой в это время был еще ребенком.

Два эти подростка из высшего общества соседствовали в Сен-Клименте со взрослыми людьми, вышедшими из совсем других социальных слоев. Мы знаем по крайней мере одного из них: монаха-гота, работы которого по очищению озерных берегов стали поводом для одного из чудес святого. Удивительная социальная мешанина, которую производила монастырская жизнь, заставляла жить под одной крышей, молиться в одной часовне, трапезничать за одним столом маленьких римских аристократов и одного из тех готов, на которых римляне, хоть и страшась их, все-таки смотрели свысока.

Христос посреди двенадцати

Такова была маленькая группа, жившая под ближайшим руководством Бенедикта. Он оставил рядом с собой этих нескольких братьев по особым причинам, желая самолично воспитать их. Остальные, разделенные на двенадцать монастырей, имели настоятелем «отца» или «аббата», поставленного святым во главе каждой отдельной общины.

Число двенадцать — многозначительно. Оно заставляет нас сразу же подумать об апостолах, окружавших Христа. Как Иисус выбрал этих двенадцать человек из всех учеников своих, чтобы доверить им роль проповедников в мире и руководство Церковью, так и Бенедикт предназначил двенадцать из этих монахов для воспитания и руководства своими братьями. Посреди этих двенадцати избранных он похож на Христа. Сам аббат, то есть отец, он, без сомнения, сознает эту аналогию с Иисусом. Не напишет ли он в Уставе, что «аббат занимает место Иисуса»? Этот образ Двенадцати, окружавших Господа, стало быть, господствовал в маленькой конгрегации Субиако. Он даже повторялся в нем на двух уровнях: во всей конгрегации в целом и в каждом из монастырей, где было по двенадцати монахов. Эта видимая социальная структура ясно выражает глубокий замысел предприятия. Как будет сказано потом в Уставе, монастырь есть не что иное, как «школа служения Господу», школа Христа. Ключевое слово «школа» взято не из Евангелий, но оно в точности представляет реальность, в них описанную: группа учеников, окружающих Учителя. «Школа» монастыря была создана для того, чтобы продолжать это единение между Иисусом и Двенадцатью; она возникает вокруг наставника, аббата, который становится таким образом представителем Христа и проповедует всем и примером своим, и словом весть Христа.

4

НАСТОЯТЕЛЬСТВО В СУБИАКО

Научиться жить вместе чрез Евангелие Христа: таково было стремление этих двенадцати общин двенадцати монахов, которые Бенедикт рассеивает по правому берегу Анио, возле Субиако. Сам вдвойне представляя Христа, он делает честь этой внушающей страх роли — не только евангельской подлинностью своего учения, но и чудесами, напоминающими нам великих библейских мужей Божиих и Самого Иисуса.

Серия библейских чудес

Чудес в этот период было четыре. Первое отличается от трех последующих, потому что оно не имело видимой параллели с каким-либо библейским прецедентом. Григорий рассказывает нам, что в одном из монастырей, где был аббатом Помпениан, один из братьев был искушаем дьяволом, увлекавшим его за пределы молельни всякий раз, как община становилась на молитву. Предупрежденный об этом, Бенедикт пришел на место, увидел своими глазами невидимого Искусителя, и ему удалось заставить увидеть его если не Помпениана, то юного Мауро, своего помощника. Затем ударом палки по спине монаха он обратил дьявола в бегство. Удара этого оказалось достаточно: брат, который прежде не мог молиться, стал особенно усердным в молитве.

Хотя Григорий не отмечает этого, но подобное видение невидимого существа, которое было дано в этот день Бенедикту и которое ему удалось передать ученику своему, напоминает похожее на него чудо пророка Елисея. Но в трех последующих рассказах параллели с Библией еще более очевидны, и автор жития Бенедикта не преминул привлечь к этому факту внимание читателя. Мы видим в них последовательно Бенедикта, заставляющего бить из скалы воду источника, как Моисей, поднимающего инструмент со дна озера, как Елисей, и заставляющего Мауро ступать по водам, подобно апостолу Петру.

«Трудись и не унывай»

Из трех этих чудес самым трогательным является, без сомнения, второе. Монах-гот, о котором мы уже говорили раньше, работал однажды на берегу озера. Бенедикт велел ему вырвать колючий кустарник в одном месте, которое они собирались очистить, чтобы разбить там сад. Этот простой человек, обладавший высоким даром «нищеты духа» — первым из блаженств — набросился на работу с такой страстью, что железная часть инструмента его отделилась от ручки и упала в озеро, в этом месте очень глубокое.

В монастыре, говорит Бенедикт в своем Уставе, всякая вещь священна. Потерять инструмент, даже если это произошло и не по вине того, кто им пользовался, составляет объективный проступок, в котором надо признаться и который надо исправить. В смирении своем — евангельская «нищета духа» есть смирение — гот поспешил исповедаться в своей неловкости. Предупрежденный Мауро, принявшего признание гота, Бенедикт пришел на место его работы. Взяв ручку инструмента, он погрузил ее в озеро. В тот же момент железная часть поднялась со дна и пристала к деревянной. Бенедикт вернул готу восстановленный инструмент со словами: «Вот! Трудись и не унывай».

Радость Христа и покой Его

История эта поучительна во многих отношениях. Если начать с заключения, то мы видим в этом слове утешения сердце настоятеля, которое в Уставе своем покажет себя столь озабоченным тем, чтобы никто в монастыре не ощущал уныния. Мы видим в этом не только универсальность христианской любви, но и требовательность на службе Богу: «Будьте всегда веселы», — говорит святой Павел.

Что до самой этой сцены, то она свидетельствует о мирном и счастливом сосуществовании под взглядом Божиим двух народов, борьба между которыми была еще очень далека от завершения — последующая жизнь Бенедикта приведет нам доказательства этого. Став, в отличие от своих соплеменников-ариан, католиком, гот так хорошо вжился в монастырскую общину, что он счел совершенно естественным принести покаяние к ногам совсем юного помощника настоятеля, каким был Мауро. Таков был результат гостеприимного приюта, который дал ему Бенедикт, приняв его в число своих монахов. Как передает нам Григорий, Бенедикт принял этого неожиданного кандидата «с большим удовольствием». С удовольствием, разумеется, сверхъестественным, проистекавшим из глубины веры: во Христе нет ни римлянина, ни варвара.

Урок чудес

Основная черта Устава, как и Евангелия, — смирение — добродетель, которую раскрывает это маленькое повествование. Другие ценности монашества появляются в ближайших чудесах. Два первых иллюстрируют величие молитвы, как общей, так и персональной: дьявол прилагает все свои усилия, чтобы помешать ей, и именно ею Бенедикт, новый Моисей, вытягивает воду из скалы. Что до чуда хождения по воде озера, то оно следует из безусловной и немедленной покорности Мауро настолько же, насколько из таинственного могущества Бенедикта. Послушание, смирение, молитва — три этих духовных требования, о которых свидетельствуют три приведенных рассказа, будут находиться в самом сердце Устава.

Смертельная зависть

Между тем влияние Бенедикта все возрастало, о чем свидетельствовал постоянно возрастающий наплыв людей, приходящих, чтобы стать монахами в Субиако. Этот духовный свет, побуждающий любить Христа, далеко не всем был по вкусу. В самом Субиако, по другую сторону мраморного моста, настоятель маленького прихода Сен-Лоран, некий Флоран, относился к происходящему с большим подозрением. Священник этот воспылал завистью к человеку Божию, говоря о нем со злобой и, как мог, отворачивая от него тех, кто приходил повидаться с ним.

После дурных монахов из Виковаро — теперь дурной священник. И в обоих случаях враждебность этих посвященных Богу людей шла до попытки убийства. Монахи налили яду в вино. Флоран вложил отраву в кусок хлеба — и еще хуже того: в кусок хлеба освященного. По старинной церковной традиции, «евлогии» (освященные предметы), которые посылали или давали друг другу в подарок, означали единение в любви. Этой страшной подменой, достойной Иудина поцелуя, знак христианской дружбы превращался в инструмент ненависти и смерти.

Ворон Илии

Ранее Бенедикт, благословив вино и крестным знамением разбив кувшин, узнал что вино отравлено заговорщиками-монахами. Когда же ему принесли от иерея освященный хлеб, он прибег к помощи ворона, которого обыкновенно кормил. По его приказу птица унесла в клюве отравленный кусок и бросила его вдалеке — там, где никто не мог найти его. Умное и послушное человеку Божию животное: мы часто встречаем подобное в житиях святых. В данном случае ворон, уносящий в клюве хлеб, напоминает нам, разумеется, историю пророка Илии.

Непристойность и магия

Потерпевшая провал в результате этого чуда, ненависть Флорана не сложила оружия. Не сумев физически уничтожить святого, он предпринял попытку отравить нравственно его духовных сыновей: семь обнаженных девушек пришли, танцуя, в сад монахов. Это может показаться совершенно невероятным со стороны священника. Но мы поймем, что это было не столь уж невероятным, если вспомним о том, что представления такого рода входят в магические ритуалы плодородия, которые практикуются многими языческими народами.

Старинные обычаи, несомненно, стремились в Субиако, как и в других местах, вызвать таким образом дождь на поля и в долины. Флорану оставалось только направить к монашескому саду юных девиц, готовых выполнить свой ритуальный долг.

Уход из Субиако

На этот раз Бенедикт почувствовал, что ситуация становится невыносимой. Зависть священника не отступала ни перед чем, он был готов на любой дурной поступок. Лучше было бесшумно удалиться. Он реорганизовал свои двенадцать монастырей, расселив по ним монахов, живших с ним в обители святого Климента. Только некоторые из них последовали за ним в его исходе. Вместе с ними он отправился в путь на юго-восток, где создаст свое новое детище: Монте-Кассино.

Это путешествие едва не прервалось. В пятнадцати километрах от Субиако его догнал гонец, посланный ем вдогонку Мауро. Оставшись на месте, он узнал о внезапной смерти Флорана. Несчастный случай имел все признаки небесной кары. Во всяком случае, он положил конец угрозе, каковую представлял для святого дурной священник. Но Бенедикт не изменил своего решения, хотя причина ухода его и исчезла. Субиако больше уже никогда его не увидело.

Любовь к врагам

Ничего не изменив в порядке вещей, этот маленький финальный эпизод открыл сердце святого: узнав о смерти врага, он был взволнован ею. И он не стал вздыхать с облегчением, но оплакивал своего недруга, как друга. Уже во время истории с отравленным вином его видели сильно взволнованным — не от сострадания самому себе, но от сострадания к тем, кто хотел убить его. Обе эти соответствующие друг другу реакции свидетельствуют о том, до какой степени учение и пример Христа проникли в его душу.

Чудеса Духа Христова

Как всегда, внимательный к библейским параллелям совершающихся событий, биограф Бенедикта напоминает здесь другой образ: образ Давида, оплакивающего смерть Саула. Итак, Илия и Давид в конце периода Сибуако присоединяются к святым обоих Заветов, о которых шла речь в связи с предыдущими чудесами: Моисею, Елисею и Петру. Картина, которую рисуют перед нами эти пять персонажей Писания, заслуживает того, чтобы на ней остановиться. Моисей, Елисей, Петр, Илия, Давид: апостол находится в центре этой группы, окруженный двумя великими пророками, тогда как Моисей и Давид, более отдаленные по времени, занимают крылья. Симметричный и сосредоточенный на Новом Завете, этот ряд библейских святых заставляет нас вспомнить о мозаике на абсидах римских церквей. Но главное здесь — для нас, как и для Григория — не столько любоваться этим прекрасным упорядочением, сколько поднять взоры свои к Тому, Кто когда-то дал каждому из этих людей различные виды их чудесной власти и Кто теперь объединяет их в дарах, данных Бенедикту. «Полный Духа всех праведников», святой из Субиако в своем времени свидетельствует о славе Сына Божия, единственного и вечного источника всех харизм.

Вторая победа любви

На этом созерцании Христа заканчивается в рассказе Григория первая часть Жития Бенедикта. Прежде чем перейти ко второй части, взглянем еще раз на то, что последние из донесенных до нас фактов говорят о душе святого. Причина его ухода, конфликт его с Флораном, является также последним испытанием, венчающим духовное возвышение, уже осуществленное. Как мы помним, Бенедикт к тому времени уже победил три великих искушения: суетной славы, чувственности, гнева. И над этой последней страстью он одержал новую победу. Находясь во второй раз в опасности для самого своего существования, он реагирует с той же мягкостью и с тем же смирением, что и в Виковаро: теперь, как и тогда, он уступает место, без шума уходит, удаляется.

Между тем, новое испытание — это не простое повторение предыдущего. На этот раз реакция святого свидетельствует не только о превосходном владении собой. Больше чем сдержанность гневного движения, как отмечает тут Григорий, — это настоящее милосердие по отношению к обидчику. Неспособное на ненависть, все существо его, все чувства обращены и сосредоточены на способности любить. Этот триумф божественной любви есть нравственное чудо, не менее удивительное, чем чудеса, которыми были усеяны годы жизни его в Субиако. Он доводит до конца духовное развитие, при котором рассказ Григория позволяет нам присутствовать. Отныне, по-видимому, Бенедикт не будет иметь больше такого рода испытаний. Полнота его святости мирно раскроет божественную благодать, которой был преисполнен Бенедикт.

5

УСТРОЙСТВО НА МОНТЕ-КАССИНО

Как будто бы для того, чтобы выразить это завершение духовного восхождения, Бенедикт устроится теперь на вершине горы. В ста двадцати, приблизительно, километрах на юго-восток от Рима, возвышается над Латинской дорогой Монте-Кассино, высотой более пятисот метров над уровнем моря. Место изумительное. На востоке — высокая цепь Абрузких гор, на западе — плодородная долина. За нею — другие горы, и вдалеке — море. Между этим царственным горизонтом и узким горлом Субиако — абсолютный контраст. Думал ли об этом Бенедикт? Перейдя с одного места на другое, он по-своему проверяет слово Евангелия: «Кто унизит себя — возвысится». Или он просто хотел одарить свою и своих монахов созерцательность иным видом, чем тот, что был перед их глазами в течение столь долгого времени на берегах Неронова озера?

Борьба против язычества

Но Монте-Кассино и сегодня, и в те времена не было всего только местом необычайной красоты. Самая вершина его была весьма неприятным образом занята языческим капищем, посвященным Аполлону, по утверждению Григория, и Юпитеру — по надписи, открытой в прошлом веке. Страшная бомбежка 1944 года, уничтожив аббатство, позволила найти в развалинах его фундамент храма, площадь которого была, как будто бы, восемь на десять метров. Несколько выше, на верхушке, языческий алтарь венчал культовое сооружение, в которое входили также купы священных деревьев. В самом сердце VI века, более чем через двести лет после обращения Константина в христианство, местное деревенское население продолжало приносить здесь жертвы идолам.

Поселившись в этом месте, Бенедикт оказался перед самой срочной необходимостью — стереть все следы язычества, которое так долго здесь царствовало. «Он разбил идола, опрокинул алтарь, срубил священные деревья; в храме Аполлона он построил молельню блаженного Мартина, а на том месте, где стоял алтарь Аполлона, — молельню в честь святого Иоанна». Встретила ли эта акция разрушения сопротивление со стороны преданных язычников? Так или иначе, но Григорий говорит нам только о реакции дьявола, как мы еще это увидим. Еще живучее в деревне, язычество, тем не менее, было уже в состоянии полного истощения. Прошли те времена, когда святой Мартин, с той же силой ополчившись против языческих капищ на севере Галлии, рисковал жизнью в окружении разъяренных крестьян.

Тот факт, что Бенедикт снова занял общественное место, предполагает, как и в случае с виллой Нерона, необходимость официального разрешения. Таковое, несомненно, было дано, и тем более охотно, что власти с большим удовлетворением смотрели на подавление культа, запрещенного законом. Но Бенедикт не ограничился простой христианизацией места. Одновременно он евангелизировал население.

Это «непрекращающееся проповедничество» язычникам достигает нового этапа с ростом влияния Бенедикта. До сих пор мы видели его последовательно обучающим пастухов, руководящим теми, кто стремится к совершенной жизни, управляющим монашескими общинами. Каждый раз — мы помним об этом — его влияние на людей было результатом победы над самим собой и над демонами. Новый вид деятельности, которую он разворачивает на Монте-Кассино, не является исключением из этого общего правили. Следуя немедленно за уходом из Субиако, она свидетельствует о том, что последнее искушение святого, побежденное, как и предыдущие, с редкостным благородством и великодушием, результатом своим имело, как и они, расширение влияния святого на ближних своих, к вящему благу Церкви.

Два святилища

Покровительство святого Мартина, данное бывшему храму, было вполне соответственным, потому что великий епископ Тура был, как и Бенедикт, монахом, и, тоже как Бенедикт, был миссионером, боровшимся против идолопоклонничества. Что до святого Иоанна Крестителя, взятого в покровители молельни на вершине горы, то он также, подобно Бенедикту, перешел от пустыни к проповедничеству. Кстати, в ту же эпоху Сезар Арльский посвятил тем же двум святым боковые нефы базилики Сент-Мари, предназначенной быть усыпальницей для его монахинь.

В Монте-Кассино эти молитвенные помещения были скромных размеров, как и следовало иметь еще небольшой монашеской общине. Отвесные склоны, кстати, и не располагали к тому, чтобы строить широко. Языческий храм (8x12 м), основание которого, сложенное из огромных известняковых блоков, еще и сейчас видно в подвалах аббатства, стал монастырской церковью, рядом с которой выросли другие помещения общины. Несколько более длинная (8x15,25 м), молельня Святого Иоанна служила личным молитвам. Именно здесь будут похоронены Бенедикт и его сестра, и сюда — как раз из-за того, что здесь находились их могилы, — будет перенесена общинная молитва монахов. В наши дни, с исчезновением молельни святого Мартина, здесь находится монастырская церковь.

Дьявольские явления

Эти строения, сделанные самими монахами, стали местом множества драматических происшествий. Немедленно по разрушении языческих святилищ, им предшествовавших, ярость Сатаны проявилась с невероятной силой. И действительно, культ идолов невидимо обращен был к демонам. Уничтожить его означало начать войну с ними. Они ответили воплями и видениями, первые — слышимые всей братии, вторые — одному только Бенедикту. Коверкая имя святого, дьявол обзывал его «Проклятым, Неблагословенным» и жаловался, что он его преследует.

Когда строительство только еще начиналось, эти шумные обвинения уступили место неприятностям и пакостям исподтишка, которые могли стоить жизни тому или иному из строителей. Скальный блок, который собирались ввести в постройку, оказалось невозможным сдвинуть с места. Поднятый, наконец, благодаря молитве святого, он открыл глазам окружающих кусок земли, в которой на некоторой глубине оказался закопанным бронзовый идол. Догадавшись о его присутствии здесь, Бенедикт приказал копать землю и обнаружил его. Казалось, что, временно отнесенный на кухню, священный предмет источал языки пламени. За этим последовала паника, прекращенная новой молитвой человека Божия.

Несколько позже обрушилась одна из стен строения. Под развалинами оказался погребенным молодой монах, и он вовсе погиб бы, не восстанови аббат молитвой его раздавленное тело. Прямо перед этим ужасным происшествием дьявол явился Бенедикту, молившемуся в своей келье, и объяснил ему, что он собирается сделать.

Новая монастырская община, таким образом, начала служить Господу в проклятом месте, над которым нависла тяжелая угроза, вызванная памятью о демонах. Тогда, как и сейчас, — все те, кто знаком со странами, в которых осуществлялась христианская миссия, хорошо знают это — страхи перед злыми духами были долей людей, не получивших еще света Христова. Обосноваться среди них означало в течение какого-то времени разделять их тревоги в ожидании того дня, когда божественный покой снизойдет на души людей и неодушевленные предметы.

Еще и всегда — молитва

Что остается неизменным, в противоположность всему этому, это — молитва святого, постоянная молитва, которую мы находим, как и раньше, при каждом новом его столкновении с Сатаной. Один особенно многозначительный факт появляется в начале второй истории — истории с рухнувшей стеной и исцеленным ребенком: Бенедикт ощущает предчувствие визита дьявола, когда он молится, запершись в своей келье. Молитвенный коврик, на котором он имеет обыкновение распростершись молиться, примет затем переломанное тело маленького монаха, которого он воскресит. Таков конец этого эпизода.

Детали эти позволяют нам в какой-то степени проникнуть в эту жизнь, полную интенсивной молитвы, с помещением и обстановкой, которую мы можем представить себе, ибо она предполагается ею. Монахи, согласно Уставу, живут в дортуаре. Хотя в принципе аббат Монте-Кассино не должен являться исключением, но, как мы это здесь видим, он занимал отдельную келью, которая служила ему личной молельней. Другие уточнения, касающиеся молитвы, появятся в конце рассказа святого Григория.

6

ЧУДЕСА ПРОРОЧЕСТВА

Но перед этим рассказчик начинает излагать нам историю двух серий по двенадцать чудес в каждой, которыми наполнен почти весь период жизни Бенедикта в Монте-Кассино. Факты эти в рассказе расположены не в хронологическом порядке, а по категориям: двенадцать первых — это пророчества, двенадцать следующих — чудеса действия. Под «пророчествами» надо, кстати сказать, понимать не только предсказания, но также и феномены сверхъестественного ясновидения, — святой знает о событиях, происходящих далеко, разоблачает обман, читает в сердцах.

Дар второго зрения

Таинственные провидения эти позволяют Бенедикту не однажды открывать проступки, совершенные его учениками или посетителями, и исправлять их. Пророк Елисей дал пример таких чудес, упрекнув своего слугу Гиезия в том, что он тайком выманил плату у сирийского военачальника, излеченного святым от проказы. Таким же образом Бенедикт перехватил двух монахов, которые ели без позволения за оградой монастыря, и набожного мирянина, изменившего своему обыкновению поститься, осуществляя свое ежегодное паломничество в Монте-Кассино; слугу, мошеннически присвоившего себе часть подарков, которые господин его поручил ему отнести; и, наконец, одного монастырского брата, согласившегося, противу правил, принять в подарок несколько носовых платочков от монахинь.

Охота на гордыню

Так человек Божий отдает харизму второго зрения на службу своей миссии настоятеля и воспитателя. Самый интересный из этих эпизодов — история о монахе, гордившемся своим происхождением, которого Бенедикт упрекает в этих невидимых никому чувствах. Сын «защитника», то есть муниципального чиновника или церковника довольно высокого ранга, он исполнял в этот вечер в трапезной скромные обязанности держателя лампы перед столом аббата. В какой-то момент ему пришла в голову мысль, что служба эта его недостойна. Бенедикт тут же взглянул на него и живо сказал ему: «Положи крестное знамение на сердце свое, брат! Что говоришь тут? Положи крестное знамение на сердце свое!» И немедленно заменил его другим монахом.

История эта проливает свет на две характерные черты монашества, обе превосходно и близко воспринятые Бенедиктом. Первая — это ужас перед всяческой гордыней, рассматриваемой как противоположность духу Христову и мета дьявола. Бенедикт не переносит ее до такой степени, что не может видеть, как она пробирается — под каким бы то ни было поводом — в сердце и поведение монахов. Держать лампу — действие банальное, простое, для которого легко найти замену. Но Устав предусматривает освобождать от своих обязанностей руководителя группы или квалифицированного мастера совершенно таким же образом, если служба его, быть может и незаменимая, делает его гордецом.

Отказ от социальных преимуществ

Не менее многозначительным в этом деле является стирание социального положения, которое вызывает внутреннее недовольство брата. В монастыре рождение не имеет никакого значения. Ни возраст, ни социальное происхождение не принимаются в расчет. В смысле времени важна только дата вступления: только в зависимости от периода этого нового рождения распределяются монахи в общине. Таким образом, «возраст» монастырский заменяет собой возраст физический. Что до прежнего социального положения, то и оно теряет здесь свои права: отказавшись от какого бы то ни было личного имущества, братья с этой минуты не обладают ничем, что могло бы разделять их в социальном отношении. Так принципиальное равенство, которое крешение устанавливает между христианами, становится в монашеской общине видимым фактом: «Нет больше ни господина, ни раба, все есть одно во Христе», — говорил святой Павел. Это равенство между господином и слугой, богатым и бедным, которое остается в христианском народе взглядом веры, мистическим фактом, в монастыре — и только в нем — превращается в факт ощутимый.

Разоблаченный лже-король

Ясновидение святого, проницающее видимость и вглядывающееся в глубину сердец человеческих, осуществляется в данном случае в пользу духовного порядка, отбрасывающего социальные маски и оценивающего только глубинную суть человеческой личности. В другом случае харизма Бенедикта разоблачает фальшивку, не менее иллюзорную. В разгаре войны между римлянами и готами (в 542 или 546 году), новый король готов, Тотила, проезжавший в этот момент невдалеке от Монте-Кассино, извещает аббата о том, что он собирается нанести ему визит. Заинтригованный репутацией пророка, которой пользуется Бенедикт, он придумывает способ испытать его: послать ему одного из своих конюших, одетого в королевские одежды и несущего знаки королевской власти, в сопровождении трех офицеров королевства, обладающих высоким рангом. Заметит ли человек Божий эту подмену или попадет в ловушку?

Конюший Ригго входит в монастырь с тремя сопровождающими его королевскими приближенными. В туже минуту Бенедикт, который в этот момент сидел, крикнул ему издалека: «Сними, сын мой, сними то, что на тебе, — это не твое!» Охваченный паникой, фальшивый король и эскорт его падает на землю и, едва поднявшись, возвращается к Тотиле, даже не вступив в контакт со святым.

Человек Божий и земной властитель

Сцена эта повторилась через несколько дней; король, зная теперь, чего ему ожидать от пророческого дара Бенедикта, явился собственной персоной нанести ему визит. Охваченный благоговением перед святым, он тоже бросился на землю, как только увидел Бенедикта. Великий монах снова принял своего гостя сидя. Он встал лишь для того, чтобы поднять простертого на земле Тотилу. И в этой ситуации, как и в предыдущей, он не пошел навстречу королю, чтобы приветствовать его. Эта непринужденность, граничащая с дерзостью, ярко свидетельствует о великой свободе человека Божия, слуги Христа-Царя, по отношению ко всем сильным мира сего.

И тон, которым Бенедикт заговорил затем с королем готским, был не менее уверенным. Он упрекнул его в актах жестокости, призвал его прекратить их и предсказал ему будущее в следующих нескольких словах: «Ты войдешь в Рим и перейдешь море. Ты процарствуешь девять лет, а на десятый год ты умрешь». По мнению Григория, Тотила принял во внимание слова святого и с тех пор стал менее жестоким. Во всяком случае, объявленные факты подтверждаются: король взял Рим в декабре 546 года и овладел Сицилией в 550 году. Он погиб в битве при Тагине (в августе 552 года), после десяти лет царствования.

Пророчество о Риме

Еще одно пророчество Бенедикта носило исторический характер. Произошло это как раз по случаю взятия Тотилой Рима. Разгневанный римлянами король начал разрушать город. В этот момент друг Бенедикта, старый епископ Сабинус де Канусиум приехал в Монте-Кассино. Как все вокруг, он ожидал полного разрушения Рима. Но когда он рассказал о своих страхах Бенедикту, святой покачал головой: Рим не будет сразу разрушен варварами, но будет медленно погибать от землетрясений и ненастий.

Григорий, живший в конце века, мог подтвердить точность этого предсказания. Рим не нуждался в человеческом насилии для того, чтобы исчезнуть. Он сам нес в себе причины непоправимого упадка.

Разрушение Монте-Кассино

Напротив, монастырь Монте-Кассино должен был подвергнуться разрушению, которого ничто не позволяло предвидеть. Бенедикт был и об этом предупрежден, и это откровение взволновало его. Один человек благородного происхождения, по имени Теопропус, живший в городе Кассинум у подножия горы, однажды застал его в слезах и услышал от него следующее признание: аббат узнал от Господа, что все созданное им будет разрушено варварами; только монахи спасут свою жизнь. Это действительно произошло — уже после смерти Бенедикта, но не от руки готов, а от руки ломбардов. Монахам удалось бежать, но они уже не вернулись: Монте-Кассино суждено было пролежать в руинах около ста пятидесяти лет.

Очень человеческая боль основателя необыкновенно волнует. И хотя Бенедикт был святым, он испытывал сильную привязанность к своему творению, которое, несомненно, стоило ему великих усилий. Но Провидение предназначило Бенедикту пережить себя в известном смысле. Он будет продолжать действовать в этом мире не через строительство свое и не через созданную им общину, а через написанный им документ — «Монашеский Устав», который в эту эпоху он, несомненно, еще писал.

Три реализовавшихся пророчества

Из трех последних пророчеств, донесенных до нас Григорием, самым странным было то, которое касалось Террасинского монастыря, основанного Бенедиктом на берегу Тирренского моря, приблизительно в пятидесяти километрах от Монте-Кассино. Отсылая туда большую группу монахов, он сказал настоятелю и его помощнику, что в такой-то день придет сам, чтобы указать им план строений. И он действительно пришел в указанный день, но во сне. Оба настоятеля в эту ночь имели одно и то же видение: аббат показывал им чертеж зданий. Кроме чуда, эпизод этот позволяет нам ознакомиться с привычками святого. В течение всего монте-кассинского периода никто никогда не видел его покидающим монастырь. Как многие святые монахи, он живет в чем-то вроде затвора.

По соседству с Монте-Кассино находится маленький городок Аквино. Здесь шестью веками позже родится знаменитый Фома, который прежде, чем поступить к доминиканцам, провел детство в аббатстве. Один клирик этого города, обитаемый бесами, которых изгнал из него Бенедикт, был объектом предсказания, связанного с определенными условиями, которое, к сожалению, оправдалось: не исполняя определенных предписаний своего экзорциста, он снова впал во власть злого духа, чем угрожал ему в свое время святой.

И, наконец, другое пророчество Бенедикта имело целью поддержать монахов во время голода. Однажды, когда не осталось больше хлеба, он возвестил, что назавтра хлеб будет в избытке, что в действительности и произошло, но каким образом — осталось тайной. Но мы снова найдем этот голод в Кампании, рассматривая действенные чудеса. А теперь пришло время обратиться к творению, созревавшему в течение всех этих лет, которое после разрушения монастыря Монте-Кассино будет составлять единственное наследие Бенедикта, завещанный потомству: его «Монастырский Устав», в котором сконцентрировался его опыт и который стал плодом его святости.

7

УСТАВ ДЛЯ МОНАХОВ

Довольно короткий в наших глазах со своими 73 главами, Устав Бенедикта, тем не менее, был одним из самых длинных, написанных для монахов в Античности. Среди монастырского законодательства, очень фрагментарного и по большей части с разрозненными и не связанными между собой частями, он особенно выделяется своим относительно полным и методическим характером.

Бенедикт и Учитель

Это редкостное качество по большей части пришло к нему от более раннего произведения, из которого он много почерпнул: «Правила Учителя», названное так потому, что оно представлено как ряд вещаний оракула, произнесенных таинственным «Учителем», говорившим от имени Господа. В три раза длиннее Бенедиктова Устава, этот анонимный текст — не был ли он написан самим Бенедиктом в молодости? Во всяком случае, он представляется современным основанию Субиако, к которому он довольно точно подходит.

Благодаря этому как бы черновику, мы можем с точностью восстановить писательский труд аббата Монте-Кассино, сравнивая между собой эти два устава. На две трети сократив законодательство Учителя, Бенедикт его также дополнил многими пунктами. С многих точек зрения это обновление представляло собой столь большой прогресс, что Правило Учителя, во многом ценное, было совершенно забыто, тогда как Бенедиктов Устав менее чем за три века был принят всей совокупностью монастырей латинского мира.

Школа Христа

Чтобы понять этот Устав для монахов, нужно, прежде всего, вспомнить о формулировке, которую Бенедикт вслед за Учителем дал своему монастырю: «школа служения Господу». Это наименование школы, как мы уже говорили, проводит параллель с Двенадцатью, объединенными вокруг Иисуса. Ставшая видимой распределением монахов в Субиако, эта евангельская модель духовно формирует общину Бенедикта, окружающую своего аббата, наместника Христа, единственная забота которого состоит в том, чтобы проповедовать Евангелие, живя в соответствии с ним самому и убеждая жить по нему других. Монах есть не что иное, как ученик Христа, который стремится провести всю свою жизнь в слушании, послушании и служении Ему, подчиняясь водительству верного наставника, который подлинно представляет Его.

Аббат и его помощники

В этой функции представителя Христа аббату ассистируют руководители групп, «старейшины», каждый из которых руководит двенадцатью братьями. «Прево», сегодня называемый «приором», служит ему помощником. Забота о пропитании и других материальных нуждах доверяется эконому, называемому «келарем», к которому присоединяются братья, которым поручено заниматься рабочим инструментом и различными другими предметами. Один из «стариков» заботится о новоприбывших («послушниках») в течение года, предшествующего их окончательному пострижению. Привратник встречает посетителей, гостинщик устраивает их на жилье, лекарь врачует больных.

Все эти ответственные назначаются аббатом, авторитет которого един и неделим. Пожизненно избранный общиной, он советуется с ней, собираемой на совет в случае необходимости принять важное решение. Что касается текущих дел, то он консультируется по этому поводу с малым советом, состоящим из нескольких «стариков».

В этой общинной организации священники, клирики и дьяконы занимают особое место.

Исключенные из монастыря Учителя, они приняты в монастыре Бенедикта, либо вступая в него уже рукоположенными, чтобы стать монахами, либо, вошедшие мирянами, они принимают рукоположение от епископа по просьбе аббата. Единственное, что от них требуется, это отправление службы Евхаристии и таинств. Что до управления общиной, то оно целиком принадлежит аббату и избранным им сотрудникам. Таким образом, как это ни парадоксально, эти члены духовенства часто оказываются подчиненными мирянам, начиная с самого аббата, который необязательно является священником.

Монастырь и Церковь

«Школа» Христа, монастырь, стало быть, не является церковью, объединенной вокруг епископа, который наследовал апостолам, а христианской общиной особого типа, которая одновременно и ниже, и выше местной Церкви. Он не обладает иерархической и сакраментальной структурой ее, которая сделала бы его законченным и автономным обществом. В этом отношении он зависит от Церкви, которая поставляет ему своих подданных — крещенных христиан, своих священников, служащих для него Евхаристию, и даже его главу, ибо аббат должен быть утвержден и благословен епископом. Но и оставаясь несовершенным и подчиненным матери-Церкви, монастырь превышает ее в том смысле, что он представляет собой образцовую христианскую общину, в которой Евангелие услышано и приложено в жизни с такой интенсивностью, на которую не способны верующие в миру и их пастыри.

Церковь и школа совершенства: мы могли бы сказать, что группа Двенадцати — и то, и другое. Первичная община Иерусалима — также: объединенная в вере вокруг апостолов, она практиковала Евангелие во всей полноте его отказом от частной собственности, который делал их одной душой и одним сердцем. Впоследствии, когда христиане умножились, и большинство из них не могли покинуть свои семьи и имущество, Церковь в миру и школа вне мира должны были разделиться, оставаясь духовно связанными, органически слитыми в едином причастии веры и любви. Церковь в крещении рождает детей Божиих и внушает им основы жизни по-Божески. Так, рожденным и воспитанным ученикам Христа школа монастыря дает затем возможность ответить на призыв Христа: «Если хочешь быть совершенным...»

Мирская иерархия

Монастырская «школа», установленная Бенедиктом, покоится на трех опорах: община, Устав и аббат. Монашеская община продолжает группу учеников Христа, аббат представляет Его среди них, а Устав является попыткой приложения Евангелия к общей жизни, которую они вместе ведут. Устав и аббат — это писаный закон и живой глава. Первое без второго — не более чем мертвая буква, ибо он истолковывает его и приспосабливает к жизни. Но настоятель также нуждается в этом кодексе, который просвещает его и руководит им.

Открытость к жизни в одиночестве

Хотя Устав Бенедикта был написан для монахов, живущих в общине, он в первой же главе своей недвусмысленно признает законность и величие одинокой монашеской жизни, такой, какую ведут «анахореты», или «отшельники». Бенедикт выражает мудрое пожелание, чтобы, прежде чем уйти в пустыню, отшельник долгое время проходил воспитание общиной. Его собственный путь был не таким — мы помним об этом, — но того требовала очень старинная традиция, к которой он полностью присоединился. В этом смысле общинное монашество не замкнуто в самом себе, но открыто отшельнической потусторонности, в которой его собственная аскеза и созерцательность находят свое высшее осуществление.

Смиренный перед Богом и людьми

Как школа монастыря опирается на три основы, так и духовность монахов основывается на трех добродетелях: послушании, безмолвии и смирении. Эта последняя добродетель — самая главная. Она включает в себя обе первые: в «иерархии смирения», которую должен пройти монах, первые уровни относятся к послушанию, а последние — к безмолвию. Если смирение имеет такое значение, то это потому, что его проповедовал и применял в Своей жизни Христос. «Унизившийся возвысится», трижды произнесенная Христом в Евангелиях, эта максима резюмирует Его собственную судьбу, от унижений Воплощения и Креста до триумфа Воскресения и Вознесения. Бенедикт цитирует эти слова Христа, начиная большую главу, посвященную смирению, и отмечает также в конце, что смирение ведет к любви, то есть к самой жизни Бога.

Как и любовь, смирение имеет отношение одновременно и к Богу, и к ближнему. Оно состоит прежде всего в том, чтобы беспрестанно чувствовать себя перед лицом Бога, в присутствии Его, в том «страхе» религиозном и любящем, о котором так часто говорит Библия. Таким было, как мы это помним, духовное поведение Бенедикта уже в гроте, когда он «жил сам с собой под взглядом Божиим».

Послушание и безмолвие

Окутанное этим вниманием к Богу, смирение по отношению к людям состоит прежде всего в послушании им. Подчиняясь своим настоятелям, монах подчиняется Самому Господу, сказавшему: «Кто вас слушает, Меня слушает». Но послушание идет дальше отношений иерархического характера. Сын Божий в монастыре — не только глава, который управляет посредством уст своих представителей. Он Сам — в жизни Своей и Страстях Своих — делается образцом послушания: «Не Свою волю пришел Я исполнить, но волю Твою, кто послал Меня». Как Он, монах охотно подчиняется людям ради любви к Отцу. Он подчиняется не только вышестоящим, но и братьям тоже.

Подчиняться Христу, подчиняться как Христос: таковы аспекты этой монашеской добродетели, которые мы найдем среди критериев призвания и обязательств исповедания. Что касается безмолвия, то оно требуется по многим причинам: избежание греха («За всякое пустое слово, — говорит Евангелие, — люди будут отвечать»), смирение ученика, дающего говорить учителю, внимание к слову Божию, прилежание в молитве. Отказ от человеческих разговоров позволяет слушать Господа и отвечать Ему.

Постоянная молитва

«Непрестанно молиться» — есть самая суть и цель монастырской жизни. Этот призыв Христа и святого Павла ко всем христианам рождает в монастырях двойное усилие. Приблизительно каждые три часа вся община собирается в молельне на службу, короткую или длинную. Между этими общими службами каждый монах старается пребывать в присутствии Бога, читать или вспоминать Священное Писание и отвечать этому голосу Божию, слушаемому постоянно, короткими и частыми молитвами.

Ночная и дневная служба

Общая молитва во время службы, которую Бенедикт часто называет «Божьим делом», служится семь раз днем и один раз ночью. Около 2.30 в любое время года служится «всенощная» (ночная служба), за которой на заре следует «заутреня». На восходе солнца читается «первый час», затем параллельно освящается третий, шестой и девятый час, то есть середина утра, середина дня и середина послеполуденного времени. Наконец, «повечерие» освящает конец дня, а молитва на сон грядущий — начало ночи.

Эти восемь служб дня все имеют подобную структуру. Большая часть ее проходит в псалмодии, то есть в чтении или слушании псалмов, между которыми делается короткая пауза для молитвы. Многие псалмы сами являются молитвами и могут, таким образом, служить моделью или источником вдохновения для молящегося. Что касается псалмов, не являющихся молитвами, то они, как и прочие, боговдохновенны и, воспринимаемые как таковые, способны вдохновлять и питать молитву.

Чтение, труд, размышление

Читать псалмы и молиться, слушать Божественное Слово и отвечать на него — этот диалог, начатый службой, продолжается каждым в отдельности между службами. День разделен между двумя занятиями, и оба они требуют усилий постоянной молитвы: чтение и физический труд. Чтению отводится приблизительно три часа, и основным — если не единственным — объектом его является Библия. Остальное время занято физическим трудом, во время которого монахи повторяют про себя священные тексты, выученные наизусть при чтении.

Старые монахи сравнивали это повторение со жвачкой некоторых животных. Сегодня она напоминает нам хорошо знакомое зрелище: рабочего, который работает, слушая свой транзистор. Точно так же, как для этого человека голос радио сопровождает его работу, так и для старого монаха Слово Божие, произносимое на память, становилось чем-то вроде звукового фона его работы.

Этот божественный голос, который он не перестает слушать, заставлял его отвечать ему время от времени молитвой — насколько занятие его это ему позволяло.

«Молись и трудись» (Ога et labora) — эти слова превратились в девиз монахов. Но действителен он только в том случае, если к работе и молитве добавляется еще и третье действие, которое служит пищей первому и сопровождает второе: слушание Слова Божия. Занимая, как мы видели, три часа в день, чтение Библии играет ключевую роль в жизни монаха, глубокую цельность которой оно создает. Прежде чем говорить с Богом, нужно сначала услышать Его. Сосредоточенное внимание к Слову Божию предшествует всякой молитве, и поэтому не может быть молитвы без предварительного обращения к Писанию, не может быть и работы в молитве без знания его наизусть. Чтение священного текста и продолжающее его чтение изустное хранит человеческую душу в течение целого дня в контакте с Господом. Благодаря Ему, жизнь монаха превращается в неумолкающий диалог с Богом.

Цель труда

Проникнутый молитвой, физический труд есть одновременно телесная необходимость и душевное благо. Во-первых, нужно зарабатывать себе на жизнь, как желал того святой Павел, а не жить милостыней, за счет других. Монах должен довольствоваться тем, что он зарабатывает, и отдавать лишнее местным жителям. К этой материальной цели труда присовокупляется духовное благо для трудящегося: работая своими руками, он сосредотачивает свой ум. При условии, что работа проста и может совершаться в безмолвии, она способствует духовному созерцанию и содействует в той или иной форме размышлению над божественным словом. Если, как говорит Бенедикт, «безделье есть враг души», то труд есть друг ее.

Не всякий вид труда годится для монахов. По этому поводу Бенедикт проявляет гораздо большую широту взгляда, чем другие, ибо он разрешает сельскохозяйственные работы, отбрасываемые многими из его предшественников, как утомительные и отвлекающие внимание. Разрешение это, по всей вероятности, связанное с экономическими трудностями военного времени, имело одно последствие: летом, во время сбора урожая, период поста серьезно уменьшается, и братьям может быть дозволена дополнительная пища.

Посты и бодрствования

Эти уступки Бенедикт делает отнюдь не с легким сердцем, ибо он понимает важность пищевой аскезы для спасения душ. Следуя всей монастырской традиции, он верит в необходимость поста, о котором так часто говорится в Библии. В период, отделяющий вознесение Христа от Его возвращения, друзья Супруга должны поститься. На практике, монахи принимают пищу один раз в день осенью и зимой, трапезничая обыкновенно в середине послеполуденного времени, и в конце его — во время поста. Летом пост поддерживается по средам и пятницам из-за Страстей Христовых. По другим дням основная трапеза совершается в полдень, и вторая, легкая, вечером, но завтрак исключается всегда. Воздержание от мяса и установление хлебного рациона дополняют эту аскезу поста.

Другое аскетическое правило — бодрствование — следует из того простого факта, что монахи ежедневно встают очень рано для всенощной. Ложась спать с наступлением темноты, монахи имеют довольно много времени для сна зимой, но очень мало — летом, когда послеобеденный сон средиземноморских стран становится настоятельной необходимостью. Монахи спят, не снимая одежды, на более или менее жестких ложах и под более или менее толстыми одеялами, в зависимости от возможностей и душевного расположения каждого из них. Всех их объединяет один дортуар — это общее помещение сменило несколько раньше, чем Бенедикт начал писать свой Устав, первоначальные кельи, унаследованные от жизни пустынников.

Общая жизнь и воспитание послушников

Как трапезная, где едят молча, слушая чтение, дортуар обитаем безмолвием. Оно абсолютно, начиная с полуночной молитвы и кончая утренней зарей. Две категории монахов отсутствуют в дортуаре: больные, разумеется, которые находятся в лечебном помещении, и новые братья, называемые послушниками, — в течение целого года, когда они готовятся дать обет, который свяжет их на всю жизнь.

Принимаемые с крайней сдержанностью — им необходимо дать понять важность обязательств, которые они на себя принимают, — эти кандидаты на монашескую жизнь живут в отдельном помещении, под внимательным оком одного из старших, который служит им инструктором. Чтобы испытать прочность их призвания, Бенедикт предполагает использовать три критерия: их способности «в отношении творения Божия, послушания и уничижения». Мы узнаем здесь, прежде всего, молитву монастырской службы, продолжающую личную молитву, а затем — две фундаментальные добродетели монахов: послушание и смирение, это последнее подвергается испытанию не столько какими-то искусственными унижениями, сколько простым согласием исполнять работы очень простые, которые требует ежедневная, будничная жизнь общины.

Обеты монаха

Так же, как призвание узнается по трем этим знакам, так и обетов, которые должны принести послушники, чтобы стать монахами, — три. Дающийся в конце годового периода послушничества в ходе особого последования в молельне, этот тройной обет слово в слово соответствует дефиниции, которую Бенедикт дал общинному монашеству. Три основы его: монастырь, Устав, аббат — четко изложены в нем. Постоянство состоит в том, чтобы усердствовать всю свою жизнь в монастыре, следовать правилам, беспрекословно исполнять то, что говорит аббат. В дополнение к тому могут еще упоминаться местные правила жизни в данном монастыре, с ее особенностями и людьми, которые в нем живут.

Как солдат во время боя «держится», не позволяя убить себя или обратить в бегство, как остается верным мученик — вплоть до самой смерти, так и «стойкий» монах должен постоянно прилагать всю энергию и все силы, чтобы «держаться», противу уловок дьявола, на службе Бога. Воспринятая монашеством от духовности периода преследований, «стойкость» не инертна и не неподвижна: вся она — усилие, добродетель, храбрость.

Порядок общины

Это связанное с монашескими обетами обязательство есть как бы второе рождение. Оно дает монаху его иноческий возраст и свое место в общине. Община — не беспорядочная толпа, это семья, в которой у каждого — свой возраст и ранг. «Благоговейте перед старшими, любите младших!» — вот две коррелятивные максимы Бенедикта. На практике, более молодые обязаны старшим уважением и послушанием.

Основанный на дате вступления на службу Божию, этот новый общинный порядок подменяет

собой, как мы уже говорили, старые — естественные или искусственные — различия в обществе. Однако он в свою очередь превышается тем, что Бенедикт называет «добрым рвением», то есть любовью, которая не принимает во внимание и возрастных, даже и религиозных, различий. В перспективе этой цели, прочерченной в предпоследней главе Устава, члены общины взаимно чествуют и слушаются друг друга, не задумываясь о иерархической лестнице.

От школы до единения

Монастырь действительно не только школа, но и единение. Его высший — если не единственный закон — любовь. С подобием школе Христа, которая пришла к Бенедикту от Правила Учителя, он ассоциирует другую модель, которую представляет собой, в частности, Устав святого Августина: изначальную Иерусалимскую Церковь, такую, какой описывает ее святой Лука в первых главах Деяний. Общность имущества была в ней знаком общности душ.

Оба эти прототипа, разумеется, не противоречат друг другу. Наоборот, они следуют во времени друг за другом и друг друга дополняют: от группы в двенадцать учеников, объединенных в школу вокруг Христа, исходит община первых христиан, в которой вера и отреченность апостолов распространились на множество верующих, обратившихся благодаря их свидетельствам. Между первыми и вторыми — заповедь, данная Христом в час прощания: взаимная любовь, по которой ученики будут узнавать друг друга. Проявившаяся во время Пятидесятницы в толпе верующих, которые были одним сердцем и одной душой, эта братская любовь наложила свою печать и на общину Бенедикта, который ввел в чисто иерархическую, вертикальную структуру, устанавливаемую Правилом Учителя, эту новую заботу — заботу о горизонтальных отношениях, отношениях между монахами.

Абсолютная общность имущества

Как в Иерусалиме, обобществление имущества выражает в Бенедиктовом Уставе то же единение душ и сердец. Отречение от собственности для Бенедикта есть прежде всего следствие послушания: отказываясь от собственной воли, монах не обладает больше ничем, даже и самим собой. Таким образом, ликвидация этого имущества сопровождает вступление на путь монашества; имущество это либо раздается бедным, либо предлагается монастырю. Но это освобождение об собственности, уподобляющееся тому, что сделали, по Евангелию, ученики Христа, приводит к тому, что «все принадлежит всем» и что оно распределяется между всеми по принципу «каждому — по потребностям его», — так, как делалось это в Иерусалимской общине, объединявшейся затем вокруг апостолов.

8

ЧУДЕСА МОГУЩЕСТВА

Этот обзор Устава позволяет нам ознакомиться с будничной жизнью и глубокой духовностью людей, которые окружали Бенедикта в эти годы. Гораздо труднее проникнуть в жизнь Монте-Кассино возвращаясь к «Диалогам» Григория, который интересовался только чудесными событиями и фактами. После описанных уже двенадцати чудес пророческих перед нами теперь двенадцать чудес могущества, последнее из которых, кстати, будет совершено не Бенедиктом, а сестрой его, Схоластикой, против его воли.

Полдюжины чудес

Это могущество чудотворца осуществляется разными способами — как в небесах, так и на грешной земле. Первые два последствия его — примирение, которое даруется душам, покинувшим этот мир в разрыве единения со святым. Две монахини благородного происхождения, которых он безрезультатно упрекал в неуважении к окружающим, простой монах, вышедший из монастыря без его благословения, — внезапно умирают и подают тревожащие знаки неудовольствия на том свете, которые не прекращаются до тех пор, пока Бенедикт не вступается за них, принеся евхаристическую жертву или причастие.

Третье чудо, довольно похожее на два первых, но относящееся к живому человеку, было связано с одним бедным братом, покинувшим монастырь, чтобы жить в миру: не успел он выйти за ворота, как видение ужасного лика дьявола, вызванное для него святым аббатом, пригвоздило его к месту и заставило тут же вернуться в монастырь. Напротив, три последующих чуда совершены были в пользу людей, посторонних общине: святой излечил двух прокаженных, а между двумя этими исцелениями не имевший денег должник был спасен от неприятностей денежной суммой, которую Бенедикт обрел для него молитвой.

Щедрость бедных

В этом последнем рассказе достойны замечания два факта. Во-первых, бедность общины: если Бенедикт должен встать на молитву, чтобы спасти доброго человека, то, значит, необходимую ему скромную сумму нельзя было найти в кассе монастыря. Кроме того, интенсивность молитвы производит большое впечатление: «в течение двух дней, по своему обыкновению, он занят был молитвой». Мы снова находим здесь человека Божия Эффиды, который совершил первое свое чудо молитвой, и того, кто в начале Монте-Кассино молился в своей келье, когда братья строили монастырь.

То же милосердие к людям вне монастыря является нам в эпизоде, который произошел во время голода. Мы уже встречались с этим голодом в нашем рассказе, он, по всей вероятности, имел место в 537—538 годах, когда война между готами и Византией, начавшаяся тремя годами раньше, вызвала ужасающую нехватку продуктов питания. Один помощник дьякона, по имени Агапит, пришел в монастырь попросить немного постного масла. Его оставалось совсем мало в почти пустом стеклянном сосуде. Бенедикт приказал отдать все, но келарь приказания не исполнил, считая его неразумным. Когда аббат заметил это неповиновение, он сильно разгневался и заставил выбросить сосуд в окно. Чудом сосуд не разбился, и масло не пролилось. Тогда Бенедикт дал его просителю, отчитал непослушного монаха перед всеми братьями и встал вместе с ними на молитву в погребе. И тут произошло второе чудо: пустая бочка наполнилась маслом.

Настоятель с бурным характером

Как ни восхитительна здесь щедрость святого, его вера в Бога, позволяющая ему надеяться на невозможное, мы тем не менее замечаем раздражение, которое вызывает у него неподчинение келаря. Что аббат Монте-Кассино мог впасть в гнев — это мы уже видели, когда один из монахов хотел покинуть монастырь. Итак, превосходное владение собой, которое показали нам покушения на его жизнь в Виковаро и Субиако, не мешает настоятелю живо реагировать на проступки своих монахов. Нечувствительный к атакам, направленным против него самого, он не может перенести оскорбления Господа. В данном случае, проступок направлен против послушания — добродетели, которая ему особенно дорога. Предмет, хранимый непослушанием, — отвратителен: выкинуть его в окно, чтобы очистить дом Божий!

Некоторая жесткость его проявляется также и в следующем рассказе, где мы видим Бенедикта исцеляющим одного из братьев, обитаемого бесами, с помощью пощечины. Уже в Субиако он изгонял дьявола, не дававшего молиться одному из его монахов, ударом палки. Эти энергичные способы лечения соответствовали некоторым предписаниям Устава: не только дети, но и неразумные взрослые получают телесные наказания. И, кстати, в этом отношении Бенедикт не отличается от других монастырских законодателей. В поздней античности телесные наказания соответствовали социальной структуре, еще сильно отмеченной рабством и глубокими классовыми различиями.

Второе воскрешение ребенка

Два последних чуда могущества, которые совершает святой аббат, уже имеют отношение не к его монахам, а к крестьянам соседней деревни. Одного из них он вырвал из когтей гота, издевавшегося над несчастным. Другой, обезумев от горя, принес в Монте-Кассино своего маленького сынишку, который только что умер. Бенедикт воскрешает ребенка молитвой. Насколько воскрешение маленького монаха, раздавленного рухнувшей стеной в первые годы существования Монте-Кассино, было сдержанным, настолько чудо, совершенное теперь Бенедиктом, было впечатляющим. По примеру Елисея и святого Павла человек Божий распростерся на безжизненном теле в присутствии крестьянина, отца ребенка, и всей монастырской общины. И, кстати сказать, если он действует таким образом, так это не из хвастовства, само собой разумеется, но потому, что того требует обстоятельства: рыдающий отец застиг его как раз в тот момент, когда он возвращался вместе с монахами с полевых работ.

Встреча со Схоластикой

Совсем вскоре после этого огромного чуда, которое уравнивает Бенедикта с величайшими чудотворцами Священного Писания, святой терпит неудачу, как если бы он должен был быть унижен после высочайшего взлета. Происходит чудо, но против его желания, по женской воле, противопоставившей себя его собственной. Эта неудача положила конец проявлениям его могущества, и ею начинается последняя часть его Жития, в которой будет рассказано о его смерти.

Играя роль поворотного момента в его жизни, эпизод этот открывает нам также существование существа, дорогого сердцу Бенедикта, о котором Григорий еще никогда ничего не говорил, — сестры его, Схоластики. Посвященная Богу еще в раннем детстве своем, она каждый год приезжала в Монте-Кассино, и Бенедикт встречался с нею за стенами монастыря, в небольшом служебном помещении его. День проходил для брата и сестры в духовных разговорах, прерываемых часами службы. Вечером они вместе трапезничали — по-видимому, один раз в день, и затем расставались.

Ночная гроза

Последняя из этих встреч произошла за три дня до смерти Схоластики. Хотя монахиня и не казалась больной, она, по всей вероятности, почувствовала приближение конца, ибо во время трапезы она обращается к нему с удивительной просьбой: «Прошу тебя, не оставляй меня этой ночью, мы будем говорить о радостях небесной жизни до самого утра». Но Бенедикт не соглашается. Устав не позволяет проводить ночь за стенами монастыря. Он не без раздражения отказывает просьбе сестры.

Ответ ее был вполне достоин Бенедикта. Она начинает со слезами молиться, обхватив голову руками, опирающимися на стол. Не успела она поднять голову, как разразилась страшная, внезапная гроза, так что возвращение Бенедикта в монастырь стало невозможным. Крайне недовольный, святой вынужден был остаться на месте. Но, усмотрев несомненно тут перст Божий, он согласился на просьбу сестры и проговорил с ней всю ночь. Удовлетворенная этим долгим разговором, она утром отбыла, тогда как Бенедикт, испытывая некоторую неловкость от своего невольного проступка, вернулся в монастырь.

Строгость правил и любовь

В глазах папы Григория, который рассказывает эту историю, она свидетельствует о многих истинах. Во-первых, что Бог иногда приводит к бессилию святых, молитва которых обладает огромной силой: как Павлу не удается добиться того, чтобы «колючка плоти его» была с него снята, так и Бенедикт, столь действенный обыкновенно, не мог сделать того, что он хотел в данных обстоятельствах. Пытаясь найти причину неудачи, Григорий приписывает ее большей любви Схоластики. Намерение Бенедикта было превосходным, все это так: действительно, самое необходимое для монаха это следовать своему правилу? — но сестра его победила потому, что она больше любила. Бог есть любовь, и чем больше любят, тем сильнее становятся в глазах Его.

Мы слышим здесь эхо евангельского слова: фарисею Симону, встретившему Христа без особой теплоты, Он противопоставляет грешницу, слезы и другие знаки нежности которой показывают, что, сознавая, что она нуждается в большем прощении, она больше любила. В этой очаровательной и тонкой сцене, где монахиня уподобляется грешнице, Бенедикт похож одновременно и на Христа — объект любви этой женщины, и на фарисея, побежденного потому, что он меньше любил. Для монаха быть верным Уставу — еще не все. Как верность эта ни была достойна уважения, она может быть несколько отодвинута неожиданными требованиями любви.

9

ПОТУСТОРОННИЕ ВИДЕНИЯ

Взлет Схоластики

Эпилогом рассказа служит смерть Схоластики, происшедшая через три дня. Бенедикт в своей келье видит душу сестры, поднимающуюся в небо в виде голубя. Это видение славы снимает всю его печаль. Вознеся хвалу Богу, он посылает братьев привезти тело усопшей, которое он опускает в усыпальницу, приготовленную для него самого в молельне святого Иоанна-Крестителя в Монте-Кассино. «Итак, — заключает Григорий, — два эти существа, души которых всегда были едины в Боге, были и телами неразлучны в могиле».

Вознесение Жермена из Капуи

Это упоминание о погребении святого предшествует его смерти, о которой Григорий пишет тремя главами дальше. Но прежде его духовное вознесение еще на земле получает блистательное увенчание: видение другой души, проникающей в небо — не в образе нежной голубки, а в огненном круге, несомом ангелами в половодье ослепительного света. В этом свете Божием, разлившемся в темной ночи, Бенедикт охватывает взглядом весь мир и проницает малость его.

Несмотря на то, что рассказчик отводит этому мистическому опыту Бенедикта место в конце своего повествования, он был пережит Бенедиктом лет за десять до его смерти. Его можно датировать довольно точно, потому что усопший, душу которого он видит поднимающейся в небо, — человек достаточно известный, епископ Жермен из Капуи, умерший в конце 540 или в начале 541 года. В это время Бенедикт был довольно тесно связан с одним из его коллег, аббатом Сервандусом, монастырь которого находился не в Алатри, на северо-запад от Монте-Кассино, как утверждает — безосновательно — традиция, а в Неаполе, как доказывает множество писем святого Григория. Именно в обществе этого аббата-дьякона, приехавшего к нему с визитом, имел Бенедикт это великое ночное видение, которое несомненно, в какой-то степени объясняется обстоятельствами этого визита.

Подготовка и благодать

И действительно, начав путешествие в Неаполе, Сервандус должен был проехать через Капую, и он, по всей вероятности, узнал там новости о знаменитом прелате, каковым был Жермен. Таким образом, он мог сказать Бенедикту, что епископ был на пороге смерти. Будучи и тот, и другой людьми интенсивной духовности, оба игумена имели обыкновение обмениваться мыслями о «небесной родине». И поскольку в этот день все так и происходило, Бенедикт был внутренне подготовлен восприять откровение, которым он был одарен в ночные часы. Увидев душу Жермена, поднимающуюся в небо, он понял, что ожидавшийся конец агонизировавшего епископа наступил и что душа его достигла того блаженства, к которому устремлялись его собственные и Сервандуса мысли и чаянья, оживленные их разговором накануне.

Одинокое бдение

Детали рассказа об этом видении — наиболее значительны из всех тех, что дает Григорий в своем произведении. Бенедикт, говорит он нам, жил не в том же строении, что остальная братия, а в отдельной башне. В ней было два этажа; в нижнем Бенедикт поселил своего гостя, а сам поднялся на второй этаж, чтобы провести там ночь. Не предусмотренное Уставом, это проживание настоятеля в отдельном здании было, несомненно, связано с его непреходящим вкусом к одиночеству, который шел еще от первых лет монашества святого. Во всяком случае, оно соответствовало постоянному стремлению его к личной молитве, требующей определенной обстановки. В этот день, как, быть может, и часто, Бенедикт, предваряя ночную службу, бодрствует один в самом сердце ночи.

Это бдение без свидетелей происходит не в общей молельне, а перед окном спальни. Молился ли Бенедикт так вот, перед окном в спальне, также и днем? А быть может, он делал это только в ночной темноте. Скрытая тьмой вернее, чем стенами святилища, земля исчезала, и безграничность Творения открывалась в глубинах звездного неба.

Космическое видение

В эту ночь последовательно совершились три чуда. Сначала Бенедикт увидел сверкающий свет, который был сильнее дневного света и прогнал всякую тьму. Затем в этом сверхъестественном свете весь мир собрался перед глазами святого. Наконец, появился огромный огненный шар, в котором он увидел душу епископа Жермена, которую ангелы уносили в небо. Эта последняя часть видения была проверена: позвав Сервандуса, который поднялся на второй этаж и застал только остаток чудесного сияния, Бенедикт послал просить друга из Кассинума, Теопропуса, тут же послать гонца в Капую, чтобы узнать о состоянии здоровья епископа. Посланный вернулся и рассказал, что Жермен умер в тот самый час, когда игумен Монте-Кассино увидел душу его, покидающую эту землю.

Но этот проверенный факт трогает нас, быть может, меньше, чем предыдущий, к которому и святой Григорий высказывает основной интерес: видение всего мира, «собранного как бы в одном солнечном луче». Озаренная божественной благодатью, восхищенная сверх себя самой, душа ясновидящего проницает малость и незначительность всех вещей перед лицом Создателя. Такой мудрый язычник, как Цицерон, в своем рассказе о сне Сципиона великолепно говорит о малости земли в глазах зрителя, вознесенного на небо. В том же направлении, но на трансцендентном метафизическом уровне Бенедикт постигает незначительность — не только нашей планеты, но и всей вселенной — перед Божественным Абсолютом, в котором человеческий дух, по благодати, приглашен участвовать. Как объясняет Григорий, дело не в том, что космос сжался, а в том, что взгляд ясновидящего безмерно расширился в Боге.

Этот волнующий опыт увенчал мистическую жизнь, начавшуюся уходом от «мира» — в человеческом и социальном смысле этого слова. Оттого, что Бенедикт отрекся, по вере, от всех земных благ, покинув Рим, чтобы жить в одиночестве с Богом, он видит теперь узость вселенной по сравнению с бесконечным Сущим, Которому он посвятил себя.

Устав для монахов

Возвращаясь, таким образом, в связи с этой финальной сценой к первичному отречению от земных благ юного студента, дух наш уже совершает то движение вспять, которого неотразимо требует следующая страница Жития. Григорий говорит здесь об «Уставе для монахов», написанном Бенедиктом, которое он квалифицирует как «замечательное по своей разумности, блестящее по своему языку». Так, значит, молодой человек, решительно бросивший ученье, чтобы уйти невежественным своевольником далеко от людей и книг, кончил тем, что на исходе своей жизни создал литературное произведение, значительное как по форме, так и по содержанию.

Однако это неожиданное воздаяние сторицей — отнюдь не то, что хочет особенным образом отметить Григорий. С его точки зрения, Устав — скорее зеркало жизни, нравственный портрет своего автора. Оно избавляет биографа от необходимости рассуждать о добродетелях святого. Если кто-то хочет узнать о них, пусть читает то, что он написал. Ведь совершенно невозможно предположить, чтобы он учил одному, а сам жил по-другому.

Смерть человека Божия

Как сестра Схоластика, как епископ Жермен из Капуи, Бенедикт в момент своей смерти станет другом Божиим, видимо вознесенным в небо, как Илия или Сам Иисус. Так или иначе, но в отличие от двух предыдущих видений, видение его вознесения было предсказано им многим ученикам. Он предвидел свою смерть, знал день, в который она придет, и оповестил о знамениях, по которым о ней узнают отсутствующие.

Это точное и спокойное знание обстоятельств своего ухода из жизни распространялось на малейшие детали. За шесть дней до своей смерти он просит открыть свою усыпальницу. После первой вспышки температуры болезнь его день ото дня становилась тяжелее. Когда пришел последний час, Бенедикт просил отнести его в молельню, причастился Тела и Крови Христово и умер стоя, поддерживаемый сынами своими, с руками, вознесенными к небу, в положении и акте молитвы. Эта смерть стоя напоминает о гордой кончине императора Веспасиана, который тоже был сыном Нурсии. Но, протягивая руки в молитве, Бенедикт думает о других примерах — христианских и монастырских, самым знаменитым из которых является пример Павла, первого отшельника. Умирая в молельне, молясь, аббат Монте-Кассино в последний раз свидетельствует о своей воле к молитве, которая была душой его жизни.

Вознесение и посмертная слава

Бенедикт, вероятно, умер в молельне святого Мартина. Но похоронен он был в молельне святого Иоанна Крестителя, на вершине горы. Бывшее языческое капище, преображенное им в святилище Христа, здание это погребением его получило свое окончательное освящение.

Рассказанное в двух словах, погребение это имело меньшее значение, чем радостное, дарованное в этот день двум братьям. То, что они увидели, не было, как в случае со Схоластикой и Жерменом, видением души, уносящейся к Богу, но просто сияющая дорога, уходившая из монастыря и поднимавшаяся на Востоке, чтобы уйти в небо. Бенедикт только что прошел по этой дороге, — говорит им ангел. Вспоминается лестница Иакова, которую Бенедиктов Устав делает символом духовного вознесения монаха. Для Бенедикта смерть стала лишь последней ступенью той лествицы смирения, по которой он поднимался всю свою жизнь. «Кто унизится, вознесется». Высшее уничижение, каковым является смерть, ведет к завершению евангельского парадокса о возвышающем смирении.

Что останки Бенедикта заявляли о себе благодеяниями, обретенными на его могиле, — Григорий дает нам понять это. Но ведет он читателя в Субиако, чтобы рассказать ему о посмертных чудесах Бенедикта. В его старом гроте бродяжничавшая сумасшедшая, которая остановилась в нем на ночь, излечилась от своего недуга.

Взгляд в прошлое

Четыре женщины, таким образом, наложили печать на судьбу Бенедикта в земной его жизни и после смерти: кормилица, для которой совершил он свое первое чудо; анонимная красавица, которая спровоцировала его великое искушение и героическую реакцию; его любящая и упрямая сестра, положившая конец его чудесам и приведшая его к потусторонним видениям; и, наконец, несчастная безумная женщина, испытавшая на себе силу единственного посмертного чуда, которое доносит до нас его биография.

Грот в Субиако был свидетелем последовательно второй и последней из этих сцен. Реванш святости: на том месте, где Бенедикт устоял перед искушением женщиной, он исцеляет женщину больную. Сумев изгнать из самого себя нравственное безумие страсти, он получает способность изгонять из других просто безумие.

10

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: ДУХОВНАЯ ЛЮБОВЬ

Необходимость отсутствия

Но не будем останавливаться на этом лике святого, как бы он ни был прекрасен. В заключение Григорий хочет повести нас дальше — к Самому Христу. Так же, как он заканчивал первую часть жития Бенедикта, созерцая Господа, средоточие смирения и славы, источник всех харизм, так и теперь он поднимает глаза к Сыну, покинувшему учеников Своих только для того, чтобы присутствовать среди них Духом Своим. Как бы для того, чтобы отрешить нас от своих телесных останков, Бенедикт и другие святые словно предпочитают исполнять наши желания издалека, в той же, и даже большей мере, чем на месте их погребения. И в этом они уподобляются Христу, Который физическое отсутствие сделал условием присутствия более глубокого: «Если не покину вас, не придет к вам Утешитель».

От святых к Святому

«Если не отниму у вас тела Моего, — комментирует Григорий, — то не сумею показать вам, что есть любовь духа. И если вы не перестанете видеть Меня телесно, то никогда вы не научитесь любить духовно». Эти последние слова Жития Бенедикта — больше, чем простой эпилог. Они указывают на смысл всего произведения. От начала до конца эта биография человека Божия имеет единственную цель: вести к самому Богу, к духовной любви Божией.

ОТЕЦ ЗАПАДНОГО МОНАШЕСТВА

₁

«УСТАВ ДЛЯ МОНАХОВ» И ЕГО РАСПРОСТРАНЕНИЕ

Святой Бенедикт, умерший в 550—560 годах, оставил два творения своих, которые пережили его по-разному: монастырь и книгу, Монте-Кассино и «Устав для монахов». Как он и предсказывал, монастырь был уничтожен ломбардами и покинут монахами четверть века спустя, около 580 года. Оставался «Устав», и именно это маленькое произведение, вместе с «Диалогами» Григория Великого, будет широко распространяться по всей Европе; следуя ему, в VIII веке будет производиться реставрация Монте-Кассино, а в IX веке оно будет принято всей совокупностью западных монастырей.

Дорога, ведущая из Рима

Отправной точкой этого распространения был, по-видимому, Рим. Один из учеников Бенедикта, Валентиниан, был в течение долгого времени аббатом монастыря, находившегося вблизи Латеранской базилики, рядом с которой помещалась резиденция Пап. Возможно, что Григорию стал известен «Устав» именно от этой общины, «Устав», о котором он с таким восхищением говорит в конце Жития Бенедикта. Во всяком случае, небольшой труд этот вошел в папские архивы, откуда Папа Захарий в середине VIII века вынул один экземпляр, расцениваемый как автограф, чтобы передать его в возрожденный монастырь Монте-Кассино. Но еще задолго до этого официального дара, Рим, по-видимому, отослал текст в противоположном направлении — в Галлию, о чем впервые говорится в письмах некоего Венерандуса к епископу Альби Константиусу около 625 года.

«По правилам святого Бенедикта и святого Коломбана»

Несколько позже Бенедиктов «Устав» сделал резкий скачок во Франции, тем более замечательный, что произошло это совершенно мирным путем: без конфликтов, без дискуссий этот законодательный акт, пришедший из Италии, был введен в женских и мужских монастырях, несмотря на то, что в них была жива ирландская традиция. На первый взгляд, поразительно, что великое движение монашества, возникшее в нашей стране между 590 и 610 годами по инициативе ирландца Коломбана, так быстро и так охотно поместило «Устав» Бенедикта рядом с законодательством Коломбана, и едва ли не впереди него. Но этот интерес к монте-кассинскому произведению, которому суждено воспользоваться предпочтением, легко объясняется многими совпадающими фактами.

Бенедиктов «Устав» в Люкселе

Прежде всего, нужно принять во внимание скромное, но твердое присутствие Бенедиктова «Устава» в самом основании движения Коломбана. И действительно, для всякого, кто умеет читать, совершенно ясно, что «Regula monachorum» святого Коломбана в первой главе своей (о послушании) вдохновлена некоторыми фразами, написанными Бенедиктом. Это позволяет нам заключить, что основатель Люксельского монастыря, у которого были связи с Римом, получил оттуда Бенедиктов кодекс и, не удовлетворяясь тем, чтобы молча использовать его в создании своего собственного Устава, позволил ознакомиться с ним своим духовным сыновьям. И они самым естественным образом увидели в этом завещание отца, вряд ли менее достойное почитания, чем его собственное литературное наследство.

Рекомендация Папы Григория

С первого же результата влияния Бенедиктова «Устава» на ирландско-франкское монашество, мы можем предвидеть масштабы соединенного влияния трех причин, которые не перестанут способствовать его распространению. Первая — это хвала, которую воздал ему Григорий в своих «Диалогах». Читал ли их Коломбан? Во всяком случае, он был очень жаден до писаний великого Папы, и можно быть уверенным в том, что слово Григория по поводу «Устава для монахов», написанного Бенедиктом, немедленно нашло себе отклик, как только оно дошло до франкских монахов.

Престиж Рима

В связи с той превосходной рекомендацией, которую представляли собой григорианские «Диалоги», «Устав» Бенедикта пользовался более общим основанием для престижа: своим «римским» происхождением. Для аквитанина Венерандуса, о котором мы только что говорили, Бенедикт был «римским аббатом», и этот титул «Римлянина» дается ему в других документах. Им мы, возможно, обязаны тому, что тексты приходили из Рима, но, во всяком случае, наименование это было престижным в эпоху, когда западные варвары смотрели на бывшую столицу мира, ставшую усыпальницей святых апостолов, как на источник всякой культуры и всякой нормы подлинной иноческой жизни. Благодаря своей римской этикетке, Бенедиктов Устав легко вызывал к себе почтительное внимание монастырей.

Заслуги этого произведения

Помимо своих внешних достоинств, творение Бенедикта обладает еще и внутренними достоинствами. Будучи необыкновенно широкого охвата, оно практически полным и методическим образом рассматривает всю совокупность монастырской жизни, как персональной, так и общинной. Этими масштабами и этой строгой упорядоченностью оно разительно отличалось от большинства родственных ему сочинений — приблизительно двадцати пяти «правил», написанных для различных монастырей с IV по VII век, и, в частности, — от «Устава» Коломбана. Поэтому нам понятно, отчего монахи и монахини предпочли этим, часто фрагментарным директивам полную и хорошо упорядоченную программу жизни, которую им предлагал Бенедикт.

Богатый по содержанию, Устав его был более, чем другие, способен к адаптации. В отличие от Учителя, у которого Бенедикт взял очень многое, Бенедикт не претендует на то, чтобы все урегулировать заранее, раз и навсегда. Не столь амбициозный, как его предшественник, он охотно оставляет поле деятельности аббату, живому настоятелю, которому принадлежит Устав и обязанность исполнять наилучшим в данных обстоятельствах образом написанный закон. Эта гибкость могла только облегчить распространение «Устава». Написанный для многих общин — Бенедикт несомненно имел в виду Террасино и Субиако, равно как и Монте-Кассино — он потенциально открыт безграничному множеству разнообразных ситуаций, не только в своем времени, но и сквозь другие эпохи и времена.

В Великобритании и Германии

Благодаря своим заслугам, «Устав для монахов» распространился не только в стране франков, но также и в Англии, куда он мог попасть разными путями: из Рима, из Неаполя и с другого берега Ла-Манша. Однако здесь он разошелся не без труда, ибо кельтское монашество оказало «римским» обычаям, охотно принимавшимся англо-саксонцами, упорное сопротивление. Одновременно с проникновением в британские монастыри Бенедиктов «Устав» был перенесен на континент английскими монахами, которые евангелизировали Германию.

Святой Бенедикт во Франции

Во второй половине VII века одно удивительное событие свидетельствует о все возрастающем успехе Бенедикта и его «Устава»; перенесение тела святого во Флери (Сен-Бенуа на Луаре), около Орлеана. Пользуясь заброшенностью, в которой еще пребывал тогда Монте-Кассино, монахи из этого франкского монастыря завладели мощами Бенедикта и Схоластики и перевезли их соответственно во Флери и Ман. Отныне великий «римский» аббат стал еще и французским святым.

Воскресение Монте-Кассино

Однако Италия не забыла своего сына. В 717 году Папа Григорий II поручает набожному мирянину из Бреши, Петронаксу, возродить монастырскую жизнь в Монте-Кассино. Возведение монастыря, в котором участвовал англо-саксонский монах Вилибальд, сделали Монте-Кассино центральным местом строгого соблюдения бенедиктинских правил, расцениваемого как образцовое, к которому начали вскоре обращаться со всех сторон, чтобы брать уроки. В заботе об объединении монашества в своей империи, Карл Великий был одним из тех, кто просил у Монте-Кассино текст «Устава» и способы его применения.

Людовик Набожный и Бенедикт Анианский

Следующий этап, который станет решающим, был достигнуть вскоре после смерти великого императора. В те времена, когда его сын и наследник Людовик Набожный был еще королем Аквитании, он связал себя дружбой на юге Франции с аббатом Бенедиктом Анианским, руководителем мощного реформистского движения, которое базировалось на «Уставе» Бенедикта. Став императором, Людовик взял этого монаха к себе в качестве духовного советника, призвав его ко двору в Экс-ла-Шапель, и построил для него поблизости от дворца монастырь Инда, который призван был служить образцом всем монашеским общинам империи франков.

Аббатские синоды в Экс-ла-Шапель

Этот проект объединения монашества принял форму во время двух больших соборов, собравших аббатов в Эксе в 816 и 817 годах. Вышедшее оттуда законодательство первым параграфом своим имело всеобщее принятие «Устава» святого Бенедикта, который должен был быть прочитан, понят и исполняем всеми. Бенедиктинский кодекс не должен был, конечно, применяться буквально и везде одинаково. За триста лет, прошедшие со дня смерти Бенедикта, многое изменилось, появилось слишком много новых обычаев, слишком многие пункты «Устава» были практически неприменимы или трудны для истолкования. И рядом с законом было оставлено место для обычаев, которые могли несколько варьироваться в зависимости от расположения монастыря. Но слово Бенедикта, тем не менее, стало общим языком для всех монахов Запада.

Творение Бенедикта Анианского

Эта эволюция, окончательно наложившая свою печать на латинское монашество, была подтверждена писаниями того, кто был главным ее творцом — Бенедиктом Анианским. Этот вестгот высокого происхождения, родившийся в окрестностях Монпелье, начал свою карьеру при дворе Карла Великого, Став монахом в аббатстве Сен-Сены, около Дижона, он погрузился в аскезу с крайней суровостью и прилежанием. В этот первый период своего монашества он не слишком почитал «Устав» Бенедикта, находя его слишком снисходительным. Когда же он пришел в согласие с ним и сделал его базой своей деятельности игумена и реформатора, он поставил себе на службу замечательное знание, приобретенное в течение последующих лет, и всех других старых монастырских правил. Два его фундаментальных труда — «Книга правил» и «Симфония правил» прозорливо объединяют вокруг Бенедикта других законодателей прошлого. Далекий от мысли отбросить в пользу бенедиктинского кодекса все остальные древние законодательные источники, Анианский аббат справедливо полагает, что они освещают и подкрепляют учение Бенедикта, который и сам собирал со всех сторон по крупице идеи и предписания «Устава».

Благодаря этому разумному усердию великого каролингского монаха, всеобщее принятие бенедиктинского законодательства произошло не в обход традиционных богатств монашества, Но способствовало сохранению его, в соединении с основным Уставом в качестве дополнений и иллюстраций. В конечном счете, унификация монашеской жизни вокруг святого из Субиако и Монте-Кассино произошла исключительно благодаря усилиям основателя Аниана и Инды. Второй Бенедикт, таким образом, неотделим от первого. «Бенедиктинское» монашество обязано собой настолько же первому, насколько и второму.

Универсальное покровительство

С начала IX века можно рассматривать святого Бенедикта из Нурсии как отца монахов Запада. Отныне его «Устав» становится предметом прочтения, медитации, почитания во всех районах латинской Европы. И даже вне бенедиктинского монашества оно оказывает огромное влияние. Каноники черного духовенства VIII века, монахи Картезианского ордена XII века, клариссы XIII века многим ему обязаны.

Это всеобщее покровительство сделало Бенедикта одним из создателей средневековой Европы. В те столетия, когда монашество переживало такой взлет, «Устав» его формировал дух и институции элиты, игравшей ключевую роль во всех регионах. Достаточно вспомнить, касательно Франции, столь лучезарный очаг, каким было аббатство Клюни, со своими святыми аббатами, сменявшими друг друга на протяжении двух веков около 1000 года: Одона, Майоля, Одилона, Хуго, Пьера Высокочтимого. К великому Ордену Клюни, общины которого были рассыпаны по всей Европе, в конце XI века присоединился Орден систерциев, который следовал «Уставу» святого Бенедикта с обновленной верностью.

Рядом с этими международными орденами множились и развивались более узкие, но необыкновенно живые движения — по всей Европе, из века в век. В Италии — чтобы упомянуть только одну область — возникли и расцвели один за другим Камальдони и Валомброзо, Сильвестрино и Оливетано. Белые ли или черные, все эти монахи основывались на святом Бенедикте и его «Уставе» как на норме, с помощью которой можно судить усердие и небрежение, упадок и реформы.

Сыны святого Бенедикта на протяжении веков

Действительно, каждая эпоха дает почувствовать необходимость новых реформ. К постоянной тяжести, каковой является человеческая слабость, надо часто добавлять причины внешнего упадка, самая главная из которых существовала на протяжении веков — право пользования доходами с аббатства, то есть предоставление монастырского имущества в распоряжении определенных аббатов, указываемых мирскими властями. Чтобы избежать этого, многие монастырские конгрегации в конце Средневековья или Возрождения выбирали себе временных настоятелей, которые периодически менялись, наподобие того, как происходило это в более новых монашеских орденах.

Но и удаляясь таким образом — по необходимости — от некоторых положений «Устава», эти монахи классического периода не менее усердствовали в его исполнении. Среди бенедиктинских конгрегации этой эпохи, по большей части национальных, необходимо указать, по крайней мере, конгрегацию Сен-Мора, которая дала Франции целую плеяду знаменитых ученых, таких, как Люк д'Ашери, Эдмон Мартен, Жан Мабийон. Аббат де Рансе, со своей стороны, переняв с абсолютной верностью программу первых систерциев и святого Бернара, выпустил в Траппе работу, отмеченную чистотой и строгостью, которой суждена была долгая жизнь.

Современное бенедиктинство

Французская революция, уничтожив во многих странах существовавшие там монастыри, позволила реконструировать их на новой базе. Во Франции дон Проспер Геранже в 1837 году вновь открывает Солезм, отец Жан-Батист Мюар основывает Пьер-ки-Вир в 1850 году, тогда как реформированные систерции (трапписты), героически пережившие революцию и империю в земле изгнания, снова обосновались на французской земле.

В наше время Бенедиктинский и Систерцианский ордена охватывают многие сотни мужских и женских монастырей, разбросанных по всему миру. Облик и деятельность этих монастырей значительно варьируется от страны к стране и даже от монастыря к монастырю, но опора на святого Бенедикта рождает общий дух, связанный с фоном общих правил. Дата смерти святого, 21 марта, и посвященный ему монастырский праздник, 11 июля, торжественно напоминают об отцовстве, каждый день осуществляющимся посредством «Устава», который на протяжении года, ежедневно глава за главой читается в общине.

Бенедикт в будущем?

Солидарное со всей Церковью в целом, монашество встречается сегодня с проблемами после-соборной эпохи. Aggiornamento, которое проводит в жизнь Второй Ватиканский собор, делает более очевидным и срочным постоянную необходимость для монахов трансформировать свою жизнь, следуя директивам и примеру святого Бенедикта. Быстрая эволюция человечества, расширяя культурную пропасть, отделяющую нас от древнего монашества, предоставляет нам одновременно новые возможности для проникновения в их писания, для изучения их практики и их духовности, дает нам по-настоящему причаствовать их поискам Бога и их любви к Христу. Современное научное движение открывает нам дорогу для воссоединения с ними. После того, как Папа Павел VI провозгласил Бенедикта покровителем Европы, — смогут ли монахи воспользоваться успешно данным им шансом назвать этого святого своим Отцом — воистину?

ТЕКСТЫ СВЯТОГО ГРИГОРИЯ И СВЯТОГО БЕНЕДИКТА

После нескольких отрывков из «Жития святого Бенедикта» Папы Григория («Диалоги», Книга вторая), мы воспроизводим некоторые отрывки из его Устава

1

БЕНЕДИКТ ГЛАЗАМИ СВОЕГО БИОГРАФА

Отьезд из Рима

Как большинство святых монахов старинных времен, Бенедикт не является «обращенным» в собственном смысле этого слова: он посвятил себя Богу по выходе из серьезного и чистого детства. С первых же строк рассказа мы видим возникновение желания, которое определяет монашескую душу: быть угодным одному только Богу.

«Был человек жизни почтенной, Бенедикт милостью и именем. Уже в детстве сердце его было сердцем старца. Выше возраста своего во всех своих проявлениях, он и частички души своей не уделял чувственному удовольствию. На нашей земле он мог бы предаться развлечениям, но презрел цветущий мир, как если бы уже видел его увядающим.

Рожденный в свободной семье в области Нурсии, он был послан в Рим для гражданского литературного учения. Но он видел, как многие там впадали в порок. Итак, едва войдя в мир, он отступил из страха, что светские знания, которые он начал приобретать, целиком погрузят его в бездну бескрайнюю. Итак, презрел он учение гуманитарное, оставил дом и имение отца своего и, лишь Богу одному желая быть угодным, отправился на поиски монашеского облачения, чтобы вести жизнь святую. Так ушел он, искусно несведущий и мудро необразованный».

(«Диалоги», II, 1, 1)

Отшельник потерянный и найденный

После первого своего чуда юноша убежал из Эффиды, чтобы скрыться от своей славы и спрятаться. В течение трех лет у него не будет иного компаньона, кроме дьявола и Бога, но Провидение Божие превратило его отречение в сияние.

«Бенедикт пришел в пустыню, чтобы поселиться там в месте, называемом Субиако, которое находится на расстоянии около сорока миль от Рима. Отсюда выходят свежие и прозрачные воды в таком изобилии, что они собираются сперва в долгое озеро, а потом текут рекою.

На своем пути беглец встретил монаха по имени Романус, который спросил его, куда он идет. Узнавши о его желании, Роман сумел показать себя неболтливым и готовым помочь. Он дал ему одеяние святой жизни и помог ему, чем мог. Придя на указанное место, Бенедикт поселился в очень тесном гроте. Он прожил там три года, не знаемый никем из людей, кроме монаха Романуса.

Романус жил недалеко оттуда, в монастыре под властью аббата Адеодата. По доброте своей, он плутовал в расписании, скрываясь от аббата, и все, что мог отделить от хлебного своего рациона, в назначенные дни относил Бенедикту. От Романусова монастыря до грота не было никакой дороги, ибо над ним нависал высокий кусок скалы. Каждый раз Романус спускал хлеб на веревке с высоты обрывистого берега, с привязанным к ней колокольчиком, чтобы по звону его человек Божий мог узнать, что он должен выйти из грота и взять хлеб, который доставлял ему Романус. Но старинный Враг смотрел недобрым взором на милосердие одного и трапезу другого. В один прекрасный день, видя спускающийся хлеб, он бросил камень, который разбил колокольчик. Но Романус все-таки продолжал свою службу, находя для того необходимые возможности.

Но Всемогущий Бог пожелал дать Романусу покой, а жизнь Бенедикта дать людям в пример, зажечь в светильнике свет сияющий, чтобы все в доме Божием были освещены им. Довольно далеко отсюда жил один священник, который приготовил себе обед на праздник Пасхи. Господь пожелал явиться ему в видении и сказать ему: «Ты себе приготовил замечательный обед, а слуга Мой в таком-то месте мучается голодом!» Священник тут же встал и в самом разгаре пасхального праздника, захватив с собой приготовленную еду, отправился в указанное Господом место. Он искал человека Божия, взбираясь на крутые горы, спускаясь в овраги долин, в рытвины земли, и он нашел его в его гроте.

Они помолились, возблагодарили Бога Всемогущего, сели, и после задушевного разговора о жизни священник, который пришел к Бенедикту, начал говорить: «Встань! Будем есть! Ибо сегодня Пасха». Человек Божий ответил ему: «Я знаю, что это Пасха, потому что я имею честь видеть тебя». Далекий от людей, он не знал, что день этот был днем пасхальных торжеств. Почтенный пастырь настаивал: «Действительно сегодня Воскресение Господне, день Пасхи. Прекрати свое воздержание! Для него теперь совсем не время! Я на самом деле послан для того, чтобы мы вместе вкусили от даров Господа Всемогущего». Они благословили Господа и приняли пищу. Закончив трапезу и разговор, священник вернулся в свою церковь.

В это же приблизительно время нашли его в его гроте и пастухи. Увидев его сквозь кусты, одетого в шкуры, они его приняли за какое-то животное. Но они познакомились с человеком Божиим, и многие из них преобразились, перейдя от мышления животного к благодати набожности. Имя его разнеслось по всем окрестностям. И так случилось, что теперь многие начали приходить, чтобы повидаться с ним. Ему приносили пищу для тела его, а из разговоров с ним каждый уносил в сердце своем пищу жизни».

(«Диалоги», И, 1,3—8)

Искушение в пустыни

Это первое воссияние рождает второе искушение, искушение плотью. Превозмогавшееся героическим актом, оно привело к новой плодотворности,

«Однажды, когда он был один, явился искуситель. Маленькая черная птица, расхожее имя которой — дрозд, начала кружиться вокруг лица его, пугающе приближаясь к нему, так что святой человек мог бы схватить его рукой, если бы захотел. Он перекрестился, и птица улетела. Но тут, едва только исчезла птица, появилось искушение плоти, да такое, что святой человек никогда ничего подобного не чувствовал. За некоторое время до этого он видел одну женщину, которую теперь алой дух подставил пред очи души его. Дух этот запалил такой огонь в душе слуги Божия при воспоминании об этой красавице, что он лишился всяких сил угасить пламя к ней в своем сердце. Он почти что решил уйти из своей пустыни, побежденный сладострастием.

Вдруг благодать небесная коснулась его, и он пришел в себя. Заметив рядом с густым кустарником заросли крапивы и колючей ежевики, он сбросил свои одежды, начал кататься по крапиве и колючкам и вышел оттуда весь израненный. Эти раны на коже послужили телесным снадобьем для раненой души его, ибо сладострастие стало болью. Он погасил негодный внутренний огонь, внешними ожогами благотворно наказав себя. Он победил грех изменив пожар.

С тех пор, как сам он говорил своим ученикам, искушение сладострастием было так крепко в нем обуздано, что никогда больше он не ощущал уже ничего подобное. Впоследствии многие покинули свет, чтобы, прийти под его водительство. Освобожденный от искусительного порока, он смог по праву стать учителем добродетели».

(«Диалоги», II, 2,1—3)

Искушение среди людей

Находясь под угрозой самой жизни своей, Бенедикт остается спокоен и светел. Новое искушение — искушение насилием — побеждено. Созерцатель с радостью возвращается к своей одинокой жизни в присутствии Бога.

«Недалеко оттуда был монастырь. Отец общины только что умер. Вся община пришла к почитаемому Бенедикту, чтобы настойчиво просить его стать их настоятелем. Долгое время он отказывался, отстранял это от себя; он заранее предупреждал их, что его способ жизни им не подойдет. Но затем, побежденный их мольбами, он в конце концов согласился.

Но он строго следил за правильностью монастырской жизни, никому не позволяя совершать, как раньше, незаконные поступки, уводящие в одну или другую сторону с дороги иноческой жизни. Они начали с того, что стали обвинять друг друга в том, что они домогались себе в настоятели этого человека, совершенный образ жития которого был противоположен их изворотливому поведению. Когда они увидели, что при этом человеке незаконное не будет законным, они сочли нестерпимым бросить свои привычки и слишком трудным заставлять себя думать по-новому неподвижным, закосневшим умом. Жизнь добрых всегда тяжела для злых. И они начали искать, как бы предать его смерти.

Посовещавшись тайно, они решили положить отравы ему в вино. Когда согласно монастырской церемонии сидящему за столом Отцу поднесли графин со смертельным питьем, Бенедикт протянул руку, чтобы очертить знак креста. Графин, бывший от него на некотором расстоянии, разлетелся на куски при крестном знамении: зловещий сосуд разбился, как если бы крестное знамение было брошенным в него камнем, И тут человек Божий увидел, что в сосуде был смертельный напиток, потому что он не перенес крестного знамения. Тогда он встал, со спокойным лицом, с душой мирной. Позвал он братьев и сказал им: „Да сжалится над нами Господь

Всемогущий, братья! Почто хотели вы сделать мне такое? И что? Не сказал ли я вам, что не жить нам подобно друг другу? Ищите себе отца, который вам удобен; после того, что произошло, невозможно вам более рассчитывать на меня".

И тогда он вернулся на место возлюбленного своего одиночества и один, под взором Небесного Зрителя, зажил наедине с Ним <...>. Всегда на страже и в строгости к самому себе, всегда на себя глядя под взором Творца, всегда себя вопрошая, он не позволял очам души своей бросать взоры наружу».

(«Диалоги», II, 3, 2—5 и 7)

Подобно Елисею

Как пророк Израиля, святой монах заставляет железо подняться на поверхность воды. Изгонять всяческое уныние — одна из главных забот Бенедикта в его «Уставе».

«В другой раз один гот, нищий духом, пришел, чтобы сделаться монахом. Человек Господень, Бенедикт, встретил его с большой радостью. Однажды он дал ему железное орудие, что-то вроде серпа, называемого „фошар", чтобы вырвать заросли травы там, где собирались разбить сад. Место, которое готу надлежало очистить, расположено было на самом берегу озера. И поскольку гот принялся за дело с радостью, стараясь изо всех сил вырвать самые густые заросли кустарника, железный наконечник соскочил с ручки и упал в озеро, воды которого были так глубоки, что не было никакой надежды отыскать его.

Потерять железо! Весь дрожа, гот бежит к монаху Мауро и рассказывает ему о потере, которую он учинил, раскаиваясь в своем проступке. Монах Мауро, в свою очередь, подробно рассказывает о случившемся человеку Господню Бенедикту. Услышав это, человек Господень Бенедикт приходит на место происшествия, берет деревянную ручку, которую держал в руках гот, и опускает ее в озеро. И в ту же минуту железо поднимается со дна озера и соединяется с ручкой. Тогда Бенедикт возвращает готу его серп со словами: „Вот! Трудись и не унывай!"»

(«Диалоги» П, 6, 1—2)

Уход из Субиако. Заключение первой части Жития

Убегая от зависти священника Флорана, Бенедикт идет к Монте-Кассино. Его милосердие по отношению к врагу, напоминающее Давида, внушает Григорию размышления о Христе, Царе всех святых.

«Только лишь человек Божий смиренно убежал ненависти своего соперника, как Бог Всемогущий ужасно покарал этого последнего. Священник этот стоял на террасе, радуясь новости об уходе Бенедикта, и вдруг терраса эта обвалилась, хотя вся остальная часть дома осталась нетронутой. Враг Бенедикта погиб, раздавленный.

Ученик человека Божия по имени Мауро, посчитав необходимым как можно быстрее известить об этом почитаемого Отца Бенедикта, который был всего только в десяти милях от монастыря: „Вернись, ибо священник, который преследовал тебя, умер!" Услышав это, человек Божий начал громко, обильно плакать и стенать — и потому, что враг его умер, и потому, что ученик его радовался этому. Поэтому он тут же наложил на ученика епитимью, потому что тот, отправляя послание свое, осмелился возрадоваться смерти врага.

Петр. Как это любопытно! Твои слова дают мне пищу для размышления. Ибо, как я вижу, вода, текущая из камня, напоминает Моисея, железо, поднявшееся со дна озера — Елисея, хождение по воде — Петра, послушный ворон — Илию и траур по смерти врага — Давида. Как мне кажется, человек этот во всей полноте обладал духом всех праведников.

Григорий. Петр, на самом деле Бенедикт, человек Господень, имел дух Одного Единого, Который наполнил благодатью, истекающей из Искупления, сердца всех избранных; это то, что сказал Иоанн: „Есть свет истинный, который наполняет всякого человека, приходящего в этот мир". И — дольше: „Все мы обрели от полноты его". Ибо святые Божии могли получить от Господа дар совершать чудеса, но не передавать его другим. Но Тот дарует покорным сердцам те чудесные знамения, Кто обетовал врагам Своим. что даст, им знамение Ионы: так, перед гордецами он желал умереть, а перед смиренниками воскреснуть, так что одни видели в нем существо, достойное презрения, а другие — предмет благоговения и любви. В силу этой тайны гордецы видели перед собой отвратительную смерть, тогда как смиренные получали славу власти над. смертью».

(«Диалоги», II, 8, 6—9)

Приход в Монте-Кассино

После темных искушений, пережитых в Субиако, Бенедикт переходит в наступление и нападает на дьявола в одном из его логовищ: в акрополе, где еще отправляют языческий культ. На это прямое нападение Сатана отвечает также прямым вмешательством.

«Селение, называемое Кассинум, находится на склоне высокой горы. Гора в этом месте имеет глубокую впадину, но продолжает вздыматься на высоту в три мили, как будто для того, чтобы вытянуть вершину свою к небу. И тут стоял старинный храм, где, согласно древнему языческому обряду, поклонялись Аполлону несчастные глупцы из крестьянского населения. Вокруг росли деревья, посвященные демонам; в это время еще целая толпа неверных с великим старанием в неведении своем приносила кощунственные жертвы.

Сразу по прибытии своем Бенедикт разбил идола, опрокинул алтарь, срубил деревья; в храме Аполлона он построил молельню во имя блаженного Мартина, а на месте алтаря Аполлона — молельню во имя святого Иоанна, постоянно проповедуя, он призвал к вере все окрестное население.

Но такого старинный Враг не мог перенести в безмолвии. Он предстал пред очи Отца — и не скрытно, не во сне, но в ясном видении. Громко крича, он жаловался на то, что страдает от учиняемого над ним насилия, так что и вся братия слышала его вопли, но не видела его. Как почтенный Отец говорил своим ученикам, этот старый Враг явился телесным глазам его в гнусном виде и весь в пламени и собирался, по видимости, кинуться на него, с мордой и глазами, изрыгавшими огонь. То, что он орал, могли слышать все. Он кричал: „Бенедикт! Бенедикт!" и, видя, что этот последний не отвечает ему, продолжал: „Проклятый, а не благословенный [Бенедикт], что ты вмешиваешься в мои дела? Почему ты меня преследуешь?"»

(«Диалоги», II, 8, 10—13)

Пророк и король

Среди двенадцати пророческих чудес Бенедикта, которые он в это время совершает, перед вами два, имеющие историческое значение. По примеру многих библейских святых, человек Божий безбоязненно встречает сильного мира сего.

«Во времена готов король их Тотила слыхал о том, что святой человек был одарен духом пророчества, Он отправился в монастырь, остановился на некотором расстоянии и послал объявить ему о своем визите. Из монастыря тут же сообщили, что он может прийти. Но Тотила, нехристь, каким он и был, решил проверить, имеет ли человек Господень и на самом деле дух пророческий. Одному из своих конюших, по имени Ригго, он отдал свою обувь, натянул на него королевское облачение и велел представиться человеку Божию, как если бы он был самим королем. А чтобы у него была свита, он отправил с ним трех графов, с которыми не расставался, - Вулта, Рудерика и Блидина, дабы дать слуге Божию впечатление, будто он и вправду имеет
дело с самим королем Тотилой в сопровождении
приближенных его. Он добавил еще и других
членов своей свиты и конюших, чтобы вся свита
эта, как и пурпурное платье, заставила поверить,
что Ригго — это и впрямь король.

Когда Ригго в пышных одеждах, окруженный толпой приближенных, совершил свой торжественный въезд в монастырь, человек Божий сидел на довольно большом расстоянии. Видя, что тот приближается, и когда он был уже на расстоянии голоса, святой человек крикнул: „Сними, сын мой, сними то, что ты носишь, это не твое". Ригто чуть не упал, его объял великий страх оттого, что осмелился сыграть шутку с таким человеком. Все, кто приехал с ним к человеку Божию, пали ниц. Затем, поднявшись, они уже не осмелились приблизиться, и возвратились к своему королю, рассказав ему дрожа, как быстро были они разоблачены.

Тогда Тотила сам пришел к человеку Божию. Издалека он увидел его сидящим. Он не осмелился приблизиться и распростерся перед ним. Человек Божий два или три раза сказал ему: „Встань!" Но он не осмеливался подняться с земли пред лицом его. Тогда Бенедикт, слуга Господа Иисуса Христа, соизволил приблизиться собственной персоной к распростертому на земле королю. Он поднял его с земли, укорил его за его деяния и в нескольких словах предсказал ему его будущее. Он сказал ему: „Ты воистину делаешь зло, много его ты уже сделал; прекрати же вершить несправедливость. Ты войдешь в Рим, ты переплывешь море, ты будешь царствовать девять лет, а на десятом ты умрешь".

На эти слова полный ужаса король попросил молитвы и удалился. Отныне он стал не таким жестоким. Вскоре он вошел в Рим и высадился в Сицилии. И на десятом году своего царствования, судом Господа Всемогущего, он потерял свое королевство вместе с жизнью».

(«Диалоги» II, 14—15)

Видение руин

Кроме предвестия о разрушении Монте-Кассино, этот рассказ заключает в себе одну биографическую деталь: Бенедикт обыкновенно молился со слезами. И действительно, он говорит о них в своем «Уставе» всякий раз, когда говорит о молитве.

«Один человек благородных корней, по имени Теопропус, был обращен увещеваниями того же самого Отца Бенедикта. И поскольку он вел жизнь праведную, этот последний питал к нему полное доверие: он открывался ему. Однажды, когда Теопропус вошел в его келью, он нашел его горько плачущим. Он оставался там долгое время, но слезы не прекращались: не те слезы, которые сопровождали обыкновенно молитву человека Господня, но слезы горя. Он спросил о причине таких горьких рыданий. Человек Божий тут же ответил: „Весь этот монастырь, который я построил, все, что я приготовил для братьев, будет отдано на милость варваров судом Бога Всемогущего. С большим трудом умолил я Его согласиться спасти души из этого места".

Это предвестие, которое услышал Теопропус, — мы видим его сбывшимся, потому что мы знаем, что монастырь недавно был разрушен ломбардами. Однажды ночью, когда братья спали, ломбарды вошли в него — совсем недавно. Они разрушили все, но не смогли взять ни одного человека. Всемогущий Бог исполнил свое обетование верному слуге своему Бенедикту. Отдав в руки варваров имущество его, он сохранил души».

(«Диалоги», II, 17,1—2)

Изгнание гордыни

«Защитник», будь он «из мира» или «из Цepкви», — личность уважаемая. Замечания сына по-человечески понятны, но неприемлемы у монаха, которому Бенедикт в «Уставе» своем предлагает идти к Богу через смирение.

«Однажды почтенный Отец принимал телесное восстановление сил, и поскольку вечер сильно уже продвинулся, один из его монахов, сын одного защитника, держал ему лампу перед столом. Пока человек Божий ел, наш держатель лампы, стоя по службе своей, был охвачен духом гордыни и начал молча ворчать про себя. Он говорил себе в мыслях: «Да кто он такой, этот, кому прислуживаю, пока он ест? Я ему лампу держу, я ему рабом служу! Будучи тем, что я есть, мне — ему служить?!» Человек Божий тут же повернулся к нему и начал строго его отчитывать, говоря: „Перекрести сердце свое, брат! Что ты говоришь тут? Перекрести сердце свое!" И он тут же позвал братьев, приказал забрать у того лампу из рук, а ему самому — оставить службу свою, сию же минуту пойти сесть и держать себя тихо.

братья спросили монаха о том. что произошло в сердце его. Он подробно рассказал им о приливе гордости, который раздул его, о словах против человека Божия, которые произносил он в мыслях, ни слова не говоря. И тут все ясно поняли, что от почтенного Бенедикта ни чего нельзя скрыть. Уху его простая мысленная речь звучала громко» .

(«Диалоги», II 20. 1—2)

Урок послушания

Смирение, согласно «Уставу», состоит прежде всего в том, чтобы повиноваться. Отсюда возмущение Бенедикта перед актом непослушания. Что до нуда, то оно напоминает масло, умноженное Елисеем (4 Цар. 4, 1— 7).

«В те времена, когда ужасающий голод опустошал Кампанию, человек Божий отдавал бедным все, что было в монастыре, так что в подвалах почти ничего уже и не оставалось, только немножко масла на дне стеклянного сосуда. Тут приходит дьячок по имени Агапит, настойчиво прося, чтобы дали ему немного масла. Человек Господень, который решил отдавать все на этой земле, чтобы все потом получить в небесах, приказывает отдать просителю ту малость масла, что оставалась во флаконе. Монах, исполнявший обязанности келаря, приказ услышал, но исполнение его отложил.

Через некоторое время аббат спрашивает его, отдал ли он масло, как ему это было приказано, и монах ему ответил, что ничего не отдал, потому что если бы он действительно отдал масло просителю, то для братии вовсе бы ничего не осталось. Разгневанный аббат приказывает другим монахам тут же выбросить стеклянную склянку с остатками масла в окно, ибо ничто не останется в монастыре из-за непокорности. Так и было сделано. Траектория стеклянного флакона оборвалась на скале, но он остался целым, как если бы его и не бросали; он не разбился, и масло не пролилось. Человек Господень приказал поднять склянку и так, в полной целости, вручил его дьячку. Затем, в присутствии собравшейся братии, он снова взялся за непокорного монаха, и перед всеми попрекнул его недостатком веры и гордыней его.

Сказав все это, он вместе с братьями встал на молитву. В том месте, где он с братьями молился, стояла пустая бочка из-под масла, снабженная крышкой. Поскольку святой молился долго, крышка качала подниматься с бочки под давлением поднимавшегося там масла. Наконец, затрясшись, она совсем поднялась. Поток масла, переполнившего бочку, перелился через край, вызвав настоящее наводнение на каменном полу того места, где все они распростерлись. Когда Бенедикт, слуга Божий, увидел это, он перестал молиться, и масло перестало течь на пол.

Тогда он снова принялся отчитывать непослушного и неверного брата, чтобы он научился вере и смирению. Брат этот покраснел от этого спасительного внушения, ибо почтенный Отец чудесами этими доказал, что Господь Всемогущий одарил его той властью, которую он преподал ему в своем наставлении. Итак, не было никакой возможности для кого бы то ни было поставить под сомнение обетование Божие, ибо в одно мгновение Он за склянку, почти пустую, воздал целой бочкой, полной масла».

(«Диалоги», II, 28—29)

Победа любви над правилами

Схоластика, которая должна умереть тремя днями позже, — предчувствует ли она, что это их последняя встреча ? Во всяком случае, она заставляет вспомнить любящую грешницу Евангелия (Лк. 7, 36—47), тогда как брат ее, сидящий напротив, похож одновременно и на Господина, любимого этой женщиной, и на фарисея, который любит меньше, чем она.

«Я должен рассказать тебе, как глубокочтимый Бенедикт однажды хотел чего-то и не смог удовлетворить своего желания.

Сестра его, по имени Схоластика, еще в раннем детстве посвященная Господу Всемогущему, имела обычай приезжать повидаться с ним один раз в год. Человек Божий спускался к ней на встречу в монастырские службы недалеко от ворот обители. Однажды приехала она как всегда, и почтенный брат ее с учениками своими спустился ей навстречу. Весь день прошел в хвале Господу и разговоре о святых вещах. Ночные тени уже упали на землю, когда они вместе совершали трапезу. Они еще сидели за столом и говорили о святых вещах, когда сестра его монахиня вдруг взмолилась ему в таких словах: „Прошу тебя, не покидай меня этой ночью; будем до утра говорить о радостях небесной жизни". Он ответил: „Что ты говоришь, сестра моя! Я никак не могу остаться за стенами монастыря. Это невозможно".

Небо в тот момент было совершенно чистое, без единого облачка. После отказа своего брата монахиня положила на стол руки с переплетенными пальцами и опустила на руки голову, чтобы помолиться Господу Всемогущему. Когда она подняла ее, сверкнула молния, раздался сильный удар грома и полил такой обильный дождь, что ни почтенный Бенедикт, ни сопровождавшие его братья не смогли переступить порога того места, где они находились. Монахиня, опустив голову на руки, проливала на стол потоки слез, которым она изменила спокойствие неба на проливной дождь. И наводнение это последовало не вслед за ее слезами и молитвой, а произошло одновременно с молитвой, и одновременность молитвы и дождевого потопа была такова, что в тот момент, когда она подняла голову со стола, гром уже гремел. В то же мгновение, когда она подняла голову, пошел дождь.

Тогда человек Божий, среди всплесков молнии, грома и безмерного дождевого наводнения видя, что он не может вернуться в монастырь, начал жаловаться в огорчении: „Да простит мне Бог Всемогущий, сестра моя! Что же ты сделала?" Она ответила: „Вот! Я просила тебя, но ты не захотел меня услышать. Я просила Господа моего, и Он услышал меня. А теперь выйди, если можешь! Оставь меня и возвращайся в монастырь!" Но он никак не мог выйти из-под крыши. Не хотел остаться по доброй воле, так остался силою. И вот как они провели всю ночь в бдении, взаимно поддерживая друг друга святыми словами о духовной жизни.

Итак, я сказал, что он хотел чего-то, но безрезультатно. Ибо если мы примем во внимание мысль святого человека, то он, конечно, желал бы, чтобы хорошая погода, которая была, когда он спускался сюда, продолжалась бы, но против своего желания, по воле Бога Всемогущего он наткнулся на чудо, совершенное сердцем женщины. И ничего удивительного нет в том, что в этом случае женщина оказалась сильнее его: она хотела подольше повидать брата. По слову Иоанна, «Бог есть любовь», и, по суждению совершенно справедливому, она обладала большей силой, ибо больше любила»

(«Диалоги», II, 33. 1—5)

Видение мира в свете Божием

Помещенный Григорием непосредственно перед смертью Венедикта, эпизод этот отмечает вершину мистической его жизни. Благодать света дает ему возможность своими глазами констатировать то, что он понял, когда ушел от мира, чтобы искать Бога: незначительность создания перед создателем.

«В другой раз Сервандус, аббат и дьякон монастыря, который построен был в старые времена патрицием Л ибером в Кампании, пришел нанести визит Бенедикту по своему обыкновению, Он часто навещал его монастырь, сам будучи пропитан учением, вдохновленным небесной благодатью. Было между ними обоюдное проникновение, переливание мягких слов о жизни. Сладкою пищей небесной родины они не могли еще наслаждаться в совершенстве; но, по крайней мере, они ощущали вкус ее, вздыхая по ней.

Но настал час, требующий покоя. Высокочтимый Бенедикт отправился спать в верхнюю часть башни, а дьякон Сервандус — в нижнюю часть ее. Лестница подымалась наверх, связывая верх и низ башни. Перед башней было строение более широкое, где ученики обоих аббатов расположились на отдых. Человек Господень Бенедикт, пока братья еще спали, решил придвинуть час ночной молитвы и бодрствовал стоя. Он стоял у окна, молясь Господу Всемогущему.

И вдруг в самом сердце ночи он увидел свет, упавший сверху и совершенно прогнавший ночную темень. Он был столь сверкающим, что превосходил свет дня, хотя и сиял во тьме ночной.

И совсем неслыханное чудо случилось во время этого созерцания, ибо, как он рассказывал потом весь мир как бы собранный я единый солнечный луч, представился глазам его. Высокочтимый отец, вонзив внимательный взор свой в это сияние сверкающего света, увидел душу Жермена, епископа Капуанского, уносимую на небо ангелами в огненном круге.

Желая заручиться свидетелем такого чуда, он громко крикнул, зовя дьякона Сервандуса, и произнес его имя два или три раза. Взволнованный этим криком, удивительным у такого человека, Сервандус поднимается по лестнице и застает уже только малые остатки света. Поскольку он изумлен столь великим чудом, человек Божий рассказывает ему обо всем, что только что произошло. Ни минуты не медля, он посылает просить богобоязненного Теопропуса из города Кассинума послать кого-нибудь той же ночью в город Капую за новостями о епископе Жермене и немедля привезти их. Так и было сделано. Гонец находит этого епископа, преподобного Жермена, скончавшимся, и, вопрошая о точных деталях, узнает, что смерть его наступила в тот самый момент, когда человек Господень видел вознесение его.

Петр. Это чудо удивительно в самой высокой мере и совершенно поражает меня. Но то, что ты сказал, что перед глазами его, будто собранный в солнечном луче, явился весь мир, — это такой опыт, которого я никогда еще не имел и который я даже вообразить себе не могу. И на самом деле, как же целый мир может быть видим одному человеку?

Григорий. Крепко запомни, Петр, что я говорю тебе: для души, которая видит Господа, все творение — малость. В столь немногом, что видела, она от света Господня, все сотворенное сжалось для нее. В ясности внутреннего видения расширяются возможности души; ее разрастание в Боге таково, что она становится больше мира. Даже больше того: душа ясновидящего воспаряет над самой собой. В свете Божием она восхищена сверх себя самой, она внутренне увеличивается, расширяется. Когда она смотрит на то, что под ней, она сверху понимает, как мало то, чего она не могла понять, находясь внизу.

Итак, человек, который видел огненный шар и ангелов, возносящихся в небо, не мог узреть это иначе, и в том нет никакого сомнения, как в свете Божием. Что же удивительного в том, что он увидел мир, сжавшийся перед ним —- тем, кто, возвышен в свете духа, был вне этого мира? Когда я говорю, что мир был собран перед глазами его, это не означает, что небо и земля сжались, но что душа ясновидящего расширилась: восхищен в Боге, он мог без труда увидеть все, что под Богом. Этому внешнему свету, брызжущему в глаза, соответствовал внутренний свет духа, который показывал ясновидящему, восхищенному к небесам, насколько все, что внизу, мало».

(«Диалоги», II, 1—7)

Умереть стоя

Как первый отшельник Павел Фивейский, Бенедикт умирает во время молитвы. Но Поль умер один в своем гроте. Аббат Монте-Кассино испускает дух в монастырской молельне, поддерживаемый своими сыновьями.

«В тот же год, что он должен был покинуть эту жизнь, он возгласил день святейшей смерти своей нескольким ученикам, которые жили вместе с ним, как и другим, обитавшим дальше. Тех, кто жил рядом, он просил не разглашать ими услышанного, а отсутствующим указал, какие знамения совершатся, когда душа его покинет тело.

За шесть дней до своей смерти он приказал открыть свою усыпальницу. Вскоре его охватила горячка, снедавшая его тяжко. И поскольку день ото дня недуг его все углублялся, на шестой день ученики на руках отнесли его в молельню. И здесь, прежде чем уйти, он вкусил Тела и Крови Христовой. Руки учеников поддерживали ослабевшее тело его. Он стоял, воздевши к небу руки, и испустил последний вздох между словами молитвы».

(«Диалоги», II, 37, 1—2)

2

УСТАВ ДЛЯ МОНАХОВ

Пролог Устава (начало и конец)

Два этих отрывка почти полностью принадлежат самому Бенедикту,, в интервале между ними воспроизводящему долгую речь Учителя. Вначале мы находим здесь его высокую концепцию послушания как пути к Богу, а в конце — его отцовскую доброту, его заботу о слабых, его желание позволить душам расцвести любовью уже здесь, на грешной земле.

«Выслушай, сын мой, эти предписания учителя твоего и открой уши твоего сердца. Это поучение твоего любящего отца — принимай его сердечно и по-настоящему применяй на практике. Так, усердным послушанием, ты возвратишься к тому, от кого отдалился ленивым непокорством. И это, значит, к тебе, кто бы ты ни был, обращена речь моя нынче — к тебе, который, покинув собственную волю свою, чтобы служить Господу Христу, подлинному царю, берешься за мощное и славное оружие послушания.

Итак, нам нужно установить школу для служения Господу, Организуя ее, мы надеемся не устанавливать ничего жесткого, ничего тяжкого. Если, тем не менее, справедливая причина требовала бы ввести туда нечто несколько более строгое, дабы обуздать пороки и сохранить милосердие, не позволяй страху тут же охватить тебя и не убегай далеко от дороги спасения, которая вначале не может не быть узкой. Но, продвигаясь по иноческой жизни, по жизни веры, сердце расширяется, и ты бежишь по дороге заповедей Божиих с легкостью невыразимой любви. Так, никогда не покидая учителя своего, усердствуя в монастыре в поучении его до самой смерти, мы разделяем страдания Христовы терпением, чтобы заслужить место в Царствии Его. Аминь».

(«Устав», Пролог 1—3 и 45—50)

Два образа настоящих монахов

Одиночество и общество: эти два полюса монашества, как и все человеческое и христианское существование, рождают противоположные, на первый взгляд, способы жизни, однако второй предполагает первый и поднимает его ценности — как созерцание, так и аскезу — на самый высокий уровень.

«Как совершенно понятно, существует два образа монахов. Первый — это сенобиты, то есть живущие в монастыре; они живут по Уставу и в послушании аббату.

Затем, второй образ — это анахореты, говоря другими словами — отшельники. Они научились бороться с дьяволом не в новоначальном порыве иноческой жизни, а в долгом испытании монастыря; отныне, обученные благодаря помощи многих и хорошо вооруженные в строю своих братьев для удивительной борьбы в пустыне, они теперь уже способны уверенно бороться с пороками плоти и мысли, без помощи других, своей собственной рукой и своим собственным плечом, с помощью Божией».

(«Устав», гл. 1,1—5)

Управление аббата (начало и конец)

Если монастырь есть школа Христа, необходим учитель, который наставляет от Его имени. Велика ответственность такого наставника, но, окормляя своих братьев, велика также и его надежда обрести ту чистоту сердца, которая является целью монашеской жизни.

«Аббат, достойный того, чтобы управлять монастырем, всегда должен помнить о наименовании, которое ему дается, и деяниями своими проверять свое имя настоятеля. Он действительно является представителем Христа в монастыре, ибо его называют одним из имен Его, по слову апостола: „Вы получили Духа сыновнего, в Котором мы восклицаем: Авва, Отче!"

Так, аббат не должен учить, устанавливать, приказывать ничего такого, что выходило бы за пределы заповедей Божиих, но учение его и руководство его впитаны будут душами его учеников как закваска Божественной праведности. Аббат должен всегда помнить, что наставление его и послушание его учеников, и то, и другое, будет служить объектом испытания на страшном суде Божием. И аббат должен знать, что пастырь будет нести ответственность за каждый просчет, который отец семейства обнаружит в овечках своих.

Аббат должен всегда помнить, кто он есть, помнить наименование, которое ему дают, и знать, что „кому больше доверено, с того больше и спросится".

Он должен знать, как тяжело и изнурительно бремя, на себя им взваленное, — вести души и отдавать себя на службу множеству характеров, одного завоевав мягкостью, другого — выговором, третьего — убеждением. Соответственно, натуре и уму каждого, он приспособится и приладится ко всем, так, чтобы не только не иметь потерь в доверенном ему стаде, но еще и иметь возможность поздравить себя с увеличением стада доброго.

Прежде всего, он не должен забывать о спасении или пренебрегать таковым доверенных ему душ, более заботясь о вещах преходящих, земных и временных; но он должен непрестанно размышлять о том, что ему доверено вести душ»?, за которые с него будет спрошено. И, чтобы не жаловаться на возможный недостаток средств, да помнит он о том, что было писано; „Ищите сперва Царство Божие и праведность, и все прочее воздастся вам сторицей"; и еще; „У тех, кто Его боится, ни в чем недостатка нет".

Да знает он, что когда возлагают на себя бремя вести души, надо быть готовым дать в этом отчет. И так же, как он знает, что заботам его поручены братья., так должен он знать и о том, что он должен будет дать отчет Господу за все эти души, не говоря уже, само собой разумеется, о его собственной душе. И так, непрестанно страшась суждения, которое однажды ждет пастыря но поводу овечек его, отданных ему под охрану, заботясь о счетах других, он становится внимателен к своему собственному, и, обретая для других исправление предупреждениями своими, он сам исправляет в себе свои недостатки».

(«Устав», гл. 2, 1—7 и 30—40)

Призыв к смирению (начало и конец)

Лестница смирения, по которой поднимаются в небо, включает в себя двенадцать степеней. Первая и последняя определяют поведение монаха по отношению к Богу. Промежуточные степени описывают его поведение по отношению к людям, заключающееся в послушании, неприметности, безмолвии. Все заканчивается любовью и милосердием.

«Божественное Писание, братья, возвещает нам: „Возвысившийся унизится, унизившийся возвысится". <...> Итак, братья, если мы хотим достигнуть высочайшей вершины смирения и если мы хотим быстро прийти к тому небесному возвышению, к которому приходят через смирение в этой жизни, нам надо для поднятия деяний наших поставить ту лестницу, которую видит во сне своем Иаков и на которой являются ему ангелы, спускающиеся и поднимающиеся по ней. Мы полагаем, что этот подъем и спуск несомненно имеют лишь одно значение: гордыня опускает, а смирение возвышает. Что до самой лестницы, то это наша земная жизнь. Когда сердце бывает унижено, Господь поднимает ее до неба. С другой стороны, ступеньки этой лестницы — это наше тело и наша душа, скажем мы. В ступеньки эти божественный призыв вложил различные меры смирения и доброго поведения, чтобы мы поднимались по ним.

Стоит монаху пройти все эти ступени смирения, как он приходит к той любви к Богу, которая есть совершенство и которая изгоняет боязнь. Благодаря ей, все, что соблюдал он раньше не без дрожи, теперь он сохраняет безо всякого усилия, как бы естественно, по привычке, и уже теперь не из страха перед адом, но из любви к Христу и по привычке к добру, и из удовольствия, которое приносит добродетель. Это состояние — да снизойдет Господь явить его в сердце труженика Своего, очищенного от своих пороков и грехов!»

(«Устав», гл. 7, 1—9 и 67—70)

Псалмопение и молитва

Эти две главы, которые заключают раздел о божественной службе, выявляют смысл ее. Часы молитвы — время особого внимания к Богу, которое, согласно первой ступени смирения, должно быть постоянным. Часы эти состоят из двух сменяющих друг друга элементов: псалма и следующей за каждым из них молчаливой молитвы.

«Мы верим, что божественное присутствие — повсеместно и что „очи Господни везде смотрят на добрых и злых". Однако мы прежде всего должны верить в это во время божественной службы, и без малейшего сомнения. Итак, будем всегда помнить то, что сказал пророк: „Служите Господу без страха"; и еще: „Пойте псалмы с умом"; и: „В присутствии ангелов буду петь псалмы Тебе". Посмотрим же, как нам надо быть в присутствии Божества и ангелов, и когда стоим при пении псалмов, мы должны сделать так, чтобы дух наш соответствовал нашему голосу.

Если, обращаясь с какой-либо просьбой к сильным мира сего, мы делаем это со смирением и поклоном, насколько больше должны мы умолять Господа Бога Вселенной во всей униженности и чистейшей преданности! И не по обилию слов будем мы услышаны, нам надо знать это, но по чистоте сердца и слезами раскаяния. Итак, молитва должна быть коротка и чиста, разве что она будет продолжена под воздействием чувства, вдохновленного божественной благодатью. Однако общая молитва должна быть совсем короткой, и как только настоятель сделает знак, все вместе должны подняться».

(«Устав», гл. 19—29)

Видеть Христа во всяком человеке

Это начало главы о приеме гостей выражает видение веры, которым вдохновлено все, что для них делается. Далекие от того, чтобы презирать своих братьев-мирян, монахи видят в них Господа. Из-за Него беднейшим оказывается самая высокая честь.

«Все гости, которые приходят сюда, должны приниматься, как Христос, ибо Он скажет: „Я был гостем, и вы приняли Меня». „Всем" воздадутся должные им почести, „особенно братьям по вере" и чужестранцам. Едва только о госте возвещено, как настоятель и братья идут ему навстречу со всей предупредительностью любви. Сперва все вместе станут на молитву, а затем обменяются миром. Этот поцелуй мира должен быть дан только после молитвы, из-за дьявольских иллюзий. <...>

Максимальные заботы и внимание будут оказаны приему бедных и чужеземцев, ибо мы принимаем Христа больше в их лице, сама боязнь богатых требует от нас почитать их».

(«Устав», гл. 53,1-5 и 15)

«Доброе усердие»

Под этим названием предпоследняя глава «Устава» предполагает идеал общины, в которой все — только рвение и любовь.

«Если существует усердие дурное и горькое, отделяющее от Бога и ведущее в ад, то есть также доброе усердие, отделяющее от пороков и ведущее к Богу и жизни вечной. Таково усердие, которое монахи должны применять во всей полноте горячей любви: они будут „предупреждать друг друга обоюдными почестями"; они будут переносить физические и моральные недуги друг друга без малейшего нетерпения; они будут стараться в покорности и послушании друг к другу; никто не будет искать своей собственной выгоды, но выгоды другого; они будут предаваться братскому милосердию безо всякой корысти; с любовью убоятся они Бога; они будут любить своего настоятеля любовью искренней и смиренной; „они абсолютно ничего не предпочтут Христу"; и да позволит Он нам войти всем вместе в жизнь вечную!»

(«Устав», гл. 72)

Эпилог «Устава»

В этом заключении Бенедикт поставляет свое делание на весьма скромное место в сравнении со своими предшественниками. Считая монашество своего времени упадочным, он делает свой «Устав», который расценивает как нечто минимальное, базовым основанием для возрождения. Последние строки, как и Пролог, призывают каждого монаха к душевной щедрости.

«Если мы написали этот Устав, так это для того, чтобы, исполняя его в монастырях, мы представили бы доказательства хотя бы некоторой моральной благопристойности и начала монашеской жизни. Но для того, кто поспешает к совершенству иноческой жизни, есть учение старых Отцов, верность которому ведет человека к вершинам совершенства. И действительно, есть ли страница, есть ли слово, автором имеющее Бога, в Ветхом и Новом Завете, которое не было бы совершенной, праведной нормой для человеческой жизни? Есть ли книга святых вселенских Отцов, которая не давала бы нам понять, как бежать все прямо и прямо, пока не достигнем мы Создателя нашего? И «Собеседованиях» Отцов, и их «Установлениях», и их «Жития» так же, как и «Устав» нашего святого Отца Василия, — есть ли они что иное, как не инструменты добродетелей для монахов послушных и доброго поведения? Но нам, ленивцам, дурного поведения и непокорным, есть отчего краснеть со стыда.

Ты, кто бы ты ни был, — ты, поспешающий к небесной родине, исполни с помощью Божией этот совсем небольшой Устав для начинающих, которое мы закончили писать; и только тогда ты достигнешь, благодаря покровительству Божию, тех высочайших вершин учения и добродетели, о которых мы только что говорили. Аминь».

(«Устав», гл. 73)