|
К оглавлению
Глава III
Варлаам и Соборы 1341 г.
Как часто отмечалось, вся
история византийской мысли начиная с IX в. отмечена более или менее
открытым противоборством между сторонниками светского гуманизма
и монахами. В XIV в. это противоборство становится тем более ощутимым,
что оба течения византийской мысли начинают развиваться с новой
силой: дух Возрождения и традиционная монашеская аскетика становятся
двумя полюсами, к которым тяготеют лучшие умственные силы и самые
деятельные личности христианского Востока. Впрочем, с обеих сторон
встречались умеренные головы, умевшие примирять в духе святоотеческого
предания греческий гуманизм и христианство, и при других обстоятельствах
резкого столкновения между этими направлениями можно было избежать.
Неизбежным конфликт стал из-за того, что некоторые гуманисты переносили
свои философские убеждения в область религии. В случае Варлаама
Калабрийского речь шла о своеобразной форме богословского агностицизма,
опирающегося на философию с номиналистским уклоном.
Варлаам. Прибыв в Константинополь около 1330 г., Варлаам, “монах и философ”,
родом из Семинарии в Калабрии, грек по языку и образованию, но проникшийся уже
духом итальянского Возрождения, стремился поближе познакомиться с наследием древней
Эллады, родины Аристотеля и Платона. Он был верен Православию, религии своих отцов,
и св. Григорий Палама признавал за ним любовь к “истинному благочестию”. В Константинополе
он обретает могущественного покровителя в лице великого доместика Иоанна Кантакузина,
который дает ему преподавательскую должность. Преподавание Варлаама сводилось,
в основном, к комментариям к Псевдо-Дионисию. Его слава, кажется, быстро росла,
и вскоре он становится в Византии важным лицом, с которым советуются по самым
разным вопросам в астрономии, философии, богословии и дипломатии. Его писания,
посвященные этим вопросам, ходят по рукам в большом количестве списков и будут
размножаться и далее, даже после его неудач с монахами.
Однако калабрийский философ не сумел поладить со своими коллегами,
византийскими гуманистами. Наделенный шумной и честолюбивой природой,
он обращался с ними свысока, что только разжигало их зависть. Паламиты
и антипаламиты согласно высмеивают его заносчивую манеру держаться.
Никифор Григора, вступавший с ним в публичные диспуты на философские
темы, изображает Варлаама в своем диалоге Флорентий хвастуном,
единственная цель которого - подорвать доверие к другим философам
[I]. По словам Акиндина, Варлаам
прибыл в Фессалонику, исполненный высокомерия, как если бы этот
город совсем не знал культуры. Филофей Селимврийский, епископ-паламит,
также написавший диалог, живописующий историю этого спора, изображает
его не столько ересиархом, сколько честолюбцем. Реальность была,
вероятно, богаче оттенками, но неоспоримо то, что Варлаам обладал
способностью отвращать от себя людское расположение. Так, около
1340 г. на просьбы высказать свое мнение о взаимных отношениях Платона
и Аристотеля, адресованные ему Георгием Лапифом, меценатом и ученым
с Кипра, он ответил в шокировавшем последнего тоне и, несмотря на
советы Акиндина, приобрел себе еще одного врага, хотя в то время
он особенно нуждался во всевозможной поддержке: ведь он только что
вступил в столкновение с монахами.
Его встреча с монахами. Этот конфликт разыгрался в двух
планах, первоначально разных, но довольно быстро слившихся: в плане
вероучения [II] и в плане аскетики.
В чисто вероучительном плане инициатива спора принадлежала св. Григорию
Паламе. В Пятидесятницу 1337 г. он получил в своей пустыни св. Саввы
антилатинские произведения, составленные калабрийским философом
после переговоров с папскими легатами, прибывшими в Константинополь
в 1333-1334 гг. Варлаам, основываясь на апофатическом богословии
Псевдо-Дионисия, воспользовался в своих произведениях оригинальным
доводом: так как Бог непознаваем, латиняне должны оставить претензии
доказать верность своего учения об исхождении Святого Духа.
Действительно, как можно доказывать что-либо о Том, Кто находится
за пределами всякого человеческого восприятия и разумения? Латиняне
и греки должны довольствоваться обращением к святым Отцам, которым
дано было о Боге особое откровение. Но ведь и сами Отцы не всегда
ясно выражаются; стало быть, остается лишь отнести учение об исхождении
к области частных богословских мнений, не представляющих препятствия
к единству Церкви. Так номиналистский агностицизм Варлаама приводил
к вероучительному релятивизму [III].
В это же время сам Палама написал два Аподиктических трактата, направленных
против латинского учения об исхождении; уже из заглавия этих трактатов можно понять,
что его отношение к богословскому “доказательству” не совпадало с отношением Варлаама.
Православная позиция представлялась ему вполне “доказуемой” и, по его мнению,
совпадала с мыслями, высказанными Григорием Кипрским пятьюдесятью годами раньше.
Его фессалоникские друзья — вероятно, Исидор и его окружение — которым он послал
свои трактаты, стали, начиная с 1336 г., спрашивать св. Григория, нет ли противоречия
между этими идеями и тем, что излагал в своих многочисленных антилатинских писаниях
знаменитый Варлаам, по официальному поручению императора ведший в 1334 г. переговоры
с легатами [IV]. Св. Григорий
ответил, что обе позиции кажутся ему православными, но стал сомневаться по этому
поводу, когда получил наконец список антилатинских произведений Варлаама, с которым
был знаком лишь понаслышке [V].
Тогда он написал своему другу и бывшему ученику Григорию Акиндину, находившемуся
в Фессалонике и имевшему возможность встретиться с Варлаамом. В письме, преисполненном
почтения к калабрийскому философу, Палама приводит длинные отрывки из своих Аподиктических
трактатов, сопоставляя их с мыслями Варлаама, и выражает свое удивление
агностицизмом последнего, который не только опровергает латинян, но и подрывает
православную точку зрения. Разве непознаваемый Бог Дионисия не открывается? Если
Он открылся Отцам, почему бы Ему не открыться и современной Церкви через богословов,
призванных с помощью Святого Духа прояснить тайну Троицы?
Акиндин-посредник. Акиндин и Варлаам вместе рассмотрели возражения св. Григория,
и оба ответили отшельнику пустыни св. Саввы. Их ответы различаются по тону, но
очень сходны по сути. Акиндин пытается играть роль примирителя, которой он будет
по возможности придерживаться вплоть до 1341 г.; его письмо Паламе очень почтительно,
но сдержанно. Зачем спорить по поводу “доказательства”, — пишет он, — когда обладаешь
таким Божественным благом как дружба? Св. Григорий прочел только один из антилатинских
трактатов Варлаама и, значит, не может судить о его трудах в целом; единственная
цель Калабрийца — опровергнуть латинян, он никоим образом не желает ослабить греческую
точку зрения. Что же касается проблемы доказательства, то тут — недоразумение;
это слово имеет много значений; доказательство в техническом, чисто логическом
и общеобязательном смысле не должно смешивать с доказательством, основывающемся
на Писании; первое неприменимо в богословии, тогда как второе, в общем, не есть
доказательство.
Варлаам же, несмотря на мудрые советы Акиндина, свободно изливает
свое негодование против того, кто осмелился его критиковать: “Я
смирю этого человека”, — заявляет он. Его ответ преисполнен насмешки
над Паламой, имеющим претензию “доказывать” Божественное. Как и
Акиндин, он выделяет разумные смыслы слова “доказательство”, но
однозначно признает авторитет языческих философов. По его мнению,
они наравне с Отцами Церкви дают надежные предпосылки “диалектического”
рассуждения, которое в том, что касается Бога, никогда не может
стать “аподиктическим”. В конце письма калабрийский философ обещает
исправить текст своих антилатинских произведений, дабы не соблазнять
более Паламу.
Ответ св. Григория не заставил себя ждать: Акиндину он написал,
что не может ставить дружбу превыше истины и что снисходительность
его бывшего ученика к калабрийскому философу обличает его в том,
что он заражен светским эллинизмом. Что касается Варлаама, то он
получил из пустыни св. Саввы длинный трактат против Аристотеля,
Платона и греческих философов, авторитет которых восхвалял. Различия
смыслов слова “доказательство” не убедили св. Григория; по его мнению,
недостаточно изменить предпосылки силлогизма, чтобы изменилась его
истинность, а силлогизм обрел аподиктическое значение; само человеческое
мышление должно быть коренным образом преобразовано действием Святого
Духа, чтобы получить достоверное знание о Боге. Это преобразование
Варлаам не только отказывается принять, но и называет языческих
философов “богопросвещенными”, то есть сводит благодать к естественному
дарованию и, таким образом, умаляет ее значение.
Не дожидаясь ответа Калабрийца на свое письмо, св. Григорий пишет второй трактат
на ту же тему, в котором находит отражение и новое столкновение, противопоставившее
Варлаама исихастам Фессалоники.
Способ молитвы исихастов [VI].
В то время, когда Палама, Варлаам и Акиндин переписывались по поводу антилатинских
произведений калабрийского философа, последний познакомился в Фессалонике с некоторыми
формами монашеской аскетики, в частности, со способом молитвы, описанным писателями
конца XIII в. — Никифором Исихастом и Псевдо-Симеоном — и повторенным Григорием
Синаитом. Монахи, с которыми он встречался, были малообразованны и не могли удовлетворить
в области аскетики запросы интеллектуала-скептика, только что опровергавшего в
споре со св. Григорием действие благодати на человеческое рассуждение. Заносчивый
характер, а также спиритуалистические убеждения, внушенные философией Платона,
заставили его возмутиться, когда он услышал, что человеческое тело способно принимать
участие в молитве и ощущать действие Божией благодати. Он составил трактаты, которые
распространял в ограниченном кругу; в них он называл монахов “omphalopsyhoi” (“пуподушники”)
— “людьми, чья душа находится в пупе”. В 1338 г. он отправился в Константинополь,
где продолжил свои изыскания относительно монахов, пришел к тем же заключениям
и в конце концов подал на них жалобу патриарху и Синоду. Патриарх Иоанн Калека
официально отверг жалобу и пригрозил Варлааму наказанием, если он не оставит монахов
в покое.
Варлаам не послушался; вернувшись в Фессалонику, он возобновил
свои нападки на монахов. По почину Исидора последние составили совет
и решили призвать св. Григория Паламу, чтобы он защитил их от обвинений
Калабрийца.
Поэтому св. Григорий прибывает в Фессалонику и проводит три года
(до 1341 г.) неподалеку от пустыни, находящейся под началом его
друга Исидора. Он тщетно пытается полюбовно уладить свою ссору с
Варлаамом в ходе многочисленных встреч. После неудачи этих попыток
он пишет первую Триаду — три трактата, призванные защитить
исихастов. Трактаты написаны в форме ответов на вопросы, которые
задают ему монахи; Варлаам ни разу в них не упоминается; Палама
не знаком еще с полным текстом его трактатов и избегает вступать
в открытый спор с философом.
Акиндин находится в это время в Константинополе в непосредственном
окружении патриарха, и его реакция на этот спор чрезвычайно интересна.
Он по-прежнему стремится к роли примирителя; в эпистолярном споре
о “доказательстве” св. Григорий нападал, а Акиндин взял Варлаама
под защиту; теперь же происходит обратное: монахи кажутся ему жертвами
боевого темперамента Калабрийца, и он предоставляет им свою поддержку,
имевшую, по-видимому, большой вес: его неоднократные выступления
перед патриархом привели к тому, что Калека высказался против Варлаама.
Но сам Калабриец не идет ни на какие уступки. Он соглашается разве
что умерить резкость своих выражений — в частности, убрать кличку
пуподушники. В сущности он не меняет своего мнения и обнародует
свои писания против монахов, возражая против доводов, которые св. Григорий
Палама использовал против него (хотя и не называя его имени) в первой
Триаде. В этих произведениях он не довольствуется критикой
исихастов, но излагает также положительное учение “о человеческом
совершенстве”, “о молитве” и “о познании”.
Варлаам в Авиньоне. Впрочем, неуспех Варлаама у патриарха,
кажется, не нанес чувствительного удара его престижу. Пользуясь
покровительством, которое великий доместик Иоанн Кантакузин оказывал
ему в ту пору, Варлаам представил Синоду проект объединения Церквей,
основывавшийся как раз на тех релятивистских взглядах, которые критиковал
св. Григорий. Кажется, этот план не был формально отвергнут, поскольку
в 1339 г. Варлаам, как нам известно, отправляется в Авиньон в качестве
императорского посланника; разумеется, у него не было официального
мандата Церкви. Там он ведет перед папой те же речи, что и в Константинополе,
но Бенедикт XII не более склонен принять вероучительный релятивизм,
чем византийские исихасты, и посольство не приносит никакого практического
результата [VII]. По возвращении в Византию Варлаама ожидал
неприятный сюрприз: св. Григорий написал вторую Триаду, в
которой уничтожал его писания безо всякой пощады. Варлаам, разумеется,
был не такой человек, чтобы безответно стерпеть публичное опровержение
своих произведений. Акиндин пытался удержать его — вероучительные
споры с признанными представителями византийского монашества были
делом опасным, и Варлаам имел мало шансов выйти из них победителем.
В рукописях сохранились четыре письма, посланные Григорием Акиндином
Варлааму в 1340-1341 гг., и во всех Акиндин советует Калабрийцу
быть умереннее и не одобряет его нападки на исихастов. Первое, дружеское
письмо написано сразу по возвращении Варлаама. Акиндин еще не знает,
что философ собирается отвечать Паламе; он слегка подшучивает над
тем, как тот тщеславится своим посольством, затем высказывает сожаление
о постоянных нападках Варлаама на монахов, “этих благочестивых и
бесхитростных людей, простых христиан, не ведающих богатства и забот...
которые могут сказать вместе с ап. Павлом...: не судих бо ведети
что в вас, точию Иисуса Христа, и Сего распята [1 Кор. 2, 2]”.
Варлаам не принимает этих советов Акиндина и вскоре получает новое
письмо, в котором его корреспондент утверждает, что в богословском
отношении между ними нет расхождения, но что Варлаам совершает тактическую
ошибку, начиная дело о ереси столь почтенного человека, как Палама;
ведь не канонично называть человека еретиком до того, как он осужден
официально. “Будь же поумеренней с Паламой!” — повторяет он [VIII].
Акиндин защищает монахов. Варлаам упорствует и не слушает
этих мудрых увещеваний. Акиндин, все сильнее пугаясь принимаемого
спором размаха, напоминает философу свои прежние советы, упрекает
его за то, что он начал дискуссию и напал на обычаи, издавна принятые
монашеским преданием, — Иисусову молитву, связанную с дыханием,
положением тела, и значение сердца при молитве; совершенно несправедливо
усматривать мессалианство в этих видах аскетики; такое обвинение
не имеет никаких шансов на внимание Церкви. Варлаам вел бы себя
осторожнее, если бы ограничился критикой формулировок Паламы, касающихся
природы и энергий. Таким образом,, Акиндин становится на точку зрения,
которую будет защищать на всем протяжении спора: он критикует св. Григория
только в плане богословия, но ничего не говорит против телесного
способа молитвы, общепризнанного в Византии в XIV в. как у исихастов,
так и у самых ярых противников учения Паламы.
Кажется, ответы Варлаама на послания Акиндина не сохранились. Во
всяком случае, Калабриец плохо отнесся и к этим, и к более ранним
укорам: он обвинил своего корреспондента в том, что тот по дружбе
к своему бывшему афонскому учителю разделил заблуждения Паламы;
это дало Акиндину повод объявить о своем несогласии с обоими.
Таким образом, переписка Акиндина позволяет нам представить живой
образ противников учения св. Григория; это ни в коем случае не “латиномудрствующие”
и еще менее — византийские томисты. Ниже нам представится возможность
показать, что они вербовались одновременно в среде сторонников светского
гуманизма и защитников византийской неосхоластики; последние любое
живое изложение, любую динамическую мысль (даже если она имела солидное
святоотеческое обоснование) подозревали в ереси; Варлаам и Акиндин
— очень характерные представители этих двух точек зрения.
Святогорский Томос. Пока Варлаам находился в Италии или сразу по его
возвращении св. Григорий совершает поездку на Афон и добивается одобрения самыми
авторитетными монахами знаменитого “Святогорского Томоса”.
Это составленное cв. Григорием Паламой торжественное воззвание безвозвратно
осуждает идеи Варлаама, хотя имя его там не упоминается. Несомненно, обнародование
этого документа имело огромное влияние на исход полемики: сторонники Варлаама
оказались исключенными из communio in sacris [общения в таинствах] епископом Иерисским,
поместным епископом Афона, что придавало заявлению монахов статус официального
мнения Церкви. Под Томосом подписались известные нам лица: старый прот Исаак,
который примет сторону св. Григория Паламы в Константинополе в 1342 г., иеромонах
Лавры Филофей, будущий патриарх, а также главные ученики Григория Синаита: Исаия,
Марк и Каллист, которые тогда находились еще в ските Синаита, Магуле. В оригинальной
рукописи рядом с греческими подписями игуменов Лавры, Ватопеда, Есфигмену, Кутлумуша
стояла грузинская подпись Антония, игумена Ивирского, и славянская подпись сербского
игумена Хиландара. Исихаст-сириец из Кареи тоже подписался — “на своем собственном
языке”.
С таким внушительным документом вернулся св. Григорий в Фессалонику. Он рассчитывал
немедленно отправиться в Константинополь, чтобы вступить в схватку с Варлаамом,
но тот вновь объявился в Фессалонике. Оба оппонента снова стали встречаться, и
при этих свиданиях, по словам Паламы, философ вел себя уклончиво, каждый раз обещая
прекратить полемику. Одна из этих встреч вполне могла иметь юридическое значение,
так как состоялась в присутствии великого диокета, должность которого исполнял
в то время Глава, который, по крайней мере до 1337 г., “был главным судьей греков”.
Целью его присутствия был именно арбитраж спора. Перед лицом столь важного свидетеля
калабрийский философ обещал исправить свои писания против исихастов и представить
текст на одобрение Паламе. Следовательно, св. Григорий не до такой степени осуждал
произведения Варлаама, чтобы требовать их полного уничтожения; в
1339-1340 гг. еще существовала возможность примирения на основе простого исправления
писаний Калабрийца. Тем не менее, несмотря на советы Акиндина быть умереннее,
несмотря на определенную доброжелательность св. Григория, Варлаам написал трактат
KatЄ Massalianсn (Против мессалиан), в котором впервые нападал
на Паламу, называя его по имени, и обвинял в приверженности к ереси Феодора, священника
Влахернской церкви, осужденного при Алексии Комнине.
Против мессалиан [IX]. В этих обстоятельствах дело приняло
еще больший размах. Предваряя ответ св. Григория, Варлаам вновь
попытался пожаловаться на монахов патриарху Иоанну Калеке.
Положение дел в столице в подробностях известно нам по описанию
Акиндина в его докладе Калеке, написанном несколько позднее. Власти
Константинополя сделали все возможное, чтобы столкновение не затронуло
вопросов вероучения. Они надеялись, что смогут свести его к личному
разногласию, а затем к спору о разных формах аскетики, пугливо закрывая
глаза на совершенно неизбежную необходимость сделать свой выбор
в плане чисто догматическом.
Варлаам представил патриарху и членам Синода трактат Против мессалиан
и постарался также заручиться поддержкой Акиндина. Последний посоветовал префекту
снова ему отказать: даже если монахи и св. Григорий Палама заблуждаются, судить
об этом — дело не Варлаама, а Церкви. Составился совет; Акиндин в присутствии
патриарха, епископов и многих монахов критиковал книгу Варлаама и восхвалял св. Григория;
было решено, что Варлаам нападает на Паламу просто из любви к ссорам. Сам патриарх
возвысил голос в защиту св. Григория.
Варлаам продолжал тем не менее разъезжать по городу и требовать осуждения Паламы:
он привел довод, к которому патриарх был чувствителен: монахи устраивают на Афоне
и в Фессалонике самочинные сборища, наносящие урон патриаршей власти — хранительнице
догматов. Таким образом, он намекал на Святогорский Томос и на еще один
Томос, составленный солунскими монахами и обращенный к Калеке; его содержание
заранее и безо всякой оглядки на возможное патриаршее решение судило спор между
Варлаамом и св. Григорием. Со своей стороны, св. Григорий Палама был готов к любому
исходу: в письме к Акиндину он сообщает о своем скором прибытии в Константинополь;
по пути туда он будет сопровождать императора Андроника III, проведшего в Фессалонике
зиму 1340-1341 гг., который готов поддержать друга своего детства. В том же письме
св. Григорий затрагивает некоторые догматические проблемы, которые шокируют его
корреспондента; впоследствии он будет их опровергать. Пока же Акиндин ведет себя
по отношению к нему гораздо почтительнее, чем по отношению к Варлааму; он даже
выражает свое восхищение его письмом, но воздерживается от ответа по существу.
Созыв собора. Патриарх Иоанн Калека хотел разрешить конфликт на заседании
патриаршего суда, как если бы это дело касалось церковной дисциплины (позже он
попытается в этом же смысле истолковать Томос 1341 г.), но это ему не удалось.
Императрица Анна Савойская выступила против такого процессуального решения и потребовала,
чтобы дождались возвращения ее мужа. Со своей стороны Варлаам также требовал императорского
суда. В отсутствие императора он заручился поддержкой весьма влиятельных лиц,
чтобы добиться вызова св. Григория Паламы на заседание собора в качестве обвиняемого.
Ему самому было поручено отправить официальное письмо, адресованное не св. Григорию,
а духовным властям Фессалоники, в котором содержался приказ отправить Паламу на
собор, чтобы ответить на возводимые на него обвинения. Акиндин, как всегда озабоченный
тем, чтобы ограничить размах этого дела, счел, что такая процедура слишком благоприятствует
Калабрийцу; он написал Калеке, а затем лично обратился с просьбой к собору, чтобы
письмо было отправлено самому св. Григорию; в противном случае он будет как бы
заранее осужден. Патриарх снова согласился; попытались задержать отправку первого
письма, но Варлаам, разумеется, не выжидал колебаний Иоанна Калеки, а отправил
документ. Акиндин добился тогда составления второго письма, которое сам послал
Паламе; содержание его было “такое, какого Палама мог желать”, как он напишет
в своем Донесении. Официальное письмо сопровождалось личной запиской, дошедшей
до нас. “Я не счел необходимым, — пишет он, — самому сообщать тебе, с каким жаром
я вступился за твою святыню перед епископами и перед гонителем. Многие вам об
этом уже сообщили, другие не преминут это сделать. Настоящий документ [второе
письмо патриарху] равно есть плод моего рвения, в то время как предыдущее письмо
патриарха, на мой взгляд, достойно сожаления...”.
Св. Григорий немедленно откликается на вызов. Он отправляется в столицу в сопровождении
трех лучших своих друзей — Марка, Исидора и Дорофея. Иосиф Калофет также оказывается
среди вызванных патриархом монахов. Проездом через Адрианополь св. Григорий посылает
письмо Давиду Дисипату, который в это время находится к северу от города, в пустыни
Парория, где св. Григорий Синаит основал пустынь, и также приглашает его приехать
в Константинополь. Давид станет одним из главнейших защитников учения св. Григория.
Он поддерживал отношения с Варлаамом, когда последний начал нападать на солунских
монахов, и пытался умерить порывы Калабрийца. Когда приглашение Паламы прибыло
в Парорию, Давида там уже не было; он получил приглашение от Акиндина и отправился
в путь, прибыв в Константинополь через три дня после приезда св. Григория и его
спутников. Акиндин надеется обрести в Давиде своего соратника в деле примирения;
речь шла о том, чтобы обескуражить Варлаама и утихомирить св. Григория, который
дает Калабрийцу слишком много поводов для нападок (в частности, в своем письме
из Фессалоники); друзья должны уговорить его не пользоваться такими рискованными
выражениями, их он послушает скорее, чем Акиндина, который с ним уже разошелся;
дело в том, что Палама упрям, и нужно избежать возникновения церковной смуты.
Когда св. Григорий и его товарищи прибывают одновременно с императором
Андроником III в Константинополь весной 1341 г., положение дел там
было не очень благоприятным для них. Варлаам опередил их на семь
месяцев, и его кампания принесла плоды: он насчитывает большое число
сторонников и еще большее число светских и духовных лиц, желающих
на манер Акиндина избежать споров о вопросах вероучения. К последним
принадлежит и патриарх Иоанн Калека.
Попытки примирения. Cв. Филофей сообщает в своей Похвальном
слове св. Григорию Паламе, что его Триады и речи,
произнесенные перед собором епископов, убедили большинство, в том
числе Калеку. Акиндин сопровождал св. Григория Паламу и открыто
его поддерживал. Возможно, присутствие в Константинополе духовных
вождей афонского монашества лучше позволило патриарху почувствовать
значительность сил, которые они представляли. Андроник III, вернувшийся
после победоносной кампании на Балканах, постарался примирить обе
партии посредством переговоров. Поздний антипаламитский источник
сообщает подробности об этих попытках императора: на предварительном
заседании с участием епископов и высших чиновников Андроник III
решил запретить Варлааму обвинять Паламу в ереси, чтобы таким образом
избежать спора о вероучении.
Проблема источников. Прежде чем переходить к событиям, происходившим
в Константинополе в июне и августе 1341 г., мы должны попытаться
разрешить проблему, давно стоящую перед историками: какова точная
ценность и значение опубликованного тогда соборного Томоса, являющегося
для нас основным источником сведений об этих событиях?
Ф. Успенский первым высказал гипотезу, по которой на соборе не
состоялось настоящей победы учения св. Григория; дело ограничилось
осуждением Варлаама, но это не означало одобрения св. Григория Паламы.
Многие авторы, в частности о. М. Жюжи, справедливо возражали, что
“слишком многое в постановлении было благоприятно для богослова-исихаста,
чтобы он смог удержаться от победного клича”. Современники — как
сторонники, так и противники св. Григория — также признавали явно
паламитский характер этого документа. Акиндин, чтобы объяснить наличие
под ним подписи Иоанна Калеки, дает понять, что патриарх не отдавал
себе отчета в ереси, в нем содержавшейся. Сам Калека, разумеется,
отказывается признать свою безотчетность и ссылается на насилие,
употребленное по отношению к нему Кантакузином после смерти Андроника
III, не оставляя при этом попыток истолковать Томос по-своему.
Наконец, Никифор Григора высказывается с наибольшей среди всех троих
искренностью: он утверждает, что Томос по своему содержанию
согласуется с учением Паламы, а Калека попросту отрекся от своей
подписи, когда стал бороться против св. Григория.
Отец М. Жюжи, основываясь главным образом на тексте Акиндина и
на том факте, что Томос был обнародован и подписан через
два месяца после собора, пытается, кроме того, доказать, что этот
документ неверно отражает ход дискуссии. В действительности в 1341
г. было два собора: один в июне, другой в августе. В июне дело ограничилось
осуждением Варлаама без излишнего одобрения св. Григория, а в августе,
после смерти Андроника III, Кантакузин, напротив, навязал патриарху
учение Паламы и заставил его подписать фальсифицированный протокол
июньских дебатов.
Попробуем разобраться в этих противоречиях. Прежде всего, у нас
нет особых причин подозревать Томос в фальсифицировании протокола
июньских дебатов; это подозрение поддерживают лишь туманные выражения
Акиндина, заинтересованность которого в этом деле очевидна. Напротив,
патриарх Иоанн Калека в своем Истолковании Томоса
определенно подтверждает его достоверность. Хотя он и говорит о
давлении со стороны Кантакузина, это давление относилось
к обнародованию документа, а не к его содержанию, которое Калека
одобряет и автором которого претендует быть.
Позиция патриарха. Совершенно непоследовательное поведение
патриарха начиная с 1338 г. объясняется его желанием избежать спора
на темы вероучения; он неоднократно демонстрирует полную неспособность
составить себе ясное мнение о подлинном предмете спора между Калабрийцем
и монахами; он хочет прекратить дискуссию, избегая при этом необходимости
сделать выбор. Когда обстоятельства заставляют его, наконец, председательствовать
на соборе, он пытается, по возможности, ограничить чисто догматическую
часть своего решения: так, он с удовольствием принимает императорское
решение запретить Варлааму всякий спор о вероучении. В действительности
это обеспечивало торжество монахов, так как их противнику не позволялось
им возражать. Как мы увидим, исключительно политические соображения
заставят его позднее отрицать это торжество, единогласно отмеченное
паламитскими источниками. Тогда он попытается дать спорам 1341 г.
искусственное истолкование: собор, конечно, осудил Варлаама, но
и за Паламой не признал полной правоты. Но он никогда не зайдет
столь далеко, чтобы отрицать подлинность протокола прений, содержащегося
в подписанном им августовском Томосе, и просто попытается
не замечать того, что протокол свидетельствует о торжестве сторонников
св. Григория. Следовательно, мы не можем использовать этот документ
как достоверный источник сведений об июньском соборе. Форма Томоса
и задержка с его обнародованием объясняются самими событиями, которые
мы кратко изложим.
Июньский собор 1341 г. Собрание состоялось 10 июня в храме Св. Софии
и длилось всего один день. Это был настоящий собор, а не обычное синодальное заседание:
прения были публичными, Андроник III председательствовал лично, окруженный сенаторами
и “вселенскими судьями”, не считая присутствовавших там епископов, архимандритов
и игуменов.
Первым слово было предоставлено обвинителю, но Варлаам вскоре коснулся
запрещенной области спора об энергиях. Тогда патриарх велел прочесть
постановления древних соборов, предоставляющие благодатный дар вероучительства
одним епископам. После чтения постановлений приступили к рассмотрению
официальной жалобы, поданной Варлаамом, и св. Григорий получил разрешение
защищаться. Затем был рассмотрен трактат Kata Messalianon
Варлаама — и обвинитель превратился в обвиняемого по следующим пунктам:
1) учение о фаворском свете, который он считал тварным (Томос
// Register. [682 С-688 С]): собрание также принялось обсуждать
богословские вопросы, но, в отличие от Варлама, оно имело на это
право...
2) критика Иисусовой молитвы, о которой он утверждал, что она вводит
в Церковь обычаи богомилов, признающих лишь одну молитву — “Отче
наш”. Варлаам нашел и другой способ нападать на самую распространенную
в то время форму Иисусовой молитвы (“Господи Иисусе Христе, Сыне
Божий, помилуй мя”): по его мнению, она не утверждает явно, что
Христос есть Бог (Томос // Register. [688 D-691 C])
[X].
Для рассмотрения этих двух вопросов использовали одну и ту же процедуру:
сначала читали несколько отрывков из произведения Варлаама, затем
монахи приводили опровергающие их цитаты из святых Отцов, после
чего император подводил итог дискуссии. Как нечто само собой разумеющееся,
Томос дважды отмечает различие в Боге сущности и энергии:
первый раз в преамбуле, где опровергается также обвинение калабрийским
философом св. Григория в двубожии, которое позже повторит Акиндин,
и второй раз — в речи Андроника III.
К концу дня Варлаам заметил, что настроение собора явно ему не благоприятствует,
и обратился за советом к своему покровителю — великому доместику, сидевшему рядом
с Андроником III. Кантакузин посоветовал ему признать свою неправоту. Философ
согласился на это, и св. Григорий Палама охотно простил его. Источники, благосклонные
к учителю безмолвия, описывают закрытие собора как радостное торжество вновь обретенного
мира. Сам Григора упоминает преисполненную мудрости речь, произнесенную Андроником
III в знак всеобщего примирения.
Эта радостная атмосфера царила недолго. На следующий после собора
день император внезапно заболел и 15 июня умер. Тогда Варлаам, поддерживаемый
несколькими учениками, возобновил свои нападки; но поняв наконец,
что у его учения нет никаких шансов восторжествовать в Константинополе,
покинул Восточную Империю; возрожденческая Италия и авиньонский
двор с гораздо большей открытостью отнесутся к его номиналистскому
гуманизму: там он будет общаться с Перуджино, преподавать греческий
язык Петрарке, и в конце концов папа поставит его епископом в униатской
греческой епархии [XI].
Таким образом, 10 июня 1341 г. победа св. Григория была полной.
Патриарх Иоанн обнародовал окружное послание, осуждающее “то, что
монах Варлаам говорил против священнобезмолвствующих”, и под страхом
отлучения от Церкви предписывающий: 1) всем жителям Константинополя
сдать в патриархию писания Варлаама, находящиеся в их распоряжении,
2) жителям других городов (tсn Уpwsdїpote loipсn pХlewn) сдать их
поместным духовным властям для принародного уничтожения.
Изъявление покорности Акиндином. Тем не менее противники учения св. Григория
не сложили оружия; помимо самого Калабрийца, который на короткое время возобновил
свои нападки, возражать против отдельных суждений святого отца стал Акиндин. Со
своей стороны учитель безмолвия считал, что его учение одобрено целиком, и был
прав; в третьей Триаде он еще до собора ясно определяет различие между
Божественной сущностью и энергиями; в этом и заключался его главный довод против
обвинения в мессалианстве (“видение Божественной сущности телесными глазами”),
выдвинутого Варлаамом. Никто, кроме Акиндина, не имел возражений, и даже Акиндин,
несмотря ни на что, согласился ему помочь своим влиянием на власть предержащих.
Даже если, как утверждает Акиндин, между ними до собора имелось личное соглашение
не касаться разделявшего их вопроса, это соглашение было аннулировано речью Андроника
III на соборе, в которой говорилось о различии между сущностью и благодатью.
Кроме того, очевидно, что в чисто богословском плане via media
[среднего пути] между Варлаамом и св. Григорием не было; трагедия
Акиндина состоит в том, что он во что бы то ни стало желал обнаружить,
поддерживая исихастов в области аскетики, а Варлаама — в области
богословия. Но эти две области неразрывно связаны, и мысль Акиндина,
богословски слабая и вполне характерная для средневековой византийской
схоластики, завершалась непрерывным шатанием между Варлаамовым номинализмом
и своеобразной формой реализма, которую он противопоставлял Паламе
и всей греческой святоотеческой традиции, утверждая, что человек
может быть причастником Божественной сущности. Он был искренне убежден,
что Палама заблуждается, главным образом потому, что учитель безмолвия
деятельно и творчески истолковывал святоотеческое предание. В их
споре столкнулись два вида охранительства: буквалистское, дословно
повторявшее формулировки святых отцов, и подлинный дух предания,
стремившийся приобщиться к живому опыту святых отцов, всегда доступному
вселенской жизни Церкви, а не только к произносившимся ими словам.
Первый вид охранительства вполне устраивал византийских гуманистов,
ибо позволял им предаваться “светской мудрости”, оставаясь формально
верными Православию и избегая живой встречи с истиной христианства.
Именно это и сближало довольно бесцветную личность Акиндина с такими
блестящими умами, как Никифор Григора или, позднее, Димитрий Кидонис
[XII].
В личных спорах, которые св. Григорий вел со своим новым противником (в частности,
в ходе беседы, состоявшейся в монастыре патриарха Афанасия I), он, вероятно, легко
одерживал верх; Акиндину даже пришлось письменно признать — в записке, от которой
он вскоре отрекся, — что он с ним согласен. Возможно, именно для того, чтобы объяснить
этот поступок, мало согласующийся с его последующим поведением, он и говорил об
угрозах убить его, которые якобы исходили от сторонников св. Григория Паламы.
Августовский собор 1341 г. Второй собор состоялся в августе 1341 г.
в храме Св. Софии. Кантакузин, который по-прежнему занимал пост великого доместика
и фактически управлял Империей, вновь присутствовал на соборе, как и остальные
участники июньского собора, за исключением императора. Патриарх вызвал Акиндина
как обвиняемого, но сначала по своему обыкновению попытался ограничить обсуждение
чисто дисциплинарными вопросами. С этой целью он приказал Феодору Дексию прочесть
отрывок из св. Василия о невозможности познать Бога; это единственный поступок
патриарха, который Акиндин считает благоприятным для противников Паламы. После
чего патриарх согласился поддерживать Паламу до конца; действительно, паламитские
источники изображают его искренним сторонником монахов, хотя и могли бы представить
его притворщиком; во всяком случае, так они описывают позицию Акиндина до июня
1341 г. За исключением чтения св. Василия сам Григорий Акиндин не сообщает о каком-либо
выгодном для него поступке патриарха; напротив, он жалуется на насилия, которым
будто бы подвергался он и его сторонники, не упоминая о вмешательстве патриарха
с целью его защитить. В письме к Георгию Лапифу, написанном в 1342 г., он упоминает
об антипаламитской настроенности Калеки как о новости. Наконец, в своем Донесении
он умалчивает о том, что же произошло на августовском соборе, не без причины:
собор осудил и его и заставил подписать заявление, в котором он объявлял, что
принимает постановление собора против Варлаама и отвергает учение Варлаама о свете.
Он сделал это крайне неохотно, поскольку толпа, присутствовавшая на заседании,
не скрывала своего неодобрения к нему.
Это официальное осуждение, подтверждаемое, разумеется, всеми паламитскими
источниками, будет иметь важные последствия в период гражданской
войны 1341-1347 гг.: императрица Анна, которая, по крайней мере,
сначала, не противилась начатой Акиндином кампании против Паламы
и его сторонников, открыто выступит против рукоположения Акиндина
в диаконы, ибо осуждение, которому он подвергся, не было предварительно
снято.
Осуждение Акиндина не упоминается в Томосе, где и вообще ни слова не говорится
о втором, августовском, соборе 1341 г., а ограничивается сообщением об июньских
прениях. Такая форма этого документа позволила антипаламитам некоторое время не
обращать внимания на осуждение Акиндина, а нынешним историкам - говорить о “тайных
переговорах паламитов в августе”. Как объяснить это умолчание? Анонимное письмо
некоего паламита, написанное примерно в 1342 г., объясняет его желанием монахов
дать Акиндину возможность покаяться. Несомненно, однако, что решающими соображениями
при составлении Томоса в известном нам виде были политические причины.
Осложнения в политике. После смерти Андроника III за власть
боролись два претендента на регентство — Кантакузин и Иоанн Калека.
Нет никаких указаний на то, что эта политическая борьба была связана
с вероучительными убеждениями двух главных соперников. Как мы видели,
Калека не горел тогда желанием поддерживать антипаламитов. Напротив,
он сам сообщает, что отказался придать августовскому собору вполне
официальный характер по следующим двум причинам:
1) чтобы не принимать решения касательно вероучения;
2) чтобы не оказать Кантакузину честь председательствовать на соборе,
являющуюся прерогативой императора.
Поэтому Калека согласился с обнародованием документа, дабы утвердить
победу монахов, при условии, что в нем не будет упомянут августовский
собор, состоявшийся под председательством Кантакузина. Значит, власть
патриарха в этот период была вполне достаточна для того, чтобы действовать
наперекор великому доместику и навязать ему умолчание о соборе,
на котором он выступал как фактический император, что явилось бы
для него важным прецедентом, если бы, например, его подпись стояла
под Томосом. Сторонник Кантакузина Филофей именно в этом
смысле истолковывает августовские события. “Сиятельнейший император,
— пишет он, имея в виду Кантакузина, — там присутствовал, хотя и
не был тогда еще облечен властью; он, скорее, обладал властью и
управлял делами государства; ему недоставало лишь диадимы и наименования
“император”; он занимал место сиятельнейшего императора — своего
брата [Андроника III]”.
Как раз это положение дел и не хотел признавать патриарх, и ему удалось добиться
того, чтобы в Томосе об этом ничего не говорилось. Действительно, документ
составлен согласно желанию Калеки, а это лишний раз доказывает, что патриарх,
если бы захотел, мог бы с таким же успехом придать ему и менее паламитскую окраску.
Но, вероятно, считая, что спор завершен победой монахов, он одобрил составленный
св. Григорием Паламой текст, прибавив к нему категорическое запрещение возвращаться
к обсуждению этой проблемы. Ничего лучшего монахи и пожелать не могли.
Впрочем, Калека осыпал их различными милостями, возможно, чтобы
заручиться их поддержкой в своей борьбе за политическое влияние
с Кантакузином. Действительно, св. Григорий сообщает, что патриарх
предложил ему епископство Монемвасии, а после его отказа заставил
избрать туда его первого друга Исидора, предлагая самому Паламе
стать митрополитом в Фессалонике. С другой стороны, как мы увидим
ниже, учитель безмолвия, оставшись после соборов в Константинополе,
играл важную роль в тайных политических переговорах, сопровождавших
государственный переворот в октябре 1341 г.; очевидно, его авторитет
и влияние были очень велики, а победа в религиозном отношении —
полной.
Соборный Томос. В опубликованном тексте Томоса
заглавие, правда, упоминает о нескольких соборах, принимавших решение
о Варлааме и Акиндине; но то же заглавие особо подчеркивает
факт присутствия Андроника III; а ведь только оно и придает решениям
полную законность. Неизданные варианты Томоса имеют более
длинное заглавие, проливающее дополнительный свет на природу документа:
помимо опубликованного в наше время текста заглавия имеется следующее
добавление: решение, вынесенное в императорском присутствии, Томос
же, составленный после его смерти (поскольку после этого он прожил
одну неделю, ибо был больным) и подписанный в месяце августе девятого
индикта лета 6849. Очевидно, по мнению составителей документа, “решение”
могло быть принято только в присутствии Андроника III, ибо вопрос
о том, кто станет его наследником, в августе 1341 г. не был урегулирован.
Следовательно, августовский собор не принял “решения”; он просто
подвел Акиндина под июньское осуждение: “если кто-нибудь захочет
выдвинуть против монахов те же обвинения, которые выдвигал против
них Варлаам... устно или письменно... он подпадет под то же осуждение.”
Вот почему во всех относящихся к этому периоду писаниях св. Григорий
хочет доказать, что Акиндин — “варлаамит”, а это не совсем точно.
Подписание Томоса не обошлось тем не менее без некоторых трудностей.
Св. Григорий Палама и Иосиф Калофет рассказывают, что сторонники Акиндина сделали
все для того, чтобы епископы не последовали примеру патриарха, подписавшего документы
первым. Однако семь епископов, не считая патриарха, подписали Томос в августе:
Григорий Сардский, Григорий Диррахийский, Нил Лакедемонский, Исаак Мадитский,
Малахия Мефимский, Макарий Видинский и Афанасий Кизический. Действительно, их
имена фигурируют в двух лучших списках Томоса. Подписи Афанасия Кизического
добились не без труда; ведь на июньском соборе он претерпел неудачу: собрание
отказалось читать принесенные им документы; затем его не пригласили к участию
в составлении Томоса, и он потребовал отсрочки, чтобы поставить свою подпись.
С другой стороны, Афанасию представили фальсифицированные (parakecargmћna) произведения
св. Григория Паламы, которым он обязан неверным представлением о его мнениях;
лишь познакомившись с подлинным текстом произведений св. Григория, он поставил
под Томосом свою подпись.
“Фальсифицированные писания”. Что же это были за “фальсифицированные
писания” св. Григория Паламы, о которых говорит Афанасий Кизический?
Ответ на этот вопрос мы обнаруживаем в неизданных произведениях
учителя безмолвия, который на протяжении всего спора, продолжавшегося
во время гражданской войны с 1341 по 1347 г., обвинял Акиндина в
распространении недостоверных цитат из его произведений. Здесь невозможно
привести все отрывки, в которых св. Григорий Палама упоминает об
этом. Процитируем несколько, взятых наугад. В опубликованной в конце
1341 г. Апологии св. Григорий уже писал, что Акиндин, как
только Варлаам покинул Византию, стал изымать отдельные фразы из
контекста, удалять одни слова и прибавлять другие, дабы исказить
смысл. В других местах он приводит конкретные примеры таких искажений
и чаще всего описывает обработку Акиндином одной фразы из письма,
которое Палама написал ему из Фессалоники в начале 1341 г.: “Итак,
обожение — это низлежащая божественность, согласно богомудрым богословам,
как говорит здесь и великий Дионисий, ибо оно есть дар вышележащей
сущности Божией. И напрасно теперь Варлаам обвиняет нас в двубожии.”
Как объясняет св. Григорий Палама, Варлаам уже обвинял его в двубожии
и использовал термин qeХthj Ыfeimћnh [“низшая божественность”] для
характеристики учения св. Григория Паламы о благодати; св. Григорий
отвечает ему, цитируя Дионисия, что термин Ыfeimћnh (низшая) можно
принять только при условии, что такая благодать также есть Божество,
так как она есть жизнь единого Бога, причаствуемая людям. Акиндин
же, сочиняя Опровержение письма Паламы и приводя в нем это
место, заканчивает цитату после слова Ыperkeimћnhj (вышележащей),
а это, разумеется, заставляет относить это причастие к подразумеваемому
существительному qeХthtoj (божественности / Божества): таким образом,
св. Григорию приписываются слова о двух Божествах, одном вышележащем,
а другом низлежащем. Это и будет основным обвинением, предъявляемым
ему противниками, и важно уже сейчас отметить, что это выражение
Паламе не принадлежит и что он всегда с негодованием отрекался от
его авторства.
Нет нужды полагать, что Акиндин с самого начала стремился сознательно
фальсифицировать писания Паламы; он просто отыскивал у него места,
которые подтверждали бы его собственное толкование учения Паламы,
и, как часто в таких случаях бывает, изъятые из непосредственного
окружения цитаты использовались для доказательства положений, противоположных
тому, что св. Григорий хотел сказать на самом деле... [XIII].
Впрочем, известно, что сборники такого рода цитат, составленные
антипаламитами, имели хождение в Византии, и Афанасия Кизического
мог ввести в заблуждение один из них.
Акиндин и небольшая группа его друзей были единственными, кто выступил
в 1341 г. против богословия Паламы. Даже Никифор Григора в надгробном
Похвальном слове Андронику III, которое он произнес во дворце,
упоминает о том, как покойный император осудил на соборе 10 июня
растленные догматы Варлаама. Очевидно, что первой реакцией византийской
Церкви была однозначная поддержка св. Григория. Его победа не была
следствием какой-нибудь ловкой интриги Кантакузина; сам патриарх
одобрял Паламу, если не по убеждению — Калека так часто менял свою
политику, словно своих убеждений у него вообще не было — то по крайней
мере, преследуя свои интересы. Таким образом,, Акиндину ничего не
оставалось, как распространять имевшиеся у него антипаламитские
писания, относительный успех которых объясняется недоразумениями,
вызванными ими по поводу подлинной мысли учителя безмолвия, — и
многие из этих недоразумений дожили до наших дней.
Исключительно политические обстоятельства замедлили окончательное
торжество учения Паламы и привели к появлению многочисленных полемических
произведений, лишь немногие из которых обогатили богословскую традицию
Византии. Св. Григорий уже в 1341 г. с полной ясностью изложил свое
учение в Триадах, главном труде своей жизни, и отныне он
сможет разве что бесконечно повторять одни и те же доводы — то в
личных письмах, адресованных современникам, то в полемических произведениях,
где он разработает более или менее устойчивую терминологию. Тем
не менее, чтобы по-настоящему постичь мысль Паламы, необходимо обратиться
к его первым произведениям, направленным против Варлаама; в них
он изложил основы подлинного бытийного богословия, которые будет
лишь уточнять в последующих писаниях, направленных на опровержение
эпигонов калабрийского философа.
|
