Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.
К оглавлению
VICAR CAPITULAR
В ночь с 14 на 15 июня 1962 г. скончался архиепископ Бажак. 15 июня епископу Войтыле уже пришлось заменить усопшего на церемонии возведения в сан новых священников. 19 июня он обращается к собравшимся на похороны архиепископа с щедро украшенной цитатами из Библии проповедью. Говоря о характере Бажака, Войтыла утверждает, что в числе основных его черт были благородство и кротость, чего, к сожалению, не заметили многие современники, обращавшие внимание прежде всего на суровость усопшего владыки.
Покойный архиепископ подобно доброму пастырю из евангельской притчи не только заботился о своем стаде, защищал и оберегал его. Он пускался на поиски каждой заблудшей овцы, «а найдя ее, возвращал в стадо. И ликовал, и радовался этому...»
Краковский клир и прихожане похоронили архиепископа Бажака, приехавшего в их город после изгнания из Львова, в Вавельском соборе в приделе епископа Зебжидовского, возле большого черного креста, у которого молилась королева Ядвига. На его надгробной плите был увековечен титул, который коммунисты так и не позволили ему носить при жизни: «Архиепископ Краковский».
Через неделю епископ Войтыла, направлявшийся на встречу со своими бывшими студентами, остановился по дороге в одном из расположенных к северу от Кракова приходов и совершил там торжественную мессу. Дело в том, что местный священник был арестован по абсурдному обвинению: за «нелегальное богослужение», которое он провел в одном из строящихся позади прихода зданий, не принадлежащих церкви. Личное служение мессы епископом именно в этом месте было явным проявлением солидарности с прихожанами и их репрессированным пастырем. Он еще не знал, что очень скоро борьба против притеснений священнослужителей войдет в непосредственный круг его обязанностей. 16 июля Митрополичье собрание, состоящее из представителей высшего клира Польши, назначило епископа Войтылу капитулярным викарием, то есть временным главой администрации Краковского архиепископства. Эти полномочия он должен был исполнять до избрания и вступления в должность преемника архиепископа Бажака, а если учитывать официальную точку зрения - кардинала Сапеги. Это был весьма смелый шаг и проявление очень большого доверия к недавно рукоположенному молодому епископу. Войтыла понимал и ценил это. Однако и верность ранее сформулированному принципу «Вуек всегда останется Вуеком» он подтвердил практически незамедлительно - через две недели после нового назначения Кароль Войтыла отправился в ежегодный двухнедельный байдарочный поход со своими молодыми друзьями и членами их семей. Впрочем, главной темой всех разговоров в этом походе был Второй Ватиканский Собор, о созыве которого Папа Иоанн XXIII объявил в 1959 г. Вуек доказывал, что это событие станет водоразделом в истории католической Церкви.
Подготовка Собора заняла несколько лет. Его открытие состоялось только в октябре 1962 г., как раз в то время, когда Войтыла был настолько занят делами епархии, что не смог поехать в Рим. Городские власти попытались отобрать у епархии здание на улице Июльского манифеста, в котором располагалась Краковская семинария, и передать его под Высшую школу педагогики. Войтыла узнал об этом во время очередной поездки по сельским приходам из сообщения Митрополичьего собрания. Он немедленно вернулся в Краков и, ко всеобщему удивлению, сразу же попросил приема у секретаря городской партийной организации. Поступок неординарный, ведь это была первая встреча такого рода. В конце концов было решено, что Высшая школа педагогики разместится на третьем этаже, а первые два этажа и контроль за зданием в целом сохранятся за семинарией. Причем такое положение должно было сохраняться только до лета 1979 г., после чего, как было оговорено, будущие педагоги покинут помещение.
Задерживало Войтылу в Кракове и обстоятельство личного плана. Он был очень обеспокоен состоянием здоровья доктора Ванды Полтавской, психиатра, оказавшего ему существенную помощь при написании работы «Любовь и ответственность». Диагноз, поставленный этой женщине врачами, звучал как приговор - конечная стадия рака. Войтыла направил личное письмо итальянскому капуцину стигматику отцу Пио с просьбой помолиться за больную. Вскоре доктора Полтавскую стали готовить к операции, и ей была сделана рентгеноскопия. К невероятному удивлению врачей, раковая опухоль на рентгеновском снимке отсутствовала. Кароль Войтыла не сомневался, что это следствие чудесного воздействия заступничества отца Пио за больную перед Господом - еще одно свидетельство наличия чего-то великого, лежащего за пределами привычного нам мира.
Со срочными делами было покончено. Можно было ехать в Рим. Вечером 5 октября 1962 г. епископ Кароль Войтыла отслужил прощальную мессу в Вавельском соборе. По его воспоминаниям, в этот вечер он был «полон самых возвышенных чувств», «сердце буквально трепетало при мысли о том, что предстоит проделать путь от могилы святого Станислава к надгробию святого Петра».
Хотя Войтыла и говорил неоднократно друзьям, что II Ватиканский Собор станет редким по важности событием, предвидеть всего он, конечно же, не мог. Еще никому не дано было знать, какое огромное значение будет иметь Собор для переосмысления Римско-Католической Церковью своей роли, для ее борьбы за выживание в странах Центральной и Восточной Европы, оказавшихся под контролем коммунистов, для сближения с современным миром и, наконец, для будущего самого епископа Омбийского, исполняющего обязанности главы Краковского архиепископства.
УЛОВКА ВАТИКАНА II
Вселенских Соборов в истории католической церкви насчитывается всего двадцать один. Такие съезды епископов всего мира с присутствием епископа Рима проводились в Малой Азии, в Северной Италии, Франции, Германии и самом Риме. Самый непродолжительный длился несколько месяцев, самый долгий - восемнадцать лет. Вселенские Соборы формулировали церковные догматы, согласовывали и письменно закрепляли Символ Веры, осуждали ереси, определяли процедуру церковных таинств, свергали императоров и пытались преодолеть раскол, ища пути воссоединения различных ветвей христианства. Но вне зависимости от того, чем, каким образом и как долго они занимались, практически каждый Вселенский Собор обострял разногласия, и несогласные с принятыми решениями созывали свой альтернативный Собор.
Когда Папа Иоанн XXIII 25 января 1959 г. ошеломил Церковь и весь мир известием о своем намерении созвать новый Вселенский Собор, унаследовавший после его смерти папский престол и через тринадцать лет непрерывных споров и разногласий доведший все-таки это мероприятие до успешного завершения кардинал Джованни Баттиста Монтини собрал близких друзей и сказал: «Этот состарившийся ребенок не понимает, какое осиное гнездо он собирается взбудоражить». Многие считают Монтини излишне осторожным человеком. Но это его высказывание оказалось пророческим.
Новый Собор согласно планам Папы Иоанна XXIII должен был стать беспрецедентным в истории Церкви. Итогом работы всех предыдущих были выработка общего подхода к принципам вероучения, формулирование канонов, официальное принятие или отрицание тех или иных доктрин. Сделать это было нелегко, но четкие задачи играли роль, схожую с ролью ключа в нотном стане. Папа Иоанн XXIII хотел, чтобы созываемый им Собор носил не юридический или догматический характер, а стал чем-то вроде коллективного пастыря и проповедника, способного вывести паству из затруднительного положения, в котором она оказалась. Папа мечтал об откровенном обмене мнениями между епископами всего мира, в ходе которого произошло бы нечто похожее на то, что произошло с апостолами Иисуса Христа в день Пятидесятницы. Собор, по его замыслу, должен был усилить христианскую веру, вдохнув в нее новую живую энергию. С него предполагалось начать диалог о современности, никого не осуждая, но возвращаясь к чистому стилю евангельских посланий. Как было сформулировано во всемирно известной теперь фразе, Собор «должен был открыть Церкви окно в современный мир».
Приступать к такой сложной задаче, не подобрав предварительно «ключи» для ее настройки, было крайне рискованно. Очень многие центры науки и интеллектуальной мысли того самого мира, которому собиралась открыться Церковь, отнюдь не спешили навстречу, а, наоборот, закрывали не только двери, но и окна перед любой идеей, связанной с трансцендентностью. Католицизм был в значительной мере отрезан от общехристианского экуменического движения. На религиозную жизнь католической Церкви все еще бросал тень кризис модернизма, разразившийся в конце XIX - начале XX в. Под влиянием атеистов с их собственной агрессивной теорией освобождения оказались миллионы людей. К тому же в самой Церкви имелись весьма различные взгляды на возможность серьезного диалога с современным миром. Ряд представителей высшего католического духовенства были убеждены, что возможность Церкви влиять на светские политические силы утрачена во времена Французской революции и попытки ее восстановить неизбежно приведут к еще большему ослаблению позиций христианства. Другие с не меньшей горячностью доказывали, что именно христианское понимание достоинства человека и данного ему свыше предназначения позволит вывести модернистские искания свободы из блуждания в области разрушительных идей в конструктивное русло. Начать открытый разговор о сути религии, ее догматических основах, задачах и отношении к тварному миру для такого древнего института, как Церковь, с этой точки зрения, является величайшим проявлением веры во всесилие Духа Святого, способного в любой ситуации вывести на путь истинный.
Широко известна версия, согласно которой Папа Иоанн XXIII пошел на уловку, заставив провести четкое обозначение позиций хороших «либералов» и плохих «консерваторов». В результате, хотя консерваторы и остались на своих позициях, выиграли первые. Такая смахивающая на рассказы о борьбе вигов и тори интерпретация хода Второго Ватиканского Собора содержит в себе значительную долю истины. Дело в том, что высшая церковная администрация в лице Римской Курии задолго до нашего времени начала подсознательно отождествлять свои собственные интересы с интересами Церкви в целом и это часто проявлялось в ее позиции. Католики согласно известному афоризму Папы Иоанна XXIII из его открытого обращения к Собору слишком часто пытались улучшить современность с помощью осуждения и слишком редко вспоминали при этом о сострадании. Церковная наука, ее трактовка библейских текстов, равно как отношение Церкви к вопросам культа и современной жизни, явно нуждались в совершенствовании. Очевидно было и то, что стремление к развитию встречало сопротивление, причем порою прямое и весьма жесткое, со стороны тех представителей высшего духовенства, которых вполне справедливо называли антимодернистами. Обе имеющиеся в Церкви политические линии, конечно же, не могли не проявить себя в ходе Собора, участники которого начали явственно делиться на различные «лагеря», или партии. Собор составляли люди, а принятие решения множеством людей всегда является процессом политическим, предполагающим наличие фракций. Все это и выразилось в вышеупомянутой версии, хотя сам Папа, услышь он ее, безусловно, стал бы утверждать, что она не отражает самой главной, ключевой сути Собора.
Кароль Войтыла старался лично присутствовать на каждой сессии Ватикана II и часто говорил, что очень многим обязан этому форуму. По его мнению, «каждому, кто в нем участвовал, Собор дал уникальный, ни с чем не сравнимый опыт». Это было время «великого духовного обогащения», причем в масштабах «всего мирового сообщества». Собор принес «великие дары своим участникам. Церкви и человечеству в целом». Это было собрание, «пронизанное Святым Духом», событие, в котором «с особой ясностью» вновь проявилось обещание, данное Иисусом Христом своим ученикам: «Я с вами во все дни до скончания века» (Мт. 28.20). Личное отношение к Собору, чувство ответственности и верность тому, чему научил его этот форум, Кароль Войтыла доказал делом, став одним из тех, кто приложил все силы, чтобы донести дух Собора до каждой епархии католического мира.
Свою точку зрения на значение Ватикана II Кароль Войтыла многократно подтверждал, будучи архиепископом Краковским. Верность ей сохранил он, и став епископом Рима. Войтыла всегда настаивал на том, что рассматривать Второй Ватиканский Собор следует прежде всего как великое событие духовной жизни - «акт любви», свершившийся вопреки столь свойственной нашему веку людской ненависти, как попытку «обогатить» представления Церкви о вере, показать христианам жизненный путь, ведущий «все к большему и большему приближению к Божественной истине». Любая иная интерпретация Собора, с точки зрения Войтылы, неизбежно приведет к выхолащиванию самой сути этого события. Это убеждение отнюдь не следствие отсутствия опыта или наивности Кароля Войтылы. Он был одним из активных участников четырех сессий (или, как их часто называют, периодов работы) Ватикана II и входил в группу, которая занималась редакцией проектов официальных документов для очередных заседаний. Уже одно это позволяло многое узнать о закулисной стороне работы форума, который его польские коллеги обычно называли «Vaticanum Secundum» («Второй Ватиканский»). И тем не менее Войтыла всегда настаивал (и настаивает), что понять значение Собора во всей его полноте и правде можно, лишь рассматривая его не как политическое, а как крупное религиозное событие, главным действующим лицом которого был Святой Дух, а не какая-либо группа церковных деятелей. Это очень важно. Каждому, кто хочет понять епископа Войтылу и Папу Иоанна Павла II, обязательно придется постараться увидеть «суть» Второго Ватиканского Собора такой, какой видел ее он.
СЫН СОБОРА
Кароль Войтыла не выезжал за пределы Польши с момента завершения учебы в Риме в 1948 г. С учетом этого можно, видимо, говорить, что именно Ватикан II позволил Каролю Войтыле переосмыслить понятие « Вселенская Церковь», воочию убедиться в его совершенно конкретном практическом смысле. Приезжая каждую осень на двухмесячные сессии Собора из страны, готовящейся отметить тысячелетие своего крещения, он встречал в Риме епископов, представлявших церкви, которым не было еще и ста лет. И при этом они весьма энергично и с глубоким пониманием судили обо всех проблемах. Все это было столь интересно и необычно, что порою, как он сам говорил, вдохновляло выразить свое впечатление поэтически (на обратной стороне одного из официальных рабочих документов Собора). Позже эти поэтические опыты были отправлены в редакцию «Тыгодника повшехны». Очень глубокий след оставил в его душе, в частности, первый обстоятельный разговор с африканцами, в ходе которого выяснилось, что они подошли к тем же самым истинам, что и он, хотя шли совершенно другим путем.
О, конечно, это ты, мой дорогой брат. Я ощущаю в тебе твою огромную страну,
В которой высыхают реки... поскольку солнце там горячо, как железо в плавильном горне.
Но я чувствую, что думаешь ты о том же, о чем и я,
И даже, если мысли наши различны, мы взвешиваем их на одних и тех же весах - весах истины.
О, какая это радость, что на одних и тех же весах мы можем взвесить мысли,
Которые горят в твоих и моих глазах.
Ведь пусть и по-разному мы мыслим, но мыслим мы об одном и том же.
Помимо приобретения новых знакомых среди ведущих деятелей католической Церкви, участие в Ватикане II дало Каролю Войтыле возможность встретиться с некоторыми старыми друзьями. Особенно примечательной была одна встреча, позволившая как бы перенестись на двадцать лет назад. Это была встреча с Ежи Клюгером, школьным товарищем из Вадовице, с которым они в последний раз виделись в самом начале войны. Как оказалось, Ежи осел в Риме, где работал инженером. Просматривая однажды газету, он неожиданно наткнулся на информацию о выступлении на Ватикане II епископа Войтылы из Кракова. Клюгер немедленно позвонил в Польский колледж в Риме, в котором останавливался Войтыла во время сессий Собора, и попросил соединить его с этим епископом. Войтылы не было на месте, но, как только ему сообщили о звонке, он немедленно связался со школьным другом и предложил, не откладывая в долгий ящик, приехать к нему. Клюгер позвонил в двери Польского колледжа спустя ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы пробиться через «чистилище» перегруженных транспортом римских улиц. В первые мгновения встречи друзья буквально не могли вымолвить ни слова, просто стояли и смотрели друг на друга. Затем обнялись. Когда наконец заговорили, Клюгер, не зная, как обращаться теперь к ставшему архиепископом другу, попытался было величать его «Ваше преосвященство».
- Что это за «преосвященство»? - перебил его Войтыла. - Зови меня по-прежнему - Лолек...
Во время работы Собора Войтыла успевал осмотреть многие любимые им достопримечательности и открыть для себя новые исторические места. Причем эти экскурсии не ограничивались Римом. В частности, он с радостью принял предложение войти в состав делегации епископов, которая должна была подготовить намеченное на 1964 г. паломничество Папы Павла VI в Святую Землю. В декабре 1963 г. Войтыла в течение десяти дней мог ходить по дорогам, по которым некогда бродил Христос, отдыхать на склонах холмов, на которых Божественный Учитель произносил свои проповеди, возносить молитвы на месте распятия Богочеловека. Он вошел в «избранное число» епископов, которые начали путешествие из Египта и тем самым повторили путь «исхода Богоизбранного народа к Земле обетованной, описанный в Ветхом Завете». В письме краковским священникам из Вифлеема он сообщает, что по просьбе долгое время находившегося в Иерусалиме францисканского монаха польского происхождения «польский епископ спел несколько рождественских хоралов на родном языке» на том самом месте, где родился Христос. Епископы пешком взошли на иерусалимскую Храмовую гору, «священную для любого христианина», поскольку на ней стоял «храм Бога истинного, который Сын Божий называл домом Отца Своего» и который «неоднократно посещался Спасителем во время его земной жизни». Мистическое безмолвие пустыни произвело глубокое впечатление на Войтылу и его спутников. Здесь с особой ясностью ощущалось, что Господь, возжелав спасти людей, вошел в их мир и произошло это в определенное время и в определенном месте. Как написал в своем стихотворении Кароль Войтыла, «Ты ищешь людей повсюду / но, чтобы искать повсюду, / все равно надо остановиться в каком-то месте, / И именно это место было избрано Тобой».
Прогулки по галилейскому побережью, откуда некогда апостол Петр отправился «улавливать человеков», были еще одним сильным впечатлением. Участие в Соборе усилило понимание Войтылой значения для Церкви Престола святого Петра и Папского служения. Ему довелось лично видеть Папу Пия XII, но это было давно, когда он смотрел на мир глазами молодого студента католического учебного заведения. По крайней мере человек, поставивший его на пост епископа, казался невероятно далеким и недосягаемым. Только поработав рядом с Иоанном XXIII, а затем с Павлом VI, проводя ежедневно многие часы в базилике Святого Петра, всего в нескольких сотнях ярдов от надгробия апостола, он постепенно начал постигать, что означает Престол святого Петра для Церкви и какие великие силы требуются от взошедшего на него человека. Это свое понимание он также выразил в стихотворении:
В этом месте ты обретаешь твердую почву,
Здесь столько стен и колонн...
Но если ты не заблудишься среди них,
то найдешь то, что ищешь, -
Согласие и смысл жизни.
Ведь это Она руководит тобой.
Она присутствует не только
в этом ожившем здании. Она - в нас.
В тех, кто осознает свою немощь и слабость, но идет вперед.
Здесь ты, святой Петр. Ты, решивший стать Каменным Полом, чтобы они могли пройти над тобой.
Пока они просто идут вперед, не зная куда, но ты знаешь, что они должны прийти туда, куда направляешь их ты.
Ты знаешь, что только этот путь ведет туда, где многие становятся одним, где брезжит свет и мысли мудрости родятся.
Ты захотел быть тем, кто служит почвой, как та скала, что служит пастбищем овец, чья пища Крест Святой.
Как та скала, что тоже стала каменным подножием для самого великого из храмов.
Участие во Втором Ватиканском Соборе значительно укрепило Кароля Войтылу в понимании Рима как центра, объединяющего многообразные составляющие Вселенской Церкви. Но это отнюдь не означало, что он заразился так называемым «вирусом Romanita» - отождествлением Рима и Церкви. По единодушному утверждению всех встречавшихся с ним тогда, он занимал довольно критическую позицию по отношению к любым проявлениям такой точки зрения. Войтыла никогда не забывал, что представляет Краковскую епархию, и каждую из четырех своих осенних поездок в Рим старался использовать для решения каких-либо ее проблем. В мае 1963 г., в перерыве между первой и второй сессиями, Войтыла торжественно открыл в Вавельском соборе мемориал в честь Рафаэля Калиновского и Адама Хмеловского (брата Альберта) - «польских мятежников», участвовавших в восстании 1863 г. Тем самым был сделан шаг к официальному признанию их святости. Прибыв на вторую сессию Собора, Войтыла собирает подписи польских епископов под прошением о беатификации (причислении к лику блаженных) брата Альберта. А затем вместе с другими сторонниками канонизации Хмеловского уговаривает префекта Священной Конгрегации обрядов кардинала Аркадио Ларраона лично заняться этим вопросом. Вслед за этим настала очередь умершей в 1938 г. в Кракове в довольно молодом возрасте сестры Фаустины Ковальской. Убеждение в «Божественной милости», ниспосланной свыше этой загадочной женщине, было распространено по всей Польше, но ряд членов Римской Курии относились к написанным ею работам с явным недоверием. Выполняя просьбу прихожан Краковского архиепископства о беатификации сестры Фаустины, Войтыла лично проводит канонический разбор ее наследия и добивается постановки вопроса на рассмотрение.
Стремление архиепископа Войтылы укреплять связи между Римом и Польшей проявилось и в его постоянных посещениях Польского колледжа - своего рода общежития для польских семинаристов и священников, обучающихся в Риме. Во время одной из встреч его спросили напрямую, зачем было собирать Вселенский Собор, не поставив перед ним четких задач. Архиепископ ответил, что Папа Иоанн XXIII проявил себя в этом решении как человек, способный очень тонко чувствовать задачи, которые ставит современная ему жизнь. Именно это позволило ему осознать всю пагубность «суперсовременных» учений, которые по сути своей направлены на «искоренение культуры». Отсюда и возникла мысль о необходимости обновления Церкви на иных основах, с тем чтобы она смогла выполнить свою задачу проповеди Евангелия поколению людей, во многом отличающихся от своих предков и существенно испорченных технологическим веком. А еще одной важнейшей целью, которую ставил перед собой Папа, созывая Собор, является та, которая существовала всегда, - единство христиан.
Следует сказать, что самому Войтыле работа на Ватикане II очень многое дала и в плане его развития как философа. Присутствие на дебатах по двум основным каноническим постановлениям Собора - о Церкви и о Божественном Откровении, а тем более непосредственное участие в разработке одного из самых конструктивных его документов, касающегося пастырского взгляда на роль Церкви в современном мире, было чем-то вроде теологической докторантуры. Как он сам подчеркивал позже, именно «эта школа вскормила окончательное понимание им Церкви». Впрочем, это не мешало ему говорить, что позиции II Ватиканского Собора в проблемах отношения к личности человека были бы намного сильнее, если бы зиждились на более крепком философском фундаменте. Что это за фундамент, Войтыла постарался показать в одном из своих главных философских трудов - «Личность и действие».
К моменту завершения Собора в 1965 г. молодой епископ, который в 1962 г., в начале его работы, приехал в Рим как мало кому известный капитулярный викарий Краковского архиепископства, стал одним из самых известных церковных деятелей мира. Причем это никоим образом не ущемляло значение Примаса Польской Церкви кардинала Вышыньского. Войтыла получил известность не как претендент на какие-то новые должности, а как человек, умеющий неординарно мыслить и отстаивать свои взгляды.
ОТПРАВНОЙ ПУНКТ
11 октября 1962 г. произошло событие, которое вскоре вошло во все кинохроники мира. Папа Иоанн XXIII в окружении разодетых с ренессансной пышностью членов своего двора проследовал в центральный придел базилики Святого Петра, чтобы открыть Второй Ватиканский Собор. Целая армия рабочих перестроила неф базилики, превратив его в огромный зал проведения официальных заседаний главного католического собрания. На возвышавшихся ярусами с двух сторон от центра местах восседали более двух тысяч прибывших на него епископов. Уже одна эта цифра свидетельствовала о том, что Церковь за последние 90 лет значительно выросла, по крайней мере количественно, - все участники проходившего с 1869 по 1870 г. Первого Ватиканского Собора без труда размещались по одну сторону нефа. В соответствии со своим возрастом и почти столь же скромным положением в церковной иерархии капитулярный викарий Краковской епархии епископ Омбийский сидел у самой двери, почти в пятистах футах от высокого алтаря. Тем не менее Кароль Войтыла уже успел внести заметный вклад в событие, которое только еще должно было начаться.
В июне 1959 г. созданная Папой Иоанном XXIII комиссия по подготовке Собора разослала всем католическим епископам, главам религиозных орденов и преподавателям теологических факультетов послание с предложением высказать свои пожелания относительно его повестки дня. Ответы большинства епископов не выходили за рамки волновавших их текущих церковных дел. Епископ Кароль Войтыла направил в комиссию целое эссе, причем представлявшее его не столько как человека, озабоченного проблемами Церковного Устава, сколько как мыслителя. Вместо того чтобы высказаться по поводу того, какие реформы следует провести внутри Церкви, он предложил взглянуть на проблемы католичества совсем с другой стороны. Он задавался вопросом о том, каковы современные условия человеческой жизни. Указывал на важность понимания того, что хотят услышать от Церкви люди XX века.
Главное, вокруг чего вращаются все остальные проблемы, - это личность человека. Личность мыслящего существа, живущего в материальном мире, но душой ощущающего сильнейшую потребность в тайне, объединяющей его самого со всеми другими людьми. Существа, чье подлинное личное достоинство является результатом внутренней духовной жизни, в которой проявляются милость Господня и сам образ Его. Мир людей хочет услышать от Церкви, что она думает о личности человека и условиях ее развития. Особенно это важно сейчас, когда появилось множество версий ответа: «научная, позитивистская, диалектическая», - каждая из которых претендует на то, что именно она указывает путь к свободе личности. По прошествии почти двух тысяч лет со дня начала истории христианства мир спрашивает Церковь: что же такое христианский гуманизм и в чем его отличие от других трактовок гуманизма, во множестве появившихся в последнее время? Что Церковь может противопоставить охватившему современный мир «отчаянию всех и каждого в отдельности, усомнившихся в надобности своего существования»?
Кризис, в котором оказался гуманизм в середине XX в., породившего в гордыне своей собственный «гуманизм», писал Войтыла, вот та проблема, в которой спокойно и без спешки должен разобраться Собор. Церковь существует не ради себя самой. Цель ее существования - спасение мира. Тот мир, который, вновь и вновь оказываясь в плену учений, обещающих человеку свободу в материальных аспектах жизни, теряет свою гуманную сущность и ведет к деградации.
Сквозь призму этого фундаментального кризиса нашего века Войтыла предлагал рассматривать и другие ключевые вопросы, поставленные в повестку дня Собора. Так, проблема объединения христиан (если сводить ее обсуждение не к поиску того, что их разъединяет, а того, что могло бы всех соединить), по сути, сведется к провозглашению общепонятных принципов человечности - христианского гуманизма. Жаждущий правды, образованный мирянин с нетерпением ждет, когда же идеи христианского гуманизма проникнут повсюду, «особенно в те места, в которых духовенство не может справиться со своей собственной миссией». Одухотворение современной культуры через прививку ей христианского гуманизма требует пастырей, способных понять, что «все происходящее в мире имеет свою внутреннюю ценность и должно быть принято ими, даже если речь идет о явлении, внешне весьма далеком от религии».
Освящение всех сторон жизни, предположил Войтыла, могло бы в большинстве случаев происходить незаметно. Просто, постоянно соприкасаясь с культурной или производственной жизнью общества, священник должен представлять «духовные ценности таким образом, чтобы живущие в этот материалистический век люди могли понять и принять их». Это, в свою очередь, предъявляет новые повышенные требования к духовным учебным заведениям - «семинарии должны стать не просто школами, дающими профессиональные знания и навыки, а подлинными академиями жизни». Из них должны выходить люди, способные на равных разговаривать с мирянами, уровень образования которых неизмеримо вырос за последние годы. Отсюда вытекает и то, что евангелическая деятельность священнослужителей и мирян, равно как и пропаганда Церковью идей христианского гуманизма, принесет более внушительные результаты, если мессы и другие церковные обряды будут проводиться на понятном всем присутствующим языке.
Направленные в комиссию по подготовке Собора предложения Войтылы отражали весь опыт, накопленный им в первые четыре десятилетия его жизни: опыт жизни при нацистской оккупации, режиме польских последователей Сталина; то, что он узнал, учась в религиозных учебных заведениях и используя полученные там знания на практике; его попытки высказать свое восприятие «непостижимого присутствия Бога в мистическом таинстве внутренней жизни человека» в стихах, пьесах и философских эссе. В его суждениях о соотношении божественного и мирского в человеке чувствовалось влияние Мечислава Котларчика и «Театра восторга». То, что он почерпнул во время своего общения с молодыми семейными парами, угадывалось в его тезисе «о служении мирян», благодаря которому, по его убеждению, идеи христианского гуманизма могут проникнуть туда, куда не способны донести их служители Церкви. Кое-кто из его друзей говорил даже, что расслышал «всплески байдарочных весел на Мазурских озерах», когда узнал об одной из предложенных Войтылой поправок к Церковному Уставу. Ведь предлагалось считать «присутствие на мессах, отслуженных у переносного алтаря, полностью соответствующим правилам праздничных и воскресных дней» и, соответственно, требование получения специального разрешения на это не обязательным.
Но важнейшей и даже, если так можно выразиться, пророческой в его предложениях подготовительной комиссии была настойчиво повторяющаяся мысль о том, что в эпицентре обсуждений Собора должен оказаться вопрос о потребности мужчин и женщин нашего века в гуманизме. До, во время и после Собора было много разговоров о необходимости правильного «прочтения знаков, которые подает нам время». Тридцатидевятилетний польский епископ именно так и поступил. Он как бы указал перстом на глубочайшую рану современности, предложив взяться за ее лечение с помощью предельно доступной проповеди Евангелия.
РАБОЧИЙ ПРОЦЕСС
На Втором Ватиканском Соборе выработался свой, абсолютно специфический жаргон, правда, в значительной мере базировавшийся на официальном языке церковного общения - латыни. Присутствующих епископов называли не членами или участниками, а отцами собора. Входили они не в зал заседаний, а в аулу и предъявляли при этом не пропуск, а паспорт. Если кто-то хотел выступить, он просил не слова, а разрешения вмешаться. Во время подготовки к своему вмешательству можно было обратиться к перитусу (а не к эксперту в той или иной области теологии), в обязанность которого входила помощь в отшлифовке аргументов и латинского языка выступления. Брошюры с проектами документов Собора непременно именовались фасцикулами. При голосовании отцы Собора должны были писать в бюллетенях не «да» или «нет», a «Placet» [«Вызывает одобрение»], «Non placet» [«Не вызывает одобрения»], «Placet iuxta modum» [«Вызывает одобрение, но требует уточнений»]. Модераторы (четверка ведающих процедурными вопросами) должны были даже по внешнему виду отличаться от двенадцати председателей Собора, функции которых за все четыре года так до конца и не прояснились.
Но значительная часть реальной работы делалась в ходе неформальных встреч и разговоров, которые происходили повсюду. Такой разговор мог, например, начаться в кофейне, устроенной для участников Собора в базилике Святого Петра, и его тут же подхватывали в «Кафе неудачника» или баре «Митцва». Завтракали, обедали и ужинали, а также проводили некоторые семинары там, где останавливались епископы: в отелях, национальных представительствах или гостиницах для обучающихся в Риме семинаристов из той или иной страны. Имелось, естественно, и много других мест, где можно было обсудить вопросы, о которых было трудно, а порою и невозможно поговорить в ауле.
Такие встречи стали самым главным источником информации и способом обсуждения различных точек зрения на происходящее. Об их влиянии на принимаемые решения говорит уже то, что многие называют их «вторым, неформальным Собором». Правда, потом, вспоминая о Ватикане II, некоторые его участники стали весьма критически отзываться об этих неформальных обсуждениях. По их мнению, епископы, ученые-теологи и знатоки Библии серьезно рисковали своей репутацией, пытаясь параллельно с официальными церковными властями выработать (а некоторые считают, что и выработав) подходы к христианскому учению. Следует, видимо, все-таки признать, что большинство епископов, участвовавших во «втором, неформальном Соборе», включая Кароля Войтылу, просто пытались воспользоваться возможностью пополнить свои знания, а вовсе не замышляя что-то перевернуть в Церкви. Помочь разобраться в этом, видимо, лучше всего может поистине исторический первичный отчет Ватикана II, включающий все официальные устные и письменные обращения к коллегам отцов Собора и 16 официальных документов, в которых в той или иной степени были учтены высказанные предложения. Епископ (к третьей сессии архиепископ) Войтыла выступал на всех четырех сессиях. Изучение текстов его выступлений лучше всего позволяет составить представление о его взглядах на все, что происходило на этом форуме.
На первой сессии, осенью 1962 г., епископ Войтыла принимает активное участие в оживленной дискуссии по вопросу понимания Церковью соотношения источников Божественного Откровения - Священных Писания и Предания. Это была одна из проблем, имеющих очень важное значение для экуменического движения. Классическая максима в подходе к ней, родившаяся во времена Реформации, гласит: «Sola Scriptura» [«Только Писание»]. Войтыла в своих выступлениях призывал пересмотреть сам подход к вопросу. Он предложил рассматривать и Писание, и Предание как одну из форм самовыражения Бога, а не спорить о том, насколько полно отражается «откровение» в тех или иных библейских текстах и их толкованиях. И в этом еще раз проявился его личный подход к вопросу о понимании Церковью Бога и Божественного присутствия в тварном мире.
Когда на той же сессии начались дебаты об обновлении обрядов богослужения, Войтыла выступил с короткой, но яркой речью, в которой привел примеры из собственного пастырского опыта. В частности, он убедительно доказал, что новшества, введенные в обряд крещения, побуждают родителей и крестных настойчивее приобщать детей к вере. Его участие в дискуссии о природе и миссии Церкви представлено письменным вмешательством, в котором Войтыла призывает занять более «персонализированную и пастырскую» позицию в подходе к спасению душ человеческих. На его взгляд, это в большей степени соответствовало бы и цели, которую преследовал, инициируя Собор, Папа Пий XII, всегда рассматривавший Церковь как мистическое Тело Христово. Более того, Войтыла считал, что мысль об особом служении мирян должна нагляднее отражаться во всех церковных документах. Это законная «потребность» современных мужчин и женщин, удовлетворение которой усилит «чувство ответственности перед Церковью» в католическом обществе в целом. Войтыла поддержал позицию других польских иерархов, настаивавших на выработке особого документа, выражающего общий взгляд на Пресвятую Деву Марию. Данное предложение было отвергнуто по теологическим и экуменическим причинам, но было решено, что позиция Собора по этому вопросу найдет отражение в «Догматических правилах Церкви». Таким образом, вопрос все-таки обсуждался, и Войтыла выступал всякий раз, как только затрагивалась данная проблема. Он делал упор на важность восприятия Церковью «материнства» Девы Марии, материнской любви, через которую сыны и дочери Церкви приобщаются к Христу. Такой взгляд, подчеркивал молодой епископ, поможет правильно отредактировать многие другие документы Собора, в которых «Церковь предстает скорее в роли учителя, а не матери своих чад».
Осенью 1963 г., в ходе работы второй сессии Собора, епископ Войтыла принимает самое непосредственное участие в дебатах о сути взгляда на Церковь как «народ Божий». Он предлагает подходить к этому как к некому таинству, связанному с Боговоплощением. Церковь представляет собой «народ Божий» постольку, поскольку обязана своим основанием «сверхъестественному воплощению Бога в человека». В этом заключается ее уникальность по сравнению с любым другим институтом. Из этого же вытекает ее основная задача в мире - научить своих чад, что есть истинное служение, и тем самым подготовить их к конечному пункту человеческой истории, когда Бог будет всем во всем. В письменном выступлении на той же дискуссии Войтыла с философских позиций доказывает, что «конечная причина», предопределившая создание Церкви, есть Святость. Каждый принявший крещение становится служителем Святости. И сохранение Святости в мире является не прерогативой священников и иерархов Церкви, а высшим предназначением каждого, кого Христос «освятил истиной», с тем чтобы «послать в мир» (Ин. 17.18-19). Святость, к которой призываются христиане, писал Войтыла, имеет тот же смысл, что и присутствие в «Великой Святой Троице» самого Господа.
В третьей и четвертой сессиях Войтыла участвовал уже не как молодой, не имеющий епархии епископ, а как архиепископ Краковский. Соответственно возрастают количество его письменных и устных выступлений и круг проблем, которые в них затрагиваются. На третьей сессии он выступает с письменным обращением «от имени польского епископата» о месте положений, касающихся Святой Марии, в готовящихся «Догматических правилах Церкви». Вскоре он подкрепляет его собственным письменным «вмешательством», в котором аргументированно доказывает целесообразность перемещения главы, посвященной Святой Марии. Вместо того чтобы заключать документ, настаивает он, данная глава должна находиться в его начале, сразу же за первой - «Тайна Церкви». Ведь подобно тому, как Дева Мария, став Матерью Христа, вскармливала его, она продолжает и теперь окормлять Его мистическое Тело - Церковь.
Не менее активно участвует Войтыла в развернувшихся на третьей сессии дебатах по проекту постановления об апостольском служении мирян. Он горячо отстаивает обновленный вариант документа, в котором четко указывается, что апостольский долг каждого христианина и его ответственность перед Церковью предопределяются самим крещением, а не являются следствием его присоединения к какому-то особому миссионерскому сообществу. Не в церковной социологии, а в базовых теологических понятиях христианских таинств следует искать причину возникновения в душах живущих мирской жизнью людей стремления подражать апостолам. Архиепископ подчеркивал, что принятие постановления в новой редакции будет крайне важно для исправления неправильного понимания самого слова «церковь». Ведь даже многие верующие, произнося его, имеют в виду не себя и окружающих людей, а исключительно священников, монахов и епископов. В этом вмешательстве Войтылы с особой силой прозвучал призыв к «внутрицерковному диалогу», в ходе которого представители клира и прихожане «совершенно откровенно и открыто обсудили бы волнующие их духовные проблемы». Такой диалог станет серьезным стимулом к оживлению евангелической деятельности самой Церкви. Ведь способность Церкви исполнять свою миссию в мире во многом зависит от того, как эта миссия выполняется внутри ее самой, или, другими словами, от желания и способности членов Тела Христова обогащать друг друга ради общего спасения. Войтыла также предпринял значительные усилия, чтобы подчеркнуть в касающихся мирян документах Собора совершенно уникальную роль, которая принадлежит в апостольской деятельности молодежи. Кстати, именно в ходе этой дискуссии польский архиепископ обратил на себя всеобщее внимание, оказавшись единственным, кто призвал судить о решениях Собора и женщин. Каждое его выступление начиналось словами: «Venerabiles Patres, Fratres et Sorores...» [«Уважаемые отцы, братья и сестры...»]
Разъясняя свои взгляды в письменном вмешательстве, сделанном в ходе дебатов по упомянутому документу, Войтыла особо подчеркивал, что курс на оживление апостольской деятельности мирян вовсе не означает попытку превратить прихожан в неких новых «квазисвященников», призванных заняться внутренним обустройством Церкви. Объект апостольского служения мирян не Церковь, а мир, где производятся культурные и материальные ценности. Не обошел Войтыла и свой опыт общения с друзьями из «Тыгодника повшехны» и «Театра восторга». В одном из выступлений он говорил о том огромном вкладе в дело евангелизации культуры, который способны внести только артисты и писатели: «...они не просто учат, они могут, доставляя удовольствие людям, незаметно настроить их сердца и мысли на поиск высшей истины».
Рассказ о третьей сессии Ватикана II будет заведомо неполным, если обойти мысли Кароля Войтылы о свободе религии, которые выражены в двух письменных и одном устном обращении к участникам дискуссии по этой проблеме. Чтобы лучше понять их значение, попробуем прежде ответить на вопрос: почему именно проблема религиозных свобод вызвала на Соборе одну из самых горячих дискуссий?
Дело в том, что среди отцов Собора имелось несколько кардинально разнящихся точек зрения на эту проблему. Одни занимали философскую позицию, которая основывалась на изначальной для Церкви логике рассуждении. «Ошибка не имеет прав» на развитие, говорили они. Признание этой истины государством послужит к всеобщему благу, следовательно, соглашение с ним должно строиться на признании истинности католической религии и предоставлении ей привилегированного положения в обществе. Другие, в частности горячий французский миссионер Марсель Лефевр, были убеждены, что даже такое минимальное признание католической Церковью свободы религий является поощрением радикальной секуляризации, то есть той самой политики, которая нанесла столь огромный ущерб во время Великой Французской революции. Третьи в принципе были согласны с тем, что религиозная свобода стала объективной реальностью, но опасались последствий официального признания этого факта. Их страшило, что, встав на такой путь, Церковь вынуждена будет признать, что нередко совершала в прошлом ошибки, а это чревато самыми непредсказуемыми последствиями для католической доктрины в целом. Этот страх очень часто перевешивал даже собственный здравый смысл.
Другой подход к данной проблеме тоже представляло несколько групп епископов. В первую входили отцы Собора из Соединенных Штатов, жившие в стране, где католицизм процветал, несмотря на законодательное закрепление в ее Конституции «разделения» Церкви и государства. Они были убеждены, что опыт такой организации по крайней мере не менее важен, чем той, которая некогда существовала в Европе и зиждилась на альянсе трона и алтаря. Довольно близко примыкали к ним епископы из Западной Европы: по теологическим и политическим соображениям они предпочитали держаться в стороне от тех, кто открыто выказывал ностальгические настроения по старинным порядкам. Наконец, имелась группа епископов из стран Восточной Европы: многие из присутствовавших успели побывать под домашним арестом и даже в тюрьмах. Они считали, что более четкое признание на Соборе религиозных свобод поможет им в борьбе с коммунистами.
К моменту включения Войтылы в обсуждение этого вопроса на третьей сессии заявление по поводу свободы религии предполагалось включить в качестве приложения к «Постановлению об экуменизме». В первом же выступлении 25 сентября 1964 г. архиепископ Краковский предложил рассматривать вопрос о свободе религии не только как экуменический, но одновременно и как проблему взаимоотношений Церкви и государства. Переходя от рассмотрения экуменического аспекта вопроса к политическому и наоборот, он сумел выработать во многом новую позицию, основные элементы которой вошли в подготовленную в следующем году «Декларацию о религиозной свободе».
Вопрос о религиозных свободах, начал он, затрагивает самую сердцевину диалога Церкви и мира, поскольку именно через него проявляется отношение Церкви к личности и месту человека в мире. Поэтому крайне важно рассматривать понятие «свобода» во всей полноте его многогранной ценности, а не принижать его до нейтрального, индифферентного права выбора. Истинная свобода, подчеркивал архиепископ Краковский, всегда существует ради, а не против чего-то. Из этого следует, что истинная свобода - это свобода истины. Ведь только живя в истине, человек может быть до конца свободен.
Такое понимание свободы, в свою очередь, предполагает как минимум два вывода, касающихся общества. Во-первых, раз теологические проблемы не входят в компетенцию государства, то, следовательно, разрешение или запрещение тех или иных религиозных институтов в принципе не является его функцией. Во-вторых, теоретический тезис коммунистов об «отчуждении» религии противоречит практической враждебности созданных ими государств Церкви, то есть налицо некий юридический нонсенс. Собор, предложил Войтыла, должен заявить, что полную всеобъемлющую истину следует искать не в отчуждении человека от религии, являющемся, по сути, проявлением недоверия к личности, а в признании его права самому делать те или иные выводы.
К тому моменту, когда Войтыла включился в дебаты о религиозных свободах, основные споры велись вокруг проблемы Церковь - государство: одни участники дискуссии считали необходимым окончательно освободить Церковь от стремления к организации по принципу «алтарь и трон», их оппоненты были убеждены, что признание религиозных свобод усилит безразличие к религиозным проблемам, а затем и к враждебности государства по отношению к Церкви. Войтыла постарался представить вопрос в личностном контексте. Он доказывал, что признание превосходства человека над другими тварными существами, выраженное в провозглашении свобод, позволяет ему «повернуться лицом» к Богу. Вмешательство архиепископа Краковского было прекрасным примером яркой защиты религиозных свобод с помощью новых аргументов, не раздражающих сторонников противоположных точек зрения, но и не оставляющих их равнодушными.
Голосование по этой проблеме в результате закулисной деятельности противников ее рассмотрения на третьей сессии так и не состоялось. Но в повестке дня заключительной, четвертой сессии Ватикана II, состоявшейся в сентябре 1965 г., вопрос о религиозных свободах стоял в числе первых. Архиепископ Войтыла, как один из инициаторов принятия «Постановления о религиозных свободах» (сейчас известного под несколько измененным латинским названием «Dignitatis Humanae»), выступил в первый же день начала дискуссии с речью. Он вернулся к высказанному на предыдущей сессии тезису о соотношении свободы и истины, постаравшись представить его в еще более четком и ярком виде. Недостаточно просто сказать «я свободен», подчеркивал он, к этому необходимо добавить «я отвечаю за свои действия». Это и есть суть доктрины, на которой базируются живые традиции Церкви. Подвиги ее мучеников и исповедников наглядно свидетельствуют, что именно осознание ответственности является кульминацией свободы, в которой она проявляется с наибольшей полнотой.
Вскоре, видимо, упреждая возможные утверждения оппонентов о том, что предложенная трактовка отражает лишь прагматические, сугубо мирские цели принятия документа, Войтыла подготовил письменное вмешательство, усилив упор на теологический аспект проблемы. Религиозные свободы, доказывал он, следует рассматривать как одно из проявлений Господней воли по отношению к миру и человеку. Значит, в рассматриваемом документе положение о религиозных свободах должно быть представлено в виде «доктрины, прежде всего касающейся духовного мира человека, но весьма созвучной его повседневным потребностям». А формулировка духовных истин и является задачей Собора. Если эти истины совпадают с тем, что диктуют внешние обстоятельства, как это, видимо, происходит, когда религиозные свободы начинает защищать государство, то это можно только приветствовать. Но мир хочет узнать от Церкви нечто большее, чем ему уже известно. Ему нужен документ, который выражал бы взгляд Церкви на эту проблему как на проблему духовную.
В конце концов отцы Собора согласились принять предложенную редакцию текста «Dignitatis Humanae» - документа, бесспорно, оказавшего влияние на весь ход истории XX в. В нем записано:
Ватиканский Собор заявляет, что каждый человек имеет право на свободу религиозных убеждений. Это право означает признание иммунитета каждого человека против принуждения со стороны отдельных личностей, социальных групп и любых организаций, с тем чтобы за исключением строго регламентированных случаев никто не мог быть принужден по ступать вопреки своим религиозным убеждениям в своей личной или общественной деятельности, индивидуально или вместе с другими. Отцы Собора заявляют, что религиозные свободы основываются как на признании достоинства человеческой личности, открытом в слове Божием, так и на здравом смысле как таковом. Право человека на свободу религиозных убеждений должно быть признано и закреплено обществом в качестве одного из основных гражданских прав.
Наряду с другими в «Dignitatis Humanae» вошел и целый ряд положений, предложенных непосредственно архиепископом Войтылой. Например, о том, что уважение к «достоинству личности подразумевает самообязательство искать истину, особенно истину религиозную», а зная истину, жить в соответствии с ней. Взятое на себя обязательство поиска истины не может быть выполнено, если человек не имеет возможности «наслаждаться внутренней психологической свободой, не опасаясь, что кто-то попытается заставить мыслить по-иному». Таким образом, именно свобода позволяет и найти истину, и жить в соответствии с ней.
Нашла в документе отражение и точка зрения Войтылы на признание религиозной свободы: именно этот шаг в значительно большей степени, чем многое другое, может способствовать сохранению католических ценностей, поскольку в нем сокрыт заложенный в основание Церкви замысел Божий.
Одна из основных истин, данная католической Церкви и постоянно раскрываемая ее Отцами в проповедях, заключается в том, что принятие человеком веры в Бога может произойти только на абсолютно свободной основе. Как всякий естественный акт, принятие веры является абсолютно свободным. Человек, искупленный из плена первородного греха Христом Спасителем и призванный через Иисуса Христа стать сыном Божиим, может полностью проявить свою преданность явившему себя миру по замыслу Отца Богочеловеку только совершенно осознанно и свободно.
В документе есть строки, адресованные тем правительствам, под властью которых были вынуждены жить архиепископ Войтыла и его коллеги из ряда стран Восточной и Центральной Европы. В нем высказывается осуждение любых режимов, которые «пытаются препятствовать своим гражданам, желающим посвятить себя профессиональному служению избранным ими религиям, затруднить деятельность различных религиозных институтов, а тем более непосредственно угрожать им». Имелся и вполне четкий пассаж, направленный против группировок, подобных польскому «Миру», которые доказывали, что повышенное внимание к «второстепенному», вопросу о религиозных свободах в частности, мешает решению главной задачи - обеспечению мира во всем мире. Отцы собора признали, что «стремление к установлению и развитию мирных гармоничных отношений между людьми» является естественной потребностью человека и именно поэтому «свобода религиозных убеждений должна быть повсеместно закреплена в законах». Ведь подлинный мир возможен только в условиях подлинной свободы.
ЦЕРКОВЬ И СОВРЕМЕННЫЙ МИР
Наряду с активным участием в дискуссии по проблеме религиозной свободы и не менее интенсивной работой по выработке теологического взгляда на служение мирян архиепископ Краковский внес существенный вклад в подготовку одного из важнейших документов Второго Ватиканского Собора, который в конечном итоге получил название «Пастырская конституция о Церкви в современном мире». «Схема XIII», как именовали этот документ в течение первых трех сессий Собора, была задумана Папой Иоанном XXIII и двумя кардиналами: Бельгийским - Львом Иосифом Суененсом (одним из четырех модераторов Собора) и Миланским - Джованни Баттиста Монтини (ставшего между первой и второй сессиями Папой Павлом VI). И Иоанн XXIII, и оба кардинала, разрабатывавшие, а затем представлявшие проект «Схемы XIII», видели ее главное назначение в том, чтобы показать, что последователи Христа живут теми же «радостью и надеждой, горем и страданиями» (как говорится в окончательном тексте документа), что и весь остальной мир, у них те же стремления и та же боль. Церковь существует в мире и ради мира, поэтому «все печали мира отражаются искренней болью в сердцах христиан». Кароль Войтыла, предложивший проанализировать на Соборе кризис современного мира, естественно, поддержал «Схему». Он был убежден, что сделать подобное заявление крайне важно для Собора.
Обсуждение «Схемы XIII», получившей после Собора большую известность, как «Gaudium et Spes» [«Радость и Надежда»], по словам, с которых она начиналась, развивалось не менее драматично, чем дебаты о религиозных свободах. В октябре 1964 г., на четвертой неделе работы третьей сессии Собора, Римская Курия попыталась исключить этот документ из повестки дня, так же как это было сделано с «Постановлением о свободе религии». Даже многие сторонники документа признали тогда, что проект нуждается в серьезной доработке, но попытка отсрочить его обсуждение провалилась. Безусловно, большую роль сыграла поддержка Папы Павла VI. Именно благодаря ей 20 октября, как раз в тот день, когда ежедневную мессу для отцов Собора отслужил архиепископ Краковский, началась дискуссия о роли Церкви в современном мире.
Выступавший 21 октября Войтыла принимал самое непосредственное участие в подготовке двух меморандумов состоявшейся ранее конференции польских епископов по «Схеме XIII», а потому имел теперь возможность отстаивать документ от лица всего польского духовенства, представители которого признали его «особую своевременность». Люди доброй воли во всем мире с нетерпением ожидают, говорил архиепископ, что им скажет Собор, и отцы Собора не имеют права разочаровать их. Это тем более важно, что есть немало тех, кто кричит о неспособности Церкви сказать что-либо важное современному миру. Собор обязан дать ответ и на это. Более того, следует учитывать, что современный мир не однороден, он состоит как бы из «нескольких миров», а значит в документе необходимо учесть интересы не только жителей развитых индустриальных стран Западной Европы и Северной Америки.
Затем последовало изложение основных принципов, на которых могло бы основываться принятие документа. Предлагалось отказаться от стремления придать ему «нарочито религиозный смысл», превратив в некий «плач об ужасающем состоянии мира». Ни в коем случае не может он походить и на монолог судьи или ментора. Сам текст документа должен быть составлен таким образом, чтобы каждому было ясно, что Церковь стремится вступить в «диалог с миром», с помощью которого надеется «найти подходы к единственно верным решениям самых трудных проблем современной жизни». При его составлении следует воспользоваться опытом лучших учителей, которые применяют эвристический метод, «позволяя» ученику почти самостоятельно подойти к верному решению. Церковь предлагает помощь современному миру, и целесообразность принятия этого предложения можно доказать, лишь выдвигая понятные аргументы, а не читая мораль и нотации. В подкрепление данной позиции архиепископ Войтыла представил до конца третьей сессии от имени польского епископата более восьмидесяти поправок к проекту «Схемы XIII».
К 14 сентября 1965 г., дню созыва четвертой сессии, проект документа был подготовлен уже в новой редакции. Он и лег в основу постановления «Gaudium et Spes», окончательное принятие которого тем не менее потребовало еще трех заседаний специально созданной в начале 1965 г. редакционной подкомиссии. Подкомиссия состояла из епископов и перитусов (в качестве одного из которых был привлечен профессор Стефан Свежавский). Архиепископ Войтыла был активным участником всех трех заседаний, работая в одной из групп подкомиссии вместе с архиепископом Габриелем Мари Гарроне, теологом-доминиканцем Ивом Конгаром и учеными-иезуитами Анри де Любаком и Жаном Даньелу. Де Любак, вспоминая «тяжелые роды известной «Схемы XIII», подчеркивал, что он «работал плечом к плечу» с архиепископом Краковским и что «уже после первых же встреч убедился в высочайших человеческих качествах этого священнослужителя». Симпатия была взаимной. Совместная работа над «Схемой XIII» стала началом настоящей дружбы Войтылы и де Любака. Молодой архиепископ не раз подчеркивал большое значение поддержки, оказанной ему этим известным ученым-теологом, который перед Собором подвергался довольно суровой критике со стороны Рима. Кстати, другой их коллега по редактированию «Gaudium et Spes», француз-доминиканец отец Конгар, тоже вызвал немало нареканий Римской Курии в пятидесятые годы за свои работы о природе Церкви и экуменизме. Для нас Конгар интересен еще и тем, что именно ему принадлежат наиболее подробные и достоверные письменные свидетельства о деятельности Кароля Войтылы в подкомиссии. Конгар вел дневник. 2 февраля 1965 г., находясь в Арицци, он, например, записал следующее:
На дневной встрече мы обсуждали вторую главу. Запомнились несколько замечаний, сделанных епископом Войтылой. «Здесь дается, возможно, и правильная, но сугубо индивидуальная точка зрения на проблемы и вопросы, выдвинутые новой ситуацией в мире... - сказал он. - А между тем современный мир уже дал свои версии ответов на эти вопросы. Мы не можем просто не замечать их, тем более что они идут вразрез с ответами, даваемыми Церковью. В предложенном же тексте нет даже краткого обзора ответов, которые даются миром, соответственно отсутствует и всякая попытка дискуссии по проблемам, возникшим вследствие появления этих неправильных ответов».
Войтыла производит очень сильное впечатление. Он сразу выделяется на фоне всех других. Его личность обладает каким-то даром вдохновения, чудесной силой, убежденностью пророка, и в то же время от него веет миром и душевным спокойствием. Человеку, обладающему таким редким набором качеств, невозможно сопротивляться.
Дебаты по «Gaudium et Spes» возобновились в среду, 22 сентября 1965 г. А в четверг, 28 сентября, архиепископ Войтыла выступил с речью, которую многие считают одной из самых ярких и знаменательных на Ватикане II. «Пастырская конституция» в новой редакции, сказал он, это не заявление или доктрина, а скорее размышление, и это правильно. Ведь оно посвящено прежде всего человеческой личности, тому, как понимают ее место среди всего остального, составляющего мир, сам человек и общество.
«Церковь предлагает миру нечто свое, совершенно особое, и за тем, чтобы эта уникальность ее точки зрения была ясно выражена, нам следует проследить с особой тщательностью. Мы должны показать, что Церковь в диалоге с миром всегда рассматривает историю сквозь призму спасительного дара - Креста Христова. То, что Господь явился в тварный мир, чтобы собой искупить его грехи, - продолжил архиепископ, - раз и навсегда закрепилось в христианском подходе к миру». Поэтому мир для Церкви не может быть чем-то посторонним, так же как «создание» и «Богоявление» не может быть чем-то чуждым миру, его истории и его устремлениям. История творения и искупления мира Богом и есть история человечества в подлинном ее понимании. Показывать миру его историю в этом свете и тем самым стараться изменить его в правильном направлении и есть самая великая служба, которую Церковь может сослужить миру.
Войтыла соглашался с теми, кто доказывал, что не все в мире имеет непосредственную связь с Церковью. Многочисленные встречи в Кракове с учеными убедили его, что не существует «католической химии» или «христианской физики». Есть просто химия и просто физика, обладающие собственными законами и истинами. И все же эти истины непременно связаны с той главной, которая известна Церкви, - правдой о Воплощении Бога ради искупления человечества. Таким образом, Войтыла как бы предвидел появление высказываний о том, что в диалоге Церкви с миром спрашивающей стороной является мир, а Церковь должна лишь отвечать на поставленные вопросы. Об ошибочности подобной точки зрения, которую через некоторое время будет особенно рьяно отстаивать Всемирный совет церквей, архиепископ Краковский говорил уже на Ватикане II. Настоящий диалог может быть лишь двусторонним, говорил Войтыла. Если Церковь открывается для современного мира, то она вправе потребовать, чтобы и мир открылся для познания тайны, которую Церковь готова подарить ему.
Далее Войтыла перешел к вопросу о пастырском отношении к атеизму, являющемуся, на его взгляд, неотъемлемой частью проблемы церковного «диалога со всеми». Надо понять, подчеркивал он, что атеист страшно одинок. Ведь отделение от Бога неизбежно порождает пустоту в собственной душе. Ощущение одиночества и страха и подталкивает многих современных мужчин и женщин «к поиску псевдобессмертия в общественной жизни». Поэтому диалог Церкви с атеистами не следует строить на обмене доказательствами, подтверждающими или опровергающими наличие Бога. Это должен быть откровенный разговор о «внутренней свободе» человеческой личности. В таком разговоре Церковь могла бы показать атеисту путь избавления от чувства одиночества и отчужденности. Ведь освободиться от этого груза можно, лишь отказавшись от своей искусственной отчужденности от Бога.
Как раз в этом месте речь Войтылы прервал ведущий заседание модератор - кардинал Мюнхенский Депфнер:
- Завершайте, Ваше преосвященство, выделенное вам время истекло.
Поклонившись ему, архиепископ Войтыла перешел к завершающей части вмешательства, постаравшись в максимально сжатой форме выразить свой личный взгляд на проблему: чем ближе подходит человек к Богу, тем ближе он к пониманию истины мира и глубин своей человеческой сущности. Христианская вера это не уход от действительности. Христианская вера - это освобождение человека в самом полном смысле этого слова. Такую свободу и должна предложить Церковь «современному миру».
«Пастырская конституция о Церкви в современном мире» - «Gaudium et Spes» займет очень важное место и в последующих размышлениях и поступках Кароля Войтылы. Он продолжил работу по улучшению его текста, постоянно отстаивая жизненную важность этого новаторского документа, повлиявшего, по его глубокому убеждению, на многие события конца двадцатого столетия. Неудивительно, что два абзаца из этого постановления чаще выдержек из любых других документов Ватикана II цитируются в его обращениях, сделанных уже в качестве Папы.
Первый, обозначаемый обычно, как «Gaudium et Spes» 22, он назвал «теологической осью» Собора. «Только понимание главного таинства мира дает возможность открыть для себя сокровенную тайну самого человека... [и] эта истина принадлежит не только христианам, но всем людям доброй воли, чьи сердца стремятся к добру». Гуманизм в высшей своей форме проявился в явлении в мир Христа, Который не удалился от мира, но отдал ему Себя, показав, что есть истинное достоинство человека и в чем заключается его великое предназначение.
Абзац «Gaudium et Spes» 24, дополняющий этот христианский взгляд на антропологию, можно считать осью философских и моральных размышлений Собора. «Человек способен полностью осознать собственную личность, лишь искренне отдавая себя». Другими словами, закон самодарения является фундаментом для понимания драматической коллизии развития человека. Поступки, соответствующие этому закону, есть единственный путь от духовного отчуждения и одиночества к пониманию человека во всей его полноте. Эта истина была открыта христианам крестным путем Христа, и испытать ее плодотворное влияние Церковь призывает весь современный мир.
ОТ ПЕТРА К СТАНИСЛАВУ
Участие во Втором Ватиканском Соборе Кароль Войтыла рассматривал не как какую-то дарованную ему лично привилегию, а как еще одну возможность послужить людям. С первых же дней работы Собора он старался сделать все возможное, чтобы поляки узнали как можно больше о том, что на нем происходит, и почувствовали свою причастность к этому великому международному событию. По завершении каждой сессии он устраивал открытые лекции и конференции для священников Краковского архиепископства, семинаристов, студентов и представителей интеллигенции, на которых подробно рассказывал об увиденном в Риме. Во время работы Собора он постоянно направлял священнослужителям письма, в которых разъяснял свою точку зрения по обсуждаемым в данный момент проблемам. Каждый раз перед тем, как отбыть в Рим, Кароль Войтыла обязательно лично служил мессу, в конце которой произносил посвященную Собору проповедь. (В ходе такой проповеди, произнесенной 10 сентября 1964 г. в Вавельском соборе, он честно признался, что очень тревожится «за судьбу «Схемы XIII».)
И тем не менее его беспокоило, что возможность посещать подобные мероприятия имеют в основном лишь жители Кракова. Участвовать же в обсуждении происходящего на Соборе, по его убеждению, должна вся епархия. Частично решить эту задачу он сумел, организовав во всех ее приходах и монастырях специальные дни служб, посвященных Ватикану II, таким образом, что ежедневно в одной из церквей епархии молились об успехе этого форума. Но и этого, с точки зрения епископа, было недостаточно. Постоянно доносить до паствы свежую информацию из Рима можно было только с помощью средств массовой информации. Зная, что контролируемая государством польская пресса относилась к церковным делам если не враждебно, то в лучшем случае безразлично, Войтыла начал искать альтернативные каналы связи с соотечественниками.
Уже 24 ноября 1962 г., спустя шесть недель со дня открытия Собора, он выступает в передаче Польской службы Ватиканского радио, призывая относиться к форуму, на котором он присутствует, прежде всего как к выдающемуся духовному событию. В ходе второй сессии он дважды участвовал в передаче. 19 октября 1963 г. в программе, посвященной 600-летию Ягеллонского университета, Войтыла напомнил слушателям, что закрытый властями теологический факультет «имеет все основания для полноправного участия» в жизни университета и культурной жизни Польши в целом. 25 ноября он говорил о роли мирян в Церкви и вне ее. Многие ждали, что он воспользуется этой проблемой, чтобы показать идеологические позиции различных групп отцов Собора. Войтыла предпочел дать своего рода урок христианского гуманизма, высказав предположение, что «все происходящее в мире во многом зависит от верующих мирян, ибо именно они могут самыми незаметными на первый взгляд аспектами своей жизни показывать, что Христос несет людям Истину и Любовь». Церковная роль мирян, как подчеркнул далее епископ, «заключается в завершении миссии Христа, Сына Божия в мире, целью которой является спасение этого мира». Поступая в соответствии с этой великой задачей, следует «отстоять мир во всех его аспектах и проявлениях, ради Отца Небесного. Но на пути к этому нужно решить, возможно, не менее высокую задачу - отстоять во имя Бога самого человека.
19 октября 1964 г., находясь на третьей сессии Собора, архиепископ Войтыла говорит по радио о достоинстве человеческой личности. Заметив, что среди официальных документов Собора нет специально посвященного этому вопросу, он объяснил это тем, что «отношение к человеческой личности глубоко отражено в самом учении Церкви». 20 октября 1965 г., во время работы четвертой сессии, Войтыла принимает участие в организованной Ватиканским радио дискуссии о религиозных свободах. Он напоминает, что свободу религиозного выбора еще в XV в. отстаивал ректор Краковской академии Павел Владкович, который на XVI Вселенском Соборе в Констанце резко выступил против пункта о насильственном крещении язычников.
Много писал Войтыла о Соборе и в «Тыгоднике повшехны». В марте 1964 г. он выступает в этом издании с анализом периодически вспыхивающей дискуссии о природе епископата и роли епископов в жизни Церкви. Спор шел о «коллегиальности» (то есть о том, как делится ответственность по управлению Церковью между коллегией епископов, являющихся преемниками дела апостолов, и наследующими Престол святого Петра папами). Архиепископ Краковский предлагает сместить акценты дискуссии: заняться не столько административной стороной проблемы, сколько теологической - как усилить роль епископской коллегии в решении задач укрепления и единства Церкви. Вопрос не в том, кто управляет, а в том, «как сделать так, чтобы собрание епископов ассоциировалось с единством Церкви, а не со все более заметными различиями в ее рядах».
В феврале 1965 г. появляется статья Войтылы «Собор и труд теологов». Основываясь на опыте своей совместной работы с консультантами над проектом «Gaudium et Spes» в ходе последней сессии, он доказывал неправильность взгляда на теологию как просто одну из форм «религиозных исследований». Истоки теологии в Богооткровении, а посему главная ее задача - донести открытые Богом тайны людям. Выполнить эту миссию теология может через диалог со всеми другими составляющими интеллектуальной жизни общества. С этой точки зрения Войтыла предлагал подходить и к отношению теологии с естественными науками. Как и сам Собор, писал он, теология должна сосредоточить внимание «на проблемах современного мира», и в первую очередь на кризисе гуманизма. Как сделать так, чтобы современные мужчины и женщины были одновременно «человеколюбивыми, прагматичными и свободными»? Вот в чем, на его взгляд, заключается главный вопрос, на который призваны ответить и теология, и епископы.
Два месяца спустя после публикации этой статьи архиепископ Краковский обращается с открытым письмом к редакторам и сотрудникам «Тыгодника повшехны», в котором суммирует свои выводы о значении Ватикана II, сделанные в ходе подготовки к его четвертой, завершающей сессии. Очень важно попытаться взглянуть не только на внешнюю, но и на внутреннюю сторону работы Собора. Извне этот форум зачастую выглядит, как некое политическое мероприятие, призванное выяснить, какая группа церковных деятелей будет играть ведущую роль в католической жизни в ближайшем будущем. Но, если пресса хочет донести до людей подлинную историю Ватикана II во всей ее полноте, таким поверхностным взглядом ограничиваться нельзя. Необходим еще и «взгляд изнутри».
При таком взгляде сразу же обнаружится «персонализм» Собора. Второй Ватиканский Собор, возможно, самый «личностный» из всех бывавших ранее. Упор в работе Собора на человеческую личность прослеживается и в «Dignitatis Humanae», и в «Gaudium et Spes». И это не «заигрывание» с современным миром, не уступка субъективизму или релятивизму. Истина и свобода имеют неразрывную внутреннюю связь, и признание религиозных свобод означает одновременно и призыв к усилению чувства ответственности людей. Полная свобода в поиске истины немыслима без внутреннего обязательства относиться к этому поиску серьезно. А почувствовав взаимосвязь свободы с долгом и истиной, человек подходит и к пониманию взаимосвязи между Творцом и его творением.
Безусловно, в деятельности Ватикана II присутствовал и политический аспект. На нем выступали, дискутировали и голосовали как на любом другом собрании, призванном выработать какие-то обязательные для многих решения. Но присутствовало и нечто другое, более глубокое, что не так заметно на первый взгляд. Отцы Собора постоянно общались между собой, и даже тот, кто ни разу не выступал официально, участвуя в этих разговорах, происходящих и в ауле, и вне ее, так или иначе оказывал влияние на выработку решений. Так что даже тщательный анализ выступлений и результатов голосования дает далеко не полное представление о реальном развитии Собора.
«То, что точки зрения отцов Собора порою весьма существенно расходятся, безусловно, важно», - писал далее архиепископ, но, чтобы понять суть происходящего, надо помнить о совершенно особой роли Церкви, о том, что она, по сути, не является политическим институтом. Организация работы епископов прежде всего призвана продемонстрировать «истинный плюрализм: уважение к взглядам и личному опыту каждого из присутствующих, признание права на их выражение и особую духовную жизнь, понимание, что каждый живет в своем собственном, отличном от других окружении и в условиях, воздействующих на его понимание проблем». Задача Собора в том и заключается, чтобы, преодолев эти различия, противоречия и оппозиционность, найти в многообразии нечто общее, единое для всех.
Нечто подобное, предположил Войтыла, можно, видимо, сказать и об имевшей место на Соборе дискуссии о «руководстве». Руководить, с точки зрения Церкви, означает служить. Поэтому вступление на любой церковный пост отнюдь не должно подразумевать приобретение каких-то привилегий или усиление личного влияния. Более того, когда в ходе этой дискуссии была затронута проблема полномочий «епископской коллегии», комментаторы вынуждены были сделать заключение, гласившее, что невозможно подойти к истине, пытаясь сгладить противоречия между Папой и епископами. Этих противоречий на самом деле не существует. Все дела Церкви в равной степени касаются и епископов, и Папы. Те, кто пытается разделить полномочия, видимо, находятся под влиянием модной на Западе теории «разделения властей». Но эта модель не является моделью пастырского духовного руководства.
В письме Войтылы к сотрудникам «Тыгодника повшехны» содержится и одно интересное предупреждение. Архиепископ мягко советует своим друзьям постараться раскрывать духовный смысл Собора глубже, чем это делают их западные коллеги-журналисты. Он подчеркивает: суммируя собственный опыт участия в Ватикане II, он все больше убеждается, что в своей первооснове это прежде всего религиозный опыт. Войтыла писал это сразу же после того, как прошел через все коллизии борьбы за принятие «Gaudium et Spes». Он лучше очень многих других был осведомлен о политических аспектах мероприятий, подобных Второму Ватиканскому Собору, и влиянии на ход их работы личных качеств участников. Тем более примечательно, что он продолжал настаивать, что его оценка произошедшего на Соборе, пусть она и покажется кому-то поверхностной, является верной: Дух Святой начал подготавливать свою Церковь к жизни в новых условиях третьего тысячелетия. Через понимание этого, а не через стремление разгадать какие-то интриги епископов и тайный смысл их догматических споров можно понять истинный смысл этого великого события.
ЗАЩИТА ОСНОВ
Даже такой заинтересованный и внимательный слушатель, как Кароль Войтыла, не мог часами неподвижно сидеть в ауле Собора, вникая в смысл бесконечной латинской риторики. Несколько десятилетий спустя Папа Иоанн Павел II чуть смущенно признался:
- Знаете, а ведь многие части будущих книг и несколько стихотворений я написал во время сессий Собора.
Пожалуй, именно по этим стихам лучше всего судить о его душевном состоянии и личных впечатлениях того времени. Не меньшую ценность представляют его философские размышления в ауле Собора, нашедшие впоследствии выражение в новом научном проекте - работе, озаглавленной «Osoba у czyn» [«Личность и действие»].
Сама идея, как он признался позже, первоначально была подсказана ему монсеньором Станиславом Чаротским, который, прочитав «Любовь и ответственность», сказал:
- После этого вам просто необходимо написать книгу непосредственно о человеке.
Эта фраза запомнилась. Правда, как считает сам Войтыла, книга «Личность и действие» получилась не совсем такой, как задумывалась изначально. Хотелось, писал позднее Папа Иоанн Павел II, попытаться детально разобраться во взаимосвязи ряда философских проблем, включая те, что были поставлены в аристотелево-томистской «философии бытия» и «философии сознания», которую он сам анализировал в диссертации о Шелере (другими словами - разработать взаимосвязи между истиной, заключенной в самой природе вещей, и нашим личным субъективным восприятием этой истины). Один из самых известных учеников Войтылы, отец Тадеуш Стышень, который читал третий вариант рукописи «Личности и действия», утверждает, что работа представляет собой попытку аргументировать замену постоянно стимулирующего философскую мысль декартовского постулата «Cogito ergo sum» [«Мыслю, следовательно, существую»] новой максимой: «Conosco ergo sum» [«Понимаю, следовательно, существую»]. Такой переход освобождает философию от пут бесконечного размышления о размышлении и помогает заняться тем, что действительно нуждается в осмыслении и осознании.
И все же лучше всего книгу Войтылы можно понять, если рассматривать ее сквозь призму Второго Ватиканского Собора как попытку автора дать наиболее полное, интеллектуально выверенное и вместе с тем общедоступное описание философской базы выработанного на Соборе учения о свободе и ее прямой связи с истиной. Как и в любом комплексном явлении, в Ватикане II можно выделить сразу несколько основных граней. Для теологов самыми важными являются две догматические конституции, в которых выражен обновленный взгляд на Церковь и Богооткровение. Для миллионов простых католиков, для которых Церковь - это прежде всего воскресные мессы, основным документом Собора, бесспорно, является «Догматическая конституция о Святой Литургии». Но если рассматривать Собор прежде всего как попытку ответа Церкви на кризис гуманизма, кризис столь серьезный, что не будет преувеличением считать его кризисом всей современной цивилизации, то самыми главными, несомненно, являются предложения отцов Собора миру, изложенные в «Декларации о религиозных свободах» и «Пастырской конституции о Церкви в современном мире». Именно это, по мнению Войтылы, и требует философского осмысления.
Собор во всеуслышание заявил, что люди, а точнее - человек как личность, имеют право на свободный религиозный выбор и это право человека неотделимо от добровольно взятого на себя обязательства стремиться к истине, и не просто стремиться, но искать истину в самом конечном ее выражении. Такая истина и была явлена Богом в его человеческом Самовоплощении. Войтыла считал крайне важным показать, что в бесконечном поиске человеком смысла жизни проявляется его исконное стремление к добру, а ищущий добро рано или поздно ощущает потребность понять, что же есть добро на самом деле. Таким образом, чем более свободен человек, тем сильнее его потребность узнать, что такое «добро» в самом объективном смысле этого понятия. А ответ на этот вопрос, по сути, аналогичен объекту его главного поиска, поскольку добро и есть истина.
«Gaudium et Spes» - «Пастырская конституция о Церкви в современном мире» - таким образом, показывает, что именно через глубинные богатства, заложенные в каждой личности, лежит путь к удовлетворению стремления человечества к свободе и одновременно к созданию цивилизации, основанной на справедливости и мире. Во время завершения работы над «Личностью и действием» Войтыла писал отцу Анри де Любаку:
Свободные моменты выпадают мне сейчас крайне редко, и, естественно, каждый из них я стараюсь посвятить той работе, которая ближе всего моему сердцу. Это поиск метафизического смысла и тайны личности. Мне кажется, что эта проблема лежит в основе всех современных споров. Беда нашего мира заключается именно в деградации, можно даже сказать в распылении, уникальных свойств, заложенных в каждом человеке. И корни этого зла следует искать скорее в метафизике, нежели в морали. С этой дезинтеграцией личности, стремление к которой является сутью атеистических теорий, мы обязаны бороться. И оружием в этой борьбе должна стать не бесплодная полемика, а обращение к самим этим глубинным тайнам человеческой души...
«Личность и действие» - это не дебаты с другими философами, придерживающимися иных взглядов. В книге практически отсутствуют обычные для научных работ сноски, цитаты из произведений и разбор взглядов других философов. Но это вовсе не означает, что труд легок для чтения. Скорее наоборот. Первую редакцию книги Войтыла дал прочитать одному из своих любимых учеников - отцу Стышеню. Вскоре они оба отправились в туристическую поездку в Татры. Там архиепископ и попросил своего молодого друга откровенно высказаться о книге. Ответ был не из приятных:
- Для первой редакции вполне приемлемо. Но было бы неплохо перевести кое-что с польского на польский, чтобы читатели типа меня могли полностью понять написанное.
Среди молодых священников одно время даже ходила шутка - первым испытанием, через которое предстоит пройти в Чистилище согрешившим при жизни служителям Церкви, отныне станет чтение «Личности и действия» от корки до корки. Такое восприятие, безусловно, имело под собой почву. Причин тому несколько. Сам стиль размышлений Войтылы - как бы возвращаться по кругу к одной и той же проблеме - довольно тяжел для восприятия при чтении. К тому же сказалось и то, что столь сложная и многогранная работа писалась из-за отсутствия времени практически урывками. Не ясно и то, подходит ли вообще форма научного труда для воплощения авторского замысла. Очень внимательный исследователь поэтических произведений и пьес Войтылы, Анна Каронь-Островская, например, утверждает, что ответ на последний вопрос может быть только отрицательным. Свою точку зрения она объясняет тем, что в глубинной природе окружающих нас вещей и явлений есть нечто, не подлежащее переложению на язык аналитических рассуждении.
«ЛИЧНОСТЬ И ДЕЙСТВИЕ»: ОСНОВАНИЕ СОЛИДАРНОСТИ
«Личность и действие», по сути, была попыткой Кароля Войтылы вывести свой интеллектуальный проект на новый уровень, создав методику философского осмысления человеческой личности, позволяющую читателям его работ быть одновременно и собеседниками автора. Хотя чтение книги требует серьезного уровня подготовки, в принципе она представляет собой приглашение к разговору. Войтыла рассказывает о своем понимании окружающего человека мира и спрашивает, совпадает ли его восприятие с личным опытом читателя.
Начинается работа с пространного и очень насыщенного введения, в котором Войтыла рассуждает о самой природе человеческого опыта. Затем он переходит к тому, как размышления о мире и о себе помогают человеку осознать себя личностью. Бесспорно, многое происходит по воле случая. Но опыт подсказывает: очень часто происходящее зависит от того, что я принимаю то или иное решение, а затем выполняю его. И чем глубже я понимаю это, тем яснее воспринимаю себя не как некую игрушку собственных страстей и эмоций, а как личность, самостоятельный субъект действия или, пользуясь термином классической философии, его «эффективную причину». Постепенно приходит понимание, что в жизни не так уж и многое происходит просто так. Я в большей мере объект, чем субъект действия. Я могу сделать так, что мой замысел осуществится. Ведь я по собственной воле принимаю решения, а затем сам, абсолютно добровольно их выполняю. Именно поэтому я и есть некто , а не нечто .
Доказав это, Войтыла переходит к более сложной категории - моральному действию, в котором человеческая личность преодолевает свою замкнутость. В основе осознания человеком своей индивидуальности, утверждает он, лежит ощущение свободы, которое мы получаем, совершая подлинно «человеческие поступки». Выбрать один образ действия (например, вернуть данные мне взаймы деньги), а не другой (придумать какой-нибудь предлог и не отдавать долг) меня заставляют не внешние обстоятельства (опасение суда) и не внутреннее неудобство (чувство вины). Я абсолютно свободно совершаю правильный поступок. Этим выбором я свободно связываю себя с тем, что считаю добром и правдой. Здесь, указывает Войтыла, очень хорошо видно, как личность расширяет свое индивидуальное бытие. Чувствуя себя свободным и подтверждая это добровольным выбором добра и правды, я выхожу за пределы собственного Я. Таким образом, в свободе сужается разрыв между тем, каков я есть, и тем, каким мне следует быть.
Согласно одному из современных толкований, свобода - это полная независимость от всех и вся. Я есть я, потому что я делаю только то, что хочу. Войтыла категорически не согласен с этой точкой зрения. Самоограничение, а не самоутверждение, считает он, является признаком истинной свободы человека. Но самоограничение - это не насилие над своей природой и не подавление ее, а обдуманное и свободное сравнение своих мыслей и поступков с тем, как должен вести себя человек, понимающий суть вещей и явлений. Эмпирики пытались найти «центр», исходную точку в понимании человека, в физических и химических законах, в соответствии с которыми развиваются происходящие в его теле процессы. Идеалисты-кантианцы видели ее в некоем отвлеченном духе, формирующем структуру человеческого сознания. Войтыла, с необычайной легкостью и изяществом анализируя аргументы тех и других, убедительно доказывает, что не в отвлеченном духе и не в законе развития и старения тела человека лежит центр формирования его личности, а в моральных поступках, через которые человек и осознает себя человеком. Ибо именно в моральных поступках разум, душа и тело проявляются как единое целое, и совершающий их человек осознает себя цельной личностью.
Человек живет не в одиночку, а совместно со множеством других людей. Поэтому далее в «Личности и действии» анализируется моральный поступок человека во взаимосвязи с действиями «всех прочих». Поступки окружающих, собственно, и формируют то нравственное пространство, в соприкосновении с которым человек осознает свою человеческую сущность, а его личность, преодолевая свою ограниченность, как бы растет и становится осязаемой. Здесь философская антропология вплотную приближается к вопросу, на который пытается дать ответ социальная этика. Как совершенно свободные личности могут и должны жить вместе? Нетрудно догадаться, что Войтыла не стал искать ответ ни в индивидуализме, ни в коллективизме. Радикальный индивидуализм был для него неприемлем уже потому, что именно во взаимодействии с другими, как говорилось выше, человеческая личность развивается и перерастает сама себя. Коллективизм же по своей сути ограничивает свободу личности, а тем самым и ее развитие. Войтыла предлагает поискать истину во взаимозависимости личного и общего блага.
Разрабатывая свою теорию «соучастия», Войтыла рассмотрел четыре типа «отношений» к жизни в обществе. Два из них - «конформизм» и «невмешательство» - вряд ли могут приблизить к по-настоящему гуманному обществу. «Конформизм» непродуктивен, поскольку в принципе означает отказ от свободы. «Прочие» Я настолько доминируют над моим собственным, что моя личность растворяется в них. «Невмешательство» способно завести в ловушку, из которой очень трудно выбраться: отделяя себя от «других», я рискую в конечном итоге перестать различать собственное Я , превратить его в иллюзию. Третий тип отношений с обществом - «оппозиция» (или «сопротивление») в этом плане более соответствует жизни в обществе, но только в том случае, если это сопротивление несправедливым обычаям или законам происходит ради высвобождения всего человеческого, что есть во всех его членах. Наконец «солидарность», когда персональные свободы используются каждым во имя блага общества, а общество оберегает и поддерживает каждого, помогая развиваться и совершенствоваться его личности. Этот тип отношений в наибольшей степени соответствует потребностям человека и общества, поскольку «позволяет человеку во всей полноте осознать свою личность через признание полноты личности всех других».
Когда Войтыла писал об этом в «Личности и действии», он еще не знал, что именно понятие «солидарность» превратится в один из лозунгов, под которым произойдет одна из самых драматических перемен в истории XX в.
КРИЗИС И ПРЕДЛОЖЕНИЯ
Профессиональные ученые не могут не чувствовать актуальности философского проекта Кароля Войтылы, хотя на то, чтобы оценить его во всей глубине, конечно же, потребуется время. На людей, пусть и не занимающихся философией профессионально, но ценящих умение мыслить неординарно и смело, наверняка произведет большое впечатление сама попытка как-то соединить образовавшийся еще в семнадцатом веке разрыв между миром, который мы хотели бы понять, и мыслительными процессами, направленными на постижение этой задачи. Сами по себе философские открытия, однако, никогда не были конечной целью Войтылы. Научная работа представлялась ему лишь частью его апостольского и пастырского служения. Поэтому, оставив профессиональные оценки его труда признанным философам, имеет смысл рассмотреть ее именно с такой точки зрения.
Первым достоинством данной работы тогда, бесспорно, будет то, что автору удалось показать ключевую роль «закона дарения» в жизни человека и человечества. Войтыла доказал, что искать то, что он позже назовет «преддверием надежды», следует не столько в будущем, сколько в том, что совершается с нами постоянно, - в драматической борьбе, в которой Я , какое оно есть, уступает Я , каким ему следует быть. Разрешается это извечное противоборство в самоотдаче. Объяснение Войтылой «закона дарения» способно увлечь любого, кто попытается вникнуть в его аргументы. Тот, кто внимательно изучит их, обязательно поймет связь закона с более всеобъемлющей концепцией добра, признав которую, уже не увлечешься менее значимыми составляющими «социальной конструкции», предлагаемыми в качестве основы другими теориями.
Вторая бесспорная удача Войтылы как пастыря, занявшегося интеллектуальной деятельностью, является следствием многогранности его характера и интересов. Ему удалось обобщить свой опыт литератора и драматурга в строгом философском анализе и показать подлинную «драматургию» жизни. Люди - не продукт неких случайных космических явлений, и их поступки - не результат биохимических реакций или взаимодействия внешних исторических событий. Так же как в пьесах главными являются положительные герои, так и в реальной жизни следующий моральным нормам человек способен стать главным действующим лицом, творцом обстоятельств, а не их объектом или жертвой.
Крайне важен и представленный Войтылой критический взгляд на утилитаризм, который все более проявляется в современной культуре в виде взаимоотношений людей, основанных на пользе, которую можно из них извлечь в финансовом, социальном, политическом плане или в плане удовлетворения сексуальных потребностей. Войтыла категорически отрицает такой подход, доказывая, что подлинно человеческие отношения могут быть построены только на основе правды и добра, что в стремлении к красоте таких отношений раскрывается желание человека быть человеком. Наконец, Войтыла доказывает, что принятие моральных истин, включая «закон дарения», не ограничивает нашу свободу и творческий потенциал. Наоборот, именно принятие истины делает нас свободными. Ведь только в этом случае наша свобода не будет растрачена впустую, а приведет нас к счастью.
Один из самых известных комментаторов данного философского проекта - итальянский философ Рокко Буттиглионе обращает внимание на «скрытые теологические тенденции», которые проявляются в персонализме Войтылы. Он пишет, что «Личность и действие» лишь по избранному методу анализа является философским трудом, по духу же это попытка развить христианское учение. Именно триединство Бога - «сообщество», каждый из членов которого, полностью отдавая себя другим, не теряет, а только усиливает свою индивидуальность, с наибольшей убедительностью подтверждает справедливость «закона дарения» и истинность взгляда на свободу как на свободу посвятить себя другим. Таким образом, философская деятельность Войтылы, как и все другое, чем он занимался в жизни, по сути, является одной из составляющих постоянного диалога с Богом, молитвенного обращения к Нему. И с годами «теологические тенденции» его философских работ будут раскрываться все в большей и большей степени.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
7 декабря 1964 г., за день до закрытия Второго Ватиканского Собора, «Dignitatis Humanae» и «Gaudium et Spes» были торжественно обнародованы, и это был один из самых счастливых моментов в жизни архиепископа Кароля Войтылы. В этот же день произошло еще одно очень значительное событие - Папа Павел VI и Святейший Патриарх Афинагор объявили об отмене взаимного анафематствования (отлучения от Церкви), произведенного Папой и Патриархом Константинопольским в XI в., то есть был сделан серьезный шаг к восстановлению единства западной и восточной ветвей христианства. Для Войтылы и других польских епископов завершение Собора запомнилось также тем, что именно в этот момент они направили историческое послание епископату Германии о прощении и примирении.
Польша в 1966 г. готовилась отметить тысячелетие принятия христианства, на празднование, посвященное этой дате, Примас Вышыньский планировал пригласить Папу, епископов и виднейших деятелей католической Церкви со всего мира. В последние недели работы Собора польские епископы подготовили пятьдесят шесть посланий с приглашением принять участие в торжествах к иерархам Церкви разных стран, большинство из которых тогда, естественно, находились в Риме. 18 ноября было составлено послание к церковным иерархам Германии, в подготовке текста которого Войтыла принимал самое непосредственное участие (о том, что такой документ готовится, он еще ранее сообщил немецким епископам). Главной темой послания было подробное изложение взгляда на сложнейшую и во многом трагическую историю взаимоотношений между Польшей и Германией. Польские епископы перечисляли многочисленные жертвы, которые понес польский народ в результате вторжений со стороны Германии, но вместе с тем признавали, что и поляки на протяжении веков причинили немало страданий немцам. Заканчивалось послание так: «Мы прощаем и просим прощения у вас».
Помимо оздоровления обстановки между иерархами двух национальных церквей перед празднованием тысячелетия принятия Польшей христианства, послание польских епископов преследовало и более узкую и конкретную цель. Предполагалось, что оно поможет урегулировать ситуацию с польскими епархиями, в которые вошли «вновь обретенные» Польшей после Второй мировой войны территории. Ватикан к тому времени не признал их переход под юрисдикцию польских иерархов, поскольку новые границы между Польшей и германскими государствами, с его точки зрения, еще не были до конца демаркированы. При этом дух послания позволяет расценивать его как великолепный образец подлинно христианского жеста и конкретного выражения внутреннего смысла Ватикана II. Ведь на нем было заявлено намерение Церкви выступить в качестве умиротворителя. А выполнить такую роль, не добившись прочного примирения в собственных рядах, попросту невозможно. Послание возвестило о желании польских епископов избавить мир от одной из давних проблем, постоянно порождавших враждебность между нациями, которые перешли в современный мир из глубины веков. Таким образом, оно было конкретным воплощением высказывания Папы Иоанна XXIII о «лекарстве прощения». Оно и было именно таким лекарством, способным залечить одну из самых глубоких ран Церкви.
Правительство Польши, естественно, имело несколько иную точку зрения на этот документ. Более того, власти решили использовать его в качестве того долгожданного «клина», который можно вбить между простыми поляками и Церковью. Полностью публиковать послание было запрещено. Но при этом в прессе была развернута беспрецедентная кампания против епископов под рубрикой «Мы не забыли и не забудем». Она возымела действие. Многие польские католики, даже относящиеся к режиму без особых симпатий, были шокированы самой мыслью о том, что после всех страданий, которые принесли им на протяжении истории немцы, можно попросить у них прощения. По возвращении из Рима архиепископ Войтыла почти сразу же собрал для обсуждения проблемы своих близких друзей, в том числе участников «Шродовиско», и многие из них весьма критически высказались о послании. А ведь разговор в узком кругу близких по духу людей совсем не то, что публичное обсуждение, да еще тогда, когда в число оппонентов входят государственные чиновники.
Развивая антиепископскую кампанию, власти инициировали «Открытое письмо рабочих Краковского химического комбината архиепископу Каролю Войтыле», которое было опубликовано 22 декабря 1965 г. в ежедневном издании «Краковская газета». Это был явный образец коммунистической пропаганды. Подписавшие его (естественно, не без настоятельной рекомендации властей) рабочие Солвайского завода заявляли, что «глубоко шокированы» переговорами архиепископа с немецким клиром и его стремлением «единолично решать вопросы, затрагивающие жизненные интересы всей нации». «Никто не давал польскому епископату право на выражение точки зрения от имени Польши по вопросам... которые являются компетенцией совсем других институтов», - подчеркивалось в письме. Единственным органом, «уполномоченным делать заявления от имени поляков, является правительство Польской Народной Республики». И, будто желая рассеять последние сомнения в своей идеологической подоплеке и в том, кто являлся его подлинным автором, письмо декларировало, что «разговоры о прощении просто немцев вообще не имеют смысла. Непосредственная вина за развязывание Второй мировой войны и бесчеловечный курс немецкого государства лежит не на них, а исключительно на германском империализме, фашизме, черты которых унаследовала Федеративная Республика Германия». В заключение «рабочие» заявляли о своем полном неприятии «недостойного гражданина поведения» архиепископа Войтылы, которое тем более непонятно «нам, что в годы нацистской оккупации он работал на нашем предприятии».
Верный своему принципу при любой возможности разъяснять людям христианскую точку зрения, архиепископ Войтыла в канун Рождества пишет ответ. Публиковать его власти запретили. Но, размноженный «самиздатом», он широко разошелся по стране.
Заметив, что он получил копию так называемого «письма рабочих» уже после того, как оно было опубликовано в «Краковской газете», архиепископ с большой теплотой вспоминает о тех временах, когда он работал в шахте Закжувека и на химическом заводе в Борек-Фаленцки. Эта работа была «лучшей школой жизни», позволившей приобрести «бесценный опыт» общения с людьми, и, возможно, лучшей подготовкой к исполнению нынешних обязанностей. Люди, имеющие такой опыт, вряд ли бы смогли написать опубликованное в прессе письмо и высказать в адрес архиепископа обвинения, подобные содержащимся в нем. «Внимательное его прочтение» дает основание предположить, что написавшие его просто не знакомы с тем, что они осуждают, - ни с посланием польских епископов, ни с ответом немецких церковных иерархов. Ведь любой прочитавший эти документы не мог бы не обратить внимания на три важнейших обстоятельства. Во-первых, на то, что оба послания полностью отвечают принципам христианской этики, изложенным в Евангелии. Во-вторых, тот ужас и жертвы, которые понес польский народ от рук немцев, не отрицаются. Наоборот, о них говорится довольно четко и однозначно. В ответном послании епископы Германии «признают эти обвинения во всей их тяжести и просят прощения за прегрешения немецкого народа прежде всего у Господа, а затем и у нас». Только в свете этого и следует рассматривать слова польских епископов о том, что мы прощаем и просим о прощении сами Это полностью соответствует букве и духу Евангелия. Ведь не может быть, чтобы во всей долгой истории столь сложных и напряженных отношений Польши и Германии мы были совершен но безгрешны. Разрядить напряженность может именно взаимное христианское прощение. Наконец, в-третьих, польские епископы самым непосредственным образом отстаивают позицию Польши в вопросе о «вновь обретенных территориях». И немецкие иерархи в ответном послании признают, что «нынешнее поколение поляков имеет основание считать эти земли своей родиной».
Заключение письма Войтылы пронизано духом христианского гуманизма, следовать которому он призывал во время работы в комиссии по подготовке Ватикана II, а затем настаивал на нем и который лег в основу его работы «Личность и действие»: «Мы работали рядом в годы оккупации. Нас многое объединяло тогда, и прежде всего - уважение к человеку как таковому, его убеждениям, индивидуальности и достоинству. Этому уважению я в значительной мере научился у рабочих завода «Солвай»; но именно этого уважения, которое я считаю фундаментом всех человеческих отношений, я, к сожалению, и не увидел в вашем письме...»
Следуя основанной им несколько лет назад традиции, полуночную рождественскую мессу архиепископ Кароль Войтыла отслужил под открытым небом в Новой Гуте, а утреннее богослужение провел в более интимной обстановке - в часовне архиепископской резиденции. Среди приглашенных в часовню преобладали его бывшие коллеги по работе на заводе «Солвай» и члены их семей. Еще одна примечательная месса в те рождественские праздники состоялась в краковском костеле Девы Марии на рыночной площади Старого города. Проповедь, произнесенная Войтылой по ее завершении, была полностью посвящена Второму Ватиканскому Собору, тому, что сам ход этого крупнейшего события явился подтверждением таинств, на которых зиждется современная история. В заключение, обращаясь к многочисленным прихожанам, он подчеркнул, что никто не в силах повернуть историю вспять и одно из доказательств тому - провал попыток властей превратить Новую Гуту в некую внецерковную территорию. Войтыла сообщил, что по дороге, соединяющей мемориалы святых Станислава и Петра, по которой он отправился в путь в 1962 г., на этот раз он вез камень, взятый по благословению Папы с могилы святого Петра. Этот камень ляжет в основание храма, который будет построен в Новой Гуте.
Таким образом, была обозначена новая линия противостояния с властями. Весьма интенсивная борьба за свободу вероисповедания будет вестись с переменным успехом еще на протяжении целых тринадцати лет. Но Польская Католическая Церковь уже имела в ней мощную опору - провозглашенный во всеуслышание Собором взгляд на свободу вероисповедания, как на одно из основных прав человека. На этом фронте, как и на многих других, Войтыла мог теперь пользоваться теми документами, которые во многом благодаря ему были освящены Собором и, соответственно, подлежали воплощению в жизнь.
Наследник святого Станислава
Бенефиции Собора в Кракове
8 марта 1964 - возведение Кароля Войтылы в сан архиепископа.
Май 1964 - Войтыла под псевдонимом публикует в «Знаке» эссе «Размышления об отцовстве».
7 мая 1965 - архиепископ учреждает в своей епархии ежегодный День страждущего.
1966 - празднование тысячелетия принятия Польшей христианства.
Апрель 1966 - в «Знаке» выходит поэма Войтылы «Пасхальные бдения», подписанная псевдонимом.
28 июня 1967 - Папа Павел VI производит Кароля Войтылу в кардиналы.
31 августа 1967 - коммунистические власти Польши закрывают «Театр восторга».
14 октября 1967 - кардинал Войтыла закладывает фундамент костела в Новой Гуте.
Февраль 1968 - краковская комиссия теологов выступает с меморандумом «Основная доктрина Церкви о принципах супружеской жизни».
Август - сентябрь 1969 - поездка кардинала Кароля Войтылы по Канаде и Соединенным Штатам Америки.
Осень 1969 - Войтыла основывает в архиепископстве Институт исследований семьи.
11 сентября - 28 октября 1969 - кардинал Войтыла принимает участие в работе международного епископского синода в Риме.
1970 - Войтыла пишет «Источники обновления» - развернутый обзор документов Второго Ватиканского Собора.
16-17 декабря 1970 - в Люблинском католическом университете проводится дискуссия о работе Войтылы «Личность и действие».
30 сентября - 6 ноября 1971 - Войтыла участвует в епископском синоде, посвященном проблеме исполнения пастырских обязанностей в свете стремления к справедливости в мире.
24 декабря 1971 - Кароль Войтыла служит первую после вступления в сан кардинала полуночную рождественскую мессу на поле в Местжейовице.
8 мая 1972 - открытие Краковского синода.
16 августа 1972 - кардинал Войтыла проводит службу в лагере движения «Оазис» на горе Блищ.
Февраль 1973 - Войтыла представляет Польскую Католическую Церковь на Международном евхаристическом конгрессе в Мельбурне (Австралия).
16 апреля 1974 - кардинал Войтыла бросает вызов коммунистическим властям Чехословакии, выступая на похоронах кардинала Стефана Трохты в Литомержице.
27 сентября - 26 октября 1974 - Войтыла назначен «информатором» Синода епископов, обсуждающего вопросы евангелизации.
Май 1975 - публикация в «Знаке» цикла стихов Войтылы «Размышления о смерти» под псевдонимом.
7-13 марта 1976 - кардинал Войтыла произносит проповеди на церемонии вхождения в Великий пост перед Папой Павлом VI и членами Римской Курии.
13 июля - 11 сентября 1976 - поездка Войтылы в США. Участие в Международном евхаристическом конгрессе в Филадельфии.
15 мая 1977 - кардинал Войтыла освящает костел в Новой Гуте.
30 сентября - 29 октября 1977 - Войтыла участвует в работе епископского синода, посвященного религиозному образованию.
25 мая 1978 - кардинал Войтыла выступает перед десятками тысяч паломников, собравшихся в Краков на ежегодную процессию Тела Христова, с речью, в которой отстаивает необходимость соблюдения в Польше основных прав человека.
8 марта 1964 г. в 9.45 главный ризничий Вавельского собора взял в руки серебряный ковчежец с мощами святого Станислава и торжественно проследовал через огромный неф этого величественного сооружения, направляясь к его западным вратам. Согласно обычаю на церковном дворе за этими вратами ожидал человек, готовящийся принять сан архиепископа. Кароль Юзеф Войтыла в соответствующем случаю торжественном облачении склонил голову, поцеловав ковчег со святыми останками своего предшественника - первого епископа Краковского, и пошел по ступенькам храма. Церемония возведения его в сан архиепископа началась. У церковных врат его встречали сверкающие золотом и драгоценными мехами средневековых одеяний представители высшего духовенства - члены Собрания святого Станислава. Один из каноников приветствовал вошедшего пышной речью, в которой кратко излагалась вся история Краковской епархии. По ее окончании настоятель вручил Войтыле ключи от собора. Вступающий в сан архиепископа пошел вперед, останавливаясь для совершения кратких молитв у гробницы святого Станислава, великого Черного креста Благословенной королевы Ядвиги и дарохранительницы. Это был тот же путь, который Кароль Войтыла проделал в этом соборе четверть века назад, незадолго перед тем, когда летчики «Люфтваффе» сбросили первые бомбы на историческую столицу Польши.
Подойдя к алтарю, будущий архиепископ опустился на переносной трон, и епархиальный канцлер торжественно вначале по-латыни, а затем по-польски зачитал папскую буллу о назначении Кароля Юзефа Войтылы правящим архиепископом Кракова. Архиепископ поднялся, поцеловал алтарь, и участвующие в церемонии епископы возвели его на кафедру - место старшего епископа в Вавельском соборе. К сидящему на троне главе епархии по очереди начали подходить для принесения присяги верности ее епископы, члены Собрания святого Станислава, священнослужители, преподаватели духовных учебных заведений, главы религиозных общин и, наконец, семинаристы. Вспоминают, что практически для каждого Войтыла сумел найти особые слова благодарности.
Затем сорокатрехлетний архиепископ, семьдесят шестой глава епархии от ее основания во времена правления королевской династии Пястов, обратился ко всем присутствующим с проповедью, в которой постарался раскрыть значение только что произошедшего для них и для него самого.
Он говорил о том, что в Вавельский собор невозможно входить без благородного трепета и благоговения. Ведь этот храм является мистическим хранилищем «исторического прошлого Польши», прошлого, без которого у народа нет будущего. Войтыла признался, что всякий раз, оказываясь здесь, он ощущал в себе зарождение чего-то нового и прекрасного. Это чувство, как он смиренно надеется, поможет ему соприкоснуться с самой великой и глубокой тайной - тайной, каковой является сам Господь. Архиепископ поведал собравшимся, что самым страстным его желанием является такое служение миру, которое хоть отдаленно напоминало бы то великое служение, которое явил своим явлением в мир Единосущный Сын Божий.
Кароль Войтыла сказал, что считает себя прежде всего сыном Церкви, «выносившей и взрастившей его, как мать вынашивает и взращивает сына». Но, оставаясь любящим и преданным сыном Церкви, в этот день, будучи возведен в сан архиепископа, он вошел и в число ее отцов. «Петр устами Папы Павла VI сказал мне: «Окормляй паству мою...» В этих словах заключены огромная сила и руководство к действию. Ведь и сам Христос сказал апостолу Петру, а через него и всем его наследникам, вплоть до Папы Павла VI то же: «Паси агнцев Моих» (Ин.21.15). Таким образом, возлюбленные мои, я с трепетом стою на пороге принятия того великого звания, которое заключено в понятии «пастырь Божий». И уверенность придает мне только то, что я по праву стою здесь, что я взошел на этот путь через дверь, приоткрытую пастырям самим Христом через святого Петра...»
Цель своего служения главой одной из поместных церквей Войтыла видел прежде всего в объединении созидательных усилий всех ее членов. «Быть пастырем, как мне кажется, может только тот, кто знает, что ждет от него его паства, умеет принять то, что может дать каждый из ее членов, и объединить эти дары в нечто целое, направленное на всеобщее благо...»
Каждое действие епископа, направленное на координацию и объединение верующих его епархии, можно расценивать по главному критерию - свидетельствует ли оно о гуманной сути личности человека, его отношений с Богом и его данном свыше достоинстве, то есть о том, что проявилось в явлении Иисуса Христа. Те, кто в 1964 г. считал, что правит Польшей, разрабатывали пятилетние планы. Архиепископ Краковский не нуждался в столь подробных схемах действия. Он собирался заняться «простыми и исконно свойственными» человеку вещами. Ведь человеку исконно присуще то, что дал ему Господь. Эти дары хранятся в глубине души каждого, а потому воспринимаются просто и естественно и не требуют особых программ. Все, что нам нужно, «это проявить чуть-чуть больше рвения и готовности в следовании изначально данной нам Господом программе и ее интерпретации для конкретных потребностей современности...» Второй Ватиканский Собор начал этот процесс обновления, но «для большинства из нас его постановления остаются обычными документами, периодически принимаемыми иерархами Церкви. Поэтому я вижу одной из основных своих задач на ближайшее время доведение истинного значения Собора до каждого прихожанина нашей епархии, чтобы мы все вместе могли заняться воплощением решений Собора в жизнь...»
Еще раз подчеркнув, что единственной «программой», которой он руководствовался и собирается руководствоваться впредь, является Святое Евангелие, архиепископ удалился в ризницу, чтобы переодеться для мессы. Когда он вновь предстал перед присутствующими в соборе, на нем была расшитая золотом риза - дар супруги короля Стефана Батория королевы Анны Ягелло главе Краковского архиепископства. Первым обладателем митры, которая украсила голову нового архиепископа, был его предшественник Анджей Липский, занимавший этот пост в XVII в. Утверждение штата епархиальных епископов произошло во времена правления Яна Собеского. Потир предстоящей мессы был изготовлен в годы правления династии Ягеллонов. И одеяние епископов, и весь строй церемонии, бесспорно, являлись неким посланием из прошлого к современным людям. Причем посланием, суть которого мог уловить каждый: все вы, созерцающие этот древний обряд епископского посвящения и участвующие в нем, являетесь наследниками великих традиций. В этих традициях - правда о вашем прошлом. Эти традиции могут послужить лучшим инструментом для построения достойного вас будущего, общества свободных мужчин и женщин, получивших в крещении высшую свободу, которую не в силах отобрать никто и никогда, - свободу детей Божиих.
НЕОЖИДАННЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
Социологи, занимающиеся процессами, происходящими в структурах власти, с полным правом могли считать произошедшее блестящим подтверждением принципа непредсказуемости результатов. Некоторые эксцентричные теологи видели в этом доказательство того, что Дух Святой, помимо всего прочего, обладает и чувством юмора. Ясно одно - назначению Кароля Войтылы на пост главы Краковской епархии в значительной степени способствовали именно те люди, которые вскоре очень сильно пожалели об этом.
Архиепископ Евгениуш Бажак умер 15 июня 1962 г. Решение о возведении Войтылы в сан архиепископа было подписано Папой Павлом VI 30 декабря 1963 г., а обнародовано 19 января 1964 г. То, что краковский архиепископский престол целых восемнадцать месяцев оставался вакантным, явилось результатом еще одного тупика в отношениях с правительством Польши, а произошло это из-за соглашения, заключенного Примасом Вышыньским. По достигнутой в 1956 г. договоренности с властями Примас должен был сообщать имя избранного Святым Престолом (естественно, с учетом мнения самого Вышыньского) кандидата в епископы в соответствующие государственные органы. В течение трех месяцев со дня такого сообщения правительство могло наложить вето на решение об избрании. Если этого не происходило, Примас имел право публично объявить имя нового епископа или архиепископа. Официально лицом, занимающимся в правительстве подобными делами, считался сам премьер-министр, но на практике решение зависело от Зенона Клишко, второго человека в Коммунистической партии. Клишко занимал пост маршала (спикера) Сейма - полностью зависящего от коммунистов Парламента Польши. Что еще более важно, он был главой идеологического аппарата партии и отвечал за защиту коммунистической идеи от чуждых влияний.
Поздней осенью 1963 г. к заместителю редактора «Тыгодника повшехны» отцу Анджею Бардецкому зашел непростой посетитель - глава допущенной в Сейм католической мини-фракции из пяти человек профессор Станислав Стомма. После короткого обмена приветствиями профессор прямо сказал, что хочет поговорить, но предпочел бы сделать это, прогуливаясь по Посадкам - бульвару, окружающему краковский Старый город, где можно было не опасаться полицейских «жучков», которые скорее всего имелись в кабинетах редакции. Отец Бардецкий согласился, и, как только они вышли, Стомма сообщил о разговоре, который недавно состоялся у него с самим Зеноном Клишко. Речь шла о тупике, в который зашел поиск кандидата на пост главы Краковского архиепископата. Клишко, никогда не упускавший возможности продемонстрировать свою значимость, не скрывал, что именно он «зарубил» за прошедшие полтора года семь предложенных кандидатов и был весьма горд этим. Но главное прозвучало позже. «Я жду Войтылу, - неожиданно заявил Клишко, - и пока не получу его, на любое другое предложение будет налагаться вето». Стомма, по его словам, поблагодарил партийного идеолога за оказанное доверие, с трудом сдерживая смех. Войтыла был именно тем кандидатом, который более чем устраивал его самого, членов его католической группы в Сейме и священников, подобных отцу Бардецкому.
Но почему Клишко и, как понимал Стомма, члены Политбюро Польской коммунистической партии сделали ставку на Войтылу? Как могли эти искушенные в политике люди так ошибиться в оценке молодого епископа?
Возможно, именно возраст сыграл решающую роль. Седовласым старцам из коммунистического руководства сорокадвухлетний человек казался почти мальчиком с не сформировавшимися взглядами, а потому вполне пригодным для разного рода манипуляций. К тому же они считали Войтылу человеком, практически не интересующимся политикой, естественно, в том плане, как политику понимали они сами. Он и в самом деле представлялся многим неким интеллектуалом, мыслящим довольно абстрактными философскими понятиями и не очень приспособленным к практической жизни. Такой вполне мог удовлетвориться расплывчатыми заверениями со стороны властей. Подобная комбинация личных качеств и возраста вполне могла натолкнуть Клишко и его товарищей на мысль о возможности использовать Кароля Войтылу в качестве очень подходящей фигуры в игре, направленной на достижение их стратегической цели: расколоть иерархию Польской Католической Церкви, оттеснить от реального руководства ею Примаса и тем самым ослабить религиозное влияние на массы.
В то же время сейчас, спустя тридцать пять лет, кажется невероятным, что столь искушенные партийные товарищи могли пройти мимо очевидных фактов, опровергавших точку зрения на Войтылу как на потенциально послушного исполнителя планов властей. Их к тому времени было более чем достаточно. Кароль Войтыла демонстрировал явную способность увлекать религиозными идеями молодежь. Общеизвестны были его связи в «Театре восторга», вокруг которого объединялось немало довольно подозрительных для режима личностей. Более того, Войтыла во время попытки конфисковать в 1962 г. у архиепископата здание Краковской семинарии, доказал умение добиваться своего в переговорах с представителями властей. Через год, когда городская администрация попыталась отобрать одно крыло краковской Силезской семинарии, он действовал еще жестче. Епископ заявил, что в случае изгнания семинаристов из принадлежащего им здания он будет стоять вместе с ними на улице, и выселение не состоялось. А его ночные рождественские мессы в Новой Гуте? Разве они не доказывали, что Войтыла не из тех, кто безропотно подчиняется внешним обстоятельствам? Вряд ли могли партийные идеологи не обратить внимание на его произнесенную там в январе 1963 г. проповедь о «внутренней свободе человека». Ведь она, по сути дела, открыла серию мероприятий в честь не слишком приятной для властей даты - столетней годовщины восстания поляков против царской России. И Войтыла на этом не остановился. Через пять месяцев он, открыв мемориал участникам этого восстания Калиновскому и Хмеловскому в Вавельском соборе, фактически провозгласил их святыми. При этом, обращаясь к присутствующим, он заявил, что, несмотря ни на какие трудности, эти люди смогли «прорваться из подполья к свободе». Одно это должно было бы послужить предупреждающим сигналом для коммунистов.
Когда задумываешься над тем, почему ни эта церемония, ни многие другие факты культурного сопротивления Войтылы не насторожили Зенона Клишко и его товарищей, невольно приходишь к выводу, что они оказались пленниками своей же собственной идеологии и пропаганды. «Культурное сопротивление» не представлялось им опасным. Ведь жаргон ортодоксальных марксистов трактует мыслительную деятельность как «надстройку», нечто эфемерное и преходящее, а следовательно, не имеющее реальной силы93. С этой точки зрения вполне можно позволить по-юношески горячему капитулярному викарию произнести проповедь о «сверхъестественной ответственности епископа за народ Божий», которая проявилась в служении святого Станислава, с готовностью пожертвовавшего жизнью за паству свою. Можно закрыть глаза и на то, что Войтыла призывает студентов почаще задумываться о своем жизненном предназначении и регулярно являться на исповедь. Все это - тот же «опиум для народа», только предназначенный для слишком ретивых представителей краковской интеллигенции. А раз так, то почему бы не позволить именно этому молодому священнику делать все, что он делает сейчас, и на посту правящего архиепископа Краковского архиепископата. По меньшей мере это поможет безболезненно для власти «спускать пар». Кроме того, имеется вполне реальная надежда на то, что удастся подтолкнуть этого «наивного юношу» на участие в борьбе между отдельными группами польских епископов. Вступив в нее, он наверняка запутается, что даст возможность коммунистам использовать его в маневрах, направленных на ослабление позиций Примаса Вышыньского.
А что думал о Войтыле сам Вышыньский? Считал ли и он молодого епископа несобранным, увлеченным абстрактными идеями интеллектуалом, который мог стать объектом манипуляции для коммунистов? То, что Войтыла стал восьмым (по некоторым данным, седьмым) кандидатом, предложенным Вышыньским на пост главы Краковского архиепископата, позволяет предположить что Примас считал его слишком молодым и не имеющим достаточного опыта для исполнения таких обязанностей. Каких-либо противоречий между Вышыньским и Войтылой за несколько лет, прошедших со дня возведения последнего в сан епископа, не наблюдалось. Но капитулярный викарий был известен своей поддержкой «Тыгодника повшехны», а у Примаса были определенные проблемы со слишком независимо мыслящей редакцией этого издания. Вряд ли симпатии Вышыньского могла повысить и активная реформаторская деятельность Войтылы на Втором Ватиканском Соборе. Дело не в самих реформах. К ним Примас относился в принципе положительно. Но при этом кардинал считал, что западные реформаторы совершенно не понимают ситуацию, сложившуюся в Польше, и их усилия поэтому особой пользы Польской Церкви принести не могут. Все это, конечно, предположения. Но то, что Вышыньский практически не знал Войтылу, можно считать достоверным фактом. Когда Примаса вскоре после церемонии возведения Войтылы в сан архиепископа попросили рассказать о новом главе Краковской епархии, тот задумался, а потом произнес всего одну фразу:
- Он - поэт.
Как бы там ни было, в декабре 1963 г. профессор Стомма вновь появился в офисе «Тыгодника повшехны» и пригласил отца Бардецкого прогуляться с ним по краковским Посадкам. Там он рассказал, что Зенон Клишко только что сообщил о получении от Примаса представления о назначении на пост архиепископа Краковского Кароля Войтылы. Стомма и Бардецкий были довольны. Радовались в тот момент, судя по всему, также и Зенон Клишко, и его соратники по партии.
Аббат расположенного неподалеку от Кракова Камалдолесского монастыря отец Петр Ростворовский, который в то время отбывал наказание в гданьской тюрьме за помощь в незаконном переходе границы гражданам Чехословакии, рассказал весьма примечательный случай. Новость о назначении Кароля Войтылы сообщил ему представитель тюремной администрации. Радость, звучавшая в его голосе, не оставляла сомнений в том, что товарищам коммунистам известие пришлось по душе.
- Очень хорошая новость, - повторил он несколько раз аббату.
Однако уже через четыре месяца тот же тюремщик, встретившись с аббатом, резко изменил свою точку зрения.
- Войтыла надул нас! - кричал этот верный слуга режима. Видимо, можно согласиться с выводом отца Бардецкого, который расценил происшедшее с Войтылой как еще одно доказательство способности Святого Духа направлять мысли человеческие в нужное русло и осуществлять свою волю через смертных незаметно для них самих.
«МОЙ ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ КРАКОВ»
Кароль Войтыла прожил в Кракове ровно сорок лет, из которых четыре года был викарным епископом, два - фактическим главой епархии и четырнадцать лет - правящим архиепископом.
Он, бесспорно, был польским интеллигентом, а Краков является общепризнанным интеллектуальным центром и культурной столицей Польши. Войтыла - патриот своей страны, и город, где он жил, был своего рода хранилищем истории его народа. История борьбы поляков за свою свободу жила в величественных соборах, ее можно было изучать по старинным дворцам, учебным заведениям, костелам и даже обычным домам, возле которых молодой священник проходил ежедневно. Он был писателем, а Краков - колыбель польского книгоиздательства, город, в котором была напечатана самая первая книга на польском языке. В общем, Краков был его городом. И по восприятию мира, и по убеждениям Войтыла был истинным краковчанином. А это, помимо всего остального, означает и то, что он был европейцем живущим в самом сердце Европы.
Его становление как священника, а затем и епископа проходило в городе, явившем миру великие образцы церковного служения. В Кракове жил святой Станислав - недосягаемый пример для подражания всем наследовавшим ему епископам. Здесь в XVI в. Петр Скарга читал свои знаменитые проповеди, призывая к обновлению нации через духовное возрождение. Здесь же в 1863 г. сражались повстанцы Дунаевского и Пузины, ставшие впоследствии епископами и кардиналами. Краков был городом брата Альберта и созданных им общин готовых на полное самопожертвование людей, городом загадочной сестры Фаустины Ковальской, чьи боговдохновенные пророчества поражают до сих пор. В Краковской епархии служил «непокоренный князь» Адам Стефан Сапега, из нее шагнул в бессмертие, добровольно приняв голодную смерть в бараке Освенцима, отец Максимилиан Кольбе. Незримое присутствие этих великих людей почти физически ощущалось в Кракове. Живя здесь, Кароль Войтыла особенно ясно чувствовал взаимосвязь святых деяний тех, кто служил его землякам в прошлом, и интеллектуальной жизнью настоящих католиков, живущих сегодня.
Человек, которому в шестидесятые суждено было стать архиепископом Краковским, выразил свои чувства в пастырском послании верующим жителям епархии в канун Великого поста 1964 г. (Как и все другие пастырские послания того времени, официально издать этот документ не удалось. Его перепечатывали с копии на копию монахини, вкладывавшие в обыкновенные пишущие машинки по шесть листов через копирку. Распространялось послание из рук в руки по приходам. Даже просто воспользоваться услугами почты было рискованно.)
Быть архиепископом Краковским, писал Войтыла, означает прежде всего «огромную ответственность» не только перед современниками, но и перед «вечной памятью великих людей», живших в епархии до нас. И преодолеть страх перед такой огромной ответственностью возможно только с помощью «абсолютной веры в милосердие Господа нашего Иисуса Христа и его Пресвятой Матери», искренней надежды на людей, которым собрался служить. Жизнь человека не бессмысленна, ибо есть Господь, «который хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины» (1 Тим. 2.4). В этой евангельской строке - и одно из основных понятий, на которых строится Церковь, и цель ее служения. Церковь призвана помочь людям осознать свое великое назначение и стать достойными его. И Кароль Войтыла, как их епископ, призванный заниматься решением этой задачи «во имя всеобщего блага», убежден, что не сможет справиться, если каждый «не возьмет на себя часть той ответственности, которая возложена на всех нас самим Богом».
Кароль Войтыла, в 1967 г., когда ему было всего сорок семь лет, возведенный Папой Павлом VI в кардиналы, отличался от других церковных иерархов не только возрастом. Он был первым за всю тысячелетнюю историю Краковской епархии епископом, не принадлежащим к высшему сословию. Однако это не помешало ему стать одним из лучших правящих архиепископов своего времени.
ПРИОРИТЕТЫ
Все, кому довелось работать с кардиналом Войтылой, отмечают его весьма своеобразный и при этом эффективный подход к проблемам и их решению. Каждый раз он призывал задуматься прежде всего над двумя вопросами. Первый: какая из открытых людям истин веры может помочь понять суть данной проблемы? После того как ответ на этот вопрос был получен, ставился второй: кого мы должны убедить (или просветить), чтобы он нам помог? Войтыла понимал, что является руководителем очень крупной организации, причем организации уникальной, отличающейся от любой другой. Он был не просто руководителем, а церковным руководителем, а это значит, что и действовать он мог исключительно как руководитель Церкви, а не другого, пусть в чем-то и схожего, социального института.
Понимание этого отражалось в манере его руководства и принятия ежедневных решений. После утренней мессы и завтрака архиепископ удалялся в свою часовню, и все знали, что беспокоить его там нельзя. Оставшись один, он проводил два часа, работая за маленьким столом, стоящим всего в нескольких ярдах от того места, где кардинал Сапега рукоположил его в священники Он читал, писал и думал перед дарохранительницей, стоящей небольшом углублении алтаря. Говорят, что теологи делятся и тех, кто занимается своей наукой, сидя в кабинетах, и тех, кт познает ее истины, стоя на коленях. Нечто подобное можно сказать о епископах и руководителях епархий. Кароль Войтыла, бесспорно, относился к тем, кто управлял епархией (равно как занимался философией и теологией) «на коленях». Даже свою кабинетную работу он старался построить так, чтобы ощущать присутствие Господа.
Перед принятием наиболее сложных решений архиепископ Краковский обычно приходил к Кальварье Зебжидовской. Часто видели, как он прогуливается там, молитвенно перебирая четки и размышляя о делах епархии. По пятницам Кароль Войтыла, как правило, покидал архиепископскую резиденцию, в которой находился его рабочий кабинет, и шел пешком по улице Францишканьской к знаменитой францисканской базилике - месту, где перед женитьбой на королеве Ядвиге принял крещение Владислав Ягеллон. Пройдя под витражом, созданным его другом драматургом Станиславом Виспианьским, он входил в боковую часовню и молился перед четырнадцатью крестами.
В стиле и методах руководства епархией Кароля Войтылы, бесспорно, ощущалось влияние князя-кардинала Адама Сапеги. Золотой нагрудный крест Войтыла постоянно носил на простой черной сутане. Каждый, кто приходил в большой кабинет архи епископа Краковского, не мог не обратить внимания на фотографии Сапеги. Однако многое из того, чему Войтыла научился у своего предшественника, требовалось приспособить к новым условиям. За двенадцать лет, прошедших со дня кончины князя-кардинала, епархия изменилась; количество верующих католиков в ней достигло весьма внушительных размеров: полтора миллиона. Помимо обычных прихожан, в это число входили 1520 священнослужителей (771 непосредственно приписанный к епархии и 749 орденских пастырей), 1500 братьев (не имеющих священного сана членов католических орденов) и 191 учащийся духовной семинарии. На протяжении всех четырнадцати лет пребывания на посту руководителя столь многочисленной общины Кароль Войтыла следовал семи главным принципам, в которых, бесспорно, отразилось его понимание Церкви и ее назначения.
СВОБОДА ВЕРОИСПОВЕДАНИЯ
Благодаря демографической ситуации и, в не меньшей степени мудрому руководству кардинала Вышыньского польские католики пользовались гораздо большей свободой в отправлении религиозных обрядов, чем их единоверцы в соседних Литве, Чехословакии или Украине, на которых то и дело обрушивались репрессии властей. Но граждане свободного мира вряд ли бы согласились, что в Польше соблюдается право на свободу вероисповедания. Польским иерархам удалось достичь с коммунистическими властями негласного соглашения о невмешательстве. Но до того, чтобы отвечать критериям религиозных свобод, сформулированным Вторым Ватиканским Собором, Польше было весьма и весьма далеко.
История Краковского архиепископата накладывала на ее епископа особую ответственность. Быть продолжателем дела святого Станислава означало следовать древним традициям, согласно которым епископ являлся defensor populi (защитником народа) и defensor civitatis (защитником города) в самом непосредственном понимании этих словосочетаний. То, что кардиналу Сапеге удавалось справляться с этой ролью во время нацистской оккупации и в первые годы коммунистического правления, было просто чудом. Но так было. И теперь настал черед Кароля Войтылы защищать город и его жителей. Бороться пришлось не столько с прямыми репрессиями (хотя и с ними приходилось периодически сталкиваться), сколько с возведенным в ранг государственной политики желанием оторвать польский народ от христианской культуры, которая, собственно, и являлась до сих пор питательной средой его развития. Во время епископского служения Войтылы эта борьба велась прежде всего вокруг двух конкретных пунктов: строительства церковных зданий и публичного распространения католического учения. Рост числа католиков символизировали ежегодные процессии Тела Христова, которые тоже приходилось отстаивать.
С 1962 (когда Войтыла стал капитулярным викарием) по 1978 г., в Краковской епархии было создано одиннадцать новых приходов и десять «пастырских центров» (неких промежуточных инстанций между созданием общины верующих и регистрацией ее как церковного прихода). И бороться пришлось буквально за образование каждого.
Согласно действующим законам приход не мог быть официально зарегистрирован, а церковное здание построено без специального разрешения властей. Имелось и препятствие, вытекающее из религиозных канонов, - приход мог создаваться только при действующей церкви. Таким образом, затягивая с выдачей разрешений на строительство культовых зданий, государственные органы достаточно эффективно тормозили процесс образования новых католических приходов, а следовательно, и расширения влияния Церкви в целом. Войтыла выработал довольно изощренную, но весьма эффективную стратегию, позволяющую преодолевать сопротивление властей и обходить канонические запреты. В среднем во время епископства Войтылы ежегодно подавалось около тридцати заявлений о разрешении строительства культовых зданий. Было негласно решено, что, если такое заявление не рассматривалось, на следующий год его подавали снова. В результате количество подобных заявлений увеличилось до пугающих бюрократию размеров. А епископу это давало возможность выдвигать не «крамольное» требование открыть новую церковь, а вполне невинное - удовлетворить указанную в заявлении просьбу или дать официальный отказ. Стратегическая линия подкреплялась тактикой «свершившегося факта», на который государственный орган просто не мог никак не прореагировать. Церковные каноны не запрещали священникам посещать верующих, так же как и верующим молиться вне церкви. Этим и воспользовались прихожане епархии. Незаметно, но настойчиво - из двери в дверь, из дома в дом - осуществлялась евангелизация того или иного населенного пункта. А когда община де-факто уже существовала, правительственным чиновникам говорили: «Посмотрите, приход уже практически существует, но людям негде молиться. Для них необходимо построить храм».
Одной из самых примечательных страниц этой борьбы, бесспорно, является история строительства церкви в Новой Гуте - поселке в пригороде Кракова. Построен он был уже при коммунистическом правительстве, а потому, естественно, культовых зданий в нем не предусматривалось. Поселок, который правильнее назвать небольшим городком, представлял собой скопище огромных жилых домов - в некоторых из них было по 450 квартир. Причем планировка их была такова, что навестить соседа, живущего за стеной, в трех-четырехквартирном модуле, из которых состояли здания, было не просто. Для этого надо было спуститься по лестнице или на лифте на первый этаж, выйти из здания, войти в другой подъезд, а затем на лифте, если он работал, а чаще пешком вновь подниматься вверх, до того этажа, где проживал нужный вам человек. Недаром эти квартиры полушутя называли «ящиками для хранения человеческих чувств». Здесь действительно было сделано все, чтобы чувства эти хранились отдельно друг от друга. Церковь как место, где люди могли бы собраться вместе без надзора властей, в таком новом коммунистическом городе была ни к чему.
Борьба за строительство храма приобрела здесь, таким образом, символический смысл борьбы за души жителей Новой Гуты. Костел был возведен в одном из районов поселка - Бенчице, на том самом поле, на котором с 1959 г. Войтыла регулярно служил ночные рождественские мессы. На то, чтобы добиться разрешения на строительство «культового здания современной архитектуры» (архитектор хотел, чтобы оно напоминало «ковчег», в котором королева Польши Мария спасала своих подданных), ушли годы. Но 13 октября 1967 г. оно все-таки было дано. А уже на следующий день, 14 октября, кардинал Кароль Войтыла возглавил церемонию закладки фундамента, лично начав долбить киркой грунт под траншею для его первой секции. Именно в эту траншею был затем уложен камень с гробницы святого Петра, врученный Войтыле Папой Павлом VI. Над возведением костела в течение десяти лет добровольно трудились польские рабочие и граждане целого ряда других европейских стран. Для украшения ее фасада на польском побережье было собрано два миллиона отполированных морем камней. Величественную фигуру Христа для внутреннего убранства храма отлили рабочие сталелитейного завода Новой Гуты, носившего, между прочим, имя Ленина. Дарохранительницу, выполненную как модель Солнечной системы, подарили верующим Новой Гуты их австрийские единоверцы из епархии Санкт-Пёлтен. Один из камней этого великолепного сосуда был доставлен с Луны и вручен американскими астронавтами Павлу VI. Колокола для храма прислали голландцы. Костел был освящен кардиналом Каролем Войтылой 15 мая 1977 г. На церемонию освящения, символизирующую начало новой страницы истории рабочего поселка, приехали паломники из Австрии, Чехословакии, Венгрии, Югославии, Германии, Голландии, Португалии, Италии, Канады, Соединенных Штатов, Англии, Финляндии и Франции.
- Отныне это не город, где живут люди, которые предоставлены самим себе, с которыми могут делать все что угодно, - подчеркнул в произнесенной на церемонии освящения нового храма речи кардинал. - Теперь здесь живут не просто члены общества, подчиняющегося законам производства и потребления. Отныне это город детей Божиих... Храм был необходим уже для того, чтобы показать это им самим и подчеркнуть это перед всеми другими...
Строительство костела стало самым известным фактом борьбы за Новую Гуту. Однако еще более жесткую форму борьба приняла в другом районе этого рабочего городка - Местжейовице.
В 1970 г., как вспоминает Иоанн Павел II, к нему на прием пришел отец Юзеф Кужея и практически с порога решительно заявил: «Нам в Местжейовице нужна церковь. И я готов ее построить, если даже меня засадят за это в тюрьму». Кардинал Войтыла дал согласие, и отец Кужея начал работать. Те, кто помогал ему в этом, утверждают, что отца Кужею трудно было назвать великолепным проповедником. Говорил он не очень гладко, да и пел плохо. Но зато этот крупный тридцатилетний мужчина с открытым отзывчивым сердцем был из тех, к кому всегда подсознательно тянутся люди. Он купил свободный участок земли в Местжейовице и построил на нем маленький домик, больше напоминавший сарай для хранения садовых инструментов, чем церковь. Но священник соорудил в этом домике алтарь и начал ходить из дома в дом, беседуя с соседями и приглашая их стать членами новой общины. К тому времени борьба за создание Арочной церкви была практически выиграна, и линия противостояния Церкви и властей в Новой Гуте переместилась в Местжейовице. Туда, чтобы поддержать усилия отца Кужеи, кардинал Войтыла перенес свои рождественские мессы в чистом поле. В канун Рождества 1971 г. он произносит проповедь, лейтмотивом которой стали слова из Евангелия от Луки: «...не было им места в гостинице». (Лк. 2.7.) Перед тысячами людей, собравшихся на рождественскую мессу, глава епархии произнес горячую речь в защиту отца Кужеи.
- Священник, который окормляет паству свою под открытым небом, не имея ничего, кроме вашей добровольной поддержки и солидарности, не может преследовать какую-то личную цель или выгоду. Чего же он хочет? Прежде всего, конечно, проповедовать Евангелие, доносить до людей правду Господа нашего. Но ведь это именно те истины, которые должны находить отзыв в душе каждого человека. Можно сказать, что, проповедуя истины, доставшиеся нам от Господа, он призывает людей следовать основополагающим правилам морали. Разве это не нужно жителям Новой Гуты? Неужели кто-то всерьез думает, что живущим в новом городе можно обойтись без морали?.. И разве желание побудить людей жить по-человечески не совпадает с интересами народа, а следовательно, и государства? А раз так, то такого священнослужителя нельзя наказывать. Наоборот, он заслуживает всяческого поощрения.
Однако представители государственной власти, как вскоре выяснилось, придерживались диаметрально противоположной точки зрения. Сотрудники польских спецслужб ни на минуту не оставляли без внимания активного священника. Польская служба безопасности - «Sluzba Bezpieczenstwa» устраивала провокации на улицах, в доме, где жил отец Кужея, в его деревянной часовне. Измученный постоянными неприятностями, отец Юзеф умер в тридцать девять лет 15 августа 1976 г., на следующий день после того, как польские католики отметили тридцать четвертую годовщину кончины от голодной смерти в бункере Освенцима Максимилиана Кольбе. Церковь, которую начал строить Юзеф Кужея, была освящена Папой Иоанном Павлом II в 1983 г. в честь святого Максимилиана Кольбе.
Еще одним аспектом деятельности Церкви, на котором сфокусировалась борьба за религиозную свободу, стал ежегодный крестный ход со Святыми Дарами, который традиционно проводился в Кракове в конце весны - начале лета. Власти старались этот обычай искоренить, глава епархии Войтыла делал все от него зависящее, чтобы сохранить его в первозданном виде.
До войны участники этого грандиозного католического крестного хода - процессии Тела Христова, во главе которой шел архиепископ Краковский с драгоценной золотой дарохранительницей в руках, выходили из Вавельского собора, следовали по улицам Старого города к Главному рынку. По периметру рыночной площади размещались переносные алтари. Подходя к ним, процессия останавливалась, и архиепископ произносил проповеди. В годы нацистской оккупации Ганс Франк, конечно же, запретил столь массовое шествие. Коммунисты, придя к власти, запрет отменили, но маршрут крестного хода был значительно сокращен. Участники процессии Тела Христова получили право выйти из Вавельского собора и обойти двор королевского дворца. Но выходить на городские улицы было нельзя. После многочисленных протестов верующих епархии указанный режим был слегка смягчен. Участникам крестного хода позволили спускаться с Вавельского холма, пройти два квартала Гродской улицы, свернуть на Посельскую, чуть-чуть пройти по ней, затем, опять свернув, пройти два квартала Страшевской улицы и вернуться на Вавельский холм. Маршрут все равно остался чересчур коротким, но вдоль него уже можно было поставить выносные алтари. Произнесение с них проповеди перед десятками тысяч участвующих в процессии верующих превращалось в религиозное событие общенационального масштаба. Именно здесь, полагают многие, Кароль Войтыла получил признание как подлинный лидер католиков Польши. Особенно большой резонанс вызвало его решение не отказываться от традиционной проповеди перед участниками процессии Тела Христова в 1970 г., вскоре после расстрела властями демонстрации рабочих Гданьской верфи.
Войтыла всегда считался человеком, который при необходимости в любой момент мог произнести интересную и актуальную проповедь. Но он понимал, что выступления в ходе краковской процессии Тела Христова требовали особого ораторского дара, умения увлечь своей речью огромное количество людей. Поэтому он старался говорить здесь как можно проще и понятнее, учась науке сопротивления посредством культуры у Мечислава Котларчика. Вспоминают, что он говорил ровно, но настолько убедительно, что запоминалось чуть ли не каждое слово. Архиепископ старался превратить крестные ходы в то, чем они и должны были быть, - в нечто возвращающее краковчан к истокам их культуры и напоминающее о гражданских правах и обязанностях.
В июне 1970 г., когда участникам процессии впервые разрешили сойти с Вавельского холма, Войтыла с четвертого выносного алтаря говорил о том, что польский народ невозможно отделить от религиозных традиций.
- Мы - граждане своей страны, жители своего города. Но мы также и народ Божий, обладающий особыми христианскими чувствами... Право на них - наше неотъемлемое право, и мы будем добиваться его соблюдения. Оно столь же естественно, сколь естественно наше присутствие здесь. Мы настаивали и будем настаивать на этом!
В 1972 г. в проповеди, произнесенной с установленного на Вавельском холме первого алтаря, Войтыла охарактеризовал краковский крестный ход как «процессию, неразрывно связанную с нашим городом, всей нашей историей». При этом он смело напомнил властям:
- Мы ждем...
В 1974 г., выступая перед десятками тысяч заполнивших улицы Кракова сограждан, кардинал подчеркнул:
- Мы пришли сюда не откуда-нибудь издалека. Это наш город!
Он напомнил тогда и о бесконечных отсрочках в выдаче разрешений на строительство церквей. Неужели «программа социалистического общества предполагает, что люди в течение многих лет должны проводить канун Рождества под открытым небом», чтобы участвовать в обряде, право на который гарантировано им Конституцией?
- Если это не часть программы построения социализма, то тогда какой программы?
В 1975 г. во время процессии, которой все еще было запрещено выходить на Рыночную площадь, кардинал вновь говорил с первого выносного алтаря. В его проповеди все явственнее звучали ноты редкого для этого вида публичных выступлений сарказма:
- Я все больше склоняюсь к мысли, что подобные акции, как ни странно, не способствуют процессу нормализации отношений между государством и Церковью.
В 1977 г. во время первой остановки процессии он прямо предупреждает власти, что в мире в целом и польском обществе в частности «увеличивается количество информации о правах человека», все больше людей начинает понимать, что «их соблюдение обязательно». Завершающее выступление с четвертого алтаря начиналось как покаяние:
- Я прошу прощения у Господа нашего за то, что сегодня я мало говорил о Нем. Впрочем, это не совсем так. Я говорил о наших проблемах, а самая главная из них - чтобы каждый имел возможность понять, что Господь жив. Он живет в таинстве Святого Причастия, присутствует в повседневной жизни человека...
Иногда говорят, что Кароль Войтыла в борьбе за право строительства церковных зданий и проведения краковского крестного хода в его изначальном виде уделял слишком много внимания какому-то определенному месту. Это и так и не так. Он действительно старался сосредоточивать усилия на «определенном месте», но не в географическом смысле этого слова. Важно, чтобы церковные здания и процессии играли роль прежде всего в борьбе за душу человека и его права. Люди имеют право исполнять религиозные обряды в соответствии со своими традициями и убеждениями, ибо, как заявил Войтыла 25 мая 1978 г. в обращении к участникам очередной процессии Тела Христова, «нация должна знать правду о самой себе». Таким образом, вопрос о местах возведения церквей и проведения процессий являлся конкретным проявлением еще более серьезной проблемы - имеет ли польский народ возможность сохраниться в рамках так называемой «Народной республики» как народ христианский. Стратегическая задача, которую поставили перед собой польские коммунисты, по сути, заключалась в низведении католичества до чего-то подобного устаревшим фольклорным обрядам. Кардинал Войтыла боролся за живую Церковь, за ее право служить обществу, доносить до людей правду о жизни человека и данном свыше каждому существу достоинстве. В обществе, признающем это, тоталитаризм невозможен по определению.
СЕМИНАРИЯ И ТЕОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ
Вторым приоритетным направлением пастырской деятельности кардинала Войтылы была подготовка священников для Краковского архиепископата. Улучшение системы обучения семинаристов и обеспечение молодым священнослужителям возможности продолжить образование постоянно находились в центре его внимания.
Так получилось, что именно Войтыла оказался последним ученым, которому теологический факультет Ягеллонского университета успел присвоить докторскую степень. Поэтому несправедливость решения властей о закрытии в 1954 г. этого факультета он ощутил с особой остротой. Но это была, конечно, не просто обида одного из бывших питомцев учебного заведения за свою альма-матер. Войтыла лучше многих других понимал, что закрытие факультета - это еще одна попытка переписать историю Польши и умертвить ее историческую культуру. Вместе со своим официальным статусом факультет теологии терял библиотеку, помещения и многое другое. Его профессора оказывались практически в полной зависимости от государственных чиновников. Более того, правительство получало формальное право запретить упоминания о факультете теологии в газетах, других периодических изданиях, справочниках и путеводителях по Кракову.
Отсутствие теологов, по сути, означает невозможность подготовки будущих священнослужителей. Понимая это, руководство епархии вскоре после закрытия факультета сформировало с помощью его профессуры отделение теологии в Краковской семинарии. Государство попыталось приостановить этот процесс, лишив выпускников отделения возможности получать дипломы, подтверждающие образование. Но Святой Престол предоставил семинарии право выдавать дипломы о теологической подготовке, признававшиеся всеми католическими учебными заведениями.
Таким образом, главные проблемы были разрешены. Однако это не означало, что справедливость восторжествовала. Войтыла постоянно возвращался к данному вопросу, характеризуя решение о закрытии теологического факультета как акт вандализма. Вновь и вновь он требовал восстановить факультет теологии в Ягеллонском университете в том виде, в каком он существовал до ликвидации. Параллельно он вел соответствующую работу в Риме и добивался предоставления в 1974 г. теологическому отделению Краковской семинарии статуса Папского факультета. Это позволило создать в Польше фонд поддержки католического образования, гарантированный от экспроприации со стороны властей. В 1976 г. Войтыла осуществляет еще один свой план - в Кракове создается отделение философии. Не забывает кардинал и о самой семинарии, стараясь всячески расширять ее деятельность и привлекать к ней молодежь. В частности, при семинарии организуются курсы подготовки к вступлению в брак, к работе которых привлекаются врачи, психологи и просто люди, имеющие опыт счастливой семейной жизни.
Кардинал Войтыла заботился не только о том, чтобы будущие священники получали за время учебы необходимую теоретическую подготовку. Не менее, а, может быть, даже более важно, с его точки зрения, было сделать их настоящими пастырями прихожан. Ключом к успеху в этом, по убеждению Войтылы, служили чистота самого священника и внимательное отношение к душевному состоянию прихожанина. Став главой епархии, он не прервал регулярных встреч с участниками своего семинара и прекрасно знал, кто из них сможет стать настоящим священнослужителем. Войтыла продолжал следить за деятельностью молодых священников и после их выпуска из семинарии. В первые годы их служения он встречался с большинством из них, старался побеседовать в неофициальной обстановке, с некоторыми даже катался на лыжах с гор. Но где бы эти встречи ни происходили, епископ старался показать, сколь важна углубленная молитва к Богу и в личной жизни священника, и в его пастырской деятельности.
Для укрепления дисциплины молодых священников епископ использовал собственные, весьма своеобразные методы. Вспоминают, например, такой случай: один из подчиненных Войтыле пастырей совершил нечто, что в церковных кругах принято называть «серьезным проступком». Епископ, естественно, был вынужден пригласить его для беседы. Разговор был долгим, но, к удивлению провинившегося викария, кардинал лишь вскользь касался тяжести проступка и практически не упоминал о наказании, которое должно за это последовать. По окончании беседы Войтыла неожиданно пригласил его в свою часовню и стал там искренне, отбивая низкие поклоны, молиться. Викарий вспоминает, что ему стало не по себе и больше всего хотелось немедленно вернуться в свой приход и делом искупить грех. Наконец кардинал поднялся с колен и произнес:
- Не могли бы вы меня исповедать.
Они прошли в исповедальню, и ошеломленный молодой пастырь выслушал исповедь своего епископа.
Заметных успехов удалось добиться Войтыле и в плане привлечения молодежи в семинарию. Число учащихся в ней увеличилось со 191 в 1962-м до 250 в 1978 г. Соответственно возросло и количество епархиальных священников - с 771 до 956 человек. А ведь это происходило в годы, когда иерархи стран Запада били тревогу по поводу резкого снижения тяги молодежи к церковному служению и нежелания активно исполнять его многими, уже имеющими священный сан. Конечно, в коммунистической Польше, где существовал небольшой островок религиозной свободы, профессия священника могла обеспечить сравнительно надежный заработок. К тому же она всегда была своего рода пропуском, позволяющим выходцам из семей рабочих и крестьян стать полноправными представителями среднего класса. Бесспорно и то, что призывы епископа и приходских священников к поступлению в духовные учебные заведения попадали на благодатную почву естественного стремления молодежи к свободе и не загнанной в официальные рамки культурной жизни. Но ведь правда и то, что при правящем в те годы коммунистическом режиме профессия священника требовала от тех, кто относился к своему долгу серьезно, настоящего мужества. Одно из многочисленных тому подтверждений - судьба отца Юзефа Кужеи. К тому же власти старались возвести на пути к получению священного сана множество препятствий. Например, семинаристов посреди курса обучения забирали в армию. где всяческими способами старались отбить у них охоту к продолжению занятий. Любой учащийся семинарии и теологического факультета ощущал недовольство правительственных чиновников практически постоянно. Так что добиться количественного и качественного улучшения подготовки священников кардиналу Войтыле было в тех условиях весьма непросто. Конечно, это нельзя считать исключительно его заслугой. Но то, что он сыграл здесь далеко не последнюю роль, очевидно.
СЛУЖЕНИЕ МОЛОДЕЖИ
Став архиепископом Краковским, Кароль Войтыла, к удивлению многих, довольно легко сумел найти общий язык с теми независимо мыслящими людьми, которые считали, что призваны к служению людям самим Богом, но в рамках официальных церковных институтов чувствовали себя стесненно. Деятельность подобных харизматических личностей серьезно настораживала многих церковных иерархов. Войтыла с первых же дней руководства епархией начал прилагать усилия к тому, чтобы сгладить напряженность в отношениях харизматических лидеров и созданных ими организаций со структурами официальной Церкви.
Одним из наиболее заметных харизматических лидеров того времени был отец Францишек Блахницкий, привлекший всеобщее внимание своей активной общественной деятельностью. К тому моменту, когда Кароль Войтыла возглавил епархию, Блахницкий был уже одной из центральных фигур молодежного движения «Свет и жизнь», из которого вырос еще один проект - «Оазис». Быстрый рост популярности «Оазиса», лидером которого стал тот же Блахницкий, объяснялся простой и привлекательной для молодежи целью этого движения. Оно занялось организацией летних лагерей отдыха для юношей и девушек. Войтыла впервые встретился с Блахницким еще в середине пятидесятых в Люблинском католическом университете, где тот в университетской часовне пытался делом доказать необходимость литургических реформ. Став архиепископом, Войтыла приложил немало усилий, чтобы оградить Блахницкого от нападок. И причиной тому было, конечно, не давнее знакомство. Новый руководитель епархии сразу оценил, каким серьезным вызовом режиму, старающемуся оторвать польских юношей и девушек от семейных традиций, является то, что делает Блахницкий со своими молодыми последователями.
У Блахницкого, как и большинства подобных ему харизматических лидеров, имелись определенные заблуждения. Но Войтыла всячески покровительствовал этому человеку, которому, как он сказал позже, «Польша в значительной мере обязана спасением своей молодежи». Блахницкий работал с молодежью не только в «оазисах», которые были задуманы, как альтернатива безнравственности, царившей в государственных молодежных лагерях. Участники движения «Свет и жизнь», по сути, занимались выработкой польского варианта теологии освобождения, призывая соотечественников отказаться от страха, самодовольства и бросить властям вызов праведной жизнью. «Если значительное число поляков найдут в себе мужество не лгать самим и разоблачать лицемерие других, - настаивал Блахницкий, - наше общество уже станет свободным».
Не одобряя явно неосмотрительные поступки, которые порою совершал Францишек Блахницкий, Войтыла в целом разделял его понимание ситуации. Тем более близка ему была избранная Блахнидким тактика пастырской деятельности - сопротивляться навязываемым властями принципам жизни, уча молодежь жить «в полном соответствии с христианскими убеждениями». Естественно, что режиму «оазисы» и встречи участников движения «Свет и жизнь» понравиться не могли. Членам и организаторам движения пытались всячески мешать. Представители властей, например, могли совершенно неожиданно нагрянуть в лагерь «Оазиса» с проверкой и, придравшись к какой-нибудь мелочи, намекнуть на целесообразность его закрытия. Параллельно с этим велась соответствующая «разъяснительная работа» с теми, кто сдавал земли под лагеря «Оазиса». В этих условиях была крайне важна уже сама демонстрация поддержки альтернативных объединений молодежи. Понимая это, Войтыла постоянно посещал летние лагеря «Оазиса», служил там мессы, общался с отдыхающими в них юношами и девушками. Даты таких поездок заранее не афишировались, и в результате создалась ситуация, когда ретивые коммунисты, затеявшие провокацию против очередного «оазиса», рисковали столкнуться в нем с главой Краковской епархии.
16 августа 1972 г. кардинал Войтыла отправился в «оазис», расположенный к югу от Кракова, на горе Блищ в Бескид-Сондецком районе, где отдыхали около семисот молодых людей. Предполагалось, что кардинал и его секретарь поднимутся туда пешком по живописной лощине, у входа в которую его встретят сопровождающие из лагеря. Но примерно на полпути к «оазису» небо стало заметно темнеть, и послышались отдаленные раскаты грома. Войтыла, обращаясь к проводникам, пошутил:
- Теперь я знаю по крайней мере трех сумасшедших: первый - я сам, второй - мой секретарь, а третий - это тот, кто настаивает, чтобы наша встреча состоялась непременно наверху.
Он предложил «третьему сумасшедшему» - отцу Блахницкому, спуститься, пока не поздно, вниз и отслужить мессу в расположенном там костеле. Блахницкий только рукой махнул, уверяя, что гроза пройдет стороной. Но он ошибся, и мессу пришлось служить под проливным дождем, установив походный алтарь на выступе скалы и прикрыв двумя зонтами, чтобы хотя бы в центре его не образовывалась лужа. В конце концов все-таки решили спуститься вниз к костелу, а вскоре туда подтянулись и другие обеспокоенные непогодой и отсутствием гостей и провожатых отдыхающие «оазиса». Состоялся долгий и очень интересный для всех участников разговор. Молодые люди рассказывали, как сильно изменило их жизнь участие в движении. А в заключение кардинал горячо поблагодарил их, сказав, что именно такая деятельность является примером живого воплощения в Польше решений Второго Ватиканского Собора.
«Оазис» и «Свет и жизнь» явились для Войтылы и его коллег рожденными самой жизнью примерами молодежных движений, которые вполне могли действовать даже в условиях официального запрета на создание новых «католических организаций». Были и другие. Еще будучи священником в костеле Святого Флориана, Войтыла организовал семинар для мальчиков-алтарников и их родителей. Когда он стал епископом, этот опыт распространился по всей епархии. Очередным примером «неформальной организации», приобщающей молодежь к христианству, стали и приходские хоры. Кроме того, Войтыла выступил с призывом к католической молодежи взять на себя заботу о заброшенных еврейских кладбищах, чтобы «сохранить память обо всем, что было разрушено в Польше, и о том, из-за чего эти разрушения стали фактом истории страны». Вообще, как говорил впоследствии один из епископов - помощников Войтылы, в те годы неожиданно выяснилось, что для неформальной деятельности Церкви имеются поистине «грандиозные возможности». Требовались только воображение и крепкие нервы. У Войтылы было и то и другое плюс врожденное умение вдохновлять своими идеями окружающих. Это выделяло его среди многих других польских епископов и позволяло превращать помощников в настоящих соратников. Он готов был помочь в выращивании любых цветов, даже самых экзотических и, на первый взгляд, странных. Условие здесь было одно: признание выведшими их садовниками основных католических догматов и готовность принять помощь церковных властей.
СЛУЖЕНИЕ СЕМЬЕ
Активный интерес к проблемам семейного долга и подготовки к вступлению в брак Войтыла начал проявлять еще молодым служителем костела Святого Флориана. Ежи Цесельский и другие молодые мужчины и женщины, которым он помог тогда подготовиться к семейной жизни, равно как и многие его друзья по «Шродовиско» - Габрель Туровский, например, - впоследствии стали застрельщиками программы, охватившей с начала шестидесятых годов всю епархию. Войтыла, прекрасно осознававший, какую угрозу для моральных устоев общества представляет политика властей в отношении семьи, став епископом, делал все от него зависящее, стараясь ослабить ее вредные последствия. Он прилагал немало сил к тому, чтобы проверенными им самим методами приобщения молодежи к семейным ценностям могли воспользоваться в любом уголке архиепископства. Помогать ему добровольно вызвались множество священников и мирян.
В 1967 г. по инициативе Войтылы непосредственно при резиденции архиепископа организуются курсы подготовки к вступлению в брак. К работе этих курсов были привлечены тридцать священников и шестьдесят мирян. Программа курсов была весьма насыщенной и разнообразной. Слушатели изучали теологию, философию и медицину под руководством известных специалистов. Сам кардинал тоже регулярно читал лекции. В 1969 г. курсы были преобразованы в епархиальный Институт исследований семьи, одной из задач которого стала организация научных конференций по вопросам теологии брака, сексологии, воспитания детей и помощи в преодолении постабортных стрессов. Институт стал научным и образовательным центром секции пастырской заботы о семье - с 1968 г. одного из подразделений епархиальной администрации.
В 1970 г. институт, получивший к тому времени статус филиала Папского факультета теологии, начал претворять в жизнь программу подготовки инструкторов - специалистов, владеющих методикой подготовки молодежи к вступлению в брак. Курс был рассчитан на два года. Пройти его могли семинаристы, священники и миряне (как мужчины, так и женщины). Каждые два года институт выпускал двести пятьдесят таких инструкторов. В результате специалисты по проблемам семьи и брака должны были появиться в каждом приходе. Кардинал лично беседовал с каждым выпускником, подчеркивая тем самым каноническую важность семьи и, соответственно, миссии, которую берет на себя инструктор. К 1974 г. практически каждый приход епархии был обеспечен инструкторами. И тогда кардинал поставил новую задачу - добиться, чтобы каждая готовящаяся к венчанию пара прошла двухмесячный курс подготовки к семейной жизни. С 1975 г. по решению Польского епископата срок такой подготовки увеличивается до трех месяцев. В том же 1974 г. кардинал основал фонд помощи незамужним беременным женщинам, которые не желали делать аборт, а решили воспитывать своих детей самостоятельно. Войтыла сам объехал несколько женских монастырей, убеждая монахинь взять на себя заботу об этих будущих матерях в период беременности и помочь им подготовиться к непростому служению матери-одиночки.
ДИАЛОГ С ИНТЕЛЛИГЕНЦИЕЙ
Католическая интеллигенция встретила возведение Войтылы в епископское достоинство с воодушевлением. Кардинал Войтыла, со своей стороны, рассматривал интеллигенцию в качестве одной из основных опор своей епископской деятельности. Он был убежден, что именно эти люди смогут использовать достижения польской и мировой культуры для развития и претворения в жизнь тех гуманистических идей, которые во многом благодаря его усилиям оказались в центре внимания Второго Ватиканского Собора.
Это было не лучшее время для краковской католической интеллигенции. Деятельность ее представителей постоянно наталкивалась на разного рода препятствия со стороны властей. Даже если человеку, осмелившемуся публично объявлять себя католиком, удавалось подготовить и защитить диссертацию, стать преподавателем он мог лишь в считанном количестве учебных заведений. Церковь помогала таким людям в устройстве на работу (в частности, в «Тыгоднике повшехны»). Но существовала еще и проблема воинственной массовой культуры, направленной на то чтобы, по образному выражению одного художника, «содрать со всех и каждого остатки религиозных убеждений».
В том, что это не удалось, есть бесспорная заслуга «Тыгодника повшехны» и «Знака», ставших альтернативным центром объединения интеллигенции, способной противостоять культурной экспансии коммунистов. Значение твердой поддержки газеты, журнала и их сотрудников со стороны кардинала Войтылы трудно переоценить.
В отличие от некоторых коллег-епископов, относящихся к интеллигенции со значительной долей настороженности, Кароль Войтыла всегда рассматривал ее представителей как своих друзей и союзников. Абсолютно современные манеры, склонность к литературной деятельности и при всем том убежденность настоящего христианина, соединяясь в этом человеке, порождали нечто подобное магнитному полю, притягивавшему к нему молодых интеллектуалов еще в костеле Святого Флориана. С того времени как Войтыла занял высокий церковный пост, сила этого поля не уменьшилась, наоборот, его привлекательность стала еще заметнее.
В Польше принято отмечать «День облаток», когда собирается компания или друзья просто заходят в гости, чтобы подарить полученные на Рождественской мессе освященные облатки. Войтыла, воспользовавшись этим старинным христианским обычаем, начал в такие дни приглашать представителей интеллигенции к себе домой. Во время этих встреч велись долгие непринужденные разговоры, которые вряд ли были бы возможны в другой обстановке. Каждый год в рождественские праздники Войтыла устраивал «дни облаток» для представителей различных профессий: юристов, врачей, медицинских сестер, писателей, артистов. После короткой молитвы, напоминающей ту, что ежедневно читают члены католических семей перед едой, ломались облатки, и начинался свободный обмен мнениями по интересующим всех проблемам. Присутствие кардинала естественно придавало таким встречам особую остроту, тем более что хозяин умел создать совершенно непринужденную обстановку. Устраивая облаточные праздники, архиепископ Краковский отнюдь не собирался заниматься религиозным просвещением неверующих или сбившихся с правильного католического пути интеллектуалов. Но просветительский эффект они тем не менее имели. Их участники лично убеждались в несостоятельности утверждений правительственных идеологов, постоянно доказывавших, что христианская вера чужда интеллектуальным исканиям и только мешает им. Всерьез относиться к таким рассуждениям после дружеской беседы с кардиналом в его гостиной было просто невозможно.
В 1976-1977 гг. Войтыла расширяет свою программу содействия развитию интеллектуальной жизни в Польше, включая в нее контакты с представителями диссидентского «Комитета защиты рабочих» - (КЗР). С лидером КЗР Яцеком Куронем, исключенным в 1964 г. из партии, Войтылу познакомил Богдан Цивиньский - активист католического движения, имеющий обширные связи в этой нерелигиозной организации. Позже состоялась продолжительная встреча с представителями КЗР на квартире Цивиньского в Варшаве. Проходила она, как вспоминает Цивиньский, в привычной для подобных мероприятий тех дней обстановке - «полиция стояла буквально под дверями». Кардинал и лидеры КЗР обсуждали сложившуюся в стране политическую ситуацию. Куронь и его товарищи характеризовали ее как ухудшающуюся (сам Цивиньский говорит, что уже тогда считал ее «стабильно плохой»). Рабочие, полагали руководители КЗР, уже готовы начать более активную борьбу, но на полное, а тем более скорое изменение сложившегося в стране статус-кво между политикой и экономикой они тогда еще не рассчитывали. Для Войтылы контакты с диссидентами типа Куроня были прежде всего одним из аспектов его пастырской программы. Он понимал, что встречается с представителями интеллигенции левых взглядов, порвавшими с коммунистами из-за постоянного нарушения последними прав человека, и пытался донести до них свою точку зрения на эту проблему. Таким образом, в ходе подобных встреч кардинал не только обогащал свои знания о положении в стране, но и создавал еще одно звено в цепочке сопротивления посредством культуры.
МИЛОСЕРДИЕ И БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ
Социолог Родни Старк утверждает, что триумф первоначально небольшой и малозаметной «секты последователей Иисуса» в Римской империи во многом объясняется наличием в ее религиозном учении доктрины о необходимости заботиться о каждом больном, старике, слепом, умственно неполноценном и сироте. Выполняя завет своего Учителя заботиться даже о самом последнем из братьев своих, христиане сумели создать движение, обещавшее людям более человеческий образ жизни и потому привлекавшее тысячи и тысячи новых последователей. Христианские общины всячески поощряли милосердие своих членов и в результате смогли создать невиданную ранее по масштабам сеть благотворительных учреждений: больниц, пансионатов для престарелых, домов инвалидов и матерей-одиночек, клиник и заведений для немощных и умственно отсталых людей.
В коммунистической Польше от всего этого практически ничего не осталось, поскольку принятый в 1950 г. закон запрещал деятельность любых благотворительных организаций под патронажем католической Церкви. Но если правительство не позволяет Церкви иметь благотворительные организации и заведения, решил Войтыла, то следует наладить в церковных общинах жизнь в духе евангельских заветов - помешать этому не может никто. С 1963 г. по всей епархии начинают создаваться «приходские бригады милосердия», включающие как постоянных членов - «защитников прихода», так и привлекаемых время от времени добровольцев. Перед этими бригадами была поставлена задача: наладить помощь всем больным и нуждающимся, проживающим на территории данного прихода, включая, на чем особенно настаивал Войтыла, последователей других конфессий и неверующих. Участники бригад организовывали сбор продуктов и одежды для нуждающихся, дежурили у постели больных, посещали одиноких, стараясь скрасить их жизнь. К этой деятельности привлекались практически все организации прихода: члены совета, хористы, мальчики-алтарники, псаломщики, молодые люди из «Оазиса» и члены их семей. Велась она в тесном взаимодействии с другими приходами и нецерковными объединениями, такими, как, например, польский Красный Крест, ставящими перед собой сходные задачи.
В 1965 г. архиепископ Войтыла создает при духовном управлении епархии, помимо уже существовавших подразделений, занимающихся попечением о глухих и слепых, секцию «пастырского служения милосердия», перед которой была поставлена задача организации духовного отдыха для тяжелобольных и детей-сирот. Сотрудники секции во взаимодействии с сельскими приходами организовывали двухнедельный отдых для проживающих в Кракове больных, сирот и пожилых людей (в годы правления коммунистов Краков снискал дурную славу города с вредным воздухом из-за выбросов в атмосферу побочных продуктов сталелитейного производства завода в Новой Гуте). Епархиальные округа (объединение из десяти и более расположенных по соседству приходов) финансировали паломнические поездки больных в Кальварью Зебжидовску и другие святые места Польши. Ослабленным людям в таких поездках помогали студенты колледжей, семинаристы и монахини. Епархиальное управление даже начало издавать специальный информационный листок «Полезная любовь» (впоследствии «Апостольство любви»), регулярно рассказывающий членам «бригад милосердия» об опыте и новых инициативах их коллег из других приходов. Войтыла требовал, чтобы в каждом приходе были организованы курсы для занимающихся благотворительной деятельностью и тех, кто собирался к ним присоединиться. В их задачу входило укрепление духовных сил первых и обучение необходимым навыкам вторых. Слушатели курсов и занялись организацией оздоровительных выездов нуждающихся горожан в сельскую местность. Войтыла регулярно посещал отдыхающих и служил для них специальные мессы. В ходе пастырских поездок по приходам он теперь обязательно навещал больных, проводил в местной церкви молебен об их выздоровлении и встречался с членами местной «приходской бригады милосердия». Кардинал всячески поддерживал возникшую в период между двумя мировыми войнами традицию ежегодно проводить в Польше Неделю милосердия. Более того, во время этой недели он стал выступать с обращениями, в которых ставил перед верующими епархии какую-нибудь особую задачу на следующий год. Так, 1968 г. был посвящен пожилым людям, 1969-й - работающим матерям, 1970-й - попавшим в беду детям и так далее.
7 мая 1965 г. по инициативе архиепископа Войтылы был проведен День страждущего, который с тех пор становится ежегодным. Посвященные ему памятные обращения и пятнадцать ежегодных пастырских посланий к немощным были направлены на вовлечение часто оказывающихся вне общества больных в полноценную жизнь. Кардинал призывал страждущих по возможности участвовать в жизни архиепископата и таким образом Польской и вселенской Церкви. Он подчеркивал, что и во время болезни, как и в любой другой период жизни, люди должны думать о своем христианском долге.
Будучи человеком, чей интеллект и пастырские чувства целиком направлены на служение другим, кардинал Войтыла понимал, что центрами религиозной жизни являются не административные управления епархии, а ее приходы. Именно поэтому он проводил массу времени в длительных поездках, постоянно напоминая верующим, что приходская община - это не объединение католиков, в силу случайных обстоятельств живущих в географической близости друг от друга, а тот образ жизни, который в документах Второго Ватиканского Собора назвали «земной святостью».
Обычно, приехав в тот или иной приход, он оставался там на несколько дней. Отслужив мессу для всех членов прихода, он, как правило, проводил конфирмацию приходской молодежи. Старался он отслужить и специальную мессу для недавно обвенчавшихся молодых людей, благословляя при этом каждую пару персонально. Кроме того, Войтыла встречался со священниками прихода и живущими на его территории монахинями и учителями-католиками. Если там имелось кладбище, кардинал его обязательно посещал, справлял вместе с прихожанами поминальные часы, молясь за упокоение душ всех усопших и освящая новые могилы. В программу визитов входили также встречи с различными группами мирян, во время которых обсуждались проблемы, связанные с их работой, учебой и благотворительной деятельностью. По воспоминаниям участников таких встреч, Войтыла умел создать настолько непринужденную и заинтересованную обстановку, что длившиеся порою многие часы разговоры о весьма серьезных вещах пролетали совершенно незаметно.
Верующие епархии, конечно, понимали, сколько времени и сил тратит кардинал на встречи с ними, и чувствовали, что делает он это не только в силу должностных обязанностей. Войтыла стремился внедрить свое понимание христианского долга в каждый приход. Поездки по епархии и личные встречи с прихожанами были в этом незаменимы. Как сказал Войтыла в проповеди, прочитанной в 1976 г. в Римской Курии по случаю вхождения в Великий пост, посещение любого прихода дает уникальную возможность открыть специфическое проявление Духа Святого, дарованного каждому христианину при крещении.
АРХИЕПИСКОП НОВОГО ТИПА
Официальным центром епископской деятельности Кароля Войтылы был дворец, расположенный на Францишканьской, 3, в двух кварталах от огромной рыночной площади Старого города. Кабинеты сотрудников епархиального управления находились на первом этаже, личные апартаменты архиепископа, включающие его квартиру, молельню, кабинет и комнаты для приемов, - этажом выше. Войтыле они были знакомы еще со времен учебы в подпольной семинарии. Это были помещения с высокими потолками, на старинных паркетных полах которых была расставлена массивная деревянная мебель, а на окрашенных в мягкие пастельные тона стенах висели портреты краковских епископов и картины на сюжеты из истории Польши. Все это вместе призвано было говорить о солидности и могуществе располагавшегося здесь церковного владыки. Но апартаменты самого Кароля Войтылы были невелики. Состояли они всего из трех комнат: крошечной прихожей, почти таких же размеров личного кабинета и спальни, размеры которой позволяли вместить односпальную кровать, три шкафа, письменный стол и старый легкий стул. Над дверью, ведущей из прихожей в кабинет, висел портрет святого покровителя Войтылы Карло Борромео - блестящего пастыря-теолога, обеспечившего в XVI в. проведение «Тридентского собора» в Милане94, Кровать архиепископа Краковского покрывало видавшее виды одеяло, на котором лежала вышитая народными узорами подушка. Из фотографий в спальне находились только несколько снимков родителей Войтылы. Молельня, в которую вела большая каменная лестница с первого этажа, была по его распоряжению немного переоборудована - в ней соорудили отдельный алтарь и поставили простое распятие, хорошо знакомое Войтыле со времен учебы в подпольной семинарии.
Вставал архиепископ в пять или в половине шестого утра и первые два часа нового дня проводил один в молитве. Затем следовала общая месса с его секретарями и служащими епархиального управления (иногда на ней присутствовали и гости). После нее Войтыла завтракал на кухне и удалялся на два часа в молельню, где ежедневно работал с девяти до одиннадцати. Время с одиннадцати до часа дня было зарезервировано для приемов, причем кардинал считал себя обязанным принять каждого посетителя. Предварительной записи на прием не существовало. Любой пришедший к одиннадцати часам мог быть уверен, что увидит главу епархии. Войтыла выходил к гостям, приветствовал каждого и выяснял цель прихода, с поразительной точностью запоминая ответы. Затем он удалялся в кабинет и вызывал посетителей по одному или группами. Поскольку кардинал стремился поговорить со всеми, кто к нему пришел, ленч, к которому его ожидали в половине второго, часто начинался в два, а то и в четверть третьего. Суп остывал, и сидящие за столом помощники уже начинали беспокоиться, когда Войтыла появлялся в столовой и шутливо говорил:
- Кардинал прибыл на ленч в час тридцать. Похоже, ваши часы спешат.
Войтыла никогда не придавал большое значение пище, но вкус у него был отменный, и монахини, которые стряпали для него, славились умением приготовить лучший в Кракове бигос - традиционное польское жаркое.
Послеобеденное время и вечера также были расписаны по минутам: архиепископ принимал различных людей, посещал районы Кракова и его пригороды, читал и изучал различные документы. Телевизора у него не было, но он регулярно во время утреннего бритья слушал по маленькому приемнику передачи Польской службы радиостанции «Свободная Европа». Чтобы не терять время в ходе многочисленных поездок, Войтыла распорядился установить на заднем сиденье своего автомобиля лампу и нечто подобное письменному столу, благодаря чему по дороге на ту или иную встречу он мог читать и писать.
Его энергия поражала окружающих, и многие всерьез полагали, что она неистощима. Но сам Войтыла всегда очень четко рассчитывал темп работы и поэтому никогда не тратил на какое-то дело больше времени, чем требовалось. Очень помогала и свойственная ему редкая способность делать два дела одновременно - вести семинар и просматривать почту, например. К тому же, как он сам говорил, восстановить силы ему помогал активный отдых: лыжи зимой и прогулки на байдарке летом. Однако все, кто с ним работал, называют другой главный источник его сил и энергии - постоянные молитвы.
Войтыла вел очень простой и непритязательный образ жизни, и это был его абсолютно осознанный и добровольный выбор. У него никогда не было каких-либо личных фондов и даже счета в банке. Он полностью довольствовался тем, что предоставляла на содержание своего архиепископа епархия. Если во время его поездки по приходам священник или прихожанин вручал ему ценный подарок или деньги, он даже не распечатывал конверт, а в тот же самый день передавал его какому-нибудь нуждающемуся.
Сотрудников епархиального управления при Кароле Войтыле находилось не так много. Главными его помощниками были четыре епископа. Юлиуш Гроблицкий занимал эту должность при архиепископе Бажаке. Трое других - Ян Петрашко, Станислав Смоленьский и Альбин Малысяк - стали епископами-помощниками, когда епархию возглавил Войтыла. Петрашко был на девять лет старше своего архиепископа Именно он, будучи еще молодым священником студенческой церкви Святой Анны, организовал нечто похожее на то, что впоследствии развилось в знаменитое «Шродовиско». Иоанн Павел II всегда вспоминает о нем как «о великом проповеднике и учителе» и считает, что канонизация этого «глубоко верующего человека» является лишь вопросом времени. Смоленьский во время войны, когда молодой Кароль Войтыла жил в гардеробной кардинала Сапеги, уже занимал должность духовного руководителя Краковской семинарии. Старше своего начальника был и четвертый епископ-помощник Альбин Малысяк, родившийся в 1917 г. Следующими по рангу в управлении являлись генеральные викарии, исполнявшие согласно каноническим правилам функции заместителей епископов, курирующих конкретные сферы управления епархией. Кроме них, в управлении постоянно работали еще два епархиальных канцлера: один следил за соблюдением церковных правил, в сферу деятельности второго входили юридические проблемы, отношения с гражданскими властями, финансовые и административные вопросы.
Коллеги Войтылы по работе в епархиальном управлении говорят о его особом стиле руководства. Он управлял епархией примерно так, как вел семинарские занятия со своими учениками. Архиепископ, а затем кардинал Войтыла никогда не пытался заниматься мелкими управленческими проблемами. За них были ответственны подчиненные, и в рамках возложенных на них функций он предоставлял им полную свободу действий. Когда требовалось принять политическое решение, он внимательно выслушивал всех, очень осторожно высказывая свою точку зрения, стремясь добиться консенсуса. Но окончательную формулировку устраивающего всех решения он писал сам и делал это блестяще.
Войтыла полностью доверял своим помощникам, а потому всегда прислушивался к критическим замечаниям с их стороны. И они, чувствуя это, всегда были откровенны со своим начальником. Как-то, уже в последние годы пребывания на посту архиепископа, Войтыла направил отцу Анджею Бардецкому подготовленный для заседания Польского епископата проект документа о секуляризации. Бардецкому документ не понравился, и он отправил его назад со множеством замечаний; некоторые из них, как он потом признался, были сделаны в «грубоватой форме». Спустя какое-то время архиепископ вызвал священника и сказал:
- Полагаю, ты должен знать, Анджей, что этот текст писал лично я. Но ты прав, это не лучший проект. Видимо, я был очень утомлен, когда работал над ним.
По словам Бардецкого, невозможно представить, чтобы какой-либо другой епископ, узнав о столь резко негативной оценке своей работы одним из подчиненных, даже не намекнул о правилах субординации.
Но Войтыла умел и отстаивать собственное мнение перед сотрудниками своей администрации. Вспоминают такой случай, произошедший в период, когда возникла определенная напряженность между варшавской резиденцией Примаса и краковским Папским теологическим факультетом. Пытаясь отстоять свою точку зрения во время обсуждения какой-то связанной с этим проблемы, один из младших сотрудников управления - отец Тадеуш Перонек разгорячился и в заключение своей речи произнес:
- Ваше преосвященство, вы должны сделать это.
- Я не должен, - ответил кардинал.
- Но вы могли бы... - поправился рассерженный Перонек.
- Я не могу, - спокойно возразил кардинал.
- Можете! - продолжал настаивать молодой священник.
Войтыла неожиданно поднялся, снял нагрудный крест, отложил его в сторону и произнес:
- Итак, здесь управляете вы...
Ошеломленный отец Перонек замер на месте, забыв обо всех своих аргументах.
И все же, когда это было возможно, Войтыла всегда предпочитал обсуждать проблемы, а не выносить собственное решение в качестве окончательного. Вскоре после Второго Ватиканского Собора состоялось совещание краковских священнослужителей, на котором обсуждались предложения по обновлению обряда литургии. Речь зашла о том, обязательно ли, как этого требует польский обычай, принимать Святое Причастие, опускаясь на колени, или, в соответствии с последними веяниями, можно при этом стоять. Дискуссия сразу же разгорелась довольно жаркая, и обстановка накалялась все больше и больше. Все ждали, что скажет кардинал. Но он молчал, слушая, что говорят другие. Наконец, когда выступавшие слегка утомились, а эмоции поутихли, Войтыла поднялся, прошел на сцену и произнес:
- Как мне кажется, право на существование имеют обе точки зрения.
Сказать, какая из них, на его взгляд, более правильная, он отказался, поскольку это означало бы поддержку одной из сторон. Его убежденность в том, что даже в таком вопросе допустим плюрализм мнений, в конце концов погасила страсти и примирила разгоряченных пастырей.
Были, конечно, такие проблемы, которые, по его убеждению, обсуждению не подлежали. Чаще всего они касались взаимоотношений с властями. Здесь Войтыла забывал свой «семинарский стиль» руководства и сначала действовал, а уж потом говорил. Так было с созданием новых приходов, когда он заявлял об их фактическом существовании, чтобы добиться разрешения на строительство церкви. Существует и множество других примеров подобного образа действий главы Краковской епархии. Один из самых известных - установка памятника кардиналу Сапеге. Отлитая по распоряжению Войтылы бронзовая статуя пылилась в здании епархиального управления много дней, а разрешения на ее установку в Кракове все не поступало. В конце концов терпение Войтылы лопнуло, и он решил поставить ее перед зданием своей резиденции. Отдавая распоряжение об установке памятника, он мотивировал это тем, что сооружен он будет на земле, принадлежащей Церкви, а следовательно, специального разрешения властей не требуется. Статуя была водружена на постамент. В одну из суббот мая 1976 г. с памятника сняли покрывало, и он предстал во всем своем величии. Народу собралось немного - за неделю до этого власти запретили печатать набранное уже приглашение на церемонию открытия. Но и это Войтыла сумел использовать в интересах Церкви - краковская курия направила городским чиновникам еще одно заявление с просьбой разрешить установку статуи кардинала Сапеги на улице Францишканьской, то есть там где она уже стояла. Через несколько дней разрешение было дано.
Пожалуй, самой распространенной формой давления на священнослужителей со стороны правительства в Польше являлись непомерные налоги. Однажды к Войтыле пришел настоятель одного из приходов и рассказал, что при всем желании не в состоянии выплатить сборы, наложенные на него государством. Он просил у кардинала совета, что ему следует делать. Ответ был неожиданным - отправляться в тюрьму. Священник послушался. Но в тот день, когда он входил в кабинет тюремного начальника, Войтыла прибыл в его приход. Выступая перед несколькими тысячами собравшихся у местной церкви людей, кардинал объяснил, что произошло, и заявил, что до освобождения их пастыря принимает на себя исполнение его обязанностей. Священник был выпущен из тюрьмы немедленно.
Манера Войтылы вести внутренние дела епархии и общаться с правительственными чиновниками удивляла даже его ближайших помощников. Порою казалось, что он совершенно не анализирует свои поступки и не беспокоится о том, повлияют ли они на выполнение поставленных целей. То, что при этом у него все получалось, некоторые относили на счет его организаторских способностей. Но можно рассудить и по-другому: Войтыла является настоящим религиозным лидером, и его организаторские способности развились именно потому, что этого требовало пастырское служение. Цели, которые он ставил перед собой как пастырь, Войтыла всегда выполнял и, бесспорно, всегда искал кратчайшие пути к их реализации.
ВЫПОЛНЕНИЕ РЕШЕНИЙ ВАТИКАНА II И КРАКОВСКИЙ СИНОД
Уезжая на Ватикан II, Войтыла, конечно же, увозил в душе своей Краков и его историю. И в Риме он думал не только об обсуждающихся вопросах, но и о том, как перенести на родину сам дух Собора. Еще задолго до его окончания он решил организовать в Кракове синод. Решение это было вызвано не только желанием выполнить свой долг перед Вторым Ватиканским Собором, необходимость в чем он, по собственному признанию, ощущал постоянно. За ним угадывалось и нечто другое.
Идея созвать синод в своем городе вызревала у архиепископа Краковского постепенно. Скорее всего она зародилась в 1966 г. во время общенационального празднования тысячелетия принятия Польшей христианства, в котором он, как и все верующие его епархии, естественно, участвовал. Организовать торжества по случаю «Великой Новены» задумал еще кардинал Вышыньский в середине пятидесятых, находясь под домашним арестом. Он понимал, что именно участие в таком грандиозном событии должно помочь полякам возвратиться к вере, вспомнить о своем героическом прошлом и тем самым преодолеть постыдную политику польских сталинистов, старавшихся замалчивать все связанное с историей борьбы за независимость их родины. По окончании празднеств архиепископ Краковский пришел к выводу, что настала пора задуматься о будущем, а именно это и сделал Второй Ватиканский Собор.
Во второй половине 1970 г., когда Войтыла закончил обзор документов Собора «Источники обновления», решение было принято окончательно: чтобы приобщить епархию к духу Ватиканского Собора, следует провести нечто подобное в самом Кракове. Лучшая форма - синод епархиальных священнослужителей, являющийся, по сути, Собором местной Церкви. Поводом для его созыва могли стать торжества по случаю приближающегося девятисотлетия кончины святого мученика Станислава. Следовательно, завершить синод было бы неплохо к этим торжествам, то есть в 1979 г. Станислав был епископом Краковским в течение восьми лет. Примерно столько же, по мнению Войтылы, должен продолжаться и синод, а значит, его подготовительные заседания необходимо начать в 1971 г. Он знал, что епархиальные синоды, как правило, занимаются юридическими вопросами и чаще всего созываются клиром той или иной страны, чтобы законодательно оформить статус своей поместной Церкви. Но задуманный им форум должен был отличаться от других подобных собраний, как Ватикан II отличался от других Вселенских Соборов. Это будет пастырский синод, призванный передать священнослужителям и всем живущим в Краковской епархии опыт коллегиальной выработки решений по труднейшим проблемам, накопленный в ходе Второго Ватиканского Собора. Синоду предстояло заняться программными целями Краковской епархии, но главной его задачей являлось создание здесь подлинно христианского сообщества. Кардинал Войтыла стремился вдохнуть в Церковь Кракова дух святой жизни, превратив ее в новое апостольское движение. Это и будет означать, что в Краков перенесена духовная атмосфера Второго Ватиканского Собора и люди начинают постигать ее. Причем это нисколько не противоречило историческим традициям Польской Католической Церкви, тысячелетие которой они только что отметили, а было напрямую связано с ними.
Во второй половине 1970 г. кардинал впервые обсудил идею созыва синода со своими ближайшими помощниками. Реакция была неоднозначной. Некоторые из участников совещания откровенно заявили, что не сомневаются в возможности проведения подобного форума. Знатоки церковных законов, в частности, напомнили, что созыв синода поместной Церкви невозможен по крайней мере до того, как Рим завершит работу над новым сводом канонических правил. Кардинал объяснил, что это не совсем так, поскольку синод будет рассматривать не юридические, а пастырские проблемы. Как обычно, он внимательно выслушал все выступления, в том числе и скептические. А именно скептических было в тот раз большинство. Но, видимо, не зря Станислав Смоленьский, духовный руководитель семинарии, в которой учился будущий кардинал, говорил, что Кароль Войтыла всегда отличался редкой способностью добиваться своего, несмотря ни на какие препятствия, в том числе и на те, «с которыми ранее никогда не сталкивался». После года подготовительной работы 8 мая 1972 г. в Вавельском соборе состоялось торжественное открытие синода, на который съехались представители всей Краковской епархии. Синод работал в течение семи лет под руководством Центральной комиссии во главе с епископом Станиславом Смоленьским. Кстати, в ее состав входил и упоминавшийся выше отец Тадеуш Перонек. Комиссия, ответственная за подготовку проектов решений синода, в перерывах между тринадцатью пленарными его заседаниями провела 119 встреч. Основные решения принимались, естественно, на пленарных заседаниях, в которых на равных участвовали делегации клириков и мирян епархии. По мере активизации работы синода начала действовать редакционная комиссия, которая корректировала проекты документов с учетом голосования на пленарных заседаниях. Система голосования была примерно такая же, как на Ватиканском Соборе. Участвующие в пленарных заседаниях имели право вынести следующие резолюции: «да», «нет», «да, но при условии внесения поправок». В отличие от Ватиканского Собора Центральная комиссия публично объясняла, почему в проект решения были внесены те или иные изменения, поправки или уточнения. Принятые на Краковском синоде документы затрагивали практически все аспекты религиозной жизни епархии. Полная подборка документов занимала почти четыреста листов. Их было решено разделить на три раздела в соответствии с тремя ипостасями, в которых представал перед людьми Христос, - священник, пророк и царь. Эти же три ипостаси, согласно учению, изложенному в «Gaudium et Spes», должна воплощать в мире Церковь, являющаяся Телом Христовым. Воспользовавшись методом, опробованным Вторым Ватиканским Собором, организаторы Краковского синода смогли вовлечь в его работу тысячи католиков, живущих во всех уголках епархии. В отличие от других церковных форумов синод не стал начинать свою работу с подготовки проектов документов. Окончательных проектов не было даже два года спустя с момента его открытия. Зато было сформировано около пятисот групп по их выработке, которые для начала внимательно изучили решения Ватикана II и комментарии к ним, сделанные Войтылой в «Источниках обновления». Именно эти группы (кстати, участники почти пятидесяти из них продолжают встречаться до сих пор) стали сердцем и душой синода. Их численность и форма деятельности не регламентировались. Базой для некоторых стали монастыри, члены других собирались в Краковской семинарии, но большинство работало в своих приходах. В группах объединялись самые разные люди: священники и миряне, представители интеллигенции и рабочие, мужчины и женщины, молодежь и старики. Они просто собирались вместе, молились, изучали материалы Собора, сравнивали его решения с тем, с чем сами сталкивались в повседневной жизни, и предлагали пути их реализации в своей епархии. Результаты обсуждений делегаты доводили до сведения участников синода, рекомендуя принять соответствующие решения.
В принципе эти группы по изучению постановлений Ватикана II и были теми «communio», сообществами христиан, которые, по мнению отцов Собора, должны стать основой жизни Церкви. Именно благодаря деятельности таких групп учение Собора было доведено до всех католиков Краковского архиепископства, причем не как нечто отвлеченное, а как гармонично связанная с жизнью теория. Поэтому, когда в Риме было решено заняться разъяснением документов Ватикана II, в Краковское архиепископство не понадобилось приглашать экспертов со стороны. Живущие здесь католики к тому времени не только были хорошо знакомы с решениями Собора, но уже в течение нескольких лет пытались применять их на практике в соответствии с местными условиями. Это было явной заслугой синода. Кроме того, именно благодаря проведению синода краковские верующие смогли избежать охвативших многие другие епархии трений и неурядиц связанных с разногласиями в трактовке учений Собора. Здесь Собор был воспринят как религиозное явление, призванное усилить евангельские и апостольские начала жизни Церкви, а не как некое политическое событие, главным содержанием которого была борьба между различными группами церковных иерархов.
Кароль Войтыла покинул Краков до завершения синода (на заключительном его пленарном заседании 8 июня 1979 г. он председательствовал, уже будучи Папой Иоанном Павлом II). Но до отъезда в Рим он, как архиепископ Краковский, сделал все от него зависящее, чтобы его сограждане увидели Ватикан II в правильном свете, таким, каким задумывал его Иоанн XXIII, - новой Пятидесятницей, усиливающей веру и вдыхающей в Церковь силы, необходимые для решения стоящих перед современным миром задач. Доказательством тому может служить такой факт: в Краковском архиепископстве не нашли поддержки движения, направленные против решений Собора, такие, к примеру, как возглавляемое Марселем Лефевром движение традиционалистов. Не наблюдалось здесь, как в некоторых других странах, и расколов или надломов верующих, не сумевших правильно понять некоторые новые трактовки привычных для них понятий, данные Собором.
Очень многое дал синод верующим епархии и в плане гражданского самосознания. Они поняли, что в состоянии самостоятельно, без разрешения властей разработать и осуществить целую комплексную программу, включающую теоретические исследования и практические действия. Они поняли, что в любых условиях можно выработать независимое суждение о состоянии общества, в котором живешь. Священники и миряне, интеллигенты и фабричные рабочие убедились, что они могут успешно работать вместе. По сути, это и было то, что Ватикан II охарактеризовал понятием «communio», то, что антикоммунистически настроенные диссиденты государств Восточной и Центральной Европы позже назвали «гражданским обществом». Коммунистические аппаратчики практически ничего не могли противопоставить подобной форме интеллектуального сопротивления. То, что сотни людей могут добровольно собираться вместе только для того, чтобы обсудить какие-то церковные документы, и готовы тратить на это массу времени, просто не укладывалось в их головах.
СПОРЫ ВОКРУГ «HUMANAE VITAE»95
«Папская комиссия по изучению проблем семьи, народонаселения и уровня рождаемости» была создана Иоанном XXIII. Сменивший его на Престоле святого Петра Павел VI тоже ощущал потребность в советниках по этим запутанным вопросам и сохранил ее практически в том же составе и под тем же названием. Но большинство людей в мире называли ее «Папской комиссией по контролю над рождаемостью» и были убеждены, что создана она главным образом для того, чтобы разобраться, может или нет истинный католик «пользоваться противозачаточными средствами». В политизированной атмосфере, царившей в церковных структурах после окончания Ватикана II, этот вопрос превратился в своего рода лакмусовую бумажку, выявляющую «прогрессивно мыслящих» священников и «консерваторов». Высказываемые теми и другими аргументы все сильнее запутывали ситуацию, что негативно сказывалось на авторитете Папы. Не следует забывать, что происходило это в шестидесятые годы, когда западный мир ощутил зыбкость большинства привычных духовных и культурных ценностей. Новое поколение, подхваченное мощным течением сексуальной революции, бросало вызов всем прежним авторитетам. Проводить в такой обстановке дискуссию по моральным проблемам семейной жизни было крайне трудно, если вообще возможно. Тем не менее Павел VI посчитал своим долгом сформулировать точку зрения Церкви на столь злободневные вопросы. Сделать это он попытался в «Humanae Vitae», вошедшей в число энциклик, породивших наибольшее количество споров и разногласий за всю историю католической Церкви. В некоторых странах, прежде всего Северной Америки и Западной Европы, эти споры в дальнейшем привели даже к церковным расколам. Острая и противоречивая реакция на данный документ, видимо, была неизбежна. Но последствия, конечно же, могли быть не столь разрушительными, если бы Папа более внимательно прислушался к тому, что уже высказал по данной проблеме кардинал Войтыла.
По наиболее правдоподобной версии тех событий, клирики, назначенные Павлом VI в Папскую комиссию, практически сразу же разделились на два лагеря. Большинство доказывало, что классическая позиция католической Церкви, согласно которой контрацепция изначально является аморальной, должна быть изменена. Меньшинство же выступало за незыблемость учения. В направленном Папе в мае 1966 г. меморандуме (с легкой руки журналистов он вошел в историю как «Доклад большинства») предлагалось рассматривать вопросы морали совместной жизни супругов, исходя из главного, для чего создается семья, а не превращать каждый половой акт в арифметическую проблему планирования. С этой точки зрения, использование как химических, так и механических противозачаточных средств было вполне допустимо, если семейная пара в принципе не отказывалась от детей. В альтернативном меморандуме, известном как «Доклад меньшинства», подчеркивалось, что любой отход от классических позиций католической Церкви недопустим. Использование каких бы то ни было противозачаточных средств, указывали его составители, есть попрание морали, ибо выводит на первый план в семейной жизни сексуальное удовлетворение, а не рождение детей. Составители этого меморандума настаивали, что, как учил Папа Пий XII, единственным нравственным способом ограничения рождаемости является так называемый «цикличный метод», основанный на приспособлении к естественным ритмам способности женщины забеременеть.
На протяжении почти двух лет Папа Павел VI пытался как-то сгладить противоречия двух противостоящих друг другу групп, каждая из которых прилагала массу усилий, чтобы перетянуть его на свою сторону. Считают, что именно с целью давления на Папу сторонники «Доклада большинства» намеренно допустили утечку информации. Уже в 1967 г. документ был опубликован прессой, и началось его обсуждение. «Прогрессисты» доказывали, что, если Церковь останется на позициях Пия XII, она окончательно лишится доверия молодых семейных пар, а затем и всего современного мира. Оппоненты, в свою очередь, утверждали, что «Доклад большинства» содержит массу на первый взгляд незаметных ошибок по ключевым понятиям морали, а потому его принятие в качестве основы религиозной доктрины может полностью подорвать авторитет католической Церкви. Самому Павлу VI тоже не очень нравились выводы «Доклада большинства» и взгляды на вопросы морали, который он отражал. Результаты его обнародования в конечном итоге оказались обратными ожидаемым, 25 июля 1968 г. Папа выпускает энциклику «Humanae Vitae», четырнадцатый раздел которой начинался так: «...исходя из первейших принципов гуманизма и христианской доктрины о браке, мы вновь должны подчеркнуть, что такое начавшее распространяться явление, как прямое вмешательство в процесс зарождения новой жизни, не может быть оправдано стремлением регулировать количество детей в семье и должно быть категорически отвергнуто нами». Целый шквал критики, со всех сторон обрушившейся на эту энциклику, свидетельствовал, что точку зрения Папы на этот раз не разделяло беспрецедентно большое число католиков.
Зная архиепископа Краковского как автора работы «Любовь и ответственность», Павел VI ввел его в состав комиссии. Но присутствовать на июньском заседании, на котором была окончательно сформулирована выраженная в меморандуме точка зрения большинства ее членов, Войтыла не смог. Польские власти отказались выдать ему к этому времени заграничный паспорт, мотивируя тем, что официальный запрос о его получении подан слишком поздно. Войтыла тем не менее принял весьма активное участие в заочной дискуссии вокруг проблемы применения противозачаточных средств и внес целый ряд предложений в проект готовящейся «Humanae Vitae». Но вопрос их влияния на окончательный текст энциклики до сих пор вызывает массу споров.
В том же 1966 г. архиепископ Краковский создает собственную епархиальную комиссию по изучению вопросов, которыми занималась папская, и сам активно участвует в ее работе. Базой для экспертных оценок стал находящийся в стадии становления Институт изучения семьи. Итогом деятельности краковской комиссии стал подготовленный к февралю 1968 г. меморандум «Основы церковной доктрины о принципах семейной жизни». Ставший к тому времени кардиналом, Войтыла направил этот документ, переведенный на французский язык, Павлу VI как проект новой энциклики.
Как утверждает активно участвовавший в работе краковской комиссии отец Анджей Бардецкий, там рассматривались два проекта энциклики по вопросам семейной морали и регулирования рождаемости. Первый был подготовлен Святой канцелярией - официальным органом Ватикана, занимающимся вопросами церковной доктрины. Он сразу вызвал критику краковских теологов, ряд из которых прямо охарактеризовали его содержание как отражение позиций «упрямых консерваторов». Он представлял собой набор из множества папских высказываний по рассматриваемой проблеме, причем рассуждения Пия XII о возможности естественного регулирования семьи с помощью цикличного метода почти не упоминались. Альтернативный этому проект, подготовку которого, по мнению Бардецкого, инициировал немецкий кардинал Юлиус Депфнер, фактически целиком базировался на позициях составителей «Доклада большинства». С точки зрения краковской комиссии, в нем имелись серьезные теоретические ошибки в плане теологии морали. Так, доказывая необходимость комплексного подхода к семейным отношениям, когда каждая составляющая органична и неотделима от целого, а следовательно, моральна, немецкий проект, как и «Доклад большинства», даже не пытался разобраться в главном - зачем Господь дал людям сексуальное влечение? Таким образом, сам документ, подготовленный от имени Церкви, практически выносился за рамки христианской теологии.
Выбор предлагался довольно ограниченный: «упрямый консерватизм» или подрыв христианской теологии морали. Польских ученых-клерикалов не устраивало ни то ни другое. Меморандум краковской комиссии основывался на мыслях Кароля Войтылы, изложенных в работе «Любовь и ответственность». Это была попытка найти новый подход к проблемам морали семейных отношений и регулирования рождаемости в рамках классической позиции Церкви. Сделать это предлагалось на базе более полного философского осмысления христианского гуманизма, основные положения которого близки как верующим, так и неверующим.
Исходным пунктом в рассуждениях краковские теологи предложили самого человека - единственное существо, которому присуща мораль. При этом, как подчеркивалось в меморандуме, нельзя забывать о том, что мужчины и женщины не бесплотны, каждая человеческая личность представляет собой неразрывное единство души и тела. Никто не может сказать: «Моя душа - здесь, а тело - там». Любое обладающее свободой воли Я есть единство души и тела. Следовательно, и любые рассуждения о моральных аспектах жизни следует вести с учетом этого единства, непременно учитывая обе составляющие человеческой личности.
С этой точки зрения, в самом строении человеческого тела, е том числе и органов, ответственных за продолжение рода, заложен код, с помощью которого язык высших моральных правил переводится в понятия естественных механизмов природы. Человеку даны разум, с помощью которого он способен разгадать этот код, и воля, чтобы следовать заложенным свыше моральным заповедям. Понимание языка и правил морали человек проявляв во всем комплексе своих действий, включая соитие, которое служит и получению удовлетворения, и продолжению рода. Таким образом, сексуальность позволяет человеку одновременно выразить свою любовь и подарить жизнь другому человеку. Отрыв одного из этих аспектов от другого является нарушением заложенных в нас правил и вне зависимости от намерений мужчины или женщины приводит к унижению партнера, превращая его лишь в инструмент для получения удовольствия. Отсюда становится ясной роль верности и целомудрия. В них и проявляется добровольное дарение себя жены мужу, а мужа жене, в награду за которое им дается способность дать жизнь новому человеку.
К этой награде должно и относиться соответствующим образом. Ни одно человеческое существо, призванное появиться на свет, никем не может быть лишено этого права. Но любящие муж и жена тем не менее могут договариваться о количестве детей. Регулирование рождаемости согласно меморандуму краковской комиссии в некоторых случаях является даже долгом супругов. Однако выполнять его они должны лишь с помощью методов, не унижающих человеческое достоинство как мужчины, так и женщины, в реализации которых они бы чувствовали себя партнерами, имеющими равную ответственность друг перед другом и Господом. Химические и механические средства прерывания беременности, равно как таблетки и различные приспособления, рассчитанные на долгосрочное предохранение от нее, прежде всего воздействуют на природу женщины и, следовательно, не отвечают этому критерию. Вопреки главному лозунгу сексуальной революции искусственная контрацепция освобождает только мужчину, позволяя ему смотреть на женщину свысока, а на физическую близость с ней - как на некую легкую игру, доставляющую ему удовольствие. Женщине же, чтобы «играть» в нее, приходится пользоваться различными не слишком приятными, а зачастую просто вредными «штучками». Единственным способом регулирования рождаемости, не унижающим человеческое достоинство ни одного из супругов и накладывающим на них равные обязанности, является, таким образом, метод использования естественных циклов женского организма.
Краковские ученые открыто признают в своем меморандуме, что воздержание, которое предполагает этот метод, является жертвой и даже «серьезным аскетическим усилием, направленным на подавление собственных потребностей». Поэтому в основу пропаганды необходимости периодического супружеского воздержания они предлагают поставить такие понятия, как «уважение к любимому человеку и его телу, ответственное отношение к сексу». Молодым людям необходимо доказать, «что подлинное равноправие мужчин и женщин» может базироваться только на фундаменте «взаимной ответственности». При этом краковские теологи подчеркивают, что пастыри, стесняющиеся рассказывать молодым людям о возможности планировать количество детей в семье с помощью женских природных ритмов, по сути, нарушают свой долг, поскольку способствуют нездоровому ажиотажу вокруг сексуальных отношений, свойственному современному миру. Просто произносить даже самые горячие проповеди против половой распущенности и вседозволенности в наши дни уже недостаточно для исполнения пастырского долга в отношении молодежи. С другой стороны, призывы священника к целомудрию и супружескому воздержанию не будут услышаны, если не показать его неразрывную связь с исконными человеческими ценностями. А ведь именно эти ценности лежат в основе христианства, и донесение их до паствы является задачей пастыря. Конкретно в рассматриваемой сфере священнику как нигде могут помочь миряне - опытные, «прошедшие соответствующий инструктаж» семейные пары лучше любого клирика расскажут молодоженам о пользе периодического воздержания и объяснят, как правильно к нему подойти.
Отдельные элементы меморандума краковской комиссии вошли в «Humanae Vitae», но утверждение отца Бардецкого о том, что энциклика на шестьдесят процентов отвечает выводам польских теологов и самого Кароля Войтылы, выглядит явным преувеличением. «Humanae Vitae» затрагивает темы христианского персонализма, положительной составляющей сексуальной любви, чувства долга и персональной ответственности каждого из супругов в планировании семьи. Но энциклика не отражает концепцию подхода к проблеме отношений полов через личность человека в той полноте, в которой она представлена в меморандуме краковской комиссии. Отсутствие этого главного контекста привело к тому, что в «Humanae Vitae» упор делается не на человеческое достоинство и равенство мужчины и женщины как факторы, предопределяющие ответственность супругов за их сексуальную жизнь, а на юридические и биологические аспекты этой проблемы. Пастырю же в ней отводится роль некоего бесчувственного судии. Все это и дало основания для обвинений католической Церкви в том, что она так и не смогла до конца избавиться от влияния манихейской ереси с ее осуждением сексуальных отношений как таковых.
Предпринимались попытки доказать, что оба документа страдают одними и теми же пороками. Но если принимать во внимание то, что в энциклике отсутствует именно главное звено, вокруг которого строятся рассуждения краковских теологов, их вряд ли можно считать справедливыми. Ответы на специфический вопрос о приемлемых для католиков способах ограничения рождаемости, содержащиеся в «Humanae Vitae» и меморандуме краковской комиссии, действительно совпадают. Но меморандум дает куда более полное обоснование данной позиции, объясняя, что она базируется на уважении к личности человека, особенно к женщине.
Следует признать и то, что «Humanae Vitae» была обнародована в весьма неудачное время. 1968 г., характеризовавшийся нарастанием революционного энтузиазма, был не лучшим историческим периодом для спокойного и вдумчивого осмысления любых выступлений такого рода. Честно говоря, весьма сомнительно, что любое, даже самое удачное разъяснение классического учения Церкви о необходимости целомудрия в браке могло быть тогда услышано. В то же время призыв обратиться к естественным, «природным» методам ограничения рождаемости был сделан именно в тот момент, когда люди начали уделять повышенное внимание экологическим проблемам и понятия типа «природный», «натуральный», «естественный» начали приобретать в их сознании почти сакральный смысл. Теоретически «природные» способы планирования семьи должны были бы в этих условиях вызвать повышенный интерес. Но этого не произошло. Почему? Однозначного ответа не существует. Но представляется, что и здесь не последнюю роль сыграло отсутствие в «Humanae Vitae» четкого обращения к личности. Многие люди просто не смогли почувствовать, что предложенное учение касается непосредственно их.
Одним из бесспорных достоинств краковского меморандума является то, что предложенный им подход к этике брака адресовался не только католикам (тем более не только польским католикам), а людям вообще, вне зависимости от их религиозных убеждений. В «Humanae Vitae» выразить это не удалось. По сравнению с позицией «упрямых консерваторов» энциклика являлась, конечно, определенным шагом вперед, но очень маленьким шагом. В Кракове поняли, что изменения, произошедшие в самой культуре человечества, требуют новых форм объяснения людям необходимости классических принципов морали. В Риме не услышали этот вызов времени. В результате изложенные в «Humanae Vitae» принципы были восприняты как слегка устаревшие, а то и вовсе как уже ненужные современному человеку.
Провал попытки привнести личностный аспект в католическую этику сексуальных отношений в сочетании с политизацией обсуждения этой проблемы после выхода энциклики серьезно ослабил усилия Церкви внедрить идеи христианского гуманизма в сознание современных людей. В своем первом после Ватикана II открытом столкновении с последствиями сексуальной революции, провозгласившей, что свобода есть полная независимость каждой отдельной личности от любой другой, Церковь заняла оборонительную позицию. Между тем, если бы «Humanae Vitae» полнее передала аргументацию краковского меморандума, действовать можно было бы более решительно. Предложенная Краковом позиция позволяла на равных вести разговор со светской интеллигенцией по самым животрепещущим вопросам.
КАРДИНАЛ - СТОРОННИК ДИАЛОГА
Генри Киссинджер считал «иллюзией то, что лидеры, набираясь опыта, становятся умнее». По его мнению, пребывание на высоком посту с его множеством ненужных представительских обязанностей скорее снижает интеллектуальный потенциал человека. Если правило Киссинджера и верно, то Кароль Войтыла представляет собой явное из него исключение. Возможно, потому, что, став в сорок два года капитулярным викарием Краковского архиепископства, он твердо решил не менее двух часов ежедневно посвящать интеллектуальной работе и с тех пор выполнял это решение неукоснительно. За время его епископского служения эти два часа, которые он проводил в одиночестве в своей молельне-кабинете, складывались в сутки и недели. Их результатом стали множество философских эссе и три книги, целый поток пастырских посланий и проповедей, а также несколько циклов стихов и пьеса. Кроме того, кардинал, имея крайне мало времени для встреч со студентами, с обязанностями профессора этики Люблинского католического университета не расстался.
Кароль Войтыла не соответствовал правилу Киссинджера еще и потому, что постоянно встречался и вел диалоги с самыми разными людьми.
Дискуссионные группы, которые он организовал, будучи еще молодым священником, продолжали регулярно собираться и тогда, когда он стал главой епархии. Ежи Янек курировал связи кардинала с медиками и другими представителями естественных наук, а через Ежи Цесельского и Станислава Рыбицкого поддерживались контакты с технической интеллигенцией. Все то время, пока Войтыла работал в Кракове, эти группы по 4-5 раз в год обязательно собирались в его резиденции. Встречи обычно продолжались весь вечер. Специальной программы не назначалось; как правило, их участники обсуждали последние события и привлекшие их внимание выступления прессы.
Особое внимание кардинал уделял историкам. Он обязательно встречался с ними в канун годовщин наиболее важных исторических событий, стараясь глубже понять их значение для Польши и Кракова. Тысячелетие принятия Польшей христианства стало поводом для проведения целой серии таких дискуссий. Не менее интересные исторические диспуты были организованы в связи с шестисотой годовщиной образования Ягеллонского университета и девятисотлетием пастырского служения в Кракове святого Станислава.
Тем более естественно, что архиепископ Краковский не прервал своих связей с философами, причем не только с преподавателями и студентами ЛКУ. Двери его дома всегда были открыты для представителей самых разных философских школ. Особое оживление в такие встречи вносила корреспонденция от Романа Ингардена, внимательно изучавшего все публикующееся на немецком языке по проблеме ответственности. Архиепископскую резиденцию на Францишканьской улице во времена пребывания в ней Войтылы постоянно посещали польские и зарубежные артисты, писатели и музыканты. Именно здесь останавливался во время работы над романом «Польша» автор бестселлеров американец Джеймс Миченер. Позже Войтылу попросили дать интервью для передачи, представляющей телесериал по этому произведению Миченера. Кардинал согласился. Более того, минут через сорок напряженной работы перед телекамерой он удивил всех присутствующих, неожиданно обратившись к автору:
- Ну как у меня получилось? Смогу я найти работу в Голливуде? Я ведь, да будет вам известно, в молодости учился на актера...
Литературой и театром Кароль Войтыла занимался постоянно. Когда власти в 1967 г. закрыли «Театр восторга», архиепископ выступил с резким осуждением этого решения и потребовал у министерства культуры Польши его отмены. Поскольку протест остался без ответа, он помог Мечиславу Котларчику получить место преподавателя теории драматургии и искусства речи в Краковской семинарии и ЛКУ. В 1974 г. Войтыла предоставляет свою резиденцию участникам научной конференции «Католицизм и романтизм в произведениях Зигмунда Красиньского».
- Проблемы, к которым обращался этот вызывающий столько споров бард польского романтизма, - подчеркнул кардинал, выступая перед ее участниками, - не потеряли своей остроты до сих пор.
Конечно же, мимо внимания собравшихся не могли пройти и слова Войтылы о самом главном произведении Красиньского - «Небожественной комедии» как о книге, заявляющей, что только христианская революция может избавить людей от чувства постоянной неудовлетворенности современностью.
Сотрудники редакций «Тыгодника повшехны» и «Знака», а также писатели, поэты и интеллектуалы, группировавшиеся вокруг этих изданий, тоже входили в круг людей, с которыми постоянно общался кардинал Войтыла. Польза от этого общения была взаимной.
- Я как друг Войтылы имею право утверждать, что «Тыгодник повшехны» оказал на него серьезное влияние, - говорил Ежи Турович.
Для Кароля Войтылы газета и журнал были инструментами, с помощью которых он мог донести до всех поляков свой взгляд на современную культуру и отношения, сложившиеся между Церковью и государством. Но при этом и «Тыгодник повшехны», и «Знак» были образцами абсолютно независимых изданий. Архиепископ встречался с их сотрудниками каждые два месяца и обстоятельно обсуждал все представляющие взаимный интерес вопросы. Позже, когда времени у него стало совсем немного, эти встречи стали менее регулярными, но проходили в прежней рабочей обстановке. Обычно сотрудники редакций приходили на Францишканьскую улицу к мессе, которую кардинал служил в часовне епархиального управления, и оставались там на обед. Разговоры затягивались надолго. Войтыла больше слушал, он вообще стремился прежде всего узнать, что думают другие, но в конце обязательно высказывал свои суждения по главным затронутым вопросам. Участники этих совещаний не помнят ни одного случая за все шестнадцать лет пребывания Кароля Войтылы на посту главы епархии, когда бы он попросил их отменить публикацию какого-нибудь материала. «Не было даже намеков с его стороны, - подчеркивает редактор «Тыгодника повшехны» Турович. - Мы иногда просили совета, но сам кардинал никогда не пытался навязать свое мнение» относительно публикации материалов авторов или редакционных статей. Споры, безусловно, случались, но Войтыла обладал не так часто встречающейся у прелатов способностью работать с людьми, точку зрения которых разделял далеко не всегда. Например, он часто не соглашался с острой на язык Галиной Бортновской, которая, будучи сотрудницей «Тыгодника повшехны», постоянно критиковала консерватизм «церкви Вышыньского» - так в одной из статей она назвала объект своего пристального внимания. Войтыла был более высокого мнения о деятельности Примаса Польши, к тому же считал своим долгом соблюдать субординацию. Однако разногласия с молодой, серьезно интересующейся философией писательницей Бортновской не мешали дружескому к ней расположению. Лучшее тому подтверждение то, что именно ее он попросил отредактировать исправленное издание своего труда «Любовь и ответственность».
Затрагивались на совещаниях и политические вопросы. Поначалу редакторам, особенно Туровичу и Яцеку Возняковскому, было крайне трудно втянуть архиепископа в такие разговоры. Войтыла был убежден, что даже малейший намек на его вмешательство в проблемы местной политики может помешать пастырской деятельности. Комментарии по политическим вопросам, на его взгляд, являлись прерогативой Примаса Вышыньского. Возняковский и другие редакторы, в свою очередь, считали, что нельзя игнорировать такую важную сферу жизни епархии. Они доказывали, что, несмотря на засилье цензуры, архиепископ обязан просматривать местную прессу, хотя бы для того, чтобы понять, какую трактовку «новостей» и комментария к ним требуют власти. В конце концов Войтыла согласился и начал читать газеты. Возняковский вспоминает, что вскоре все были поражены, как быстро архиепископ, никогда прежде не интересовавшийся политическими проблемами, начал ухватывать их суть и запоминать основные аргументы и даже имена авторов. Через некоторое время он вновь отказался от чтения местных газет, довольно резонно посчитав, что все, что ему было нужно в них, он уже узнал. А вот стремление сотрудников «Тыгодника повшехны» познакомить его с современной литературой он всегда приветствовал. Более того, перед летним отпуском архиепископ сам просил Туровского и его жену подобрать ему книги для чтения во время отдыха.
Несколько раз Каролю Войтыле пришлось выступать в качестве посредника, улаживающего разногласия между редакцией «Тыгодника повшехны» и кардиналом Вышыньским. Отстаивая право редакции на собственное независимое суждение, он одновременно призывал и сотрудников газеты попробовать взглянуть на проблему с точки зрения Примаса.
- Проблема эта - в разочаровании человека, поверившего в вашу любовь, - сказал он как-то во время одной из дискуссий по этому поводу. - «Тыгодник повшехны» горячо поддержал Вышыньского в 1953 году, и он, став Примасом, вообразил, что вы и впредь будете во всем следовать за ним. Но этого не случилось, и он, естественно, разочарован.
Возняковский позже отметил, что это был самый откровенный анализ столь щекотливой проблемы, который польский клирик когда-либо делал в разговоре с мирянами.
Властям «Тыгодник повшехны» был, как говорится, «будто кость поперек горла», а активное участие архиепископа в деятельности редакции вызывало еще большую злобу. Прямо предпринять что-либо против Войтылы коммунисты не могли, но его друзья иммунитетом против их мести, который дает высокий сан, не обладали и ощущали это довольно часто. Очередная кампания против «Тыгодника повшехны» началась в 1977 г. Поводом для нее стало то, что редакция осмелилась в неполном виде напечатать заявление тогдашнего польского партийного лидера Эдварда Герека после его встречи с Папой Павлом VI. Сотрудники «Тыгодника повшехны» ничего страшного в сокращении заявления не видели, резонно полагая, что раз оно уже опубликовано во всех официальных газетах, то им можно напечатать только наиболее важные части, сэкономив место для других материалов. Скоро выяснилось, что сами контролируемые коммунистами издания значительно сократили заявление Папы. Однако нападкам подвергся только «Тыгодник повшехны». В редакции начали опасаться, что истинная цель правительственной кампании не столько сама газета, сколько ее постоянный защитник Кароль Войтыла Подтверждение этому не заставило себя долго ждать. Через несколько недель, 21 декабря 1977 г., отец Анджей Бардецкий, возвращаясь со встречи редакции «Тыгодника повшехны» и «Знака» с кардиналом, подвергся у самого дома нападению двух негодяев Громилы, которые наверняка были подосланы службой безопасности, если вообще не являлись ее штатными сотрудниками, ни с того ни с сего избили священника до бесчувствия. Кардинал Войтыла, навестивший его в больнице на следующее утро, сказал:
- Ты пострадал за меня. Это меня они хотели проучить, когда били тебя.
Очень важной составляющей интеллектуальной жизни кардинала Войтылы была работа в ЛКУ. Но недостаток времени ощущался все сильнее. Здесь тоже помогали друзья. К середине семидесятых текущими делами на кафедре этики и организацией семинаров для соискателей докторской степени занялись выдвиженцы Войтылы отцы Тадеуш Стышень и Ежи Галковский. Но будущие доктора регулярно приезжали в Краков на двухдневные семинары, которые вел кардинал-профессор. Расходы, связанные с подобными переездами студентов и преподавателей, оплачивались из созданного Войтылой фонда, куда он анонимно перечислял свое скромное профессорское жалованье.
16-17 декабря 1970 г. факультет философии ЛКУ организовал диспут по работе Войтылы «Личность и действие», который прошел очень бурно и привлек пристальное внимание польской интеллигенции. Дело в том, что многие коллеги Войтылы по факультету, в частности Мечислав Кронпек, Ежи Калиновский и Станислав Каминьский, выступили с критикой этой работы. Даже считавшийся первым учеником и последователем философской школы Войтылы Тадеуш Стышень не был уверен, следовало ли учителю целиком сосредоточиваться на проблеме нравственности, фактически не раскрывая методологию философского подхода к ней. В конце конференции кардинал дал устный ответ на прозвучавшую критику. Более развернутым и официальным ответом явилось его эссе «Личность: субъект и общество», опубликованное в 1976 г. Именно в нем он высказал предположение, что основу разногласий между ним и его коллегами, проявившихся в 1970 г. и сохраняющихся до сих пор, составляют не только философские вопросы. «Идеологические дебаты, которые не стихают в Польше вот уже двадцать лет, - писал Войтыла, - со всей очевидностью показали, что эпицентром их являются не вопросы космологии или философии природы. Острота дискуссии доказывает, что затронуты фундаментальные проблемы философской антропологии и этики, подходы к которым отражают различное понимание самой сущности человека».
Как бы то ни было, отношения между кардиналом и преподавателями и студентами ЛКУ всегда оставались самыми дружески ми. Когда заменивший Тадеуша Стышеня Ежи Галковский, ставший основным помощником Войтылы в преподавательской деятельности, решил жениться на Марии Браун (также бывшей студентке кардинала), вопросов о том, кто должен благословить их помолвку, у молодых не было. Конечно же, Кароль Войтыла. Он согласился с радостью. Проблема, однако, заключалась в том, что участие архиепископа в такой церемонии могло вызвать много ненужного шума. Решение было найдено довольно необычное. У родителей Марии была небольшая дача в местечке Свентокжиске, расположенном в районе горы Келце. Туда, слегка отклонившись от маршрута, и заехал архиепископ Краковский по пути в Варшаву на совещание польского епископата. В понедельник б июля 1964 г. он лично обвенчал молодых в маленькой церкви ближайшего селения Болимова. Хотя подобные «приключения, - как признал потом жених, - были совершенно не свойственны Каролю Войтыле». С тех пор кардинал обязательно навещал Галковских всякий раз, когда приезжал в Люблинский университет. Во время одного из таких визитов по-детски стеснительный маленький сынишка Галковских испугался священника и залез под стол. Войтыла не долго думая тут же присел к нему и ласково сказал:
- Что ж, если тебе нравится играть здесь, давай поиграем во что-нибудь.
Зная, что присвоение каждого нового научного звания требует утверждения в государственных инстанциях, отношения с которыми у него в семидесятые годы становились все более напряженными, Кароль Войтыла даже не пытался рассматривать свои новые работы как диссертации. Поэтому кафедру этики ЛКУ он возглавлял, будучи лишь доцентом, то есть имея низший ранг в преподавательской иерархии. Отец Кронпек, ставший в 1978 г. ректором университета, до этого был известен как главный критик работ Войтылы на факультете философии. Однако, несмотря на теоретические разногласия с кардиналом, он сразу же попытался что-то сделать в плане признания его научных заслуг. Именно Кронпеку удалось отыскать брешь в статусе университета - звание почетного профессора, решение о присвоении которого не требовало одобрения госорганов. Почетным профессором Люблинского католического университета и стал Кароль Войтыла. Кстати, формально он остается им и сейчас. Ведь, как выяснилось чуть позже, это звание имеет перед другими одно преимущество - оно является пожизненным.
Необходимо упомянуть и еще об одной сфере интересов Войтылы, где очень пригодилась его способность разговаривать и договариваться с самыми разными людьми. Это экуменизм - диалог между представителями различных ветвей христианства. Населенный в основном католиками Краков, правда, был не самым большим полем для экуменической деятельности. Тем не менее в городе имелись небольшие православная и лютеранская конгрегации и несколько общин маривитов - последователей небольшой группы раскольников, отделившихся в 1906 г. от католицизма. В январе 1963 г. епископ Войтыла принял участие в первой в Кракове экуменической службе в рамках «Кафедры Октавы единства» - восьми дней, с XII в. ежегодно выделяемых в ряде стран Запада для молитв за объединение всех христиан. Во время этой церемонии он произнес много добрых слов о монахах-протестантах из экуменической общины Тезе во Франции, с которыми он познакомился в Риме во время работы Второго Ватиканского Собора. Вечером того же дня в трапезной доминиканского монастыря, которая сохранилась почти в неизменном виде со времен средневековья, был организован ужин. На нем он сидел между лютеранским пастором и православным батюшкой, ни одному из которых до этого и в голову бы не пришло заглянуть в католическую обитель. В отличие от них приор монастыря чувствовал себя хозяином и, видимо, желая продемонстрировать свое «особое отношение к прибывшим братьям», начал приветственную речь с исторического экскурса.
- Вполне возможно, что за этим столом, - сказал он, - некогда сидели отцы-инквизиторы, а теперь здесь восседаем мы...
Епископ Войтыла, дождавшись, когда подадут цыпленка, решил немного подшутить над важным доминиканцем.
- Порою я с удовольствием ем цыпленка по-томистски, - произнес он, скопировав интонацию приора, - а порою с не меньшей радостью и экуменического...
Убежденность в необходимости христианского единства и терпимое отношение к представителям краковского протестантского меньшинства Войтыла проявлял не только во время официальных встреч, но и в повседневной жизни. Будучи молодым священником, а затем и епископом, он во время рождественских праздников хотя бы раз обязательно приходил на торжественный обед в дом Ежи Янека. Среди гостей, которые там собирались, всегда бывала пожилая лютеранка - первая преподавательница английского языка Янека. Она умерла в возрасте девяноста трех лет, и Янек, узнав об этом, незамедлительно сообщил печальное известие всем, кто был знаком с ней, в том числе и Войтыле. Кардинал сразу же сказал, что хотел бы отслужить молебен за упокой души старой преподавательницы. Выяснив, когда будут похороны, он попросил Янека сходить на Гродскую улицу к протестантскому пастору и пригласить на мессу и его (сделать это лично Войтыла опасался, поскольку его появление на Гродской могло быть расценено как давление со стороны католической Церкви). Пастор пришел в архиепископскую часовню и сел на первую скамью вместе с членами семьи Янека. Вскоре появился Войтыла в полном кардинальском облачении. Но прежде чем идти к алтарю, он подошел к лютеранскому священнику и обнял его как брата во Христе.
Вуек остается вуеком
«Шродовиско» по мере того, как развивалась церковная карьера Войтылы, не только не прекратило свое существование, а еще более расцвело, превратившись в часть его пастырской стратегии и живую традицию епархии. Всегда, когда это позволяли маршруты его поездок, архиепископ навещал друзей по «Шродовиско» и их семьи, служил для них мессы, произнося в заключение заранее подготовленные проповеди. Как минимум один день в году он отдыхал с этими людьми, приглашая их в рождественские каникулы к себе в резиденцию «вместе попеть песни». Друзья по «Шродовиско» приходили к нему посоветоваться по самым важным для них проблемам и при этом точно знали, что, если кардинал в Кракове, он обязательно их примет. А дружеская переписка велась непрерывно. Архиепископу сообщали о бедах и о радостях. Сохранилось трогательное письмо, написанное в начале шестидесятых годов Терезой Гейдель-Жичковской. Молодая женщина жалуется, что вот уже почти два года, с тех пор как родила близнецов, она практически не спит ночами. В ответе Войтылы чувствуется личная забота и ответственность пастыря:
Дорогая Тереза,
ты почему-то опасалась, что я не смогу прочитать твое письмо до конца. Так вот, я не только прочитал его, но и в течение нескольких дней постоянно думал о нем, не зная, что ответить. Отрывочные мысли собрались в единое целое сегодня, когда я принимал обеты нескольких сестер. По письму я чувствую, что ты очень устала. И это, зная твои характер и нервную систему, неудивительно. Ведь ты по натуре рациональный человек, прежде всего стремящийся к четкому планированию своих действий. А в положении, в котором ты оказалась сейчас, энергии и навыков недостаточно. Требуется нечто иррациональное - обычные любовь и доброта. Тебе стоит попробовать смотреть на вещи проще, ведь многие проблемы в жизни разрешаются сами собой. Иногда человеку гораздо важнее просто отдохнуть, чем пытаться все время что-то делать. А малышам больше всего нужны любовь и забота матери. Тем более когда их двое. Вообще я понял, что за любовь всегда приходится чем-то расплачиваться. Но, с другой стороны, заплаченное ради любви обязательно возвращается нам сторицей. Это и есть доказательство того, что любовь неразрывно связана с Ним и Он живет в каждом ее проявлении.
Меня лично угнетает не столько повседневная работа, сколько то, что приходится порою делать много никому не нужных вещей. Жаль, что ты не сможешь участвовать в байдарочном походе. Но мы можем встретиться и поговорить в любое другое время.
Целую тебя, Мишеля и близнецов, доставляющих столько приятных хлопот родителям (особенно крепко - того проказника, который является моим тезкой).
Вуек.
Ставшие традиционными еще на улице Канонича балы-утренники в канун Великого поста для детей участников «Шродовиско» устраивались и в резиденции архиепископа Краковского. Но когда малыши выросли, кардинал был первым, кто понял, что юношам и девушкам нужны уже настоящие вечеринки с танцами, и ежегодные детские балы «Шродовиско» «переехали» в дом Терезы Жичковской. После первого из них он написал в гостевой книге Жичковских: «Все так же, как тогда, когда в таком же возрасте были их родители. Другой стала только музыка. Вуек».
Старше становились, естественно, не только дети. В 1977 г. Юрек и Яся Янеки готовились отметить свою серебряную свадьбу. Войтыла обещал отслужить для них по этому поводу мессу в своей часовне. Но когда Янеки и несколько их близких друзей пришли в резиденцию архиепископа, их встретил расстроенный секретарь кардинала отец Дзивиш, объяснивший, что его патрон сильно простудился и у него сейчас высокая температура. Юрек, пожелав кардиналу скорейшего выздоровления, собрался было уходить, но Дзивиш остановил его:
- Нет-нет, вы меня неправильно поняли. Я хотел сказать, что месса будет отслужена не в часовне, а в личных апартаментах кардинала.
Когда они вошли в квартиру Войтылы, тот, уже соответствующим образом облаченный, поднялся с постели и начал читать молитвы. Отслужив мессу и благословив Янеков, он поздравил их, а затем сказал:
- А теперь извините, болезнь не позволяет мне дольше находиться с вами. Этот день мне придется провести в кровати.
Как-то само собой получилось, что с годами участники «Шродовиско» стали больше молиться и чаще разговаривать о серьезных вещах. Если раньше во время байдарочного похода они могли часами потешаться над юмористическими «Письмами баламута» К. С. Льюиса, то в 1975 г. возле костра велась серьезная дискуссия о природе зла и таинстве христианской жертвенности. В том году за очередной отказ участвовать в первомайской демонстрации был арестован «Гапа» Туровский. Прошедшие годы принесли много неприятностей и другим участникам «Шродовиско». Но, как ни странно, именно на фоне неприятностей сильнее ощущалась радость жизни. Поэтому много говорили и спорили о том, является ли жертва со стороны человека обязательной составляющей частью пути, предопределенного ему Господом.
Недовольство властей кардиналом Войтылой постепенно стало переноситься и на традиции летнего отдыха, зачинателем которых он был. В 1977 г., когда ежегодный байдарочный поход «Шродовиско» подходил к концу, в лагерь его участников неожиданно нагрянули сотрудники службы безопасности. Они появились практически сразу после отъезда Войтылы, начали проверять документы у всех присутствующих и задавали при этом один и тот же вопрос:
- Что это за большая машина только что уехала отсюда? Ответы были столь же однообразны и звучали примерно так:
- Да, здесь была большая машина. Она приехала и уехала. Никакой лжи, но одновременно и полное отсутствие информации. На следующий год, когда Вуек отправился в последний свой, как выяснилось потом, байдарочный поход, тактика, учитывая пристальное внимание властей, была еще более усовершенствована. Войтыла выехал на лимузине, за которым по пятам следовал «хвост» спецслужб. По главному шоссе шофер Войтылы ехал не спеша, усыпляя бдительность агентов. Но, подъезжая к заранее оговоренному месту, автомобиль кардинала резко увеличил скорость, оторвался от преследователей и свернул на одну из бесчисленных проселочных дорог, пересекавших раскинувшиеся вдоль шоссе поля. Неподалеку от поворота Вуек выпрыгнул и вместе с поджидавшим его Станиславом Рыбицким скрылся в ближайшей рощице. Через несколько минут лимузин кардинала вновь ехал по главному шоссе в сопровождении «хвоста», но уже в сторону Кракова. Почти такая же операция была проделана и в конце байдарочного похода «Шродовиско». И вновь сотрудники спецслужб ничего не заметили.
(Кстати, с блюстителями коммунистического режима происходили и более анекдотичные случаи. Например, однажды архиепископа Краковского, катавшегося на лыжах в Татрах неподалеку от границы с Чехословакией, остановил патруль. Войтыла, естественно, сразу же предъявил свои документы. Однако милиционер, просмотрев их, только усмехнулся.
- Да ты хоть знаешь, чьи документы украл? Идиот! - обругал он задержанного. - Их одних достаточно, чтобы надолго упрятать тебя в места не столь отдаленные.
Войтыла попробовал было протестовать, говоря, что он ни в чем не виновен и это его документы, но патрульный перебил его:
- Чтобы кардинал так катался на лыжах? Да ты за дурака меня принимаешь!
Войтыла, никак не ожидавший такого поворота в допросе, не нашел ничего лучшего, как заявить, что уж если кардинал решил покататься на лыжах, то делать это плохо ему совсем не пристало. Милиционер задумался, а пока он размышлял, подошел его начальник, и проблема была урегулирована.)
В 1970 г. Войтыла и его друзья по «Шродовиско» понесли тяжелую утрату. Ежи Цесельскому, занимавшему должность доцента Краковского политехнического института, неожиданно предложили читать курс лекций по инженерному делу в Хартумском университете, и он, естественно, согласился. Контракт был заключен на три года. 1969/70 учебный год он провел в Африке один, а в начале следующего привез в Судан жену Дануту и троих детей. В трагическую ночь с 9 на 10 октября 1970 г. туристическое судно, на котором он с детьми отправился в круиз, подходило к шестому каскаду Нила. Данута в это организованное для работавших в Судане иностранцев турне не поехала. Цесельский с двумя младшими отпрысками пошел спать в каюту, а старшая дочь Марыся осталась на палубе. Это и спасло ей жизнь. В результате ужасной катастрофы Цесельский, его сын и младшая дочь утонули. Узнавшей об этом Дануте оставалось только ожидать, когда найдут их тела. Тем не менее мужественная женщина нашла в себе силы послать телеграммы друзьям в Краков, в которых просила поосторожнее сообщить страшную новость своему страдающему болезнью сердца отцу. Один из получивших телеграмму друзей Цесельских сообщил о гибели Ежи Войтыле, находившемуся в это время в Риме. После того как тела погибших были наконец найдены и кремированы, Данута и Марыся повезли прах хоронить на родину. Их путь лежал через Рим. Кардинал встретил женщин в аэропорту, предоставил машину с шофером, отслужил мессу за упокой погибших и попросил отложить похороны до его возвращения в Краков, чтобы он смог помочь в их организации. Данута согласилась, и останки Ежи Цесельского и его детей еще некоторое время находились на улице Францишканьской, 3. Захоронены они были на кладбище в Подгуже, неподалеку от Кракова. Во главе похоронной процессии шел сам кардинал, урны с прахом несли Станислав Рыбицкий, Здзислав Гейдель и другие друзья Ежи. Цесельского Войтыла называл «прирожденным учителем с задатками мистика». Этому человеку был всего сорок один год, когда он погиб. Войтыла лишился одного из самых близких своих друзей, и впереди его ожидало еще много таких потерь.
Кардинал Войтыла принял активное участие в подготовке подборки, посвященной памяти Ежи Цесельского, которая была опубликована в последнем номере «Тыгодника повшехны» за 1970 г. Он писал, что такие люди, как Цесельский, предвосхитили Ватикан II, поскольку их жизнь является примером повседневной святости, к которой призвали отцы Собора. Те качества, которые выделяли его среди многих других, имели своим источником веру. Вера была для него естественным мерилом поступков. Не случайно сам Ежи говорил, что «каждый человек должен стремиться к святости». В жизни его, подчеркивал кардинал, трудно найти моменты, когда он позволил бы себе «сделать перерыв» в исполнении вытекающих из этого правила обязанностей. Все, что ему приходилось делать, он старался делать во славу Господню, а приобретаемые опыт и знания рассматривались им прежде всего как элементы, которые смогут помочь избранному служению. Этот неординарный человек, любивший природу и бывший прекрасным спортсменом, обладал каким-то внутренним стержнем, ни при каких обстоятельствах не позволявшим ему отклоняться от правильного пути. Он никогда не сомневался, что семейная жизнь тоже является одной из форм служения. Наблюдение за тем, как Ежи исполнял его и помогал исполнять другим, помогло Войтыле прийти к пониманию священной сути брачных отношений. Именно пример друга. Ежи Цесельского, вдохновлял архиепископа Краковского в работе над проблемами служения мирян, которой он уделил так много внимания на Ватикане II.
Не вызывает сомнений, что Войтыла мог бы стать таким же прекрасным главой семейства, как его отец. Но он избрал путь католического священника, а потому заложенный в нем родительский инстинкт мог реализоваться только каким-то особым способом. Это и произошло в организованном им «Шродовиско». По мере того как накапливался этот своеобразный опыт «отцовства», Войтыла почувствовал необходимость передать его другим с помощью поэтических и драматических образов. В результате появились его последняя пьеса «Сияние отцовства» (так и не опубликованная, пока он жил в Кракове) и поэтическое эссе «Размышления об отцовстве», вобравшее в концентрированном виде основные идеи этой пьесы. «Знак» напечатал эссе в мае 1964 г. под псевдонимом «A. J.» (Анджей Явень). По сути, пьеса и эссе представляли собой литературное и в то же время теологическое исследование феномена «Шродовиско».
Критики считают «Сияние отцовства» самой «технически» совершенной драмой Войтылы. Однако именно это делает ее довольно тяжелой для чтения. Автор наиболее полно реализует в ней свое давнее стремление соединить традиции европейских средневековых пьес-мистерий и «внутренний театр» Мечислава Котларчика. Сюжетная линяя играет в драме второстепенную роль, главное действие разворачивается в душах трех персонажей и выражается не столько их репликами, сколько пением хора.
В «Сиянии отцовства» Войтыла вновь обращается к своей излюбленной теме значения «закона дарения» в человеческом бытии. Путь главного героя - Адама к самопознанию превращается в мучительные поиски смысла своего существования. В конце концов он понимает, что, лишь позволив любви «завоевать себя» и став отцом, можно освободиться из «ужасного» плена эгоцентризма. Только «в сиянии отцовства» все предстает перед ним в истинном своем виде.
Как всегда, во «внутреннем театре» Войтылы присутствуют библейский и теологический аспекты. В пьесе «Сияние отцовства» выдвигается предположение о том, что Адам стал одиноким в Эдемском саду «по собственному свободному выбору». Этот акт ухода в себя, добровольное одиночество вместо того, чтобы дарить себя другому, и являются первородным грехом, груз которого остался в сердце каждого человека. Люди подсознательно понимают, что этот первородный грех не может стать основой истории человечества, и потому стремятся освободиться от груза одиночества. На выход из этой ситуации и указывает «сияние отцовства»: надо преодолеть сделанный нашим пращуром выбор, использовав данную нам свободу для того, чтобы подарить свою любовь, то есть себя, и тем самым стать другими. Мы должны преобразиться, утверждает своей пьесой глубоко верующий христианин Войтыла, подобно тому, как Бог воплотился в Христа. Сияние отцовства и продемонстрированное Господом воссоздание Себя в Сыне показывают нам путь к спасению от ужаса полного одиночества.
Самое противное человеку проявление одиночества - это смерть, о которой Войтыла также много размышлял. К семидесятым годам эти размышления о неизбежности кончины, видимо, вылились в нечто цельное, и он выражает их поэтически. На последнем этапе жизни - зрелости, пишет он, то, что было на поверхности, соединяется с тем, что хранилось в глубине, как воды моря соединяются с дном в единое целое. В зрелости душа доминирует над телом. На закате жизни мы ощущаем страх, но этот страх преодолевается любовью. Однако и в этом возрасте противоречия человеческой природы не исчезают:
И у того, чей возраст поздней осени сродни, кто оказался на краю могилы,
Два чувства борются внутри, различные стремленья порождая:
Зовет страх смерти обернуться к миру, тому, что было, есть на этом свете,
Но есть еще любовь, она зовет к Нему, к Тому, в ком есть спасенье,
В ком наша будущая жизнь.
Для верующего христианина смерть - это таинство Пасхи, кончины и Воскресения Христа. Одна сторона этого процесса нам хорошо знакома - каждый из нас видел переход от жизни к смерти. Но как происходит «обратный переход» от смерти к жизни? Это и есть тайна, записанная письменами, которые нам не дано прочесть до сих пор. Но Христос не только прочел их, но проверил их смысл на себе и вернулся из смерти к жизни. Да, смерть означает исчезновение человека, но Человек Христос прошел через смерть и не исчез, и это дает каждому христианину надежду на то, что и он не растворится в небытии, а победит смерть. Эта надежда, живущая в душе каждого христианина, и предопределяет его образ жизни. И стихотворный цикл Войтылы, посвященный смерти, завершается молитвенным обращением к Богу:
Итак, с Тобою спаян я надеждой,
И без Тебя не мыслю бытия,
Ведь Ты даешь великую возможность спасти себя и в смерти.
Это значит благодаря Тебе я не исчезну,
А обрету лишь новое значенье,
И это все записано в Тебе...
МИРОВОЙ УРОВЕНЬ
В семидесятые годы Кароль Войтыла постепенно выдвигается в число лидеров международного католичества и становится одним из самых известных церковных деятелей в мире.
Его включение в коллегию кардиналов в 1967 г. предполагало более активное участие в международных делах католической Церкви, которыми он начал заниматься на Втором Ватиканском Соборе. Во время работы Собора его заметил Папа Павел VI. Многие считают, что уважение, которое вызвал у Папы молодой польский епископ, постепенно переросло в нечто подобное отцовской любви к нему. Это подтверждает и сам Войтыла; несколько раз он говорил, что Павел VI был для него «все равно что отец». 30 ноября 1964 г. архиепископ Краковский привез Папе альбом с фотографиями, снятыми во время церемонии коронации Богородицы Людзмежской. Павел VI, с интересом рассматривая фотографии, на которых было видно, как много людей собралось на этот праздник, тихо сказал стоявшему рядом секретарю:
- Да, это Польша! Такое могло состояться только там.
Незадолго до этого Папа послал в подарок для краковского костела Святого Флориана три колокола. Вначале они были задержаны на границе. Но потом, после переговоров с представителями Церкви, их все-таки разрешили ввезти, задекларировав как «музыкальные инструменты».
В середине шестидесятых польское правительство намекнуло Святому Престолу, что заинтересовано в появлении в Польше второго кардинала. В Ватикане понимали эту хитрость коммунистических дипломатов, за которой просматривается извечное стремление властвовать, разделяя. Власти надеялись, что сумеют вбить клин между новым кардиналом и Примасом Вышыньским, расколов тем самым единство Польской Католической Церкви. Представители коммунистического правительства к тому времени окончательно убедились, что молодой архиепископ Краковский «провел их», и, конечно же, не имели в виду его, поднимая в Риме вопрос о втором кардинале. Но у Павла VI имелось на этот счет собственное мнение, и новым членом коллегии кардиналов он назначает именно Войтылу. 29 мая 1967 г. об этом было объявлено официально. Но прежде чем отправиться к Престолу святого Петра, Войтыла принял участие в кампании протеста против закрытия «Театра восторга», дождался защиты докторских диссертаций студентов своего семинара и помощника в преподавательской деятельности Ежи Галковского и в течение нескольких дней молился в Кальварье Зебжидовской. В Рим он поехал через Вену, где навестил архиепископа австрийской столицы Франца Кёнига (того самого, который во время Ватикана II назвал его «умным мальчиком»).
Утром 28 июня в Сикстинской капелле Папа Павел VI вручил ему красную кардинальскую шапку. А днем Войтыла и его секретарь объездили весь Рим и его окрестности в бесплодных поисках другого необходимого атрибута гардероба князя Церкви - красных носков. В Краков новый кардинал вернулся 9 июля. Чтобы приветствовать его, у собора Святого Станислава собрались тысячи людей. Выступая перед ними, Войтыла подчеркнул, что рассматривает оказанную ему честь, как дар, посылаемый «Польской Церкви и прежде всего ее последователям, живущим в Кракове». Днем состоялся торжественный обед в епархиальном управлении. Тост за нового кардинала поднял профессор Адам Ветулани и при этом не удержался от того, чтобы повторить сказанное им девять лет назад. Он предложил выпить и за профессора Войтылу, которому «удалось собрать богатый урожай на ниве научной деятельности».
Кардиналы считались священниками Римской епархии, и за ними были закреплены «титульные» храмы. «Титульным» храмом Войтылы стала капелла Святого Чезаре в Палатио - небольшая церковь, расположенная в конце улицы Порта Латина. Кроме того, кардиналы по должности являлись членами конгрегации, или «советов» Римской Курии - подобия департаментов светских кабинетов министров. На заседания конгрегации Войтыла в течение 1970 г. несколько раз приезжал в Рим. Но одним из самых известных представителей мировой католической иерархии периода после Ватикана II сделала его работа в Синоде епископов.
ВОЙТЫЛА И СИНОД ЕПИСКОПОВ
Создание Синода епископов было одной из мер, предпринятых Павлом VI для конкретного воплощения в жизнь теологических наработок Второго Ватиканского Собора. В «Догматическом уставе Церкви» было прямо записано, что католические епископы всего мира составляют «коллегию», членом и главой которой является епископ Рима. Войтыла был избран представителем польского епископата еще на первом заседании Синода, состоявшемся в 1967 г., но присутствовать на нем не смог по принципиальным соображениям. Дело в том, что польские власти, видимо, исходя все из той же своей политики «вбивания клиньев», не разрешили ехать в Рим кардиналу Вышыньскому, и Войтыла заявил, что не считает для себя возможным направиться туда без официального главы Польской Церкви. В 1969 г. членом первого «чрезвычайного», или «специального», заседания Синода кардинала Войтылу назначает уже сам Павел VI. На этом заседании предполагалось обсудить проблемы взаимоотношений Святого Престола и национальных конференций епископов, а также отношения между самими этими конференциями. Суть этих отношений в одном из своих выступлений на заседании лучше всех выразил именно Войтыла. Он подчеркнул, что принципы, на которых строится мировое сообщество епископов, следует искать в сакральной общине - communio. Такой общиной, а не подобием какого-то закрытого клуба для избранных, каковым считают его некоторые социологи, должно стать объединение епископов разных стран. В этой связи Войтыла выразил обеспокоенность тоном комментариев светской и даже католической прессы; их авторы искали в работе Синода политическую подоплеку, рассматривая его как инструмент, с помощью которого Рим собирается бороться с излишне независимыми национальными конференциями епископов. Такой подход не позволяет разглядеть суть Синода - то, что он прежде всего отражает духовную реальность современной Церкви.
В повестку дня следующего заседания Синода в 1971 г. вошли два основных вопроса: роль священства и социальная справедливость. Выступая в дискуссии по вопросу о социальной справедливости, кардинал Войтыла настаивал на том, что она столь же немыслима без религиозных свобод, как и без решения проблемы нищеты населения. Он также заявил, что сам Синод допускает несправедливость, выслушивая выступления в основном только епископов западноевропейских и латиноамериканских церквей. Дискуссия по данному вопросу, предположил он, даст результаты только в том случае, если в ней примут участие представители всех регионов мира. Во время работы этого заседания Синода 17 октября Папа Павел VI объявил о беатификации Максимилиана Кольбе - францисканца, добровольно оставшегося в бункере Освенцима и умершего от голода вместе с другими узниками. 13 октября кардинал Войтыла провел пресс-конференцию на французском языке, в ходе которой объяснил, как он лично понимает значение пастырского подвига этого человека. Кольбе не просто пожертвовал жизнью ради братьев своих. Жертвуя собой, он доказал, что нет силы, способной сломить достоинство, данное человеку Богом, и тем самым придал мужества умереть достойно девятерым обреченным, находившимся рядом с ним. Дух христианского всепрощения и любви отца Кольбе разорвал, как сказал в заключение кардинал, дьявольские путы ненависти. На последнем заседании Синода 1971 г. Войтыла был избран в Синодальный совет - международный комитет, ответственный за выработку повестки дня следующей встречи епископов. Это свидетельствовало о безусловном признании авторитета кардинала Краковского и высокой оценке его деятельности братьями епископами.
Синод 1974 г. обсуждал проблему евангелизации в современном мире. Кардинал Войтыла, избранный представителем польского епископата, был назначен его «информатором», то есть ответственным за подготовку relatio - проекта заключительного доклада Синода, который предстояло вынести на голосование его участников. В ходе работы этого Синода, естественно, много говорилось о проблемах евангелизации в коммунистических странах и обществах, находящихся под сильным влиянием марксистских идей. Но основная дискуссия развернулась между западноевропейскими и латиноамериканскими епископами. Для тех и других марксизм был, как говорил позже Войтыла, «занимательной абстракцией», а не «повседневной реальностью». Наивность их взглядов на обсуждаемую проблему и завела, по его убеждению, Синод в тупик. Готовя relatio, он попытался удовлетворить обе противоборствующие стороны. Но отцы Синода утвердить текст составленного на основе их же собственных выступлений документа отказались. Он был передан на доработку в специально созданную для этого комиссию. Та, бесплодно поработав некоторое время, в свою очередь, переадресовала материалы заседания Павлу VI, надеясь, что, возможно, хотя бы Папа сумеет что-то сделать. К удивлению многих, у Папы действительно получилось - подготовленное на основе материалов Синода апостольское обращение «Evangelii Nuntiandi» по праву считается одним из лучших документов, подписанных Павлом VI.
Неудача с подготовкой relatio не отразилась на авторитете Кароля Войтылы. Его переизбирают в Синодальный совет, в качестве члена которого он и приезжает в 1977 г. в Рим на заседание Синода по проблемам катехизации, или религиозного образования. В ходе его работы Войтыла делает несколько вызвавших серьезный общественный резонанс заявлений. Так, в одном из них кардинал Войтыла сообщил, что находящийся у власти в Польше режим стремится создать обстановку, в которой истинная катехизация стала бы невозможной. Причина в том, что коммунисты возводят атеизм в ранг новой государственной религии, а это в конечном итоге подразумевает полное отрицание религиозных свобод. В другой речи на этом Синоде кардинал Краковский коснулся роли личности проповедника религии. Он подчеркнул, что лучшими катехизаторами были и останутся святые, поскольку истинность религиозных идей они доказывают не столько словами, сколько собственной героической добродетелью.
Во время работы Синода 1977 г. резко ухудшилось состояние здоровья Павла VI, что не могло не отразиться на настроении участников заседаний. Иерархи Церкви понимали, что скоро им придется избирать нового понтифика. В течение четырех недель работы Синода и двухнедельного ad limina (паломнической поездки по апостольским местам, которую каждый епископ обязан совершать раз в пять лет) Войтыла в неофициальной обстановке говорил о будущем католической Церкви со многими из тех, кому предстояло избирать нового Папу, в том числе с кардиналами из Франции, Германии, Великобритании, Австралии, Италии, Соединенных Штатов и представителями Римской Курии. Епископы Синода в третий раз избрали его в том году членом Синодального совета. Такой чести удостаивается не каждый. Спустя десять лет после получения кардинальской шапки, в течение которых он спорил и договаривался со своими коллегами, Войтыла стал одним из самых уважаемых и известных католических иерархов мира
ЗНАКОМСТВО С МИРОМ
Конец шестидесятых и семидесятые годы стали для Кароля Войтылы периодом интенсивного знакомства с теми частями света где он ранее не бывал. В августе и сентябре 1969 г. он впервые посетил Канаду и США, чтобы воочию увидеть, как живут польские общины этих стран. Визит получился очень напряженным. 28 августа Войтыла прибыл в Монреаль, в течение последующего месяца посетил Квебек-Сити, Оттаву, Калгари, Эдмонтон, Виннипег, Торонто, Гамильтон, Лондон и Сент-Катаринс затем пересек канадско-американскую границу в районе Ниагарского водопада и начал знакомство с Соединенными Штатами с Буффало и Нью-Йорка. Короткий отдых в Нью-Йорке - и вновь напряженное путешествие: за пятнадцать дней он посетил семинарию для американцев польского происхождения в Орчард-Лейк штат Мичиган, побывал в Хартфорде, Новой Британии, Коннектикуте, Кливленде, Питтсбурге, Детройте, Бостоне, Вашингтоне Балтиморе, Сент-Луисе, Чикаго, Филадельфии, Дойлстауне и Пенсильвании, которую назвал «американской Ченстоховой». Затем снова Нью-Йорк и перелет в Рим, где 2 октября должно было состояться заседание Совета кардиналов по вопросам отношений между священнослужителями и мирянами.
В Филадельфии Кароля Войтылу принимал американский кардинал польского происхождения Джон Крол. Войтыла имел возможность ближе познакомиться с ним в 1967 г., когда они почти одновременно получили кардинальские шапки и Кролу в связи с этим потребовалась помощь. Дело в том, что согласно польским обычаям каждый новый кардинал обязан посетить место, где он родился. Однако польские власти отказали Кролу в визе. Вместо него в отдаленную деревеньку Секерчина вызвался отправиться Войтыла. Причем добраться туда оказалось не так просто - дороги были занесены, и кардинал ехал в санях, которые тянула уставшая лошадь. Крол познакомил друга с учащимися Филадельфийской семинарии святого Карло Борромео. Архиепископ Краковский с особым интересом беседовал со студентами из афроамериканских семей, расспрашивая их об американском образе жизни, негритянских церквях США и о том, что привело их в католическую семинарию.
В феврале 1973 г. Войтыла отправляется в Австралию, представлять Польскую Церковь на Международном евхаристическом конгрессе, открывавшемся в Мельбурне. По пути он остановился в Маниле, где работал Международный евхаристический конгресс 1937 г., в котором участвовал его предшественник Адам Стефан Сапега. Войтыла был поражен великолепием филиппинской природы, которая, как он писал в опубликованном позже дневнике, каким-то странным образом напомнила ему родную Ченстохову. Еще три дня он провел в Новой Гвинее в гостях у живущих в этой стране польских миссионеров. В своем дневнике он сделал шутливое замечание о том, что «меланезийцы относятся к одежде совершенно не так, как мы, европейцы». Другое его замечание касается диалекта «пиджн инглиш». Людей, говорящих на нем, он впервые встретил в Новой Гвинее. Кардинал-полиглот признается, что никогда не думал, что можно говорить на этом странном наречии, всерьез полагая, что говоришь по-английски. Еще одно глубокое впечатление - танец, которым 9 февраля его приветствовали местные жители, после того как он отслужил мессу и пообедал с ними. «Эта своеобразная пантомима рассказывала о том, как на остров прибыл первый белый миссионер и как туземцы убили его». В Австралии Войтыла также не ограничился участием в работе Мельбурнского евхаристического конгресса. Он посетил польские общины Брисбена, Сиднея, Аделаиды, Перта, Канберры и Хобарта. Успел он съездить на три дня и в Новую Зеландию, где встретился с поляками, живущими в Веллингтоне. В каждом из этих городов он служил мессу, произносил проповедь для собравшихся на нее соотечественников, встречался с представителями властей, ветеранских организаций, польских культурных ассоциаций, посещал приюты, школы, больницы и монастыри. На одной из таких встреч в Канберре поляки - ветераны Второй мировой войны преподнесли ему в подарок стальную статую, которая потом была установлена в костеле в Новой Гуте. Часть стали была выплавлена из осколков, извлеченных из ран, полученных в боях дарителями. В Австралии Войтыла обнаружил ранее незнакомый ему мир, который очень понравился ему своей открытостью, чистотой и тем, что в нем спокойно уживались вместе представители самых разных культур. В дневнике он признается, однако, что был несколько обескуражен здешним отношением к Церкви. Процедуре евхаристии здесь уделялось гораздо больше внимания, чем раскрытию значения Христа.
В апреле 1974 г. кардинал Войтыла едет в чешский город Литомержице на похороны кардинала Стефана Трохты, который десять лет провел в коммунистических застенках и восемь лет зарабатывал на жизнь в качестве простого рабочего. Церковь, в которой проводилось отпевание Трохты, была окружена плотным кольцом сотрудников чехословацкой секретной полиции. Войти в нее Каролю Войтыле и прибывшим вместе с ним кардиналам Берлинскому - Альфреду Бенгчу и Венскому - Францу Кёнигу разрешили, но их попытка принять участие в службе была категорически пресечена. В течение всей мессы Войтыла сидел на скамье вместе с другими, молча демонстрируя свое единство с чувствами прихожан, а в конце неожиданно подошел к гробу и произнес короткую, но проникновенную речь. Следящие за церемонией коммунисты были взбешены, но прервать кардинала не решились. Вечером Войтыла выехал в Рим, но в Вене сделал остановку и в посольстве Ватикана отслужил мессу об упокоении Трохты.
Войтыла не только много путешествовал, но и сам часто принимал гостей. Многие церковные лидеры стремились посетить Польшу прежде всего для того, чтобы встретиться именно с ним. В октябре 1973 г. в резиденции архиепископа Краковского гостил председатель Конференции епископов Германии кардинал Юлиус Депфнер, с которым Войтыла провел совместные молебны в Освенциме и Биркенау. На следующий год гостями Кароля Войтыла были кардиналы из Франции и Италии, а также епископы из Бельгии и Бурунди.
В 1976 г. международный аспект деятельности молодого польского кардинала еще более усилился - Павел VI пригласил его провести ежегодную церемонию вхождения в Пост (традиционное католическое мероприятие первой недели Великого поста) для Папы и членов Римской Курии. Времени на подготовку двадцати двух проповедей, или «конференций», которых требовало это приглашение, практически не оставалось. Дело в том, что Войтыла получил его в курортном местечке Закопане в польских Татрах, куда отправился покататься на лыжах. На базе отдыха он находился с 9 по 15 февраля. 12 февраля к нему присоединился отец Тадеуш Стичен. С 20 по 25 февраля свои обязательные утренние часы в молельне Войтыла посвящает доработке речей, которые он подготовил в перерывах между лыжными прогулками в Закопане. 1 марта он уезжает в Рим, и там, уединившись в Польской коллегии, еще четыре дня работает над окончательной отшлифовкой текстов.
Собрания, посвященные вступлению в Пост, начались в Апостольском дворце 7 марта. Стоя у алтаря капеллы святой Матильды, кардинал Войтыла говорил перед высшими иерархами Римской Курии. Краем глаза он видел самого Папу, сидящего в маленькой комнатке за алтарем. Семидесятивосьмилетний Павел VI, несмотря на плохое самочувствие, и на этот раз не изменил своему обычаю носить под сутаной в дни Великого поста власяницу. Архиепископ Краковский начал выступление с напоминания о том, что он приехал из страны, где Церковь подвергается гонениям, но тем не менее в эти дни польские храмы не в состоянии вместить всех пришедших принять участие в церемонии вступления в Великий пост. Он рассказал о незабываемой атмосфере, царящей в молодежных лагерях отдыха движения «Оазис», выразив сожаление, что иерархи Церкви в силу возраста и других причин не бывали в подобных местах. Находясь рядом с этими юношами и девушками, использующими каникулы для того, «чтобы переосмыслить свою жизнь и сделать еще один шаг к пониманию Бога», начинаешь по-новому смотреть на то, что происходит в современном мире.
Готовясь к этим выступлениям в Риме, Войтыла постарался затронуть в них темы, обсуждавшиеся на Краковском синоде. В качестве отправного пункта рассуждении он избрал строки «Gaudium et Spes» 22, которые считал концентрированным выражением теологической концепции Ватикана II: «...и только через понимание таинств мира можно подойти к правильному пониманию тайны человека». Раскрыть эту мысль, составляющую основу христианского гуманизма, Кароль Войтыла решил, как и на Краковском синоде, через три аспекта земного служения Христа - как пророка, как пастыря и как царя духовного, которые продолжают исполнять и члены основанной Им Церкви. Кардинал Краковский показал, как эти составляющие жизни христианина трактуются в различных литературных памятниках: Старом и Новом Заветах, произведениях Отцов Церкви, современных философов, теологов и литераторов. То, какую великую победу одерживает каждый человек, обращающийся к Христу, Кароль Войтыла проиллюстрировал цитатами свв. Иринея, Августина и Фомы Аквинского; Мартина Хайдеггера и Поля Рикура, Анри де Любака и Карла Ранера, Ганса Кюнга и Вальтера Каспера, строками из «Ночного полета» Сент-Экзюпери и «Потерянного рая» Милтона. Говорил он и о собственном опыте человека и пастыря, и о том, что узнал о «царском пути» и достоинстве человеческой личности, исповедуя своих прихожан.
- Как только осознавший себя грешным человек опускается на колени для исповеди, он уже становится более достойным как личность, - предположил кардинал. - Вне зависимости от того, какая тяжесть лежит на его душе и сколь сильно он унизил себя своими прегрешениями, сам акт нового обращения к Богу чудесным образом возвышает его. В этом великом преобразовании - духовном возвышении человека, в том, что ему единственному дано право личного общения с Господом, и заключается главный смысл исповеди.
Краковские друзья Войтылы вспоминают о сильнейшем впечатлении, которое произвела на польскую интеллигенцию эта проповедь, опубликованная позже в «Знаке». Художник Станислав Родзиньский, например, утверждает, что неожиданно обнаружил в ней четкое теологическое обоснование того, что он подсознательно пытался выразить в своих произведениях: трагедию современного мира, запутавшегося в попытках обрести гуманизм, не задумываясь об истинных причинах духовной жажды человека. Реакция некоторых членов Курии была совсем иной. Они понимали, что перед ними выступает обладающий даром слова пастырь, который смог бы вести разговор о христианстве с современным миром в форме двустороннего диалога. Они не исключали, что чувствительный к таким формам общения мир, возможно, захочет видеть на Престоле святого Петра именно такого человека. Однако они были уверены и в том, что последнее невозможно.
Спустя четыре месяца после церемонии вступления в Великий пост Кароль Войтыла совершил еще одно путешествие в Соединенные Штаты. На этот раз он отправился туда на шесть недель, чтобы принять участие в Международном евхаристическом конгрессе, проводимом в Филадельфии в рамках празднования двухсотлетия образования США. Первым пунктом его визита был Бостон, где он должен был прочитать лекцию для слушателей ежегодно проводимых здесь семинаров Гарвардской летней школы. Войтыла уединился в расположенной под Бостоном школе святого Себастьяна, чтобы подготовиться и попрактиковаться в английском языке. Через несколько дней в переполненной аудитории огромного Эмерсон-холла он читает лекцию на тему «Участие или отстраненность». Директор Летней школы Томас Крук вспоминает, что был потрясен манерой изложения, продемонстрированной «этим блестящим человеком». После лекции он устроил в честь Войтылы прием в гарвардском Леман-холле. Крук приветствовал кардинала, стоя на лестнице, ведущей в здание. Повернувшись к нему, он сказал, что быть князем Церкви в коммунистической стране именно такому человеку - это большое счастье.
- Я согласен, - просто ответил Войтыла, видимо, вспомнив о возрастающей напряженности в своих отношениях с польским правительством.
Один из самых известных политологов Колумбийского университета и будущий помощник президента США Збигнев Бжезинский, который, по собственному признанию, «не считал, что в его должностные обязанности входит участие в приемах польских епископов», в это время отдыхал в Мэне. Однако «по каким-то причинам», которые, как он пишет, «не понятны ему до сих пор», он все-таки решил принять приглашение приехать «на чай с Войтылой» в Кембридж и не пожалел об этом. Архиепископ Краковский произвел на него неизгладимое впечатление сочетанием «интеллигентности и спокойной силы».
Еще три дня Войтыла провел в Вашингтоне, где выступил с серией лекций в Католическом университете Американской школы философии, и наконец прибыл в Филадельфию. На время работы евхаристического конгресса он вновь остановился в семинарии святого Карло Борромео. Те, кто находился там в это время, вспоминают, как кардинал, не обращая внимания на протокольные нормы, запросто расхаживал по коридорам семинарии и заходил к ее преподавателям, чтобы поговорить о религиозной ситуации в Соединенных Штатах. Для обсуждения на конгрессе был избран вопрос «Святое Причастие и духовная жажда человеческой семьи». 3 августа Войтылу попросили произнести проповедь на тему «Святое Причастие и человеческая жажда свободы». Он говорил о двухсотлетии независимости США, о том, что вклад в освобождение Америки внесли и такие польские патриоты, как Тадеуш Костюшко и Казимир Пулаский. При этом кардинал подчеркнул, что свобода, на его взгляд, является не только даром, но и проверкой зрелости общества, которая воплощается в его готовности сосредоточить все свои усилия на поиске истинного добра. А истинное добро есть любовь. Такие рассуждения некоторыми из присутствующих были восприняты как критика, и позже они выражали недовольство выступлением архиепископа Краковского. К сожалению, это был не последний раз, когда американцы не поняли Кароля Войтылу.
Во время последовавшего за Международным евхаристическим конгрессом турне он все чаще испытывал чувство беспокойства за состояние американского общества. Эта поездка была непродолжительной, но очень насыщенной. Войтыла побывал в Чикаго; Стивенс-Пойнте, штат Висконсин; Балтиморе; Детройте; Орчард-Лейк, штат Мичиган; Грейт-Фоллсе и Гейзере, штат Монтана; Лос-Анджелесе и Сан-Франциско. Его друзья из «Тыгодника повшехны» вспоминают, что в рассказах Войтылы об этом турне чувствовалось «разочарование» американской культурой, особенно проявляющейся в ней тенденцией сводить свободу к позволению заниматься всякими пустяками. Возможно, его также возмущали свойственные американскому обществу в период после вьетнамской войны потеря интереса и даже полное безразличие к международным проблемам и угрозе стремлению человечества к свободе, которую заключала в себе агрессивная атеистическая идеология. Его мучил вопрос, понимают ли американцы и их лидеры, что главное направление в борьбе, которую ведет человечество за сохранение человечности в современном мире, определяется позицией Церкви и ее противников, последователями евангельского учения и теми, кто отрицает его? Войтыла никогда не сужал эту великую, проходящую на протяжении всей мировой истории борьбу, предопределенную, по его убеждению, Святым Провидением, до рамок противоборства коммунистов и сторонников демократии. Он понимал, что борьба между истинными и фальшивыми человеческими ценностями происходит и в демократическом обществе. Это, конечно, не означало отрицания того, что наиболее ярким проявлением кризиса, с которым столкнулась мировая цивилизация в XX в., является коммунизм. Данную истину он прочувствовал на собственном примере и имел возможность убедиться в ней в очередной раз сразу же по возвращении домой.
ЗАЩИТНИК
Вопреки мнению некоторых историков противоборство Церкви и коммунистических властей Польши носило характер не отдельных стычек, а тотальной войны, не прекращающейся ни на один день. Вопрос всегда стоял так: «мы или они?», «они нас или мы их?» Как позже заметил Папа Иоанн Павел II, дело было в том, что «коммунисты претендовали не только на политическую власть. Они хотели гораздо большего - стать единственными выразителями самого духа польского народа». Церковь была естественным и главным препятствием в осуществлении этой цели, и коммунистам ничего не оставалось, как «делать вид... будто ее вовсе не существует». Людям, живущим на Западе, привыкшим мыслить категориями общественных соглашений и компромиссов, крайне трудно понять суть этого противоборства. Речь шла не о каких-то отдельных расхождениях, которые можно урегулировать с помощью той или иной юридической процедуры. Развернувшаяся борьба могла завершиться либо полной победой, либо полным поражением.
Кароль Войтыла допускал, что в марксистской критике раннекапиталистического общества содержатся зерна истины. Он понимал, что многие коммунисты являются искренними патриотами Польши, пусть и со своеобразными взглядами. Но развитие ситуации в Кракове зависело не от таких членов партии. Диалог между христианством и марксизмом в Польше был невозможен прежде всего потому, что польские коммунисты никогда не были настолько уверены «в собственных принципах, а тем более в реакции своих советских хозяев, чтобы вступить в теоретический спор с кем-либо». С годами в своем стремлении удержаться у власти они все в большей и большей степени делали ставку «не на философов, а на полицейских». И проявлялось это в таких формах, которые для архиепископа Краковского, самого рьяного защитника религиозных свобод на Ватикане II, были совершенно неприемлемы. Выступая в 1977 г. в Риме на посвященном проблемам религиозного образования Синоде, он сказал:
- ...можно понять человека, который что-то ищет и не может найти; можно понять, что кто-то отрицает то, что считаем истиной мы; но не поддается пониманию то, что человек перестает верить только потому, что ему кем-то запрещено верить.
Середина семидесятых в Польше ознаменовалась усилением борьбы с инакомыслящими, которая велась как с помощью мелких уколов, так и ничем не прикрытого давления. Польских учащихся заставляли зазубривать псевдопоэтические вирши, например, такие: «Единица - вздор, единица - ноль, один, даже если очень важный...»96 Выборы в органы студенческого самоуправления стали напоминать игры родителей с малолетними детьми с поправкой на то, что родители должны были обязательно быть приемлемы для режима. Юбилеи мало кому понятных событий типа сорокалетия Общества советско-польской дружбы или создания участвовавших в гражданской войне в Испании интербригад стали проводить с необычайной пышностью, наподобие античных языческих торжеств. Любая некомпетентная, но политически выдержанная писанина заведомо получала более высокую оценку, чем что-то стоящее, но аполитичное. Многие способные молодые люди лишались возможности поступить в университеты только потому, что их родителей подозревали в каких-то политических прегрешениях. Естественно, нервозность и раздражение властей не могли не отразиться и на Церкви. Полицейские агенты постоянно пытались установить подслушивающие «жучки» в резиденции архиепископа на улице Францишканьской. Не успевала машина Войтылы выехать за ворота, как за ней тут же увязывался «хвост». Были и более явные предупреждающие сигналы, как, например, избиение агентами службы безопасности пожилого священника отца Бардецкого.
Обстановку, которая сложилась к тому времени в Польше, очень точно охарактеризовал Вацлав Гавел, назвав ее «культурой лжи». Этой лжи Кароль Войтыла противостоял уже в силу своего жизненного опыта и воспитания. Он жил в стране, заявляющей о себе как о «государстве рабочих». Но он сам не понаслышке знал, что значит зарабатывать хлеб своими руками, всегда интересовался жизнью рабочих и поддерживал связи с простыми людьми. Его любимым поэтом всегда оставался Норвид, который в своих стихах старался выразить духовный мир трудящегося человека. Дружеские отношения, сложившиеся за много лет с членами «Шродовиско», позволяли ему в мельчайших деталях знать, чем интересуются и живут изо дня в день самые обыкновенные граждане Польской Народной Республики. Это знание реальной жизни человека в обществе, основанном на лжи, заставляло его бросить вызов коммунистам, а свойственная ему активная позиция предопределила его роль, как одного из организаторов культурного сопротивления режиму. Ни один противник не мог обвинить архиепископа Краковского в том, что тот плохо осведомлен о происходящем за стенами его резиденции. Кароль Войтыла слышал и видел больше, чем многие его оппоненты. Он почти физически ощущал то, что в письме к Анри де Любаку назвал «бедствием нашего времени», - непрестанное ущемление человеческого достоинства. Это зло, с которым он не мог смириться ни при каких обстоятельствах, было постоянной причиной его переживаний.
К тому же он ощущал себя хранителем и продолжателем традиций архиепископов Краковских, которые одной из своих главных задач всегда считали защиту всех живущих в епархии. Его занимающие высокие посты в правительственных структурах оппоненты могли считать это глупой мистикой и пустой болтовней. Но Войтыла жил этим, он следовал этим традициям, был воспитан на них родителями и Церковью. Уже одно это превращало его в своеобразный символ, заставляло живущих рядом людей выражать недовольство сложившимся между Церковью и властями странным статус-кво. Но были еще маленькие и большие дела, проведенные с разрешения властей и без оного демонстрации. Строительство новых церковных зданий и массовые религиозные процессии, организуемые архиепископом, стали реальным проявлением растущего духовного противостояния поляков попыткам коммунистов монополизировать не только политическую власть, но и право трактовать историю Польши. Эти акции поднимали тысячи людей на борьбу против действий режима, направленных на «измельчение уникальных ценностей, составляющих духовную основу каждой человеческой личности».
Но по мере нарастания этой борьбы Каролю Войтыле, как одному из ее лидеров, пришлось столкнуться с недовольством некоторых представителей Ватикана, обусловленным новыми дипломатическими инициативами Святого Престола.
ВОСТОЧНАЯ ПОЛИТИКА ПАПЫ ПАВЛА VI
Через четыре дня после открытия Ватикана II в Риме стало известно, что американский самолет-разведчик У-2 зафиксировал появление на расположенной в пятидесяти милях к югу от Гаваны кубинской военной базе Сан-Кристобаль советских ракет среднего радиуса действия, способных нести ядерные боеголовки. На Папу Иоанна XXIII и являющегося де-факто «министром иностранных дел» Ватикана блестящего знатока дипломатической тактики Агостино Касароли кубинский «ракетный кризис» произвел шокирующее впечатление. Результатом этого стал форсированный пересмотр Восточной политики Ватикана и всего комплекса отношений Святого Престола с коммунистическими режимами Восточной и Центральной Европы. Когда Папой стал Павел VI, этот процесс пошел еще интенсивнее.
Позицию Иоанна XXIII, Павла VI и архиепископа Касароли не следует рассматривать исключительно как реакцию на текущие международные события. Все трое считали, что наложенный Папой Пием XII запрет на контакты с коммунистами уже давно начал утрачивать свою актуальность, поскольку значительно ограничивал возможности ватиканской дипломатии. Пробные попытки наладить диалог с Советским правительством предпринимались еще до кубинского кризиса. Святой Престол зондировал возможность получения разрешения на деятельность в СССР католических епископов, а делегация Русской Православной Церкви присутствовала на Втором Ватиканском Соборе. Призывающая к миру во всем мире энциклика «Pacem in Terris», выпущенная Иоанном XXIII в апреле 1963 г., встретила весьма положительную реакцию в странах советского блока. Вступивший на Престол святого Петра через несколько месяцев после этого Павел VI практически сразу продемонстрировал желание достроить фундамент диалога, заложенный его предшественником.
Первой серьезной проверкой новой Восточной политики Ватикана стало празднование в 1966 г. тысячелетия принятия Польшей христианства, точнее, попытка Папы Павла VI принять участие в организованных в связи с этим событием торжествах. Касароли инкогнито, в деловом костюме и галстуке прибыл в Польшу и провел переговоры о возможности организации визита Папы. Представители польского правительства, с которыми он встречался, напрямую не отказали, но поставили ряд практически невыполнимых условий. Так, Папе было предложено прибыть не в Варшаву, а во Вроцлав и тем самым как бы освятить новые границы между Польшей и Германией. Кроме того, польские власти настаивали, чтобы присутствие кардинала Вышыньского рядом с Папой в ходе визита было сведено к минимуму. Когда Касароли объяснил, что Папа не может на это согласиться, было предложено ограничить визит 24 часами, в течение которых Папа посетил бы Ченстохову, отслужил бы там вечернюю мессу, а утром вылетел назад в Рим. По сути, это был практически неприкрытый отказ. Польское правительство блокировало инициативу Ватикана, и его посланец уехал ни с чем.
Но Касароли не был бы Касароли, если бы сказал окончательное «нет». В 1967 г., когда обстановка немного разрядилась, он вновь приезжает в Польшу, на этот раз официально - для консультаций с польскими епископами, в том числе с кардиналом Краковским Войтылой. Власти, резонно рассудив, что представитель Святого Престола должен услышать о происходящем в стране не только от Примаса Вышыньского, но и других иерархов Польской Церкви, такие контакты только приветствовали. Поговорив с польскими епископами, Касароли пришел к выводу, что мнение Святого Престола о ситуации в Польше, сложившееся на основе докладов Примаса, и точка зрения польского епископата «в целом совпадают», хотя «в некоторых аспектах анализа» имеются расхождения. Уяснив таким образом все, что было нужно, Касароли был готов предпринять новое дипломатическое наступление. Но начало его пришлось отложить - в 1968 г. войска социалистического лагеря вторглись в Чехословакию, в 1970-м произошли трагические события в Гданьске, вслед за которыми Гомулку на посту руководителя польского режима сменил Герек. Но уже в 1971 г. Касароли и его эмиссары совершают целую серию челночных поездок между Римом и Варшавой, стремясь выработать условия урегулирования отношений между Святым Престолом и Польской Народной Республикой. Поскольку переговоры приобрели официальный характер, они велись через кардинала Вышыньского, и с Войтылой Касароли встретился вновь лишь в 1974 г.
Новый подход Павла VI к Восточной политике Ватикана строился на анализе сложившейся ситуации и реальном прогнозе ее развития на ближайшее будущее, настойчиво подсказывавшем, что раздел Европы на два лагеря является объективной реальностью. Советский Союз превратился в державу, способную удерживать в своей сфере влияния часть Европы, и, пока она останется таковой, сохранится и Берлинская стена. Следовательно, Ватикан должен проводить более реальную политику, направленную на сглаживание идеологических разногласий в международных отношениях. Другими словами, по мнению Касароли, Ватикану следует строить свои отношения со странами Варшавского блока так же, как делают это светские государства. Архиепископ Касароли исходил из того, что в сложившихся условиях реформы в коммунистических странах следует готовить исподволь, постепенно и условием для их подготовки является международная стабильность. Базой для новых отношений Святого Престола со странами Варшавского Договора должен был стать на ближайшие годы принцип невмешательства во внутренние дела - совместно выработанный статус-кво. В дальнейшем в результате постепенных реформ коммунистические режимы станут более либеральными, похожими на социал-демократические, что, возможно, и приведет к сближению с Западом.
Но на мирное сближение, судя по всему, уйдет не один десяток лет, в течение которых Церкви за «железным занавесом» необходимо было выжить, несмотря на постоянное давление. Павел VI и Касароли понимали это «выживание» прежде всего как сохранение духовной составляющей религиозной жизни и структур Церкви, включая не только рядовых священников, но и в обязательном порядке епископов. Поэтому среднесрочной стратегической задачей Восточной политики Ватикана стало достижение официальных договоренностей с правительствами стран Варшавского Договора о назначении в них католических епископов, причем по возможности быстрее, с минимумом предварительных консультаций. Разъясняя эту задачу, известную в итальянской формулировке как «salvare il salvabile» [«спасти то, что можно спасти»], Касароли говорил, что необходимо срочно создать «жизненное пространство» для Церкви. Для реализации этой стратегической задачи было решено пойти на ряд тактических уступок: снизить пафос критики коммунистов со стороны католических организаций, отделить Святой Престол от международной политики Запада и, возможно, отказаться от поддержки подпольных Церквей, созданных в Восточной и Центральной Европе в первые два десятилетия «холодном войны». Конкретное воплощение в жизнь последнего пункта на первом этапе вылилось в запрещение епископам официально не признанных Церквей возводить в сан новых священников. Практика такого пополнения рядов служителей Церкви особенно широко распространилась в Чехословакии и очень раздражала коммунистические власти этой страны.
Подобная позиция, естественно, вызвала критику, причем порою очень резкую, со стороны чехословацкого клира. Его представители говорили, что ватиканские дипломаты из-за слабого понимания реалий их страны практически превратились в пособников коммунистов, и предупреждали, что назначение епископов по согласованию с правительством приведет к превращению иерархов Церкви в игрушки, которыми будут манипулировать откровенные враги Церкви. Но католики Чехии и Словакии, жившие в стране, правительство которой занимало самую непримиримую позицию по отношению к Церкви за «железным занавесом», противопоставить новой линии Ватикана что-либо серьезное не имели возможностей. У поляков такая возможность была, и они ею воспользовались.
Кардинал Вышыньский руководствовался собственной стратегией выживания, но главными вытекающими из нее задачами считал восстановление и единство Церкви. В отличие от новой Восточной политики стратегия Примаса уже прошла проверку временем. Он осуществлял ее в течение двадцати лет и не без основания имел несколько иную точку зрения на общество «реального социализма», чем архиепископ Касароли. Вышыньский всерьез опасался, что недостаточный опыт Ватикана в дипломатическом общении с коммунистами может привести к возникновению проблем, которых ему удавалось до сих пор избегать. Не стоит думать, что Примас выстраивал стратегическую линию своего поведения исключительно на постоянной конфронтации с властями. В отличие от кардинала Будапештского Миндзенти, одной из ключевых фигур неудачного венгерского восстания 1956 г., он выдвигал только умеренные требования. Но зато в отстаивании их был непримирим. Собственно, Вышыньский добивался всего лишь уважения к верующим людям и предоставления Церкви хотя бы минимальных возможностей участвовать в жизни общества. Он считал, что, если Церкви будет разрешено стать полноправным участником строительства Польши и от верующих не станут требовать отказа от их убеждений, этого на данном этапе будет вполне достаточно. Венгерский прелат, выдвинув максимальные требования, вступил на путь прямой конфронтации с властями и проиграл. Вышыньский был не меньшим католиком и антикоммунистом, чем Миндзенти, он просто оказался более мудрым и дальновидным стратегом. Венгерская Церковь после смещения Миндзенти была вынуждена не просто пойти путем компромиссов с властями, а в прямом смысле сдаться на милость победителя.
Одним из требований, удовлетворения которых Вышыньскому удалось добиться благодаря своей стратегической линии, было то, что именно через него, и только через него, осуществлялись официальные контакты с любыми католическими организациями, включая контакты Святого Престола и польского правительства. Это было очень важным элементом в выстроенной им системе отношений Церковь - государство, без которого великие мастера углублять самые малые противоречия в стане своих противников коммунисты немедленно получили бы преимущество. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы из-за стремления Святого Престола к компромиссу с польским правительством в этой сложившейся системе отношений произошел сбой. Касароли, в свою очередь, считал Примаса Польши настоящим «князем церкви» и «великим религиозным деятелем», обладающим огромным политическим опытом и редким чутьем, которое позволяло ему в противоборстве с властями балансировать на самом краю пропасти. Но при этом и Касароли, и сам Павел VI были убеждены, что новый, более комплексный и конструктивный курс Восточной политики, которому они решили следовать, предполагает заключение официального соглашения с Польшей, а следовательно, важны прежде всего контакты с правительством этой страны. Именно это и привело к взаимным обидам и трениям между Варшавой и Римом.
ВЫШЫНЬСКИЙ И ВОЙТЫЛА
Став архиепископом Краковским, Войтыла старался всем своим поведением подчеркнуть, что осознает, насколько Примас выше его в церковной иерархии. Получив кардинальскую шапку, он еще старательнее демонстрировал на публике, что считает себя вторым, а отнюдь не первым лидером Польской Церкви. При этом стиль практической деятельности двух кардиналов и подходы к анализу довольно существенно различались. Например, Вышыньского совершенно не интересовал марксизм, а Войтыла видел в нем серьезную теоретическую проблему, с которой необходимо разбираться. Но каких-либо более-менее серьезных столкновений между ними никогда не было. Открытым остается вопрос о том, можно ли считать кардинала Вышыньского наставником молодого епископа, которого он то ли случайно, то ли нет, некогда назвал поэтом.
Войтыла восхищался непоколебимой позицией Вышыньского, его неподкупностью, чувством долга и постоянной готовностью в любой момент встать на защиту социальной справедливости. Войтыла, как верный продолжатель традиций Сапеги, не мог не увидеть в Вышыньском черты «отца народа», готового постоять за свою паству в трудные времена. В то же самое время Кароль Войтыла не сомневался в необходимости критики режима и даже прямых призывов к духовному сопротивлению, в частности через «Тыгодник повшехны», против чего очень часто выступал кардинал Вышыньский. Стремление Вышыньского укрепить фронт борьбы с коммунизмом предопределяло его молчаливое неодобрение тех, чьи воззрения не совпадали с его собственными. Войтыла, наоборот, инстинктивно стремился объединить людей самых различных взглядов. Вышыньский не доверял интеллигенции, считая, что истинными носителями национального духа являются простые верующие люди. Войтыла, который не хуже других знал, сколь сильно порою могут заблуждаться творческие личности, тем не менее постоянно убеждал польский клир, что в Церкви обязательно найдется место как для критически настроенных интеллектуалов, так и для всех благочестивых граждан. Но независимо от совпадений или расхождений взглядов двух польских кардиналов на ту или иную проблему во всех случаях, когда они появлялись вместе, Войтыла всегда старался держаться в тени Вышыньского. И это нисколько не мешало ему оставаться независимым и во многом не похожим на других епископов, с собственными взглядами на современную историю и оригинальной тактикой руководства возглавляемой им частью Польской Церкви. Удивительно, но у Касароли после встречи с архиепископом Краковским кардиналом Войтылой сложилось о нем мнение скорее как о «теоретике» борьбы «между коммунизмом и современным христианством». Ватиканскому дипломату архиепископ показался человеком «мало интересующимся конкретными политическими проблемами», и именно этим он объяснял первенство Примаса Вышыньского в отношениях между Церковью и государством в Польше. Касароли также отметил «скрытность» Войтылы, что, видимо, объясняется нежеланием Краковского кардинала говорить в сложившихся обстоятельствах о своем особом взгляде на взаимоотношения Церкви и мировых политиков.
Касароли вспоминает, в частности, что Войтыла за все время их разговора ни слова не сказал о первом секретаре Польской объединенной рабочей партии Эдварде Гереке, «обладающем реальной властью» в стране. Из этого он сделал вывод, что архиепископ Краковский не стремится стать «ключевым игроком», поскольку любой, кто ставит перед собой такую цель, невольно начинает сравнивать себя с другими «ключевыми игроками». На самом деле причину следует искать не в этом, а в том, что Войтыла имел совсем иную точку зрения на то, где следует искать «ключевых игроков» польской политической и исторической драмы. Поэтому в большей степени, чем коммунистические лидеры, вне зависимости от того, сколь бы высоко ни вознесла их судьба, его интересовали диссиденты КЗР, клубы католической интеллигенции, сотрудники редакций «Тыгодника повшехны» и «Знака», ведущие польские философы, поэты и музыканты. Тот же Касароли отметил, что Краковский кардинал «постоянно интересуется жизнью мирян и контактирует с ними». Это, по мнению Касароли, во многом и приучило Войтылу к «скрытности в разговорах о политике». Возможно, здесь он был отчасти прав: архиепископу Краковскому постоянно приходилось искать непростой компромисс между желаемым и действительностью.
Спустя годы кардинал Касароли, вспоминая о своей первой официальной поездке в Польшу, писал, что больше всего его тогда удивили три вещи. Первое то, что Польша оказалась единственной страной из всех, в которых он побывал, где епископы с грубоватой прямотой профессиональных политиков говорили об «интересах государства». Второе, связанное с первым, - признание кардинала Вышыньского в том, что его призыв к рабочим прекратить беспорядки после расстрела в Гданьске в 1970 г. был продиктован прежде всего опасением ввода в Польшу советских войск. И третье - то, что кардинал Войтыла, один из немногих, от кого он ждал подобных разговоров, говорил совсем о другом. Последнее, безусловно, не было случайностью. Войтыла в отличие от многих других просто не мог смотреть на политику сквозь призму реальности, если эта реальность была аморальной. Он был убежден, что политики не являются исключением из правила, согласно которому судить о любом человеке должно по тому, насколько моральны его поступки, ибо мораль и является главной характеристикой человеческой личности.
Что бы ни говорили о кардинале Вышыньском, все без исключения отмечают, что к Войтыле он относился с большим уважением, которое из года в год только усиливалось. Примас сразу же согласился со взятой на себя Войтылой ролью «наставника интеллигенции» и всячески поддерживал его в этом. Знал он, естественно, и о той ловкости, которую проявил молодой епископ при разрешении нескольких кризисных ситуаций в Кракове, что не могло не вызвать одобрения. При этом Вышыньский, конечно же, видел, что подходы Войтылы ко многим проблемам отличаются от его собственных. Но воспринимал он это вполне нормально. Войтыла, в свою очередь, постоянно подтверждал как личную, так и политическую лояльность Примасу Польши. Первый, кому он нанес визит, узнав о своем назначении в коллегию кардиналов, был Вышыньский. Чуть позже, в том же году, Войтыла сорвал предпринятую коммунистическими чиновниками попытку поссорить двух польских кардиналов с помощью скорее всего ничего не подозревавшего Шарля де Голля. Когда де Голль в 1967 г. приехал в Польшу, представителям польских властей удалось под каким-то предлогом уговорить его исключить из программы официального визита встречу с Примасом. Краков в маршруте поездки, естественно, остался. Но, прибыв туда, члены французской делегации узнали, что кардинал Войтыла «чрезвычайно занят». Приветственную речь в честь Великого Шарля в Вавельском соборе произносил ризничий. Отношения между двумя кардиналами на протяжении всех десяти с лишним лет их совместного пребывания в Польше строились на принципе уважения младшего к старшему. Во время визита польских иерархов в Западную Германию в сентябре 1978 г., организация которого по праву считается одним из триумфов кардинала Вышыньского, кардинал Войтыла держался так скромно, что его практически невозможно найти на фотографиях, запечатлевших это историческое событие. Он даже подшучивал над собой по этому поводу. Так, на вопрос какого-то корреспондента о том, сколько кардиналов в Польше катаются на лыжах, Войтыла не задумываясь ответил:
- Сорок процентов.
- Но позвольте, Ваше преосвященство, в Польше же всего два кардинала, - удивился кто-то.
- Совершенно верно, - согласился архиепископ Краковский, - но мы в Польше считаем, что шестьдесят процентов - это кардинал Вышыньский.
На Западе о Вышыньском обычно пишут как о стороннике «жесткого курса», в отличие от которого Войтыла стремился к компромиссам. Однако правда заключается в том, что в последние годы пребывания Войтылы на посту главы Краковской епархии коммунистические бонзы ненавидели и опасались его явно сильнее, чем Примаса. Это вовсе не значит, что Вышыньский стал более покладистым. Но со временем он и режим как бы притерпелись друг к другу. Противостояние продолжалось, но игра велась по заранее известным противникам правилам, что всегда удобнее. А вот каким будет следующий ход Войтылы, представители режима не знали никогда. Этот человек, который казался слишком заумным, чтобы быть понятым простыми людьми, неожиданно превратился в харизматического лидера краковских масс. Его выступления в защиту религиозных свобод били в самое больное место режима. Ведь именно защитниками свободы и интересов польского народа провозглашали себя коммунисты. Непостижимым для чиновников образом он притягивал к себе молодежь и тем самым превращался в препятствие для реализации молодежной политики властей. При этом он не разделял противников режима по религиозным убеждениям. В его резиденции на улице Францишканьской, 3 бывали не только диссиденты-католики, но и инакомыслящие, придерживающиеся самых различных религиозных и политических воззрений. Благодаря всему этому Войтыла оказался человеком, который вполне мог претворить в жизнь призыв известного польского диссидента Адама Михника к объединению противников режима, придерживающихся левых взглядов, с откровенными антикоммунистами и католической Церковью. А образование такого единого фронта было самым страшным для коммунистов.
Таким образом, представление о существовании в Польской Церкви двух политических направлений - «консервативного» и более «конформистского», представленных, соответственно, Вышыньским и Войтылой, только запутывает реальную картину отношений Церкви и государства в этой стране. Руководители польских спецслужб и их «старшие товарищи» из КГБ оценивали действительность гораздо правильнее. Рост влияния Войтылы беспокоил их очень серьезно. Аналитики спецслужб предупреждали, что, если Вышыньского на посту Примаса сменит Войтыла, это будет «страшным ударом».
ВОЙТЫЛА И ВОСТОЧНАЯ ПОЛИТИКА ВАТИКАНА
Войтыла не верил в теорию конвергенции, утверждавшую, что две части разделенной в Ялте Европы постепенно сами собой воссоединятся. Для него Ялтинское соглашение являлось катастрофой, последствия которой необходимо было ликвидировать как можно быстрее. Никакие компромиссы в отношении заведомо несправедливого деяния недопустимы, и об этом, по его мнению, не следовало забывать и Ватикану.
Кардинал Войтыла не сомневался в том, что, провозглашая новый курс в Восточной политике, Павел VI руководствовался самыми добрыми намерениями. Он понимал, какая мучительная борьба происходит в душе Папы между исходящим из сердца желанием защитить преследуемые Церкви и диктуемым рассудком призывом спасать прежде всего то, что еще можно спасти. В одной из бесед с архиепископом Касароли он прямо сказал, что курс, выраженный в лозунге «salvare il salvabile», никогда не сможет стать «политикой победы».
Архиепископ Краковский считал своей обязанностью помогать гонимым католикам, жившим в соседних странах, и прежде всего серьезно пострадавшей Чехословацкой Церкви. Тем более что за время, прошедшее с момента провозглашения новой Восточной политики Ватикана, ее положение значительно ухудшилось. Практической помощью и знаком солидарности стало возведение в священный сан священников из Чехословакии, которое Войтыла тайно осуществлял вместе с одним из своих епископов-помощников Юлиушем Гроблицким. Делалось это вопреки запрещению Святого Престола (а точнее - в связи с ним) епископам подпольной Чехословацкой Церкви рукополагать новых священнослужителей. В священный сан в Кракове возводились только те чехи и словаки, которые имели на то благословение своих непосредственных духовных начальников - епископов или, если речь шла о членах религиозных орденов, местных представителей орденских властей. Чтобы это правило соблюдалось неукоснительно, были предприняты строгие меры безопасности и конспирации. Так, для идентификации будущих отцов из Силезии использовали прием «разорванной карты»: грамота на возведение в сан человека разрезалась на две части, одну из которых он, тайно переходя границу, нес сам, а вторая пересылалась силезскими епископами через конспиративную курьерскую почту. И только тогда, когда обе половинки воссоединялись на Францишканьской, 3 в целое, в архиепископской часовне проводилась церемония рукоположения. Святой Престол Кароль Войтыла о своих действиях не информировал. Однако это не было актом протеста против новой Восточной политики. Он рассматривал рукоположение чехословацких священников исключительно в свете исполнения епископского долга помочь в окормлении лишенных пастырей верующих. Кроме того, Войтыла, возможно, считал, что Римская Курия и лично Папа знают о происходящем в Кракове и, полагаясь на его рассудительность и чувство справедливости, предоставляют свободу действий. А секретность в сложившейся в Чехословакии почти безнадежной обстановке была просто необходима.
Ситуация в самой Польше к концу семидесятых могла бы показаться фантастической выдумкой, если бы не была столь реально жестокой. Рабочие тогда горько шутили: «Мы притворяемся, что работаем, а они - что платят нам». Но полиция, обрушивая на их спины удары дубинок, отнюдь не притворялась. Провозглашенный Гереком «практический материализм» провалился и канул в Лету вместе с правительством его основателя. Попытавшись улучшить ситуацию с потребительскими товарами за счет многомиллионных зарубежных займов, режим поставил польскую экономику на край полного коллапса. Среди этой «жестокой и ирреальной» жизни последних лет правления польских коммунистов кардинал Войтыла занимался вполне конкретным и полезным делом, создавая и расширяя базу эффективного сопротивления. Ему удалось убедить своих епископов-помощников в важности пропаганды христианского отношения к личности человека в качестве альтернативы псевдогуманистических ценностей коммунизма. Несомненно, именно под влиянием мыслей Войтылы они написали в своем пастырском послании 1978 г.: «...дух свободы создает необходимый для развития личности климат. Без свободы личность человека принижается, а вслед за этим постепенно прекращается всякое развитие общества». В том, что епископы подошли к этой мысли, сказалась не только сила интеллекта Войтылы. Чтобы воспринять подобные идеи, более консервативно настроенные коллеги непременно должны были сердцем почувствовать, что их архиепископ в не меньшей степени, чем они, заботится о благе Церкви и польского народа.
СЛУЖЕНИЕ ПРИСУТСТВИЕМ
Если смотреть на деятельность Кароля Войтылы сквозь призму теории управления, может показаться, что он был не самым лучшим руководителем Краковской епархии. Некоторые считают, например, что он уделял слишком много внимания переговорам с теми, кто мог помешать его планам. К тому же он не относился к тем руководителям, которые просчитывают каждый направленный на реализацию поставленной цели шаг, детально распределяют задачи среди подчиненных, а затем бдительно следят за тем, как они выполняются. Его уважение к старшим и органическое неприятие «служебных разносов» нередко приводили к тому, что в епархиальном управлении продолжали работать люди, которых любой другой давно бы сместил. Более того, порою он покровительствовал людям, карьерный рост которых следовало бы прекратить раз и навсегда. Неизвестно ни одного случая, чтобы Войтыла наказал кого-то, кто пытался сопротивляться его начинаниям. Некоторые воспринимали эту черту как свидетельство слабости и продолжали мешать. В целом полезная привычка рассматривать каждое явление в его сути и развитии в конкретных делах тоже нередко создавала лишние проблемы - в нем постоянно боролись множество противоречивых чувств, мыслей; эмоции и ассоциации перехлестывали через край, так что его решения и поступки могли казаться непоследовательными.
Но, с другой стороны, как сказал отец Юзеф Тишнер, Войтыла - человек, рожденный для «больших дел, его идеи носят системообразующий характер». Хотя архиепископ Краковский не уделял ни малейшего внимания теории управления, его деятельность в целом была образцом того, что специалисты по менеджменту определяют как эффективность руководства: Войтыла ставил перед собой вполне определенные, четко сформулированные цели и не успокаивался, пока не достигал их. Весьма существенно и то, что он обладал талантом незаметно убеждать окружающих в важности задуманного, и в результате помощники, подчиненные - все, кому довелось с ним сотрудничать, начинали не за страх, а за совесть работать в нужном направлении.
Его присутствие ощущалось в Кракове повсюду. Представители всех слоев краковского общества были уверены, что, несмотря на расширение круга обязанностей и международную деятельность, их епископ остается их пастырем, что, где бы он ни был, он служит им и их городу. Как и его небесный покровитель святой Карло Борромео, он внес значительный вклад в укрепление единства верующих всего мира и на практике добивался этого единения в своей епархии. Есть все основания считать, что Кароль Войтыла с большой радостью служил бы своему «любимому Кракову» до конца дней. Небезосновательно и такое утверждение: именно из-за того, что в это служение он вкладывал все силы и душу, Каролю Войтыле не суждено было остаться архиепископом Краковским.
ПАПА ИЗ ДАЛЕКОЙ СТРАНЫ
Избрание Иоанна Павла II
17-24 апреля 1974 - кардинал Кароль Войтыла принимает участие в Международном томистском конгрессе, проходившем в Риме, Неаполе и Фоссануове.
27 июня 1977 - Папа Павел VI производит в кардиналы Джованни Бенелли из Флоренции, Бернардена Гантена из Бенина и Йозефа Ратцингера из Мюнхена.
6 августа 1978 - Павел VI умирает в Кастель-Гандольфо. 12 августа его хоронят в соборе Святого Петра.
25 августа 1978 - Коллегия кардиналов избирает Папой Альбино Лучани, который берет себе двойное имя Иоанн Павел I (беспрецедентный случай в истории католической Церкви) и отказывается надеть папскую тиару во время торжественной мессы по случаю вступления в должность (3 сентября).
28 сентября 1978 - кардинал Кароль Войтыла празднует со своими друзьями по «Шродовиско» 20-летнюю годовщину получения епископского сана.
28-29 сентября 1978 - ночью умирает папа Иоанн Павел I.
30 сентября - 2 октября 1978 - Кароль Войтыла пишет свое последнее стихотворение «Станислав».
8 октября 1978 - служа в Риме торжественную мессу в память Иоанна Павла I, кардинал Войтыла рассуждает о любви к Христу как непременной обязанности Папы.
13 октября 1978 - ближайшего друга Войтылы, римского епископа Анджея Дескура, разбивает паралич.
14 октября 1978 - открытие Второго конклава.
16 октября 1978 - Кароль Войтыла избран Папой. Он берет себе имя Иоанн Павел II и в нарушение традиции обращается к собравшимся на площади Святого Петра на итальянском языке.
* * *
Люблинский профессор Стефан Свежавский, специалист по истории философии, не будучи человеком импульсивным, все же чувствовал себя обязанным поделиться со своим другом кардиналом Каролем Войтылой мыслью, посетившей его во время мессы. Она явилась нежданно-негаданно, как некое озарение. Жена профессора решила, что муж сошел с ума.
- Если ты действительно хочешь рассказать Каролю эту глупость, - заявила она, - я отказываюсь идти с тобой.
Вот почему Свежавский, рассудительный человек, посвятивший свою жизнь изучению истории разума, отправился к другу один, чтобы высказать то, что никак нельзя было считать результатом стройного логического построения.
Дело происходило в апреле 1974 г. В то время Свежавские и Войтыла находились в аббатстве Фоссануова, старейшем цистерцианском учреждении Италии, расположенном к юго-востоку от Рима. Основанное в 1133 г. монахами знаменитого французского аббатства Сито, Фоссануова принимало гостей международного конгресса, посвященного 700-й годовщине со дня смерти Фомы Аквинского, который умер здесь в 1274 г. Доклад кардинала Войтылы под названием «Личный аспект свободного волеизъявления» произвел большое впечатление на его ученых коллег. Очаровал их и характер самого докладчика. В течение обеденного перерыва Войтыла непринужденно расхаживал по ресторану, порой присаживаясь на ручку кресла или похлопывая друзей по спине. Он сыпал шутками, задавал вопросы, и все это на родном языке того, к кому в данный момент обращался. Во время проведения конгресса одна из месс состоялась под крестовыми сводами аббатской церкви, построенной в бургундском стиле и освященной в 1208 г. Служил ее Кароль Войтыла.
Месса пришлась на Пасху, и кардинал посвятил ее двум людям, носившим одно и то же имя. Первый - апостол Фома, «Фома неверующий», который отказался поверить своим товарищам, когда те сказали ему, что в пасхальную ночь «видели Господа». Когда же Иисус явился апостолам во второй раз, Фома пал на колени, воскликнув: «Господь мой и Бог мой!» (Ин. 20.24-29). Второй - тот, в память кого собрался конгресс, - Фома Аквинский, мыслитель, в чьем внушительном творческом наследии отражена жизнь, прожитая на стыке веры и разума. В конце жизни Фоме явился Христос, и все, что было им написано до тех пор, стало казаться ничтожным по сравнению с этим грандиозным событием. Вспышка мистического озарения, по мнению оратора, положила начало блаженному видению святого Фомы, была первым случаем его встречи с Господом «лицом к лицу», и в ее ослепительном свете померкло все остальное.
Слушая, как кардинал Войтыла вдохновенно, без бумажки проповедует на итальянском, расстилая перед собравшимися богатую ткань, вытканную собственным воображением, его старый друг Стефан Свежавский подумал... Точнее, мысль пришла к нему сама. Свежавский познакомился с кардиналом четверть века назад, когда молодой священник из костела Святого Флориана стал наставником и духовником его дочерей. Прочтя вступительную работу Войтылы, Свежавский уговорил молодого философа преподавать в Люблинском университете. Во время Второго Ватиканского Собора они работали вместе. И сейчас Стефан чувствовал себя «просто обязанным» высказать другу то, что неожиданно пришло ему в голову, когда он слушал проповедь Войтылы.
Профессор Свежавский нашел кардинала прохаживающимся среди небольших колонн романской аркады Фоссануовы, неподалеку от ризницы, где он переодевался после мессы. Больше на галерее никого не было. Подойдя к другу, профессор сказал:
- Ты станешь Папой.
Кароль Войтыла даже не поинтересовался, что заставило Свежавского высказать столь поразительную догадку. На мгновение их глаза встретились, и он, ни слова не говоря, пошел дальше, погруженный в молитву.
Четыре с половиной года спустя на адрес варшавской квартиры Свежавских пришел конверт с ватиканской маркой. Внутри находилось письмо, написанное от руки на простой не гербовой бумаге и датированное 21 октября 1978 г. В нем, в частности, говорилось:
...Твое письмо, дорогой Стефан, напомнило мне слова, произнесенные в Фоссануове во время конгресса памяти святого Фомы. Deus mirabilis! Благодарю за твою постоянную помощь, сопровождавшую меня долгие годы, начиная с поступления в университет. Я рассчитываю на нее и в будущем. Уверен, что очень скоро мне предстоят новые испытания - своего рода экзамены! Вручая себя в руки Господа, я надеюсь, что ты не забудешь меня в своих молитвах. Totus tuus! Сердечный привет жене, дочерям и внукам.
Внизу знакомым почерком было выведено имя, которое вскоре предстояло узнать всему миру, - имя человека, чью судьбу предсказал профессор Свежавский: Иоанн Павел II.
РАСТУЩЕЕ БРЕМЯ ВОЗРАСТА
В послании папы Павла VI от 1970 г. под названием «Ingravescentem Aetatem» содержались предложения по изменению Коллегии кардиналов и правил избрания Папы. Число выборщиков не должно было превышать 120, причем кардиналы, разменявшие девятый десяток, лишались права голоса. Название документа - «Растущее бремя возраста» - как нельзя лучше подходило для обозначения последнего периода 15-летнего первосвященства самого Павла VI.
Избранный в 1963 г., он взялся довести до конца Второй Ватиканский Собор, причем сделать это, не допустив раскола, - задача весьма амбициозная, если учесть дух непримиримости, сопутствовавший подобным мероприятиям и их результатам. Достижения Папы были поистине эпохальными. Ему не только удалось довести Собор до успешного завершения, но и осуществить то, что католики всего мира восприняли как главный его итог, - самый кардинальный пересмотр католического богослужения со времен Реформации. Латынь заменили живые языки; были введены новые благодарственные молитвы (например, «Канон», центральная молитва мессы); таинство причастия в измененном виде предусматривало, что обряд, веками известный как соборование, может происходить не только в последние часы жизни; таинство покаяния, которое отныне стали именовать таинством примирения, также подверглось пересмотру, и теперь католикам предоставлялось право самим выбирать форму исповеди; обряд посвящения взрослых в христианскую веру, в течение веков пребывавший в забвении, был возрожден и получил соответствующее литургическое оформление.
Значительные перемены произошли и в церковном руководстве. Впервые в истории католичества был учрежден Синод епископов. Павел VI упразднил папский суд, распустил дворцовую гвардию и папских жандармов, лишив папство большинства пышных атрибутов, сопутствовавших ему с эпохи Возрождения. Он реформировал Римскую Курию, сделав Государственный секретариат средоточием деловой жизни папства, заменил Святую палату Конгрегацией доктрины веры и создал новые отделы: по работе с мирянами, по утверждению справедливости и мира, по ведению диалога с иудаизмом и другими мировыми религиями, а также по ведению диалога с неверующими. Назначив кардинала Жана Вийо, француза по происхождению, первым министром и министром иностранных дел (высший пост в новой администрации), а на другие ключевые посты - еще нескольких неитальянцев, Павел VI привнес в Курию оттенок интернационализма.
Были созданы десятки новых приходов, в основном в странах «третьего мира», во главе которых стали епископы - уроженцы Африки и Азии. Сам Папа активно путешествовал по свету. В 1964 г. он посетил Святую землю и Индию, в 1965 - Нью-Йорк и штаб-квартиру Организации Объединенных Наций, в 1967 - Португалию, святыню Фатимы, а в 1968 - Колумбию. В 1969 г. он участвовал в работе Всемирного совета церквей в Женеве и Уганде, а в 1970-м побывал в Гонконге, Австралии и на Филиппинах. Трижды Папа встречался с Афинагором, Вселенским православным Патриархом, подчеркивая тем самым свою приверженность экуменическому движению. Эту же цель преследовало паломничество в Уганду. Помолившись у могил 22 африканских мучеников-католиков, канонизированных в 1964 г., Папа отдал дань памяти 23 протестантам, тогда же пострадавшим от преследований. Во время его первосвященства был достигнут значительный прогресс в диалоге между католиками и последователями англиканской Церкви, а также между католиками и лютеранами. Общественные взгляды Папы были изложены в его энциклике 1967 г. «Populorum Progressio» [«Развитие народов»] и в послании 1971 г. «Octogesima Adveniens», посвященном 80-й годовщине знаменитой энциклики Папы Льва XIII «Rerum Novarum». В основном они касались проблем «третьего мира», в том числе экономического развития и революционного насилия.
Что и говорить, список дел весьма внушительный. И все же с середины 1970-х годов нельзя было отделаться от впечатления, что Святой Престол, утратив присущие ему динамизм и новаторство, дрейфует по воле волн, натыкаясь на все более серьезные проблемы. Теологические расхождения, ставшие очевидными на Втором Ватиканском Соборе, за 15 лет пребывания у власти Павла VI только углубились. Архиепископ Марсель Лефевр и его сторонники, раздосадованные тем, что на Соборе была принята «Декларация о религиозной свободе», и убежденные, что реформа богослужения приближает католичество к протестантизму, поставили под сомнение авторитет Павла VI, руководствуясь собственным понятием о папской власти. Дошло до того, что в 1976 г. Папа отстранил архиепископа Лефевра от исполнения епископских обязанностей за то, что тот самовольно присваивал духовный сан лицам, обучавшимся в основанной им в Швейцарии семинарии. Находившаяся на другом конце теологического спектра «прогрессивная» партия, почувствовав свою силу еще на Соборе, продолжала настаивать на как можно более точном воплощении в жизнь его «духа», особенно в ответ на сексуальную революцию и политику 1960-х. Уничтожающим нападкам были подвергнуты «Humanae Vitae» за критику противозачаточных средств, папская энциклика 1967 г. «Sacerdotalis Coelibatus», защищавшая безбрачие священников, и заявление Конгрегации доктрины веры «Inter Intersigniores», в котором подтверждалось, что только Церковь имеет право присваивать священнический сан. Второй Ватиканский Собор призывал Церковь всемерно расширять свое влияние и служить миру, фракции же, образовавшиеся после закрытия Собора, продолжали бороться за верховенство.
Тем временем кризис в католической элите, вызванный волнениями 1960-х годов, сводил на нет решения Второго Ватиканского Собора. Все больше священников слагали с себя духовный сан, в развитых странах пустели мужские и женские монастыри, а также семинарии. Католические университеты делались похожими на светские. Церковь Голландии раздирали внутренние противоречия, не менее серьезные страсти бушевали во Франции и в США. Церковь в Латинской Америке разделилась по политическим мотивам. Одной части, солидаризировавшейся с официальной властью, бросала вызов другая, чья политика строилась на убеждении, что Карл Маркс мог бы сыграть для католической теологии XX в. ту же роль, какую Аристотель сыграл для Фомы Аквинского в XIII в.
Разделение Церкви часто воспринималось как политическое. Оно и в самом деле отражало разные экономические и политические позиции. Не отдавая себе в этом отчета, участники идеологических баталий, образовавшие два лагеря - «левых» и «правых» католиков, - порой углублялись в весьма сложные богословские вопросы.
За спорами по поводу коллегиальности, папской власти, безбрачия священников, будущего женских религиозных орденов и посвящения женщин в духовный сан угадывалась тревога за судьбу Церкви и ее роль в современном мире. Вопрос о том, в каком направлении идет развитие церковной доктрины, стал камнем преткновения между «лефевристами» и сторонниками религиозной свободы. Существуют ли абсолютные нравственные нормы, позволяющие считать те или иные действия однозначно греховными? Эта проблема трактовалась по-разному в «Докладе большинства» Папской комиссии, посвященном регулированию рождаемости, и в учении «Humanae Vitae». Подобные дискуссии наглядно свидетельствовали о том, что давно назревавшее столкновение с современной интеллектуальной жизнью Церковь безнадежно проигрывает.
Церковь, которую папа Иоанн XXIII стремился модернизировать в соответствии с изменившимися условиями, прилагала массу усилий, ведя своего рода церковную гражданскую войну. Происходило это в тот момент, когда Советский Союз, оплот воинствующего атеизма, начинал играть все более значительную роль на мировой арене. Церковникам, привыкшим мыслить категориями цивилизаций и национальных государств, мрачные предсказания относительно загнивания Запада в совокупности с расколом внутри мирового католицизма представлялись весьма тревожными.
Папа Павел VI был человеком глубоко верующим. Его характерными чертами были сострадание к людям и живой ум. Именно эти положительные личные качества помешали Папе твердой рукой управлять Церковью после Второго Ватиканского Собора. Еще в 1964 г. Папа произвел неизгладимое впечатление на архиепископа Войтылу, который назвал его «человеком, утомленным любовью». В последние годы первосвященства стали превалировать другие качества сложной натуры Павла VI.
«Безукоризненная вежливость» и неотразимое обаяние Джованни Баттисты Монтини ярко проявлялись в беседе с глазу на глаз. Но ему не хватало умения вести себя на публике. Появляясь перед большой аудиторией или телекамерами, он вел себя скованно, даже робко. Знакомый с трудами современных французских мыслителей, он тем не менее был серьезно обеспокоен проблемой смерти. Могучий ум Павла VI заставлял его рассматривать любой вопрос с разных точек зрения одновременно, и столкновение между истинами, усвоенными в период формирования его интеллекта, и противоречиями, сведения о которых он почерпнул из реальной жизни и прочитанной - весьма обширной - литературы, часто повергало Папу в мрачную бездну колебаний. Стремясь принять наилучшее решение, он, по словам Венского кардинала Франца Кёнига, безнадежно запутывался и порой не принимал никакого.
Человек набожный, он, однако, не находил в молитве того утешения, которое позволяло бы ему справляться с его многотрудными обязанностями. Его ближайший помощник Агостино Касароли вспоминает, как «мучительны» были для Папы некоторые ситуации, требующие принятия решения. Он публично укорял Господа за то, что тот не прислушался к его молитвам и не уберег друга Папы, лидера итальянских христианских демократов Альдо Моро, от мести «красных бригад» в 1978 г. К концу жизни Павел VI беспокоился о том, что в своих суждениях был не всегда благоразумен. Это «очень его мучило», вспоминает кардинал Уильям Баум, поскольку он страстно и преданно любил Церковь и болезненно осознавал, что ему придется держать отчет о том, как он ею управлял. В числе прочего Папу заботила его Восточная политика - он считал, что не всегда последовательно защищал гонимых. Так или иначе, стратегия «salvare il salvabile» была не чем иным, как попыткой найти наилучший выход из непростой ситуации.
Иногда говорят, что Павел VI достиг бы больших успехов и претерпел бы меньше личных страданий, займи он свой пост вслед за Пием XII, а не Иоанном XXIII. Внутренняя порядочность и обостренная чувствительность делали Папу особенно восприимчивым к раздорам, терзавшим Церковь после Второго Ватиканского Собора. В иной исторический момент Павел VI мог бы заставить историю служить своим интересам, однако ему выпало быть Папой именно в это время, и история сама его поглотила. Осознавая этот факт, он считал, что как христианин обязан принести себя в жертву. С самого начала первосвященство было для Павла VI своеобразной Голгофой.
Пятнадцатилетнее пребывание Джованни Баттисты Монтини на Святом Престоле поставило в повестку дня вопрос, которому прежде не уделялось внимания. Может ли кто-нибудь , в особенности тот, кто сформировался как типичный Папа эпохи пост-Реформации, выполнять эту работу в исключительных внутренних и внешних обстоятельствах, характерных для католицизма конца XX века? С точки зрения итальянцев, в частности представителей Курии, Монтини идеально подходил на роль первосвященника. Выходец из старинной католической семьи, члены которой сохранили лояльность Святому Престолу после объединения Италии, он прошел обучение на дипломатической службе Ватикана, был сведущ в делах Курии, имел разносторонние интеллектуальные и художественные интересы. В свое время Монтини исполнял обязанности архиепископа в крупнейшей итальянской епархии, и весьма успешно. Как выразился много лет спустя кардинал Кёниг, это был «более или менее нормальный путь» к тому, чтобы стать Папой. Таким образом, беспокойное первосвященство Павла VI заставило задуматься над тем, всегда ли «нормальный» путь приносит желаемые результаты.
К концу этого срока все больше представителей Церкви склонялись к отрицательному ответу на данный вопрос, считая, что следующему конклаву придется пересмотреть устоявшуюся «нормальную» процедуру. По их мнению, единственным человеком, чьи личные достоинства позволяли надеяться, что ему удастся вдохнуть в папство новую жизнь, был архиепископ Краковский Кароль Войтыла. К 1978 г. Войтыла, несмотря на относительно молодой возраст, снискал себе репутацию самого уважаемого духовного лидера католицизма. Он был известен как интеллектуал высшего порядка, стремившийся постичь современную культуру во всех ее проявлениях и сделать диалог между католицизмом и современностью улицей с двухсторонним движением. Понимая сложность и противоречивость реальной человеческой жизни лучше большинства академиков, Войтыла сумел за противоречивостью обнаружить новую, более тщательно обоснованную истину.
Он был не только интеллектуалом, но и воителем, причем удачливым. Долгие годы он жил под непрекращающимся давлением со стороны польского коммунистического режима. Опыт, приобретенный в путешествиях и за время пребывания в Синоде епископов, позволил Войтыле понять всю глубину противоречий внутри Церкви и осознать, какую угрозу несут христианскому гуманизму и другие, некоммунистические формы эксплуатации и распад культуры. Однако эти трудности не парализовали, а мобилизовали его волю, хотя порой казалось, что для их преодоления не хватит целой жизни. Как писал Войтыла своему другу Анри де Любаку в 1969 г., «мы никогда не переставали надеяться, что будем счастливы».
Истории не удалось поглотить этого человека - напротив, он был преисполнен решимости творить ее самостоятельно с помощью культуры. Убежденность Войтылы в том, что «мы будем счастливы», была актом воли, точнее, актом веры, совершенным через страдания, боль и унижение. Сочетание как нельзя более привлекательное - человек с богатым внутренним миром и острым интеллектом и одновременно выдающийся публичный политик. Но Папа?.. И в Ватикане, и в мировой прессе на этот счет существовало единое мнение: никогда! Пятидесятивосьмилетних польских епископов папами не выбирают.
«СЕНТЯБРЬСКОЕ ПАПСТВО» ИОАННА ПАВЛА I
Джованни Баттиста Монтини, он же Папа Павел VI, умер в летней папской резиденции Кастель-Гандольфо 6 августа 1978 г. В последний раз причастившись, он произнес свои последние слова на этой земле - молитву «Отче наш». В момент его смерти неожиданно зазвонил дешевый будильник, который отец Монтини привез из Польши в 1923 г. и с которым никогда не расставался.
Началась обычная процедура, сопровождающая события такого рода. Кардинал Вийо, по приказу Павла VI назначенный камерарием, официально удостоверил его смерть в присутствии трех свидетелей и папского церемониймейстера. Печать с изображением святого Петра и свинцовая печать, которой скреплялись наиболее важные документы, рассылаемые Курией, были сломаны, а папские апартаменты в Апостольском дворце опечатаны. Декан Коллегии кардиналов, 85-летний Карло Конфалоньери, бывший секретарь Пия XI, уведомил о кончине Папы остальных кардиналов и призвал их в Рим. Декан также сделал официальное уведомление представителям дипломатического корпуса, аккредитованным при Святом Престоле, и главам государств всего мира.
Тело Павла VI, облаченное в пурпурную ризу и бело-золотую митру, оставалось в Кастель-Гандольфо в течение трех дней. 9 августа в сопровождении кортежа автомобилей тело усопшего было перевезено в Рим в простом деревянном гробу. По пути кортеж сделал краткую остановку у собора святого Иоанна Латеранского, где покойный некогда служил в качестве епископа Рима. Кардинал Уго Полетти прочел молитву, стоя рядом с мэром города - коммунистом. Затем катафалк - черный «мерседес» - въехал на площадь Святого Петра и остановился как раз под обелиском - возможно, последним, что видел, умирая, святой Петр (молва гласит, что он был распят вверх ногами по приказу императора Нерона). Двенадцать мужчин, при жизни носивших Папу на небольшом троне, которым он стал пользоваться после того, как артрит сделал невозможным его участие в длительных пешеходных процессиях, сняли гроб с катафалка и внесли в собор Святого Петра. Он был помещен на постамент рядом с гробницей Петра, расположенной перед главным папским престолом. За два последующих дня перед гробом прошли десятки тысяч скорбящих. 12 августа на площади Святого Петра состоялась траурная месса. На крышке кипарисового гроба лежало Евангелие. На церемонии присутствовали тринадцать межконфессиональных и экуменических делегаций, а также представители более ста стран и международных организаций. После окончания мессы кипарисовый гроб был помещен в свинцовую, а затем в дубовую оболочку и захоронен так, как того пожелал сам Папа, - не в саркофаге, а в земле, в крипте собора, в нескольких десятках метров от гробницы Петра.
В момент кончины Павла VI кардинал Кароль Войтыла был в отъезде и возвратился в Краков только 8 августа. Отбывая в Рим 11 августа, он написал отцу Анджею Шостеку, блестящему студенту философского факультета ЛКУ. В свое время Войтыла согласился дать отзыв на его докторскую диссертацию и в письме высоко отзывался об этой работе. Копия письма была направлена на философский факультет с просьбой, учитывая изменившиеся обстоятельства, позволить Войтыле не присутствовать на защите. 19 августа, в период «междуцарствия», отделявшего похороны и открытие конклава, кардинал Войтыла выступил по Ватиканскому радио с воспоминаниями о покойном Папе. В своей речи он, в частности, упомянул о большом интересе, проявленном Павлом VI к событиям вокруг костела в Новой Гуте, и о даре, пожалованном им этому храму, - камне из гробницы святого Петра. Лежа в гробу, сказал Войтыла, Павел VI находился «в другом измерении. Он предстал пред очами Господа».
Из-за преклонного возраста и слабого здоровья Папы его кончина не стала неожиданностью для Коллегии кардиналов. Слухи давно носились в воздухе, и в ходе почти двухнедельных ежедневных заседаний, или «конгрегации», проходивших между похоронами и открытием конклава 25 августа, было достигнуто соглашение по поводу того, каким должен быть новый Папа. Хотя некоторые члены Коллегии считали Второй Ватиканский Собор серьезной ошибкой, подавляющее большинство полагали, что он был величайшим достижением, не оправдавшим всех возлагавшихся на него надежд из-за ошибок, допущенных в ходе воплощения в жизнь выработанных решений. Предстояло критически оценить сделанное и в дальнейшем внести необходимые коррективы. Дискуссии продолжались, и участники пришли к единому мнению еще в одном вопросе. Церкви нужен Папа, способный вести диалог, сильная личность, которая бы символизировала открытость католицизма для всего мира, человек, способный обозначить четкие приоритеты в области теологии и пастырской деятельности. Последнее соображение автоматически исключало из рассмотрения пожилых священнослужителей, с трудом приспосабливавшихся к требованиям, выдвигаемым постсоборной Церковью. Обсуждаемый вопрос представлял исключительный интерес для кардиналов из Африки, которые, по их собственному признанию, нуждались в четкой и последовательной католической доктрине, чтобы обращать в христианство новых верующих.
Один из новых кардиналов выступил с блестящим анализом положения дел за три последних года. Йозеф Ратцингер, родившийся в 1926 г., получил сан архиепископа Мюнхенского и Фрайзингского в мае 1977 г., а месяц спустя был произведен в кардиналы. Будучи советником по вопросам богословия при Кёльнском кардинале Фрингсе, Ратцингер участвовал в разработке основополагающих текстов Второго Ватиканского Собора, в том числе документа под названием «Догматическая конституция о Церкви». Он был убежден, что Собор добился многого, однако после его окончания Церковь стала «язвительной и агрессивной». Из дискуссий исчезла отличительная черта христианства - радость. Как это случилось?
Не все, что произошло после Второго Ватиканского Собора, случилось из-за него. По мнению Ратцингера, Церковь была застигнута врасплох «глобальным духовным кризисом всего человечества или по крайней мере западного мира». Она не сумела дать достойный отпор этому кризису, на что, очевидно, рассчитывали уважаемые участники Собора. Не попались ли они сами в ловушку, излишне оптимистично трактуя возможность диалога с современным миром? Ратцингер считал, что так оно и было. Когда эйфория шестидесятых относительно безграничных возможностей эволюционного развития сменилась разочарованием одних и революционным энтузиазмом других. Церковь, словно корабль без руля и ветрил, поплыла по течению.
Основным условием успешного воплощения в жизнь решений Собора и церковного служения миру Ратцингер считал не реформирование церковной бюрократии на местном, национальном и международном уровнях. Главным, по его мнению, было то, «найдутся ли среди нас святые, готовые предложить нечто новое и жизнеспособное». Пока диалог Церкви с современностью не превратится во всеобщий призыв к святости, Церковь неизбежно будет лишь отражать дух эпохи, который в настоящий момент разрушительного кризиса гуманизма вряд ли достоин подражания.
До сих пор кардинал Ратцингер, самый молодой член конклава, никогда не встречался с Каролем Войтылой. В период «междуцарствия», отделявшего смерть Павла VI и официальное открытие конклава, 51-летний баварец и 58-летний поляк наконец встретились и обнаружили, что их взгляды на положение Церкви во многом схожи. Ратцингер, один из интеллектуальных отцов «Lumen Gentium» [«Догматической конституции о Церкви»], и Кароль Войтыла, один из архитекторов «Gaudium et Spes» [«Пастырской конституции о Церкви в современном мире»], сразу почувствовали то, что Ратцингер позже назвал «взаимной симпатией», поскольку каждый осознавал, насколько важно сохранить наследие Второго Ватиканского Собора. В сжатой форме идея сводилась к тому, чтобы перечитать «Gaudium et Spes» через призму «Lumen Gentium», - тогда Церковь могла бы обратиться к современному миру со своим собственным уникальным посланием. Как выразился Ратцингер, церковь должна еще раз «рискнуть принять, с открытым сердцем и в полном объеме, глупость истины». С этим Кароль Войтыла, который позже в беседе с французским писателем Андре Фроссаром назвал важнейшим словом Евангелия слово «истина», охотно согласился.
Большинство членов Коллегии, невзирая на любовь к Павлу VI, явно склонялись к тому, что колебания последних лет должны уступить место твердому курсу. Некоторые, в том числе Венский кардинал Кёниг, считали, что с этой задачей лучше всего может справиться неитальянец. Подобное мнение не встретило широкого одобрения. Один из кардиналов-итальянцев обратился к австрийцу с такими словами:
- Мы лучше знаем ситуацию, поскольку управляем ею уже в течение многих веков.
Как показало дальнейшее обсуждение, по этому пункту разногласий не было. Подавляющее большинство выборщиков, учитывая их внутренний консерватизм и осознание того, какие трудности ожидают нового Папу, были вовсе не склонны экспериментировать.
Мало кто из кардиналов, съехавшихся в Рим в августе 1978 г., рассчитывал на то, что соглашения по вопросу о кандидате будет легко добиться. Разногласия, возникшие в Церкви после Второго Ватиканского Собора, представлялись слишком глубокими, чтобы ожидать скорого избрания, тем более что по правилам за нового Папу должны были проголосовать две трети плюс один кардинал-выборщик. Приходилось также учитывать многочисленность и пестроту Коллегии: в нее входили 111 кардиналов самых разных национальностей и с очень разным пастырским опытом, а это тоже не сулило быстрого исхода дела. Предвидя долгие дебаты, кардинал Войтыла предложил своему секретарю отцу Дзивишу, а также отцу Станиславу Рылко, краковскому священнику, только что получившему докторскую степень в Риме и помогавшему Дзивишу в подготовке конклава, немного отдохнуть. Сам Войтыла направился в душный, не оборудованный кондиционерами Апостольский дворец, где ему и другим кардиналам предстояло безвылазно сидеть до окончания выборов, а его молодые друзья уехали на побережье.
Кардиналы-выборщики торжественно поклялись держать в секрете все, что касалось работы конклава. Одни полагали, что обязаны хранить молчание обо всем, что произойдет в Апостольском дворце с того момента, как они там уединятся, и до того, как его покинут. Другие считали, что клятва относится лишь к самим выборам, а в остальном они вольны обсуждать происходящее с кем угодно. В свое время Павел VI требовал неукоснительного соблюдения клятвы, опасаясь, что в случае ее нарушения правительство может попытаться манипулировать выборами. Однако его собственное послание «Ingravescentam Aetatem» создало предпосылки для подобной информационной утечки. Кардиналы, сохранившие право выборщиков, чувствуя недовольство своих престарелых коллег (согласно посланию, кардиналы старше 80 лет лишались права голоса), держали их в курсе событий, а те, в свою очередь, не связанные клятвой молчания, рассказывали об услышанном своим друзьям и журналистам. Конклав 1978 г. получил беспрецедентно широкое освещение в прессе, и разобраться в том, какие из изобильно поступающих сведений заслуживают доверия, оказалось весьма непросто. Однако в общих чертах картина выглядела примерно так.
Великим выборщиком конклава августа 1978 г., то есть человеком, на котором лежала ответственность за подсчет голосов, был назначен кардинал Джованни Бенелли из Флоренции. Свой сан он получил лишь в июне 1977 г., но до этого в течение 10 лет был основным помощником Павла VI и фактически начальником его штаба, приобретя огромную власть в качестве заместителя главы усовершенствованного Государственного секретариата. Недовольство коллег таким быстрым возвышением, а также сравнительная молодость (в момент смерти папы ему было 57 лет) помешали Бенелли занять его место, однако этот человек обладал недюжинным даром убеждения и был чрезвычайно уверен в себе. К тому времени, как кардиналы вошли в Сикстинскую капеллу и за ними заперли двери (произошло это 25 августа в половине пятого пополудни), Бенелли, разделявший мнение большинства относительно того, каким надлежит быть новому Папе, успел убедить многих поддержать кандидатуру кардинала Альбине Лучани из Венеции, имя которого почти не упоминалось в жарких дебатах, предшествовавших открытию конклава.
Кардинал Лучани был избран с четвертой попытки в первый день голосования - 26 августа. Из его предшественников лишь один оказался столь же удачлив - папа Пий XII (Эудженио Па-челли), избранный также в первый день на конклаве 1939 г. Кардиналы блестяще справились со своей работой, а вот за пределами Апостольского дворца царило смятение. Несовершенная система объявления результатов выборов с помощью дыма, идущего из трубы Сикстинской капеллы, - белого в случае избрания нового Папы, черного, если голосование не принесло ожидаемых результатов, - дала осечку. Четыре разных сигнала неопределенного цвета появились между 18.22 и 18.51. Наконец тысячам недоумевающих граждан, собравшихся на площади Святого Петра, громкоговоритель возвестил, что им надлежит обратить свои взоры к центральной лоджии, соединяющей Зал благодарений с нартексом, или вестибюлем, собора. В 19.17 на лоджии появился старший кардинал-дьякон Перикле Феличи и произнес стандартную латинскую формулу:
- Annuntio vobis gaudium magnum: habemus Papam - Eminentissimum ac Reverendissimum Dominum Albinum, Sanctae Romanae Ecclesiae Cardinalem, Luciani, qui sibi nomen imposuit loannem Paulum Primum.
Услышав по радио эту новость, отец Дзивиш и отец Рылко поспешили вернуться в Рим.
Альбино Лучани был сыном функционера Социалистической партии, священником, придерживавшимся реформистской североитальянской традиции, заложенной Антонио Росмини, блестящим проповедником и катехизатором, чья книга по религиозному воспитанию «Крупицы катехизиса» выдержала шесть изданий. Будучи кардиналом - патриархом Венеции, Лучани опубликовал книгу под названием «Illustrissimi» - собрание изящных по форме и исполненных глубокого смысла писем, якобы написанных им таким известным историческим персонажам, реальным и вымышленным, как Марк Твен (любимый писатель нового Папы), Чарлз Диккенс, Г.К. Честертон, Пиноккио, австрийская эрцгерцогиня Мария Тереза и Иисус. Лучани снискал себе популярность, отменив обычай, согласно которому въезд нового патриарха в Венецию сопровождался пышной процессией гондол и других судов. Он избегал венецианского высшего света, а во время сбора средств на строительство медицинского центра для лечения умственно отсталых детей подал пример, пожертвовав на это благое дело нагрудный крест - подарок Иоанна XXIII. Лучани никогда не считал себя papabile (человеком с задатками Папы), а когда кто-нибудь заводил разговор на эту тему, отшучивался, приводя венецианскую поговорку: «Из такого теста блинчиков не испечешь».
И все же этот добродушный непритязательный человек, в котором блестящее знание катехизиса сочеталось с обаянием и скромностью, за 33 дня своего правления сумел снискать расположение и вызвать симпатию самой широкой публики. Во время аудиенций он всегда говорил о себе «я», избегая вычурного папского и королевского «мы». Он отказался от коронации, ограничившись простой церемонией вступления в должность, а на своем папском гербе сохранил в качестве девиза единственное слово, украшавшее еще его епископский герб: «Humilitas» («Смирение»). На первой пресс-конференции новый Папа непринужденно шутил с журналистами, а во время проповедей, желая проиллюстрировать то или иное положение, часто подзывал к себе детей. Цитируя Папу Григория Великого, он просил жителей Рима бросить ему спасательный круг молитвы, «иначе я утону». Поначалу он отказался пользоваться переносным троном, но потом вынужден был уступить, поскольку верующие жаловались, что не могут разглядеть низкорослого (5 футов 5 дюймов) Папу. Новый Папа, излучавший надежду и христианскую веру, был, казалось, именно тем, кого ждал мир.
Несмотря на жизнерадостный вид, Иоанн Павел I не был здоровым человеком. Он уже давно страдал нарушением кровообращения, о чем не было упомянуто на конклаве, а став Папой, вообще перестал обращаться к медикам. Новые обязанности давались ему нелегко. Незнакомый с тонкостями работы центральной церковной бюрократии, Иоанн Павел I испытывал большие трудности, а его помощники не всегда оказывали ему необходимую помощь. Первосвященство он считал актом подчинения Божией воле, выраженной через его коллег-кардиналов. Когда были оглашены результаты четвертого голосования и камерарий Жан Вийо спросил, как Лучани относится к своему избранию, тот поверг в смятение уважаемое собрание, сказав:
- Да простит вас Господь за то, что вы только что сделали.
Позже он пояснил, что ему неожиданно пришли на ум известные еще со школьной скамьи слова Бернара Клервоского, осудившего Коллегию кардиналов за то, что в 1145 г. они избрали скромного цистерцианского монаха папой Евгением III. Он вовсе не хотел обидеть кардиналов, однако, оглядываясь назад, эти слова можно счесть замечательно пророческими. Ни Лучани, ни кардиналы, считавшие, что, остановившись на его кандидатуре, они нашли выход из кризиса, в котором находилась Церковь после Ватикана II, тогда не знали, что официальный документ, удостоверявший избрание Папы, был, по сути, смертным приговором, который очень скоро будет приведен в исполнение.
Ранним утром 29 сентября 1978 г. одна из сестер-монахинь нашла Папу Иоанна Павла I в постели мертвым - ночью у него случился обширный инфаркт. «Сентябрьское папство» завершилось, а Церковь была снова ввергнута в пучину кризиса.
ОЧЕРЕДНОЕ «МЕЖДУЦАРСТВИЕ»
28 сентября 1978 г. кардинал Кароль Войтыла возвратился в Краков после посещения прихода Святого Иосифа в Бяльском воеводстве. В Вавельском соборе, перед алтарем Креста Господня Благословенной королевы Ядвиги, он отслужил вечернюю мессу. Был праздник Святого Венцеслава, и свою торжественную проповедь кардинал посвятил мученичеству. После мессы он отправился к друзьям, Габриелю и Божене Туровским, чтобы принять участие в вечеринке в честь двадцатилетия его пребывания в сане епископа. Гостей встречал большой стенд с любительскими фотографиями, снятыми во время многочисленных лодочных и лыжных походов. Выше красовалась надпись: «Вуек останется Вуеком». Друзья шутливо интересовались, сколько голосов получил Войтыла на последнем конклаве, он же предпочитал говорить о недавнем отпуске, проведенном на байдарках. Виновник торжества был немного подавлен. Позже друзья вспоминали, что он старался поблагодарить каждого из присутствующих за многолетнюю дружбу.
На следующее утро, 29 сентября, кардинал завтракал в митрополичьей курии, когда зазвонил телефон. Кто-то из сотрудников снял трубку и через некоторое время вошел в комнату, где находился Войтыла, со скорбной вестью: ночью скончался Папа Иоанн Павел I. Войтыла тут же встал из-за стола и направился в часовню. Позже он присутствовал на заседании административного совета богословского факультета. Когда старый друг Войтылы, декан факультета отец Мариан Яворский, выразил ему соболезнования по поводу смерти Папы, тот ответил, что жизненные сюрпризы, как и все остальное, следует воспринимать «в духе истинной веры». Однако чувствовалось, что он сам потрясен печальной новостью.
Первого октября, служа поминальную мессу по усопшему в костеле на главной площади Кракова, Войтыла назвал Иоанна Павла I «яркой и оригинальной личностью» и напомнил, что тот был избран Папой в праздник Богоматери Ченстоховской. Сам Войтыла в тот день был «совершенно другим человеком», вспоминает отец Станислав Малысяк. Проработав с кардиналом долгие годы, Малысяк гордился тем, что умеет читать его мысли. То, что он сейчас слышал, было не просто панегириком покойному - это была речь человека, в душе которого происходила внутренняя борьба.
Перед отъездом в Рим кардинал позвонил Ежи Янеку и сказал, что семинар, который они планировали провести у Янека дома, придется отложить на пару недель. Тот пожелал другу счастливого пути и вдруг вспомнил, как много лет назад, когда они втроем - он, его жена и Войтыла - были в туристической поездке, Яся как-то спросила в шутку:
- А куда мы будем ездить, когда ты станешь Папой? На что Войтыла без тени улыбки ответил:
- В Альпы или на Апеннины.
2 октября кардинал Войтыла отправился в Варшаву, чтобы принять участие в заседании Главного совета польского епископата, и таким образом разминулся с американским проповедником Билли Грэмом, которому было разрешено произнести проповедь в костеле Святой Анны. В Варшаве он остановился в монастыре урсулинок - по воспоминаниям сестер, кардинал выглядел очень серьезным. В Рим Войтыла отбыл на следующее утро в половине восьмого. Его сопровождал кардинал Вышыньский. В 11 часов 3 октября Примас Польши и архиепископ Краковский уже находились в соборе Святого Петра у гроба Иоанна Павла I.
В течение нескольких дней после кончины Иоанна Павла I Кароль Войтыла написал свое последнее стихотворение. Оно было озаглавлено одним словом - «Станислав», и в нем Войтыла, по его собственному признанию, хотел «выполнить свой долг перед Краковом». Стихотворение посвящалось мученичеству, которое рассматривалось как основа польской государственности и единства, а также как универсальный образец христианского служения.
Церковь, писал Войтыла, настолько неразрывно связана с Польшей, что эта связь «скреплена на небесах»; Церковь является основой, символизирующей для него и многих других поляков «связь прошлого и будущего». Одним из отцов, давших жизнь Польской Церкви, да и самой Польше, был предшественник Войтылы на посту главы по Краковской епархии епископ Станислав. Его мученическая смерть от меча короля Болеслава «окрестила нацию вновь, на этот раз кровью», и ей предстоит испытать «еще много крещений через ниспосланные свыше муки». Слово истины и кровь мучеников удобрили «почву человеческой свободы» в Польше, вспахал которую Дух Святой. Именно дух «соединит все: и слово... и... кровь», и если «не обратит слово, обратит кровь».
Польша - «страна нелегкой судьбы», «страна - заложница свободы каждого и всех». Как и столетие назад, «ее раздирают на части. Почти шесть поколений подряд нашу землю раздирали на картах мира! И как трагически отразился этот разрыв на судьбах ее сынов!» Однако благодаря этим мучениям, как и мученичеству епископа Станислава, Польша «едина в сердцах поляков, как никакая другая страна». Ее духовная сила и сила Святого Духа, начертанные в людских сердцах, являются непреложной исторической истиной.
Это было стихотворение-прощание. Пока Войтыла его писал, у него сломалось перо.
Краковский поэт Марек Скварницкий, член редакционной коллегии «Тыгодника повшехны», находился в Риме на заседании Папского совета по делам мирян, когда стало известно о кончине Иоанна Павла I. Во время похорон, глядя на Войтылу, сидевшего под дождем рядом с другими кардиналами у стен собора Святого Петра, Скварницкий вдруг подумал: «Господи, что будет, если выберут его?» Это была не безумная фантазия романтического поляка, утверждал позже сам Скварницкий, в то время подобная идея широко обсуждалась в Риме.
После похорон дискуссия о папе-неитальянце возобновилась. Скварницкий рассуждал на этот счет примерно так. Западноевропеец исключается: здешняя церковь после Второго Ватиканского Собора разделена на две фракции, и, выбрав представителя одной, рискуешь поссориться с другой. Папа из страны, относящейся к «третьему миру», - скажем, аргентинец Пиронио, итальянец по происхождению, - возможный вариант, но лишь в отдаленном будущем. Следовательно, искать надо в Европе. Войтыла - европеец, но «из другого мира». Когда вся Церковь пребывала в кризисе, Церковь Польши, «молящейся страны», была сильна, как никогда, хотя западные интеллектуалы брезгливо морщились от ее простонародной набожности. Польский католицизм в огромной степени был религией «народа Божьего». Войтылу знали и в Курии, и в мире. В свое время ему доверили деликатную миссию - быть посредником между польскими и немецкими епископами, - с которой он блестяще справился. Кардинал Венский Кёниг, близко знакомый с Войтылой, восхищался им. Кроме того, Войтыла заслуженно считался экспертом в вопросах коммунизма, представлявшего серьезную опасность для стран «третьего мира», где проживает половина всех католиков. Короче говоря, Войтыла был вполне papabile.
С другой стороны, Скварницкий понимал, что подобный поворот событий стал бы настоящим потрясением для кардинала. Поэт помнил, с какой радостью воспринял Войтыла избрание Лучани. Он наверняка не захочет покидать свой «любимый Краков» в тяжелый час. Вдохновенный проповедник, Войтыла старался не обращать внимания на бюрократическую сторону церковной организации. Дела Курии не составляли для него тайны, и он с трудом мог вообразить, что ему придется самому погрузиться в это хитросплетение интриг. Питомец польской культуры, Войтыла осознавал, насколько ему будет не хватать прежнего тесного общения с поэтами, художниками, учеными и философами.
Подобные мысли одолевали Марека Скварницкого, когда 5 октября он шагал по римским улицам, направляясь на обед в Польский колледж. Это было за 9 дней до открытия конклава, назначенного на самую раннюю дату, какая только была возможна по церковным правилам. Среди гостей находился Ежи Турович, издатель «Тыгодника повшехны». Войтыла сидел за столом «с отсутствующим видом», и интуиция подсказала Скварницкому, что здесь что-то не так: обычно кардинал вел себя по-другому.
После обеда Войтыла пригласил Туровича и Скварницкого в гостиную, где, расположившись в удобных креслах, они любовались в окно римскими соснами. Кардинал стал расспрашивать краковского поэта о недавнем заседании Совета по делам мирян, но у Скварницкого сложилось впечатление, что вопреки обыкновению ответов он не слушал. Затем Скварницкий сообщил, что вскоре отбывает в Краков, но должен вернуться в Рим к 20 октября, так как на этот день назначено заседание Европейского совета по делам мирян. Войтыла повторил дату таким тоном, словно она относилась к какому-то очень отдаленному будущему.
Разговор перешел на предмет, занимавший ум каждого из присутствующих, - кончину Иоанна Павла I. Войтыла принялся рассказывать, что случилось с ним в день смерти Папы. Он тогда находился в отдаленном приходе, и во время мессы в горах разыгралась сильнейшая буря. Описывая это событие, кардинал был непривычно эмоционален. Друзья слушали его молча, не совсем понимая причину подобного волнения. Внезапно Войтыла умолк, как бы устыдясь собственной откровенности. Через несколько минут дверь приотворилась, и заглянувший в гостиную секретарь, отец Дзивиш, напомнил кардиналу, что его ожидают другие посетители. Скварницкий и Турович поспешно поднялись, и кардинал обнял их обоих. Для Туровича это было привычным, Скварницкий же немного удивился - их отношения с Войтылой не предполагали подобной близости. Объятия были такими порывистыми, что, как вспоминает поэт, они с Туровичем вышли от кардинала потрясенные. Они словно прощались с другом, причем не на несколько недель, а надолго. Провожая посетителей до двери, Дзивиш обратился к ним с неожиданной просьбой:
- Молитесь за кардинала Войтылу; молитесь, чтобы он вернулся в Краков.
Между тем сестра Эмилия Эрлих уже возносила такие молитвы. Монахиня-урсулинка, работавшая с кардиналом Войтылой еще в Кракове и, в частности, занимавшаяся с ним английским языком, она затем изучала Священное Писание в Папском библейском институте в Риме. Две монахини стояли рядом. Одна, итальянка, молилась о том, чтобы Папой избрали кардинала Бенелли. Сестра же Эмилия молилась, чтобы не избрали кардинала Войтылу.
Похоже, того же желал сам Войтыла. Отзвуки его молитвы отчетливо слышны в замечательной проповеди, произнесенной им 8 октября в церкви Святого Станислава в Риме во время заупокойной мессы по Иоанну Павлу I, которую они служили вместе с кардиналом Вышыньским. Основой проповеди послужила 21-я глава Евангелия от Иоанна, где воскресший Христос беседует с Петром на берегу Тивериадского озера.
Думая о том, кто только что предстал пред очами Господа, - Папе Иоанне Павле I, мы должны мысленно вернуться к одному из первых призванных, Симону, кого Господь наш нарек Петром. Явившись ученикам своим при море Тивериадском, Иисус трижды спросил Петра: «Любишь ли ты Меня?» И трижды отвечал Петр: «Так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя». Тогда Иисус спросил: «Любишь ли ты Меня больше , нежели они?»
Непросто было ответить на такой вопрос. Наверное, Симон Петр лучше других апостолов понимал, что ответ выходит за пределы человеческих возможностей, и потому трепетал, отвечая. Он вручал себя любви Господа, когда сказал: «Господи! Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя».
...Призыв к папскому служению, уходящий корнями в ответ Петра, всегда содержит в себе требование высшей любви, любви особенной. И всегда, когда Иисус говорит человеку: «Иди за Мною», он словно спрашивает его, как некогда спрашивал Симона: «Любишь ли ты Меня больше , нежели они?» И тут сердце человека должно затрепетать. Трепетало сердце Симона, трепетало сердце Альбине Лучани, принявшего имя Иоанн Павел I. Человеческое сердце обязано трепетать, потому что в самом этом вопросе содержится требование. Ты должен любить! Ты должен любить больше, нежели другие, чтобы тебе вручили паству, чтобы наказ «Паси агнцев Моих, паси овец Моих» достиг пределов, которых он достигает в призвании и миссии Петра.
Далее, говорится в Евангелии, Иисус произнес загадочные слова: «Истинно, истинно говорю тебе: когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состареешься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь» (Ин. 21. 18). Таинственные, загадочные слова...
Призыв, с которым обратился к Петру Иисус после своего воскрешения, его слова «иди за Мною» имеют двоякий смысл. Это призыв к служению и призыв смертью прославить Бога...
Пять дней спустя, 13 октября, кардинал Войтыла пережил большую личную трагедию: епископа Анджея Дескура разбил паралич. Его отвезли в клинику Джемелли, и врачи опасались, что он не выживет. Дескур и Кароль Войтыла дружили с середины сороковых годов. Они вместе учились в семинарии, у них было много общих знакомых в Кракове. Юзеф, брат Анджея, был мужем одной из дочерей Стефана и Марии Свежавских. Анджей Дескур жил в Риме много лет, а затем, переехав в Ватикан, стал президентом Папской комиссии по связям с общественностью. Со времен Второго Ватиканского Собора Дескур, один из немногих поляков в Риме, был проводником Войтылы по ватиканскому лабиринту. После того как он занял высокий пост в Курии, его дом стал местом, где во время завтраков и обедов Войтыла встречался с членами Курии или мог в неофициальной обстановке побеседовать с приехавшими в Ватикан священниками. Узнав о несчастье, кардинал поспешил навестить друга, а на следующее утро, 14 октября, отслужил в Польском коллеже мессу за его здравие. Вечером он опять поехал в клинику. Дескур не мог пошевелиться и с трудом говорил.
От постели больного друга Кароль Войтыла направился в Ватикан. Кардиналы пропели «Veni, Creator Spiritus», и за ними заперли двери конклава.
А тем временем Марек Скварницкий возвратился в Краков и объявил коллегам, что собирается в Вадовице. Он был уверен, что Войтылу изберут Папой. Надо же кому-то заняться его биографией! Коллеги решили, что поэт малость повредился в уме.
«Кто - кто?»
Информационная утечка, имевшая место в августе, вызвала недовольство кардинала Жана Вийо, папского камерария, ответственного за проведение второго конклава. Перед его открытием он обратился к кардиналам с просьбой соблюдать клятву молчания. В результате детали избрания первого за 455 лет папы-неитальянца (и первого в истории католичества славянина) оказались скрыты от широкой публики. Известно, что Войтыла занимал в Апостольском дворце келью номер 91 и что, направляясь в Сикстинскую капеллу, он захватил с собой марксистский журнал по философии, чтобы скоротать время, пока шел утомительный процесс подсчета голосов. На язвительный вопрос одного из коллег: не кажется ли кардиналу подобное сочетание несколько вызывающим? - Войтыла с улыбкой ответил:
- Моя совесть чиста.
Уже в качестве Папы Иоанна Павла II он припомнил такую деталь: во время заседания к нему подошел кардинал Максимилиан де Фюрстенберг, с которым они были знакомы еще по Бельгийскому коллежу, и спросил, повторяя слова литургии, сопровождающей посвящение в сан: «Deus adest et vocat te?» [«Господь здесь и зовет тебя?»].
Вопрос вполне уместный, если учесть тупиковую ситуацию, сложившуюся 15 октября, в первый день голосования, когда присутствующие колебались, не зная, кому из кандидатов-итальянцев отдать предпочтение: кардиналу Джузеппе Сири из Генуи или главному действующему лицу первого конклава, кардиналу Джованни Бенелли. Не в силах разрешить эту альтернативу, члены конклава неожиданно сошлись на кандидатуре Кароля Войтылы, который, по словам кардинала Карло Конфалоньери, уже получил несколько голосов на августовском конклаве. 16 октября, к исходу второго дня, на восьмом голосовании Папа был избран. Происшедшее нельзя объяснить никакими иными, в том числе политическими, причинами. Всевозможные слухи и домыслы, исходившие от конклавских политиканов, не дают ответа на главный вопрос: почему кардиналы вдруг решили покончить с вековой традицией, да еще столь эксцентрично?
То, что папой был избран неитальянец, да к тому же поляк, вполне понятно, если встать на общечеловеческую точку зрения. После кончины Иоанна Павла I многие члены Коллегии находились в состоянии эмоционального шока. Считать кардинала Лучани «Божьим избранником» (так отозвался о нем по окончании первого конклава кардинал Безил Хьюм, и многие разделяли его точку зрения), а затем оказаться свидетелями того, как быстро он сошел со сцены, - все это невольно вызывало один вопрос: «Что Господь хочет этим сказать?» Смерть Иоанна Павла I, вспоминает кардинал Йозеф Ратцингер, заставила членов Коллегии обратиться к своей совести: «Какова в данный момент Божья воля? Мы были убеждены, что избрание [Лучани] было исполнением воли Господа, а не простым человеческим актом... и если по прошествии месяца он умер, значит, Господь что-то хочет нам сказать». Кардинал Уильям Баум считает смерть Иоанна Павла I «посланием Господа, причем совершенно необычным... Вмешиваясь таким образом в земные события, Господь хотел научить нас чему-то». Смятение, в котором пребывали кардиналы, придало второму конклаву, выражаясь словами того же Баума, «чрезвычайно набожный и глубоко духовный характер» в отличие от первого, августовского, с его скоропалительным и безболезненным избранием Альбино Лучани. Потрясение, вызванное «сентябрьским папством», столь резко и неожиданно окончившимся, создало предпосылки для «совершения чего-то нового», убежден кардинал Ратцингер.
Невозможность выбрать одного из кандидатов-итальянцев послужила непосредственным поводом к тому, что до сих пор представлялось немыслимым. Невероятный итог второго конклава можно было бы объяснить тем, что он происходил в условиях, когда кардиналы чувствовали себя обязанными ответить на требование совершить нечто новое, нечто отличное, нечто смелое.
И тут возникает второй вопрос: а почему, собственно говоря, Кароль Войтыла?
Кардинал Франц Кёниг прибыл на заседание, более чем когда-либо преисполненный решимости настаивать на Папе-неитальянце. За день до открытия конклава в разговоре со своим старым другом, кардиналом Вышыньским, Кёниг спросил:
- Конклав откроется завтра. Кого вы считаете наиболее подходящим кандидатом?
Примас признался, что у него нет четкого ответа на этот вопрос. Кёниг продолжил:
- Может быть, Польша представит своего кандидата? Вышыньский воскликнул:
- Господи, уж не хотите ли вы сказать, что в Рим должен отправиться я? Это было бы триумфом для коммунистов.
- Нет, не вы, - возразил Кёниг. - Но ведь есть и другой... Примас прервал его:
- Нет-нет, он слишком молод, его никто не знает. Он никогда не будет Папой...
Доводы Примаса не убедили Кёнига. По его мнению, Вышыньский недооценивал тот факт, что Войтыла уже стал крупной фигурой международного масштаба в католической Церкви. Полагая, что избрание Папы - представителя страны, находящейся за «железным занавесом», поможет покончить с «менталитетом разделения», воцарившимся в мире после Второй мировой войны, австрийский кардинал был полон решимости убедить коллег в своей правоте. Поначалу реакция была весьма прохладной, но постепенно необычное предложение Кёнига стало казаться менее пугающим, чем тупик с двумя итальянцами. Что бы ни говорил польский Примас, Войтыла вовсе не был «темной лошадкой». Кое-кто из кардиналов до сих пор находился под впечатлением его размышлений «Знак противоречия», написанных в 1976 г. Кардиналы-африканцы, озабоченные отсутствием доктринальной четкости, видели в Войтыле страстного проповедника, последовательно отстаивавшего правоту решений Второго Ватиканского Собора. Он не был ставленником Курии, что представлялось весьма привлекательным тем, кто считал необходимым отход от традиционных методов церковного управления. Войтыла был сильной личностью с задатками публичного политика, и это нельзя было сбрасывать со счетов, если вспомнить положительную реакцию общественности на короткое папство Иоанна Павла I. И наконец, Восточная политика Павла VI. Ее дипломатические успехи были очень и очень призрачны, а архиепископ Краковский вообще сомневался в правильности выбранной стратегии. И все же именно Восточная политика, лишив Святой Престол его главного оружия - солидарности с Западом, что было характерной чертой всего послевоенного устройства, сделала возможным избрание Папы из-за «железного занавеса».
Самой сильной стороной Войтылы была его деятельность в качестве епископа. Как только психологический барьер, связанный с якобы неизбежным избранием итальянца, был преодолен, кардиналы обратили внимание на это достоинство Войтылы, и именно оно стало решающим фактором в его стремительном восхождении. Поляк как никто сумел доказать, что можно управлять паствой, несмотря на давление извне, а также смятение и раздоры, характерные для постсоборной церкви. По словам кардинала Кёнига, то, что Войтыла «имел богатый пастырский опыт», то, что он на своем примере показал, каким должен быть епископ в условиях, сложившихся после Второго Ватиканского Собора, - все это, вместе взятое, сделало его papabile.
Дело наконец сдвинулось с мертвой точки. Еще недавно сомневавшийся кардинал Вышыньский теперь с жаром отстаивал новую кандидатуру. Напомнив своим молодым коллегам слова Иисуса, адресованные покидающему Рим Петру (они приведены в романе Генрика Сенкевича «Камо грядеши»), Вышыньский обратился к Войтыле с лаконичной просьбой:
- Прими.
К началу последнего, четвертого голосования, состоявшегося 16 октября, его исход был предрешен. Приблизительно в четверть шестого пополудни членам Коллегии официально объявили то, что они, ведя собственные подсчеты, знали и так, - кардинал Кароль Войтыла, набрав необходимое количество голосов, избран Папой. В какой-то момент, пока шла утомительная процедура подсчета, Войтыла устало опустил голову на руки. Кардинал Хьюм вспоминает, что преисполнился тогда «невероятным сочувствием к этому человеку». Ежи Турович позже писал, что в момент своего избрания Кароль Войтыла был абсолютно одинок, поскольку понимал, что, став Папой, будет вынужден «отказаться от прежней жизни, причем навсегда». Кардинал Кёниг, более чем кто-либо ощущавший свою ответственность за происходящее - ведь это он выдвинул кандидатуру Войтылы, - «очень беспокоился, примет ли тот свое избрание».
Перед решающим голосованием кардинал Жан Вийо в своей проповеди «Pro elegendo Pontifice» [«Об избрании Папы»] напутствовал членов Коллегии такими словами:
- Вам предстоит избрать жениха для Церкви. Теперь же он подошел к Войтыле и спросил:
- Acceptasne electionem? [Принимаешь ли ты избрание?] Без малейших колебаний Кароль Войтыла, понимая серьезность момента и тяжесть возложенной на него ответственности, но вместе с тем усматривая в решении своих коллег волю Божию, встал и сказал:
- Перед лицом Господа нашего предаюсь Деве Марии и святой Церкви и, сознавая предстоящие мне великие испытания, accepto [принимаю].
На второй обязательный вопрос: какое имя он себе возьмет? - Войтыла ответил, что, глубоко уважая и почитая Павла VI и Иоанна Павла I, хотел бы именоваться Иоанном Павлом II. Это сообщение было встречено продолжительными аплодисментами, после чего новый Папа, спустившись по каменным ступенькам, очутился в небольшой гардеробной, примыкавшей к Сикстинской капелле, где для него уже были приготовлены три белые сутаны - большая, средняя и малая. Гардеробную иногда называют «комнатой плача», поскольку нередки случаи, когда вновь избранного понтифика захлестывают эмоции. Что касается Папы Иоанна Павла II, все, какие только возможно, слезы были им уже пролиты. Переодевшись, он немедленно вернулся в Сикстинскую капеллу, где, по обычаю, кардиналы должны были засвидетельствовать ему свое почтение. И тут произошла первая неожиданность. Когда папский церемониймейстер напомнил, что во время церемонии понтифику надлежит сидеть перед алтарем, Иоанн Павел II возразил:
- Я приму своих братьев стоя...
Тем временем над площадью Святого Петра, где собрались тысячи людей, взошла огромная оранжевая луна. Лучи прожекторов перекрещивались, освещая толпу. В 18.15 из трубы на крыше Сикстинской капеллы появился дымок - явно белый. Скрипучий голос, усиленный громкоговорителем, произнес:
- Prova, prova, prova [Проверка, проверка, проверка], - затем послышался долгий кашель, и, наконец, последовало взволнованное сообщение: - Е bianco, il fumo e bianco, e veramente bianco! [Белый, дым белый, он точно белый!].
В Сикстинской капелле продолжалась торжественная церемония представления. Когда очередь дошла до кардинала Вышыньского, он обратился к новому Папе со словами, что Господь удостоил его чести ввести Церковь в третье тысячелетие, - пророчество, которое Иоанн Павел II не раз потом вспоминал. На площадь прибывали все новые толпы людей после того, как весть об избрании была подтверждена телефонным звонком от членов конклава в ватиканскую пресс-службу, а сестра Эмилия Эрлих, тоже стоявшая в толпе, возносила страстную молитву о том, чтобы человек, которому вскоре предстояло появиться перед собравшимися, не был кардиналом Войтылой.
- Все молились за своего кардинала, я же молилась, чтобы не выбрали нашего.
По пути на лоджию кардинал Феличи, которому вновь предстояло публично объявить о результатах голосования, обернулся к кардиналу Кёнигу и спросил:
- Как пишется его имя?
Услышав ответ, он тщательно его записал, бормоча себе под нос:
- Что за варварский язык...
Как и несколько недель назад, кардинал вышел на лоджию и начал:
Annuntio vobis gaudium magnum: habemus Papam!
Толпа взревела и замерла. Феличи продолжил:
Eminentissimum ас reverendissimum Dominum Carolum... - и сделал паузу для пущей торжественности.
Полагая, что речь идет о 85-летнем Карло Конфалоньери, кто-то в толпе изумленно воскликнул:
- Да что они там, с ума посходили? Недовольно покосившись на горлопана, Феличи сверился со своими записями и скороговоркой закончил:
- ...Sanctae Romanae Ecclesiae Cardinalem Wojtyla, qui sibi nomen imposuit loannem Paulum Secundum.
Услышав необычное имя, толпа возбужденно загомонила.
- Chi e? [Кто-кто?] - разом вырвалось из десятков тысяч глоток.
- Е пего? [Он что, негр?] - спросил по-итальянски человек, стоявший рядом с Ежи Туровичем.
Кто-то предположил, что вновь избранный Папа - азиат. И только сестра Эмилия не нуждалась в дальнейших пояснениях. Она так побледнела, что ее сосед участливо поинтересовался:
- В чем дело? Он что, нехорош?
- В том-то и дело, - печально отозвалась монахиня, - что слишком хорош.
Атмосфера на площади резко отличалась от августовской, когда все присутствующие - в большинстве своем, разумеется, итальянцы - ликовали, узнав об избрании Альбино Лучани. Нынешнюю новость встретили настороженно. Кто он, этот straniero [чужестранец]? Кого кардиналы нам навязали?
Иоанн Павел II, ощущавший царившее на площади напряжение, вежливо отстранил суетливого церемониймейстера и подошел к одному из установленных на лоджии микрофонов. И снова традиция была нарушена - вместо того чтобы благословить собравшихся, используя стандартную латинскую формулу, только что избранный Папа обратился к ним на итальянском языке. Четким и звучным голосом он произнес:
Да будет благословен Господь наш Иисус Христос!
Дорогие братья и сестры...
Услышав родной язык, толпа начала подбадривать оратора громкими койками.
...Мы все еще скорбим по поводу кончины нашего возлюбленного Иоанна Павла I. Только что кардиналы избрали нового епископа Рима. Они призвали его из далекой страны; далекой, но одновременно близкой, поскольку ее объединяют с вами общность веры и христианской традиции...
Британский актер сэр Джон Гилгуд как-то заметил, что Папа Иоанн Павел II обладает изумительной способностью угадывать суть момента. Вот и сейчас, почувствовав, что толпа на его стороне, Папа решил предстать перед собравшимися как собрат-католик, связав врожденное почитание Девы Марии, свойственное итальянцам, с собственной набожностью:
...Я боялся принять это назначение, но делаю это, повинуясь воле Господа нашего Иисуса Христа и безоговорочно веруя в Богородицу, пресвятую Мадонну.
Не знаю, сумел ли я ясно выразить свои мысли на вашем... нашемитальянском языке. Если я оговорился, вы меня поправите...
Приветственные крики стали громче. Теперь, когда между оратором и слушателями установилось полное взаимопонимание, оставалось последнее - объявить курс, по которому пойдет Церковь. Никто из знавших Войтылу не сомневался, что это будет христианский гуманизм.
...Я предстал перед вами, чтобы подтвердить наши надежды и нашу общую веру в Богородицу и Церковь. С помощью Божией и человеческой мы открываем новую страницу в истории Церкви.
«ВУЕКА ТОЛЬКО ЧТО ВЫБРАЛИ ПАПОЙ!»
Польское телевидение, находившееся под контролем государства, в течение нескольких часов не объявляло об избрании Войтылы: необходимо было выработать официальную позицию партии по данному вопросу. Между тем новость стала известна в митрополичьей Курии в Кракове - туда позвонили из Рима, - и, как вспоминает отец Станислав Малысяк, «она мгновенно разошлась, словно круги по воде». В городе началось стихийное празднество. Сперва зазвонили колокола костела Девы Марии, за ними - Вавельского собора, в том числе гигантский Сигизмундов колокол, которым пользовались лишь в дни важнейших религиозных и государственных праздников, а затем - все краковские колокола. Люди хлынули на улицы, неся в руках зажженные свечи и цветы. Они размахивали национальными флагами, плакали, обнимались. На рыночной площади, у постамента памятника Адаму Мицкевичу, поместили фотографию кардинала Войтылы, а у его дома на Францишканьской улице, 3, тут же выросла гора цветов. За час костел Девы Марии был забит до отказа. Спешно организовали мессу.
Станислав Рыбицкий в тот день был болен и лежал в постели. Его жена Данута задержалась в городе, а вернувшись, застала мужа в слезах.
- Не сердись, что я так поздно, - начала оправдываться она, но муж перебил ее.
- Вуека только что выбрали Папой, - сообщил он. Супруги обнялись и заплакали, словно потеряли близкого родственника, потом достали бутылку вина, купленную в Чехословакии во время отпуска. Тогда им не повезло - их любимого сорта «Красный кардинал» в магазине не оказалось. И вот теперь, подняв тост в честь избрания Вуека, Рыбицкие выпили как нельзя более подходящий к случаю напиток - «Белый кардинал». Станислав Рыбицкий вспоминает, что, услышав потрясающую новость, невольно подумал: «Из байдарки прямо в лодку апостола Петра...»
Тереза Жичковская тоже лежала дома с простудой. Ей позвонил дядя и сказал:
- Habemus Papam - Каролека!
- Глупости, - не поверила женщина.
Тогда ее муж включил радио. Новость подтвердилась. «Мы потеряли Вуека», - с грустью подумала потрясенная Тереза.
Возвратившись домой, люблинский преподаватель Ежи Галковский обнаружил у себя в квартире массу напропалую веселившихся людей. В ответ на его недоуменный вопрос: а что, собственно, здесь происходит? - ему охотно объяснили, что Люблинский университет только что подарил миру нового Папу. Галковский принес вино, и все с бокалами в руках устремились к телевизору, чтобы послушать, как преподнесет эту новость правительство. В устах коммунистических доктринеров избрание Папы предстало ни больше ни меньше как польская национальная победа.
В двери варшавской квартиры Свежавских громко постучал старик священник. Мария Свежавская впустила гостя, и он, задыхаясь от волнения, выложил новости. Женщина закрыла лицо руками. При мысли о том, что ждет нового Папу, она только и могла, что повторять:
- Иисус Мария! Иисус Мария!
Отец Эдвард Захер, священник из Вадовице, молился в местном костеле, когда туда вбежал один из его молодых коллег и выпалил:
- У нас есть Папа!
- Кто же это? - поинтересовался пастырь.
- Лолек! - торжествующе доложил помощник. Сердце Захера судорожно заколотилось.
- Слава Богу! - воскликнул он, затем стремглав бросился в дом, услышал, как по радио объявили о том же, и, не снижая темпа, вернулся обратно.
Вскоре зазвонили колокола. Люди высыпали на улицы, и в считанные минуты костел был переполнен. Отец Захер, некогда обучавший Лолека катехизису, попытался что-то сказать, но не смог - его душили эмоции. Официально объявил о случившемся один из его помощников. Немного овладев собой, отец Захер произнес с лукавой улыбкой:
- А ведь он не сдержал слова, нет, не сдержал. Дело в том, что на праздновании 50-й годовщины крещения Войтылы Захер в пятый раз читал проповедь в честь своего бывшего ученика. Тогда же он сказал, что шестую прочтет, когда кардинала выберут Папой. Войтыла буркнул:
- Значит, шестой вообще не будет.
И вот теперь улыбающийся Захер повторял всем и каждому:
- А ведь он не сдержал слова - первый раз в жизни. Потом старый священник достал крестильную книгу за 1920 г. В ней были кратко описаны основные вехи жизненного пути Кароля Войтылы как христианина: его крещение, конфирмация, посвящение в духовный сан, рукоположение в епископы, назначение архиепископом Краковским и избрание в Коллегию кардиналов. Ниже под именем «Каролус Юзеф Войтыла» отец Захер сделал еще одну запись: «Die 16.X.1978 in Summum Pontificem electus et sibi nomen loannem Paulum II imposuit».
Пражский священник отец Милослав Влк узнал новость в ночь на 17 октября от друзей. Со времени принятия сана в июне 1968 г., в последние недели «пражской весны» Александра Дубчека, отец Влк почти не имел возможности открыто осуществлять свою деятельность. Государство лишило его права проповедовать в церкви и вести службы. Чтобы избежать ареста в качестве лица без определенных занятий, Влк, как и многие другие чехословацкие священники, был вынужден заняться неквалифицированной работой - стать мойщиком окон. Теперь он днем мыл окна, а по ночам становился священником - службы происходили тайно у него дома. С избранием Войтылы у Влка, по его собственному признанию, «появилась надежда». Новый Папа тоже был славянином, превосходно изучившим лживую тактику коммунистов. На его помощь смело можно было рассчитывать.
Архиепископ Фрэнсис Аринзе, 45-летний нигериец, находился в Белфасте, административном центре Северной Ирландии, по приглашению Ирландского миссионерского союза. Священники, у которых он остановился, не знали, кто такой Войтыла. Аринзе, встречавшийся с ним на заседаниях Синода епископов, описал своим ирландским коллегам Войтылу как «жизнерадостного и счастливого человека, который всегда высказывается смело и четко».
- Теперь, - продолжал африканец, - у нас появится ясность. Мы наконец поймем, где находимся. Не впадая в агрессивность, мы сможем четко определить свою позицию.
Аринзе был убежден, что Иоанн Павел II сумеет вернуть католицизму «положительный» облик.
Отклики мировой прессы на избрание Войтылы в основном касались, да это и вполне понятно, национальности нового Папы. То, что он был неитальянцем, к тому же еще и поляком, чрезвычайно интересовало средства массовой информации. Толпы репортеров ринулись в Краков и Вадовице, стараясь раскопать как можно больше подробностей о питомце столь экзотической культуры, чья жизнь до избрания разительно отличалась от жизни его предшественников. Несмотря на широко распространившееся ошибочное представление об отношениях Войтылы с польской официальной властью (дескать, он был «умеренным», в то время как Вышыньский занимал жесткую позицию), наиболее проницательные журналисты начинали догадываться, что избрание Папы-славянина, поляка будет иметь непредсказуемые последствия в условиях «холодной войны». КГБ, разделявший эту точку зрения, уже приступил к тщательному изучению обстоятельств и возможных последствий избрания Войтылы.
Это были незабываемые, волнующие дни. Появление «un Polacco» [поляка] на площади Святого Петра положило конец дискомфорту, который испытывали многие в последние годы папства Павла VI, и заставило приободриться тех, кто грустил об Иоанне Павле I. Предвкушение чего-то нового, что произойдет в ближайшем будущем, витало в воздухе. Миллионы людей во всем мире находили глубоко символичным, что многострадальная Польская Церковь, долго боровшаяся с превосходящим ее противником, получила наконец заслуженную награду.
Наиболее проницательный комментарий случившегося принадлежит перу Андре Фроссара, французского журналиста, принявшего католичество в знак отказа от модного атеизма интеллектуальной элиты. Осознавая кризис гуманизма, Фроссар, уже будучи взрослым, нашел выход из топкого болота циничного скептицизма в вере. Он был убежден, что человечество переживает «исключительный момент в своей истории, характеризующийся отсутствием разумности и каких бы то ни было моральных устоев; время переоценки ценностей и крушения идеологий, когда у того, кто хочет двигаться вперед, остается единственный выход... идти по водам».
Новый Папа, в котором Андре Фроссар угадал недюжинную духовную силу, побудил журналиста написать в парижской газете следующие строки: «Нынешний Папа пришел к нам не из Польши, а из Галилеи».
«НЕ БОЙТЕСЬ!»
Папа для всего мира
22 октября 1978 - Папа Иоанн Павел II торжественно принимает титул главы католической Церкви.
29 октября 1978 - Иоанн Павел посещает святыню Девы Марии в Менторелле.
Октябрь 1978 - КГБ и специально созданная комиссия Центрального Комитета КПСС анализируют возможные последствия избрания Кароля Войтылы Папой.
Ноябрь 1978 - создан Литовский католический комитет по защите прав верующих.
5 ноября 1978 - Иоанн Павел посещает гробницы наиболее почитаемых в Италии святых - Франциска Ассизского и Екатерины Сиенской.
12 ноября 1978 - Согласно обычаю римский собор Святого Иоанна Латеранского переходит в ведение Папы Иоанна Павла II.
20 ноября 1978 - Иоанн Павел встречается с кардиналом Иосифом Слипым, главой преследуемой на Украине Греко-Католической (униатской) Церкви.
3 декабря 1978 - Иоанн Павел II совершает первое посещение римского прихода.
11 декабря 1978 - По случаю 30-й годовщины Всеобщей декларации прав человека Иоанн Павел призывает к религиозной свободе для всех.
23 декабря 1978 - Иоанн Павел II призывает кардинала Антонио Самору, чтобы тот выступил посредником в споре между Аргентиной и Чили по поводу пролива Бигл.
29 декабря 1978 - Иоанн Павел назначает Францишека Махарского своим преемником в качестве архиепископа Краковского. Церемония рукоположения в епископы проходит 6 января 1979 г.
28 января 1979 - Иоанн Павел II обращается к участникам Третьей Генеральной конференции латиноамериканских епископов в Пуэбле (Мексика).
25 февраля 1979 - Иоанн Павел проводит свадебную церемонию для дочери римского дворника.
4 марта 1979 - «Redemptor Hominis», инаугурационная энциклика Иоанна Павла.
Церемония папской коронации берет начало из глубины веков. Некогда нового понтифика торжественно проносили в носилках по улицам Рима, заполненным жителями города и многочисленными паломниками. Инаугурация Иоанна Павла II, 264-го епископа Рима, началась 22 октября 1978 г. с того, что новый Папа молитвенно преклонил колени у гробницы апостола, расположенной в крипте собора Святого Петра.
Интерьер собора украшает надпись на латыни (каждая буква достигает в высоту шести футов): «Tu es Petrus et super hanc petram aedificabo ecclesiam meam et tibi dabo claves regni caelorum» [«И Я говорю тебе: ты - Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою и врата ада не одолеют ее. И дам тебе ключи Царства Небесного» (Мф. 16.18-19)]. Закончив молитву у гробницы галилейского рыбака, Кароль Войтыла в сопровождении 112 кардиналов вышел на площадь перед собором. Здесь согласно простому, но от этого не менее величественному обряду Папе предстояло объяснить верующим, как в последней четверти последнего века второго тысячелетия христианства следует понимать обращенные к Петру слова Христа.
Вначале кардинал Перикле Феличи возложил на плечи Иоанна Павла II мантию, или паллий, - шкуру белого ягненка, украшенную шестью черными крестами, знак митрополичьей власти архиепископов. Таким образом Папе был вручен официальный символ власти, которую он обрел шесть дней назад, когда в Сикстинской капелле произнес:
- Принимаю.
Члены Коллегии кардиналов во главе с деканом Карло Конфалоньери выстроились в ряд, чтобы принести клятву верности новому Папе. После того как декан, преклонив колени перед сидящим Папой, поклялся ему в верности, традиция в очередной раз была нарушена. Следующим оказался не ближайший по старшинству член Коллегии, а Примас Польши Стефан Вышыньский. Он начал было опускаться на колени, но тут Иоанн Павел II встал, подошел к старому другу и заключил его в объятия.
После этой процедуры началась инаугурационная месса. Первая часть, на английском, была взята из 52-й главы пророка Исаии, в которой описывается ликование народа при въезде Иисуса в Иерусалим. Затем на польском была прочитана часть Первого соборного послания святого апостола Петра, призывающая служителей церкви руководствоваться в своих действиях любовью и «подавать пример стаду». Была также зачитана 21-я глава Евангелия от Иоанна, причем призыв Иисуса, обращенный к Петру: «Паси овец Моих», - был оглашен на латыни и греческом, чтобы подчеркнуть универсальность Церкви.
Затем Иоанн Павел II, облаченный в бело-золотые одежды и с белой митрой на голове, сел на переносной трон лицом к верующим. К тому времени их уже собралось около 300 тысяч, и люди, не вместившиеся на площади Святого Петра, растеклись по виа делла Кончилиационе. Красные и белые гладиолусы, символизирующие цвета национального флага Польши, окружали престол. Справа от Папы находились 300 епископов, слева - 800 высокопоставленных лиц из всех стран мира, представители светской власти. Папа спокойно оглядел толпу, над которой развевались польские флаги. Замерла гигантская теле - и радиоаудитория, включая несколько миллионов соотечественников Иоанна Павла II, - впервые в истории мессу должны были транслировать по польскому государственному телевидению. Воцарилась тишина. Все ждали, что скажет этот необычный во всех отношениях Папа.
Он начал с символа, повторив слова человека, у гроба которого молился меньше часа назад: «Ты - Христос, Сын Бога живого» (Мф. 16.16).
Каждый, кто занимает место Петра в Церкви, продолжал Иоанн Павел, должен начинать именно с этого. Вера, символ которой был провозглашен Петром по дороге в страны Кесарии Филипповой, родилась из его «глубокого внутреннего убеждения», но не была лишь актом его воли. Вера - это дар, и недаром Иисус называет Петра блаженным, «потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах» (Мф. 16.17). Последователи Петра могут начать свое служение «с этого дня и с этого места», только повторив вслед за ним слова: «Ты - Христос, Сын Бога живого».
История спасения, продолжал Папа, не равнозначна истории человечества. Это скорее история человечества, прочитанная в подлинной глубине, на фоне ее истинного предназначения. Поскольку Церковь погружена в историю как свидетель этой истины, важно понимать, что признание Петра не касается только Петра и Иисуса. Это начало Церкви, и в символе Петровой веры история спасения приобретает новое, «экклезиастическое измерение». Хроника Церкви, этого пилигрима в истории, является правильно понятой хроникой человечества .
Христос подвел человечество к пониманию «тайны живого Бога». Никто не мог этого сделать, кроме Сына Божьего, и он сделал это, как сделал бы любой из нас. Христос, Сын Бога живого, не только рассказал нам о Своем небесном Отце, но и открыл «конечную и безусловную истину» о нас самих. Иисус Христос, по словам Иоанна Павла, - это истина о человеке. Вот что Церковь должна объяснить всему миру: верующим и ищущим, скептикам и сомневающимся, предваряя проповедь просьбой: «Пожалуйста, послушайте еще раз...»
Чтобы возвестить истину о Боге и человечестве, Петр был призван в Рим. «Возможно, - рассуждал Иоанн Павел, - рыбак из Галилеи не хотел идти туда. Возможно, он предпочел бы остаться там, где находился, - на берегу Геннисаретского озера, со своими сетями и лодкой». Но, покорный воле Господа, он пришел, и его послушание граничило с мученичеством, наивысшей точкой христианского свидетельства. А сейчас новый епископ Рима пришел в город. Возможно, он тоже предпочел бы остаться в другом месте, но он пришел, «исполненный трепета, осознавая собственную ничтожность», чтобы выполнить возложенную на него миссию - до конца дней своих разъяснять людям, что, искупленные Христом, они гораздо величественнее, чем сами думают.
Новый епископ Рима - «сын Польши». Но «с этого момента он тоже становится римлянином. Да, римлянином», причем не только в силу своей должности, но и потому, что в определенном смысле всегда был им. Он - «сын народа... всегда остававшегося верным Святой римской Церкви». Возможно, миру покажется странным, что епископом Рима стал поляк. Церковь же не видит здесь ничего необычного.
Новый епископ Рима не будет коронован triregnum - папской тиарой. Справедливо это или нет, отметил Иоанн Павел, но тиара стала восприниматься как символ временной папской власти. Сегодня, после Второго Ватиканского Собора, Церковь уже не является Церковью власти. Она - Церковь евангелического свидетельства. Тиара может выражать и нечто другое: тройственную сущность Христа как проповедника, пророка и царя, перенесенную Им на служителей Церкви; Тело Христово во времени и истории. Папство и вся церковная власть существуют именно для служения, их единственная цель - «сделать так, чтобы весь народ Божий осознал тройственную миссию Христа и всегда оставался во власти Господа». «Тайна Распятия и Воскресения» - единственная власть, которой обладает Церковь, и другой ей не нужно: «абсолютная и всемилостивейшая власть Господа», которая «проникает в самую сокровенную глубину человека, обращается к благороднейшим устремлениям его разума, сердца и воли». Язык ясности и истины, а не язык силы - вот оружие Церкви.
Новый епископ Рима намеревался быть слугой и поэтому перед лицом всего мира обращался к Христу с такой молитвой: «Помоги мне стать и остаться слугой Твоей особой власти, слугой Твоей всемилостивейшей власти, слугой власти, которая не имеет конца. Сделай меня слугой - слугой Твоих слуг».
Основой послания этого «слуги слуг Господних» к верующим стал призыв Христа к Его ученикам: «Не бойтесь!»
Не бойтесь приветствовать Христа и принять Его власть. Помогите Папе и всем, кто желает служить Христу, а через власть Христову служить человеку и всему человечеству.
Не бойтесь. Широко откройте двери перед Христом. Перед Его спасительной силой откройте границы государств, экономические и политические системы, широкие пределы культуры, цивилизации и развития.
Не бойтесь. Христос знает, «что заложено в человеке».
Только Он знает это.
Мир, рассуждал Папа, страшится себя и своего будущего. Ко всем, кто боится, ко всем, кто ощущает величайшее одиночество в современном мире, «я обращаюсь с просьбой... я молю - позвольте Христу говорить [с вами]. Он единственный знает слова жизни, слова вечной жизни».
Новый епископ Рима поблагодарил всех, кто пришел разделить с ним сегодняшнее торжество: представителей зарубежных государств, церковных иерархов, священников, сотни тысяч паломников, а также всех, кто в данную минуту следил за происходящим, сидя у экрана телевизора или около радиоприемника. Затем
Папа поприветствовал собравшихся на английском, французском, немецком, испанском, португальском, русском, чешском, украинском и литовском языках. Самыми проникновенными были его слова, произнесенные по-польски, - Иоанн Павел цитировал великого Мицкевича, певца польской свободы:
Мои дорогие соотечественники... Все сказанное мною не выражает и сотой доли того, что в данную минуту я ощущаю в своем сердце, а вы - в ваших сердцах. Так что давайте оставим слова. Пусть воцарится великая тишина перед Господом, тишина, которая станет молитвой. Я прошу: будьте со мной в Ясной Гуре и везде. Не оставляйте Папу, который молится словами поэта: «О Матерь Божия, Ты светишь в Острой Браме, / Твой чудотворный лик и в Ченстохове с нами...»
Вначале Иоанн Павел обратился к своим братьям по вере, католикам, затем - к христианам вообще и, наконец, ко всему миру. Кое-кто полагает, что Папа существует только для Церкви. Сам Папа так о себе не думает и потому взывает ко всему человечеству: «Молитесь за меня. Помогите мне стать достойным слугой вам. Аминь».
Когда в час пополудни трехчасовая месса закончилась, Иоанн Павел II не вернулся в собор. В очередной раз нарушив традицию, он в одиночестве направился к толпе, поприветствовал и благословил увечных, прибывших на мессу в инвалидных колясках. Какой-то малыш прорвался сквозь ограждение, чтобы вручить Папе цветы. Его попытались отогнать, но Иоанн Павел II поднял ребенка на руки и обнял. Весь мир он обнять не мог, но мог его поприветствовать. Взяв обеими руками огромный папский серебряный посох, он потряс им над ликующей толпой, словно это был духовный меч, освобожденный из каменных ножен.
После этого он направился в свои апартаменты, но с площади по-прежнему доносились приветственные возгласы, и ему пришлось несколько раз подойти к окну и помахать в ответ. Толпа разошлась, только когда Иоанн Павел II с улыбкой произнес:
- Всем пора обедать, даже Папе.
ПРИЗВАННЫЙ ВЕСТИ
Первосвященство отличается от всех других должностей на свете не только в силу давности своего существования. Папу называют «верховным понтификом». Слово это происходит от латинского «pontifex», что значит «мостостроитель». Но мост всегда соединяет что-то с чем-то. А что соединяет верховный понтифик? Он служит связующим звеном между Господом и людьми; между Римско-Католической Церковью и другими христианскими церквами и церковными сообществами; между Римско-Католической Церковью и иудаизмом; между Римско-Католической Церковью и остальными мировыми религиями; между Римско-Католической Церковью и политической, экономической и культурной властью; между центром церковного единства и Коллегией епископов, рассеянных по всему миру в местных церквах. Будучи хранителем авторитарной традиции вероучения, Папа согласно католической теологии является также своеобразным «мостом», благодаря которому человечество постигает свое истинное происхождение, природу и предназначение.
Быть Папой - значит взять на себя задачу, которая, если строго следовать теологическому определению, является невыполнимой. Подобно любой другой церковной должности, первосвященство имеет целью достижение святости. Но должность существует во времени и пространстве, святость же вечна. Ни один папа, каким бы святым он ни был, не может полностью удовлетворять требованиям, предъявляемым его должностью. А вот сама она, согласно церковному вероучению, является выражением воли Божией и в этом смысле непогрешима, хотя каждый, кто ее занимает, далек от идеала. Это различие между должностью и человеком, ее занимающим, служит утешением любому Папе. В то же время осознавать свое несовершенство, по выражению одного выдающегося теолога, «невыносимо грустно». Первосвященство отражает единство человека и мессии в Иисусе Христе, а Папа является его викарием на земле. Каждый Папа, будь он святым или негодяем, «занимает изначально трагическое место», потому что не может полностью соответствовать тем требованиям, которые к нему предъявляются. Если он попытается это сделать, то самонадеянно уподобится самому Господу. Если же, легко примирившись с недостижимостью цели, вообще оставит всякие попытки, то неизбежно потерпит неудачу в главном, что от него требуется, - любви. Здесь уместно вспомнить слова Иисуса, обращенные к Петру, о том, что из-за глубины его любви к Богу его поведут туда, куда он не хочет (см. Ин. 21.18).
Руководить Римско-Католической Церковью и присутствовать во всех остальных церковных сообществах, для которых папа служит «мостом», - задача невероятно сложная. Ее изначальная сложность увеличивается еще и потому, что, несмотря на попытки представить дело иначе, первосвященник не обладает властью абсолютного монарха. Во время Второго Ватиканского Собора Павел VI предложил было включить в «Догматическую конституцию Церкви» фразу о том, что папа «отчитывается только перед Господом». Это предложение было отвергнуто Теологической комиссией собора, отметившей, что «римский понтифик связан Богооткровением, фундаментальным устройством Церкви, обрядами, определениями, данными на предыдущих Соборах, и другими обязательствами, которые было бы слишком долго перечислять». Среди последних - обязанность придерживаться истины, что также накладывает ограничения на власть Папы. Один выдающийся философ, считавший себя ортодоксальным католиком, как-то заметил: «Если Папа скажет, что дважды два - пять, я ему поверю». Другой известный философ, не менее приверженный папству, высказался на этот счет так: «Если Святой отец скажет, что дважды два - пять, я во всеуслышание заявлю: «Очевидно, я неправильно понял его святейшество», - а оставшись один, буду молиться, чтобы Господь вернул ему разум». Папа - не авторитарнаяфигура, принимающая произвольные решения, руководствуясь лишь собственной волей. Он - хранитель авторитарной традиции вероучения, magisterium, определяющий границы Церкви. Он - ее слуга, а не хозяин.
Для Кароля Войтылы, который всегда был убежден в освободительном духе истины, «ограничения», накладываемые на папство, вовсе не были таковыми. Истина, связующая и освобождающая одновременно, по его мнению, была инструментом, позволяющим понтифику осуществлять свои функции, служа человеческой свободе. И он намеревался выполнять эти функции, руководствуясь формулой, данной в Евангелии от Луки (22.32), где Иисус, обращаясь к Петру, говорит: «...утверди братьев твоих» (имея в виду апостолов).
В первые же дни первосвященства Иоанна Павла II многие отметили, что он, казалось, «всю жизнь только этим и занимался». Один из тех, кто способствовал его избранию, кардинал Уильям Баум, замечательный знаток церковной истории, сказал годы спустя: «Не могу представить себе человека, который более годился бы [на роль первосвященника], чем кардинал Войтыла». Кардинал Агостино Касароли, имевший все основания опасаться будущего, поскольку трудно было представить, как поведет себя новый Папа, признался, уходя в отставку, что «Польша - слишком маленькая страна для такой могучей личности, как кардинал Войтыла... [которому] больше приличествует быть Папой». Подобное мнение высказывали не только «собратья по цеху». Краковский физик Ежи Янек, давно знавший Кароля Войтылу и друживший с ним, считал, что тот «с самого начала был фигурой мирового масштаба». С Янеком соглашался и пресс-секретарь папства, испанец Хоакин Наварро-Валлс, не имевший священнического сана: Иоанн Павел II с первого дня своего первосвященства «не ощущал никакого неудобства».
Хотя подобную легкость кое-кто склонен был приписать мастерству талантливого актера, быстро привыкшего к новой роли, сам Иоанн Павел II придерживался на этот счет иного мнения. Его переход от должности архиепископа Краковского к должности епископа Рима совершился так плавно потому, что он «верил в мудрость Святого Духа, призвавшего на Петров престол кардинала именно с этим опытом», из этого следовало: «такой опыт может быть полезен для всей Церкви». Новый Папа не считал, что нуждается в чьем-то совете по поводу того, как ему выполнять свои новые функции: ведь он в течение 20 лет был епископом, а в течение 14 - возглавлял архиепископство, имеющее давние исторические традиции. И сейчас новый Папа был преисполнен решимости продемонстрировать всему миру неразрывную связь двух своих должностей, даже если для этого потребуется в очередной раз нарушить традицию.
Архиепископ Бруно Хайм, признанный авторитет в области церковной геральдики, изготовил для Иоанна Павла семь вариантов герба. Новый Папа отклонил их все, оставив тот, что носил, будучи архиепископом Краковским: прописная буква «М», над ней крест, что должно было символизировать Деву Марию у креста, на котором распяли Иисуса, и девиз святого Луи Монфора: «Totus Tuus». Архиепископ Хайм презрительно заметил, что «практика использования инициалов полностью противоречит истинной геральдической традиции и напоминает рекламу или торговую марку». Епископ Жак Мартен, префект папского двора, тоже считавшийся экспертом в этом вопросе, жаловался с обидой:
- Герб поляка, возможно, выразителен в духовном смысле, но абсолютно не соответствует требованиям геральдики.
На первый взгляд дело казалось незначительным, но оно ясно свидетельствовало о стремлении нового Папы к независимости. Войтыла был убежден - для истории важен тот факт, что на престол святого Петра он взошел, оставив престол святого Станислава. Каждая структура Ватикана, созданная или преобразованная в период первосвященства Иоанна Павла, отныне должна была носить вызывающе необычный герб архиепископа Краковского.
Переживший глубокое эмоциональное потрясение до открытия и во время работы избравшего его конклава, Кароль Войтыла осознавал, какой непомерной тяжести груз взваливает на свои плечи. С того момента как он ответил кардиналу Вийо «Принимаю», он был преисполнен решимости вести, то есть продолжать делать то, что делал вот уже 20 лет - с тех пор как стал епископом.
ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ В КУРИИ
Если Иоанн Павел II с самого начала своего первосвященства чувствовал себя вполне комфортно в новой должности, то некоторые его сотрудники явно ощущали беспокойство. Уподобив восхождение Кароля Войтылы на Святой Престол terremoto - землетрясению, можно сказать, что эпицентр его находился в центральной церковной администрации - Римской Курии. Мировая пресса, руководство Советского Союза, Коллегия кардиналов - все были шокированы, каждый по-своему, избранием Иоанна Павла II. Но наиболее болезненно это событие восприняли итальянские священники, епископы и кардиналы Курии.
Строго говоря, Рим является итальянской епархией. До сих пор это слово не несло в себе никаких политических коннотаций, поскольку папством и так управляли итальянцы. В то же время мысль о том, что римский епископат является «итальянской» прерогативой, имела громадное культурно-лингвистическое значение для деятельности Римской Курии. Двадцатисемивековая история Рима, тот факт, что Святой Престол устоял, когда сам город переживал не лучшие времена, были историческими реалиями, позволяющими понять причины сегодняшнего господствующего положения католической Церкви. «Мы мыслим в масштабе веков» - исходящая от Курии классическая формулировка, которой не грех руководствоваться в наш бурный, стремительный век.
С другой стороны, Курия, и особенно ее итальянские члены, привыкли «управлять» папами. Этот собственнический инстинкт постепенно распространился до того, что управляли уже всей Церковью, так что местные церкви становились чем-то вроде региональных отделений могущественной фирмы «Римско-Католическая Церковь инкорпорейтед». В свете решений Второго Ватиканского Собора о коллегиальности епископов подобное положение нельзя было терпеть дальше. Тот, кто привык «мыслить в масштабе веков», рискует не заметить происходящие перемены.
В последние годы первосвященства Павла VI среди журналистов стало модным представлять Курию как сборище в лучшем случае своекорыстных мелких плутишек, а в худшем - честолюбивых негодяев. Ни тот ни другой образ не соответствует действительности. Один из ближайших помощников Иоанна Павла как-то обмолвился, что из нескольких сотен людей, с которыми ему довелось иметь дело в Римской Курии, лишь одного или двух можно было назвать негодяями - соотношение, которым не стыдно похвастаться любой организации. Главная проблема, с которой в октябре 1978 г., став Папой, столкнулся Иоанн Павел II, заключалась не в том, что члены Курии были мошенниками, а в их отношении к делу. Безоговорочная, хотя вполне исторически объяснимая приверженность тому, чтобы все «оставалось, как было», многими кардиналами-итальянцами рассматривалась чуть ли не как исполнение воли Божией. Gli stranieri [иностранцы] сюда совершенно не вписываются, заявил однажды, нимало не смущаясь, высокопоставленный сотрудник Курии. Папа, имевший собственное представление о том, как надо поступать, проверивший истинность своих идей на практике, то есть в непосредственном пастырском служении, неизбежно должен был чувствовать себя чужеродным телом в подобном окружении. Если прибавить к этому естественное разочарование членов Курии, вынужденных уступить Святой Престол «иностранцу», то проблема, с которой столкнулся Иоанн Павел II в самом начале своего первосвященства, станет совершенно очевидной.
С самого начала новый Папа недвусмысленно дал понять, что он не тот человек, которым можно «управлять». На первой же пресс-конференции в Зале благословений он снова нарушил традицию, смешавшись с толпой журналистов, атаковавших его самыми неожиданными вопросами на английском, итальянском, французском, польском и немецком языках. Когда один из «дирижеров» происходящего действа попытался помешать Папе сойти с возвышения, Иоанн Павел просто отодвинул его в сторону. Кто-то спросил, поедет ли он в Польшу. «Если они мне позволят», - был лаконичный ответ. Другой репортер поинтересовался, намерен ли понтифик продолжать занятия лыжным спортом. «Если они мне позволят», - снова ответил Иоанн Павел. В обоих случаях всем было ясно, о ком идет речь. Зная о трениях, существовавших между его непосредственным предшественником и некоторыми членами Курии, новый Папа твердо решил не дать «им» вмешиваться в его жизнь, а тем более отравлять ее.
Как показали годы, проведенные в Кракове, Кароль Войтыла был не из тех начальников, которые склонны по мелочам опекать подчиненных или избавляться от людей, мнение которых не совпадает с его собственным. Он на личном опыте убедился, что для епископа гораздо важнее определить приоритеты и следовать им, чем бороться с бюрократией. Он сам мог мыслить в масштабе веков и был убежден, что кое-какие замшелые традиции Курии со временем отпадут, как раковины, налипшие на лодку Петра. Так зачем тратить энергию и обижать людей, настаивая на переменах, если раковины не мешают плавному ходу лодки? Поскольку Папу совершенно не интересовали бюрократические интриги и тому подобные пустяки, он мог себе позволить просто-напросто игнорировать многое из того, что занимало умы некоторых его коллег.
Заняв высокий пост, Кароль Войтыла оказался перед выбором: стать подлинным главой Церкви, продемонстрировав всему миру убедительный пример нового первосвященника, пастыря и проповедника, или потратить время, отпущенное ему историей, на борьбу с Римской Курией. Он выбрал первое и мало-помалу начал добиваться своего, вначале с помощью нововведений, а затем - и новых назначений. В то же время было совершенно ясно, кто же на самом деле является хозяином положения. Папа ни у кого не спрашивал разрешения, когда на престоле Петровом продолжал делать то, что начал в приходе святого Станислава, так же как без всякого разрешения сразу после окончания второго конклава отправился в больницу навестить своего друга, епископа Дескура. Дескур, некогда проводник Кароля Войтылы по ватиканскому лабиринту, сказал, что теперь его роль несколько изменилась.
- Отныне моя обязанность состоит в том, - заявил он, - чтобы своими страданиями поддерживать его святейшество.
НЕУТОМИМЫЙ ДЕЯТЕЛЬ
Еще до официального вступления в должность Иоанн Павел II начал словами и делами обозначать основные направления своей деятельности на ближайшие годы.
Сразу после избрания, вечером 16 октября, он обратился к кардиналам с просьбой не покидать конклава. Проведя ночь в своей старой келье номер 91, Папа на следующее утро отслужил мессу и, обращаясь к собравшимся, кратко объяснил, что собирается делать на посту главы католической Церкви.
Главной своей задачей и «непреложной обязанностью» новый Папа считал воплощение в жизнь решений Второго Ватиканского Собора, «события исключительной важности в почти двухтысячелетней истории Церкви». При этом руководители Церкви должны «еще раз взять в руки основную хартию Собора, Догматическую конституцию «Lumen Gentium», чтобы поразмышлять о природе и назначении Церкви и с удвоенной энергией претворять задуманное в жизнь». Эту проблему Кароль Войтыла обсуждал с кардиналом Ратцингером еще до открытия первого конклава. По его мнению, если Церковь хочет выполнить свою уникальную историческую миссию, она должна предложить миру собственную позицию, недвусмысленно католическую и христианскую. Провозгласив приверженность решению Собора о коллегиальности Синода епископов, Иоанн Павел объявил, что намерен посвятить свое пребывание на посту первосвященника благородной цели христианского единства, а также, выполняя миссию Церкви в современном мире, способствовать укреплению мира и справедливости в отношениях между народами, уделяя особое внимание религиозной свободе.
19 октября понтифик, вновь встретившись с членами Коллегии кардиналов - это была первая официальная папская аудиенция, - отметил, что им потребовалось «большое мужество», чтобы провозгласить его епископом Рима. Напомнив, что каждый новый кардинал клянется хранить верность Христу «до последней капли крови», Папа отдал должное тем бесчисленным безвестным христианам во всем мире, «которые до сих пор терпят муки и унижение во имя Господа нашего». Это было второе упоминание о преследованиях за веру, сделанное Папой в течение последних трех дней. По окончании аудиенции еще одна традиция была нарушена. Благословив кардиналов, Папа предложил, чтобы теперь они вместе с ним благословили всех верующих, продемонстрировав тем самым братство и церковное единение.
20 октября Иоанн Павел II принял членов дипломатического корпуса, аккредитованных при Святом Престоле. Он подчеркнул, что люди, с которыми он сегодня беседует, являются «представителями не только правительств, но и народов», живущих как в давно существующих государствах с многовековой историей, так и во вновь образовавшихся странах, еще не до конца раскрывших свои возможности. Церковь считает «богатое разнообразие... культур, языков и истории», часть которых сформировалась под ее влиянием, непременным условием развития человечества. В истории Польши насчитывается немало трагических страниц, и именно они, по словам Папы, научили его «уважать и ценить каждый народ с его уникальными традициями, существующий на равных среди других наций и народов». Святой Престол не претендует на власть в светском понимании этого слова. Его цель - способствовать «прежде всего пробуждению совести», и для достижения этой цели Церковь не нуждается ни в каких особых привилегиях. Однако справедливость требует религиозной свободы для всех, включая право исповедовать любую религию и право верующих «принимать активное участие в общественной жизни». Речь Иоанна Павла II, хоть и краткая, четко обозначила подход нового Папы к международной политике, его убеждение в том, что сближение культур должно стать главным приоритетом, а религиозная свобода, эта лакмусовая бумага справедливого общества, является правом любого человека, не подлежащим обсуждению.
На следующий день, 21 октября, состоялась пресс-конференция. Папа поблагодарил журналистов за подробное освещение «поистине исторических заслуг великого Папы Павла VI», за то, что благодаря им «приветливое лицо и неутомимая деятельность моего непосредственного предшественника, Иоанна Павла I, стали известны широкой публике», а также за «благожелательное освещение» событий, сопутствовавших его избранию. «Всегда трудно, - заметил понтифик, - правильно трактовать события, еще труднее донести эту трактовку до других». Он искренне надеется, что журналисты получат «необходимую помощь со стороны компетентных» церковных органов. Журналистика, продолжал Иоанн Павел, - это призвание, «служение, к которому Церковь и человечество относятся с глубоким уважением». Тем больше оснований ценить свободу, в условиях которой работают некоторые журналисты: «Подумайте, как вам повезло!» Так в очередной раз исподволь и без всякого ехидства Папа сделал намек руководителям той страны, откуда приехал.
А эти самые руководители были, мягко говоря, не в восторге от происходящего. Партийная установка, выраженная по телевидению и в поздравительной телеграмме, присланной коммунистическими боссами, заключалась в том, что избрание Папы явилось великой победой польского народа. В ответной телеграмме, направленной 21 октября на имя председателя Польской объединенной рабочей партии Эдварда Герека, говорилось, что история польского народа «в течение тысячелетия неразрывно связана с католической Церковью». Правящий режим, по его собственным меркам, проявил неслыханную щедрость, выдавая заграничные паспорта полякам, желавшим посетить инаугурацию, которая должна была состояться 22 октября в Риме. Но даже это выдающееся событие власти использовали для мелкого шпионажа, сведения счетов и запугивания граждан. Яцеку Возняковскому и Тадеушу Мазовецкому, выдающимся религиозным писателям и друзьям нового Папы, в паспортах было отказано. Сыну одного из старинных друзей Иоанна Павла II предложили выдать паспорт и даже оплатить проезд, если он согласится информировать службу безопасности о том, что происходит по месту его работы - в краковском Ягеллонском университете. Польское телевидение собиралось выделить три часа на трансляцию мессы, и Папа постарался уложиться точно в отпущенное время. Ему хотелось, чтобы последним, что увидят его соотечественники на экране, был он сам, благословляющий собравшихся папским посохом, а не физиономия аккредитованного в Риме польского комментатора, трактующего происходящее в прокоммунистическом духе.
...На следующий после вступления в должность день, 23 октября, Иоанн Павел II дал прощальную аудиенцию польским паломникам. Она состоялась в новом ватиканском зале для аудиенций и прошла чрезвычайно эмоционально. Уезжая на родину, польские священнослужители получили от Папы два письма. Первое было вручено Примасу Польши с просьбой, чтобы он и епископы распространили его содержание по всей стране. В письме Папа признавался соотечественникам, что, оставляя престол святого Станислава ради Рима, он «не может думать и говорить об этом без волнения. Кажется, человеческое сердце, а сердце поляка в особенности, не способно вместить такие эмоции». В результате Второй мировой войны и последовавших за ней репрессий со стороны коммунистического режима Польская Церковь приобрела «особый статус». Без осознания этого факта «невозможно понять, почему сегодня к вам обращается Папа-поляк». Разве могли произойти подобные события, спрашивал Папа, - избрание Иоанна Павла I в праздник Богоматери Ченстоховской, его внезапная смерть, призвание польского кардинала на Петров престол и признание его Церковью, - если бы за всем этим не просматривалась воля Божия?
Затем понтифик обратился к кардиналу Вышыньскому:
- Досточтимый и возлюбленный Примас, позвольте мне высказать свои мысли по этому поводу. Папа-поляк, который сегодня, исполненный страха перед Богом, но и великой веры, начинает свое первосвященство, никогда не утвердился бы на Петровом престоле, если бы не Ваша несгибаемая вера, которую не смогли сломить никакие страдания...
В ответ на это Вышыньский снова попытался встать на колени перед Папой и поцеловать его кольцо, а Иоанн Павел снова подошел к старому другу и заключил его в объятия.
Отдав должное Примасу как первому в церковной иерархии, Папа не забыл и о других соотечественниках, в том числе о польских коммунистах, внесших свой вклад в историю, ход которой, по мнению понтифика, определен Божественным Провидением. То, что сейчас испытывают поляки, продолжал Папа, является наивысшим проявлением патриотизма, «не имеющего ничего общего с национализмом или шовинизмом». Эти чувства проистекают «из глубины человеческого сердца» и свидетельствуют о благородстве человеческого духа, подвергшегося «многократным испытаниям в ходе нашей непростой истории».
Расставание было тяжелым, и Папа не собирался этого отрицать.
- Но если такова воля Господа, надо ее принять, и я принимаю ее.
Попросив поляков молиться за него, понтифик закончил аудиенцию благословением, особо подчеркнув, что «делает это не только по обязанности епископа и Папы, но и по велению собственного сердца». Во втором письме, адресованном в его «любимый Краков» через помощника епископа Юлиуша Гроблицкого, Папа уверял прихожан, что, «отправляясь в Рим на заседание конклава, не имел другого желания, кроме как вернуться назад, к вам... но Господь распорядился иначе». Возможно, он приедет на юбилейные торжества, посвященные святому Станиславу и закрытию архиерейского синода.
Четыре дня спустя - шла вторая неделя первосвященства Иоанна Павла II - он отправил письмо своей кузине Фелиции Вядровской (ее мать, Мария, и мать Войтылы были родными сестрами). В нем тоже чувствуется горечь разлуки.
Дорогая Луся!
Господь распорядился так, чтобы я остался в Риме. Поистине необычный эдикт святого Провидения! В эти дни я много думал о своих родителях, Мундеке и часто вспоминал твоих отца и мать, которые всегда были добры ко мне... Ты - моя единственная близкая родственница... Иоанн Павел II.
Аудиенции членам Коллегии кардиналов и представителям дипломатического корпуса, аккредитованным при Святом Престоле, а также встречи нового Папы со старыми друзьями и коллегами были вполне обычным явлением. Однако ватиканским «управителям» приходилось привыкать к тому, что у нового понтифика весьма разнообразный круг знакомых и он не собирается прерывать с ними связь. Так, Иоанн Павел II пригласил к себе в гости бывшего одноклассника Ежи Клюгера с женой и детьми. Визит был назначен на 23 октября, а несколькими днями раньше сотрудники Курии впервые узнали о существовании сестры Эмилии Эрлих. Успокоив свою подругу-монахиню, страстно желавшую избрания кардинала Бенелли: «Она плакала, потому что не выбрали ее кардинала, а я - потому что выбрали моего», - сестра Эмилия вернулась к прерванным занятиям в Папском библейском институте. В четверг, уже после избрания Войтылы, служащий институтской канцелярии подошел к монахине и сказал:
- Ничего не понимаю. Нам позвонили и передали, что вас хочет видеть Папа.
Сестра Эмилия села в автобус и вскоре оказалась у ворот Святой Анны - служебного входа в Ватикан.
- Все были в шоке. Ко мне приставили двух швейцарских гвардейцев, словно я была преступницей, и чуть не под конвоем привели к его святейшеству.
Увидев Папу, сестра Эмилия, по ее собственному признанию, «испытала настоящее потрясение: он появился весь в белом, а я никогда его таким не видела». Некоторое время они молча стояли и смотрели друг на друга. Вдруг сестра Эмилия расплакалась.
- Ну-ну, успокойтесь, - мягко обратился к ней Папа и объяснил, что ему нужна помощь: многочисленные издательства буквально атакуют его просьбами предоставить им право опубликовать его стихотворения, и справиться с этой лавиной писем он просто не в состоянии. Иоанн Павел попросил монахиню взять дело в свои руки и посоветовал обратиться в секретариат. Не зная, где находится данное учреждение, сестра Эмилия все же отыскала его, к немалому изумлению служителей Курии.
После инаугурационной мессы Иоанн Павел II не раз покидал золоченую клетку, ставшую отныне его домом и местом службы. 29 октября он отправился на вертолете в Ментореллу, чтобы посетить святыню Марии, находившуюся в ведении Святых отцов воскресения, религиозной группы, создание которой еще в прошлом веке вдохновил сам Адам Мицкевич. Узнав о предстоящем визите, тысячи верующих из окрестных деревень начали стекаться в Ментореллу. Извинившись перед местными властями за причиненные неудобства, Папа объяснил причину своего приезда. По его словам, Менторелла была тем местом, которое «помогало мне молиться во время моих прежних визитов в Рим». Теперь, переселившись в этот город, он снова захотел посетить святыню, ибо «молитва... [является] наипервейшей обязанностью Папы, а также непременным условием его служения Церкви и миру».
Через неделю, в воскресенье 5 ноября, Иоанн Павел в качестве нового Примаса Италии предстал перед верующими у гробниц святых покровителей страны, Франциска Ассизского и Екатерины Сиенской. Прилетев в Ассизи, Папа объявил многочисленной пастве, собравшейся в соборе, что, «не будучи рожден на вашей земле, я более чем кто-либо чувствую себя обязанным обрести здесь духовное рождение». С этой целью он и прибыл в Ассизи, где святой Франциск «проповедовал Христово Евангелие, навсегда запечатлев его в сердцах своих современников». В тот же вечер понтифик возвратился в Рим и направился в храм Санта-Мария сопра Минерва, где покоятся останки Екатерины Сиенской. Стоя у гроба этой «исправительницы пап» - женщины, своим влиянием заставившей Папу Григория XI в 1376 г. вернуться в Рим из «авиньонского пленения», - Иоанн Павел отметил «выдающуюся роль женщин в истории Церкви» и пообещал в будущем «обязательно развить эту тему».
В четверг, 9 ноября, Иоанн Павел II встретился с римскими священниками в Зале благодарений. В ближайшее воскресенье, 12 ноября, в его ведение в качества епископа Рима перешел собор Святого Иоанна Латеранского. Точнее говоря, Папа пришел просить прихожан принять его:
- Подобно тому, как на протяжении веков вы приветствовали моих предшественников... я смиренно прошу принять и меня. - Папа обратился к римлянам, жителям города, где дух католицизма был не всегда достаточно силен, еще с одной просьбой: - Последуйте мысленно на берега Иордана, где проповедовал Иоанн Креститель - тот самый, в честь кого назван этот собор. Вслушайтесь еще раз в его слова: «Узрите Агнца Божьего. Он есть умилостивление за грехи наши, и не только за наши, но и за грехи всего мира. ...Уверуйте с новой силой... в Христа, Спасителя мира!»
29 ноября, во время встречи с 13 тысячами подростков, Иоанн Павел попросил их «рассказать сверстникам, что Папа очень рассчитывает на молодежь». Воскресенье 3 декабря было первым свободным днем в его расписании, и Папа отправился в Гарбателло - в тамошней церкви он работал, будучи студентом. В следующее воскресенье он служил мессу в храме Святой Анны, «приходской» церкви Ватикана, где начал свою проповедь словами Блаженного Августина:
- Vobis sum... episcopus, vobiscum sum christianus [Для вас я епископ, с вами я христианин].
На следующий день, 11 декабря, в 30-ю годовщину принятия Всеобщей декларации прав человека, Иоанн Павел II призвал к тому, чтобы «религиозная свобода каждого отдельного человека и всех людей на земле уважалась всегда и везде».. К этой же теме он обратился в своей проповеди, произнесенной во время полуночной мессы в рождественский сочельник, в послании от 1 января по случаю Всемирного дня мира и в новогоднем обращении к представителям дипломатического корпуса 12 января 1979 г. За первые два месяца пребывания на посту первосвященника Иоанн Павел II сделал для утверждения религиозной свободы, пожалуй, больше, чем было сделано за все предыдущие 13 лет - с того момента, как Второй Ватиканский Собор принял «Dignitatis Humanae».
За два дня до Рождества новый понтифик предпринял первые дипломатические шаги - отправил кардинала Антонио Самору в Чили и Аргентину, чтобы тот выступил посредником в споре этих стран по поводу пролива Бигл, грозившем перерасти в открытую войну. Святой Престол не выступал в качестве международного посредника с 1885 г., когда вмешался в спор между Испанией и Германией по поводу Каролинских островов. Наиболее осторожные сотрудники Курии пытались удержать Папу от этого шага, полагая, что престиж Ватикана может пострадать, если миссия кардинала Саморы потерпит неудачу. Иоанн Павел придерживался на этот счет другого мнения. Когда один из аккредитованных в Ватикане дипломатов выразил восхищение мужеством Папы, тот возразил:
- Неужели Вы думаете, что, находясь на своем посту, я буду безучастно наблюдать за тем, как две католические страны скатываются к войне?
«Челночная дипломатия» Саморы (ему приходилось постоянно курсировать между Буэнос-Айресом и Сантьяго) увенчалась успехом. 9 января 1979 г. обе страны обратились к Святому Престолу с официальной просьбой выступить посредником в урегулировании пограничного конфликта и пообещали воздерживаться от использования военной силы на время урегулирования. Лишь прямое личное вмешательство Иоанна Павла II предотвратило возникновение локальной, но жестокой войны.
Между тем римляне все больше утверждались во мнении, что им нравится новый епископ. В рождественском послании «Urbi et Orbi» [«Городу и миру»] Папа отметил, что Рождество - это «праздник человека». «Каждому человеческому существу... уникальному и неповторимому» дана возможность стать сыном Божиим, поскольку Господь, появившись на свет в яслях Вифлеема и тем самым вмешавшись в человеческую историю, наделил человеческую натуру величайшим достоинством. На следующий день сотни римлян пришли на площадь Святого Петра. Был четверг. Никаких торжеств в этот день не предполагалось, однако люди стали хлопать в ладоши и вызывать Папу. Незадолго до полудня он подошел к окну, прочитал вместе с собравшимися Богородичную молитву («Angelus») и шутливо проговорил:
- Я радуюсь вместе с вами, но в то же время задаюсь вопросом - для чего вы пришли сюда? Вначале я подумал, что вы решили проверить, дома ли Папа во второй день Рождества. Потом мне пришло в голову, что сегодня прекрасный день и вам захотелось прогуляться. Но Папа всегда должен быть дома, потому что неизвестно, когда люди надумают прочесть «Angelus». - С улицы продолжали доноситься крики. - Я не слышу, что вы говорите - к сожалению, там нет микрофонов. Но я понимаю, что вы любите Папу. Благодарю вас всех и счастливого Рождества... Да будет благословенно имя Господне.
Спустя несколько недель была нарушена еще одна традиция. Обычно папы не присутствуют на свадьбах. Нынешний понтифик и в этом отношении отличался от своих предшественников. Во время праздничной недели, когда он посещал рождественские ясли, установленные неподалеку от Ватикана, Виттория Джанни, дочь римского дворника, спросила, не согласится ли Папа провести для нее свадебную церемонию. Иоанн Павел II с улыбкой дал свое согласие. Виттория Джанни и Марио Мальтезе поженились 25 февраля в капелле Паолина в Ватикане. Мессу служил Папа. Через четыре дня Иоанн Павел встречался с 13 тысячами военных. Перед телевизионными камерами он появился в украшенном плюмажем шлеме берсальеров и процитировал слова Паскаля: «Без Иисуса Христа мы не знаем, что есть наша жизнь, наша смерть, Господь и мы сами». Два дня спустя Папа провел первую субботнюю литургию, которую радио Ватикана транслировало на весь мир. Обычно представители католического духовенства ограничивались получасовой молитвой. Упомянутое выше изменение произошло по требованию слушателей.
В праздник Богоявления (Крещения), 6 января 1979 г., Иоанн Павел II рукоположил в епископы человека, которого он назвал своим преемником на посту архиепископа Краковского, - Францишека Махарского, старого друга и однокашника, одного из руководителей Краковского синода. После церемонии, проходившей в соборе Святого Петра, состоялась встреча понтифика с новым архиепископом и другими священнослужителями, вместе с ним прибывшими в Рим из Кракова. Вручая своему преемнику золотой нагрудный крест, подаренный в 1911 г. папой Пием Х Адаму Стефану Сапеге (его в течение 14 лет, будучи архиепископом, носил сам Кароль Войтыла), понтифик сказал:
- Эта вещь принадлежит архиепископу Краковскому.
Зная, как Папа дорожит этой реликвией, Махарский попросил изготовить точную ее копию и несколько месяцев спустя вручил Иоанну Павлу II. С тех пор Папа не расставался с ней.
За четыре месяца со дня своего избрания не знающий устали Папа вдохнул новую жизнь в самое древнее на свете служение. Словами и делами он дал понять всему миру, что считает обращение новичков и возвращение заблудших в лоно Церкви своей непреложной пастырской обязанностью. Он убедительно продемонстрировал, что в отличие от своих итальянских предшественников воспринимает титулы епископа Рима и Примаса Италии буквально. Обращаясь к молодежи, он сказал, что возлагает на нее большие надежды. Он продемонстрировал свою приверженность браку и семье. Он умело использовал дипломатические рычаги, которыми традиционно располагала Курия, понемногу расставляя новые акценты во взаимодействии Церкви с властью. Его страстные выступления в защиту религиозной свободы не оставляли сомнений ни у кого, в том числе и у коммунистических лидеров, что новый Папа не намерен связывать себя привычными правилами и не побоится прибегнуть к помощи общественного мнения в благородном деле отстаивания прав человека.
ИЗМЕНЯЯ ПРИВЫЧНЫЙ ПОРЯДОК
Мало того, что Иоанн Павел II делал то, чего до него не делал ни один Папа, - все это совершалось с головокружительной скоростью, прежде немыслимой в тихой ватиканской заводи.
Он вставал в половине шестого («с некоторым трудом», как сам однажды признался), одевался и шел в часовню. Здесь проходила лучшая часть его дня. Опустившись на колени перед современным распятием и старинной иконой с изображением Черной Мадонны, понтифик молился в течение часа, а то и больше. «География» этих молитв (его собственное выражение) простиралась далеко за пределы мировых кризисов и нужд местных церквей. В свою утреннюю молитву Папа включал сотни личных просьб, с которыми к нему обращались люди. Монахини, обрабатывавшие его корреспонденцию, перепечатывали эти просьбы на листочках бумаги и клали на аналой. В половине восьмого Папа вместе со своим секретарем и другими священниками служил мессу, на которой обычно присутствовали его гости, а также монахини, отвечавшие за содержание папских апартаментов. В половине девятого понтифик завтракал, зачастую вместе с гостями, пожелавшими остаться после мессы.
С половины десятого до одиннадцати Папа писал. В Кракове Войтыла обычно делал это в часовне перед Святым Причастием и на всю жизнь сохранил привычку предварять каждую страницу молитвой. Именно в это время он работал над энцикликами, апостольскими посланиями и проповедями. В наиболее важных случаях он делал лишь наброски, а затем отсылал их своим ученым коллегам, чтобы те внесли замечания. Иногда, наоборот, Папа использовал черновик, подготовленный сотрудниками Курии или консультантами. В одиннадцать начинались официальные встречи, в том числе аудиенции, длившиеся два с половиной часа. В половине второго он шел на ленч вместе с гостями. Самая обильная трапеза дня, ленч состоял из пасты, мясного или рыбного блюда с разнообразным овощным гарниром, сладкого (по отзывам гостей, Папа очень до него охоч) и свежих фруктов, подававшихся с вином и минеральной водой. Ленч обычно кончался около трех, после чего Папа в течение десяти минут отдыхал, а затем шел прогуляться, как правило, по ватиканскому саду, пока Курия и весь остальной Рим предавались более длительной послеполуденной дремоте. Во время прогулки он молился, перебирая четки.
В три часа пополудни из секретариата поступала запечатанная сумка с официальными документами и письмами. Секретари сортировали бумаги, отбирая те, что требовали подписи или решения Папы. Иногда резолюция была такова: «Вопрос требует дальнейшего изучения». Во второй половине дня деловые встречи возобновлялись. Официальной аудиенции удостаивались кардинал - Государственный секретарь, кардинал-префект, возглавляющий Конгрегацию доктрины веры, кардинал-префект, возглавляющий Конгрегацию епископов, Sostituto (заместитель Государственного секретаря и практически начальник папского штаба), «министр иностранных дел» - руководитель Отдела внешних сношений. Эти встречи происходили по крайней мере раз в неделю, а когда надо - и чаще.
Обед начинался в половине восьмого вечера (на нем обычно присутствовали гости) и кончался в девять. К этому времени из секретариата поступала новая порция документов. Остаток вечера Иоанн Павел посвящал чтению, беседам с сотрудниками, иногда писал, позднее, с появлением электронной техники, просматривал поступившие факсы. В одиннадцать он шел спать.
В качестве отдыха Иоанн Павел II музыке и кино предпочитал философию, хотя иногда с удовольствием смотрел фильмы, считая их важным стимулом для «творческой работы». Многочисленные новые обязанности делали систематическое чтение почти невозможным, но человек, который, уезжая в Рим, оставил на ночном столике только что вышедший томик Хайдеггера, старался не отстать от времени и, если выдавалась свободная минута, хотя бы просматривал тот или иной философский труд.
Роскошь Апостольского дворца с его рафаэлевскими фресками, позолотой, великолепными гобеленами и непременным мрамором резко контрастировала с простотой папских апартаментов, больше похожих на жилье представителя среднего класса. «Официальную» часть этих апартаментов: часовню, столовую и две приемные, большую и малую, - от личных покоев Папы отделял кабинет, где работали два его секретаря. К нему примыкал личный кабинет понтифика, где висела большая икона с изображением «Черной Мадонны». Спальню разделяла пополам старинная ширма. По одну ее сторону помещался небольшой письменный стол, а с другой находилась собственно спальня, где стояли широкая кровать, застеленная простым белым покрывалом, комод и большой стол с фотоальбомами, которые Иоанн Павел любил иногда просматривать. На дальней стене висела карта Римской епархии; со временем на ней будут отмечены те приходы, которые посетит Папа. В личных покоях Иоанна Павла имелось всего две фотографии: небольшой портрет князя-кардинала Адама Стефана Сапеги, стоявший на письменном столе в кабинете, и заключенное в серебряную рамку свадебное фото родителей понтифика - на столе в его спальне.
Папа старался сделать свои апартаменты родным домом для всех, кто там жил. В 1982 г. его вторым секретарем стал заирский священник, отец Эмери Кабонго, который вскоре отметил, что Иоанн Павел II вел себя «не как большой начальник», а как «человек, с которым легко ужиться». В день прибытия Кабонго первый секретарь решил показать новому сослуживцу место его будущей работы. Они находились в кабинете, когда туда зашел Иоанн Павел. Поприветствовав и благословив новичка, Папа лично провел его на кухню, где познакомил с сестрами-монахинями, сказал, что теперь Кабонго стал «членом семьи», и предложил считать «Станислава [Дзивиша, первого секретаря] своим братом». За все шесть лет работы у Иоанна Павла II Кабонго ни разу не слышал, чтобы тот поучал его, как и что нужно делать. Папа никогда не раздражался, натыкаясь на сбои в ходе бюрократической машины; редкие приступы его гнева вызывали лишь случаи, когда кто-нибудь отрицал истину католической веры. Заирец также заметил, что Папа старался организовать свою жизнь так, чтобы иметь как можно больше контактов с людьми. При этом он вел себя с ненапускной естественностью. Человек безукоризненной, поистине королевской вежливости, Иоанн Павел не заставлял посетителей целовать свое кольцо, как того требовал обычай, но и не смущал отказом тех, кто хотел оказать ему этот знак уважения. Гости чувствовали себя легко в его обществе, не в последнюю очередь потому, что почти с каждым понтифик говорил на его родном языке.
Каждый день Иоанна Павла, по отзывам тех, кто с ним работал, был пронизан молитвой. Он молился не только в часовне во время мессы или литургии (им он уделял особое внимание), а постоянно - между встречами, по пути на аудиенцию, в машине, в вертолете, даже на крыше. При Павле VI на крыше Апостольского дворца был сооружен солярий, к которому по просьбе Иоанна Павла II пристроили лестницу, ступени которой символизировали остановки Христа на крестном пути. Здесь Папа молился каждую пятницу в течение года, а во время Великого поста - ежедневно. Раз в неделю он совершал таинство покаяния и исповедовался у польского священника. Однажды отец Джон Мэджи, секретарь Павла VI и Иоанна Павла I, теперь перешедший на службу к новому Папе, искал понтифика в его апартаментах и нигде не мог найти. Ему посоветовали заглянуть в часовню. Он так и сделал, но Папы не обнаружил. Тогда ему предложили опять пойти в часовню, но на этот раз посмотреть... вниз. Действительно, Иоанн Павел II распростерся перед дарохранительницей. Как сказал один из высокопоставленных сотрудников Курии, какое бы дело ни предстояло Папе, он принимал «все важные решения... преклонив колени перед Святым Причастием».
Ежедневно Иоанну Павлу II доставляли обзор ведущих газет мира, подготовленный в секретариате на итальянском языке. Он установил такой порядок: вначале просматривал заголовки, а затем читал заинтересовавшие его статьи или хронику новостей. Как и в Кракове, он узнавал гораздо больше, общаясь с людьми, чем штудируя то, что, по мнению окружающих, было «новостями». Когда Папа только начал рассылать личные приглашения к утренней мессе, завтраку, ленчу и обеду, сотрудники Курии пришли в ужас: до сих пор этим ведали секретариат и канцелярия. Один из старожилов Курии, встревоженный потоком никому не известных личностей, хлынувших в Апостольский дворец для того, чтобы получить аудиенцию у понтифика или разделить с ним трапезу, жаловался:
- Некогда эти залы были символом респектабельности и хорошего вкуса. Теперь же они превратились в Кампо де Фьори (крупнейший открытый рынок в Риме).
Услышь Иоанн Павел этот отзыв, он бы остался доволен. Для него Церковь была прежде всего местом осуществления пастырской деятельности, где, как и на рынке, множество событий происходит одновременно.
Дав понять, что считает дом Петра домом Церкви, Иоанн Павел II был полон решимости сохранить круг личных знакомств. В который раз нарушив традицию, он утвердился в роли хозяина собственных часовни и стола, тем самым создав условия для частной переписки с друзьями и интеллектуальными собеседниками, разбросанными по всему миру. Это была выработанная еще в Кракове стратегия «добычи фактов», ныне противопоставленная бюрократической инерции. Папа не спрашивал разрешения, когда ему хотелось лично или письменно пообщаться с кем-то, - он просто обходил секретариат. Он также не стал испрашивать разрешения, когда ему захотелось пригласить в свою летнюю резиденцию, Кастель-Гандольфо, Ежи Янека с семьей. Приглашение было послано, и Янеки приехали.
Человеком, который некогда был помощником Кароля Войтылы на посту архиепископа Краковского, а теперь помогал ему справляться с обязанностями Папы, был его бессменный секретарь Станислав Дзивиш. Он родился в 1939 г. в Раба-Выжне, небольшой деревушке в окрестностях города Новы-Тарг. Неподалеку находился известный лыжный курорт Закопане, и Дзивиш, с детства увлекшись этим видом спорта, вскоре добился больших успехов. Приняв в 1963 г. священнический сан, он два года прослужил в приходе к югу от Кракова, в 1966 г. стал вторым секретарем, или «капелланом», архиепископа Войтылы, а вскоре - его основным секретарем. Позднее, уже находясь на службе в качестве папского секретаря, Дзивиш окончил богословский факультет.
Отношения этих двух людей напоминали отношения отца с сыном, причем любовь и почтительность младшего не омрачали ни страх, ни подобострастие. Дзивиш, обладавший своеобразным чувством юмора, острым умом и рассудительностью, был неутомимым тружеником. Его ни в коем случае нельзя было назвать точной копией Войтылы: они происходили из разных социальных слоев (Дзивиш родился в многодетной крестьянской семье), имели разные интересы и вкусы, а порой по-разному реагировали на одну и ту же ситуацию. Переезжая в Ватикан, к новому месту службы, Дзивиш так сформулировал свою задачу - исполнять желания его святейшества.
У папских секретарей незавидная судьба - им часто приходится говорить «нет» важным людям, в том числе и священнослужителям, и неудовольствие, вызываемое подобным отказом, вполне объяснимо. И все же Станиславу Дзивишу в отличие от некоторых его предшественников удалось избежать гнева и неудовольствия высокопоставленных служителей Церкви. Отчасти это можно объяснить тем, что отпрыск крестьянской семьи сумел стать настоящим джентльменом, чью самоотверженность уважают даже те, кому он вынужден отказывать.
За несколько недель со времени избрания на пост главы католической Церкви Иоанн Павел II благодаря моложавости, энергии и спокойной решимости выполнить свое предназначение стал восприниматься многими как Папа новой формации. Казалось, из первых веков христианства вернулось благородное понятие епископства, когда, как выразился один ученый муж, «многие святые отцы были одновременно епископами, проповедниками, пастырями человеческих душ, богословами и духовными лидерами, а порой даже мистиками... Каждая грань их личности взаимодействовала с остальными, взаимно обогащая одна другую». Если вспомнить богатый опыт «управляемых» Пап, проповеднически-апостольский подход Иоанна Павла выглядит как радикальная перемена. С его же точки зрения, он просто был таким, каким надлежало быть епископу в соответствии с древней традицией, возрожденной Вторым Ватиканским Собором.
ШТОРМОВЫЕ СИГНАЛЫ ИЗ МОСКВЫ
Однако не все было подвластно его воле. Иоанн Павел II считал, что свое первое Рождество в качестве Папы обязан провести в Вифлееме. Эта идея вызвала смятение в секретариате. Дело в том, что Вифлеем расположен на западном берегу реки Иордан, то есть на территории, оспариваемой арабскими странами и Израилем со времен войны 1967 г. Святой Престол не имел налаженных дипломатических отношений ни с одним из втянутых в конфликт государств, и это приходилось учитывать, планируя визит в столь сложный регион, как Ближний Восток. Не мог же Папа прибыть в Вифлеем как простой паломник! В конце концов Иоанн Павел II отказался от этой идеи, хотя упомянул о своем намерении побывать в Вифлееме в проповеди, прочитанной в Риме в канун Рождества. Желание посетить Святую Землю, о котором Папа потом не раз говорил в беседе с самыми разными людьми, с годами лишь укреплялось.
Экстравагантная мысль о поездке на Ближний Восток лишний раз свидетельствовала о том, что Иоанн Павел II придерживался иных взглядов на позицию папства в мировой политике, чем его предшественники.
Он понимал, что уникальный статус Святого Престола в международном праве и дипломатической практике - одно из неоспоримых преимуществ Церкви. Этот статус предоставлял ей место в международных правовых и политических организациях и давал возможность высказывать собственную точку зрения по морально-этическим вопросам. Одновременно суверенитет Ватикана, этого микрогосударства, позволял папству не зависеть от любой государственной власти. Город-государство Ватикан гарантировал свободу Церкви и в этом смысле служил воплощением религиозной свободы. Однако для Иоанна Павла II международный правовой статус Святого Престола и независимость государства, в котором он являлся высшим должностным лицом, были ценны не сами по себе, а как средство для достижения реальной цели Петрова служения, то есть для проповеди Евангелия и укрепления братии. Правила игры, принятые в международной политике, не должны были мешать осуществлению этой проповеднически-апостольской миссии. Начиная с Льва XIII все папы так или иначе рассматривали международные дела сквозь призму морального аспекта своей должности. Иоанн Павел II пошел еще дальше. Дистанцируясь от светской власти, он по существу еще раз провозгласил независимость церкви и ее стремление играть свою уникальную духовную роль в международных делах, не ведая страха и сомнения.
Подпав под несомненное обаяние необычного Папы, представители средств массовой информации часто упускали из виду глубинные причины и особенно последствия того, что сами же окрестили terremoto [землетрясением], то есть избрания Иоанна Павла II. А вот советское руководство, во всяком случае наиболее дальновидные его члены, понимало, что имеет дело не с незначительным эпизодом взрыва религиозного восторга экзальтированных поляков, а с чем-то неизмеримо большим.
Первоначально новость об избрании Кароля Войтылы была воспринята в Советском Союзе довольно благосклонно, хотя и сдержанно. Еженедельник «Новое время» писал, что новый Папа будет продолжать политику Иоанна XXIII и Павла VI. «Печальный опыт Пия XII убедительно продемонстрировал, что антикоммунизм является тупиком для Церкви», а избрание Войтылы следует рассматривать как поражение итальянских кардиналов, не спешивших с воплощением в жизнь решений Второго Ватиканского Собора.
Такова была версия для широкой публики. На самом же деле советское руководство пребывало в шоке. Один известный итальянский журналист, не раз бывавший в СССР, как-то признался Ежи Туровичу, что «Советы предпочли бы видеть Александра Солженицына на посту Генерального секретаря ООН, чем поляка в качестве Папы». Председатель КГБ Юрий Андропов понимал, что времена изменились - радикально и, по его мнению, к худшему. Так же как в свое время он понял, какую угрозу для советского режима представляет Солженицын, так и теперь глава всемогущего ведомства не сомневался, что избрание Кароля Войтылы чревато серьезными проблемами для Советского Союза и его сателлитов.
Пока Андропов изучал вопрос по своим каналам, Центральный Комитет КПСС заказал собственный анализ политических последствий избрания Войтылы. В отчете, подготовленном директором Института экономики мировой социалистической системы Олегом Богомоловым менее чем за три недели, бывший архиепископ Краковский характеризовался как «правый», который, избегая прямых нападок на коммунизм, тем не менее доставил немало хлопот польским товарищам. Богомолов верно нащупал одну из возможных проблем: избрание Войтылы позволит Ватикану усилить давление на страны, входящие в Варшавский Договор, чтобы добиться уступок в вопросе религиозной свободы. В качестве одной из возможных контрмер предлагалось мягко предупредить Святой Престол: мол, «враждебная» кампания в защиту прав человека негативно скажется на положении религиозных организаций в Центральной и Восточной Европе. По мнению Богомолова, «следует изучить возможность улучшения отношений с католическим духовенством Литвы, Украины и Белоруссии», чтобы во всеоружии встретить моральную (по советской терминологии - идеологическую) атаку, которую наверняка предпримет Войтыла.
Предложение Богомолова свидетельствовало о том, что беспокойство Кремля по поводу избрания Иоанна Павла II не ограничивалось возможным подрывом советских позиций в Польше. Польша была географической осью Варшавского Договора, поскольку служила сухопутным мостом между СССР и Восточной Германией, самой важной стратегической точкой внешней Советской империи. Но если Польша была осью внешней империи, то Украина была осью империивнутренней , созданной Лениным и Сталиным на обломках царской России. Оплотом украинского национализма, особенно в Западной Украине (Галиции), служила Греко-Католическая (униатская) Церковь, подвергавшаяся жесточайшим преследованиям начиная со времен Сталина. Ничто не пугало хозяев Кремля больше, чем возможное возрождение украинского национализма, и ни одна организация не годилась на роль вдохновителя этого возрождения больше, чем униатская церковь. Симпатии Войтылы к украинским последователям этой церкви были хорошо известны. Его встреча с находящимся в изгнании кардиналом Иосифом Слипым (она произошла 20 ноября 1978 г., причем беседовали они на украинском языке) не осталась незамеченной.
Другим мощным католическим анклавом была Литва, где Церковь также подвергалась преследованиям с 1940 г. - времени насильственного присоединения республики к Советскому Союзу. Тайное посвящение в сан, широкая сеть нелегально действующих священников и монахинь, а также публикующаяся с 1972 г. «Хроника католической Церкви Литвы» (одна из первых книг самиздата) позволили Церкви выжить, несмотря на религиозные преследования и насильственную русификацию. И вот появился Папа, знающий литовский язык, продолжатель идей польско-литовской унии, который вскоре после избрания тайно переправил свою красную кардинальскую шапку в Вильнюс, к гробнице Марии Острабрамской. Не прошло и нескольких месяцев после избрания Иоанна Павла, как Совет по делам религий получил донесение о том, что «экстремистски настроенные священники» ведут в Литовской Советской Социалистической Республике активную работу, направленную на создание Католического комитета по защите прав верующих. Вскоре некоторые из этих людей были сосланы в Сибирь, а другие погибли в спровоцированной властями дорожной катастрофе.
Сформировавшиеся в эпоху сталинских репрессий, люди, управлявшие Советским Союзом во времена Брежнева, уже не так ревностно относились к тончайшим идеологическим нюансам, как их предшественники в 1920-1930-х годах. Однако марксизм-ленинизм оставался господствующей идеологией, оправдывавшей их власть в многонациональном Советском Союзе и влияние на его сателлитов. Это было учение во имя поступательного движения истории, которое в соответствии с брежневской доктриной, созданной, чтобы оправдать ввод советских танков в Чехословакию для подавления Пражской весны 1968 г., ни в коем случае не могло быть пересмотрено. Именно в этом контексте советское руководство размышляло о своих взаимоотношениях с Римско-Католической Церковью и анализировало «за» и «против» Восточной политики Павла VI. Люди вроде Леонида Брежнева, Андрея Громыко и Юрия Андропова не верили в историческую конвергенцию коммунистического мира, впитывавшего либеральные ценности, и Запада, все больше воспринимавшего социал-демократические идеи. Они ценили Восточную политику за то, что она, снижая накал общественной конфронтации между католической Церковью и коммунизмом, не препятствовала упрочению советских позиций во внутренней и внешней империях и одновременно ослабляла институт, традиционно считавшийся непримиримым историческим противником.
Став главой Римско-Католической Церкви, Кароль Войтыла вовсе не стремился к разрушению Советского Союза и его внешней империи. Ему и в голову не приходило рассматривать свои возможности под этим углом зрения. Он был полон решимости донести до общественного сознания правду о человеке, запечатленную в Христовом Евангелии, а в этом смысле проповеднически-апостольское первосвященство должно было неизбежно прийти в столкновение с прямо противоположными взглядами на человеческую природу, общество и судьбу, провозглашаемыми коммунизмом.
Отказ Иоанна Павла II принять устройство Европы, зафиксированное на Ялтинской конференции, явился прямым вызовом послевоенной советской стратегии. По советским меркам это само по себе было ужасно. Мало того - Папа-славянин, имеющий возможность обращаться к каждому из непокорных народов внешней и внутренней советских империй на их родном языке, был настоящим кошмаром для кремлевских хозяев, который мог им привидеться разве что в дурном сне. Причем все это Папа проделывал очень тонко. Как и во времена, когда он был архиепископом Краковским, Кароль Войтыла избегал прямых нападок на марксизм-ленинизм, что дало бы возможность его противникам обвинить понтифика в пособничестве Западу. Однако, уделяя большое внимание правам человека, и прежде всего праву на свободу вероисповедания, Иоанн Павел II разил неприятеля в самое сердце - ведь основой коммунистической доктрины была претензия на то, что только коммунизм воплощает подлинный гуманизм и является истинным освободителем человечества в XX веке.
Надежды, которые Кремль возлагал на Восточную политику Ватикана в конце 1960 - начале 1970-х гг., пошли прахом. Новый Папа представлял серьезную угрозу не только для Варшавского Договора, но и для Советского Союза в целом именно потому, что был не политиком, а проповедником.
ПУЭБЛА И ХРИСТИАНСКОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ
Встречаясь с членами Коллегии кардиналов накануне Рождества, 22 декабря 1978 г., Иоанн Павел II объявил о своем желании в следующем месяце поехать в Мексику, чтобы посетить святыню Богоматери Гуадалупской, расположенную близ Мехико, и принять участие в Третьей Генеральной ассамблее Совета конференций латиноамериканских епископов (CELAM).
В ходе первого заграничного паломничества новый Папа оказался в центре наиострейшей проблемы современного католицизма, связанной с положением Церкви в Мексике. Жестоко преследуемая мексиканскими революционерами в первой половине нынешнего столетия, Церковь после Второй мировой войны постепенно приспособилась к жизни в этих условиях. Однако официально, по конституции, государство оставалось антиклерикальным, его отношения с Церковью были весьма напряженными, а в общественной жизни «Церкви просто не существовало», как выразился позднее один мексиканский священник. Когда мексиканские епископы пригласили Иоанна Павла посетить их страну и принять участие в Генеральной ассамблее CELAM в Пуэбле-де-Лос-Ангелес, ватиканский секретариат, естественно, занервничал. Святой Престол не имел дипломатических отношений с мексиканским правительством, а оно не присылало Папе официально го приглашения. Проблему удалось урегулировать с помощью искусной «личной» дипломатии.
Мать и сестры президента Хосе Лопеса Портильо, все как одна ревностные католички, жили вместе с ним в резиденции, расположенной в президентском квартале Мехико, а одна из сестер была его личным секретарем. Отец Марсиаль Масиель, основатель организации «Христовы легионеры», нового движения в защиту священников, убедил своих прихожанок в том, что они просто обязаны уговорить президента пригласить Папу. Напор энергичных дам увенчался успехом. Невзирая на протесты своего антиклерикально настроенного министра внутренних дел, Лопес Портильо направил приглашение, оговорив лишь, что Папа будет встречен как частное лицо, а не как глава государства и что ему следует получить визу. Может быть, эти оговорки заставили поморщиться ватиканских дипломатов, что же касается Иоанна Павла II, то он остался вполне доволен.
После мессы и ночлега в Доминиканской Республике понтифик 26 января 1979 г. прибыл в Мехико на самолете итальянской авиакомпании «Алиталия». Опустившись на колени, он поцеловал землю, а поднявшись, обнаружил, что к нему направляется президент республики. Ощущая растущий энтузиазм народа по поводу предстоящего визита, Лопес Портильо решил все-таки приехать в аэропорт для «неофициального» приветствия. К Папе он обратился со словами:
- Добро пожаловать домой.
Кортеж автомобилей добирался до столицы целый час, хотя ее отделяло от аэропорта менее пяти миль. Миллионы мексиканцев выстроились вдоль всего пути, забрасывая цветами машину Папы. Сотни священников и монахинь нарушили многовековой запрет, подтвержденный мексиканской конституцией, и появились в общественном месте в одежде, не оставлявшей сомнения в роде их занятий. Отслужив мессу в соборе, Папа обратился к 300 тысячам мексиканцев, собравшимся на площади Конституции. В тот же день понтифик посетил резиденцию Лопеса Портильо и познакомился с его матерью и сестрами. Они побеседовали в течение получаса, а затем Иоанн Павел освятил небольшую часовню, устроенную прямо в доме.
Возможно, кому-то из тех, кто в эти дни - 26 и 27 января - встречался с Папой в Мехико и Гуадалупе, он показался слишком задумчивым, погруженным в свои мысли. На то имелись веские причины. На следующий день, 28 января, обращаясь к участникам Генеральной ассамблеи CELAM, Папа коснется вопроса о том, какой надлежит быть католической Церкви в Латинской Америке после Второго Ватиканского Собора. Этот вопрос был ключевым в острых дебатах по поводу «теологии освобождения», и от его решения зависела судьба половины католиков, проживающих в мире.
Сам термин до некоторой степени вводил в заблуждение, поскольку к концу семидесятых годов существовало несколько подобных теорий. Различаясь методом анализа и целями, все они имели и нечто общее. Преуменьшая реформистский дух Второго Ватиканского Собора, предусматривавшего постепенную трансформацию социально-экономических и политических структур в результате взаимодействия христианского гуманизма с современностью, «теология освобождения» склонялась в пользу более революционной стратегии, основанной на марксистских категориях социально-экономического анализа. «Греховную социальную структуру» существующего порядка следовало свергнуть в результате классовой борьбы. В ходе этой борьбы Церковь, всегдашняя защитница угнетенных, должна была организовать небольшие христианские «общины» для бедных. Осознав свое зависимое положение и вдохновленные образом Христа-освободителя, бедняки взяли бы на себя переустройство общества. Если бы в ходе осуществления этой задачи понадобилось прибегнуть к насилию, такое «вторичное насилие» могло быть оправдано как самозащита бедных слоев населения от «первичного насилия» «господствующих» социальных структур.
Воспринимаемое как типично латиноамериканский феномен, «теология освобождения» было в основном разработано теологами - уроженцами этого континента, которые, пройдя обучение в Европе, вернулись на родину, обогащенные «марксистскими идеями», столь модными в то время в Старом Свете. Церковь в Латинской Америке традиционно была союзницей социально-экономической, военной и политической власти. Подобная модель отношений Церкви и общества подверглась резкой критике на Втором Ватиканском Соборе. В принятом на нем документе «Dignitatis Humanae» союз алтаря и хунты характеризовался как недостойный Церкви, а декларация «Gaudium et Spes» призывала католицизм к более активной поддержке свободы, мира и справедливости. Вопрос состоял не в том, должна ли латиноамериканская Церковь помогать беднякам, а в том, как она может это сделать.
«Теология освобождения» открыто выступала за «пристрастную Церковь». По мнению сторонников этой теории, Церковь не столько союз верующих, где люди, собираясь вместе, пытаются понять друг друга, обмениваются идеями по поводу переустройства общества и совершают обряды в знак связи более тесной, чем политика. Нет, Церковь - это скорее активная деятельница, которая, приняв классовую борьбу в качестве движущей силы истории, должна выступать «на стороне одних и против других», как выразился один из главных идеологов «теологии освобождения». Если для этого придется противопоставить «народную церковь» «церкви иерархической», значит, того требует справедливость. «Теология освобождения» явилась закономерным результатом противоречий, раздиравших Второй Ватиканский Собор и в конце концов приведших к его политизации. «Gaudium et Spes», прочитанный с позиций «марксистского анализа», породил в итоге более ограниченную, менее избирательную, классово ангажированную церковь, чем ограниченная и классово ангажированная церковь, которую справедливо критиковали сторонники «теологии освобождения».
К их чести следует отметить, что они совершили и нечто позитивное. На протяжении веков верная союзница олигархии, латиноамериканская церковь утратила роль защитницы бедняков. Идеологи «теологии освобождения» были правы, полагая, что обновление церкви должно начаться с низов и что самый эффективный способ разбудить энергию масс - это возвратить Библию народу. Сделать богослужение и отправление церковных обрядов частью повседневной жизни людей - такую цель преследовали богословы - сторонники освобождения. Но подобный призыв звучал и до открытия Второго Ватиканского Собора, и на нем самом. Перед Иоанном Павлом II стояла непростая задача - отделить то положительное, что внесли сторонники «теологии освобождения» в интерпретацию идей Собора, от высказываемых ими неверных и даже еретических взглядов. Причем сделать это предстояло не только с учетом противоречий, терзавших латиноамериканскую церковную иерархию, но и пытаясь сгладить эти противоречия.
Пуэбла - город, где проходило совещание CELAM, располагается примерно в 80 милях от Мехико. Дорога там весьма живописна. С нее видны вулканы Истаксиуатль и Попокатепетль, а также горный перевал, которым воспользовался Кортес, знаменитый завоеватель древней столицы ацтеков. Все эти достопримечательности были показаны Папе, пока он добирался из Мехико в Пуэблу. По пути его встречали более миллиона мексиканцев. Индейцы в национальных костюмах, а также делегации различных приходов с крестами и переносными алтарями, собаками, лошадьми и осликами расположились лагерем вдоль всей дороги. Кортеж сделал краткие остановки в Сан-Мартине, Техмелукане и Сан-Мигель-Хохтле, во время которых Папа обратился к верующим с импровизированной речью на испанском языке.
Пуэбла восторженно встретила понтифика. В воздухе плавали гигантские воздушные шары, город был расцвечен огнями, а над всем этим великолепием парил миниатюрный аэроплан, откуда через громкоговорители доносилась хоральная оратория Генделя «Аллилуйя». На улицах яблоку негде было упасть. Люди размахивали мексиканскими и польскими флагами, а также флагами Ватикана. В царивший вокруг невообразимый шум вносили свою лепту многочисленные оркестры и беспрерывно звонившие церковные колокола. Иоанн Павел отслужил мессу, стоя на возвышении, пристроенном к стене местной семинарии. Толпа скандировала:
- Puebia, Puebia, Puebia ama Papa! [Пуэбла, Пуэбла, Пуэбла любит Папу!].
После мессы Иоанн Павел II обратился с речью к латиноамериканским епископам. Заседание было закрытым для публики и прессы. Эта речь, самая важная за время его пребывания в должности, была итогом размышлений человека, с ранней юности пытавшегося решить для себя моральную проблему - оправдано ли революционное насилие в ответ на социальную несправедливость. В глубоко личном, проникнутом церковным духом обращении Иоанн Павел II остановился на некоторых аспектах «теологии освобождения», которых уже касался ранее в своей пьесе «Брат Господа нашего», но на этот раз взглянул на них с точки зрения идей христианского гуманизма, развитых на Втором Ватиканском Соборе.
- Я пришел к вам, - начал понтифик, - как брат к возлюбленным братьям.
Его восхищают, продолжал он, успехи, которых латиноамериканским епископам удалось добиться на двух предыдущих ассамблеях: в Рио-де-Жанейро в 1958 г. и в Медельине (Колумбия) в 1968-м. Величайшее преимущество священнослужителей состоит в том, что они приехали в Пуэблу «не как эксперты, политики или ученые, а как... церковные пастыри». И в качестве таковых они прежде всего должны стать «учителями истины», ибо истина является основой всех человеческих действий, ведущих к подлинному освобождению.
Вверенная епископам истина - это «истина об Иисусе Христе», и именно она станет основой «нового проповедничества» и предметом рассмотрения конференции в Пуэбле. Истина об Иисусе Христе - это не теологическая абстракция. Из нее проистекает «выбор ценностей, отношений и способов поведения», которые создадут «новых людей и... новое человечество» через возвращение к подлинно христианской жизни. Главная истина об Иисусе Христе заключена в словах Петра: «Ты - Христос, Сын Бога живого». Вот чему учит Церковь, вот каково «единственное Евангелие», а его «вторичные прочтения» на основе идеологии делают невозможным истинно христианское освобождение. Среди этих «вторичных прочтений» - и то, что появилось относительно недавно. В нем Иисус предстает «как политический деятель, человек, боровшийся с властью римлян, участник классовой борьбы. Но подобный образ Христа - политика, революционера, разрушителя из Назарета не соответствует церковному учению... В Евангелии ясно сказано, что... Иисусу... была чужда позиция тех, кто смешивал служение Богу с политикой (см. Мф. 22.21, Мк. 12.17). Он безоговорочно осуждал насилие и ко всем обращал свою проповедь...»
Истинное освобождение можно обрести только в спасении, предлагаемом Христом, мессианском спасении, даруемом «преобразующей, миротворящей, прощающей и примиряющей любовью». Такая вера способствовала формированию Латинской Америки, ее «религиозной практики и народной набожности», и она же должна продолжать «динамично определять будущее [Латинской Америки]». Любое другое «вторичное прочтение» церковного вероучения выхолостит Евангелие и лишит церковь ее уникального статуса. «Царство Божие» нельзя свести к «простому переустройству» общественных структур, поскольку в таком политизированном, светском царстве обесценится свобода, которую ищет каждый человек.
Марксизм не может служить для христианской теологии тем, чем послужило учение Аристотеля для Фомы Аквинского потому, что марксистское понимание человека изначально порочно и эта «антропологическая ошибка» пронизывает всю совокупность политических и экономических взглядов марксизма. В отличие от сугубо материалистического взгляда на гуманизм, исповедуемого сторонниками марксизма, Церковь считает, что «человек создан по Божьему подобию и не является ни простым явлением природы, ни безымянным элементом человечества». Христианский гуманизм, «совершенная правда о человеке» - это основа социальной доктрины Церкви, в которой мужчины и женщины предстают не как объект действия слепых исторических и экономических сил, а как творцы общества, экономики и политики.
Задача епископов - пастырей и учителей истины - состоит в том, чтобы «защищать человеческое достоинство как ценность, провозглашенную в Евангелии, которую нельзя принизить, не нанеся тем самым величайшую обиду Создателю». Защищая религиозную свободу, протестуя против насилия и преследований, отстаивая право на участие в общественной жизни, Церковь «не нуждается в поддержке какой бы то ни было идеологической системы, чтобы любить, защищать и способствовать освобождению человека». Ей достаточно обратиться к Христу. Всеобъемлющее освобождение человеческой семьи - дело Церкви, потому что оно было делом Христа.
Будущее, как всегда, находится в руках Господа. Но, призывая «к новому проповедничеству», Господь вверил будущее и епископам. Свою речь Иоанн Павел закончил словами Евангелия: «Итак, идите, научите все народы» (Мф. 28.19).
Возвратившись в Мехико вечером 28 января, Папа имел телефонный разговор с кардиналом Себастьяно Баджо, префектом ватиканской Конгрегации епископов, который председательствовал на совещании CELAM. Баджо сообщил, что речь понтифика получила полное одобрение епископов. Прежнюю задумчивость Иоанна Павла как рукой сняло. Поднимаясь к себе в спальню, он даже насвистывал. Обычное бодрое настроение не покидало понтифика до окончания мексиканского визита, что не замедлили отметить его спутники.
На следующий день, 29 января, Папа прибыл в Куилапан, где выступил перед полумиллионом индейцев, съехавшихся туда из Оахаки и провинции Чьяпас. Некоторые из них уже в течение нескольких дней стояли лагерем близ развалин старинного монастыря колониальных времен. Папа спустился к ним на вертолете. Индейцы, одетые в колоритные национальные костюмы, танцевали и пели для понтифика, осыпали его подарками, водрузили ему на плечи множество красочных вышитых шерстяных накидок, а в довершение подарили головной убор вождя. Папа был явно тронут. Он обнимал и целовал всех, кто подходил к нему с подарками, и старался найти время, чтобы побеседовать с каждым.
На фоне выжженного, лишенного растительности плато Иоанн Павел II обратился к собравшимся с проникновенными словами. Он сказал, что хотел бы «быть вашим голосом, голосом тех, кто не может или не смеет говорить», чтобы «помочь наверстать упущенное время, время многовековых страданий и несбывшихся надежд». Его голос звенел от волнения, когда он говорил о несправедливости, искалечившей жизнь латиноамериканских бедняков, и клеймил тех, кто повинен в непрекращающемся угнетении неимущих.
- Униженный крестьянин, труженик, в поте лица добывающий свой хлеб, больше не может ждать, когда за ним признают право на человеческое достоинство - право, которое он заслужил ничуть не меньше, чем остальные члены общества, - убежденно говорил Иоанн Павел. - Его надо уважать, а не отнимать то немногое, что у него есть, да еще порой методами, мало чем отличающимися от грабежа... Он имеет право на реальную помощь, что вовсе не означает благотворительности или жалких подачек, которая даст ему возможность жить достойно, как положено человеку и сыну Божьему... Настала пора решительных изменений... [и] смелых реформ, которые больше нельзя откладывать.
Комментаторы не замедлили противопоставить выступления в Пуэбле и Куилапане. По их мнению, в первом случае Иоанн Павел предстал в роли «теологического консерватора», а во втором - как «социально-политический либерал». За этими журналистскими клише нетрудно усмотреть то, что позже стало называться «плохим Иоанном Павлом» Пуэблы и «хорошим Иоанном Павлом» Куилапана. Подобное противопоставление практически лишено смысла. То, что Папа сказал в защиту бедных в Куилапане, уже содержалось в сжатом виде в его речи о христианском освобождении, произнесенной в Пуэбле, причем он не высказывал свои личные взгляды, а развивал идеи, провозглашенные на Втором Ватиканском Соборе.
Важные, порой критические и даже радикальные предложения по поводу изменения социально-экономической и политической ситуации объяснялись тем, что Иоанн Павел II как страстный проповедник искренне верил в то, что истина о человеке была впервые открыта Иисусом Христом. Попытка оценить выступления понтифика «извне» оторвала их от их автора - мысль, впервые прозвучавшая после Пуэблы и Куилапана и затем не раз повторенная. На самом деле мексиканские обращения послужили первым признаком того, что Иоанна Павла II и его первосвященство можно правильно воспринять только «изнутри». При этом богословию отдавался приоритет, а политика, культура и экономика были той ареной, на которой выступали богословские истины. Подобный подход оказался в новинку журналистам, привыкшим считать политику чем-то «реальным», а богословие делом личного вкуса.
Изрядно загоревший Иоанн Павел II вернулся в Рим вечером 1 февраля и сразу направился в собор Святого Петра, чтобы отслужить благодарственный молебен. Кароль Войтыла уже давно пришел к выводу, что не является хозяином собственной судьбы, и, приняв решение, не сожалел о несбывшемся. И все же во время первого международного испытания своего первосвященства он невольно задумывался над тем, сможет ли стать таким, каким, по его мнению, надлежало быть Папе, а также о том, как окружающие воспримут на этом посту поляка. Его тревожило и то, как пройдет конференция, ибо на совещании в Пуэбле на карту была поставлена судьба решений Второго Ватиканского Собора в Латинской Америке. И вот ответы на все вопросы получены. Многие латиноамериканские епископы с благодарностью восприняли обращение понтифика, а прием, устроенный ему простым народом, превзошел все ожидания. Улетая из Мехико, Папа видел, что весь город искрит и переливается огнями, - это миллионы мексиканцев с помощью зеркал ловили солнечные лучи и направляли их в его сторону. Возможность проповеднически-апостольского первосвященства - «живая энциклика слова и дела», по выражению Марека Скварницкого, - была с успехом доказана в исключительно трудных обстоятельствах.
Приступая к работе над своей первой энцикликой, Папа намеревался объяснить, что он понимает под христианским гуманизмом, которому предстояло стать основой всего его первосвященства.
ПРОГРАММА БУДУЩЕГО ПЕРВОСВЯЩЕНСТВА
Как свидетельствует двадцать одно послание, содержащееся в Новом Завете, духовные лидеры христианства считали письма действенным инструментом распространения вероучения еще в те времена, когда Церковь только зарождалась. Ученые возводят современную традицию папских энциклик - писем, адресованных группе епископов или всему мировому епископату, - к посланию Папы Бенедикта XIV «Ubi Primum» от 1740 г., хотя впервые термин «энциклика» применительно к таким документам ввел Григорий XVI в начале XIX в. До Первого Ватиканского Собора энциклики носили в основном назидательный характер и были направлены против того или иного отклонения от истинного вероучения. Папа Лев XIII, уже после Первого Ватиканского Собора, рассматривал в энцикликах различные богословские вопросы и рассуждал о связи Церкви с современной социально-политической, экономической и интеллектуальной жизнью. Его традицию продолжили Пий XI, Пий XII, Иоанн XXIII и Павел VI. Бенедикт XV в своей вступительной энциклике призвал отказаться от споров по поводу современности, наносивших ущерб католическому богословию и всему церковному сообществу. Вступительная энциклика Павла VI «Ecclesiam Suam» дала понять, что основной темой его первосвященства станет экклезиология, то есть понимание Церковью своей роли и миссии.
Работу над посланием, адресованным верующим и вообще всем людям доброй воли, Иоанн Павел II, по его собственному признанию, начал «немедленно» после избрания. Подобно Павлу VI он хотел объявить и детально объяснить великую тему своего первосвященства в главном документе, обладающем доктринальным авторитетом, а христианский гуманизм «был предметом, который я привез с собой» в Рим. Так появилась первая энциклика, посвященная христианской антропологии.
Ставшая достоянием широкой публики 15 марта 1979 г., энциклика «Redemptor Hominis» [«Искупитель человечества»! подводила итог 30-летним размышлениям Кароля Войтылы о современном состоянии человека. Это был «гимн великой радости по поводу того, что, искупив страдания человека, Христос спас его душу и тело». Войтыла был убежден, что это спасение неразрывно связано с человеческим достоинством. Целью «Redemptor Hominis» было «объединить миссию Церкви и служение человеку в его непостижимой тайне».
Энциклика начиналась на торжественной ноте. По мнению Папы, и Церковь, и весь мир переживают «новое пришествие», «время ожиданий» на пороге 2000 г. Это будет годовщина, исполненная глобального смысла, ибо, явив миру лик Божий, Христос открыл истину о человеке. «Воплотившись в Христе, - продолжал Иоанн Павел, - Господь придал человеческой жизни то измерение, которое предназначалось человеку с самого начала».
В энциклике Папа напоминал Церкви и всему миру, что воплощение Божества в Христе позволяет нам понять Господа и нас самих. Эту мысль он потом неоднократно повторял на протяжении своего первосвященства. Рождение Сына Божьего как человека, открывая нам всю глубину Господней любви, служит подтверждением «величия, достоинства и ценности» человечества, ибо «человек не может жить без любви. Он остается... непонятен самому себе, его жизнь лишена смысла, если ему не открыта любовь, если он не встречается с любовью, если не испытывает любви и не делает ее своей, если сам не участвует в ней». Любовь сильнее греха, отчуждения, любой человеческой слабости и несовершенства, потому что «Бог есть любовь» (1 Ин. 4.8). Эту замечательную истину, евангелие, то есть «благую весть», христианство обязано сообщить миру.
Любовь Господа, дарующая миру жизнь и поддерживающая его, может быть обретена только в свободе. Чтобы выполнить свою миссию. Церковь должна быть «хранителем» человеческой свободы. Подлинная человеческая свобода ищет истину и связана с ней. Любовь, познаваемая через свободу, и свобода, направляемая к познанию истины, - вот суть христианского гуманизма. Искупительная, всепобеждающая любовь Господа является неиссякаемой основой миссии Церкви - нести подлинное освобождение.
В современном мире, продолжал понтифик, эта миссия постоянно сталкивается с угрозой, перед которой человечество оказывается в силу своих собственных достижений. Современный мир «живет в постоянно усиливающемся страхе», и самая большая грозящая ему опасность - это опасность «саморазрушения, перед которой меркнут все катаклизмы и катастрофы, известные нам из истории». Разрыв между материальными возможностями и моралью приобрел в современном мире угрожающий характер, отчего некоторые пришли к выводу об изначальной абсурдности самой жизни. Церковь отвечает на это так: Господь дал человечеству «царство» и «власть», которые выше существующего порядка. Люди смогут обуздать плоды собственного творения, если поймут, что подлинное развитие предполагает «становление личности», а не «материальное преуспеяние».
Избавиться от страха можно, вспомнив, что человеческая натура имеет не только материальную, но и духовную сторону. Этой древней истине Иоанн Павел придал отчетливо современное звучание, приведя в качестве убедительного примера человеческой «души» движение в защиту прав человека, охватившее весь мир. Отстаивание и защита прав человека, по мнению Церкви, является ответом на многие опасности, превратившие XX век в столетие страха и братоубийства: извращенную идеологию, тоталитарные режимы, распад семьи, терроризм.
Теме прав человека Иоанн Павел уделил особое внимание. На его взгляд, религиозная свобода является наипервейшим из «объективно существующих неотъемлемых прав» каждого. Причем это не схоластическое рассуждение, а вывод, к которому в состоянии прийти самостоятельно каждая здравомыслящая личность, если даст себе труд поразмышлять о человеческом достоинстве. Не называя имен - да в этом и не было необходимости, - Иоанн Павел II бросал вызов тому миру, откуда пришел сам, - миру за «железным занавесом»:
Ущемление религиозной свободы отдельного человека и целых сообществ губительно не только само себе, но и потому, что оно является атакой на человеческое достоинство... [Это] величайшая несправедливость по отношению к самой сути человека, к тому, что присуще только ему... [А]теизм как явление может быть понят только в сопоставлении с религией и верой. Вот почему трудно... принять позицию, согласно которой только атеизм наделяется правами гражданства в общественной жизни, а верующих... еле терпят, с ними обращаются как с гражданами второго сорта и даже - а такое уже случалось - полностью лишают их гражданских прав.
Вступительная энциклика Иоанна Павла заканчивалась знаменитой цитатой из «Исповеди» Блаженного Августина: «Ты создал нас для Себя, о Господи, и наше сердце не знает покоя, пока не упокоится в Тебе». Вот где, по мнению понтифика, таится ключ к пониманию беспокойства, страха и «неудовлетворенности», присущих современному материализму. Обновленная решениями Второго Ватиканского Собора, Церковь имеет что предложить миру. Можно успокоить мятущиеся сердца, утолить духовный голод и развеять страхи, одолевающие современный мир, если мужчины и женщины проникнутся проповеднической, пастырской и величественной миссией Христа, то есть свободно постигнут истину, будут свободно поклоняться истине и свободно служить друг другу и всему миру в истине.
Энциклика «Redemptor Hominis» предлагала миру Церковь, исполненную любви к человечеству, ибо - это было самым весомым аргументом - Бог «так возлюбил мир» (Ин. 3.16), что отдал Сына Своего Единородного для искупления человеческих грехов. Современность взирает на историю весьма серьезно. Так же поступает и Церковь, причем уважение к истории сочетается у нее с убеждением в том, что существует лишь одна человеческая история - история, наполненная присутствием Бога и обещанием искупления. В этом обещании, считал Иоанн Павел, надо искать ответ на страхи, преследующие человечество в конце двадцатого столетия, и ответ этот состоит в служении всему миру.
«Сколько у папы дивизий?»
Конфронтация с «империей лжи»
24 января 1979 - министр иностранных дел СССР Андрей Громыко встречается в Ватикане с Папой Иоанном Павлом II.
2 марта 1979 - Папа стремится поддержать чехословацкий католицизм в своем письме о религиозном сопротивлении тирании.
19 марта 1979 - в письме Папы, адресованном украинскому кардиналу Иосифу Слипому, говорится о предстоящем в 1988 г. праздновании тысячелетия крещения Киевской Руси и провозглашается принцип религиозной свободы для всех.
30 апреля 1979 - архиепископ Агостино Касароли назначен заместителем Государственного секретаря Святого Престола.
2-10 июня 1979 - первая после избрания поездка Иоанна Павла II в Польшу.
14-31 августа 1980 - в результате забастовки на гданьской судоверфи появляются профсоюз и движение «Солидарность».
В 1966 г. польские коммунистические правители уже предпринимали попытку соперничать с Церковью - попытку на редкость неудачную. Тогда страна готовилась торжественно отметить тысячелетие польского христианства. Улицы пестрели официальными транспарантами типа «Tysiaclecie Panstwa Polskiego» [«Тысячелетие польского государства» 1, а в каждом костеле красовалось внушительное полотнище со словами «Sacrum Poloniae Millennium 966-1966» [«Священное тысячелетие Польши 966-1966»]. Церковному лозунгу «Deo et Patriae» [«За Бога и Родину»] режим мог противопоставить лишь неубедительное «Socjalizm I Ojczyzna» [«Социализм и Отчизна»]. Церковь провозглашала: «Narod z Kosciolem» [«Народ с Церковью»], власть отвечала: «Partia z Narodem» [«Партия с народом»]. Гордая клятва Церкви «Polonia Semper Fidelis» [«Польша в вере тверда»] не шла ни в какое сравнение с казенной фразой из партийного обихода «Socjalizm Gwarancja Pokoju i Granic» [«Социализм - гарантия мира и границ»].
От подготовки к встрече Иоанна Павла II (его первый после избрания визит на родину должен быть состояться в июне 1979 г.) власти благоразумно самоустранились заранее, отдав все на откуп Церкви. Площадь Победы, место проведения помпезных коммунистических торжеств, была превращена в гигантскую сцену для папской мессы. Отсюда Иоанну Павлу предстояло напрямик обратиться к миллиону своих соотечественников, а десятки миллионов людей во всем мире следили бы за происходящим по радио и телевидению. В центре алтарного помоста высился пятидесятифутовый крест, задрапированный огромной епитрахилью, напоминая присутствующим, что представленное их взору зрелище символизирует страдания Христа на Голгофе. Внизу, под крестом, где некогда стояла верная Дева Мария, была установлена копия иконы Черной Мадонны Ченстоховской.
Ни один герой польской истории - ни король Ян III Собес-кий, ни Тадеуш Костюшко, ни Юзеф Пилсудский - не въезжал в Варшаву так торжественно, как это сделал 2 июня 1979 г. Иоанн Павел II.
Возрожденная после войны Варшава представляла собой мрачноватое зрелище. Архитектурной доминантой столицы служил Дворец культуры и науки, безвкусное здание в стиле коммунистического барокко (99) , построенное по приказу Сталина. Унылость города часто воздействовала и на настроение его жителей. Теперь же, ради Папы, Варшава преобразилась внешне и воспрянула духом. Тысячи паломников, прибывших в польскую столицу, находили радушный прием в домах незнакомых им варшавян. Все городские костелы не закрывались даже ночью, чтобы приютить тех, кто не нашел себе места в гостинице или частном доме. На пути из международного аэропорта Окенце в старую часть города плотными рядами стояли сотни тысяч мужчин, женщин и детей, размахивавшие флагами Польши и Ватикана. Несмотря на обилие людей, никакого беспорядка не наблюдалось, поскольку собравшиеся четко придерживались отведенных им мест.
Город буквально преобразился. Окна и двери мрачных домов, мимо которых должен был проехать Иоанн Павел, усилиями варшавян превратились в алтари, украшенные цветами, флагами и фотографиями Папы. Пока автомобильный кортеж медленно двигался по улицам, на мостовую летели многочисленные букеты. Люди пели, кричали от радости, а порой не могли сдержать слез. Многие опускались на колени, а улыбающийся Иоанн Павел II, стоя в открытом автомобиле и беспрестанно поворачиваясь то направо, то налево, благословлял собравшихся. 2 июня 1979 г. 3 миллиона поляков - в два раза больше, чем в то время жило в Варшаве, - пришли посмотреть на своего соотечественника Кароля Войтылу, уроженца Вадовице, епископа Кракова и Рима.
На мессу было продано 230 тысяч билетов, однако на площади Победы собралось более 300 тысяч человек. Еще примерно 750 тысяч заполнили соседние улицы. Стоял ослепительно солнечный, жаркий летний день. Под звуки папского гимна, а также церковного гимна «Gaude Mater Polonia» [«Возрадуйся, мать Польша»] Папа и Примас Вышыньский медленным шагом направились к могиле Неизвестного солдата. Молодой человек и девушка подали Папе букет, который он возложил на могилу, а потом опустился перед ней на колени в безмолвной молитве. Поцеловав гранитную плиту, Папа расписался в Книге памяти («Неизвестному солдату Польши - Иоанн Павел II») и пошел переодеваться к мессе.
Месса, на которой присутствовали аккредитованные в Варшаве дипломаты, а также представители лютеранской, реформатской, православной, методистской и баптистской церквей, началась с приветствия Примаса. По его мнению, национальное единство, о котором так любят говорить коммунистические пропагандисты, фактически достигнуто:
- Святой отец, столица сегодня объединилась в молитве, ведомая главой Римско-Католической Церкви... викарием Христа на земле, проповедником Христова Евангелия, посланником истины и любви, сыном Польши и избранником Божиим...
После вступительного слова Примаса на площади воцарилась звенящая тишина. Лидер Польской объединенной рабочей партии Эдвард Герек, заметно нервничая, наблюдал за происходящим из гостиницы, окна которой выходили на площадь Победы. Его, как и всех собравшихся, интересовал один вопрос: что скажет Папа?
Окинув взором море обращенных к нему лиц, Кароль Войтыла сделал паузу, а затем произнес, пожалуй, главную проповедь в своей жизни.
Сегодня, начал он, ему хочется «пропеть благодарственный гимн Божественному Провидению», которое дало ему возможность вернуться домой «в качестве паломника». Делая это, он выполняет волю Папы Павла VI, который так «страстно желал ступить на польскую землю», что это желание переросло «границы его понтификата». Как только его, поляка, избрали Папой, продолжал Иоанн Павел, он «мгновенно понял», почему это произошло: он призван выполнить то, что Папе Павлу помешали сделать в 1966 г., во время празднования тысячелетия польского христианства.
Его нынешний приезд является своеобразным продолжением тех, прошедших, празднеств, поскольку совпадает с годовщиной мученической смерти святого Станислава - эпохального события 1079 г., возможность которого предвосхитило крещение Польши в 966 году. Жизнь святого Станислава, его противоборство тирании государственной власти стали «знаком той особой роли, которую мы, поляки, всегда играли в истории Церкви». Он сам, папа Иоанн Павел II, является символом этого национального духовного пути и его отличительной особенности - религиозной свободы.
Почему поляк был призван на Петров престол? Не потому ли, что сегодняшняя Польша, пройдя через неимоверные страдания XX века, превратилась в«страну исключительно ответственного свидетельства»? .
Поляки, продолжал Папа, имеют все основания считать, «не забывая о смирении, но преисполненные убежденности», что только в Польше «человек может... по-новому воспринять историю Его страданий на кресте и последующего Воскресения». Однако это вовсе не причина для хвастовства. «Согласившись с тем, что я только что осмелился утверждать, понимаем ли мы, какие великие обязанности это на нас накладывает? Готовы ли мы их выполнить?»
Толпа начала нараспев:
- Мы хотим Бога, мы хотим Бога...
Сегодня, в канун праздника Пятидесятницы, продолжал Иоанн Павел, давайте мысленно перенесемся в Иерусалим, где в верх ней горнице апостолы и Дева Мария ожидали Святого Духа, чтобы, став свидетелями воскресения Христа, разнести эту благую весть по всему свету. Пятидесятница, день, когда Святой Дух снизошел на землю, явилась «также днем рождения Веры и Церкви на нашей польской земле» . Подобно апостолам, которые, преисполнившись Святого Духа, стали проповедовать Евангелие на разных языках, Пятидесятница знаменует собой «провозглашение могущественных творений Господа на польском языке». И самым могущественным из этих творений является человек, грехи которого искупил своими страданиями Христос. «Вот почему Христос не может быть исключен из человеческой истории в любом месте земного шара, на любой географической долготе и широте. Исключение Христа из истории человечества - это акт, направленный против человека. Без Христа невозможно представить себе историю Польши, в особенности историю народа, жившего и живущего на этой земле...» Даже те, кто, «казалось бы, пребывает на расстоянии, вне Церкви», те, кто «сомневается или находится в оппозиции», немыслимы вне христианского контекста польской истории и культуры. Любой, кто попытается отрицать этот факт, нанесет ущерб польской нации, ибо Польша и ее история «от Станислава в Скалке до Максимилиана Кольбе в Освенциме» не могут быть поняты без обращения к Иисусу Христу. Для этого Папа и приехал в Польшу: подтвердить... что «Христос не перестал учить великой истине о человеке», потому что Христос - это «вечно живая Книга о человеке, его достоинстве и его правах...» Сегодня здесь, на площади Победы, он, Папа, и его соотечественники вместе возносят молитву о том, «чтобы Христос никогда не перестал быть для нас открытой Книгой Жизни будущего - будущего нашей Польши».
Могила Неизвестного солдата служит молчаливым подтверждением истины, за которую отдали жизнь миллионы поляков: «Не может быть справедливой Европы без независимой Польши, нанесенной на ее карту!» Польские солдаты пали на полях сражений «за нашу и вашу свободу». Неужели история столь абсурдна? Нет. Этот дух жертвенности символизирует пророческие слова: «Зерно, упавшее в землю и погибшее, даст всходы. Этим зерном может быть кровь солдата, пролитая в бою, или страдания узников концентрационных лагерей и тюрем. Это может быть зерно ежедневной тяжкой работы... на поле, в мастерской, в шахте или на заводе. Это может быть зерно родительской любви, когда супруги не отказываются дать жизнь новому человеку и берут на себя трудную задачу воспитать его. Это может быть зерно творческого труда в университете, институте, лаборатории и в других местах, где создается национальная культура. Это может быть зерно молитвы, служения страждущим, больным и отверженным - всего, из чего состоит Польша».
Все вышеперечисленное, сказал в заключение Папа, находится в руках Богоматери, которая «стояла у подножия креста на Голгофе и присутствовала в верхней горнице в канун Пятидесятницы». Все страдания Польши и ее триумф; всю историю народов, когда-либо живших на этой земле, «включая те сотни тысяч, что умерли в стенах Варшавского гетто»; все это он, «как сын этой земли... и как Папа Иоанн Павел II», вручает Господу в качестве искупительной жертвы.
...И я взываю из глубины нынешнего столетия, взываю накануне Пятидесятницы:
«Да снизойдет Дух Твой.
Да снизойдет Дух Твой
И обновит лик мира,
Лик этой земли».
Амен.
Во время папской проповеди собравшиеся периодически скандировали:
- Мы хотим Бога, мы хотим Бога, мы хотим Бога в семье, мы хотим Бога в школах, мы хотим Бога в книгах, мы хотим Бога, мы хотим Бога...
Не прошло и семи часов с момента прибытия Папы, как выяснилась сакраментальная истина, убедительным доказательством которой послужила реакция миллионов поляков на вдохновенную проповедь Иоанна Павла: Польша - не коммунистическая, а католическая страна, стреноженная коммунистическим режимом.
«Второе крещение» Польши, которому было суждено коренным образом изменить историю двадцатого столетия, началось.
ПАПА ПОСТ-КОНСТАНТИНОВОЙ ЭПОХИ
Современные дипломаты Святого Престола - это священники, которые, получив новое назначение, первым делом спрашивают: «Так где мы должны завтра служить мессу?» В то же время эти священники-дипломаты гордятся собственным реализмом. Свою задачу они понимают так: маневрировать в пределах возможного, защищая интересы Церкви. А интересы эти довольно своеобразны, поскольку Церковь должна быть свободна во внутренних делах, чтобы выполнять троякую миссию: обращать в истинную веру, отправлять религиозные обряды и вести службы. Однако ватиканская дипломатия, возникшая в то время, когда Святой Престол обладал и светской властью, привыкла смотреть на эти своеобразные интересы почти так же, как национальные государства смотрят на свои экономические и политические интересы, - как на предмет переговоров между суверенными державами, результаты которых фиксируются в юридически обязывающих договорах.
Восточная политика Папы Павла VI и его «министра иностранных дел», архиепископа Агостино Касароли, возникнув в русле этой освященной веками традиции, была затем приспособлена к требованиям второй половины XX в. Что бы ни говорили самые ярые ее противники - антикоммунисты, Восточная политика была направлена прежде всего на защиту Церкви, ее людей и интересов. Но и Павел VI, и Агостино Касароли, оба искушенные дипломаты, смотрели на историю и на то, что на Втором Ватиканском Соборе было названо «приметами времени», через призму обыкновенного реализма.
Восточная политика Ватикана, да и вся папская дипломатия в целом радикально изменились 16 октября 1978 г., когда Кароль Войтыла стал Папой Иоанном Павлом II. Изменения коснулись не только тактики (хотя и ее тоже), но прежде всего подходов. Взойдя на Престол святого Петра, Войтыла принес с собой собственное понимание истории. В сочетании с тезисом «Церковь в современном мире», выработке которого он сам способствовал, участвуя в работе Второго Ватиканского Собора, это понимание помогло сформировать новую модель папской дипломатии.
Кароль Войтыла, будучи «реалистом» в философии, верил, что человеческий разум в состоянии постичь суть вещей и дать подробный отчет о том, что он постиг. Но этот философский «реализм» не перерастал в «реалистический» взгляд на международные отношения, согласно которому движущей силой истории является экономическая и военная сила. С этим Войтыла не мог согласиться ни как христианин, ни как знаток истории. Как христианин он был убежден, что в Евангелии содержится истина о человечестве и его судьбе и что Бог отвечает за ход истории, а это дает Церкви право играть в ней особую роль. Как поляк, много размышлявший над тем, почему польскому народу удавалось выжить даже во времена, когда уничтожалось польское государство, Войтыла пришел к выводу, что в конечном счете историей движет культура. Реалисты не правы не потому, что военная и экономическая сила не важна, а потому, что культура гораздо важнее. И самым важным компонентом культуры является культ, или религия.
Согласно реалистическому взгляду на международные отношения история представала царством безнравственности, «скотобойней», по выражению Гегеля. С этим Войтыла тоже не мог согласиться. На его взгляд, взгляд христианина и поляка, историю следовало воспринимать посредством морального анализа, и с этой точки зрения подавление народов во внешней и внутренней империях Сталина являлось моральной катастрофой. Восстановление справедливости было непременным условием мира и того, что Павел VI назвал «развитием народов».
Подобный взгляд на историю ни в коем случае не был «этническим». Он напрямую вытекал из решений Второго Ватиканского Собора. Как выразился друг Войтылы, профессор Стефан Свежавский. Собор означал «конец Константиновой эпохи», когда Церковь обладала реальной властью наряду с другими политическими силами. В принятых на Соборе документах «Dignitatis Humanae» и «Gaudium et Spes» говорилось, что справедливое государство - это государство с ограниченными правами, определенными в конституции. По мнению Свежавского, упразднение Папской области в 1870 г., а также тезис Второго Ватиканского Собора о справедливом государстве привели к возникновению новых, «пост-Константиновых» отношений между Церковью и миром политики. Того же взгляда придерживался и Кароль Войтыла.
Это вовсе не означало возвращения в катакомбы. Церковь как хранительница истины о человеке, имеющей общественные последствия, не могла прекратить свою дипломатию. Однако, как считал Войтыла, воздействовать на мир она должна через культуру, то есть неустанно защищая основные права человека и права народов. Свидетельствуя истину о неотъемлемом достоинстве и правах человеческой личности, Церковь «пост-Константиновой» эпохи воплотила бы в жизнь решения Второго Ватиканского Собора.
Восточная политика Святого Престола изменилась с приходом Папы Иоанна Павла II еще и потому, что он, уроженец Восточной Европы, знакомый с местными языками и культурой, как никто представлял себе положение Церкви за «железным занавесом». Для него также не было тайной коренное отличие коммунистических режимов от демократически устроенных государств - отличие, которое не в полной мере приняли во внимание ватиканские дипломаты, формировавшие и осуществлявшие Восточную политику Павла VI. Любое государство время от времени совершает преступные деяния, коммунистические же режимы являются преступными по своей природе. «Право закона» при таком режиме - фикция; без актов насилия и гигантского репрессивного аппарата он просто немыслим. Террор в государстве, где у власти стоят коммунисты, - это обычный способ поддержания порядка, создающий у правителей иллюзию непобедимости. Нынешнему Папе были хорошо известны и сильные стороны, и слабости коммунизма. Он понимал, что культурное противодействие может стать эффективным средством расшатывания, казалось бы, незыблемых устоев преступного государства.
Новый Папа верил, что вся его жизнь была подготовкой к тому, чтобы занять Престол святого Петра и «утвердить братьев» своих (см. Лк. 22.32). Это не было самонадеянностью - ведь он не искал того места, на которое его избрали. Однако готовность, с которой Кароль Войтыла принял сан первосвященника, свидетельствовала о его спокойной убежденности, основанной на нерушимой как скала вере в то, что «утвердить братьев» означает, помимо прочего, и пересмотреть Восточную политику Святого Престола.
Первые же месяцы пребывания на новом посту продемонстрировали это «Войтылово отличие».
Его инаугурационная проповедь с двумя основными темами - «Не бойтесь!» и «Откройте двери Христу!» недвусмысленно призывала подвергавшуюся преследованиям Церковь за «железным занавесом» вооружиться иным оружием. Той же цели служили неоднократные упоминания о религиозной свободе, прозвучавшие в первых же публичных выступлениях нового Папы, и его рождественское послание краковской Церкви, в котором он обращался к польскому народу и польским властям. Святой Станислав, писал Папа, был «хранителем нравственных устоев в нашей стране». Он защитил общество от угрожавшего ему зла «и не побоялся открыто выступить против правителя, когда защита нравственных устоев того потребовала». Коммунистические цензоры исключили из послания всякое упоминание о святом мученике и приказали Ежи Туровичу напечатать этот искаженный вариант в «Тыгоднике повшехны». Турович отказался. Полный текст послания, который так и не был опубликован, прозвучал со всех амвонов епархии.
Смелые выступления Иоанна Павла в защиту гонимых не ограничивались лишь Польской Церковью. Не менее рьяно он ринулся на помощь Чехословацкой Церкви, наиболее жестоко преследуемой католической общине во внешней Советской империи. Приветствуя Пражского кардинала Франтишека Томашека в Сикстинской капелле во время церемонии представления кардиналов сразу после своего избрания. Папа обнял 79-летнего прелата и сказал:
- Мы уже очень близки друг к другу, а станем еще ближе, поскольку теперь я несу ответственность за вас.
Об этом «особом чувстве близости» с Чехословацкой Церковью понтифик упомянул и в рождественском послании кардиналу Томашеку в конце 1978 г., и в письме, датированном 2 марта 1979 г. и посвященном 250-й годовщине канонизации святого Иоганна Непомука, замученного в 1393 г. по приказу чешского короля Вацлава IV. Иоанн Павел призывал чехов и словаков уподобиться своему святому покровителю «в вере, живой, как обжигающее пламя... [которая], вселяя в нас решимость, позволяет нам бесстрашно следовать установлениям нашей религии». Прозрачно намекая на священников, входивших в пользовавшуюся благосклонностью властей организацию «Pacem in Terns» (в Чехословакии их презрительно именовали пакс-терьерами), понтифик приводил слова Евангелия о добром пастыре, который, «в отличие от наймита», заботится обо всех вверенных ему овцах, помогая им переносить жизненные тяготы.
Результаты деятельности Иоанна Павла были весьма впечатляющими. В течение последующего десятилетия кардинал Томашек, прежде робкий в отношениях с властями и выступавший против участия католиков в движении за поддержку Хартии-77 о правах человека, превратился в одного из самых ярых и непримиримых критиков коммунистического режима Чехословакии. На протяжении 1980-х годов чехи и словаки были изумленными свидетелями «уникального зрелища: [разменявший девятый десяток] кардинал, старея, становился все тверже».
Новый Папа не забыл и об Иосифе Слипом, который тоже очень давно подвергался преследованиям. В письме от 19 марта 1979 г., направленном украинскому кардиналу, речь шла о предстоящем в 1988 г. праздновании тысячелетия крещения Киевской Руси, положившего начало христианизации восточных славян. Иоанн Павел напоминал украинцам, которые были ему «особенно дороги», что это событие произошло в то время, когда христиане, позже разделившиеся на римских католиков и православных, были еще объединены общностью вероучения и Церкви. Заканчивалось послание цитатой из Всеобщей декларации прав человека, где провозглашается «принцип религиозной свободы» - право, которого явно лишена Греко-Католическая Церковь в Украинской Советской Социалистической Республике.
24 января 1979 г. министр иностранных дел СССР Андрей Громыко прибыл в Ватикан, чтобы лично оценить нового Папу. Действуя в русле внешнеполитической доктрины Советского правительства, согласно которой «Ватикан ни в коем случае нельзя рассматривать вне мировой политики», Громыко уже встречался ранее с Иоанном XXIII и Павлом VI. С последним состоялось целых пять встреч, на которых «главной темой были вопросы войны и мира». Примечателен рассказ Громыко о его беседе с Иоанном Павлом II:
Поприветствовав нас, [Папа] сказал:
- Я хотел бы подчеркнуть важность подобных контактов для укрепления мира на земле.
Я, разумеется, согласился с ним и принялся рассказывать о недавних широкомасштабных советских инициативах, предпринятых именно с этой целью.
- Насколько я могу судить, - отметил я в заключение, - католическая Церковь уделяет большое внимание вопросам укрепления мира, разоружения и ликвидации оружия массового уничтожения. Советское правительство очень ценит такую позицию. Что же касается идеологических и религиозных разногласий, то они не должны мешать сотрудничеству в этом благородном деле.
Папа затронул проблему свободы совести.
- Похоже, что препятствия к достижению религиозной свободы устранены еще не везде. - Он сделал паузу. - По сообщениям некоторых источников, нечто подобное происходит в СССР.
Такое обвинение нам приходилось выслушивать неоднократно.
- Не все сообщения заслуживают внимания, - ответил я. - Запад усиленно распространяет всякого рода дезинформацию о положении Церкви в Советском Союзе, однако правда заключается в том, что с первого дня своего существования Советское государство гарантировало своим гражданам свободу вероисповедания... У нас есть верующие, но это не создает проблем ни им самим, ни советскому обществу.
Папа и Касароли выслушали меня очень внимательно, а потом Папа задумчиво проговорил:
- Нечто подобное мы и предполагали.
Больше этой темы мы в беседе не касались.
Первая моя встреча с Иоанном Павлом II состоялась накануне известных событий в Польше начала 1980-х годов, в отношении которых Ватикан занял позицию, положившую конец былому разделению политики и религии...
У Иоанна Павла II остались несколько иные впечатления о знакомстве с Громыко. Стоило мне затронуть вопрос о свободе совести, вспоминал понтифик, как Громыко немедленно заявил, ссылаясь на свой опыт депутата Верховного Совета СССР от Белоруссии, что храмы в этой республике не пустуют. О чем, собственно говоря, Папа так беспокоится? Иоанн Павел, зная мнение советского министра иностранных дел, что Церковь «всеми правдами и неправдами... пытается достичь идеологического единства с правящими классами», не счел возможным продолжать беседу с таким отъявленным лицемером. На следующий день он признался журналистам, что эта аудиенция была «самой утомительной» из всех, которые он дал будучи Папой.
Однако понтифик высказал свою точку зрения, и это не осталось незамеченным. Как бы ни анализировали (и ни искажали) эту проблему в Советском Союзе, исходя из собственных идеологических установок, там не могли не понять, что имеют дело с Папой нового типа.
РАЗВОРАЧИВАЯ РЯДЫ
Кардинал Жан Вийо, Государственный секретарь Святого Престола, скончался 9 марта 1979 г. На вершине центральной церковной бюрократии открылась вакансия, что дало Иоанну Павлу возможность коренным образом изменить высшее руководство Римской Курии. Эта возможность превратилась в реальность семь недель спустя, 30 апреля 1979 г., когда Агостино Касароли был назначен Государственным секретарем и ему были приданы два заместителя. Архиепископ Эдуарде Мартинес Сомало, испанец по происхождению, до этого занимавший должность Папского нунция в Колумбии, получил пост Sostituto, или заместителя Государственного секретаря по «обычным» делам, то есть непосредственно связанным с внутрицерковным управлением, а монсеньор Ачилле Сильвестрини, еще один ватиканский дипломат-ветеран, заменил Касароли на посту «министра иностранных дел» (фактически секретаря Совета по общественным делам церкви). Монсеньор Аудрис Бачкис, уроженец Литвы, выросший в эмиграции, был назначен помощником Сильвестрини, номинально ставшего архиепископом.
Учитывая взгляды нового Папы, а также роль Касароли как архитектора Восточной политики Павла VI, его назначение Государственным секретарем на первый взгляд вызывало недоумение. В действительности же этот шаг мог служить прекрасной иллюстрацией того, как Иоанн Павел II, искусно разворачивая «боевые ряды» Курии, добивался нужных ему результатов.
Понтифик и его новый Государственный секретарь расходились во мнениях относительно положения Церкви в странах Восточной Европы. Кроме того, Касароли наверняка считал взгляды Иоанна Павла II на роль Церкви в современном мире противоречащими его собственному традиционному подходу к тому, как следует вершить дипломатию Святого Престола. Однако два этих человека прекрасно сработались, поскольку Касароли был прекрасным исполнителем, а Иоанн Павел II находил много преимуществ в том, что старожил Курии, да еще итальянец, занял высший пост в церковной бюрократической структуре.
Назначение Касароли помогло смягчить напряженность, которую испытывали многие сотрудники Курии после избрания папы-поляка. Итальянец был широко известен как самый способный дипломат Святого Престола, и его продвижение явилось несомненным реверансом в сторону его сверстников и давних коллег. Вдобавок ко всему он был добрым священником, посвящавшим все свое свободное время работе с малолетними римскими преступниками. Иоанн Павел II, не имея намерения лично вникать в детали внутрицерковных дел, мог смело положиться на Касароли: будучи плоть от плоти системы, итальянец наверняка заставил бы каждый винтик бюрократической машины крутиться в соответствии с политической стратегией, в общих чертах определенной понтификом.
Назначение Касароли осложнило положение Советского Союза и его сателлитов. Теперь, когда главный архитектор Восточной политики получил столь высокий пост, утверждения о том, что Святой Престол якобы забыл о своих намерениях вести диалог с коммунистическими странами, звучали неубедительно. Именно благодаря Касароли Ватикан в 1975 г. присоединился к Хельсинкскому Заключительному акту. Советский Союз, которому хотелось законодательно закрепить итоги Ялтинской конференции относительно послевоенного устройства Европы, очень настаивал на принятии этого документа, и ради этого ему пришлось нехотя смириться с тем, что в Заключительный акт по требованию Касароли и его сторонников было внесено положение о гарантиях прав человека.
Пока Касароли и Сильвестрини продолжали неспешный диалог с представителями коммунистических режимов, пестуя результаты, достигнутые за десятилетие сближения, Папа выступал куда более решительно против преследования Церкви и в защиту прав человека, делая особый упор на свободе совести. Понтифик, убежденный в том, что «нормализация» отношений может служить лишь инструментом трансформации коммунистического мира, умело использовал своих подчиненных, веривших в «нормализацию» как в самоцель. Иоанн Павел II, которого часто упрекали в недостаточном интересе к администрированию, в действительности прекрасно умел делать нечто отличное от того, что делали его предшественники, и достигать иных, чем они, целей с помощью тех же самых людей.
Кардинал Касароли труднее, чем Иоанн Павел II, привыкал к новому порядку. Однажды итальянец признался:
- Я бы с радостью помогал новому Папе гораздо больше, но мы с ним так непохожи.
Они и в самом деле были очень разными, эти двое: искушенный церковный бюрократ и человек, который с момента принятия священнического сана всегда находился в первых рядах борцов за религиозную свободу. Если Иоанн Павел II верил, что должен стать голосом тех, кто лишен права голоса, то Касароли считал, что все вопросы можно келейно урегулировать с властями, не обращаясь к «безгласным». И все же кардинал Касароли стал неоценимым помощником Иоанна Павла II, который, отдавая должное богатому опыту своего Государственного секретаря, часто использовал этот опыт, уверенный в лояльности Касароли.
ВОЗВРАЩЕНИЕ СООТЕЧЕСТВЕННИКА
Визит Иоанна Павла II в Польшу планировался давно, однако претворение задуманного в жизнь оказалось весьма непростым делом.
Обращаясь к полякам, присутствовавшим на его инаугурации в Риме, новый Папа сказал, что хотел бы приехать на родину к 900-й годовщине смерти святого Станислава, что по времени совпало бы с закрытием Краковского синода. Польские епископы подняли этот вопрос еще раньше. В обращении, распространенном на следующий день после избрания Войтылы, представители епископата выражали восторженную надежду, что их бывший коллега побывает в Польше не только в 1979 г., на юбилейных торжествах, посвященных святому Станиславу, но и в 1982 г., когда будет отмечаться 600-летие прибытия иконы Черной Мадонны в Ченстохову. Хотя переговоры между Варшавой и Ватиканом о визите уже начались, польское правительство пока не обнародовало своего отношения к данному вопросу, что отчасти объяснялось расхождениями во взглядах коммунистов на этот счет. Партийное руководство ратовало за пышный прием. Функционеры среднего и низшего звена, лучше осведомленные о настроениях населения, выражали тревогу по поводу возможных последствий визита. 11 января 1979 г. Иоанн Павел II взял дело в свои руки. Он фактически сам себя пригласил, объявив польским властям, что считает своим «долгом» принять участие в торжествах, посвященных годовщине мученической смерти святого Станислава.
Представители партийной верхушки и правительства поняли, что у них не остается иного выбора, кроме как согласиться на визит. Но они не были вольны в своих действиях, а союзники по коммунистическому блоку отнюдь не разделяли энтузиазма поляков. Кардинал Вышыньский и помощник Касароли, архиепископ Луиджи Поджи, уговаривали руководителя Польской объединенной рабочей партии Эдварда Герека устроить Папе официальный прием, но в то же время на Герека давили из Москвы.
С грехом пополам Брежнева удалось умиротворить, и теперь можно было считать, что визиту ничто не угрожает. Между Польской Церковью и правительством начались переговоры относительно даты. Согласно польскому церковному календарю, праздник святого Станислава отмечается 8 мая. Допустить, чтобы визит Папы, носящий недвусмысленный оттенок религиозного сопротивления государственной власти, пришелся именно на этот день, правящий режим оказался просто не в состоянии. После нескольких месяцев переговоров компромисс все же был найден. Вместо двухдневного визита в мае, как планировалось вначале, решили, что Иоанн Павел II прибудет на родину в июне, проведет здесь девять дней и посетит шесть городов, а не только Варшаву и Краков.
Объявляя об этом решении 2 марта 1979 г., подконтрольные правительству средства массовой информации предостерегали от «иллюзий», будто бы предстоящий визит означает изменение ведущей роли партии в обществе или «исключительно светского» характера Польской Народной Республики. Коммунисты могли сколько угодно убеждать себя, что, перенеся визит с традиционной даты, одержали внушительную победу. На деле это было поражением. Иоанн Павел с радостью уступил, в итоге получив в свое распоряжение девять дней и шесть городов вместо двух дней и двух городов. Более того, перенос визита с мая на июнь еще глубже насыщал его религиозной символикой. Прибыв в Польшу, понтифик отслужил бы свою первую мессу на родине в канун Пятидесятницы, великого праздника, знаменующего сошествие Святого Духа на апостолов в форме «языков... огненных» (Деян. 2.1-4). Что же касается годовщины мученической смерти святого Станислава и закрытия Краковского синода, польский епископат просто продлил юбилейные торжества еще на месяц (их кульминация пришлась на 10 июня), а в епархии епископа Краковского было решено приурочить закрытие синода к визиту Папы. Мнимый триумф коммунистов в битве за святого Станислава на деле оказался пирровой победой.
По поводу предполагаемого маршрута тоже возникли разногласия. Коммунисты отказывались пускать Папу в Силезию, где он намеревался посетить святыню Девы Марии в Пекарях - паломничество, которое он часто совершал в свою бытность архиепископом Краковским. Дело в том, что Силезия была политической вотчиной Эдварда Герека, и партийный босс, в целом благосклонно взиравший на визит Папы, не собирался пускать соперника в свои угодья. Подобный запрет коснулся и Новой Гуты, что лишний раз свидетельствовало о том, насколько задела коммунистов история с тамошней церковью и то, что им пришлось уступить в вопросе о Местжейовице. Однако даже невзирая на эти ограничения, Папе предстояло обширное турне. В конце концов было решено, что он побывает в столице страны Варшаве; в городе Гнезно, колыбели польского католицизма, где ныне размещалась епархия Примаса; посетит Ченстохову с ее знаменитой иконой Черной Мадонны; Краков и его окрестности: Кальварью Зебжидовску, Вадовице, Освенцим; расположенный в горах городок Новы-Тарг и цистерцианский монастырь неподалеку от Новой Гуты.
Церковь и правительство схлестнулись также в вопросе о том, как средствам массовой информации следует освещать визит Папы. В течение 30 лет коммунистические власти упорно отказывались допустить Церковь на радио и телевидение. Представители польского епископата, тяжело переживавшие это вынужденное отлучение от жизни страны, доказывали, что приезд понтифика на родину вызовет огромный интерес в обществе, а потому его следует освещать как можно шире. На польское правительство оказывали давление коллеги из соседних стран, опасавшиеся, что их граждане станут свидетелями происходящего в Польше, настроившись на нужную радиоволну или телеканал. Литва даже направила в Варшаву специальную делегацию с просьбой максимально ограничить масштаб показа. Сообразив, что если телевидение будет транслировать те или иные события с участием Папы, то многие потенциальные зрители предпочтут остаться дома и наблюдать за ними на экране, польское правительство в конце концов согласилось показать церемонию прибытия, посещение понтификом (совместно с официальными представителями светской власти) дворца Бельведер в Варшаве, мессу на площади Победы, поездку в Освенцим и тамошнюю мессу, а также церемонию отъезда из Кракова. Что касается поездок Папы в Ченстохову и Гнезно, то их освещение возлагалось лишь на региональное радио и телевидение. Согласование деталей телетрансляции шло до самой последней минуты.
Организационная сторона визита, в том числе грандиозная задача поддержания порядка во время массовых мероприятий, была отдана на откуп Церкви - еще одна стратегическая ошибка режима. Люди, которым в течение 30 лет внушали, что они неспособны организовать себя сами, без государственного и партийного руководства, теперь получили возможность проверить истинность этого сомнительного утверждения на практике. И подобная проверка шла полным ходом в тысячах костелов и частных домов, где стряпали еду для многочисленных паломников, готовили украшения, обучали распорядителей, которым предстояло управлять толпой. За несколько недель до прибытия Иоанна Павла граждане Польши блестяще опровергли тезис о том, что только «передовой отряд» общества может должным образом это самое общество организовать.
ПОДГОТОВКА СЦЕНЫ
Польские власти могли сколько угодно радоваться тому, что им удалось оттянуть визит Иоанна Павла до июня, - и Церковь, и сам понтифик были полны решимости отметить годовщину мученической смерти святого Станислава в соответствии с древним обычаем. 8 мая, в день памяти святого, Иоанн Павел II направил апостольское послание «Rutilans Agmen» кардиналу Вышыньскому, архиепископу Махарскому и всей Польской Церкви. Страдания епископа Краковского, одного из «блестящей плеяды» тех, в ком Церковь на протяжении веков черпала свою силу, по-прежнему «определяют дела и помыслы» польского народа, писал понтифик. Польша, находящаяся ныне в «особом положении», должна «напомнить себе» об этом нетленном наследии. Подобным напоминанием стали шесть тысяч поляков, рассеянных по всему миру, которые во главе с кардиналом Вышыньским прибыли 16 мая в Рим, где в ватиканском Зале для аудиенций состоялись торжества в честь святого Станислава. В своем вступительном слове кардинал особо подчеркнул, что предстоящий визит Папы начнется с поклонения мощам святого Адальберта в Гнезно и закончится в Кракове, где Иоанн Павел II поклонится мощам святого Станислава, а связующим звеном между этими двумя событиями станет визит в Ченстохову, к иконе Черной Мадонны. Таким образом, маршрут Папы не минует ни одной из трех святынь, символизирующих тесную связь польского народа с католицизмом.
Через два дня, 18 мая, Иоанн Павел и Примас отслужили поминальную мессу в честь 35-й годовщины битвы при Монте-Кассино, сражения Второй мировой войны, в котором отличились воины польской армии (в том числе однокашник Папы Ежи Клюгер). Польша, сказал Иоанн Павел, продолжает «жить в орбите последствий» этого конфликта - прозрачный намек на послевоенное устройство Европы, закрепленное решениями Ялтинской конференции. Главный урок, который преподала нам война, заключается в том, что «только на основе уважения прав отдельного человека и целых народов - всемерного уважения!» может быть построен мир в Европе. Это означает право народа на «общественную жизнь в соответствии с его национальными и религиозными убеждениями и традициями, а также право его суверенитета на собственной территории». Излишне было добавлять, что суверенитет Польши был нарушен, когда страна примкнула к искусственному «союзу», призванному защитить режим, намеренно созданный вопреки убеждениям и традициям поляков.
Между тем в Польше этот режим пытался нанести превентивный удар. В марте Польская объединенная рабочая партия разослала школьным учителям секретные инструкции, которые позже были опубликованы в подпольно издаваемом журнале. Эти инструкции позволяют представить умонастроения, царившие в партийных рядах в преддверии визита Папы:
Папа - наш враг... Он опасен в силу своего обаяния и несомненного чувства юмора, что позволяет ему очаровывать всех, особенно журналистов. Кроме того, он любит заигрывать с народом: надевает чью-нибудь экзотическую шляпу, пожимает всем руки, целует детей и так далее... Все это скопировано с американской предвыборной президентской кампании...
Он опасен, поскольку попытается представить святого Станислава покровителем сопротивления властям и защитником прав человека. К счастью, нам удалось перенести визит с 8 мая на более поздний срок... В связи с активизацией Польской Церкви наши усилия по атеистическому воспитанию молодежи не только нельзя сворачивать, но напротив, следует всемерно умножать... Для этого хороши все средства, а ненужные сантименты надо отбросить.
Справедливости ради следует отметить, что власти тоже не сидели сложа руки. Они спешно привели в порядок места, которые намеревался посетить Папа, вместе со священнослужителями разработали маршрут поездки и организовали медицинскую помощь в местах предполагаемого скопления людей. Правительство также обеспечило представителей мировой прессы необходимыми средствами связи. Не доверяя собственным журналистам, власти сочинили для них подробные директивы о том, что и как следует писать, которые немедленно просочились в подпольные издания.
Пока шли все эти приготовления от имени польского государства, польский народ по-своему готовился встретить своего выдающегося сына. Варшавские студенты водрузили на здание общежития огромный транспарант со словами Папы, адресованными молодежи: «Вы - надежда мира, надежда Церкви, моя надежда». Коменданту пришлось самому снимать полотнище - студенты наотрез отказались это сделать. Позднее, отвечая на вопрос о том, чей приказ он выполнял, комендант признался:
- Какого-то пожилого человека из советского посольства. В Кракове люди по собственной инициативе украшали флагами Польши и Ватикана бывший дом Кароля Войтылы на Францишканьской улице, 3. Они трудились в большой спешке на импровизированных лесах. В ночь накануне приезда понтифика работа еще была в самом разгаре, когда внезапно погас уличный фонарь. Позднее один из участников тогдашних событий выразился так:
- Мы сразу поняли, что дело не в электричестве, - во всем квартале фонари горели. Не было света только рядом с этим домом.
В доказательство того, что «мы» можем быть не менее изобретательны, чем «они», водители припарковали свои автомобили напротив дома Войтылы и направили на него лучи фар. Характерно, что потом никто не жаловался на разряженные аккумуляторы.
