Татьяна Парфенова

Творчество Луиса де Леона и духовная жизнь Испании XVI века

К оглавлению

 

Перевод "Посвящения" к I книге "Имен Христа", глав "Об именах в общем", Отрасль", "Лик Господень", "Путь", "Пастырь"

 

Фрай Луис де Леон

ОБ ИМЕНАХ ХРИСТА

 

ПОСВЯЩЕНИЕ

 

Первая книга "Имена Христа" магистра брата Луиса де Леона посвящается дону Педро Портокарреро, члену Совета Его Величества и члену Священной всеобщей Инквизиции.

 

Средь многих и великих бедствий сего века, кои открываются нашим очам, отнюдь не самым малым злом является то, достопочтеннейший сеньор, что в отраву для людей превратилось все, что прежде обладало лекарственными и целебными свойствами. И это – явный признак грядущего конца света, ибо воистину мир находится на пороге смерти, поелику даже в жизни обнаруживаются ее следы.

Всем известно, что Книги, кои мы называем Священными, были божественным откровением, ниспосланным Господом своим пророкам, и их написали, дабы служили они нам утешением в нелегких жизненных трудах, верным и ясным светилом средь мрака и заблуждений мира сего; дабы мы, изнывающие от язв, нанесенных нашим душам страстями и грехом, могли найти в Священном Писании, как в самой главной аптеке, для каждого недуга свое целительное средство. А поелику были они созданы для этой единой для всех цели, очевидно, что и пользоваться ими могут все в равной мере. Во всяком случае сего желал Господь, ибо написаны они яснейшим слогом и на языке, который являлся родным для тех, кому они изначально были предназначены.

Впоследствии, когда вместе с истинным учением Христа сокровища, содержащиеся в них, передались и перешли также к язычникам, Богу стало угодно, чтобы сии Книги были переложены на многие языки – почти на все основные и наиболее распространенные в те времена, дабы все в равной мере могли насладиться их чтением. И потому на заре существования Церкви великим прегрешением считалось, ежели кто-либо из ее приверженцев не уделял должного внимания изучению и чтению Священного Писания. Посему и священнослужители, и те, кого мы называем мирянами – будь они учеными мужами или же неискушенными в науках людьми – так стремились преуспеть в сем занятии, что такое усердие, проявляемое невежественным людом, не могло не воодушевить тех, кто по долгу службы должен был быть в этом сведущ: я разумею прелатов и епископов, кои не гнушались каждый день нести народу Слово Божие, дабы всякий, кто читал священные тексты у себя в дому, уразумел их в свете тех публичных чтений, словно услышанными из уст проповедника, а посему мог бы избежать ложных толкований и использовал бы чтение себе во благо. А благо сие воистину было столь же велико, сколь славно было то правление, и были равны посеянному семени взращенные плоды, что известно всякому, кто имеет хоть малейшее представление об истории того времени.

Однако, как я говорил, то, что по природе своей является великим благом и что было столь полезным в давние времена, ныне стало приносить нам один лишь вред, о чем свидетельствуют и плачевное состояние, в коем мы ныне пребываем, и горький опыт пережитых нами несчастий. И вот те, кто стоит во главе нашей Церкви, словно побуждаемые самой необходимостью, своим высочайшим решением установили новый строгий порядок: издали указ, запрещающий хождение книг Священного Писания на народных языках, на которых их могли бы читать непросвещенные люди, а поелику темный и грубый люд либо вообще не ведает сего богатства, либо, ежели и ведает, то не умеет правильно им пользоваться, то оно и уплыло у невежд из рук.

И ежели кого удивляет, ибо поистине есть чему удивиться, как люди, исповедующие с нами единую веру, могли допустить, чтобы стало для них ныне губительным все прежде приносящее пользу, причем в том, что касается самого существенного, и ежели он желает постичь происхождение сего зла, то я, знающий его источник, открою, к чему я пришел: причин у сего явления две – невежество и гордыня, и в большей мере гордыня, чем невежество. Именно в сих двух пороках погрязли христиане, позабыв о былой добродетели.

Невежество воцарилось средь тех, чьей обязанностью является знание и толкование священных книг, гордыня завладела не только ими, но и всеми остальными, хотя и иным образом. Ибо первым гордыня, спесь и звания магистров, кои они незаслуженно себе присвоили, застлали взор, дабы не могли они ни узреть свои ошибки, ни признать, что многое им еще предстоит изучить и постичь из того, чего они не знают, хоть и твердо уверены в своих знаниях. Других тот же порок не только лишил желания следовать наставлениям в изучении сих книг и наук, но внушил также мысль, что они сами могут раскрыть и понять их смысл. И вот когда народ возомнил себя богословом, а те, кому следовало, не способны стали исполнять свои обязанности как должно, тогда свет обратился во мрак, и то, что невежественный люд сам читал Священное Писание, стало причиной многих пагубных для народа заблуждений, кои на глазах разрастались и пускали все новые и новые побеги.

Однако если бы прелаты, подобно тому, как они лишили неучей возможности читать Библию, смогли бы также наставить на путь истинный и укрепить устремления и разум тех, кому надлежало заниматься ее разъяснением, положение было бы не столь бедственным и плачевным: ибо те, кто подобно небесам, обладают несметными богатствами добродетели, кои заключены в этом сокровище, непременно пролили бы хоть каплю сего великого блага на людей малых – ту землю, которую им нужно возделывать. Однако все происходит совершенно иначе и большинство из них не только не знают священных текстов, но презирают или, по меньшей мере, не ценят тех, кто владеет этими знаниями. И имея лишь смутное представление об азбучных истинах, самодовольные и чванливые, они носят звания магистров–теологов, но сами не знают Теологии, коя, как известно, начинается со Школы и продолжается в творениях святых отцов, а ее вершина и совершенство, и венец – священные тексты, к постижению коих, как к единственной верной цели, направлено все, что было ранее.

Но оставим их и возвратимся к простым людям, ибо вслед за тем, что по их собственной вине и из-за собственной гордыни они перестали извлекать пользу из чтения Священного Писания, их поразило новое, быть может, еще более страшное зло: они стали сверх всякой меры увлекаться чтением книжиц не просто никчемных, но опасных и вредных, число коих, словно по наущению дьявола и словно уж не осталось у нас более хороших и полезных книг, столь возросло в наше время.

И вот с нами произошло то же, что происходит с землей: когда она не произращивает пшеницы, то порастает тернием и волчцами. Я говорю Вам, что второе зло отчасти превосходит первое, потому что если в том случае люди теряют великое подспорье к тому, чтобы стать лучше, то в этом они приобретают то, что делает их хуже; там отвергают покровительство добродетели, а здесь дают пищу грехам. Ибо ежели, цитируя святого Павла, "худые сообщества развращают добрые нравы"[1], то разве не приведет к тому же дурная и непристойная книга, которая общается с тем, кто денно и нощно проводит за ее чтением? Да и может ли не быть худая и греховная кровь у того, кто питается лишь сорной и ядовитой травой?

И в самом деле, ежели мы хотим рассмотреть это с должным вниманием и быть беспристрастными судьями, то нельзя оставить без осуждения то, что именно этим, сбивающим с пути истинного и смущающим душу книгам, именно их чтению мы обязаны большей частью тех пагубных перемен и тем упадком нравов, кои мы наблюдаем ныне. Влечение к язычеству и неверие – ибо не знаю я иного времени в истории христианского мира, когда бы они ощущались сильнее, чем сейчас, – по моему разумению, имеют своим источником, и корнем, и единственной причиной эти самые книги. Очень жаль, что многие простодушные и благочестивые люди ступают на дурную стезю, прежде чем их успевают предостеречь от сего шага, и вот, словно не ведая, почему и как это случилось, они вдруг замечают, что отравлены ядом и гибнут – так нелепо и неотвратимо, – разбившись о подводную глыбу, скрытую от их взора. Ведь обычно большинство сих пагубных сочинений читается отроковицами и юными девицами, а родителям-то и невдомек. Посему весьма часто любые другие меры предосторожности с их стороны оказываются тщетными и бесплодными.

Вот почему, несмотря на то, что излагать целительные поучения, пробуждающие души и наставляющие их на путь добродетели, во все времена считалось благим и похвальным делом, именно сейчас, как никогда прежде, стало необходимым, чтобы все талантливые умы, коих наградил Господь дарованием и способностями к подобного рода занятиям, приложили все свои силы к сочинению на нашем родном языке и для всеобщего чтения вещей, кои, либо непосредственно беря свое начало в Священном Писании, либо будучи в полном согласии и соответствии с ним, восполнили бы, насколько возможно, потребность людей в чтении и, вместе с тем, заменили бы им вредное и пустое чтиво.

И хотя истинно то, что некоторые ученые и весьма религиозные мужи успешно трудились на этом поприще и подарили нам многие сочинения, в коих излагались полезные и благочестивые вещи, это не означает также, что все прочие, имеющие к тому способности, могут пренебречь своими обязанностями и отложить перо; ибо ежели все, кто умеют писать, занимались бы этим, во сто крат уменьшилось бы зло; и не только потому, что об одном и том же можно написать многие книги, но и потому, что доколе существует потребность в чтении, необходимо, чтобы кто-то их писал. Ибо велико разнообразие человеческих вкусов и склонностей и велико число и популярность дурных сочинений, коим должны противостоять хорошие. И как солдаты на батареях, находящихся неподалеку от вражеских укреплений, во время военных действий наступают на них со всех сторон и атакуют изо всех видов орудий, созданных человеческим умом, точно также должно поступать сейчас всем талантливым и ученым умам, совместно борясь со столь укрепленными и защищенными бастионами зла, о коих мы говорим.

Так я считаю и считал всегда. И хоть известен я лишь как самый малый из всех, кто может служить Церкви на этом поприще, я всегда желал посвятить себя сей славной службе, и только мое слабое здоровье и многочисленные занятия до сих пор не давали мне этого сделать. Однако ежели прежняя жизнь, полная забот и праведных трудов, не позволяла мне воплотить сие желание и замысел, я полагаю, что не следует теперь терять возможности и не использовать того праздного состояния, в коем я из-за несправедливости и злого умысла неких особ ныне пребываю. Ибо хоть и велики тяготы, обременяющие меня, однако благосклонность небес, коей незаслуженно наградил меня Бог – истинный отец всех скорбящих, а также осознание себя одним из их числа, таким покоем наполнили мою душу, что теперь не только мыслями об изменении всех прежних привычек я занят, но и о деятельности, и о познании истины помышляю и могу наконец сделать то, чего ранее не сделал. Господь обратил для меня сей труд в источник света и исцеления и руками тех, кто желал причинить мне вред, принес благо. И за сию высшую божественную милость никогда бы я не смог отблагодарить Его должным образом, ежели б сейчас, имея на то все возможности, в той форме, в коей умею, и соразмерно с ничтожеством моего гения и моих сил, я не взялся бы со всем рвением за выполнение того, что считаю столь необходимым для блага верующих.

И вот в этой связи мне вспомнилась одна ученая беседа, некогда состоявшаяся по какому-то случаю между тремя моими близкими друзьями, членами моего Ордена, двое из которых были весьма образованными и изощрившими свой ум мужами; они говорили об именах, коими называют Христа в Священном Писании. Сей разговор передал мне позднее один из них, и я, сознавая его исключительную важность, не хотел, чтобы он навсегда изгладился из моей памяти.

И сейчас, желая написать что-нибудь полезное для христиан, я подумал, что начать с имен Христа будет наиболее удачным и в то же время отнюдь не вызывающим решением, и для пользы читателей – самым выгодным, а лично для меня – самым отрадным и самым сладостным из всех делом, ибо как Господь наш Иисус Христос подобен источнику или, вернее, океану, в коем заключено все полезное и благостное, что только есть в людях, так и сами речи о Нем или, ежели так можно выразиться, снятие покрова с сокровища, являются самым благостным и самым полезным занятием из всех существующих на свете. И доводы разума нам подсказывают, что знание Его заключает в себе любые другие научные знания и штудии, ибо служит основой их всех и своего рода целью, к коей устремлены все помыслы и деяния христианина; посему первое, чему должны мы дать приют в нашей душе, – это желание узнать о Христе и, по той же причине, стремление постичь Его, ибо именно из познания рождается, вспыхивает и вырастает желание.

Ведь истинная мудрость человека заключается в его знаниях о Христе и, воистину, это самая великая и самая божественная из всех мудрость, так как постичь Его значит постичь все сокровища премудрости божьей, которые, как свидетельствует святой Павел[2], "сокрыты в Нем", значит постичь силу той безбрежной любви, которую питает Господь к людям, постичь Его величие и могущество, и бездну Его безграничных возможностей, и неколебимой мощи Его великую власть вместе со всеми прочими совершенствами и достоинствами, вместилищем коих является Бог и которые сильнее, чем когда-либо, проявляются и блистают ослепительным светом в тайне Христа. Сии совершенства или, по крайней мере, большую их часть мы можем постичь, ежели откроем для себя силу и значение имен, коими в Священном Писании наделил Его Святой Дух, ибо сии имена суть знаки, в коих Господь божественным образом запечатлел все, что должно изведать человеку о Христе и что способен охватить его несовершенный разум.

И вот, воскресив в памяти все, о чем шла тогда речь, я записал сей разговор на бумаге, стараясь по возможности следовать правде или хотя бы представить Вам ее подобие, а также придерживаясь той формы, в коей мне это передали, и теперь посылаю мой труд на строгий суд Вашей Милости, чьим покорнейшим слугой остаюсь во всех своих начинаниях.

 

ВВЕДЕНИЕ

Здесь говорится о предмете беседы, которая состоялась между тремя друзьями, праздно проводящими время в обители отдохновения.

 

Дело было в июне месяце, спустя несколько дней после праздника святого Иоанна, когда занятия в Саламанке обычно подходят к концу. Марсело – такя назову одного из тех, о ком буду говорить, ибо имея весьма веские основания, я не желаю открывать его истинного имени и так же поступлю с остальными участниками беседы, – итак, Марсело, после долгих и утомительных ученых трудов, коим он неустанно предавался в течение целого года, проведенного в Саламанке, удалился ото всех дел и, словно найдя прибежище в тихой гавани, уединился в усадьбе, которую, как Вам известно, имеет мой монастырь на берегу Тормеса; вместе с ним, дабы составить компанию и с подобными же намерениями, отправились два его друга. И вот когда они находились там уже несколько дней, случилось так, что одним утром – тем, что приходилось на праздник апостола Петра, – все трое, воздав святому необходимые почести, коих требует в сей день наша религия, вышли в сад, который начинался от самых дверей дома.

Это был большой сад, густо заросший деревьями, посаженными безо всякого порядка, но именно это и услаждало взор, особенно в эту пору и в этот час. Поэтому, войдя в него, они сперва некоторое время прогуливались, наслаждаясь прохладой, а затем сели рядом на скамьи, расположенные в тенистом месте под сенью виноградных лоз рядом с журчащим ручейком. Этот ручей спускался с холма, который находился прямо за домом, и там же за домом он втекал в сад, где, струясь и перекатываясь, весело бежал, напоминая своим журчанием смех. Их взору также открывался чудный вид на близлежащую тополиную рощу, которая радовала глаз своим великолепием и высотой деревьев. А поодаль, совсем поблизости виднелся Тормес, в ту пору еще полноводный и выходящий из берегов: он тек по долине, образуя излучину. День выдался на редкость спокойный и ясный, а час радовал прохладой. Посему усевшись, они некоторое время провели в полном молчании, а затем Сабино, – ибо так мне хочется назвать самого юного из всех, – устремив взор на Марсело и улыбнувшись, повел такую речь:

– Есть люди, которые при виде природы немеют, и такое состояние души, должно быть, свидетельствует о глубине их ума, способного проникнуть в самую ее суть, я же, как божья пташка, – вижу зелень и хочу петь или щебетать.

– Я прекрасно понимаю, отчего Вы завели об этом речь, – отозвался Марсело, – однако дело здесь не в величии ума, как Вы изволили выразиться, чтобы, верно, польстить мне иль утешить, но в свойствах, присущих нашим возрастам, и в различных душевных настроениях, кои пробуждаются и охватывают нас под воздействием этого вида: в Вас закипает молодая кровь, а мною овладевает меланхолия. Но давайте же спросим Хулиана (ибо таковым будет имя третьего), какого он склада: так же подобен птице иль сделан из иного материала?

– Я не всегда один и тот же, – отвечал Хулиан, – хотя в сей миг мне ближе настроение Сабино. И коль скоро он не может вести беседы с самим собою, взирая на красоты природы и величие небес, то пусть выскажет нам, о чем бы ему хотелось поговорить.

Тогда Сабино вынул небольшой исписанный листок бумаги и произнес:

– Вот здесь сокрыты все мои надежды и желания.

Марсело, узнавший сей лист, ибо был он написан его рукой, повернулся к Сабино и со смехом сказал:

– По крайней мере Вас, Сабино, не слишком сильно будут мучить желания, коль в руке Вы держите надежду, и ни то, ни другое не может быть великим, ежели сокрыто в столь маленьком листочке бумаги.

– Раз они так малы – сказал Сабино, – у Вас будет меньше оснований отказать мне в столь малом.

– Каким же образом – отозвался Марсело, – и почему именно я смогу удовлетворить Ваше желание, да и в чем сие желание заключено?

Тогда Сабино развернул лист и прочитал заглавие, кое гласило: "Имена Христа", и далее читать не стал, а лишь сказал:

– По счастливой случайности я обнаружил сей листок, принадлежащий Марсело, где, как видно, у него были выписаны некоторые имена, коими называют Христа в Священном Писании, а также места, откуда они взяты. И едва я увидел их, меня одолело страстное желание услышать что-нибудь по этому поводу. Вот почему я сказал, что все мои желания сокрыты в этом листке бумаги. В нем же таятся все мои надежды и упования, ибо, как можно было догадаться, это вопрос, над которым Марсело долго размышлял и в котором многое изведал, вопрос, ответ на который должен находиться у него на устах. И поэтому он не сможет отговориться несколькими учтивыми фразами, которые обычно произносят, когда хотят вежливо отклонить просьбу, ссылаясь на то, что мы застали его врасплох. Так что теперь, когда у Марсело не осталось никакой возможности отказать нам, когда все мы располагаем свободным временем, а сей святой день и чудесная пора словно предназначены для подобного рода бесед, нам не составит особого труда упросить его поделиться с нами своими размышлениями, ежели, конечно, Вы, Хулиан, мне поможете.

– Ни в чем другом я не был бы столь заодно с Вами, Сабино, – отвечал Хулиан.

И вот после того, как много слов и возражений было высказано по этому поводу, ибо Марсело долго не соглашался выполнить просьбу Сабино или, по крайней мере, умолял Хулиана принять его сторону и тоже участвовать в беседе, и сойдясь, наконец, на том, что тот в свое время, когда сочтет это необходимым, вступит в разговор и выполнит сию работу, Марсело, повернувшись к Сабино, сказал:

– Коль скоро сей листок стал причиной, породившей нашу беседу, так пусть он же станет в ней проводником. Читайте далее, Сабино, и ежели вы не возражаете, мы будем строить наши речи согласно тому, что там написано, и строго следуя порядку.

– Мы придерживаемся того же самого мнения, – в один голос отозвались Сабино и Хулиан.

А затем Сабино заглянул в листок и спокойным, ясным голосом прочел следующее:

 

ОБИМЕНАХВЦЕЛОМ

 

Здесь объясняется природа и назначение каждого имени, для чего оно было создано и как обычно употребляется.

 

"Велико число имен, коими называют Христа в Священном Писании, ибо велики Его добродетели и обязанности, но лишь десять являются основными – они вбирают и несут в себе значения всех остальных. Эти десять имен таковы..."

– Прежде чем мы перейдем к ним, – вступил Марсело, жестом останавливая Сабино, – необходимо поговорить о вещах, которые подведут нас к этому. Необходимо, как говорят, вернуться вспять и, следуя по течению от самых истоков, сказать, что именно мы называем именем, для чего оно предназначено, зачем было создано и как его обычно употребляют. Однако и это не будет истинным началом нашей беседы.

– Но с чего же следует начать, как не с краткого изложения сути вопросов, которое у схоластов называется "дефиницией"? – спросил Хулиан.

– Как моряки, уходящие в долгое плавание и отдающие себя во власть морской стихии, прежде чем поднять паруса обращаются к небесам, уповая на их благосклонность и моля о благополучном исходе странствия, так и сейчас, в преддверии подобного же начинания я или, вернее, все мы должны попросить Того, о ком будем вести наши речи, ниспослать мне чувства и слова, подобающие речам о Нем. Ибо ежели и более ничтожные вещи мы не только не можем достойно завершить, но и начать без Господней на то воли не способны, то кто волен говорить о Христе и о таких высоких материях как Имена Христа, не будучи вдохновлен силой Его святого духа?

Потому, сознавая собственную ничтожность и все несовершенство нашего разума и словно повергнув ниц наши сердца, давайте смиренно помолимся этому свету, пробуждающему нас: да озарит божественное светило своими лучами мою душу, дабы смог я ощутить все Его добродетели и, ощутив, высказать словами как должно. Ибо без Твоей воли, Господи, разве можно истинно говорить о Тебе? Да и кто не погибнет в пучине Твоих совершенств, коли Ты сам не направишь его в гавань? Так освети же мою душу, о, единственное истинное солнце! Освети ярчайшим светом, дабы от его луча моя воспылавшая душа возлюбила Тебя, мой прояснившийся разум узрел Тебя, мои отверстые уста говорили о Тебе и возвестили, ежели не все, то хоть малую толику, доступную нашему пониманию, и провозглашали славу и величие Твои и ныне, и присно, и во веки веков.

И сказав это, Марсело замолк. Его же собеседники, как завороженные, взирали на своего друга. Подождав, тот возобновил свои речи следующим образом:

– Имя, ежели описывать его в целом, есть слово, которое вкратце заменяет собой то, о чем ведется речь и которое мы принимаем за сам предмет речи. Или, другими словами, имя является тем, что оно называет, но не в его настоящим, реальном бытии, а в том, что у нас на уме и на устах. Вы должны уяснить себе, что совершенство вещей, особенно тех, которые доступны нашему пониманию и разумению, состоит в том, что каждая из них заключает в себе все остальные; то есть, ежели существует одна, то в ней одновременно присутствуют и все прочие возможные вещи. Этим они уподобляются Богу, который содержит в себе всё. И чем более они в этом преуспеют, тем ближе они к Богу, а стать подобным Ему – высочайшая цель, к коей стремится все сущее и к коей направлены самые страстные упования всех живых существ.

Таким образом, совершенство всех элементов бытия состоит в том, чтобы в каждом из нас был совершенный мир: все заключено во мне и я присутствую во всем, существую в каждой по отдельности и во всех вместе взятых вещах и храню часть их сущности в себе, благодаря чему все мы оказываемся частями этого великого механизма мироздания, и в нерушимое единство превращается многообразие его различий. И сохраняя свою самость, они смешиваются, и, оставаясь многими, не являются таковыми. Так, открывая нашему взору всё разнообразие и многообразие универсума, побеждает единство и царствует, и надо всем водружает свой престол. Вот что значит приближение создания божьего к своему Творцу, единому в трех лицах и средь многих совершенств, кои невозможно объять умом, единственному наивысшему совершенству.

И поскольку совершенное бытие таково, как я сказал, и каждый по природе своей стремится к своему совершенству, а природа не скупится удовлетворять наши необходимые потребности, то она столь же искусно удовлетворила и это наше желание, как и все остальные. И поелику вещи не могли существовать друг в друге такими, какими они были, в своем тварном и несовершенном виде, им было дано – каждой в отдельности – помимо земного состояния, которое они имели в себе, другое, во всем подобное первому и некоторым образом порожденное от него, но более возвышенное. В этом новом состоянии вещи могли бы пребывать и жить в понимании других, окружающих их вещей: одна содержала бы в себе все и все – одну. Кроме того приказал им Господь подобным же образом переходить в наших устах из мыслей в слова и распорядился, чтобы они, требующие в материальном бытии каждая своего определенного места, в ином, духовном бытии могли бы без труда находиться в одном месте, и, что еще более удивительно, чтобы каждая отдельная вещь могла пребывать одновременно во многих местах.

Пояснить мои слова может зеркальное изображение. Ибо ежели взять несколько зеркал и поставить их перед нами, то чело наше отразится одновременно в каждом из них, и все возникшие отражения возвратятся вместе, не сливаясь, к нашим очам, а через них проникнут в душу того, кто смотрится в зеркала. Итак, в завершение уже сказанного: все вещи живут и существуют в наших мыслях, когда мы их мыслим, и на языке и устах, когда произносим, и та же самая сущность, которую имеют они, возникает и в нас, ежели мы правильно понимаем и называем их.

Я говорю "та же самая", подразумевая подобие, хотя, как следует из моих слов, свойства их различны. Вещи сами по себе обладают весом и объемом, но в восприятии того, кто их мыслит, они становятся духовными, возвышенными сущностями; одним словом, сами по себе они являются настоящими предметами, но в нашем понимании и в речи становятся отражениями этих предметов, т.е. самих себя, становятся образами, которые их замещают, выступают вместо самих вещей, а для чего это делается – я Вам уже поведал; и, наконец, сами по себе они являются вещами, а в нашем понимании и в речи представлены именами. Таким образом, ясным становится то, о чем мы сказали вначале: имя есть образ называемой вещи или иначе сама вещь, облаченная в новую форму, оно заменяет вещь и занимает ее место в стремлении вещей к совершенству и единству, о чем мы уже сказали.

Известно также, что существует две разновидности или два рода имен: одни живут в душе, другие звучат на языке. Первые – это бытие вещей в мыслях того, кто их мыслит, вторые – в устах того, кто, представив их в уме, произносит и производит на свет в словах. Между ними есть одно сходство: и те, и другие являются образами и, как я уже не раз повторял, замещают предметы, которые называют. Однако есть и одно отличие: одни являются образами естественными по своей природе, а другие – искусственными. Я хочу сказать, что образ и изображение, рождающиеся в душе человека, замещают вещи согласно своему естественному им подобию, тогда как, придумав звуки, мы назначили каждой вещи свое слово, поэтому во втором случае предметы заменяются словами. Когда мы говорим об именах, обычно имеем в виду те, последние, хотя основными являются первые. Так вот мы будем вести свои речи о вторых, но устремлять свои помыслы к первым.

Тут Марсело замолчал и уже было собирался продолжить свои рассуждения, как к нему обратился Хулиан:

– Мне кажется, что Вы начали от самых что ни на есть истоков и сказали все, что следовало, чтобы суть вопроса стала ясной. И ежели я был достаточно внимателен, то из трех проблем, намеченных вначале, Вы раскрыли только две, а именно: что такое имя и в чем его назначение. Осталась третья – какова форма, в которую заключено имя и что нужно иметь в виду при употреблении имен.

– Прежде всего, – отвечал Марсело, – позвольте прибавить Ваши слова к уже сказанным. Что же касается третьего вопроса, то когда мы представляем себе предметы, иногда в мыслях одновременно возникает образ многих вещей, я разумею то, что появляется образ, в котором несколько вещей в остальном различных приходят к согласию и уподобляются друг другу. Иногда напротив, мыслимый нами образ – отражение единственного предмета, не соотносимое с другими. Также происходит и с именами: есть слова или имена, обозначающие многие предметы сразу. Их называют именами общими. Есть и другие, присущие только одному предмету. Как раз о них и пойдет сейчас речь. Природа и логика таких имен требуют при употреблении строго соблюдать одно правило: раз эти имена являются именами собственными, то они должны обозначать определенную характерную особенность, нечто лично присущее тому, о чем говорится; они должны рождаться и проистекать из своего собственного, особого источника. Ибо ежели имя, как мы выяснили, заменяет называемое и ежели цель его сделать присутствующим для нас отсутствующий предмет, который оно обозначает, и сделать недалеким и близким удаленное от нас, то необходимо, чтобы и звучание, и форма имени, а также происхождение и значение того, откуда оно берет свое начало, были максимально приближены и уподоблены самому владельцу этого имени, насколько вообще возможно уподобление звуков слова телу, обладающему весом и объемом.

Верно то, что сие правило не всегда соблюдалось в языках. Однако надо признать, что в самом первом языке оно соблюдалось всегда. По крайней мере Господь соблюдал его, когда наделял вещи именами, как свидетельствует Священное Писание. Ибо разве не написано в Бытии[3], что Адам, осененный божественным вдохновением, нарек каждую вещь своим именем и что, какое имя было дано им тогда, такое они и носили впредь? Иными словами, каждой вещи подходило только одно единственное имя, словно она была рождена с ним, и если б его отдали другой вещи, то оно ни за что бы ей не подошло и ни в чем бы ей не соответствовало. Однако, как я уже сказал, сии подобие и сходство заключены в трех вещах: в форме, в звучании и, главное, в источнике происхождения и значения имени. Так поговорим же о каждой из них в отдельности, начав с последней.

Итак, рассмотрим сейчас подобие имени своему происхождению и значению того, откуда оно рождается. Иными словами, когда имя, данное какому-либо предмету, образуется или происходит от какого-либо другого слова или имени, тогда значение того, от чего оно произошло, должно быть приближено к чему-то присущему лишь называемому предмету, дабы производное имя, прозвучав, позволило слуху уловить и опознать образ этого самого особого свойства предмета; то есть, чтобы значение имени обладало теми же качествами, что содержатся в сущности называемой вещи. Как, например, это происходит в нашем родном языке с именем, которое обозначает лиц, наделенных властью вершить правосудие в городах. Мы называем их коррехидорами – именем, которое произошло от слова corregir (исправлять), ибо исправлять зло и несправедливость – их основная обязанность, то есть то, что более всего свойственно этой должности. Так всякий, кто слышит это слово, едва уловив его, сразу понимает, чем занимается или должен заниматься тот, кто носит сие имя. Также и тех, кто слаживает браки, мы, испанцы, зовем casamenteros (сваты), образуя слова от hacer mención или mentar (оглашать), так как именно они возвещают о предстоящей свадьбе, слаживают ее и оглашают. В Священном Писании такое подобие соблюдено во всех именах, которые либо были даны самим Господом, либо стали по его воле источником образования других имен. Но Господь не только строго следит за соответствием имени внутреннему содержанию называемой вещи: всякий раз, как Он наделял вещь неким особым свойством, добавляя его к уже имеющимся, Он давал ей новое имя, которое соответствовало бы этому новому качеству, как это случилось с Авраамом[4], с его женой Сарой[5], внуком Иаковом[6], нареченным Израилем, и с Иисусом Навином[7], выведшим евреев к земле обетованной, и многими другими.

– Не так давно Вы привели нам один весьма яркий пример, – вступил в разговор Сабино. – И во мне, едва я услышал его, зародилось легкое сомнение.

– Что же это за пример? – спросил Марсело.

– Имя Петра[8], коим нарек его Христос, как нам говорили сегодня на мессе, – ответил Сабино.

– Это так, – сказал Марсело, – и это действительно служит хорошим подтверждением моим словам. Но в чем же состоят Ваши сомнения?

– Меня смущает причина, по которой Христос дал Петру сие имя, ибо, по моему разумению, в этом должна быть сокрыта великая тайна.

– Вне всяких сомнений это великая тайна. – отвечал Марсело, – Ибо новое, открытое всем имя было свидетельством того, что Христос наполнил самые заветные тайники его души непоколебимой твердостью духа, гораздо более великой, чем у остальных его учеников.

– Именно это и ввергло меня в сомнения, –– отвечал Сабино, – ибо как мог обладать большей, чем остальные апостолы, твердостью духа тот, кто вместе со всеми отрекся от Христа с такой легкостью? Ежели, конечно, не называть стойкостью то, как скоро он давал обещания и как скоро их потом забывал.

– Это не так, – вступил Марсело, – и не стоит сомневаться в том, что сей славный муж в своей стойкости в любви и вере в Христа превосходил всех остальных апостолов. Явным свидетельством тому служит его ревность и усердие в делах, касающихся чести или же поддержки своего Учителя; и не только после того, как был осенен огнем Святого Духа[9], но также и ранее, когда Христос, трижды спросив Петра, любит ли тот Его более всех остальных и трижды получив утвердительный ответ, доверил ему пасти своих овец[10]: так Христос удостоверил истинность его слов и силу той наикрепчайшей и глубочайшей любви. И то, что когда-то Петр отрекся от Христа[11], совсем не значит, что любой другой ученик не поступил бы также, окажись он на его месте, испуганный и трепещущий; и то, что именно Петра спросили, знает ли он Христа или нет, не значит, что остальные апостолы были тверже духом и преданней своему Учителю.

В том, что Бог выбрал святого Петра, был заложен великий смысл. Во-первых, дабы впредь был не столь самоуверен тот, кто до тех пор, чувствуя в себе силу и крепость любви к Христу, имел все основания быть уверенным в себе. Во-вторых, дабы тот, кто был назначен пастырем и своего рода духовным отцом всех верующих, познал на собственном опыте слабость духа и мог сочувствовать слабостям своих подданных и способствовать их преодолению. И, наконец, ради того, чтобы своим горьким раскаянием он заслужил бы еще большую крепость духа. И так было задумано, что потом Господь наградил Петра великой верой в себя и многие уверовали в него. Я говорю сейчас о тех, кто стал преемниками Петра на Священном Престоле, где вечно и нерушимо царили и будут царить до скончания веков истинные учение и вера.

Однако возвратимся к нашей теме: мы твердо установили, что имена, возникшие по воле Господа, обозначают ту особую, тайную сущность, которой обладает называемая вещь, и что этим они уподоблены самой вещи. Это первое, в чем проявляется подобие имени и предмета, как мы уже сказали ранее. Второе – звучание имени, то есть, всякое имя имеет следующее свойство: когда его произносят, оно звучит также, как обычно звучит то, что оно обозначает, или говорит также, ежели имеются в виду те, кто наделен даром речи. И, наконец, третья черта – это форма букв, коими написано имя, включающая как число букв, так и их расположение, и возникающая в нашем представлении, когда мы произносим имя. Двум последним можно найти бесчисленное множество подтверждений в языке священных книг и в самих книгах; если взять звучание имени, то нет среди слов, называющих какую-либо вещь или живое существо, такого слова, которое, будучи четко произнесенным, не донесло бы до нашего слуха либо сам звук, либо некий очень похожий на него звук.

Если же взять форму имени, то, по моему разумению, в Священном Писании сокрыто много удивительных загадок и тайн. Так к одним именам добавлены лишние буквы, дабы обозначить благосклонность Господа к тому, что они называют; у других не хватает необходимых букв, и это служит свидетельством их ничтожного и бедственного состояния. Одни слова, бывшие ранее мужского рода, но по какой-либо причине утратившие мужские свойства, приобретают также и буквы, которые мы могли бы назвать "женскими". Другие, напротив, изначально обозначая предметы женского рода, приобретают "мужские" буквы, дабы придать им некие мужские качества. В иных словах буквы изменяют свое начертание, и становятся закрытыми открытые, а закрытые открываются и меняют свое местоположение, перемещаются и скрываются под чужой личиной и, как говорят о хамелеонах, подстраиваются под признаки, коими обладает заменяемое имя. Я не берусь приводить здесь доказательства своим словам, поскольку тем, кто подобно вам, Хулиан и Сабино, владеет этим языком, они известны и очевидны без моей помощи, ибо читаются глазами, но на слух будут восприниматься как темные и неясные.

Однако вы должны согласиться, что превыше всего стоят форма и характер букв, коими в том языке пишется имя самого Бога. Евреи называют его "невыразимым", ибо не дозволено им всегласно произносить сие святое имя, греки называют его "тетраграмматон", ибо таково число букв, из коих оно состоит. Поскольку, ежели мы произнесем сие имя, то увидим, что звуки, составляющие его – гласные, подобно Тому, кого оно называет, подобно Богу, который есть чистое бытие и жизнь и дух без малейшей примеси плоти и материи. И ежели мы обратим внимание на характер букв, коими оно написано, то мы увидим, что каждая может встать на место любой другой, что часто и происходит в этом языке; так каждая буква является всеми и все означают одну, и это служит точным отражением, с одной стороны, божественной простоты и, с другой, всех тех бесчисленных достоинств, коими обладает Господь. Ибо все Его совершенства заключены в одном единственном совершенстве и оно само присутствует во всех. Точно также, как божественная мудрость неотделима от Его бесконечной справедливости, ни Его справедливость от Его величия, ни величие от милосердия божьего, но и могущество, и мудрость, и любовь Господа составляют единое целое. И как бы мы ни пытались разделить и удалить друг от друга Его достоинства, в каждом будут присутствовать все; и с какой бы стороны мы их ни рассматривали, совершенства Господа едины и неделимы. О том, что это проявляется в характере букв, составляющих Его имя, уже было сказано. Однако не только характер букв, но, как ни удивительно, и их форма, и расположение столь же явно запечатлели в себе божественный образ. С этими словами Марсело нагнулся и маленькой, тонкой веточкой начертал на песке несколько букв наподобие этих: ùùù[12], а затем сказал:

– Так халдейскими буквами всегда изображалось сие святое имя. И вы сами можете убедиться, что сии буквы являют в себе образ числа божественных ипостасей, их полного равенства и единства сущности, ибо они имеют одинаковое написание и название. Однако оставим это.

И Марсело хотел было продолжить, но тут Хулиан решился прервать его и сказал следующее:

– Прежде чем Вы, Марсело, поведете дальше свои речи, объясните нам, как согласуется с Вашими прежними словами то, что Бог обладает своим собственным именем. Я давно хотел спросить Вас об этом, но не решался прервать ход Ваших рассуждений. Сейчас ответьте же нам: ежели имя есть образ, заменяющий того, кому оно принадлежит, то какое произносимое имя и какое понятие может стать образом божьим? А ежели не может, то почему мы называем его собственным именем Бога? И еще одно затруднение я вижу во всем этом: коль скоро имена нужны для того, чтобы с их помощью в нашем представлении возникали называемые вещи, зачем давать имя Господу, который и так всеприсутствует во всех вещах и столь глубоко проникает в них, что достигает самой их сути, наполняет собою и становится неотделимым от них.

– Хулиан, – отвечал Марсело, – Вы открыли путь для долгих и глубоких размышлений, и как бы не увели они нас прочь от того, о чем просил рассказать Сабино. Потому я довольствуюсь тем, что поведаю ровно столько, сколько необходимо, дабы рассеять Ваши сомнения. И начав с последнего, скажу, что Господь действительно постоянно пребывает в нас, и Он так близок нам и так глубоко проникает в нашу душу, словно сам является ею, ибо благодаря Ему мы не только способны двигаться и дышать, но и живем, и существуем лишь по Его всевышней воле, о чем говорил еще святой Павел[13]. Однако Он присутствует в нас таким образом, что в этой жизни никогда не обнаруживает своего присутствия.

Я хочу сказать, что, находясь все время с нами, Он бесконечно близок нам, но недосягаем для нашего зрения и понимания, чего так жаждет несовершенный человеческий разум. Поэтому пока мы, как жалкие странники, скитаемся по этой обители слез и страданий, пока Господь не обнаружил нам своего присутствия и не открыл своего настоящего лика, необходимо было дать устам нашим некое имя или слово, а разуму нашему – некий образ, каким бы несовершенным, смутным или, как назвал его святой Павел "тусклым"[14], он ни был. Ибо как только душа вырвется из этой темницы земного существования, где она томится, погруженная во тьму, и воспарит к ясному, чистому сиянию неземного светила, Тот, кто сейчас незримо связан с нашим существом, будет связан и с нашим разумом. И тогда душа безо всяких посредников узрит Его, и станет имя Господа неотделимо от Него, и всякий будет называть Его согласно тому, что увидит и узнает о Нем[15].

Святой Иоанн свидетельствует нам в Апокалипсисе[16], что в этом счастливом блаженстве Бог, осушив слезы своих приближенных и изгладив из их памяти всякое воспоминание о былых страданиях, вручит каждому крохотный камешек, где начертано будет новое имя, и лишь тот, кто получит сей камень, узнает его. И это не что иное, как свидетельство того, что Господь откроется взорам и разуму спасшихся и, воссоединившись с их существом, станет единым целым с каждым из них по-своему, и каждый будет ощущать Его своим, особым образом.

И наконец, сие тайное имя, о котором говорит святой Иоанн и которым мы назовем тогда Господа нашего, станет всем, чем будет тогда в душе нашей Господь, который, по словам апостола Павла, "будет все во всем"[17]. Так что там, на небесах, где мы узрим Его, нам не нужно никакого другого имени Бога, кроме истинного, но здесь, во мраке, где Он, хоть и находится рядом, незрим нашим очам, нам необходимо было наделить Его каким-нибудь именем. И не мы придумали его, но сам Господь, увидев наши мучения, сжалился над нами и дал сие имя, ибо милосердие Его не имеет предела.

И я склоняю свою главу перед святым Моисеем, который, описывая сотворение мира в книге Бытия[18], должно быть был направляем самим Святым Духом. Ибо повествуя нам историю создания мира и поведав о многочисленных трудах божьих, он вплоть до момента сотворения человека ни разу не назвал Бога по имени, словно давая этим понять, что до того времени не нужно было Богу носить имени, но с рождением человека, который способен внять Его словам, но не способен узреть Его в своем земном существовании, стало необходимым, чтобы Господь имел имя. И так как Бог создал человека в последнюю очередь, то лишь после его появления на свет Он возжелал назвать себя и тем самым уподобиться своему творению.

Ваш следующий вопрос, Хулиан, звучал так:раз Бог – это бескрайнее море совершенств, а имя – образ того, что оно называет, то как возможно взять в разумение, что обыкновенное слово способно стать образом Того, кто не имеет пределов? Некоторые объясняют это так: поскольку имя было дано самим Богом, то посему оно должно содержать в себе все качества, коими Тот обладает; и понятие, и слово имеют божественное происхождение – они были порождены Господом, познающим себя; и сие слово, которое Он нам открыл и которое мы воспринимаем нашим слухом – знак, объясняющий то, другое, вечное и недоступное разуму человека слово, рождающееся и живущее в Нем, подобно тому, как мы, произнося устами слова, выдаем все тайные устремления нашего сердца. Однако, говоря об именах собственных, принадлежащих Богу, или о том, что данное нам слово есть имя собственное, называющее Бога, мы не имеем в виду Его настоящее имя, которое охватывает и открывает все глубины божественной сущности. Ибо велика разница между обыкновенным именем собственным и именем истинным, равным во всем самой называемой вещи. Для того, чтобы имя являлось собственным, ему достаточно из всех многочисленных свойств, присущих тому, что оно называет, обозначать какое-либо одно свойство, но ежели при этом оно не раскрывает точно и в полной мере все остальные, оно не может быть истинным. Также происходит и с именем Господа: хоть мы и называем Бога, но никогда не дано нам назвать Его настоящим именем, полностью охватывающим и отражающим все божественные совершенства, как не дано ясно и полно осознать Его своим несовершенным разумом; ибо все, что произносят наши уста есть знак того, что познается в душе, и нельзя объять словом то, что не смог объять ум.

И дабы возвратиться сейчас к нашей теме и к тому, что прочитал нам Сабино, я скажу, что именно в этом и сокрыта причина того, что Господь наш Иисус Христос обладает многими именами, соответствующих мудрости, величию и богатству совершенств, вместилищем коих Он является, а также соответствующими Его многочисленным занятиям и прочим благим деяниям, которые были совершены Христом ради нашего блага. И как невозможно охватить их все одним духовным взором, так еще менее возможно обозначить их одним единственным словом. Подобно тому, как мы, наливая воду в сосуд с длинным, узким горлышком, не станем лить ее всю сразу, но наполним его медленно, цедя воду тонкой струйкой, Святой Дух, зная сколь узок и скуден наш разум, не открывает нам сие величие в один миг, но как бы предлагает познать его по частям, то приоткрывая одну сторону в одном имени, то в следующий раз показывая другую в другом имени. Посему неисчислимо количество имен, коими называют Христа в Священном Писании, ибо зовут Его Лев и Агнец, Врата и Стезя, Пастырь и Священник, а также Жертва и Супруг, а также Виноградная Лоза и Росток, и Божий Царь и Лик Господень, и Камень и Светильник, и Восток и Отец, и Мирный Владыкаи Здоровье, и Жизнь и Истина, и многими другими именами, коим нет конца. Но из всего многообразия имен, в список вошло лишь десять самых главных, ибо, как в нем написано, все остальные можно свести тем или иным образом к этим десяти.

Однако, прежде чем мы продолжим нашу беседу, необходимо уточнить следующее: поскольку Христос – это Бог, то согласно своей божественности, Он наделен именами, которые, с одной стороны, присущи лично Ему и, с другой, являются общими для всей Святой Троицы. Но о последних ничего не сказано в нашем листке, да и мы не станем их касаться, так как они относятся к собственным именам Бога. Имена Христа, о коих пойдет речь, рассматривают Христа как человека и соответствуют тем неописуемым богатствам, которые таятся в Его человеческой природе, тем достоинствам, которые сотворил в ней Господь и которые Он продолжает творить в нас по сей день. Итак, Сабино, коли у Вас не возникло никаких вопросов, давайте продолжим.

 

ОТРАСЛЬ[19]

Здесь Христу дается имя Отрасль и объясняется, почему сие имя Ему принадлежит, а также повествуется о Его чудесном зачатии.

 

Первое имя на кастильском звучит какPimpollo (Росток, Отрасль), что на языке оригинала выглядит как Cemach, а в латинском тексте переводится иногда как Germen (семя), а иногда как Oriens (всходы, ростки). Такое имя дал Ему Святой Дух в 4 главе Книги пророка Исаии: "В тот день Отрасль Господа явится в красоте и чести, и плод земли – в величии и славе"[20]. И пророк Иеремия также называет Его в 33 главе своей Книги: "...и возращу Давиду Отрасль праведную, – и будет производить суд и правду на земле"[21]. И Захария, утешая иудеев, едва вышедших из Вавилонского плена, в 3 главе говорит так: "Я привожу раба моего, Отрасль"[22], и в 6 главе предрекает: "Вот муж, – имя ему Отрасль"[23].

Дойдя до этих слов, Сабино остановился, и начал говорить Марсело:

– Да будет сие имя первым, коль скоро мы решили придерживаться порядка, установленного в нашем листке. И то, что именно оно будет первым, не лишено разумных оснований, так как в нем, как мы далее сможем убедиться, отчасти заключены свойства и сам порядок появления на свет Христа и Его необыкновенного и чудесного зачатия, а ведь как раз с этого и следует начинать свои речи, ежели заводишь о ком-нибудь разговор.

Однако прежде чем перейти к тому, что значит быть Отраслью, что означает сие имя и на каком основании было дано Христу, нам надлежит выяснить, действительно ли оно принадлежит Христу, действительно ли Священное Писание называет Его так, то есть проверить, о самом ли Христе идет речь в только что приведенных местах или же нет, ибо некоторые по неверию своему иль по незнанию могут отрицать это.

Итак, очевидно, что в первом пророчестве речь идет именно о Христе как потому, что халдейский текст, являющийся одним из самых авторитетных и древних источников, в том месте, где у нас написано: "В тот день явится Отрасль Господа", говорит: "В тот день явится Мессия Господа", так и потому, что немыслимо понять сии слова иным образом. Ибо то, что некоторые говорят о правлении Зоровавеля и о благосостоянии, в коем благодаря ему пребывал иудейский народ и имеют в виду, что именно он был Отраслью Господа, о ком сказал Исаия: "В тот день Отрасль Господа явится в красоте и чести", есть ни что иное как пустые речи, когда говорят, не видя истинной сути. Ибо ежели кто прочитает все, что повествуется в священных книгах Ездры и Неемии о состоянии иудеев в те времена, то узрит лишь великие труды, великую нищету и великие разногласия и ни следа того благосостояния в земной ли жизни иль в духовной, которое на самом деле подразумевает Исаия, когда в приведенном выше месте возвещает: "В тот день Отрасль Господа явится ... величии и славе"[24].

Но будь правление Зоровавеля и положение иудеев действительно счастливым, очевидно, что не было сие счастие столь беспредельным, как пишет о том пророк, ибо разве есть здесь хоть одно единственное слово, не передающее сего божественного и наиредчайшего блага? Он говорит: Отрасль "Господа", и слово это, прибавленное к любому другому слову того языка, неизмеримо выше делает ценность оного. Он говорит: "во славе и в величии" и, желая превознести сию Отрасль, не смог бы он подобрать более высоких слов. Но чтобы полностью рассеять все сомнения, он, как у нас говорят, тычет нас носом в тот день и час, в кои явится Господь и говорит так: "В тот день". Но в какой именно день? И нет никаких сомнений, что он имеет в виду тот день, о коем сказал чуть ранее: "В тот день отнимет Господь красивые цепочки на ногах и звездочки, и луночки, серьги, и ожерелья, и опахала, увясла и запястья, и пояса, и сосудцы с духами, и привески волшебные, перстни и кольца в носу, верхнюю одежду и нижнюю, и платки, и кошельки, светлые и тонкие епанчи и повязки, и покрывала. И будет вместо благовония зловоние, и вместо пояса будет веревка, и вместо завитых волос будет плешь, и вместо широкой епанчи узкое вретище, вместо красоты клеймо. Мужи твои падут от меча, и храбрые твои – на войне"[25].

В тот самый день, когда Господь низвергнет величие Иерусалима руками и оружием римлян, которые разорят город и истребят его жителей, и захватят их в плен, тогда плод и Отрасль Господа, проросшая и пробившаяся на свет, достигнет неизмеримых высот своей славы и чести. Поскольку нельзя достоверно утверждать, что в годину разрушений, нанесенных Иерусалиму халдеями – а ведь могут быть и такие, которые скажут, что именно об этом возвещает здесь пророк, – вырос плод Господа, ни что оплодотворил он землю в то время, когда город пал. Посему ясно, что в ту бедственную пору ни средь тех, кто был угнан в Вавилонский плен, ни средь тех, кого победители халдеи оставили в Иудее и Иерусалиме возделывать землю, не могло быть даже самой толики названного процветания, ибо одни попали в унизительное рабство, а другие влачили жалкое существование, живя в постоянном трепете и лишенные всякой защиты, как читаем мы об этом в Книге пророка Иеремии[26].

Напротив, весьма очевидно, что именно с тем другим упадком иудейского народа связывает пророк добрую славу имени Христа, и падение Иерусалима стало началом возвышения нашей Церкви. И тот, кто еще недавно был приговорен к жестокой смерти и убиен на кресте жалкими и ничтожными людьми, чье имя они жаждали смешать с грязью и стереть с лица земли, воссиял над миром и, явившись живым, во всей своей славе и величии и столь всемогущим, что подверг своих убийц суровой каре, а после положил конец царствию дьявола на земле и сокрушил его престол – языческие культы идолов, кои ему служили, – подобно солнцу, побеждающему и разгоняющему тучи, Он – единственное и наиярчайшее светило – озарил своим божественным сиянием все вокруг.

Все, что я говорил о первом пророчестве, также присутствует и во втором, взятом из Книги пророка Иеремии[27]. Ибо слова, обращенные к Давиду, и обещание "возрастить Отрасль праведную" есть явное свидетельство того, что сим плодом является Иисус Христос, особенно ежели принимать во внимание нижеследующие строки, в коих говорится, что сей плод "будет производить суд и правду на земле", а в этом и заключается основная работа Христа и одна из первостепеннейших целей Его пришествия, и лишь Ему одному и никому иному было суждено выполнить сию работу. Вот почему Священное Писание, упоминая о Христе, в большинстве случаев одновременно приписывает Ему эту работу, словно нечто, присущее только Ему, как, например, личный герб. Об этом мы читаем в 71 Псалме: "Боже! Даруй царю Твой суд и сыну царя Твою правду, да судит праведно людей Твоих и нищих Твоих на суде. Да принесут горы мир людям и холмы правду. Да судит нищих народа, да спасет убогого, и смирит притеснителя"[28].

В третьем пророчестве, взятом из Захарии[29], сами евреи признают сие, и халдейский текст, который я уже приводил, прямо возвещает нам о Христе. Точно также следует понимать и четвертое свидетельство, принадлежащее тому же пророку. И нас не смутят строки, в коих говорится: "(вот Муж – имя Ему Отрасль), Он произрастет из своего корня и создаст храм Господень"[30], которые многих сбивают с толку и заставляют иным образом объяснять сие пророчество, ибо кажется им, что слова эти явно указывают на Зоровавеля, построившего храм и оставившего после себя сей славный плод за многие века до Христа. Так вот нас не смутят эти строки, но скорее напротив, укрепят и усилят нашу веру.

Ибо плодоносить и пускать побеги от самых корней или, как гласит источник, вокруг себя – сие свойство присуще Христу как никому другому. Да и не Он ли сам говорил о себе: "Я есмь лоза, а вы ветви"[31]? И в Псалме, который я только что приводил вам, где все, о чем бы ни шла речь, относится к Христу, разве не говорится то же самое: "Во дни Его процветет праведник"?[32] Ведь ежели придерживаться истины, то кто из когда-либо живших на земле грешников порождал на свет святых иль праведников? И кто когда-либо встречал плод более плодотворный, чем Христос? Так вот это, вне всяких сомнений, и имеет в виду здесь пророк, когда, назвав Христа плодом и указав на Него, как на единственный существующий плод: "Вот Муж, – имя Ему плод", и полагая, что сей плод не закончится на Нем, что Он не был плодом лишь для себя, но древом, дающим новые плоды, затем добавляет следующее: "И будет плодоносить вокруг", словно под этим он подразумевал: "Вот плод, который принесет многие плоды, ибо вокруг Него, то есть на Нем и от Него, насколько простирается земля произрастут славные и божественные плоды, коим не будет числа, и сия Отрасль обогатит мир многими незримыми ростками".

Таким образом, сие имя является одним из имен Христа и, согласно установленному нами порядку, первым из них, так что не может возникнуть по этому поводу никаких сомнений и споров. Однако в Священном Писании есть некоторые другие имена, кои подобны родным и близким сего имени, и будучи отличными по своему звучанию, при ближайшем рассмотрении оказываются сведены к единому смыслу и сходятся в едином понятии; ибо хоть пророк Иезекииль и называет Его в 34 главе "насаждение славное"[33], и Исаия называет Его в 11 главе то "ветвью"[34], то "цветком", а в 53 главе "отпрыском" и "ростком из сухой земли"[35], но все эти имена по сути своей обозначают то же, что имя Отрасль иль плод. Вот это последнее имя необходимо будет объяснить более подробно, поскольку, что касается первого, то уже достаточно было приведено доказательств того, что оно принадлежит именно Христу, ежели, конечно, вы не предложите другой темы для обсуждения.

– Отнюдь нет – тотчас же отозвался Хулиан, – скорее напротив, сие имя и предвкушение сего плода заставили нас ощутить его сладостный вкус и пробудили в душе желание и соблазн вкусить его.

– Сей плод достоин быть предметом любых желаний и соблазнов – отвечал Марсело, – ибо, ежели не преуменьшают сейчас его достоинств мои убогие уста и ничтожный гений, он исполнен неземной сладости и столь же полезен, сколь сладок. Однако ответьте мне, Сабино, ибо мне хотелось бы побеседовать с Вами, это великолепие небес и мира, кое мы наблюдаем, и то, иное, неизмеримо большее великолепие, о котором можем лишь догадываться и которое таит незримый мир, оно всегда было таким, как сейчас, или появилось само по себе, или Господь Бог сотворил его?

– Всем известно, – сказал Сабино, – что Бог создал мир и все, что в нем находится, не используя для этого никакой материи, но лишь при помощи своей беспредельной мощи, силой которой Он заставил на месте, где прежде было ничто, возникнуть ту красоту, о которой Вы говорите. Но какие могут возникнуть сомнения?

– Никаких, – продолжил Марсело, – но скажите мне тогда вот что: все это произошло от Бога без Его ведома, как бы в результате некоего естественного хода вещей или Он сотворил мир, поскольку таковыми были Его желание и Его свободная воля?

– Также очевидно, – ответил Сабино, – что мир был создан по замыслу Божьему и по воле Божьей.

– Хорошо сказано, – сказал Марсело, – и коль скоро Вы знаете это, то также должны знать и то, что, создавая мир, Бог преследовал некую великую цель.

– Вне всяких сомнений она была велика, – отвечал Сабино, – ибо всегда, когда действуешь, исходя из собственной воли и доводов разума, преследуешь какую-либо цель.

– Но быть может Бог таким образом преследовал свой личный интерес и действовал ради собственного возвышения? – спросил Марсело.

– Никоим образом – отвечал Сабино.

– Но почему? – спросил Марсело.

И Сабино ответил ему так:

–Потому что Бог, который сам по себе является вместилищем всего благого, ни в чем, что совершает вне себя, не может ни желать, ни ждать для себя никакого возвышения и никакой выгоды.

– Таким образом, – сказал Марсело, – мы выяснили, что Бог, будучи бесконечным и совершенным благом, создавая мир, не стремился извлечь из этого выгоду, но стремился к некой иной цели. Следовательно, ежели Он не стремился приобрести, значит, вне всяких сомнений, Он стремился отдать, и ежели Он сотворил мир не ради того, чтобы прибавить что-либо себе самому, значит, вне всяких сомнений, Он сотворил его ради того, чтобы разделить в своих созданиях сии бесчисленные блага, коими обладал. И, конечно, только такая цель может быть достойной величия Господа и принадлежать Тому, кто по природе своей есть воплощение доброты, ибо внутренняя склонность к добру, присущая Богу, вынуждает Его вершить благие дела, а ведь чем мы добрее и лучше, тем сильнее в нас желание творить добро другим. Однако ежели истинным намерением Бога в создании и устройстве мироздания было принести благо своему творению, отдав ему часть своих собственных благ, то что ж это были за блага или, вернее, какого рода были те блага, ради которых была проделана сия великая работа?

– Те же самые, коими наделил Он свои создания, как каждого в отдельности, так и всех вместе, – отвечал Сабино.

– Хорошо сказано, хоть Вы и не дали ответа на мой вопрос, – сказал Марсело.

– Но почему же?

– Потому что сии блага имеют различную степень и одни отличны от других по своей величине, – сказал Марсело, – и поэтому мой вопрос звучал так: к какому именно благу и к какой степени блага средь многих его степеней направлены в первую очередь устремления Господа?

– О каких степенях Вы говорите? – Спросил Сабино.

– Их число велико, ежели рассматривать сии блага отдельно друг от друга, но схоластическая Школа обычно сводит их все к трем основным видам: к естественным благам, благодати и личному единению. К естественным благам относятся те, которые были даны нам от рождения, к благодати относятся те, которыми Бог наделяет нас после рождения. А личное единение означает, что в Иисусе Христе Бог воссоединил свою божественную сущность с нашей человеческой природой. И воистину велика разница, лежащая меж этими благами. Так как, во-первых, хоть все благое, что только есть в божьей твари, было дано Господом, но Он наделил ее также некими особыми благами – естественными и неотъемлемыми от ее сути, благами, в коих заключено и ее существование, и все, что из этого вытекает. И такие блага мы называем естественными, ибо они были заложены Богом в само естество живых существ и присутствуют в них с момента рождения. Сюда относятся бытие, жизнь, разум и прочие подобные им блага. Другие же блага не были заложены Богом ни в природу живых существ, ни в свойства их естественных начал, дабы они могли проявить себя впоследствии, но Господь по собственной воле наделил ими свои создания, присовокупив к тем, что уже были даны им от рождения, и посему сии блага не являются неизменными и прочно укоренившимися в их природе, как первые, но изменчивы и непостоянны, как всепрощение, милосердие и другие божественные дары. И такие блага мы называем сверхъестественными благами благодати. Во-вторых истинно то, что сии блага были даны божьему подобию, ибо Бог наделил ими творение своих рук, а Он не может создать то, что не стремилось бы уподобиться и подражать Ему, ибо творя, Он творит по своему образу; однако, хоть это и так, между самими способами подражания лежит великая разница. Ибо существа, обладающие естественными благами, подражают в этом лишь бытию Божьему, но в благах благодати они подражают и бытию, и характеру, и манере и, ежели позволено так будет сказать, образу Его жизни, тем самым они становятся настолько ближе Богу и настолько крепче с Ним связаны, насколько больше это подобие по сравнению с тем первым подобием, однако в личном единении божьи твари не подражают и не уподобляются своему Творцу, но сами становятся Творцом, сливаясь с Ним в единое целое.

Здесь Хулиан, осмелившись, произнес:

– И все живые существа способны сливаться с Богом в единое целое?

На что Марсело со смехом ответил:

– Речь до сих пор шла не о количестве, а о способе. Я разумею то, что не говорил Вам, сколько именно живых существ и кто из них достигал единства с Богом, но говорил лишь о том, каким образом происходит сие воссоединение и каким образом они подражают Ему, как то: посредством природы, благодати или личного единения. Что же касается их числа, то очевидно, что в своем естественном благе все живые твари уподоблены Богу, а в благах благодати только те из них, кто наделен разумом, да и то далеко не все, но личное единение с Господом пережила лишь человеческая природа Спасителя нашего Иисуса Христа. Однако, хотя оно непосредственно осуществилось только с Его человеческой натурой путем слияния с ней божественной сущности, но тем самым Бог связал себя и с остальными своими созданиями, ибо человек стал посредником между духовным и телесным, соединив в себе оба начала и являясь, как говорили древние, микрокосмом или малым миром.

– Я все жду, когда же станет наконец ясно, к чему Вы клоните весь этот разговор, – сказал Сабино.

– Мы уже близки к цели, – отвечал Марсело, – посему я задам Вам еще один вопрос: раз Бог, создавая окружающие нас вещи, стремился только к тому, чтобы связать себя с ними, и раз сей божественным дар, сии узы могут достигаться по-разному, как мы только что выяснили, и раз одни способы более совершенны, нежели другие, то не кажется ли Вам, что столь великий мастер, создавая столь великое творение, должен был стремиться к тому, чтобы в конечном итоге получить самые великие и самые совершенные узы из всех возможных?

– Так я считаю, – ответил Сабино.

– И самым великим делом Его рук, из всех, что уже были или еще только будут совершены, – продолжал Марсело, – явилось личное единение божественного Слова с человеческой сущностью Христа, посредством которого Бог и человек слились воедино в одном Лице.

– Не вызывает никаких сомнений, – отвечал Сабино, – что сие деяние Господа было воистину самым великим.

– Тогда – добавил Марсело, – из этого непременно следует то, что Бог создал все видимое и невидимое ради того, чтобы осуществить это благостное и чудесное единение, то есть, целью, ради которой появилось все многообразие и великолепие мира, было произвести на свет сие сочетание Бога с человеком, а точнее говоря, сие воссоединение Бога и человека, коим явился Иисус Христос.

– Непременно следует, – отозвался Сабино.

– Вот почему Христос – это плод, – сказал тогда Марсело, – и Священное Писание, называя Его этим именем, дает нам понять, что именно Христос был конечной целью возникновения всех вещей, которые были созданы и должны были служить Его благополучному рождению. Подобно тому, как у древа есть корни, которые не существуют сами по себе, равно как и ствол, вырастающий и возвышающийся над ними, но и то, и другое вкупе с ветвями и цветами, и листьями, и всем прочим, что произрастает на деревьях, – все это подчинено и устремлено к единой и самой главной цели: рождению и созреванию плода, точно также и эти бескрайние небесные просторы, кои мы созерцаем, и сонмы звезд, блистающие на них, и средь звездного хора это круглое и бесконечно прекрасное светило, озаряющее своим сиянием все вокруг, и эта земля, усыпанная цветами, и воды, богатые рыбой, животные и люди, и все наше мироздание, сколь велико и прекрасно оно есть – все это было сотворено Богом ради того, чтобы сделать человека своим Сыном и чтобы произвести на свет сейединственный божественный плод, коим является Христос, которого мы можем назвать совместным и общим произведением всех вещей.

И подобно тому, как плод, для появления которого предназначалась сила и крепость ствола и красота цветов, и зелень и свежесть листвы, родившись, содержит в себе, в своих свойствах все то, что ради него было подготовлено древом, или, дабы быть точным, что содержит само древо, точно также и Христос, ради рождения которого Бог создал сперва крепкие и глубокие корни – первоэлементы, – на коих потом возвел сие великое сооружение – наше мироздание – со всем разнообразием,ежели так можно выразиться, ветвей и листьев – все это Христос несет в себе, Он вмещает в себя и, как говорит святой Павел[36], обобщает все тварное и нетварное, земное и небесное, естественное и благодатное. И как мы, зная, что Христа называют плодом из-за тех совершенств, вместилищем коих Он является, заключаем, что весь тварный мир был устроен для Него, так и из самого мироустройства мы можем заключить, сколь бесценен сей плод, раз ради него вершились столь великие дела. И из величия, великолепия и характера средств, мы делаем вывод о бесконечных совершенствах, коими обладает сама цель.

Ибо ежели кто из Вас войдет во дворец или богатый, роскошный замок знатного вельможи, то первое, что он заметит – это величину и толщину стен, мощных и укрепленный башнями, и ряды окон. украшенных затейливым узором, и галереи, и капители, ослепляющие взор, а затем – высокий, богато и искусно отделанный вход, а после – прихожие и многие большие и не похожие друг на друга внутренние дворы, и мраморные колонны, и просторные залы, и роскошные гардеробные, и все многообразие и разнообразие спальных покоев, каждый из которых украшен редкими, дивными картинами, и яшмой, и порфиром. и слоновой костью, и золотом. которое блестит и с полов, и со стен. и с потолков, и он увидит также многочисленных слуг. их статность и пышность нарядов, и порядок, который они проявляют в делах и обязанностях, и согласие, которое царит меж ними, и услышит также игру музыкантов и сладостные звуки музыки, и узрит богатое убранство лож и великолепие мебели, коей нет цены, а затем узнает, что неизмеримо более прекрасен и велик тот, кому все это служит; так и мы должны уразуметь, что сколь бы ни был прекрасен и восхитителен сей вид земли и неба, но бесконечно более прекрасен и восхитителен Тот, ради кого они были созданы, и сколь великим бы ни был сей вселенский храм, который мы зовем миром, а величие его не подлежит сомнению, но Христос, для рождения которого он предназначался с самого начала и которому служил и подчинялся впоследствии, и которому служит и повинуется ныне и будет повиноваться во все времена, Христос неизмеримо выше и славнее, и совершеннее, и Он гораздо более велик, чем мы можем объять своим умом и выразить устами. И, наконец, таким видит Его святой Павел, вдохновленный и осененный Святым Духом, в своем Послании к Колоссянам: Он есть "образ Бога невидимого, рожденный прежде всякой твари; ибо Им создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли , – все Им и для Него создано; и Он есть прежде всего, и все Им стоит. И Он есть глава тела Церкви; Он – начаток, первенец из мертвых, дабы иметь Ему во всем первенство: ибо благоугодно было Отцу, чтобы в Нем обитала всякая полнота"[37].

Таким образом, Христа называют Плодом, ибо Он – плод мира, иными словами, Он – плод, ради появления которого был сотворен и устроен наш мир. И посему Исаия, с нетерпением ждущий Его рождения и зная, что и небеса, и природа живет и существует ради этого плода, взывает: "Кропите, небеса, свыше, и облака да проливают правду; да раскроется земля и приносит спасение..."[38]

Однако не только по причине, о которой мы вели речь, Христа называют плодом. но также и потому, что все то, что есть истинно плодотворного в людях – я разумею Плод, достойный того, чтобы предстать предвсевышнем Судией и занять место на небесах, – не только рождается в них благодаря этому плоду – Иисусу Христу, – но также отчасти является самим Христом. Ибо святая справедливость, разлитая в праведных душах, как и прочие добродетели и святые дела, кои рождаются от нее, и, родившись, впоследствии укрепляют ее, есть ни что иное как образ и живое подобие Иисуса Христа, и сие подобие столь явно, что даже носит в Священном Писании имя Христа, как это происходит в Посланиях святого Павла, где тот, наставляя нас, призывает облачиться во Христа, ибо праведная и святая жизнь есть образ самого Христа[39]. И по этой причине, как и потому, что Христос ниспослал свой дух, дабы исполнились им души правоверных христиан, каждый из них носит имя Христа, и все вместе они являются Христом.

Так об этом свидетельствует святой Павел: "Все вы, во Христе крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного, нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе"[40]. И в другом месте: "Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!"[41] И призывая римлян вершить благие дела, он говорит им следующее: "...итак отвергнем дела тьмы и облечемся в оружия света. Как днем, будем вести себя благочинно, не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа..."[42] Он же, обращаясь к Коринфянам, поясняет, что все Христы вместе составляют единого Христа: "Ибо как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, – так и Христос"[43].

Здесь, как заметил блаженный Августин, святой Павел не говорит "таков Христос и его члены", подразумевая подобие, существующее между ними, но говорит "таков Христос", дабы показать нам, что Христос, наша глава, присутствует во всех своих членах и что и члены, и глава составляют единое целое – Христа, что по возможности мы рассмотрим более подробно впредь. А сейчас вернемся к тому, о чем шла речь, и к тому, что подводит итог всему сказанному ранее: сколь справедливо Христа называют Плодом, ибо все благое и ценное, что заключено в людях и процветает в их душах, является Христом и дано Христом, поскольку рождено от Него и поелику стремится уподобиться и подражать Ему, как уже говорилось. Вот мы и обсудили все. что касается этого вопроса, и Вы, Сабино, можете продолжить чтение Вашего листка.

– Постойте, – вступил Хулиан, жестом останавливая Сабино, – ведь ежели мне не изменяет память, Вы, Марсело, еще не все поведали нам из того, что пообещали: Вы забыли рассказать о необыкновенном и чудесном зачатии Христа, которое, как Вы сказали, несет в себе Его имя.

– Это так, и Вы, Хулиан, верно поступили, напомнив мне об этом, – ответил Марсело. – Вас интересует следующее: сие имя, которое мы иногда переводим как Отрасль, а иногда как Плод, в языке оригинала означает не просто плод, но плод особенный: выросший сам по себе и не требующий ни специального труда, ни особого ухода. И это говорит нам о двух вещах. Во-первых, о том, что в мире не существовало ничего сколько-нибудь ценного и значимого. созданного руками человека, что заслужило бы столь высокую честь: произвести на свет сей удивительный плод. Во-вторых, это означает, что пречистое, святое чрево, родившее этот плод, не знало мужчины, но лишь добродетели и славу Господа нашего.

При этих словах Хулиан пододвинулся ближе к Марсело, наклонился к нему и, весело глядя, произнес:

– Сейчас я вдвойне рад, что напомнил Вам, Марсело, о том, что сами Вы позабыли, ибо для меня будет великой отрадой узнать, что факт девственной чистоты и непорочности нашей Матери и Владычицы засвидетельствован в древних текстах и пророчествах, как требует того здравый смысл.Ибо коль скоро в них сообщается о событиях малых и незначительных задолго до того, как они произошли, то невозможно, чтобы они умолчали о столь великом таинстве. И ежели Вам придут на ум некоторые места, в коих говорится об этом, а они непременно должны прийти Вам на ум, то я был бы несказанно рад услышать их из Ваших уст, ежели, конечно, это не составит Вам большого труда.

– Ничто не будет для меня менее тягостным – отвечал Марсело, – чем вести речи во славу моей единственной заступницы и Владычицы, и хоть таковой она является для всех живущих, но я дерзнул назвать ее своею личной заступницей, ибо с самого раннего детства я поручил себя ее покровительству. Вы, Хулиан, ничуть не ошибались, считая, что священные книги Ветхого Завета не могли умолчать о столь удивительном событии, касающемся столь важных лиц. Верно, что об этом говорится во многих местах Ветхого Завета словами, ясными для тех, кто обладает истинной верой, но несколько темными для тех, чьи сердца ослепило неверие, наряду со многими другими вещами, имеющими отношение к Христу, который, по словам святого Павла, есть "тайна сокрытая в веках"[44]; и бесконечна справедливость Господа, возжелавшего сокрыть сию тайну, дабы наказать сей неблагородный народ за его великие прегрешения, наслав на него слепоту и невежество в столь важных вещах.

Итак, возвращаясь к Вашей просьбе, самым ярким примером, по моему разумению, является свидетельство пророка Исаии, которое мы уже приводили ранее: "Кропите, небеса, свыше, и облака да проливают правду..."[45] Здесь, как Вы видите, хоть и говорится о рождении Христа, как о растении, взошедшем в поле, однако не упоминаются ни плуг, ни мотыга, ни обработка земли, и только небесам, облакам и земле пророк приписывает Его рождение.

Воистину, ежели кто захочет сопоставить слова Исаии со словами, коими обращается архангел Гавриил к благословенной Деве Марии, то увидит, что они мало чем отличаются друг от друга и нет меж ними великой разницы:то, что Архангел выразил точными словами, так как возвещал о непосредственно происходящем событии, Исаия передал образно, при помощи метафоры, согласно общему стилю пророчеств. Там Ангел сказал: "Дух Святый найдет на Тебя..."[46] Здесь Исаия говорит: "Кропите, небеса, свыше..." Там Ангел просит, чтобы сила Всевышнего осенила Ее. Здесь Исаия молит облака пролить правду. Там говорится: "...и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим". Здесь: "...да раскроется земля и принесет спасение..."[47] И дабы окончательно развеять все наши сомнения, он после добавляет: "...и да произрастет вместе правда. Я, Господь, творю это"[48]. Ибо он не говорит: "Я. Господь, творю ее", тем самым подразумевая правду, которая должна произрасти вместе со Спасением, но говорит: "Я творю это", подразумевая Спасение, то есть Иисуса, так как именно имя Иисус стоит на этом месте в оригинальном тексте. И он говорит: "Я это творю", приписывая себе сотворение и рождение сего великого блага и спасения, и сообщает об этом, как об удивительном и единственном в своем роде событии, и говорит: "Я, Я", словно хочет этим сказать: "Я сам и никто иной".

Также подтверждает сию истину и сама манера, коей возвещает о Христе в 4 главе своей Книги тот же пророк, который, используя все те же образы растения, плодов, даров природы, не называет иных причин Его рождения, кроме Бога и земли, то есть, указывает на Деву Марию и святого Духа. Ибо, как мы видим, он Говорит: "В тот день Отрасль Господа явится в красоте и чести, и плод земли – в величии и славе"[49]. Однако, кроме пророчеств Исаии, существует одно место в 109 Псалме, несколько темное в латинском переводе, но в оригинале ясное и столь очевидное, что ученые мужи древности, жившие задолго до пришествия Христа, узнали оттуда и засвидетельствовали в своих трудах, что Мать Мессии должна непорочно зачать от Бога и без мужчины. Ибо дословно там говорится следующее: "... из чрева прежде денницы подобно росе рождение Твое"[50]. И не одно, но почти каждое из этих слов открывает нам и снимает покровы с тайны, о коей я вам говорю. Поскольку, во-первых, ясно, что в этом Псалме пророк обращается к Христу, а, во-вторых, не менее очевидно то, что в этом отрывке он имеет в виду зачатие и рождение Христа, и слова "чрево" и "рождение", последнее из которых мы можем перевести, согласно его значению в языке оригинала, как зарождение, раскрывают это в полной мере.

Но то, что Бог один, без участия человека, был творцом сего божественного и необыкновенного плода в девственном и пречистом чреве Владычицы нашей Девы Марии, прежде всего следует из слов: "... во благолепии святыни"[51]. Словно пророк хотел сказать, что Христос будет зачат не в греховном пылу плотских утех, но в святом благолепии небес, не средь непристойного разгула страстей, но в атмосфере святости и духа. Кроме того, все, что далее говорится о "деннице" и "росе" выражает то же самое, только более изящным образом. Ибо ежели раскрыть смысл этого скрытого сравнения, то оно будет звучать так: "во чреве (подразумевается "во чреве твоей матери") Ты будешь зачат на заре", то есть, подобно тому, как на заре все произрастает благодаря лишь росе, павшей с небес, но не труду и поту людскому. И последнее, дабы подвести итог сказанному, пророк добавляет "...и подобно росе рождение Твое". Так, уподобив ранее зарю материнскому чреву и учитывая, что на заре выпадает роса, делающая почву плодородной, он распространяет сие сравнение и на силу, дающую жизнь плоду и также называет ее росой.

Ведь истинно, что так и называется во многих местах Священного Писания сия живительная и возрождающая сила, коей Господь сначала зачал тело Христово и коей потом, после Его смерти оживил и воскресил Его, и коей впоследствии в миг всеобщего Воскресения вернет жизнь и нашим истлевшим телам, как гласит 26 глава Книги пророка Исаии[52]. Посему Давид говорит Христу, что сия роса – сила, создавшая Его тело и давшая Ему жизнь в девственном чреве Богоматери, – не проникла в Ее святое чрево извне, но сам Господь оплодотворил его. Ибо очевидно, что именно Господь создалтело и естество человека, в кои облачилось Его Божественное Слово, воплотившись в пресвятом чреве Девы Марии. И поэтому, дабы и мы могли постичь сие, Давид говорит, что Христос принес с собой росу рожденья своего[53]. Кроме того, точно также как мы говорим здесь "рождение", мы могли бы сказать "младенчество", что, хоть и означает то же самое, но одновременно указывает на то иное, плотское бытие, которое обрел Христос во чреве Богоматери, и в этом бытии он сначала был ребенком, затем стал юношей, а затем превратился в прекрасного мужчину, наделенного всеми совершенствами, в то время, как в ином, вечном бытии, которое далЕмуБог, он родился Богом – вечным, совершенным и во всем равным своему Отцу.

Еще о многом я мог бы поведать вам, но придется остановится на этом, ибо иначе нам не хватит времени на все остальное, и я хочу закончить свою речь словами, коими говорит о Христе Исаия в 53 главе: "... Он взошел перед Ним как отпрыск и как росток из сухой земли"[54]. Ибо, несмотря на то, что пророк возвещает о Христе в своей обычной темной и образной манере, он не смог бы подобрать более ясных слов, чем эти. Он называет Христа "ростком" (порослью) и. назвав Его так, развивает образную нить и называет Пресвятую Деву Марию землей, а назвав ее так и желая подчеркнуть, что Она зачала без мужчины, он находит лучшее слово из всех, способных передать сей смысл, и говорит, что земля была сухая.

Теперь, ежели Вы, Хулиан, не возражаете, Сабино может продолжить чтение.

– Продолжайте, Сабино, – отозвался Хулиан.

И Сабино прочел:

 

ЛИКГОСПОДЕНЬ

Здесь объясняется, почему Христа называют Ликом или лицом Господним и почему сие имя ему принадлежит.

 

И еще называют Христа Ликом Господним[55], как следует это из 88Псалма, в котором говорится: "...Милость и истина предходят перед лицем Твоим"[56]. И говорится так потому, что вместе с Христом пришли в этот мир и правота, и правосудие, и милость, как свидетельствует Исаия: "...(да раскроется земля и приносит спасение), и да произрастает вместе правда"[57]. То же самое имеет в виду и Давид, когда в 84 Псалме, целиком посвященном пришествию Христа, говорит так: "Милость и истина встретятся, правда и мир облобызаются. Истина возникнет из земли и правда приникнет с небес; И Господь даст благо, и земля наша даст плод свой. Правда пойдет пред Ним и поставит на путь стопы свои"[58]. Далее тем же самым именем нарекается Христос в 94 Псалме, в коем Давид, призывая людей принять благую весть Евангелия, говорит им: "Предстанем лицу Его со славословием, в песнях воскликнем Ему"[59]. Еще более ясно об этом сказано в 79 Псалме: "Боже, восстанови нас; да воссияет лице Твое, и спасемся!"[60] Точно также и Исаия в 64 главе своей Книги нарекает Его сим именем, говоря так: "О, если бы Ты расторг небеса и сошел! горы растаяли бы от лица Твоего..."[61] Ибо очевидно, что здесь он имеет в виду пришествие Христа.

– Помимо мест, которые прочитал нам только что Сабино, – вступил Марсело – есть еще одно весьма показательное место, которому я не придал сначала значения, но которое непременно следует сейчас процитировать. Однако прежде чем я приведу Вам этот отрывок, я хочу сказать, что в 79 Псалме слова, которые только что прозвучали[62] – "...Боже, восстанови нас...", – повторяются трижды: вначале, в середине и в конце стиха, что само по себе весьма загадочно и, по моему разумению, сделано по одной из двух изложенных далее причин: первая причина в том, чтобы заставить людей понять, что пока Бог окончательно не завершит работу над сотворением человека, Он трижды прилагает к нему свою руку: в первый раз, когда создает его из глины и выводит из небытия в бытие, которое было дано человеку в раю; во второй раз, когда возрождает человека, обреченного на смерть после грехопадения, для этого Он сам становится человеком; и в третий раз, воскрешая человека после смерти с тем, чтобы он никогда более не умирал и не менялся. В знак того в книге Бытие в истории сотворения человека трижды повторяется сие слово "сотворить". Ибо говорится в ней так: "И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их"[63].

Вторая же причина такова, и мне она кажется наиболее верной: в Псалме, о котором вели мы речь, три раза Пророк молит Господа о том, чтобы обратился Он к своему народу и открыл им свой божественный лик, то есть, как мы только что выяснили, Христа; ибо трижды божественное Слово открыто явилось и явит себя миру, и прежде всего оно открылось евреям, дабы принести им свет и спасение. Ибо сначала Господь явился им на горе, где дал людям закон и выразил свою любовь и волю; объятый пламенем и словно облачившись в огненные одежды ипрочие видимые всем знаки Он открыто говорил с ними, так что весь народ слышал, как Он говорит; и именно тогда Он впервые приблизился к людям, словно бы предвидел, что когда-нибудь потом Он сам родится среди них таким же, как они, человеком, как Он и сделал впоследствии. И это было вторым явлением Бога людям, когда Он появился на свет во плоти и говорил с нами, и своей жизнью и смертью выкупил наше спасение. Третье же явление случится по скончанию века, когда во второй раз придет Он на Землю, дабы принести своей Церкви вечное спасение. И еще, ежели я не ошибаюсь, эти три пришествия божественного Слова, первое – в виде зримого и слышимого образа, остальные два – уже в человеческом обличии, были предсказаны и указаны самим божественным Словом из горящего тернового куста, когда Моисей спросил, как его имя, и Он отвечал так: "Я есмь тот, кто будет, будет, будет"[64], трижды употребив сие слово в будущем времени и словно тем самым говоря им: "Я есмь тот, кто обещал вашим родителям прийти к вам сейчас, чтобы вывести из Египта, и затем родиться среди вас, чтобы освободить от греха, и в последний раз вернуться в том же человеческом облике, чтобы попрать смерть и превознести человека превыше всего. Я есмь тот, кто будет вашим проводником в пустыне, и тот человек, который будет вашим спасением, и тот судия, который будет вашей вечной славой"

Тут его перебил Хулиан и сказал:

– Но в тексте говорится не "буду", но "есмь", в настоящем времени, поскольку даже если в оригинале и написано "буду", оно все равно означает "есмь", такова особенность этого языка.

– Действительно, – отвечал Марсело, – в том языке слова вместо настоящего времени иногда употребляются в будущем; и в данном случае мы смело можем утверждать, что так оно и есть, вслед за святым Иеронимом, который первым пришел к этому заключению, и греческими толкователями[65] Священного Писания. Однако сейчас я говорю вот о чем: ежели не искать глубинные смыслы этих слов, но взять их основное значение и звучание, они дадут нам ответ на загадку, о которой я говорил Вам раньше. И поистине удивительно, что именно так отвечал тогда Господь Моисею, хотя можно было бы и по-иному открыть ему то, что тот хотел узнать.

И вот я спрашиваю Вас, Хулиан: разве не открыл Бог Аврааму сию тайну, пообещав родиться человеком и произойти из его рода?

– Открыл, – отвечал Хулиан, – и Он сам свидетельствует об этом в Евангелии, говоря так: "Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой: и увидел и возрадовался".

– Тогда – продолжал Марсело, – разве не скрывал сию тайну Господь до того момента, как воплотил ее, не только от бесов, но даже от многих ангелов небесных?

– Об этом мы можем судить со слов святого Павла, – отвечал Хулиан.

– Таким образом, – сказал Марсело, – в тайне держался сей договор и все, что происходило между Господом, Авраамом и некоторыми его наследниками, а именно, прямыми наследниками и начальниками рода – из поколения в поколение и, словно из рук в руки, передавалась сия тайна и обещание, данное Господом.

– Выходит так, – подтвердил Хулиан.

– А ежели это так – добавил Марсело, – и ежели очевидно, что в том месте, о котором мы вели речь, Моисей, говоря Богу: "вот я приду к сынам Израилевым и скажу им: "Бог отцов ваших послал меня к вам". А они спросят меня: "Как Ему имя?" Что сказать мне им?". Ежели очевидно, что Моисей, произнося слова, что привел я вам сейчас, просил Господа дать ему какое-нибудь знамение, дабы и сам Моисей, и старейшины Израилевы, к коим он должен был пойти с сим посланием, поверили, что Бог, пославший Моисея – их настоящий Бог, а не какой-нибудь ложный и лживый дух. Итак, Моисей попросил у Господа знамение, и Господь дал его, сказав следующее: "Я есмь тот, кто будет, будет, будет"[66]; тем же самым можно объяснить и то, что смысл сих слов был тайной, сокрытой от всех прочих духов, и что лишь Бог и те, кому они предназначались, знали истинный смысл этих слов, кои служили своего рода паролем, как на войне, когда пароль известен лишь капитану и солдатам, стоящим на карауле. И это означает, что именно то, о чем сообщил Господь Моисею в сих словах и явилось тайной, о коей я вам говорил раньше, ибо лишь сия тайна была известна Господу и Аврааму и его наследникам и лишь между ними одними она хранилась.

Ибо обо всем остальном, что объявил и поведал о себе Господь Моисею – о Его бесконечном совершенстве и о том, что Он сам есть Сущий – знали не только ангелы Божии, но и бесы, и даже мудрецам и ученым мужам известно, что Бог есть Сущий и что сущность Его не знает предела, ибо сии вещи явны даже в свете нашего земного разума. Таким образом, любой дух, возжелавший обмануть Моисея и выдать себя за Господа истинного, мог бы солгать, сказав сие о себе, и Моисей, услышав такое знамение, не только не был бы избавлен от своих сомнений, но и не получил бы никакого надежного знака для старейшин своего народа, к коим он направлялся.

Отрывок, о котором я поведал вам вначале и который позабыт в моем листке, взят из шестой главы книги Чисел и повествует о том, что Господь приказал священнику произносить во время благословения народа следующие слова: "Да призрит на тебя Господь светлым лицем Своим и помилует тебя! Да обратит Господь лице Свое на тебя и даст тебе мир!"[67]. И мы не можем отрицать, что Христос и его рождение среди людей и явилось тем самым лицем Господним, которое священник просит здесь обратить к своему народу, как свидетельствуют об этом Феодорит и святой Кирилл – древние и святые ученые мужи. И помимо этого весьма авторитетного свидетельства мы находим сему подтверждения в 66–м Псалме, в котором, как считают многие, Давид молит Господа послать миру Христа и который пророк начинает с сего благословения и почти прямо указывает нам и объявляет и разве что не говорит открыто: "Благословение, которое священник по Твоему приказу несет своему народу, дай нам, Господи, молим Тебя, чтобы ты явил нам Своего Сына и Спасителя нашего, и глас всего Твоего народа молит Тебя об этом". Ибо он говорит так: "Боже! Будь милостив к нам и благослови нас; освети нас лицем Твоим"[68].

Так и в книге Премудростей Иисуса сына Сирахова мудрец после долгих и горячих молитв о спасении своего народа, о попрании им своей гордости и греха, о свободе для униженных, смиренно принимающих свою долю, и объединении разрозненных добродетелей, и мести его и чувства собственного достоинства, и решительности, после превознесения сего народа над всеми другими земными народами, ибо он молит Господа о первом и втором пришествии Христа, в конце подводит итог и говорит следующее: "Услышь, Господи, молитву рабов Твоих по благословению Аарона о народе твоем и направь нас по пути своей божественной справедливости"[69]. А всем известно, что путь божественной справедливости это и есть Христос, ибо Он сам называет себя так: "Я есмь путь и истина и жизнь"[70]. И святой Павел в своем послании к Ефесянам говорит: "Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословивший нас во Христе всяким духовным благословением на небесах"[71], и становится ясным, что в благословении, которое было дано народу еще до пришествия Христа, Господа молят о Христе и ни о чем ином – источнике и первоначале всякого благодатного благословения, и становится ясным, что в этом оба Завета, Ветхий, и Новый, согласны и говорят нам об одном и том же. Так что лик Господень, о коем идет речь в этом отрывке, есть Христос и никто иной, и здесь не может быть никаких сомнений.

И в подтверждение этому дважды просят Господа открыть свой божественный лик, что означает два пришествия Господа на землю. Здесь уместно будет обратиться к словам, которые употребляет Священное Писание для каждого из этих случаев. Ибо о первом пришествии говорится "призреть": "Да призрит на тебя Господь светлым лицем своим", ибо именно тогда Христос впервые стал зримым миру. Но о втором пришествии говорится "обратить": "Да обратит Господь лице Свое на тебя", ибо тогда он вернется обратно и снова явит себя в зримом облике. В первом случае, согласно другому тексту, говорится "осветить", ибо это первоепришествие должно было навсегда рассеять с земли мрак заблуждений, как сказал святой Иоанн: "И свет во тьме светит и тьма не объяла его"[72]. Не даром Христа называют светильником и солнцем праведным. Но во втором случае говорится "восхвалять", ибо тот, кто прежде явился смиренным, явится вновь во всей своей силе и славе, и явится не для того, чтобы принести нам новое учение, но чтобы раздать наказание и вечную славу.

И в первом случае говорится: "и помилует вас", что подразумевает и словно бы указывает на то, как неблагодарно и жестоко должны поступить с Христом люди, и что за свою слепоту и неблагодарность они должны получить по заслугам, и по сей причине мудрец просит Господа проявить милосердие и не наказывать их. Но во втором случае говорится о том, что Бог даст им мир, то есть, завершит свой долгий и нелегкий труд и приведет их в покойную гавань, где смогут они отдохнуть после столь бурного шторма, и что Он даст им прибежище и покой в лоне своей Церкви и в мире, который царит там, и во всех ее духовных богатствах. И говорится о первом пришествии, ибо тогда Христос явился лишь для того, чтобы простить греховное и спасти погибшее, как Он сам об этом свидетельствует[73], и о втором, ибо Он должен явиться снова, дабы принести мир и покой после сего святого труда и вознаградить достойных.

Итак, имя сие принадлежит Христу, давайте же выясним теперь, почему оно ему принадлежит. Но прежде следует отметить, что хотя Христос является и называется ликом Господним везде, где мы только ни посмотрим, – ибо поскольку он человек, то его нарекают сим именем, и поскольку он есть Бог и Слово, то он также является точным и совершеннейшим образом и подобием Отца своего, как неоднократно называет его святой Павел, – так вот то, о чем мы поведем сейчас речи, относится лишь к его человеческой ипостаси, и мы будем искать лишь те места, где именно человеческая природа Христа удостаивается имени Его лика. И дабы быть более кратким скажу так: мы говорим, что Христос-человек есть лик и лицо Господа нашего, ибо как каждого человека мы узнаем по лицу, так и Господь предстает нам во Христе и открывает нам, кем Он является на самом деле, самым ясным и наисовершеннейшим образом. И истинным является сие, ибо ни через одну из тварей божьих – саму по себе или же вкупе с ей подобными – не воссияли и не донеслись до наших очей лучи божественной сущности и благ, которые были бы сильнее, ярче или больше тех, что дошли до нас через душу Христа, через тело Христа и через все его помыслы, деяния и слова и все остальное, имеющее отношение к его земному труду.

Начнем с тела, ибо сие является первым и наиболее очевидным: хоть нам и не дано узреть его собственными очами, но по рассказам о нем и зная, что наступит сей благодатный день, когда, уповая на Его бесконечную доброту, мы надеемся обрести Его милость и радость, так что пусть нам не дано Его узреть, но давайте же со всей нашей верой в сердце обратим сейчас свои очи к сему божественному лику и к Его божественным чертам, начертанным перстом Святого Духа, и давайте посмотрим на Его прекрасное лицо и на его серьезное и кроткое выражение, и на эти очи и рот – он источник сладости, а они светлее и ярче солнца, – и давайте посмотрим на Его тело, его движения и стать, его члены, зачатые в той же чистоте и наделенные неописуемой красой. Но зачем мне преуменьшать сие благо своими жалкими словами, раз у нас есть слова самого Святого Духа, который зачал Его во чреве пресвятой Девы, кои открываются нам в книге "Песни Песней Соломона" устами влюбленной пастушки: "Возлюбленный мой бел и румян, лучше десяти тысяч других. Голова его – чистое золото; кудри его волнистые, черные, как ворон; глаза его – как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке, сидящие в довольстве; щеки его – цветник ароматный, гряды благовонных растений; губы его – лилии, источающие текущую мирру; руки его – золотые кругляки, усаженные топазами; живот его – как изваяние из слоновой кости, обложенное сапфирами; голени его – мраморные столбы, поставленные на золотыхподножиях; вид его подобен Ливану, величественен, как кедры. Уста его – сладость, и весь он – любезность"[74].

Итак, да обратим же свои очи на сию совершенную красоту и будем созерцать ее и постигнем, что все, что только может вместиться от Бога в одном теле, и насколько способно оно стать Им, и Его образом, Его подобием, Его отражением – все это, увеличенное во сто крат, сосредоточено в этом теле, и узрим, что оно по своей форме и характеру является живым и совершенным изображением Господа. Ибо то, что в теле является цветом (я хочу для большей наглядности сопоставить каждую мельчайшую деталь сего портрета и доказать, что сие изображение действительно создал Господь, описав его за много лет до этого словами, кои в полной мере подтверждают все своей непреложной истинностью; хотя, дабы не говорить слишком длинно, я совсем немного скажу о каждой детали, и даже не скажу, а лишь слегка затрону ее), итак, что касается цвета тела, который возникает из-за смешения душевных качеств и настроений, и который является первым, на что падает взор, то он соответствует соединению или, иначе, смешению и переплетению, кои образуют между собой совершенства Господа. И подобно тому, как говорят о цвете, полученном из алого и белого, так и мы можем говорить о тайной смеси из наивности и любви. Ибо то, что потом предстанет нашим очам, возведенным к Господу нашему, есть чистая истина и совершенство, полное простоты и наивности, и любви.

И таким образом, глава сего тела соответствует тому, что у Бога является величием Его божественных знаний. Так, эта есть чистое золото, а та – кладезь мудрости. Про волосы, растущие из головы, сказано, что они волнистые и черные; думы и решения, которые рождаются в недрах сей мудрости, – славные и для нас темные. Очи божественного провидения и очи сего тела одни: те глядят, словно голуби при потоках вод, купающиеся в молоке, а эти внимают и предвидят единство всех вещей с великой нежностью и сладостью, питаю каждую из них своим "молоком". И что я могу сказать о его щеках, кои здесь цветник ароматный, гряды благовонных растений, а в Боге Его справедливость и Его милосердие, кои открываются и выдаются на одной и на другой стороне Его божественного лика и источают аромат на все живое?Ибо, как написано: "Все пути Господни – милость и истина".

А уста и губы, кои у Господа Нашего являются теми наставлениями, которые дает Он нам в Священном Писании, когда говорит с нами – подобно тому, как в этом теле они лилии, источающие текущую мирру, так божественные уста и губы пламенны и горьки, ибо они зажигают искру добродетели и делают для нас горьким и умеряют грех. И руки Божьи – могущество Его, коими он творит и господствует над тварями божьими, подобны рукам сего тела, золотым круглякам, усаженным топазами, которые столь же совершенны и прекрасны и столь же хороши, как свидетельствует об этом Священное Писание: "И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма"[75].

А для недр Господа и для обилия Его добродетелей, которые подобны чреву, в коем зачинается все сущее, разве найти лучший образ, чем сей живот, белый, как изваяние из слоновой кости, обложенное сапфирами? И голени – мраморные столбы, поставленные на золотыхподножиях, – являются точным изображением Его божественной стойкости, не знающей изменений, надежной опоры Господа. Вид его подобен Ливану, то есть сродни великолепию божественной природы, средоточия величия и красоты. И, наконец, уста его – сладость, и весь он – любезность, чтобы мы осознали, сколь заслуженно называют сие тело образом и ликом божьим, который есть наисладчайший и наижеланнейший для всего сущего, ибо сказано: "Вкусите и увидите, как благ Господь"[76] и "Как много у Тебя благ, которые ты хранишь для боящихся тебя и которые приготовил уповающим на тебя сынам человеческим"[77].

И ежели даже в теле Христа так явно открывается и сияет божественный образ, то сколь сильнее он будет гореть в его святейшей душе, которая самым настоящим образом – как по совершенству своего естества, так и по сокровищам сверхъестественных богатств, кои Господь вложил в нее, – уподобляется Богу и отображает Его точнее, чем любая другая земная тварь? И после изначального мира, который есть Слово, самый главный и самый близкий к первоначалу мир есть сия божественная душа, а видимый мир, по сравнению с ней – убогость и малость, ибо Господь знает и имеет пред очами Своего божественного разума все, что есть и все, что может быть, а душа Христа видит своими очами все, что было, есть и будет.

В премудрости божьей хранятся идеи и первопричины всего, а в сей душе знания о всех искусствах и науках. Бог есть источник всего сущего, а душа Христа всего благого сущего, то есть, всех благ благодати и справедливости, благодаря которым то, что существует, становится праведным и благим, и совершенным, ибо из благодати, коя заключена в Нем проистекает вся наша благодать. И она благодатна не только пред лицом Господа, но и для нас, ибо несет справедливость, которая в благоговении перед Господом кажется любезной ко всему живому, и справедливость могущественную, коя способна своею силой сделать любезной всякую тварь Божию, уронив в сосуд каждой из них каплю Своей великой добродетели, как написано в Священном Писании: "И от полноты Его все мы приняли и благодать на благодать"[78], иными словами, от одной благодати другую благодать, от той божественной благодати, коя есть источник, другую благодать, коя, как ручей, проистекает от нее; и от того образца благодати, заключенной в Господе нашем, слепок благодати или другую, вылепленную с нее благодать, которая обитает в праведниках.

И наконец, Господь творит и поддерживает все мироздание, ведет и направляет его к благу, а душа Христа укрепляет и восстанавливает, и защищает, и постоянно ободряет и воодушевляет весь род человеческий на благое и праведное. Бог любит себя и познает себя бесконечно, сия же душа любит Его и познает Его своим разумением и своею любовью столь же бесконечно. Господь есть наимудрейший, а она обладает великой мудростью, Господь всевластен, а она властвует надо всеми природными силами. И подобно тому, как ежели мы поставим множество зеркал на разном расстоянии от некоего прекрасного лица, то черты его и очертания лучше всего отразятся в том из них, что находится ближе всего, так и сия святейшая душа, коя находится рядом и, ежели так можно выразиться, связана с Божественным Словом внутренним единством, принимает на себя Его сияние и отражает его самым наиярчайшим образом.

Но давайте продолжим и, поскольку мы уже отдельно сказали о теле христовом и о Его душе, поговорим теперь о Христе в целом и поищем сей лик и образ Господень в его склонностях, привычках и характере.

Он сам называет себя кротким и смиренным и предлагает нам учиться этим качествам у Него[79]. А задолго до этого пророк Исаия, духовно увидевший Христа, описал нам те же самые черты Его характера, сказав следующие слова: "Не возопиет и не возвысит голоса Своего, и не даст услышать его на улицах. Трости надломленной и не переломит, и льна курящегося не угасит..."[80]. И не сложно уразуметь, что Христос смиренен и кроток благодаря добродетели благодати, коей обладает Он один, ибо, подобно тому, как по своей природе одни люди склонны к одной добродетели, а другие к другой, так и человеческая сущность Христа по своей природному составу полна кротости и простодушия.

Таким образом, Христос есть образец совершенной покорности – как по благодати, которая в Нем заключена, так и по самой сути своей природы; с другой стороны, Он обладает столь великой и высокой душой, что вмещает в себя, не теряя ни толики, и другие сущности –Царь над людьми, Господин над ангелами, глава и владыка надо всем сущим и Тот, кто боготворим ими всеми, и Тот, кто стоит по правую руку от Бога, единый с Ним и являющийся частью и ипостасью Его. Так что же это еще, как не лик самого Господа нашего?

Который будучи столь кротким – как свидетельствуют и показывают многие грехи наши и великое прощение Его (и не только само прощение, но и то, каким образом Он нас прощал), – является в то же время столь великим и высоким, как и подобает тому, кто носит имя Господа, и как говорит об этом в весьма изящной манере Иов: "Он превыше небес – что можешь сделать? Глубже преисподней – что можешь узнать? Длиннее земли мера Его и шире моря".[81] И обладая сим необъятным величием, кое превыше небес, Он настолько смиренен и кроток пред своими созданиями, что беседует с пташками и хлопочет о муравьях, и придает краски цветам и снисходит вплоть до самых глубин мира, до самых ничтожных червей. И самым явным аргументом Его наивной доброты является то, что Он поддерживает и приголубливает грешников, и освещает их своим прекрасным светом, который мы видим, и, будучи столь великим, снисходит до своих тварей и, как говорится в Псалме, "с небес призрел Господь на землю"[82].

Итак, что скажу я о любви, которую питает к нам Господь, и о милосердии к нам, которое пылает в душе Христа? И о том, что сделал Господь для людей и о том, сколько мучений человеческая сущность Христа претерпела за них? Как смогу сравнить я их меж собою и что смогу сказать, сопоставив их, что будет более истинным, чем называть Христа ликом и образом Господа? Христос так сильно любил нас, что отдал за нас свою жизнь, а Бог в награду за нашу любовь отдает нам жизнь своего Сына, Христа, ибо не может дать нам свою. И ради того чтобы не были мы низвержены в пучину ада и наслаждались небесами, претерпевает тот тюрьму и плети и позорную, мучительную смерть. А Господь ради той же самой цели – ибо не мог Он принять смерть сам, в своей собственной природе, – нашел ее и отдал приказ принять смерть своей другой ипостаси. И божья воля – пламенная и горячая, – на то, чтобы человеческая природа Христа непременно умерла за людей, была лишь пламенем, зажженным от огня любви и желания, пылающих в воле Господа стать человеком дабы умереть за людей.

И нет конца и края сему рассказу, чем шире распускаю я паруса, тем более долог путь, лежащий предо мною, и открываются моему взору новые моря, чем дальше я уплываю; и чем дольше я размышляю о сем лике Господнем, тем сильнее и явнее открываются мне в нем бытие и совершенства Господа.

Но настало время подвести итог нашим речам и я хочу сделать это, сказав лишь одно: подобно тому, как Бог триедин – единый по своей сути и проявляющийся в трех лицах, так и Христос и верующие в Него следуют в этом Господу, ибо имеют многие и разные лица, но все они едины (как уже было сказано ранее и о чем мы будем говорить впредь) по духу и связаны в некое тайное целое, о коем сложно говорить словами и что скорее уразумеют те, кому дано сие испытать. И благодаря благодати и справедливости и прочим божественным дарам, коими наделены праведники, являются они по своим мыслям схожими, но числом различными, и дух, который живет в каждом из них или же, лучше сказать так, то, что заставляет жить их жизнью праведной и то, что питает их и движет ими и то, что пробуждает в них и запускает те самые дары Божии, о коих я только что упомянул, во всех них едино и одинаково и равно Христову. И так Он живет в своих ближних и они живут ради Него и все в Нем, и едины они во многих лицах, и по характеру и составу своего духа кроткие и смиренные, как молил Христос у своего Отца: "Да будут все едино; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино..."[83].

И называют Христа ликом Господним еще и потому, что как мы узнаем друг друга по лицу, так и Бог посредством Христа хочет быть узнанным нами. И тот, кто узнает Бога другим образом, не знает его, и поэтому говорит Христос о себе, что Он открыл имя Отца своего человекам[84]. И по той же самой причине нарекают Его вратами и входом, ибо лишь Он один нас ведет и направляет, и заставляет войти в разум Господа и Его истинную любовь. И остановимся на этом, ибо достаточно уже было сказано об этом имени.

На сем Марсело замолк; и Сабино продолжил:

 

ПУТЬ

Почему Христа называют Путем и почему сие имя Ему принадлежит.

 

Еще называют Христа в Священном Писании Путем. Он сам называется себя так в главе 14 Евангелия от святого Иоанна: "Я есмь путь и истина, и жизнь"[85]. И сие, видимо, подразумевает Исаия в главе 35: "И будет там большая дорога, и путь по ней назовется путем святым... "[86]. И не слишком далеки от этого слова 15–го Псалма: "Ты укажешь мне путь жизни".[87] И еще ближе то, что говорится в 66–м Псалме: "Дабы познали на земле путь Твой"[88], и далее поясняется, что это за путь: "Во всех народах спасение Твое", что является именем Христа.

– Нет нужды, – произнес Марсело после того, как Сабино прочел сии строки, – нет нужды доказывать, что имя Путь принадлежит Христу, ибо Он сам так себя нарекает. Но необходимо выяснить и постичь причину, отчего Он так себя нарекает, и что он хотел нам сказать, называя себя нашим путем. И хотя об этом уже отчасти было сказано благодаря тому родству, кое сие имя имеет с тем, о котором мы только что вели наши речи (ибо быть ликом Господним и быть путем в некотором роде суть одно и то же), но поелику помимо всего сказанного ранее сие имя содержит в себе многие другие значения, мы непременно должны поговорить о нем особо.

И здесь прежде всего прочего необходимо сказать, что слово путь имеет в Священном Писании разные смыслы. Что иногда путь означает характер или дарования человека, и его склонности и манеру себя вести, и то, что в народе обычно называют "манерами", а мы зовем "склад или натура". Сие подразумевает Давид в Псалме, когда говорит о Боге: "Он показал пути свои Моисею"[89]. Ибо пути Господни, о коих здесь ведется речь, есть то, о чем говорится далее в том же самом Псалме – природа и слава Господа, которую открыл Он Моисею в Исходе, когда явился тому на горе и на скале и, покрыв его рукою Своею, прошелся перед ним, и, пройдя, сказал такие слова: "Господь, Господь, Бог человеколюбивый и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый и истинный, сохраняющий милость в тысячи родов, прощающий вину и преступление и грех, но не оставляющий без наказания, наказывающий вину отцов в детях и в детях детей до третьего и четвертого рода"[90]. Таким образом, именно эти свойства характера Господа и эта Его натура являются там путями Господними.

Путем же называется и образ жизни, который избирает каждый из нас для себя, наши намерения и то, к чему мы стремимся в жизни в целом или же в каком-нибудь частном занятии и что служит для нас своего рода целью.

И в таком значении сие слово употребляется в Псалме: "Предай Господу путь твой,... и Он совершит"[91]. То есть Давид говорит нам, чтобы предали мы свои упования и стремления в руки Господа и вверили Его божественному провидению заботу о них, и тем самым мы будем уверены, что Он возьмет сей груз на себя и даст нашим помыслам счастливый исход. А коли мы вверяем их в руки Господа, то должно, чтобы они были сего достойны, то есть, были такого сорта, дабы можно их было поручить Господу, который есть справедливость и доброта. Таким образом, снова при помощи тех же самых слов предупреждает нас сей Псалом о двух вещах: первое, чтобы не замышляли мы дела и не имели намерений, о коих нельзя было бы попросить помощи у Господа; и второе, чтобы, очистив и направив на праведный путь свои устремления, не надеялись мы на свои силы, а поручили их Господу и вверили их Ему с надеждой и верой.

Дела каждого из нас тоже носят название пути. В Книге Притчей Соломоновых так говорит Мудрость о себе: "Господь имел меня началом пути", то есть, это было первое, что произошло от Него. Так и в книге Иова[92] сказано о бегемоте, что он есть верх путей Божиих, ибо средь всех животных, созданных Богом, это самая совершенная тварь. А во Второзаконии[93] Моисей говорит, что праведны пути Господа, желая тем самым сказать, что дела Его святы и праведны. И молит праведник в другом Псалме[94], чтобы его пути, то есть, его поступки и дела, всегда направлялись к соблюдению того, что приказал делать Господь.

Кроме того путем называют заповеди и закон. В этом смысле его употребляет Давид: "Ибо я хранил пути Господни и не был нечестивым пред Богом моим"[95]. И еще более явно в другом месте: "Потеку путем заповедей Твоих, когда ты расширишь сердце мое"[96]. Так что сие слово "путь" помимо того, что оно означает само по себе, то есть нечто, по чему идут прямо к какому-нибудь месту, передает свое значение по сходству другим четырем вещам: нашим склонностям, нашим занятиям, нашим делам и закону и заповедям, ибо каждая из сих вещей приводит человека к какому-нибудь итогу, и человек направляется по ним, как по дороге, к какой-нибудь цели. Ибо поистине, каждому из нас закон указывает путь, дела сопровождают, занятия направляют и склонности приводят к чему-нибудь определенному.

Итак, допустив сие, рассмотрим теперь, по какой из изложенных мою выше причин, называют путем Христа, или рассмотрим, называют ли Его так по всем этим причинам, поелику несомненно так оно и есть. Ибо, что касается слов, то как и сию дорогу (и Марсело указал пальцем вперед, ибо оттуда была видна дорога) мы называет королевской, поскольку она ведет к королевскому двору и к обители Короля всех, кто по ней идет, так и Христос есть путь на небеса, ибо, тот, кто не встанет на сей путь и не пойдет по Его следу, не попадет на небеса. И я не только подразумеваю то, что мы должны ступать там, где ступала Его нога, и что наши поступки, кои являются нашими шагами, должны следовать Его поступкам, но и то, что Он сам является путем, и наши дела должны идти по сему пути, ибо ежели они сойдут с него, то потеряются. Поистине, шаги и дела, кои не опираются на Христа и в основе коих не лежит Он, не далеко уйдут и не достигнут небес.

Многие из тех, кто не жил во Христе обнимали бедность, любили целомудрие и следовали справедливости, скромности и умеренности, так что тем, кто не видел их вблизи, казалось, будто идут они по пути Христову и будто подобны их шаги Его шагам, но, поелику они не опирались на Него, не следовали они Его пути и не попали на небеса. Пропавшая овца –вот кем были люди, и Пастух, который нашел ее и, как говорит святой Лука[97], не заставил ее бежать в стадо на своих собственных ногах, и не стал гнать пред собой, но на себе принес ее, на своих плечах. Ибо ежели не на Христе, сами мы не сможем идти, иными словами, не будет наш путь вести на небеса, ежели по другой земле мы пойдем.

Не видели ли Вы, Сабино, когда-нибудь матерей, которые берут за ручки своих детей и ставят их ножки на свои ноги и так идут с ними, прижимая их к себе и обнимая, и служат одновременно и опорой им и провожатыми? О Боже милосердный! Так и Ты поступаешь с нами беспомощными и неразумными, словно младенцы. Ты протягиваешь нам руку помощи. Ты следишь за тем, чтобы мы ступали по Твоим верным следам. Заставляешь нас идти вверх. Ты, который идет впереди нас. Ты смотришь, чтобы мы шли прямо по Твоим следам пока мы, приблизившись к Тебе настолько, насколько Ты пожелаешь, не свяжешь нас с Собой наикрепчайшим узлом на небесах.

И коль скоро, Хулиан, дороги бывают разными – одни ровные и широкие, а другие узкие и крутые, одни более длинные, а другие подобны потайным кратчайшим тропинкам, – Христос, наш истинный и единый путь, содержит в себе все эти различия: в Нем есть и широкие равнины без препятствий и преград, по которым могут без устали идти слабые, и более узкие и крутые дороги, для тех, у кого поболе сил, и есть в Нем окольные тропинки для некоторых знающих, по которым сокращают путь те, кто спешит. Но посмотрим же, что пишет о сем нашем пути Исаия: "И будет там большая дорога и путь по ней назовется путем святым; нечистый не будет ходить по нему; но он будет для них одних; идущие этим путем, даже и неопытные, не заблудятся. Льва не будет там, и хищный зверь не взойдет на него; его не найдется там, а будут ходить искупленные. И возвратятся избавленные Господом, придут на Сион с радостными восклицанием; и радость вечная будет над головою их; они найдут радость и веселие, а печаль и воздыхание удалятся"[98].

Здесь сказано "дорога", а в оригинале это слово обозначает все, что является проходом от одно места к другому, но не простым проходом, а таким, который несколько возвышается над землей, и проходом ровным – либо в силу того, что он вымощен плитами, либо в силу того, что расчищен от камней и прочих мешающих идти препятствий. И посему в одних случаях это слово обозначает каменные ступени, по которым поднимаются вверх, а в других мощеную дорогу, выложенную камнями и приподнятую над землей, а иной раз и тропинку, которая ровно бежит в гору и изгибами вьется от подножия к ее вершине. И все это очень хорошо описывает Христа, ибо он есть и мостовая, и тропинка, и ровные, прочные ступени. Иными словами двумя качествами обладает сей путь: первое —это высота, второе – это отсутствие на нем препятствий, кои свойства в одинаковой мере присутствуют как в ступенях, так и в тропинке или мощеной дороге. Ибо поистине, все идущие по пути Христа идут высоко и идут без помех. Идут высоко, поелику, во-первых, поднимаются вверх; вверх, говорю я, ибо их путь – это подъем; ибо христианская добродетель – это всегда совершенствование души и продвижение ее вперед. И таким образом, все, кто идут по сему пути и упражняются в добродетели неизменно растут в своих умениях, и сия ходьба сама по себе есть ни что иное, как непрерывное самосовершенствование; и напротив, идущие по пути греха всегда опускаются вниз, ибо быть грешником означает разрушать себя и становиться меньше, чем ты есть; и чем дальше ты заходишь, тем больше ты портишь и низводишь себя, и вот сперва ты превращаешься в скотину, потом становишься хуже, чем скотина, и, в конце концов, превращаешься в полное ничто.

Сыны Израилевы, чей исход из Египта в Иудею служил образом сего пути Христова, шли все время вверх, ибо такова была особенность тех мест и свойства земли, по коей пролегал их путь. И в древний храм, который тоже был символом сего пути, нельзя было войти иначе, чем взойдя вверх по ступеням. Так и Мудрец в Священном Писании, хотя и уподобляет сей путь свету и светилу, говорит нам то же самое о тех, кто идет по пути Христа и тех, кто не хочет ему следовать. О первых говорит он: "Стезя праведных – как светило лучезарное, которое более и более светлеет до полного дня"[99]. О вторых: "Дом ее ведет к смерти, и стези ее – к мертвецам"[100]. Итак, сие есть первое. Второе: идут они высоко, поелику идут они всегда далеко от земли, что есть самое низшее. И идут они далеко от земли, ибо то, что любят на земле, им ненавистно, того, чему следуют на земле, они избегают, и то, что там ценят, они презирают. И последнее, идут они высоко, ибо попирают все, что возносит на вершину человеческий разум – богатства, наслаждения и славу. Вот что я хотел сказать о первом свойстве пути Христова, кое есть высота.

То же самое мы видим и во втором его свойстве – гладкости и отсутствии всяческих препятствий. Ибо тот, кто направляет свои стопы по дороге Христовой, ни с кем не столкнется на своем пути, он всех пропускает вперед, не противится их притязаниям и не рушит их планы, терпит гнев их, несправедливость и насилие, и ежели плохо с ним обращаются другие и обкрадывают его, не обкраденным чувствует себя, но лишь избавленным от лишней ноши и легким на подъем. И напротив, те, что идут по ложному пути, на каждом шагу встречают бесчисленные препятствия, ибо многие другие притязают на то же самое, на что и они сами; так и ссорятся они постоянно и сталкиваются друг с другом, и падают, и останавливаются, и поворачивают вспять, потеряв надежду попасть туда, куда шли. Но во Христе, как мы уже говорили, нет препятствий, ибо Он как королевская дорога, на которой найдется место всем, не загромождая проезд.

И Христос является ступенью, и мостовой, и тропинкой не только благодаря сим двум упомянутым выше свойствам, кои суть общие для всех трех вещей, но и благодаря тому особенному, что передает Ему каждое из сих трех имен; ибо Христос есть ступень к входу в храм небесный, и тропа, ведущая прямо к вершине горы, где обитает добродетель, и мостовая, прочная и выложенная камнем, на коей никогда нельзя ни заблудиться, ни оступиться, ни поскользнуться.Все же прочие дороги поистине оказываются скользкими или ведут к обрыву, и вот, когда ты меньше всего того ждешь, они или обрываются перед тобой, или проваливаются под твоими ногами, и находит пустоту нога того несчастного, кто прежде уверенно шел вперед.

Так и Соломон говорит: "Путь же беззаконных – как тьма, они не знают, обо что споткнуться"[101]. Сколькие потеряли жизнь в богатствах и ради богатств, которые искали и находили? Сколькие, двигаясь к славе, получали бесчестье? А о наслаждениях, что можем сказать мы, кроме того, что конец их – боль? Но не оступится и не увязнет тот, кто идет по нашей дороге, ибо все время шагает он по прочным камням. И об этом говорит Давид так: "закон Бога его в сердце у него; не поколеблются стопы его"[102]. И Соломон: "Путь ленивого – как терновый плетень, а путь праведных гладкий"[103].

И добавляет Исаия: "И будет там большая дорога, и путь по ней назовется путем святым"[104]. В оригинале слово "путь" повторяется трижды следующим образом: "И будет путь там, и путь, и путь по ней назовется святым"; ибо Христос служит путем для всего рода людского. И всех тех, кто идет по сему пути господнему, можно свести к трем родам: к новичкам в делах добродетели, так назовем мы их, к уже преуспевшим на сем поприще и к тем, кого называют достигшими совершенства. Из сих трех орденов и состоит все самое лучшее в нашей Церкви, равно как и ее прообраз, древний храм, состоял из трех частей – притвора, и главного дома, и Святого святых; и как помещения, соседние с ним и окружающие его с обеих сторон и сзади разделялись на три различных сорта, ибо одни комнаты были расположены внизу, другие на первом этаже, а третьи наверху. Таким образом, Христос является трижды путем, ибо он есть и мощеная дорога – ровный и открытый путь для всех несовершенных, и путь для тех, у кого поболе сил, и святой путь для тех, кто уже достиг в Нем совершенства.

И еще говорит пророк: "Нечистый не будет ходить по нему", ибо несмотря на то, что в Церкви Христовой и в ее мистическом теле есть много нечистых, те, кто идут по сему пути, все чисты; я хочу сказать, что продвижение по сему пути всегда означает чистоту, ибо шаги, кои не чисты, никогда не ступят на сию дорогу. И точно также чисты и те, кто идут по нему – не все, кто начинает сей путь, но все, кто начинает, и доходит до середины, и достигает конца, поелику быть нечистым, значит, остановиться или повернуть вспять или сойти с пути. И следовательно, тот, кто не остановился, но пошел вперед, непременно должен быть чистым.

И еще более ясными кажутся слова, которые следуют далее: "но он будет для них одних"[105]. И здесь в оригинале сказано более точно: "И Он будет служить им путем" или так: "Он для них путь, по которому они идут". Таким образом, Христос есть наш путь, и тот, кто идет по сему пути, ибо вслед за ним идем мы или, лучше сказать так: мы идем, потому что Он идет и потому что его движение движет нами. Итак, Он сам есть путь, по коему мы идем, и тот, кто идет с нами, и тот, кто побуждает нас идти. И поистине Христос не пойдет вместе с тем, кто нечист. И потому не идет по сей дороге то, что грязно, и не сделает шаг вперед то, что греховно, ибо никто не сможет идти по сему пути, ежели с ним не пойдет рука об руку Христос. И из этого вытекает все следующее: "... и неопытныене заблудятся". Поскольку кто заблудится с таким провожатым? Но как хорошо сказано "неопытные"[106]! Ибо опытные и самоуверенные, мнящие о себе, что могут они сами найти верный путь, легко заблудятся там; непременно заблудятся, ежели будут полагаться лишь на самое себя. И главное, ежели Христос сам служит и провожатым, и путем, то несомненно сей путь ровный и прямой, и никто не заблудится на нем, коли сам не захочет заблудиться. "Воля же Моего Отца есть та, чтобы не потерялся никто из тех, кого Он дал мне, но привел я их к жизни в последний день"[107].

И вне всяких сомнений, Хулиан, нет ничего более ясного для очей нашего разума, ни более свободного от обмана, чем путь Господний. И хорошо об этом говорит Давид: "Заповеди Господа, кои суть пути Его, светлы, просвещают очи. Суды Господни – истина, все праведны"[108].И раз сей путь свободен от заблуждений, разве могут на нем случайно встретиться хищные звери и напасть на путника? Тот, кто сей путь сделал ровным и прямым, сделал его и безопасным, посему пророк добавляет: "Льва не будет там, и хищный зверь не взойдет на него". И не говорит он не пройдет, но не взойдет, ибо ежели дикие страсти или же дьявол, лев вражий, нападет на путников, а они твердо держатся сего пути, никогда он не одержит над ними верх и не станет их главою, но всегда будет покорен и унижен. И если диких зверей нет на сем пути, то кто же будет ходить по нему? "... Будут ходить искупленные", – говорит пророк. Поелику прежде чем стать путником, нужно быть искупленным. И вот прежде всего Христос своею благодатию и праведностью, кои Он вселяет, искупляет и освобождает людей от греха, коему они, узники, прежде поклонялись, и выпускает их из тюрем, в коих они томились, и уже тогда начинают они свой путь.И ежели мы ступаем на сей путь неискупленными, то как бы верно мы ни шли по нему вперед, никогда шаги наши не приведут нас к праведной цели: "Не нашими делами праведными, но Его милосердием мы обретем спасение"[109]. Так, не состоится искупление наше посреди пути нашего и благодаря заслугам нашим, но однажды лишь искупленные, можем мы начинать свой путь и уже на нем заслужить многое, воодушевленные добродетелью того блага.

И столь же истинно то, что идут здесь лишь искупленные и освобожденные, и что, прежде чем ступить на сей путь, нужно обрести свободу, и не просто идут здесь свободные и праведные, но лишь благодаря этим шагам они становятся праведными и свободными, ибо искупление и справедливость, и дух, который вершит ее, заключенный в нашем духе, и его движение, и деяния, кои, движимые сим духом и сообразно с ним мы совершаем, являются своего рода шагами по сему пути. Итак, идущие по сему пути должны быть искупленными, но кто искупит их? Сию тайну раскрывает нам слово первоисточника, ибо обозначает оно того, кого выкупает или, как у нас обычно говорится, вызволяет за кругленькую сумму кто-то другой, связанный с пленником родственными или кровными связями. Таким образом, коль скоро здесь идут только те, кого выкупил их родственник и благодаря сему родству, очевидно, что лишь те идут по сему пути, кого искупил Христос, который является нашим родственником по природе нашей, в кою Он облачился, и который благодаря сей природе нас выкупает. Ибо как человек Он претерпел смерть за людей, и как брат их и глава заплатил по полному праву своею жизнью их долги, и искупил нас, и выкупил, как то, что принадлежит ему по праву крови и родства, о чем будет сказано в свое время.

И добавляет пророк: "И будут ходить искупленные (Господом)". Это непосредственно относится к иудейскому народу, который при скончании века возвратится в лоно Церкви, и, возвращенный, начнет свой путь по сей дороге, заповеданной ему Мессией, быстрыми шагами. Ибо сказано, что вступят они вновь на сей путь, по коему верно шли сначала, когда служили Господу верою своей в Его пришествие, которого ждали, и были милы Господу; потом же сошли они с сего пути и не желали узнавать его, когда видели, и вот ныне не идут они по нему; но предсказано, что должны они вернуться на сей путь. И посему говорит пророк, что вновь будут ходить по пути сему те, кого выкупил Господь. И каждое из сих слов обладает своим резоном, который наглядно доказывает, что все, что я говорю здесь, истинно. Ибо в отрывке, о коем мы ведем свои речи, в языке оригинала вместо словаГосподь,стоит личное имя Бога, и оно имеет особое значение глубочайшего милосердия и сострадания. И второе, кое мы читаем как "искупить", буквально означает выкуп иль вызволение раба или пленника, а значит, здесь говорится о том, что Милосерднейший из милосердных вновь будет выкупать и отпускать на свободу своих рабов. И сии выкупы и освобождения относятся именно к представителям сего рода, ибо он выкупал их не один единственный раз у их недругов, но многие разы и многими способами, как свидетельствует о том Священное Писание.

И здесь он сам называет себя милосерднейшим из милосердных: во-первых, потому что, хоть таковым Он и является всегда и со всеми, удивительно, как сильно Господь любил и баловал сей недостойный народ. Во-вторых, потому что, хотя Господь и вверг сей народ в ничтожество и отдалил от себя, и, низвергнув и отдалив, поступил с ним по всей справедливости, как поступают с неверным или убийцей, и хотя может даже показаться, что Он навек позабыл о нем, ибо уже столько веков длится гнев Его, после столь великого забвения и столь долгого презрения, все же Господь хочет вернуть сему народу свою милость и де-факто снова обрести его, и сие служит явным знаком того, что любовь Господа к своему народу глубока и велика, ибо не смогли ее умерить ни долгий ход времени, ни гнев Его великий, ни обвинения, кои вынес Он народу своему, столь многочисленные и справедливые. И очевидно, что сия любовь пустила весьма глубокие корни в душе Господа, ибо, обрезанные и, казалось бы, иссохшие, они дают новые всходы с еще пущей силой. Вот почему Исаия называет евреев "избавленными", а Господа "милосердным", ибо лишь Его непоколебимая милость к ним – и это после того, как Он стольких искупил, а взамен получил от них столь большую и столь неблагодарную плату, – в конечном счете вновь обратит их к спасению, и, уже спасенных и воссоединенных с другими освобожденными Господом, которые сейчас находятся в лоне святой Церкви, Он поставит их на Ее путь и будет прямо вести по нему.

Однако что за счастье, что за радость и благо идти по пути, имя которому Христос и проводник по которому Христос, и страж, и охрана – Христос, и путники, идущие по нему, – Его творения и искуплены Им! Так, все они – благородные и свободные, свободные, говорю я Вам, от бесов и избавленные от вины, и идущие по Его следам, и защищенные от любого злого поступка, и устремившиеся душой ко благу, его сокровищам и наслаждениям, и влекомые столь богатой наградой, что одна лишь надежда обрести ее гонит их по сему пути. И посему пророк заканчивает такими словами: "(И возвратятся избавленные Господом), придут на Сион с радостным восклицанием; и радость вечная будет над головою их; они найдут радость и веселие, а печаль и воздыхание удалятся"[110].

Таким образом, Христа называют путем согласно тому, что Он по праву обозначает, а также согласно тем вещам, которые называются "путем" по своему сходству с сим словом. Ибо раз мы называем "путями" нашими наши склонности и то, к чему влекут нас наше разумение и желания, то Христос поистине является путем Господним, ибо, как мы только что сказали, Он есть Его живой образ и истинное отображение всех склонностей и свойств Божиих, или, выражаясь точнее, Он есть своего рода осуществление и свершение всего того, что более всего ценит и любит Господь. И ежели путь является целью и итогом, к коему устремляет каждый из нас свои деяния, то путем Господним, вне всяких сомнений, является Христос, ибо, о чем говорили мы сегодня вначале нашей беседы, после самого Бога Христос является главной целью, к коей обращается Господь, когда творит.

И, наконец, как не быть Христу путем, раз путями называют все то, что является законом, правилом и приказом, которые организуют и направляют нашу жизнь, ежели только Он один и есть настоящий закон? Ибо Он не только говорит нам, что мы должны делать, но и сам исполняет то, что нам приказывает делать, и дает нам силы на то, чтобы мы делали то, что он нам говорит. Так что Он не только справедливо приказывает, но и сам охотно исполняет свои приказы и соблюдает свои законы, и сие стремление есть его благо и его закон. Но мы не будем сейчас говорить об этом, ибо всему свое время, придет время поговорить и об этом.

На сем Марсело замолчал, а Сабино развернул свой листок и прочитал:

 

ПАСТЫРЬ

Почему Христа называют Пастырем; почему Ему принадлежит сие имя и в чем состоят обязанности пастыря.

Христа называют Пастырем. Об этом свидетельствует святой Иоанн: "Я есмь пастырь добрый"[111]. И святой апостол Павел в послании к евреям говорит так: "Бог же мира, воздвигший из мертвых Пастыря овец великого Кровию завета вечного..."[112]. О том же говорит нам святой Петр: "И когда явится Пастырь-начальник..."[113] И точно также называют Его пророки: Исаия в сороковой главе [114], Иезекииль в тридцать четвертой главе[115], Захария в одиннадцатой главе[116].

И тогда Марсело произнес следующее:

– Все, что я говорил по поводу предыдущего имени, я могу повторить и здесь: нет никакой надобности доказывать, что сие имя принадлежит Христу, ибо Он сам так себя называет. Но поелику сие просто, для нас весьма важно прояснить все причины, согласно коим Его нарекают сим именем. Ибо то, что мы называем словом Пастырь или Пастух может содержать в себе многое: одно непосредственно касается обязанностей пастуха, другое же относится к свойствам его натуры и образу жизни. Поелику, во-первых, пастушья жизнь – это жизнь в покое, вдали от шума городов, от их грехов и услад. Это невинная жизнь – отчасти из-за того, что я сказал до этого, отчасти из-за самого рода занятий, коим посвящают себя пастухи. Она имеет свои услады, и тем больше они, чем проще и чище, и естественнее вещи, служащие их источником: вид ясного неба, чистота воздуха, прелесть деревенского пейзажа, зелени трав, красота роз и цветов. Птицы услаждают пастухов своим пением, а воды ручьев своей свежестью. Так что сей образ жизни является весьма естественным для человека и весьма древним, ибо все первые люди были пастухами, и он был весьма близок самым лучшим людям жившим на земле, ибо следовали ему и Иаков, и двенадцать патриархов, и Давид был пастухом, и жизнь сия немало восхваляется всеми, и, как вы знаете и без меня, нет такого, Сабино, поэта, какой не воспевал бы и не восхвалял ее.

– Даже если б никто другой не превозносил сию жизнь, – сказал тогда Сабино, – достаточно было бы хвалебных слов, произнесенных в ее честь латинским поэтом, который в каждом своем слове превосходит всех прочих поэтов, а в том, казалось, превзошел самого себя, – столь изящны и отборны стихи, коими он о ней говорит. Но раз Вы, Марсело, завели речи о том, что представляет собой жизнь Пастуха, и о поэзии, что слагается о ней, объясните мне одну удивительную вещь: отчего поэты всегда, когда хотели поведать нам о любовных историях, вкладывали их в уста пастухов и использовали их образы чаще других образов для изображения сей страсти, ибо так поступали и Феокрит, и Вергилий. И кто только так не поступал, ежели даже сам Святой Дух в "Песне Песней" избрал пастуха и пастушку, дабы их устами и с помощью их образов донести до нас великую любовь, кою он к нам питает? Но, с другой стороны, кажется мне, что для сего изображения не совсем подходит натура пастуха, ибо пастухи неотесанны и грубы. И не думаю я, что совместимы тонкости, свойственные любви, и все ее особенности и сила с грубостью и деревенщиной.

– Верно, Сабино, – отвечал Марсело, – что поэты использовали пастухов, дабы поведать нам о любви. Но Вы не правы, думая, что существуют более подходящие для сей цели натуры, чем натура пастуха, в коих сия страсть могла бы быть представлена лучше. Ибо быть может в городах и умеют лучше говорить, но тонко чувствовать можно лишь на природе и в одиночестве.

Поистине, древние поэты – и чем более древние, тем с большим усердием, – стремились скрыться от похоти и фальши, коими полна любовь, взращенная в городах, в которой мало правды, но много искусственности и бесстыдства. Но любовь пастуха и пастушки, обладающих душою наивной и не отравленной грехом, чиста и устремлена к благой цели, и, поелику наслаждаются они покоем и свободой от дел, что даны им деревенской жизнью, не служит любовь для них развлечением, но жива она и сильна. И способствует их любви вид бескрайних просторов, вечно услаждающих их взор, вид неба и земли, и других элементов, какой сам по себе есть точный образ или, изъясняясь точнее, своего рода школа чистой и истинной любви. Ибо все элементы его находятся в полном согласии и порядке, и, ежели так можно выразиться, обнимают друг друга, и настроены в величайшей гармонии, подавая время от времени голос, передавая свои добродетели, переходя один в другого и соединяясь, и сливаясь воедино, и беспрерывно порождая и производя на свет из сего слияния и связи плоды, кои украшают и воздух, и землю. И сие есть самое большое преимущество, коим обладают пастухи и пастушки перед другими людьми. Итак, сию склонность к благой любви мы отметим, как второе свойство Пастыря.

Есть и третье свойство, кое непосредственно касается его рода занятий, ибо хотя пастух призван управлять и править, но должен делать это иначе, чем все прочие правители. Ибо, во-первых, его правление состоит не в том, чтобы отдавать приказы и издавать законы, но пасти и давать пищу тем, кем он правит. И во-вторых, он не устанавливает единый порядок для всех и на все времена, но в любое время и в любой ситуации он соотносит свои приказы с каждым частным случаем. В-третьих, его власть не разделена и не вручена многим министрам, но он единолично управляет своим стадом, он пасет его и поит, моет и стрижет, лечит и наказывает, дает отдых и развлекает, и музицирует для него, охраняет и защищает. И, наконец, работа пастуха состоит в том, чтобы собирать отбившихся от стада и приводить в него многих из тех, кто прежде гулял сам по себе. И о таких отбившихся от стада и заблудших душах Священное Писание говорит, что они подобны овцам, не имеющим Пастыря, как читаем мы у святого Матфея[117] и в книге Царств[118] и во многих других местах.

Таким образом, жизнь пастуха невинна, покойна и отрадна, и, благодаря сему состоянию, устремлена к любви, а его работа состоит в том, чтобы править своим стадом – пасти его, согласовать свое правление с личными свойствами каждого, быть для тех, над кем он правит, единственным правителем, дающим им все необходимое, и всегда все свои устремления направлять к тому, чтобы приводить заблудших овец в стадо и паству.

Теперь посмотрим, обладает ли всеми этими качествами Христос и в чем он превосходит других пастухов, и, таким образом, уясним, сколь заслуженно называют Его Пастырем. Христос – сельский житель, Он наслаждается чистыми небесами и любит одиночество и покой, и в тиши, отрешившись от всего того, что составляет суету жизни, Он находит свою усладу. Ибо как все то, что мы разумеем под сельской жизнью, является самый чистым из всего предстающего нашим очам и самым безыскусным, и своего рода источником всего того, из чего она составлена и смешана, так и та область жизни, где обитает сие славное благо, является чистой правдой и простотой света божьего и явным источником всего существующего и крепкими корнями, из коих порождены и произрастают все живые твари. И ежели так можно выразиться, те владения суть чистейшие стихии и поля, поросшие вековечным цветом, и родники живой воды, и горы, в чреве коих таятся поистине сотни высочайших благ, и тенистые и укромные долины, и леса, манящие свежестью, где вдали от всех невзгод произрастают во всей славе бук и олива, и алоэ вкупе со всеми другими деревьями, дающими ладан, на кронах коих находят отдохновение стаи птиц среди вечной славы и наисладчайшей музыки, коей не будет конца. И сравнить сии кущи с нашей жалкой пустыней все равно что сравнить мир и войну, беспорядок и хаос, и шум, и пороки самого суетного города с самой чистотой, покоем и усладой. Ибо здесь мы лезем из кожи вон, там отдыхаем, здесь грезим, там зрим, здесь нас пугают и устрашают тени вещей, там успокаивает и услаждает их истинная суть. Сие есть мрак, шум, суета, то же – наичистейший свет в вечном покое.

И просит этого Пастуха его супруга пастушка показать сии пастбища, говоря: "Скажи мне, ты, которого любит душа моя: где пасешь ты? Где отдыхаешь в полдень?"[119]. Ибо поистине полуднем является сие заветное место, о котором она спрашивает, где царит свет незамутненный и где в тиши, вдали от всяческой суеты, слышен лишь сладостный голос Христа, окруженного своим стадом, который льется из уст Его гладко и причиняет неописуемое наслаждение, и в который погружаются святые души и словно отчуждаются от самих себя, живя лишь в Пастыре своем. Посему является Христос Пастырем по месту, в котором Он живет, равно как и по образу жизни своему, который дорог Ему и который есть покой одиночества и уединение среди природы. Ибо сказал Господь Аврааму: "Пойди из земли твоей, от родства твоего ... И я произведу от тебя великий народ"[120]. И Илии, дабы явить ему себя, приказал удалиться в пустыню[121]. Сыны пророков жили в уединении у Иордана[122]. И о своем народе говорит Он сам устами пророка своего, что увлечет он его в пустыню и оттуда станет говорить сердцу его[123]. И в образе Супруга, чего же еще, как не этого уединения, просит Он у супруги своей, говоря: "Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!"[124] Ибо хочет Он, чтобы стало мило Его близким все то, что мило Ему самому. И вот вслед за Ним, который будучи Пастырем любит пастбища, близкие Его, стадо Его, тоже должны возлюбить пастбища, ибо стадо пасется и находит себе пищу на пастбищах.

Ибо воистину, Хулиан, те, кого питает Господь, должны оставить мирскую пищу и выйти из земного мрака и пут к чистой свободе истины и к уединению добродетели, коему следуют не многие, и к освобождению от всего того, что образует суету жизни; ибо там произрастает пища, которая поддерживает в вечном блаженстве нашу душу и которая никогда не иссякнет. Поелику там, где обитает и блаженствует Пастырь, там должны жить и его овцы, как говорил он одной из них: "Наше же жительство – на небесах"[125]. И как говорит сам Пастырь: "Овцы за ним идут, потому что знают голос его"[126]. Но ежели Христос есть Пастырь по месту своего проживания, то во сколько крат больше у Него оснований быть Пастырем по своей натуре, по своему любящему сердцу, величие которого не описать словами, ни подобрать похвал? Ибо не только все дела Его – любовь, поелику и в рождении своем любил Он нас и в жизни любит, и смерть претерпел во имя любви к нам, и все, что сделал Он в своей жизни и все, что претерпел в смерти есть любовь, но и теперь, когда во славе восседает Он по правую десницу от Отца своего, правит Он с любовью и ради нашего блага.

И не только все, что он делает, исполнено любовью, но страсть и нежность, внимательность и нежная забота, пыл и настойчивость, с которыми он неизменно совершает ради нас эти деяния любви, превосходят по своей силе все, что только можно вообразить и выразить словами. И не найти столь внимательной матери, ни столь ласковой супруги, ни столь любящего и нежного сердца, ни столь верного друга, которые сравнились бы с Ним. Ибо Его любовь к нам родилась еще до нашей любви к Нему; и он ищет нас, хотя мы обижаем Его и в свое безумии порицаем Его. И никогда слепота моего взора и твердое упорство не смогут достичь столько, сколько способна пламенная мягкость Его сладчайшего милосердия. И бодрствует он, когда мы спим, не ведая об опасности, которая нас поджидает. Бодрствует, говорю я вам: ибо еще до появления опасности, Он встает; или же, поистине, не ведает Он ни сна, ни отдохновения, ибо всегда Он стоит у дверей Нашего сердца, без устали стучится в него и говорит, как написано в Песни Песней, "отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! Потому что голова моя покрыта росою, кудри мои – ночною влагою"[127]. "Не дремлет и не спит хранящий Израиля"[128].

Поелику воистину, как по своей божественной натуре Он есть любовь, ибо, как написано у Иоанна "Бог есть любовь"[129], так и по своему человеческому естеству, взятому от нас, Бог есть любовь и нежность. И подобно солнцу, которое само по себе является источником света, и все, что оно извечно делает – это светит, посылая безустанно лучи своего света, так и Христос, живой источник любви, который никогда не иссякнет, постоянно излучает любовь, и в лике Его, и в Его фигуре не прекращает кипеть этот огонь, и по всей Его одежде и по всему телу проходят и достигают нашего взора языки этого пламени, и все, что от Него происходит, является лучами этой любви.

Вот почему Он впервые явился Моисею в виде охваченного пламенем тернового куста[130], словно бы одновременно представляя нас и себя самого – нашу колкость и шероховатость и пыл и страсть своего сердца, словно бы наглядно показывая тот жар, что пылал в самой сокровенной части Его груди от любви к своему народу. То же самое видится нам в Его образе, представленном святым Иоанном Богословом в первой главе своего Откровения[131], где говорит он, что видел человека, чей лик сиял, как солнце, и чьи очи были подобны пламени огненному, и чьи ноги были подобны халковану, раскаленному в печи, в деснице своей держал он семь звезд и был опоясан по персям золотым поясом, и окружали его семь зажженных светильников. Иными словами, Христос излучает пламень любви, который покрывает Его со всех сторон, освещает лице Его и сочится из очей Его, зажигает ноги Его, струится из рук Его и окружает Его сияющим кругом. И что подобно тому, как золото, которое в Священном Писании является символом милосердия, поддерживает одеяния Его на персях, так и любовь его одеяний, которые в тот же Писании олицетворяют верующих, приближенных к Христу, окружает Его сердце.

Но оставим это, что и без того ясно, и перейдем к обязанностям пастуха и тому, что ему свойственно. Ибо если в обязанности пастуха входит править своей паствой, питая ее, как говорю я вам, то лишь Христос является истинным Пастырем, ибо Он один из всех, кто когда-либо правил на земле, является тем, кто мог использовать и использует до сих пор сей способ правления. Так в Псалме Давид, говоря об этом Пастыре, совмещает, как одно и то же, "пасти" и "править". Ибо так говорит он: "Господь – пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях..."[132]. Ибо само правление Христа, как мы вскоре убедимся, заключается в том, чтобы давать нам благодать и силу своего духа, которая нами правит и нас питает или точнее, главным в Его правлении является давать нам пищу и пропитание. Ибо благодать Христова – это жизнь души и здоровье воли, силы для всего слабого, что есть в нас, и восстановление того, что разрушено грехами, эффективное средство против их яда и отравы и целительное лечение и, наконец, пища, которая взращивает в нас бессмертие в сиянии и славе. И посему блаженны те, кем правит этот Пастырь, поелику, движимые Им, они растут и продвигаются вперед и приобретают новую силу, и все служит для них достойной и сочной пажитью. Вот как об этом говорит Он сам в Евангелии от Иоанна: "Кто войдет Мною, тот спасется, и войдет и выйдет, и пажить найдет"[133]. Ибо "вход" и "выход" в Священном Писании означают нашу жизнь и все те различия, которые в ней имеются.

И где говорится "войти" и "выйти" подразумевается в жизни и в смерти, в благое время и смутное, неблагоприятное время, в здоровье и в хворобе, в войне и в мире обретут поддержку те, кого Он направляет; и не только поддержку, но и живительное пропитание, питательную и здоровую пищу. В согласии с этим звучат пророческие слова Исаии о пастве сего Пастыря, который говорит: "Они при дорогах будут пасти, и по всем холмам будут пажити их. Не будут терпеть голода и жажды, и не поразит их зной и солнце; ибо Милующий их будет вести их, и приведет их к источникам вод"[134]. И, как вы видите, говоря, что будут пастись они на дорогах, говорит он, что будут служить им пажитью шаги, которые они совершают, и дороги, по котором они идут; и что пути, на которых грешных и, как говорится, идущих "по непроходимым пустыням"[135], подстерегают глубокие овраги, преграды и смерть, для овец Пастыря этого являются пищей и утешением. И говорит он, что и в высоких горах, и в равнинах, и в глубоких оврагах, иными словами, во всем, что случается в жизни, получают они свою пищу и пажить, защищенные от голода и солнца. А почему? Потому, говорю я вам, что Тот, кто их пасет, тот и управляет ими. Иными словами, потому, что ими правит Христос, который единственный истинно сочувствует людям, словно бы подтверждая то, о чем мы с вами толкуем: что его правление – руководить и давать пропитание, и вести всегда свою паству к источникам воды, которыми в Священном Писании является благодать Святого Духа и которые освежают, взращивают, питают и поддерживают.

И Мудрец тоже думал об этом, когда говорил, что "учение мудрого – источник жизни"[136], где, как мне думается, объединил он "закон" с "источником". Поскольку, во-первых, закон, заповеданный Христом своей пастве, питает ее силы и здоровье посредством благодати, как я уже говорил. Во-вторых, поскольку те приказы, которые Он отдает нам, являются источником нашего отдохновения и нашей истинной жизни. Ибо Он хочет от нас лишь одного: чтобы жили мы в мире и наслаждались спокойствием, и чтобы были мы богаты и счастливы, и чтобы достигли истинного благородства. Ибо никогда не зарождал в нас Господь без умысла стремления к этим благам и не осуждал того, что сам зародил, но слепота нашей нищеты, движимая желанием и не ведущая того блага, к которому направлено желание, и обманутая другими вещами, которые видятся нам в том, чего желаешь, из любви к жизни приводит к смерти; и вместо богатства и почета уготовано ей бесчестье и нищета. Посему Христос и дает нам заповеди, чтобы они верно направляли нас к тому истинному, к чему устремлено наше желание.

Так что Его заветы дают жизнь, а Его приказы служат для нас истинной пищей и приносят нам здоровье, наслаждение, почет и отдохновение, и теми самыми законами, которые Он дает нам, мы и живем. И, как говорит пророк, "ибо у Тебя источник жизни; во свете Твоем мы видим свет"[137]. Ибо жизнь и бытие, которое является истинным бытием, и деяния, которые ведут к такому бытию, рождаются и проистекают, словно из источника, из пламени Христова. То есть, из законов Его – как тех законов благодати, которые он посылает нам, так и тех заповедей, которые он пишет. Здесь же сокрыта причина Его жалобы на нас столь справедливой и искренней, которую мы читаем у Иеремии: "Меня, источник воды живой, оставили, и высекли себе водоемы разбитые, которые не могут держать воды"[138]. Ибо Он направляет нас к истинной пажити и благу, а мы собираем своими собственными руками то, что приводит нас к смерти. Он является источником, а мы ищем свои колодцы. Его воды чистые и родниковые, а мы выбираем разбитые водоемы, где не задерживается вода. И поистине, невозможно подобрать лучших названий тому, что заповеди Христовы поддерживают нашу жизнь, и тому, что мы избираем вследствие наших заблуждений, и тем дорогам, по которым мы следуем, ведомые нашими прихотями, чем те слова, которые нашел Пророк.

Во-первых, водоемы, выкопанные в земле нами в поте лица своего, – это блага, которые мы с бесконечным старанием ищем средь низости и пыли. Ибо ежели мы представим, сколько кропотливого труда вкладывает алчный в своем водоем, и сколь велико желание, с которым тщеславный стремится к своему благу, и сколько страданий приносит распутнику наслаждение, то не найдется ни труда, ни горестей, которые могли бы с ними сравниться. И во-вторых, Пророк называет водоемы "сухими и разбитыми", которые кажутся издали большими и манят своим видом путников, и обещают им утоляющую жажду влагу, но вблизи оказываются лишь глубокими и темными ямами, лишенными того блага, которое они обещают, или, точнее, наполненными полной его противоположностью и вызывающими лишь отвращение, поелику вместо воды они предлагают гниль. И обращается нищетой богатство алчного. И стремление тщеславного к почету ввергает его в ничтожество и рабство. И постыдное наслаждение мучит и терзает того, кто до него падок.

Но ежели Христос – это Пастырь, потому что Он правит, питая свою паству и его приказы несут жизнь, то он будет Пастырем еще и потому, что в своем правлении он не подходит ко всем с одинаковой меркой, но имеет к каждому члену своей паствы особый подход. Ибо Он правит, питая, и пища отмеряется в зависимости от голода и потребностей тех, кого Он пасет. Вот почему среди характеристик Христа как доброго Пастыря указывается в Евангелии то, что Христос кличет каждую свою овцу по имени[139]; иными словами, что знает он каждую из них в отдельности и правит ею и зовет ее к благу тем особым образом, который более всего ей подходит, и не всех одинаково, но каждую по-своему. Так, слабых Христос пасет по одному, а тех, кто уже поднабрался сил по-другому, и совсем уж по-иному тех, кто многого достиг на этом пути; к каждой из них имеет он свой особый подход, и удивительное дело – это тайное обращение Христа со своими овцами со всеми своими отличиями и удивительным многообразием способов. Подобно тому, как в те времена, когда он жил среди нас и совершал свои исцеления и благодеяния, не поступал он со всеми одинаково, но одних исцелял своим словом, других – словом и присутствием, иных – прикосновением руки, а некоторым прикосновение не приносило излечение, но посылал Он им здоровье вслед, когда уходили они своей дорогой. Одних Он лечил по их просьбе, других – по молчаливому взору. Так и сейчас, в этом тайном лечении сим секретным снадобьем, которым он продолжает исцелять овец своих, странным чудом кажется разнообразие того, как он использует его и как отмеряет в зависимости от особенностей и состояния каждой. Вот почему святой апостол Петр называет его благодать многоразличной[140], ибо она изменяется в зависимости от того, кому она предназначена.

И не является она тем, что имеет один лишь образ и один лик. И подобно тому, как хлеба, которые клались Господу в древнем храме и которые являлись ясным образом Христа, называет Священное Писание многоликими хлебами[141], так и правление Христа и пища, которую Он дает своим приближенным, имеет много ликов и является хлебом. Хлебом, поелику дает пропитание, и многоликим, поелику обращается с каждым своим особым образом, а коль скоро свойство пищи той изменяется по вкусу каждого[142], как говорит нам Книга Премудростей царя Соломона, то и пажить Христова многообразна в зависимости от разнообразия потребностей Его паствы. Вот почему правление Христово – совершенное правление, ибо, как говорит Платон[143], не самым лучшим является правление, основанное на писаных для всех законах, ибо такие законы едины и неизменны, а частных случаев много, и они ежеминутно меняются в зависимости от обстоятельств. И вот, несправедливым оказывается для одного случая то, что, установлено законом для всех. И использование одного лишь писаного закона для всех равносильно общению с человеком, с одной стороны, упрямым и не внемлющим доводам разума и, с другой стороны, могущественным и способным исполнить то, что говорит, что весьма утомительно и сложно. Идеальное правление – это правление, основанное на живом законе, который всегда понимает, что является лучшим на данный момент, и всегда стремится к тому благу, которое видит. Так что закон становится благим и справедливым судом правителя, который всегда учитывает особенности тех, кем он правит.

Но коль скоро такого правления не существует на земле, ибо никто из живущих здесь не является ни столь мудрым, ни столь добрым, чтобы не обманываться и не делать того, что, как он видит, лишено справедливости, потому и людское правление остается несовершенным и отличается от того, как правит нами Христос; ибо в совершенстве обладающий мудростью и добротой, Он всегда отличает справедливое и никогда не желает нам зла; так что Он всегда видит, что требуется каждому из нас и именно к этому нас ведет и, как говорит о себе святой апостол Павел, "для всех я сделался всем, что спасти некоторых"[144]. Что относитсяуже к третьему пункта и к особенностям этой обязанности, которая, как мы уже сказали, является обязанностью, полной многих обязанностей, всеми ими управляет Пастырь. Ибо воистину, все то, что делается во благо людей – а делается многое и разное, – все это совершает и исполняет Христос: ибо Он нас созывает и исправляет, и моет нас и лечит, и освящает, и ублажает, и облачает нас во славу. И все те средства, что имеются в распоряжении Господа для того, чтобы хорошо направлять душу, принадлежат Христу, и Он является их автором.

Но смотрите, как хорошо и как много сказано об этом у Пророка! "Ибо так говорит Господь Бог: вот, Я Сам отыщу овец Моих и осмотрю их. Как пастух поверяет стадо свое в тот день, когда находится среди стада своего рассеянного, так Я пересмотрю овец Моих и высвобожу их из всех мест, в которые они были рассеяны в день облачный и мрачный. И выведу их из народов и соберу их из стран, и приведу их в землю их и буду пасти их на горах Израилевых, при потоках и на всех обитаемых местах земли сей. Буду пасти их на хорошей пажити, и загон их будет на высоких горах Израилевых; там они будут отдыхать в хорошем загоне и будут пастись на тучной пажити – на горах Израилевых. Я буду пасти овец Моих и Я буду покоить их, говорит Господь Бог. Потерявшуюся отыщу и угнанную возвращу, и пораненную перевяжу, и больную укреплю, а разжиревшую и буйную истреблю; буду пасти их по правде"[145]. Ибо говорит Господь, что сам Он отыщет овец своих, и ведет их, если они потерялись, и, ежели попали в ловушку, освобождает, и лечит, ежели они больны, и он Сам их отвращает от зла и обращает к добру и ведет вверх на самые высокие пастбища. И при всех потоках и во всех местах их пасет, ибо во всем, что с ними происходит, находится для них пища, и во всем, что пребывает или же проходит; ибо все это от Христа, как добавляет затем Пророк: "И поставлю над ними одного пастыря, который будет пасти их, раба моего Давида; он будет пасти и он будет у них пастырем. И Я, Господь, буду их Богом, и раб мой Давид будет князем среди них"[146].

В этом содержатся три вещи. Первое, для того, чтобы исполнить все то, что обещает Господь своему народу, он дает им Христа, Пастыря, которого называет Он своим рабом и Давидом (ибо Христос происходит из рода Давида), поелику он меньше и подчиняется Отцу своему. Второе, для всех тех многих вещей обещает Господь одного лишь Пастыря и делает Он это как для того, чтобы показать всемогущество Христа, так и для того, чтобы научить, что Он – единственный правитель. Ибо среди людей, даже если всеми правит один, никогда не бывает так, что он правит или в одиночестве: обычно живут в нем многие правители – его страсти, желания, его интересы, которые управляют каждое по своей воле. И третье, этот Пастырь, которого Бог обещает и дает своей Церкви, по Его свидетельству, должен подняться из овец своих. То есть, должен Он жить в самой сердцевине стада своего, становясь его полновластным хозяином, и должен пасти овец своих в себе самом.

Ибо поистине, настоящая пища человека находится внутри него и в тех благах, над которыми каждый из нас господин. Поелику, вне всяких сомнений, лежит в основе всякого блага то разделение благ, которым философ Эпиктет начинает свою книгу. Ибо так говорит он: "Среди вещей одни находятся в наших руках и другие вне нашей власти. В наших руках находятся суждения, желания, потребности и заблуждения и, одним словом, все те, что являются плодами наших трудов. Вне нашей власти находятся наше тело и имущество, почести и власть, то есть все то, что не является плодами наших рук. Те, что в нашей власти, свободны от самих себя, и им не страшны препятствия и помехи, но те, что пребывают вне нашей власти, слабы и подневольны и, в конечном счете, нам не принадлежат. Посему тебе следует учитывать, что ежели нечто, что по сути своей является подневольным, свободно от тебя, и ежели ты считаешь своим то, что тебе не принадлежит, ты легко будешь введен в заблуждение и впадешь в горе и смятение, коря в этом Бога и людей. Но ежели ты считаешь своим лишь то, что на самом деле твое, и считаешь чужим то, что тебе не принадлежит, как оно и бывает на самом деле, никто и никогда не сможет сладить с тобой, не спутает твои планы, никого не станешь ты укорять и досаждать своими жалобами, не придется тебе действовать против своего желания, никто больше не навредит тебе, не будет у тебя врагов и не испытаешь ты никакого ущерба"[147].

И коль скоро благо человека состоит в правильном использовании тех вещей и дел, полновластным хозяином коих он является, все эти вещи и дела находятся внутри него и в его управлении в не зависимости от внешней силы; поэтому управлять и пасти человека значит подвигать его к правильному использованию всего того, что является его собственным и что заключено в нем самом. И посему Господь Бог справедливо помещает Христа, который есть Пастырь Его, в самую сердцевину человека, чтобы тот, взяв власть над ней, направлял его суждения, мнения, потребности его и желания к благу, которым питается и от которого получает новые и новые силы душа, и исполнял тем самым слова пророка: и будут пастись они "на хорошей пажити". Иными словами, там, где находятся истинные счастье и благополучие человека. Но не только там, а также "на высоких горах Израилевых", которые суть высшие блага небесные, во всем превосходящие обычные блага, ибо владыкой всех этих благ является тот же самый Пастырь, который к ним ведет, или, чтобы быть точным, ибо все эти блага Его и все они сосредоточены в Нем.

А коль скоро все эти блага носит Он в себе, то по этой же самой причине, находясь внутри стада своего, направляет Он всегда к себе овец своих; и не только находится Он со стадом своим, но поднимается и возвышается на ним, как говорит про Него пророк. Ибо и сам по себе Он велик благодаря средоточию горних благ, которые Он имеет, и среди овец своих велик Он, ибо выпасывая их, он поднимает их с земли и отводит все дальше и дальше от земли и все время тянет за собой и возвеличивает их до своей высоты, вознося их все выше и выше и погружая в высочайшие блага свои. А раз один Он находится в груди у каждой овцы своей, и раз пасти их означает соединять с собой и погружать в себя, как мы сейчас говорили, посему к Нему, как ни к кому другому, подходит и последняя черта, присущая Пастырю, а именно: объединение и сбор стада. И делает это Христос самым удивительным образом, о чем, возможно, мы поговорим в следующих раз. А сейчас довольствуемся лишь тем, что не существует одежд, столь близких к телу, которое они облачают, ни пояса, который опоясывал бы столь туго чресла, ни головы и членов, соединенных столь гладко, ни родителей, столь любящих свое дитя, ни супруга, столь близкого своей супруге, сколь Христос, наш божественный Пастырь связывает с самим собой и между собой паству.

Этого Он просит и этого достигает, и это в самом деле делает. Ибо остальные люди, жившие до Него и без Него, ввели в мир законы и секты и не посеяли мира, но лишь раздоры; и явились не для того, чтобы обратить свою паству, но как говорит Христос в Евангелии от Иоанна, были ворами и разбойниками[148], пришедшими, чтобы разобщить и умертвить стадо, и ободрать с овец шкуры. И хотя толпы злодеев сговариваются против овец Христовых, нет средь них единства, и не образуют они стадо свое, в которое они могли бы сбиться они, поелику сколь велики разнообразие и многообразиеих желаний, страстей и упований, столько велико и различие между ними. И не стадом, в котором царит единение и мир, но сборищем полным раздоров и шайкой врагов, грызущихся между собой, является их союз, ибо каждый из них обладает своим желанием. Но Христос, наш Пастырь, ибо он воистину является Пастырем, вносит мир и собирает стадо. И еще поэтому, в довершение ко всему сказанному, называет Его Господь единым Пастырем в приведенном мною отрывке, поелику обязанностью Его является все объединять воедино. Итак, Христос есть Пастырь по всем тем признакам, мною названным; ибо ежели в обязанности пастуха входит бдеть, чтобы сохранить и улучшить свое стадо, то Христос бдительно следит за своими приближенными и всегда окружает их заботой. И, как говорит Давид, "Очи Господни обращены на праведников, и уши Его – к воплю их"[149]. "Забудет ли женщина грудное дитя свое?... Но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя".[150] И ежели в обязанности пастуха входит трудиться ради овец своих в морозе и холоде, то кто еще кроме Христа трудился столько во благо паствы своей? И справедливы слова Иакова, который словно бы о Нем сказал так: "Я томился днем от жара, а ночью от стужи; и сон мой убегал от глаз моих"[151]. И ежели входит в обязанности пастуха служить, несмотря на усталость, жить в жалких условиях без преклонений и услужений, то Христос, уподобившийся одеянием овцам своим и облачившийся в их ничтожество и кожу, служил во благо стада своего.

И поеликумы уже сказали о том, отчего подходит Христу все то, что присуще пастуху, поговорим теперь о преимуществах Христа в этом роде занятий перед другими пастухами. Ибо Он не только Пастырь, но Пастырь особенный, каких больше не было, и Он сам подтверждает это, когда говорит: "Я есмь пастырь добрый"[152]. Это слово добрый служит свидетельством Его совершенства, словно бы речь шла о Пастыре, превосходящем всех других. Таким образом, первое отличие Христа заключается в том, что другие становятся пастырями по необходимости или по воле случая, но Христос был рожден для того, чтобы стать Пастырем, и еще до своего рождения избрал родиться для этого; и, как Он сам говорит о себе, спустился с небес и стал Пастырем человека, чтобы искать человека, свою пропавшую овцу[153]. А коль скоро родился Он для того, чтобы пасти свою паству, то, появившись на свет, известил Он о своем пришествии первым делом пастухов. Далее, другие пастухи лишь следят за стадом, но наш Пастырь сам собирает стадо, за которым следит. Так что мы обязаны Христу не только тем, что Он правит нами и нас пасет тем особым образом, о котором уже говорилось ранее, но также и тем и, в первую очередь, тем, что из диких тварей, коими мы были, делает Он нас кроткими овцами, и потерянных Он приводит в свое стадо, и взращивает в нас дух простоты и кротости и святого, верного смирения, благодаря которому входим мы в Его паству. И третьим отличием Христа является то, что отдал Он жизнь свою во благо стада своего, чего не сделал ни один пастух, и, чтобы вырвать нас из пасти волчьей, решил Он сам отдать себя на растерзание волкам.

И четвертым отличием будет то, что Он и Пастырь, и пажить[154], и пасет овец своих, отдавая им себя самого. Ибо то, что правит Он паствою своею и ведет ее на пастбища, означает, что он побуждает овец своих принять и впитать и разделить жизнь свою, и побуждает, чтобы с благими искрами милосердия переходили овцы внутрь Него, и тех, что проникают в Него, обращает Он в Себя. Ибо питающиеся Христом, освобождаются они от самих себя и облачаются в свойства Христовы; и тучнея на сей благостной пажити становятся они шаг за шагом со своими Пастырем единым целым

И, наконец, если другие имена и занятия относятся к Христу по какого-либо принципу или до определенной цели или в какое-то конкретное время, то это имя Пастырь в Нем не имеет предела. Ибо еще до своего воплощения пас Он сотворенные создания; поелику Ты, Христе, правишь и питаешь вещи, и Ты даешь пищу ангелам, и "все они Тебя ожидают, чтобы дал Ты им пищу их в свое время"[155], как говорится в Псалме. И уже рожденный человеком своим духом и плотью питал Он людей, и потом, вознесшись на небеса, излил он на землю пищу свою; и ныне, и присно, и во веки веков тайно и удивительно и миллионами способов продолжает питать их; и на земле Он пасет их и на небесах также будет их Пастырем, когда заберет их туда; и когда обратятся века и когда оживут Его овцы, которые будут вечно жить рядом с Ним, будет Он жить в них, передавая им свою собственную жизнь, их Пастырь и их пажить.

И на этом замолк Марсело и подал знак Сабино, чтобы тот продолжал. И тот развернул свой листок и прочел:

 

[ГОРА]

---