Симона Вейль

УКОРЕНЕНИЕ. ПИСЬМО КЛИРИКУ

К оглавлению. Номер страницы после текста на ней.

ПИСЬМО КЛИРИКУ

Поделюсь с вами некоторыми мыслями, живущими во мне уже давно (по крайней мере, несколько лет) и создающими некое препятствие между мной и Церковью. Я не прошу рассматривать их причину. Я была бы рада такому обсуждению, но позже, — это второстепенно.

Прошу у вас однозначного ответа — без формулировок типа «я думаю, что...» и т. п. — о совместимости или несовместимости каждого из моих взглядов с принадлежностью к Церкви. В случае несовместимости ответьте мне честно: «Я отказал бы в крещении (или отпущении грехов) всякому, кто сказал бы мне, что согласен с суждениями, изложенными в пункте таком-то, таком-то и таком-то». Я не прошу немедленного ответа. Это не спешно. Желаю лишь ответа категоричного.

Прошу прощения за то, что причиняю вам беспокойство, но иного выхода для себя я не вижу. Размышления об этих проблемах для меня не игра. Они—более чем жизненная необходимость, поскольку речь идет о вечном спасении; однако для меня они гораздо важнее вопроса о моем личном спасении. По сравнению с ними проблема жизни и смерти—просто игра.

271

Некоторые из суждений, которые будут сейчас изложены, я считаю спорными; но если с точки зрения неукоснительной веры они являются ложными, для меня они — такое же серьезное препятствие, как и другие, поскольку я твердо убеждена в их спорности, то есть в том, что категорически отрицать их неправомерно.

Некоторые суждения (а именно те, что касаются мистерий, неиудео-христианских священных текстов, Мельхиседека и др.) никогда не были осуждены, и даже, весьма вероятно, что их придерживались в первые века. Поэтому я спрашиваю себя, не были ли они втайне приняты. Как бы там ни было, если сегодня я или кто-либо иной их представил бы на всеобщее обсуждение, а Церковь их осудила бы, я не отреклась бы от них, по крайней мере до тех пор, пока меня не убедят в их ошибочности.

Долгие годы я размышляю об этом со всей возможной для меня силой любви и сосредоточенности. Сосредоточенность эта ничтожно слаба по причине моего глубокого несовершенства; но мне кажется, что она с каждым днем крепнет. И по мере ее укрепления нити, связывающие меня с католической верой, становятся все более прочными, все глубже укореняются в сердце и разуме. Но в то же время и мысли, удаляющие меня от Церкви, набирают силу и обретают ясность. Если эти мысли действительно несовместимы с принадлежностью Церкви, то не остается никакой надежды на то, что я когда-либо смогу приобщиться святых Таинств. А если это так, то я не вижу, каким образом можно избежать вывода о том, что мое призвание — оставаться христианкой вне Церкви. Допустимость такого призвания предполагала бы, что Церковь на деле не является кафолической, хоть и называется таковой, и что в один прекрасный день она должна ею стать, если она предназначена для выполнения своей миссии.

т Суждения, которые будут сейчас изложены, для меня имеют разную степень вероятности или достоверности, но после каждого из них я мысленно ставлю знак вопроса. Формулирую их в изъявительном наклонении исключительно из-за скудности языка; мне так недостает несуществующих наклонений. В области священного я ничего не утверждаю категорически. Но и те из моих суждений, которые соответствуют учению Церкви, я также мысленно сопровождаю вопросительным знаком.

272

Определенное воздержание от суждений (и это относится ко всем мыслям, какими бы они ни были, без исключения) я считаю проявлением добродетели смирения в сфере разума.

Вот перечень:

1. Если взять момент истории, предшествовавший Христу и достаточно удаленный от Него—скажем, на пять столетий, и не принимать во внимание того, что будет, то легко заметить, что Израиль в то время был в меньшей степени связан с Богом и божественными истинами, чем многие другие народы (Индии, Египта, Греции, Китая). Ибо главная истина о Боге — это то, что Он благ. Считать, что Бог может приказывать людям поступать несправедливо и жестоко, —самая большая ошибка, которую только можно допустить по отношению к Нему.

Зевс в «Илиаде» не требует никакой жестокости. Греки верили, что «Зевс молящий» живет в каждом несчастном, взывающем к жалости. Яхве—«Бог воинств»1. История Израиля подтверждает, что речь идет не только о звездах, но и о воителях Израиля. Геродот же перечисляет большое количество эллинских и азиатских народов, среди которых лишь у одного был «Зевс воинств». Всем другим подобное богохульство известно не было. Египетская «Книга мертвых», насчитывающая по меньшей мере три тысячи лет, а то и более, пропитана евангельским человеколюбием. (Мертвый говорит Осирису: «Господь Истины, я несу тебе истину... Ради тебя я уничтожил зло... Я никого не убил. И никого не заставил плакать. Я ни разу не прошел мимо голодного .Из-за меня ни один господин не причинил зла своему рабу. Я никому не внушал страх. Я ни с кем никогда не говорил свысока. Я никогда не оставался глухим к справедливым и истинным словам. Я никогда не требовал для себя почестей. Я никогда не отвергал Бога, в чем бы он ни являлся...»)

Евреи, четыре столетия пребывавшие в контакте с египетской цивилизацией, отказались воспринять этот дух кротости. Они желали могущества...

Все тексты, созданные до плена, несут в себе это основное заблуждение в понимании Бога, думаю, за исключением Книги Иова, герой которой не иудей, Песни песней (но предшествовала ли она пленению?) и некоторых псалмов Давида (но достоверно ли его авторство?). С другой стороны, первый совершенно непорочный

273

персонаж, фигурирующий в иудейской истории,—Даниил (посвященный в халдейскую мудрость). Жизнь всех остальных, начиная с Авраама, омрачена грязными и жестокими поступками. (Авраам начал с того, что заставил развратничать свою жену.)

Это дает основание предполагать, что Израиль воспринял главную истину о Боге (знание, что Бог прежде благ, а затем уже всемогущ) из чужой традиции: халдейской, персидской или греческой, и воспринял ее благодаря пленению.

2. То, что мы называем идолопоклонством, в значительной мере является вымыслом иудейского фанатизма. Все народы во все времена были монотеистами. Если бы иудеи лучших времен воскресли и получили оружие, они всех нас — мужчин, женщин и детей — истребили бы за преступление — идолопоклонство. Они обвинили бы нас в преклонении перед Ваалом и Астартой, видя в Христе Ваала, а в Богоматери—Астарту.

И наоборот, Ваал и Астарта были, возможно, образами Христа и Богоматери.

Некоторые культы справедливо осуждают за сопровождавшие их оргии — хотя мне думается, что они были более редки, чем считают сегодня.

Но жестокость, связанная с культом Яхве, истребления, произведенные по его воле, — позор не менее ужасный. Жестокость — еще более страшное преступление, чем сладострастие. Впрочем, сладострастие удовлетворяется как плотской близостью, так и убийством.

Чувства, испытываемые так называемыми язычниками по отношению к их изваяниям, были, весьма вероятно, точно такими же, как и те, что сегодня вызваны созерцанием распятия, статуй Девы Марии и святых, с теми же отклонениями у людей духовно и интеллектуально недалеких.

Не слишком ли легко мы наделяем сверхъестественной силой ту или иную статую Богоматери?

Если даже им случалось верить, что божество полностью присутствует в камне или дереве, возможно, иногда они были правы. Разве мы не верим в Бога, присутствующего в хлебе и вине? Бывало, вероятно, что Бог действительно присутствовал в статуях, выполненных и освященных в соответствии с определенными обрядами.

274

Настоящее идолопоклонство — это любостяжание (TcX,eove^i a ffut; koxw eiSaA-oXoapeioc. — Кол. 3:5), и еврейский народ, испытывая жажду земных благ, был в этом повинен даже в те моменты, когда он поклонялся своему Богу. У иудеев идолом была не фигура из металла или дерева, но раса, народ, также совершенно земная вещь. Их религия по сути не отделима от этого идолопоклонства в силу существования понятия «избранный народ».

3. Обряды элевсинских мистерий и мистерий, посвященных Осирису, считались таинствами в таком же точно смысле, какой мы вкладываем в это слово и сегодня. И возмоэ/аю, они действительно были таинствами, обладавшими такой же силой, как крещение и евхаристия, вследствие такого же соотношения со Страстями Христовыми. Страсти были впереди. Сегодня они в прошлом. Прошедшее и будущее симметричны. Хронология не может иметь решающего значения в отношениях между Богом и человеком, в отношениях, длительность которых — вечность.

Если на земле изначально не было Искупления, со всеми соответствующими ему признаками и ощутимыми действиями, то нельзя было бы простить Богу — если позволительно употребить такие слова, не богохульствуя, — страданий стольких невинных, изгнанников, порабощенных, замученных и убитых в течение веков, предшествовавших христианской эре. Христос присутствует на этой земле, если только люди не изгоняют Его, повсюду, где есть преступление и горе. Не будь сверхъестественных проявлений такого присутствия, как невинным, раздавленным бедой, удержаться от того, чтобы не проклинать Бога и, соответственно, избежать осуждения и кары?

Кстати, апостол Иоанн говорит об Агнце, закланном от создания мира2.

Доказательством того, что христианство существовало еще до Христа служит то, что в поведении людей не произошло каких-либо существенных изменений.

4. У разных народов (Индии, Египта, Китая, Греции) были, возможно, Священные Писания, являющиеся откровением в той же мере, что и иудео-христианские Писания. Некоторые тексты, сохранившиеся до сегодняшнего дня,—их возможные фрагменты или пересказы.

275

5. Те фрагменты Писания (Бытие, Псалтирь, Послания святого апостола Павла), в которых говорится о Мельхиседеке, подтверждают, что на заре Израиля за его пределами существовало знание и служение Богу, причем именно христианской направленности, и что оно бесконечно превосходило все, когда-либо существовавшее в Израиле.

Ничто не препятствует сделать предположение о связи Мельхиседека с античными мистериями. Можно усмотреть аналогии между хлебом и Деметрой, вином и Дионисом.

Мельхиседек, как следует из Книги Бытия, был, по-видимому, царем Ханаана. Следовательно, либо развращенность и безбожие в ханаанских городах воцарились всего за несколько столетий до массовой резни, либо это — клеветнические измышления евреев против их жертв.

б.Отрывок из Послания апостола Павла о Мельхиседеке3, близкий словам Христа: «Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой»4, мог даже указывать на то, что Мельхиседек уже был Воплощением Слова.

В любом случае нет никакой уверенности в том, что Слово не имело воплощений до Христа и что Осирис в Египте или Кришна в Индии не являлись таковыми.

7. Если Осирис — не человек, который, будучи Богом, жил на земле так же, как и Христос, то, по крайней мере, история Осириса — бесконечно более ясное, полное и приближенное к истине пророчество, чем все, что называются этим именем таковыми в Ветхом Завете. То же можно сказать о других умерших и воскресших богах.

Чрезвычайная острота этой проблемы сегодня объясняется необходимостью как можно скорее устранить разрыв, который существует двадцать веков и постоянно углубляется — разрыв между светской цивилизацией и духовностью в христианских странах. Наша цивилизация ничем не обязана Израилю и весьма немногим — христианству; почти всем она обязана дохристианской античности (германцам, друидам, Риму, Греции, эгеокритянам, финикийцам, египтянам, вавилонянам...). Если существует непреодолимая граница, разделяющая эту античность и христианство, то точно такая же граница разделяет нашу светскую и духовную жизнь. Для

276

того чтобы христианство действительно воплотилось, чтобы христианский дух наполнил всю человеческую жизнь, следует прежде признать, что исторически наша светская цивилизация происходит из религиозного духа, который, будучи хронологически дохристианским, был христианским по сути своей. Премудрость Божию следует рассматривать как единственный источник всей благодати в нашем мире, даже слабых ее отблесков, освещающих то, что принадлежит земле.

То же относится и к Прометею. История Прометея—это сама история Христа, спроецированная в вечность. Ей недостает лишь локализации во времени и пространстве.

Греческая мифология изобилует пророчествами. Как и европейские фольклорные повествования — те, что называются волшебными сказками.

Многие имена греческих божеств в действительности, вероятно, —многочисленные имена, обозначающие одно Лицо, а именно — Слово. Я думаю, что это относится к Дионису, Аполлону, Артемиде, небесной Афродите, Прометею, Амуру, Прозерпине и многим другим.

Я считаю также, что именами Святого Духа были Гестия, Афи-1 ia и, возможно, Гефест. Гестия—Огонь в центре мира. Афина вышла из головы Зевса после того, как последний проглотил свою беременную супругу, Мудрость5; она, таким образом, «исходит» от Бога и Его Мудрости. Ее атрибут—оливковая ветвь, а елей в христианских таинствах связывают со Святым Духом.

Обычно комментируют некоторые деяния и слова Христа, говоря: «Пророчествам надлежало сбыться». Речь идет об иудейских пророчествах. Но другие действия и другие слова таким же образом могли бы быть прокомментированы и в связи с неиудейскими пророчествами.

Свое общественное служение Христос начал с превращения воды в вино. Закончил — преобразованием вина в кровь. Этим, а также словами: «Я есмь истинная виноградная лоза» Он подчеркнул Свою близость Дионису6.

Слова «если пшеничное зерно... не умрет»7 выражают Его близость с умершими и воскресшими божествами, которые были символами плодородия, как Аттис и Прозерпина. .

277

Материнство Девы Марии таинственным образом связано со словами из «Тимея» Платона о некоей сущности, матери всех вещей и всегда непорочной. Все богини-матери античности—Деметра, Исида — были прообразами Богородицы. Столь настойчивое сравнение Креста с деревом, распятия с повешением, должно быть связано с исчезнувшими сегодня мифологиями.

Если скандинавские «Песни о богах» древнее каких бы то ни *было христианских проникновений (что проверить невозможно), *'то и в них содержится совершенно удивительное пророчество:

Знаю, висел я

в ветвях на ветру

девять долгих ночей,

пронзенный копьем,

посвященный Одину,

в жертву себе же,

на дереве том,

чьи корни сокрыты

в недрах неведомых.

Никто не питал,

никто не поил меня,

взирал я на землю,

поднял я руны,

стеная их поднял —

и с дерева рухнул.

(Старшая Эдда)8

Выражение «Агнец Божий», без сомнения, связано с преданиями, имеющими, вероятно, отношение к тому, что сегодня называется тотемизмом. Яркий свет на это проливает история Зевса-Аммона у Геродота (Зевс, закалывающий овна, чтобы предстать перед тем, кто умоляет его дать узреть себя покрытым его шкурой), созвучная словам апостола Иоанна: «Агнец, закланный от создания мира». Первое жертвоприношение, которое было угодно Богу,—жертвоприношение Авеля, упоминаемого в литургическом каноне как образ Христа, было жертвоприношением животного. То же и во втором случае — с Ноем, который окончательно спас человечество от гнева Господа и привел к союзу Бога с людь-

278

ми. Таковы же следствия Страстей Христовых. Между ними глубоко таинственная связь.

В давние времена, должно быть, считали, что в животных, убиваемых для еды, реально присутствует Бог; что Бог сходит на них, чтобы отдаться людям в пище. Такая мысль превращала животную пищу в причастие, в противном же случае это было бы преступлением, по крайней мере с точки зрения более или менее картезианской философии9.

Возможно в Фивах, в Египте, Бог действительно присутствовал в ритуально приносимом в жертву овне, как сегодня—в освященной облатке.

Стоит упомянуть о том, что в момент, когда Христос был распят, солнце стояло в созвездии Овна.

Платон в «Тимее» описывает астрологическое строение Вселенной как своего рода распятие Мировой Души, где точка пересечения — это точка равноденствия, то есть созвездие Овна.

Многие тексты («Эпиномий», «Тимей», «Пир», а также тексты Филолая, Прокла) указывают, что геометрическое построение средней пропорциональной между неким числом и единицей, основа греческой геометрии, было символом божественного посредничества между Богом и человеком.

А многие слова Христа, донесенные Евангелиями (особенно апостолом Иоанном), повторяемые с необычайной настойчивостью, которая может быть вызвана только каким-то определенным замыслом, имеют ярко выраженную алгебраическую форму средней пропорциональной. Пример: «как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас»10 и т.д. Та же связь соединяет Отца с Христом, Христа с учениками. Христос — средняя пропорциональная между Богом и святыми. На это указывает и само слово «посредничество».

Из этого я делаю вывод, что как Христос узнал Себя в Мессии из псалмов, в страждущем праведнике Исайи, в медном змии из Книги Бытия, так он узнал Себя и в средней пропорциональной из греческой геометрии, которая с тех пор становится самым ярким пророчеством.

Энний в пифагорейском сочинении говорит: «Луну называют Прозерпиной... потому что она обращена то влево, то вправо, подобно змее».

279

Все боги-посредники, отождествимые со Словом Божиим, — боги лунные, с рогами, лирой или луком, которые напоминают полумесяц (Осирис, Артемида, Аполлон, Гермес, Дионис, Загрей, Амур...). Исключение составляет Прометей, но у Эсхила ему соответствует Ио, обреченная на бесконечные скитания, как он — на распятие, и она с рогами. (Заметьте, что перед тем, как быть распятым, Христос был скитальцем; жалким скитальцем Платон представляет и Амура.)

Если Солнце — образ Отца, то Луна, совершенное отражение солнечного великолепия, но отражение, которое можно созерцать и которое претерпевает уменьшение и исчезновение, — это образ Сына. Тогда свет есть образ Духа.

Троицу Гераклита можно представить лишь по оставшимся отрывкам его произведений, но у Клеанфа она ясно предстает во вдохновленном Гераклитом гимне «К Зевсу». Лица этой земной троицы: Зевс, Логос и божественный Огонь, или Молния.

Клеанф говорит Зевсу:

Все мироздание это, что землю обходит кругами,

Движется волей твоей, тебе повинуясь охотно .

Держишь в своих ты руках, никогда пораженья не знавших,

Молнии блеск огневой, ослепительный, вечно живущий...''

Молния—не средство принуждения, но огонь, который вызывает согласие и добровольное подчинение. То есть она — Любовь. И эта Любовь—служитель, вечно живущий, следовательно Личность. Древнейшие изображения Зевса с топором о двух лезвиях (символом молнии) на критских барельефах, возможно, уже имели такое значение. Сопоставим «о двух лезвиях» и слова Христа: «не мир пришел Я принести, но меч»12.

Огонь в Новом Завете — постоянный символ Святого Духа.

Стоики, последователи Гераклита, называли словом pneuma огонь, энергией которого держится порядок мира. Pneuma — огненное дыхание.

Семя, производящее рождение во плоти, если следовать им и пифагорейцам, — это pneuma, сплавленная с влагой.

280

Слово Христа о новом рождении и, как следствие, вся символика крещения, чтобы быть понятными, должны быть приближенными к концепциям о зарождении именно пифагорейцев и стоиков. Кстати, кажется, Юстин сравнивает крещение с зарождением. Отсюда следует, что слова орфиков «Козленок, ты упал в молоко» должны, вероятно, быть отнесены к крещению (древние считали, что молоко происходит из семени отца).

Торжественным возгласом: «Великий Пан умер», возможно, предполагалось возвестить не конец идолопоклонства, но смерть Христа, Христа — великого Пана, великого «Все». Платон («Кра-тил») говорит, что Пан есть «логос». В «Тимее» он дает это имя Мировой Душе.

Апостол Иоанн, употребляя слова Logos и Pneuma, указывает на глубинное родство, которое соединяет стоицизм греческий (не путать со стоицизмом Катона и Брута!) и христианство.

Платон также явно знал учения о Троице, Предстательстве, Воплощении, Страстях и понятия благодати и спасения через любовь и ссылался на них в своих произведениях. Он познал главную истину: Бог есть Благо. Всемогущ Он лишь после этого.

Говоря: «Огонь пришел Я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!»13, Христос указал на свое сходство с Прометеем.

Его речение: «Я есмь Путь»14 должно сопоставить с китайским Дао, означающим буквально путь, а метафорически, с одной стороны — способ спасения, с другой — внеличного Бога, бога китайской духовности, который, хотя будучи и безличным, является неизменно действующим образцом для мудрецов.

Его речение: «Я есмь истина»15 заставляет вспомнить Осириса, Господа Истины.

Когда в одном из самых важных речений он говорит о творящих истину (koicuvtei; dcXfyftewcv), то употребляет выражение, не являющееся ни греческим, ни, насколько мне известно, иудейским (следует проверить). Напротив, оно — египетское. Маат — одновременно справедливость и истина. Это знаменательно. Без сомнения, не случайно Святое семейство бежит в Египет.

Крещение, рассматриваемое как смерть, эквивалентно античным посвящениям (инициациям). Св. Климент Римский употреб-

281

ляет слово «посвященный», говоря о крещенном. Употребление слова «мистерии» для обозначения таинств свидетельствует о такой же тождественности. Круглый баптистерий очень похож на бассейн из камня, где, по словам Геродота, совершалась мистерия страстей Осириса. И первый, и второй, возможно, напоминают об открытом море, о том открытом море, по которому плыли ковчег Ноя и ковчег Осириса—деревянные сооружения, спасшие человечество еще до Креста.

Множество мифологических и фольклорных повествований могли бы быть переведены в христианские истины без какого-либо насилия или искажения, а наоборот, проливая на них яркий свет. И в них эти истины также стали бы сиять ярче.

Всякий раз, когда человек с чистым сердцем обращался к Осирису, Дионису, Кришне, Будде, Дао и т.д., Сын Божий отвечал, ниспосьшая ему Святого Духа. И Дух воздействовал на его душу, не принуждая его отходить от религиозной традиции, но даруя ему Свет, а в лучшем случае—даже всю полноту света, но в рамках этой же традиции.

Молитва у греков была очень похожа на христианскую молитву. Когда в «Лягушках» Аристофана Эсхил говорит:

Деметра — матерь, разум мой вскормившая,

Твоих мистерий даруй мне достойным быть!16

Это весьма напоминает молитву Пресвятой Деве и преследует ту же цель. В блестящих стихах Эсхил прекрасно описывает созерцание: «Всякий, кто, обратившись мыслью к Зевсу, провозгласит его славу,—тот получит полноту мудрости». (Он знал Троицу: «Рядом с Зевсом пребывают его действие и его слово».)

В таком случае не имеет смысла отправлять миссии, чтобы призывать жителей Азии, Африки или Океании прийти к Церкви. 9. Когда Христос сказал: «научите все народы»17 и «проповедуйте Евангелие всякой твари»18, Он велел нести весть, но не богословие. Сам же, прийдя, как Он говорил, «только к погибшим овцам дома Израилева»19, добавил эту весть к религии Израиля.

Вероятно, Он желал, чтобы каждый апостол также дополнил религию страны, в которой он окажется, благой вестью о жизни и смерти Христа. Но из-за неискоренимого национализма евреев по-

282

веление было понято неверно. Им нужно было повсюду навязывать свое Писание.

Если в предположении о неверном толковании апостолами приказов Христа усмотрят самомнение, я отвечу, что некоторые моменты Его учения они совершенно очевидно недопоняли. Потому что после того, как воскресший Христос сказал: «...идите, научите все народы, крестя их...»20, после того, как Он провел со своими учениками сорок дней, открывая им свое учение, Петру, тем не менее, потребовалось особое откровение и видение, чтобы решиться крестить язычника; чтобы объяснить окружающим свои действия, он должен был сослаться на это видение; и Павлу не без большого труда удалось отменить обрезание.

С другой стороны, написано, что о дереве судят по его плодам. Церковь принесла слишком много негодных плодов, чтобы не заподозрить в ней изначального заблуждения.

Духовно Европа была лишена корней, отрезана от той античности, в которой истоки всех элементов нашей цивилизации, а, начиная с XVI столетия, она решила лишить корней и другие континенты.

По прошествии двадцати веков христианство практически не вышло за пределы белой расы; католицизм ограничен еще более. Америка на протяжении шестнадцати веков ничего не слышала о Христе (однако апостол Павел сказал: «...благовествования... которое возвещено всей твари»)21, а ее коренные народы были уничтожены самым жестоким образом еще до того, как они могли узнать о Нем. Усердие миссионеров не христианизовало Африку, Азию и Океанию, но подчинило эти территории всеподавляющему, холодному, жестокому и разрушительному господству белой расы.

Представляется странным, чтобы правильно понятые слова Христа могли привести к подобным последствиям.

Христос сказал: «Научите все народы, крестя их»22, «кто будет веровать и креститься»23, то есть тех, кто будет веровать в Него. Он никогда не говорил: «Заставьте их отбросить все, что их отцы считали священным, и принять в качестве Святой Книги историю малочисленного, неизвестного им народа». Меня уверяли, что индусам их собственная традиция нисколько не мешала бы принять крещение, если бы миссионеры не выдвигали условием отказ от Вишну или Шивы. Если индус верит, что Вишну есть Слово Божие,

283

а Шива—Дух Святой, и что Слово Божие воплощалось в Кришну и Раму прежде воплощения в Иисуса, то по какому праву им отказывать в крещении? То же относится и к спорам иезуитов с папством из-за миссий в Китае, куда именно иезуиты донесли слово Христово.

10. Миссионерская деятельность в том виде, в каком она реально осуществлялась (особенно после осуждения политики иезуитов в Китае в XVII столетии), — нехороша, за исключением, может быть, отдельных случаев. За миссионерами, в том числе мучениками, уж слишком близко стояли пушки и военные корабли, чтобы <рни были настоящими свидетелями Агнца. Мне неизвестно, чтобы

Церковь когда-либо официально заклеймила карательные действия, предпринятые ради отмщения за миссионеров. „: Лично я никогда не дала бы и ломаного гроша в поддержку миссии. Убеждена, что для человека смена религии — вещь столь же опасная, как для писателя — смена языка. Это может увенчаться успехом, но может иметь и весьма плачевные результаты.

11. Католическая религия открыто говорит об истинах, которые другие религии лишь подразумевают. Но и наоборот: в других религиях четко изложены истины, которые в христианстве лишь подразумеваются. Самый образованный христианин может еще многое узнать о вещах божественных из других религиозных традиций, хотя внутренний свет может открыть ему все и через его собственную традицию. Тем не менее, исчезни эти другие традиции с лица земли, потеря была бы непоправимой. Миссионеры и так уж слишком многое уничтожили.

Святой Хуан де ла Крус сравнивает веру с отблесками серебра, в то время как истина—золото. Различные подлинные религиозные традиции—разные отблески одной и той же истины и, наверное, одинаково ценные. Но в этом не отдают себе отчета, потому что каждый человек живет лишь в одной из этих традиций, а остальные воспринимает извне. А ведь, как без конца справедливо твердят неверующим католики, всякая религия познается лишь изнутри.

Это как если бы каждый из двух человек, находящихся в смежных комнатах, видя через свое окно солнце и освещенную его лучами стену соседа, считал, что солнце видит только он, а сосед — лишь его отблески.

284

Церковь признает, что различие призваний ценно. Следует распространить эту мысль и на призвания вне Церкви. Ибо они существуют.

12. Как говорят индусы, Бог одновременно Лицо и не-Лицо. Внеличностен Он в том смысле, что глубочайшая тайна образа Его личного бытия бесконечно отлична от образа личного бытия человека. Эту тайну можно постичь, лишь пользуясь одновременно, как пинцетом, двумя противоположными понятиями, несовместимыми на земле, совместимыми лишь в Боге. (То же относится и ко многим парам противоположностей, что поняли пифагорейцы.)

Мыслить Бога одновременно, не последовательно, Троичным и Единым (что удается немногим католикам) можно, лишь мысля Его одновременно личностным и внеличностным. Иначе представляют себе то одну Божественную Личность, то трех Богов. Многие христиане путают такое заблуждение с истинной верой.

Святые очень высокой духовности, такие как св. Хуан де ла Крус, постигли одновременно и с равной силой личностный и внелично-стный аспекты Бога. Не достигшие такого уровня души переносят внимание и веру в основном или исключительно на один из этих двух аспектов. Так, маленькая св. Тереза из Лизье представляла себе лишь личностного Бога.

Поскольку на Западе слово Бог в привычном смысле означает Лицо, люди, чье внимание, вера и любовь направлены почти исключительно на внеличностный аспект Бога, могут считать и называть себя атеистами, несмотря на то, что в их душах живет сверхъестественная любовь. Они-то несомненно спасены.

Они узнаваемы по их отношению к земной жизни. Все те, кто обладает в чистом виде любовью к ближнему и приемлет существующий порядок мира, в том числе и горести, все они, даже если живут и умирают вроде бы атеистами, без сомнения спасены.

Те, кто в полной мере обладает этими двумя добродетелями, даже если они живут и умирают атеистами,—святые.

Когда встречаешь таких людей, напрасны все старания их обратить. Они уже вполне обращены, пусть не явно; они были заново рождены от воды и духа, даже если никогда крещены и не были; они вкушали хлеб жизни, даже если никогда не причащались.

285

13. Милосердие и вера, будучи понятиями различными, неразделимы. Еще в большей степени две формы милосердия: всякий, кто способен к порыву чистого сострадания по отношению к несчастному (кстати, вещь чрезвычайно редкая), обладает, может быть неявно, но, тем не менее, реально, любовью к Богу и верой.

Христос спасает не всех, твердящих Ему: «Господи! Господи!»24. Но Он спасает всех тех, кто от чистого сердца подает кусок хлеба голодному, меньше всего думая при этом о Нем. Эти, когда Он их благодарит, отвечают: «Господи! когда мы видели Тебя алчущим и накормили?»25.

Таким образом, утверждение св. Фомы о том, будто тот, кто отступает хотя бы от одного положения веры, не имеет веры вообще, ложно, по крайней мере, пока не удастся доказать, что еретики никогда не испытывали сострадания к ближнему. Но доказать это было бы сложно. Насколько известно, «совершенным» катарам она была присуща в такой степени, которая редка даже среди святых.

Утверждение, что дьявол создает среди еретиков видимость таких добродетелей, чтобы скорее соблазнять души, противоречило бы словам: «по плодам их узнаете их»26; это подобно утверждениям тех, кто считал Христа одержимым, и может подвести к непростительному греху—хуле па Духа.

Точно так же атеисты, «неверные», способные на чистое сострадание, ровно столько же близки Богу, как и христиане, и, следовательно, знают Его так же хорошо, хоть их знание и выражается другими словами или остается невысказанным. Ибо «Бог есть любовь»27 . И если Он вознаграждает тех, кто ищет Его, то дарует свет тем, кто приближается к Нему, особенно если они жаждут света.

14. Апостол Иоанн сказал: «Всякий верующий, что Иисус есть Христос, от Бога рожден»28. Стало быть, каждый, кто верит в это, даже если он не принимает ничего другого, проповедуемого Церковью, имеет истинную веру. Следовательно, св. Фома совершенно неправ. Кроме того, Церковь, прибавляя к догматам о Троице, Воплощении и Искуплении другие предметы веры, пошла против Нового Завета. Если бы Церковь следовала апостолу Иоанну, то она не должна была отлучать никого, кроме «докетистов», тех, кто отрицает Воплощение. Определение веры по катехизису Тридентского собора (неукоснительная вера во все, чему учит Церковь) весьма далеко от

286

определения апостола Иоанна, для которого вера была просто-напросто верованием в Воплощение Сына Божиего в лице Иисуса.

Похоже, что со временем воплощением Бога на земле стали считать не Иисуса, а Церковь. Образ «Мистического тела» служит мостиком между этими двумя понятиями. Но есть небольшое отличие: Христос был совершенен, Церковь же запятнана множеством преступлений.

Томистская концепция веры содержит такой же, а может, еще более удушающий «тоталитаризм», что и тоталитаризм Гитлера. Поскольку, если рассудок принимает полностью не только все то, что признано Церковью обязательным предметом веры, но и все то, что она когда-либо признает таковым, то разум должен умолкнуть, ему отводится роль слуги.

Подобного удушья позволяет избежать метафора «покров» или «отражение», употребляемая мистиками применительно к вере. Они приемлют учение Церкви не как саму истину, но как нечто, за чем истину можно найти.

Это весьма далеко от веры, как ее определяет катехизис Тридентского собора. Можно подумать, будто под одним и тем же названием христианства и внутри одного и того же общественного организма существовали две различные религии: религия мистиков и другая.

Я считаю, что истинна первая, а смешение обеих вызвало одновременно и большие преимущества, и немалые неудобства.

Согласно апостолу Иоанну, Церковь никогда не имела права отлучать того, кто действительно верил, что Христос был Сыном Бо-жиим, во плоти сошедшим на землю.

Еще более широко определение апостола Павла: «...надобно, чтобы приходящий к Богу веровал, что Он есть, и ищущим Его воздает»29 . Эта концепция также не имеет ничего общего с концепциями св. Фомы и Тридентского собора. Она им даже противоречит. Ибо как можно осмелиться утверждать, что среди еретиков никогда не было никого, кто искал бы Бога?

15. Самаритяне были для древнего Закона тем, кем для Церкви являются еретики. «Совершенные» катары (среди прочих) были для многих богословов тем, кем был самаритянин из притчи для священника и левита. Что же в данном случае должны мы думать

287

о тех, кто позволил их истребить и поддерживал Симона де Монфора?

Эта притча должна была бы научить Церковь никогда не отлучать тех, кто в своих действиях руководствуется любовью к ближнему.

16. Насколько я могу судить, нет настоящего различия (если не говорить о способах выражения) между манихейской и христианской концепциями отношений между добром и злом.

17. Манихейская традиция — одна из тех, где можно быть уверенным, что почерпнешь истину, если будешь изучать ее с благоговением и вниманием.

18. Ной как «образ Христа» (см. Оригена)—совершенный праведник, жертвоприношение которого было угодно Богу и спасло человечество; в его лице Бог заключил союз со всеми людьми; его опьянение и наготу следует, вероятно, понимать в мистическом смысле. В таком случае иудеи, по-видимому, исказили историю, будучи семитами и убийцами хананеев. Хам был причастен к откровению Ноя, Сим и Иафет отказались от этого.

Гностик, цитируемый Климентом Александрийским (Стром., VI, 6), утверждает, что аллегорическая теология Ферекида (учителя Пифагора) заимствована из «пророчеств Хама» — Ферекид был сирийцем. Он сказал: «Зевс в момент творения превратился в Любовь...» Был ли этот Хам сыном Ноя?

К такому предположению вынуждает генеалогия. От Хама произошли египтяне, филистимляне (то есть эгеокритяне, или пеласги, что весьма правдоподобно), финикийцы, шумеры, хананеи, иными словами, вся средиземноморская цивилизация, непосредственно предшествовавшая историческому времени.

Геродот утверждал, и многое может служить ему подтверждением, что эллины заимствовали все свои метафизические и религиозные знания у египтян через финикийцев и пеласгов.

Мы знаем, что вавилоняне переняли свои традиции у шумеров, к которым, следовательно, восходит «халдейская мудрость».

(Точно так же, друидизм Галлии, весьма вероятно, иберийского, а не кельтского происхождения, поскольку, по Диогену Лаэртс-кому, некоторые греки видели в нем один из источников греческой философии. Кельты появились в Галлии слишком поздно, чтобы греки могли у них чему-либо научиться.)

288

В великолепном отрывке, где Египет сравнивается с древом жизни, а Тир — с хранящим его херувимом30, Иезекииль полностью подтверждает все, что мы узнали от Геродота.

Так что складывается впечатление, будто народы—потомки Хама, и прежде всего египтяне, знали истинную религию, религию любви, в которой Бог — и приносимая Жертва, и в то же время всемогущий Властитель. Среди народов, происшедших от Сима и Иафета, одни — например вавилоняне, кельты, эллины—получили такое откровение от народов, происшедших от Хама, победив и завоевав их. Иные — римляне, евреи — отказались от него из-за гордыни или стремления к национальному могуществу (среди евреев следует сделать исключение для Даниила, Исайи, автора Книги Иова и некоторых других; у римлян—для Марка Аврелия и, в каком-то смысле, возможно, для таких личностей, как Плавт и Лукреций).

Христос родился на территории, принадлежавшей этим двум мятежным народам. Но вдохновение, которое мы находим в центре христианской религии,—сродни религии пеласгов; Египта, Хама.

Однако Израиль и Рим наложили на христианство свой отпечаток, Израиль — введя в качестве священного текста Ветхий Завет, Рим—сделав христианство официальной религией Римской империи, которая походила на то, о чем мечтал Гитлер.

Это двойное, едва ли не первородное, пятно объясняет все темные пятна, делающие целые периоды истории Церкви такими жестокими.

Столь ужасающее событие, как распятие Христа, могло произойти только в том месте, где зло во много раз превосходило добро. Так что и Церковь, возникшая и возросшая именно там, поневоле была нечиста с самого начала и оставалась таковой.

19. Церковь совершенно чиста только в одном отношении: как хранительница Таинств. Совершенна не Церковь, но Тело и Кровь Христа на Престолах.

20. Церковь не кажется безгрешггой, ибо на самом деле она развивается. В средние века слова «Вне Церкви нет спасения» воспринимались буквально, входили в учение Церкви. По крайней мере кажется, что документы свидетельствуют именно об этом. Сегодня же их понимают в значении невидимой Церкви.

289

Один из Соборов предает анафеме всякого, кто не верит словам Христа «...если кто не родится заново от воды и Духа...»31, где слово «вода» означает вещество крещения. При таком понимании сегодня все священники должны быть преданы анафеме. Поскольку, если человек, который и не был крещенным, и не желает им быть, может, как сейчас принято считать, быть спасен, то он, должно быть, возродился из воды и Духа в некоем символическом смысле, которое в этом случае приобретает слово «вода». v Один из Соборов предает анафеме того, кто говорит, что уверен в своей конечной участи без особого о том откровения. Св. Тереза из Лизье незадолго до смерти сказала, не ссылаясь на какое-либо откровение, что уверена в своем спасении. Это не помешало ее канонизировать.

Если спросить у нескольких священников, совпадает ли то или иное положение с истинной верой, получим разные, зачастую выражающие сомнение, ответы. Это создает невозможную ситуацию, ведь все построено настолько жестко, что св. Фома мог высказать приведенное выше утверждение. Что-то здесь не так.

21. В частности, верование, что человек может обрести спасение вне видимой Церкви, требует переосмысления всех элементов веры, иначе все становится бессвязным. Ибо вся постройка возведена на обратном утверждении, которое сегодня почти никто бы не осмелился отстаивать.

Необходимость такого пересмотра до сих пор признать не захотели. От этого отмахиваются, цепляясь за какие-то ничтожные предлоги. Нестыковки маскируют видимостью единства, скрывают за вопиющими логическими ошибками.

Если в ближайшее время Церковь не признает такую необходимость, есть опасность, что она не сможет выполнить свою миссию.

Нет спасения без «нового рождения», без внутреннего озарения, без присутствия в душе Христа и Святого Духа. Таким образом, если существует возможность спасения вне Церкви, то существует и возможность индивидуального или коллективного откровения вне христианства. В таком случае истинная вера представляет своего рода причастность, весьма отличную от той, которая заключается в

290

принятии на веру того или иного мнения. Следует заново осмыслить понятие веры.

22. Мнения мистиков почти всех религиозных традиций сходятся почти до полного тождества. Они представляют истину каждой из этих традиций.

Созерцание, практикуемое в Индии, Греции, Китае и т.д., ровно столь же сверхъестественно, как и созерцание христианских мистиков. А именно, очень много общего у Платона и, например, святого Хуана де ла Круса. То же—между индусскими Упанишадами и святым Хуаном де ла Крусом. Очень близок христианской мистике и даосизм.

Орфизм и пифагорейство были подлинными мистическими традициями. Элевсинытоже.

23. Нет никакого основания предполагать, что после столь жестокого преступления, как убийство совершенного существа, человечество должно было стать лучше; и оно, кажется, и вправду в целом стало лучше.

Искупление перемещается в другую плоскость, — в плоскость вечности.

Вообще говоря, нет никакого основания устанавливать связь между степенью совершенства и хронологией.

Христианство ввело в мир неизвестное ранее понятие прогресса; и это понятие, ставшее для современного мира отравой, дехристианизировало его. От него лучше отказаться.

Следует избавиться от предрассудка хронологии, чтобы обрести Вечность.

24. Догматы веры—не предмет для утверждения. Их надо наблюдать на некотором удалении, со вниманием, почтением и любовью. Это—медный змий, удивительное свойство которого таково, что всякий взглянувший на него будет жить. Этот внимательный и любящий взгляд ответной волной рождает в душе источник света, озаряющего все грани человеческой жизни в нашем мире. Как только догматы превращают в предмет утверждения, они теряют это свойство.

Высказывания типа «Иисус Христос есть Бог» или «Освященные хлеб и вино — Плоть и Кровь Христа», изложенные как факты, строго говоря, не имеют никакого смысла.

291

Значение этих высказываний совершенно отлично от истины, заключенной в точном изложении факта (например, «Салазар—глава португальского правительства») или геометрической теоремы. Строго говоря, это значение—не порядка истины, но высшего порядка; ибо это значение непостигаемо разумом, кроме как косвенно, через следствия. А истина, в точном смысле, принадлежит сфере разума.

25. Чудеса не являются доказательством веры (высказывание, преданное анафеме не помню каким Собором).

Если чудеса являются доказательствами, то доказывают слишком многое. Потому что чудеса всегда были и есть во всех религиях, включая самые невообразимые секты. G воскресших умерших говорит Лукиаи. Такими же повествованиями изобилуют и индусские предания, и говорят, что еще и сегодня в Индии чудеса — события, не вызывающие интереса именно в силу их обыденности.

Утверждать, что достоверны только христианские чудеса, а все иные—ложны, либо что лишь они одни ниспосланы Богом, а все остальные—от лукавого,—посылка просто жалкая. Ибо это произвольное утверждение, и, следовательно, чудеса ничего не доказывают; они сами нуждаются в подтверждении, так как печать достоверности получают извне.

То же самое можно сказать о многочисленных пророчествах и мучениках.

Когда Христос упоминает о Своих «коЛ&ёруа», необязательно переводить это как «чудеса». Можно с тем же успехом перевести это как «благие дела», «прекрасные деяния».

Насколько я понимаю, мысль Христа состояла в том, что Его следует признавать святым за то, что Он творил постоянно и исключительно добро.

Он сказал: «Если бы Я не сотворил между ними дел... то не имели бы греха»32, но помещая оба изречения в одну плоскость, также и: «Если бы Я не пришел и не говорил им, то не имели бы греха»33. Хотя слова Его были вовсе не чудотворными, а всего лишь прекрасными.

Само понятие чуда -— западное и недавнее, оно связано с научной концепцией мира, с которой, однако, несовместимо. То, что мы считаем чудесами, для индусов — естественный результат исклю-

292

чительных способностей, которыми редко кто обладает, чаще всего — святые. Они, таким образом, создают презумпцию святости.

Слово «знамения» в Евангелии не означает ровным счетом ничего большего. Оно не может означать большего. Ибо Христос сказал: «Многие скажут Мне... не Твоим ли именем /мы/ многие чудеса творили? И тогда объявлю им: ...отойдите от Меня, делающие беззакония»34. И «Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных»35. В Апокалипсисе (13,3 — 4) как будто говорится о смерти и воскресении антихриста.

Во Второзаконии сказано: «Если пророк пришел возвестить нового Бога, то даже если он делает чудеса — убейте его»36.

Ошибка евреев, убивших Христа, не в том, что они убили Его несмотря на Его чудеса, а в том, что они убили Его несмотря на святость Его жизни и красоту слов.

Что же касается исторической достоверности фактов, называемых чудесами, то нет достаточных оснований ни для того, чтобы подтвердить, ни для того, чтобы категорически опровергнуть ее.

Существует много различных способов понимания природы этих фактов — прими мы их достоверность.

Среди них есть один, совместимый с научной концепцией мира. Именно поэтому он предпочтителен. Научная концепция мира, правильно понятая, не должна быть отделена от истинной веры. Бог создал эту вселенную как некую ткань вторичных причин; предположение о прорехах в этой ткани, словно Бог не мог достичь своей цели, не покушаясь на собственное творение, выглядит кощунством.

Если признать наличие таких обрывов, то возмутительно, что Бог не прибегает к ним для спасения невинных от бедствий. Принятие страданий невинных людей может возникнуть в душе лишь через созерцание и принятие неизбежности, порождаемой строгой взаимосвязью вторичных причин. В противном случае мы будем вынуждены прибегнуть к ухищрениям, которые—все без исключения — приведут к отрицанию самого факта страданий без вины и, как следствие, к совершенно превратному пониманию предназначения человека и самой сердцевины христианского миропонимания.

293

Факты, называемые чудесными, совместимы с научной концепцией мира, если принять за постулат, что достаточно развитая наука могла бы их объяснить.

Этот постулат не отвергает связи таких фактов со сверхъестественным.

Факт может быть связан со сверхъестественным тремя способами.

Некоторые факты могут быть результатом либо того, что происходит с плотью, либо воздействием на душу бесов, либо действием Бога. Так, один человек плачет от физической боли; рядом с ним кто-то другой плачет, с чистой любовью думая о Боге. В обоих случаях слезы. Эти слезы являются результатом действия психофизиологического механизма. Но в одном из двух случаев сверхъестественна движущая сила этого механизма — любовь. В этом смысле, хотя слезы — явление вполне обычное, слезы святого, пребывающего в состоянии подлинного созерцания, сверхъестественны.

В этом и лишь в этом значении чудеса, творимые святым, сверхъестественны. Они таковы ровно настолько, насколько и все материальные проявления любви. Милостыня, поданная из чистого сострадания,—такое же великое чудо, как и хождение по воде.

Святой, идущий по воде, совершенно аналогичен святому плачущему. В обоих случаях действует один и тот же психофизиологический механизм, движущей силой которого является любовь. Чудо .же в том, что пружиной такого механизма может быть любовь и что результат ее действия очевиден. В одном случае результат — хождение по воде, в другом—слезы. Первый более редок. И в этом их единственное различие.

Существуют ли такие явления, которые плоть не в силах совершить самостоятельно, но лишь с помощью механизмов, движущая сила которых—либо сверхъестественная любовь, либо дьявольская ненависть? Не из их ли числа хождение по воде?

Возможно. Мы слишком невежественны в этом вопросе, чтобы что-либо утверждать или отрицать.

Существуют ли такие явления, которые не под силу ни плоти, ни дьявольской ненависти, которые могут быть лишь результатом действия механизмов, одной из движущих сил которых является мило-

294

сердие? Таковые были бы достоверными критериями святости.

Возможно, они есть. И в этом случае мы слишком невежественны, чтобы утверждать или отрицать что-либо. Но именно поэтому, если такие факты и встречаются, мы не можем ими воспользоваться. Они не могут служить для нас критериями, поскольку у нас не может быть никакой уверенности относительно них. Недостоверное не может придать достоверность другой вещи.

Средневековье было одержимо навязчивой идеей поиска материального критерия святости. Именно в этом — смысл поисков философского камня. Похоже, что поиски Грааля связаны с тем же.

Истинный философский камень, истинный Грааль—Евхаристия. Христос указал, что именно мы должны думать о чудесах, помещая в самом центре Церкви невидимое и, так сказать, чисто условное чудо (условность которого, однако, утверждена Богом).

Бог предпочитает оставаться скрытым. «Отец твой, Который втайне»37.

Умри и воскресни Гитлер хоть пятьдесят раз, я не считала бы его Сыном Божиим. И если бы в Евангелии отсутствовало упоминание о Воскресении Христа, вера была бы для меня доступнее. Мне довольно и Креста.

Для меня доказательство, действительное чудо—совершенная красота повествования о Страстях, вместе с несколькими пронзительными речениями Исайи: «Он истязуем был, но страдал, и не открывал уст своих»38 и апостола Павла: «Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого... Смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной...»39 «сделавшись для нас клятвою»40. Вот что заставляет меня верить.

Безразличие к чудесам не смущало бы меня, потому что Крест воздействует на меня так же, как на других Воскресение, если бы не предание анафеме Собором.

С другой стороны, если Церковь не разработает серьезное учение о фактах, называемых чудесными, многие души погибнут по ее вине из-за видимой несовместимости религии и науки. Многие же другие погибнут потому, что, веруя, что Бог часто вступает в цепь вторичных причин, дабы намеренно произвести определенные явления, они перекладывают на Него ответственность за все ужасы,

295

которым Он не воспрепятствовал своим вмешательством.

Расхожая концепция чудес либо мешает безусловному принятию воли Божией, либо заставляет закрыть глаза на количество и природу существующего в мире зла—что, очевидно, несложно делать, пребывая за монастырской оградой и даже в миру в пределах ограниченной среды.

У многих благочестивых и даже святых душ потому наблюдается чрезмерная инфантильность. Можно подумать, что Книга Иова не была написана, настолько игнорируется предназначение человека. Для таких душ существуют лишь грешники—с одной стороны, и мученики, умирающие с хвалой на устах, — с другой. Вот почему христианская вера не задевает, не перекидывается от одной души к другой подобно пожару.

Впрочем, если бы чудеса обладали приписываемыми им природой значением и ценностью, немногочисленность их сегодня (несмотря на Лурд и подобные места) могла бы заставить считать, что Церковь более почти не знает Бога. Ибо Христос воскресший сказал: «Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет. Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы»41.

Если исходить из этого критерия, то сколько же сегодня верующих?

(К счастью, этот текст, возможно, не достоверен. Но Вульгата его признает.)

26. Таинства веры не являются для разума таким объектом, каким является способность утверждать или отрицать. Они—не одного порядка с истиной, они выше. Единственная часть человеческой души, для которой возможен настоящий контакт с ними,—ее способность сверхъестественной любви. Следовательно, только она одна может принимать их.

Роль иных свойств души, начиная с разума, лишь в том, чтобы признавать, что то, с чем сверхъестественная любовь находится в контакте, есть реальности; что эти реальности выше реальностей, этих иных свойств; и умолкать, как только сверхъестественная лю-

296

бовь явственно пробуждается в душе.

Добродетель милосердия — это проявление способности к сверхъестественной любви. Добродетель веры—это подчинение всех способностей души этой способности к сверхъестественной любви. Добродетель надежды—это стремление души к преображению, после которого она будет вся без остатка—любовь.

Чтобы подчинить себя способности любви, все другие способности должны найти в ней присущее лишь им; и, в частности, разум, самое ценное после любви. Он действительно является таковым.

Когда разум, умолкнув, чтобы дать любви завоевать всю душу, начинает проявляться вновь, то обнаруживает в себе гораздо больше света, чем прежде, больше способности познавать свойственные ему объекты и истины.

Более того, я думаю, что подобное молчание является для него своего рода школой, которая не может быть сравнима ни с чем, и позволяет постичь истины, которые в другом случае так и остались бы скрытыми от него.

Есть истины, доступные ему, постигаемые им, но постичь он их может, лишь в молчании пройдя через непоз1 иваемое.

Не об этом ли хотел сказать святой Хуан де ла Крус, называя веру тьмой?

Только потом, обретя определенный опыт, разум может распознать преимущества такой подчиненности любви. Заранее он их не предчувствует. Сначала у него нет сколько-нибудь обоснованной причины принять такую подчиненность. Так что эта подчиненность —вещь сверхъестественная, дело самого Бога.

Первое молчание, длящееся едва ли мгновение, охватывающее всю душу, внимающую сверхъестественной любви — зерно, брошенное Сеятелем, почти незаметное горчичное зернышко, которое когда-нибудь превратится в Древо Креста.

Точно так же, когда внимание полностью поглощено совершенно прекрасной музыкой (то же самое относится к архитектуре, живописи и т.д.), разум в ней не находит ничего, что можно было бы утверждать или отрицать. Но все способности души, включая разум, пребывают в безмолвии и подчинены вниманию. Внимание направлено на объект, недоступный пониманию, но заключающий в себе реальность и благо. И разум, не видящий в этом никакой

297

истины, находит, тем не менее, в нем пищу для себя.

Я думаю, что тайна прекрасного в природе и искусстве (но в искусстве непременно первого порядка, совершенном или близком к совершенству) есть ощутимое отражение таинства веры.

27. Уточнениям, которыми Церковь считала необходимым окружить таинства веры и, в частности, осуждениям (...anathema sit), мы обязаны постоянным и безусловным отношением почтительного внимания, но не приверженностью.

И в равной степени мы обязаны почтительным вниманием к осуждаемым убеждениям, если их суть или жизнь тех, кто их придерживался, содержит хоть малые признаки добра.

Умственное согласие никогда ничем не обусловлено. Ибо оно никогда и никоим образом не есть нечто намеренное. Преднамеренно лишь внимание. Только оно одно является областью обязательного.

Когда хотят намеренно вызвать в себе умственное согласие, в результате получают вовсе не его, а внушение. Именно к этому сводится метод Паскаля. Ничто так не унижает веру. И невольно, рано или поздно, возникает феномен компенсации в виде сомнений и «соблазнов против веры».

Лучшее средство ослабить веру и пропагандировать неверие, — ложная концепция обязанностей разума. Любая иная обязанность, помимо самого внимания, которое обязан проявлять разум при своей работе, заставляет душу задыхаться. Всю душу, а не один только разум.

28. Юрисдикция Церкви в вопросах веры хороша лишь постольку, поскольку она предписывает разуму определенную дисциплшгу внимания и не пускает его в чуждую ему область Таинств, не позволяет витать там.

Она совсем неуместна, когда препятствует разуму при свойственных ему исследованиях истины с полной свободой использовать свет, заполняющий душу при любовном созерцании. Главное для разума —полная свобода в его области. Разум должен либо действовать с полной свободой, либо умолкнуть. В его владениях Церковь не имеет никакого права на главенство и, следовательно, незаконными являются, в частности, все «определения», в которых содержится вопрос о доказательствах. »J Поскольку утверждение «Бог существует» есть суждение разу-

298

ма, но лишь в такой мере—можно отрицать его, не греша ни против любви, ни против веры. (И даже такое отрицание, высказанное в качестве предварительного, является необходимым этапом философского исследования.)

Действительно, с самого—или почти с самого — начала разуму было не по себе в христианстве. Это связано с тем, каким образом Церковь понимает свое право решать и, в частности, применять формулу anathema sit.

Всюду, где разуму тесно, происходит подавление личности социальностью, которая стремится стать тоталитарной. Церковь положила начало тоталитаризму уже в XIII веке. Поэтому с нее не слагается ответственность за современные события. Тоталитарные партии сформировались под воздействием механизма, аналогичного применению формулы anathema sit.

Из-за этой формулы и того, как она применялась, Церковь стала кафолической только по имени.

29. До христианства какое-то количество людей в Израиле и вне Израиля, возможно, пошли в своей любви и познании Бога так же далеко, как и христианские святые.

То же — после Христа — относится к той части человечества, которая пребывает вне кафолической Церкви («неверные», «еретики», «неверующие»). И вообще говоря, весьма сомнительно, чтобы после Христа среди христианских народов было больше любви и знания Бога, чем в некоторых нехристианских странах, таких как Индия.

30. Весьма вероятно, что вечная жизнь двух младенцев, умерших через несколько дней после рождения, — один крещенным, другой нет, — одинакова (даже если родители второго не имели ни малейшего намерения его крестить).

31. Среди всех книг Ветхого Завета лишь немногие (Исайи, Иова, Песнь Песней, Даниила, Товита, частично—Иезекииля, часть Псалмов, частично—книги премудрости, начало книги Бытия...) приемлемы для христианской души; из прочих—несколько разрозненных формулировок. Остальное неудобоваримо, потому что там отсутствует главная истина, стоящая в центре христианства, которую прекрасно знали греки: и невинных может постичь злосчастье.

В глазах евреев (по крайней мере до плена, за редким исключе-

299

нием) грех и злосчастье, добродетель и процветание—нераздельны, что делает Яхве Отцом земным, а не небесным, видимым, а не сокровенным. Таким образом, это лжебог. При таком понимании акт чистой любви невозможен.

32. Можно было бы утверждать как аксиому:

Всякая концепция Бога, не совместимая с побуждением чистой любви, является ложной.

Все иные, до известной степени, являются истинными.

Любовь и познание Бога в действительности неразделимы, ибо сказано у Экклезиаста: «Praebuit sapientiam diligentibus se»42.

33. История сотворения и первородного греха, изложенная в Книге Бытия, истинна. Но другие истории о сотворении и первородном грехе в других преданиях также истинны и заключают в себе также несравненно ценные истины.

Это различные отражения единой истины, непередаваемой человеческим языком. Ее можно ощутить в одном из таких отражений. Еще лучше ее ощущаешь через несколько отражений.

(В частности, верно истолкованный фольклор хранит в себе сокровища духовности.)

34. Церковь, очевидно, не вполне выполнила свою миссию хранительницы учения. Далеко не вполне. Не только потому, что ввела уточнения, сокращения и запреты—возможно, чрезмерные, но и потому, что она почти наверное растеряла сокровища.

Свидетельством этому служат отрывки из Нового Завета, замечательные по красоте, но совершенно непонятные сегодня и которые, должно быть, не всегда были таковыми:

— Прежде всего, почти весь Апокалипсис.

— Отрывок из Евангелия от Иоанна: «...Христос, пришедший водою и кровию (и Духом), не водою только, но водою и кровию... И три свидетельствуют... дух, вода и кровь; и сии три об одном»43. Тот же апостол Иоанн настаивает на том, что из ребер Христа «истекла кровь и вода»44.

—Беседа с Никодимом45 тоже весьма загадочна.

— Апостол Павел: «Чтобы вы, укорененные и утвержденные в любви, могли постигнуть со всеми святыми, что широта и долгота, глубина и высота, и уразуметь превосходящую разумение любовь Христову...»46. Уже Ориген, по прошествии

300

столь непродолжительного времени, комментирует этот прекрасный отрывок из Послания апостола Павла самым упрощенным образом.

—Отрывок из Послания апостола Павла о Мельхиседеке: «...Без отца, без матери, без родословия, уподобляясь Сыну Божию, пребывает священником навсегда»47.

— Учение о телесном воскресении. Живая плоть, которой надлежит погибнуть, «плоть духовная» (pneumatike—не отсылает ли к пифагорейской теории «pneuma», заключенной в семени?)—вечная. Взаимосвязь между этим учением и чрезвычайной важностью хранения целомудрия («...всякий грех, какой делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против собственного тела». «Пища для чрева, и чрево для пищи; но Бог уничтожит и то, и другое. Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тела»48.) [Каково здесь значение слова «тело», удивительным образом противопоставленного «чреву»?]

Изучение индусских учений проливает на это куда более яркий свет, нежели любой из известных мне христианских текстов. Христиане никогда не поясняли, насколько я знаю, почему целомудрие (и, в частности, девственность) имеет духовную ценность. Это су-щественный пробел, который отдаляет от Христа многие души.

— Связь между учением о спасении, в которой человек есть цель (и которая, как прекрасно подметил Абеляр, совершенно непонятна), и учением как будто противоположным, выраженным изречением: «Бог хотел дать Своему Сыну много братьев»49. (Выходит, мы были созданы как следствие воплощения.)

— Таинственная связь между Законом и грехом, порой выражаемая апостолом Павлом таким странным образом. И здесь тоже индусская мысль вносит некоторую ясность.

— Настойчивость, с которой повторяются высказывания типа «висящий на древе», «да будет проклят»50. В этом сквозит нечто безвозвратно утерянное.

— Необычайная резкость Христа по отношению к фарисеям, представителям наиболее чистого духа Израиля. Лицемерие, ограниченность и коррупция,—пороки, присущие любым представителям духовенства в силу человеческой слабости,—не объясняют этой резкости. И лишь одно, звучащее очень загадочно речение, указыва-

301

ет на то, что существует нечто иное: «...вы взяли ключ разумения»51. Пифагорейцы называли «ключом» посредничество между Богом и творением. Они называли его также гармонией.

— В словах «...будьте совершенными, как совершенен Отец ваш небесный»52, следующих сразу за «...Отца вашего Небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посьшает дождь на праведных и неправедных»53, заключено целое учение, которое, насколько я знаю, совершенно не разработано. Ибо Христос называет высшим проявлением Божией правды то, на что всегда ссылаются (например, Иов), чтобы обвинить Его в несправедливости, а именно, что Он благотворит как добрым, так и злым, не делая между ними различия.

В учении Христа, должно было содержаться понятие добродетели некоторой безучастности, схожее с тем, которое можно найти в греческом стоицизме и в индусской мысли.

Эти слова Христа напоминают последний возглас Прометея:

Свой свет разливающий всюду...54

(Кроме того, этот свет и эта вода имеют, вероятно, также духовное значение, иначе говоря, все — в Израиле и вне его, в Церкви и вне ее — в равной степени исполнены благодатью, хоть большинство и отказывается от нее.)

Это совершенно противоречит привычному мнению, согласно которому Бог произвольно посылает больше благодати одному, меньше —другому, как своенравный властитель, под предлогом того, что Он не обязан ее посылать! Именно в силу Своей собственной бесконечной благости Он должен во всей полноте одарить благом каждое создание. Скорее следует думать, что он беспрестанно изливает на каждого всю полноту благодати, но каждый принимает ее в большей или меньшей мере. В чисто духовной области Бог удовлетворяет все желания. Имеющие меньше, меньше просили.

— Сам факт, что «Logos» переведен как «verbum», указывает, что нечто утрачено, так как А.6уО? означает, прежде всего, соотношение, а у Платона и пифагорейцев является синонимом числа dpi8|J.6Q—соотношение, то есть пропорция.—Пропорция, то есть гармония. — Гармония, то есть посредничество55. Я перевела бы:

302

«Вначале было Посредничество».

(Все начало Евангелия от Иоанна весьма туманно. Слова «Был свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир»56 совершенно противоречат католической доктрине крещения. Ведь это означает, что Слово скрыто живет в любом человеке, крещен он или нет; Его вводит в душу отнюдь не крещение.)

Можно было бы привести много других отрывков.

Такая неполнота передачи объясняется, с одной стороны, непониманием части учеников, даже после Пятидесятницы (что подтверждает эпизод с Петром и Корнилием), с другой — истреблением христиан во время гонений. Возможно, к началу II века все или почти все, кто понял, были убиты.

В богослужении также есть слова, звучащие загадочно.

—Quaerens me sedisti lassus57, должно быть, связано еще с чем-то, кроме повествования об эпизоде с самаритянкой у ап. Иоанна. Близость этих слов теме, часто встречающейся в фольклорных рассказах, бросает на них яркий отсвет.

Идея поиска человека Богом тоже неизмеримо величественна и глубока. Подменившая ее идея поиска Бога человеком гораздо беднее.

— Beata (arbor) cujus brachiis — Pretium pependit saeculi — Statera facta corporis.—Tulitque praedam Tartari58.

Этот символ весов обладает чудесной глубиной. Весы играли большую роль в египетской мысли. В момент смерти Христа Солнце находилось в созвездии Овна, а Луна—в созвездии Весов. Заметьте, что изначально этот знак был назван Клешнями Рака. Весами его начинают называть писатели лишь незадолго до христианской эры (месяцем раньше Солнце было в созвездии Рыб, а Луна — в созвездии Девы; см. символическое обозначение Рыб [I.X.0.Y.X.]59).

Если вдуматься в этот образ, то изречение Архимеда: «Дай мне точку опоры, и я переверну весь мир» может считаться пророчеством. Точка опоры—Крест, пересечение времени и вечности.

— Sicut sidus radium — profert Virgo filium — pari forma. — Neque sidus radio — neque mater filio — fit corrupta60. Эти стихи звучат очень странно.

А предшествующая строфа (Sol occasum nesciens—Stella semper

303

rutilans—semper clara) 61 невероятным образом совпадает со сказкой американских индейцев, в которой Солнце, влюбленное в дочь вождя, отвергнувшую всех претендентов, спускается на землю под видом больного, почти слепого, отталкивающе бедного юноши. Его сопровождает звезда, воплотившаяся старухой-нищенкой, бабушкой юноши. Вождь объявляет состязание за руку дочери и выдви га-ет очень сложные условия. Единственный, кто смог, вопреки ожиданиям, пройти все испытания, был несчастный больной юноша, лежавший недвижимо на своем соломенном матраце. Дочь вождя, верная слову отца, несмотря на отвращение, приходит к нему как супруга. Жалкий юноша превращается в прекрасного героя и преображает супругу, обращая в золото ее волосы и одежды.

Кажется, вряд ли можно приписывать эту сказку христианскому влиянию.

В службах Страстной Седмицы ipse lignum tune notavit, damna ligniut solveret—... arbor una nobilis: nulla silva talem profert, fronde, flore, germine62 тоже звучит странно. Это великолепные строки; с ними должна соотноситься вся утраченная сегодня символика. Кстати, все богослужение Страстной Седмицы пропитано, если можно так сказать, изумительным ароматом античности.

— Легенда о Граале указывает на непонятное сегодня сочетание друидизма с христианством, произошедшее, без сомнения, в первые годы после смерти Христа, хотя стихи датируются XII веком.

Отметим, что Церковь никогда не осуждала легенды о Граале, несмотря на очевидное смешение в них христианства с нехристианскими преданиями.

Почти сразу же после Страстей Ирод был выслан в Лион, в сопровождении многочисленной свиты, в составе которой должны были быть и христиане. (Возможно, Иосиф Аримафейский?) Несколько лет спустя друиды были истреблены Клавдием.

Такого же рода сочета1 те, должно быть, вдохновило некоего египтянина Нонна, вероятно, христианина, жившего в VI столетии, на создание поэмы Dionysiaques, хотя в ней речь идет лишь о греческих богах и астрологии, и она удивительно напоминает Апокалипсис.

(N.B. Там говорится о царе Ликурге, уже упоминавшемся у Го-

304

мера, он предательски напал на безоружного Диониса и вынудил его укрыться в глубинах Красного моря. Он был правителем арабов, живших к югу от горы Кармил. Географически речь могла идти лишь об Израиле. Если допустить, что израильский народ древние считали проклятым из-за того, что он отказался принять понятие Бога-заступника, страдальца и спасителя, данное в откровении Египту, то станет понятным то, что иначе объяснить невозможно: а именно, что Геродот, такой падкий на любые диковинки религиозного характера, никогда не упоминал об Израиле. Заметим, что Израилю было предначертано стать колыбелью Христа—но и Его палачом. Отметим также, что, по многочисленным свидетельствам, Дионис был тем же богом, что и Осирис. Если бы мы располагали египетской версией истории Моисея, то, возможно, были бы немало удивлены...)

Упоминаемая выше «Эдда», если бы она не предшествовала каким бы то ни было контактам с христианством, была бы следом аналогичного смешения. Что было бы не менее необычно.

Может быть, вначале были апостолы Христа, которые оказались способны понять слова «Идите, научите все народы»63 таким образом, который мне кажется правильным?

35. Понимание христианства стало для нас почти невозможным из-за глубокой таинственности, окутывающей историю его первых времен.

Эта тайна относится, прежде всего, к отношениям христианства, с одной стороны, с Израилем, с другой—с традиционными религиями «язычников».

Крайне маловероятно, чтобы на первых порах не было попыток синкретизма, аналогичного тому, о котором мечтал Николай Кузан-ский. А ведь не прослеживается ни малейшего следа осуждения подобных попыток со стороны Церкви (кстати, и сам Николай Ку-занский осужден не был). И, вместе с тем, фактически все произошло так, будто они были осуждены.

Наряду с благоглупостями Климента Александрийского, даже не подозревавшего, насколько тесно связаны классическая греческая философия и религия мистерий, не могло не быть других людей, которые увидели в Благой Вести венец этой религии. Что случилось с их произведениями?

305

Порфирий говорил, что Ориген символически истолковывал Священное Писание Израиля при помощи тайных книг пифагорейцев и стоиков. Однако, когда Ориген говорит о греческой философии, то с намерением ее опровергнуть. Почему? Потому, что это лавка конкурента? Или причина иная? Хотел ли он скрыть, что многим ей обязан? И из-за чего?

Этот отрывок из Порфирия ясно показывает, что мистерии были полностью построены из аллегорий.

Евсевий цитирует этот отрывок и считает Порфирия лжецом за утверждение, что Ориген начинал с «эллинизирования». Но остального он не отрицает.

Евсевий приводит также более чем странное письмо епископа Мелитона Марку Аврелию, написанное в весьма дружеском тоне (Hist. IV, 26). «Наша философия развилась прежде всего у варваров, но расцвета достигла у твоих народов (aoiQ cole, e^veaiv) при великом императоре Августе».

Эти «варвары» не могли быть никем иным, кроме иудеев. Но что означает окончание фразы?

Август умер в 14 году нашей эры. Христос был подростком. Христианства не существовало.

Означала ли фраза «Наша философия»—наш «Логос», Христос? Прошла ли Его пора цветения (то есть юность) среди «язычников» в Греции или в Италии?

Этот епископ добавляет: «Лучшее доказательство того, что наш «logos» возрос в то же время, когда империя стала набирать силу на благо, то, что он не претерпел никакого унижения от властей Августа, но наоборот, испытал все величие и славу, в соответствии с пожеланиями всех».

О «скрытой жизни в Назарете» часто говорят. Забывают только, что если действительно правда то, что эта жизнь была тайной, то совершенно неизвестно, протекала ли она в Назарете.

Вот все, что мы знаем из Евангелия о жизни Христа до крещения Иоанном.

Он родился в Вифлееме. Совсем младенцем был увезен родителями в Египет. Какое-то время оставался там (Иосиф возвратился после смерти Ирода, но ничто не говорит, что это произошло сразу после нее: могли пройти годы).

306

Двенадцатилетним праздновал Пасху в Иерусалиме. В то время его родители жили в Назарете. (Интересно, что Лука о бегстве в Египет не упоминает.) Тридцати лет был крещен Иоанном. Это, строго говоря, все.

В этом еще одна, совершенно особая тайна.

Третья тайна касается взаимоотношений христианства с Римской империей. Тиберий хотел ввести Христа в Пантеон и поначалу отказывался преследовать христиан. Позже его отношение к ним изменилось. Пизон, приемный сын Гальбы, был, вероятно, из христианской семьи (см. работы М. Гермна). Как объяснить, что такие люди, как Траян и, особенно, Марк Аврелий столь безжалостно преследовали христиан? Вместе с тем Данте помещает Траяна в рай... Коммод же и другие преступные императоры, напротив, скорее им покровительствовали. И каким образом империя впоследствии приняла христианство в качестве официальной религии? И на каких условиях? На какие уступки ей пришлось пойти взамен? Как стал возможен этот сговор между Церковью Христа и зверем? Ибо зверь из Апокалипсиса — почти наверняка империя.

Римская империя была режимом тоталитарным и грубо материалистическим, основанным на исключительном почитании государства, как и нацизм. В несчастных, подчиненных этому режиму, жажда духовности дремала. С.самого начала императоры поняли необходимость заглушать ее ложной мистикой, из опасения, как бы не проявилась и не перевернула все мистика истинная.

Была предпринята попытка перенести элевсинские мистерии в Рим. При этом мистерии почти наверняка потеряли — о чем убедительно говорят некоторые признаки—все свое первоначальное содержание. Вполне вероятно, что на такое перемещение могла повлиять кровавая резня, нередко происходившая в Греции и, в частности, в Афинах, после и даже до римского завоевания; возможно, мистерии были искажены посвященными первой ступени. Это объяснило бы презрение, с которым о них говорит Климент Александрийский, несмотря на то, что он вполне мог быть посвященным. Однако попытка переноса не удалась.

Вместо этого друиды и последователи тайного культа Диониса были уничтожены, пифагорейцы и все философы нещадно пресле-

307

довались, египетские культы были запрещены; как обошйись с христианами — известно.

Бурное распространение восточных культов в Риме в то время чрезвычайно напоминало бум сект теософского направления сегодня. Насколько мы можем судить, и в первом, и во втором случае предмет не был подлинным, но подделкой, рассчитанной на снобов.

В жестокой истории Римской империи настоящим оазисом были Антонины. Как могли они преследовать христиан? ;

Можно задаться вопросом, не было ли среди христиан, под покровом их потаенной жизни, по-настоящему преступных элементов.

И особенно следует учитывать воодушевлявший их апокалиптический дух. Ожидание близкого прихода Царства укрепляло их и вдохновляло на самые невероятные проявления героизма, что происходит сегодня с коммунистами, ожидающими приближения Революции. В этих двух психологиях должно быть много общего.

Но в обоих случаях в подобном ожидании заключена также огромная социальная опасность.

Сведения античных историков изобилуют рассказами о городах, где после освобождения рабов, предпринятого по каким-либо соображениям тираном, господа больше не могли заставить повиноваться оставшихся рабами.

Рабство было состоянием такого насилия, что вынести его могли лишь души, раздавленные полным отсутствием надежды. И как только луч надежды вспыхивал, неповиновение становилось хроническим.

Каково могло быть воздействие надежды, заключенной в Благой Вести? Благая Весть несла не только Искупление, но гораздо больше—почти уверенность в очень близком приходе Христа во славе. ;

У апостола Павла на один совет быть мягкими и справедливыми, адресованный господам, имеется, наверное, десять обращений к рабам, призывающих их трудиться и подчиняться. В крайнем случае можно объяснить это оставшимися у него, несмотря на христианство, социальными предрассудками. Но гораздо более вероятно, что куда легче было привести христиан-господ к крото-

308

ста, чем христиан-рабов, опьяненных ожиданием конца, к повиновению.

Марк Аврелий, возможно, не одобрял рабства; ибо неправда, что греческая философия, кроме Аристотеля, одобряла этот институт. По свидетельству Аристотеля, некоторые философы осуждали его как «совершенно противный природе и рассудку». Платон в «Политике» считает законным использование рабства только в отношении преступников, подобно нашим тюрьмам и принудительным работам.

Но задачей Марка Аврелия было поддержание порядка, о чем он с горечью не раз напоминает сам себе.

Католики охотно оправдывают истребления еретиков опасностью ереси для общества. Им не приходит в голову, что тем же можно оправдать гонения на христиан в первые века, и с неменьшим основанием. Даже с гораздо большим, ибо ни одна ересь не содержит столь потрясающей идеи, как ожидание—почти с полной уверенностью —близкого прихода Христа-Царя.

Очевидно, волна неповиновения среди рабов империи потопила бы все ее зда! гае—в ужасающих беспорядках.

В правление Константина эсхатологические чаяния, должно быть, значительно ослабли. С другой стороны, массовое истребление христиан, создавая препятствие распространению учения во всей его глубине, возможно, и даже вероятно, должно было лишить христианство значительной части его духовного содержания.

Константин с помощью христианства смог достичь того, чего Клавдий не достиг элевсинскими мистериями.

Если бы официальная религия империи появилась как продолжение и увенчание вековых традиций стран завоеванных, подавленных и уничтоженных Римом, — Египта, Греции, Галлии,—то это не отвечало бы интересам и престижу империи. Иное дело Израиль; прежде всего, новый закон был очень далек от прежнего, а главное, Иерусалима больше не существовало. В остальном дух прежнего закона, такого далекого от какой бы то ни было мистики, не так уж отличался от римского сознания. Рим мог ужиться с «Богом воинств».

Даже националистическое еврейское сознание, изначально мешавшее многим христианам признать близость христианства подлинной духовности «язычников», для Рима было благоприятным

309

элементом в христианстве. Это сознание, странное дело, передалось даже обращенным «язычникам».

Рим, как любая страна-колонизатор, лишил завоеванные страны нравственных и духовных корней. Результат колонизаторской победы всегда именно таков. О возврате корней речь не шла. Больше того, предстояло продолжать начатое.

[Заметим, в подтверждение, что единственным языческим пророчеством, когда-либо упоминавшимся Церковью, было пророчество Сивиллы, которое римская традиция восприняла. (Впрочем, в Риме действительно было ожидание мессии, очень схожее с ожиданием в Иудее, и столь же плотское, это ясно видно в четвертой Эклоге64 .)]

Христианство, попавшее под двойное влияние, — Израиля и Рима, — блестяще преуспело в этом. И сегодня повсюду, куда его несут миссионеры, происходит тот же процесс лишения корней.

Разумеется, все это—вереница предположений. *"" Но в одном почти уверенность: от нас что-то хотели скрыть и преуспели в этом. То, что столько текстов уничтожено, что существует столько неясностей в таком решающем периоде истории, — вовсе не случайно.

Вероятно, имело место систематическое уничтожение документов.

Платон избежал этого: каким чудом? Но мы лишены «Прометея освобожденного» Эсхила, который должен был позволить догадаться об истинном значении истории Прометея, о любви, связывающей Прометея с Зевсом, уже обозначенной, но лишь едва, в «Прометее прикованном». А сколько еще утерянных сокровищ!

Историки пришли к нам с огромными пробелами. Ничего не осталось от гностиков и совсем мало — от христианских писаний первых веков. Если были такие, в которых привилегия Израиля не признавалась, они были уничтожены.

А между тем Церковь никогда не заявляла, что только иудео-христианская традиция обладает богооткровенным Писанием, таинствами, сверхъестественным знанием о Боге. Она никогда не заявляла, что между христианством и мистическими традициями других стран, кроме Израиля, нет никакого сходства. Почему? Не потому ли, что, вопреки всему, Святой Дух уберег ее от такой лжи?

310

Сегодня это основные, неотложные и практические проблемы. Ибо, поскольку вся мирская жизнь наших стран вытекает непосредственно из «языческих» цивилизаций, то пока будет существовать иллюзия разрыва между так называемым язычеством и христианством, последнее не будет воплощено, оно не пропитает всю мирскую жизнь как должно, останется отделенным от нее и, следовательно, бездейственным.

Как бы изменилась наша жизнь, если бы мы поняли, что греческая геометрия и христианская вера—две струи, бьющие из одного источника!

311