Православный Палестинский сборник

№57

VII.

Месяца Марта 5-го.

ЖИТИЕ И ДЕЯНИЯ

преподобного отца нашего Герасима отшельника.

.

Пер. В. В. Латышева.

Святые и божественные Писания всегда излагают доброе и восхваляют благие дела, путеводя нас и воздвигая к добродетели; но мы, малодушные, падшие и слабые, склоняемся пред нею и отступаем, считая работу ее трудною или и совершенно невозможною вследствие склонности нашей к наслаждению и легкой увлекаемости страстями. Жития же почтенных мужей, предлагаемые к истолкованию и излагающие, как они упражнялись в ней и одержали победу, какой достигли светлости и на какую высоту были возведены, подтверждают достоверность Писаний и показывают, что они ничему вполне невозможному не учат; и малодушествующих и склоняющихся пред работою добродетели они некоторым образом согревают примерами, возбуждают к соревнованию и часто убеждают предпринимать равное и браться за одинаковое с ними. Таково и житие великого отца Герасима, которое ныне и предлежит нам к истолкованию и которое мы решили предложить на общую пользу вам, слушателям, достаточное для того, чтобы показать возможность добродетели теми [132] подвигами, которые он совершил, и возбудить к ней тем, в чем оно представляет полученную им здесь светлость и славу. Итак, да будет рассказано житие мужа и да будет предложено посреде, но в общих и кратких чертах, с одной стороны вследствие скромности и слабости языка нашего, с другой — чтобы ясно было, что не слово многоглаголанием и искусственным сложением возвеличивает прославляемого, а скорее он украшает и возвышает слово самым величием дел.

2. Божественный Герасим, по истине честь монахов, родился в епархии Ликийской и происходил от родителей, владевших достаточным состоянием и усердствовавших к добру. Когда он приходил уже в возраст и начал богатеть разумом, то возлюбил жить не по примеру большинства юношей, которые полагают в части блага только то, что услаждает чувство, а красоты душевные вменяют ни во что, но тотчас добре воззрел к Богу и добродетели. И осудив великую суетность настоящего и признав жизненные блага ничем иным, как одним обманом, смешением и затмением разума, удаляется от мирских смятений и переходит к жизни бездеятельной и тихой. Итак, обрезав себе волосы, а с ними, так сказать, всякое мирское и земное помышление, он весь предается добродетели и, увлеченный горячим и кипящим стремлением к ней, стремился и напряженно подвизался, чтобы душа его сделалась чистою от всякой страсти и всяческого пятна, а ум явился восприимчивым к дарам Духа и (истекающему) оттуда просвещению. Вследствие сего он был настолько воздержен в пище, что с радостью отклонял всякое услаждение вкуса и отвращал от [133] себя все отягощающее желудок, как тяжесть и досаждение природе. Отсюда у него успокаивались и страстные движения плоти и трезвость ума сохранялась негрязнимою. Так он был воздержен в пище и так боролся с наслаждениями яств; за то он казался побеждаемым сном, но, живя в постоянных постах, все-таки и в этом не легко поддавался, но, настолько уступая природе, чтобы она сдерживалась и не отказывалась от трудов, напряженно пребывал в бодрствовании, молитвах и изучении духовных сказаний.

3. Так подвизаясь в отечестве, показывая житие, подобающее монахам и многие поты проливая против духов злобы (Ср. Ефес. VI, 12) он решил, что должен перейти в пустыню у Иордана, желая предпринять большие подвиги и найти в пустынности места помощницу и сотрудницу в более высоком любомудрии. Это он и делает. Итак, прибыв туда, он делает пустыню, как и искал, началом лучшего образа жизни и большого стремления к добродетели. Ибо он уже не довольствовался пребыванием в прежних подвигах, но ежедневно стремился по истине превзойти самого себя трудами за благо. Поэтому, забывая заднее, как говорит Павел (Фил. III, 13), и простираясь к переднему, как некий проворный и легкий бегун, постоянно бежал невозвратно и быстро по пути добродетели, поспешая к награде вышнего призвания. И он был добр не только как бегун, но и как доблестный воин, дерзновенно наступая на врагов, смертельно поражая нападающих на него, подвизаясь не против крови и плоти, но против начал и властей тьмы (Ср. Ефес. VI, 12), которых искусство, способ и [134] напряжение в войне с добрыми мужами очень неотступны и сильны, а битва могуча и непрестанна; «ибо они не уснут, говорит мудрый (Притчи Сол. IV, 16), если не причинят зла». С таковыми была борьба у мужа, столь горькими супротивниками, столь страшными врагами.

4. Но невозможно было добре защищенному доспехами добродетели, укрепляемому благодатью свыше и борющемуся неустанно не обратить в бегство врагов и не заставить их отступить, показав тыл. Итак, они бегут, явно побеждаемые, и у подвижника умерщвляется всякий страстный помысел и душа его наконец удостаивается безмятежия в Духе. Что же отсюда? Молва возвещает, что сей муж велик по добродетели и истинный служитель Божий, привлекает к нему многих из многих стран и убеждает пользоваться им, как путеводителем к Богу и руководителем к спасению их душ. Некоторые из них достигли и совершенства монашеского и были из числа так называемых отшельников. Настолько он был узрен славнейшим и отличнейшим из монахов того времени.

5. Но божественный Герасим, видя, что эти приходящие к нему избирают сожительство с ним и стремятся оставаться при нем, строит величайшую лавру, отстоящую от реки Иордана не более одной мили, и, кроме того, среди ее воздвигает общежитие. Совершив это, он устанавливает законы, прекрасно выработанные, повелевающие одним из монахов оставаться в общежитии и в нем подвизаться в монашеском образе жизни; а которые уже испытали себя беспрестанными и долгими трудами и достигли меры совершенства, тем селиться в так [135] называемых келлиях, числом не меньшим семидесяти. Им он повелел жить по такому правилу, чтобы пять дней недели каждый безмолвствовал в своей келлии, не вкушая ничего другого из съестного, кроме хлеба, воды и фиников; по субботам же и воскресеньям, пришедши в церковь и приобщившись святых таин, вкушал в общежитии варево и получал немного вина; в келлии же никому не позволялось или возжечь огонь, или вкусить варева; им предписывалось нестяжание считать достойным соревнования, как ничто другое, наиболее быть украшенными смиренномыслием, и каждому труд рук своих, который будет исполнен в течение недели, в субботу относить в общежитие и под вечер в воскресенье, снова получая продовольствие на неделю, я разумею хлебы, финики, воду в сосуде и ваии, возвращаться назад в келлию

6. По такому правилу и обряду великий Герасим повелевал проживать подначальным ему отшельникам. Посему, воспитанные в этих (правилах), они были так беззаботны и так мало преданы делам человеческим, что у них не было ничего, кроме одежды, не было даже и второй перемены ее. Постелью же было что другое, как не циновка и то, что они обычно называют kentwnion (лоскутник) и embrikion; для воды был глиняный сосуд, который вместе служил для питья и для вымачивания ваий. Был у них и такой закон, данный Герасимом, чтобы при выходе оставлять келлии открытыми, так что всякому желающему можно было, вошедши, брать что хотел из скромных и необходимых предметов потребления без всякой помехи; но можно было видеть их живущими по апостольски, и у живущих в пустыне было, подобно им, одно сердце и одна [136] душа, ибо никто не считал чего-либо из бывшего у него собственностью, но все одинаково было у них общее

7. Повествуется об отшельниках и то, что пришли к нему некоторые и просили дозволить им греть воду, вкушать варево и читать при светильнике; но великий Герасим, прервав их, сказал: «Если вы хотите так жить, то велика польза пребывать вам в общежитии; но я никоим образом не дозволю во все время моей жизни, чтобы это было у отшельников». Так что Иерихонцы, слыша, что житие пребывающих при божественном отце Герасиме такое стесненное и что жизнь их не имеет утешения и очень неуютна, положили себе такой закон, чтобы по субботам и воскресеньям уходить к ним и приносить им не малое утешение; но это — хвала Иерихонцев и свидетельство любодобродетельных душ. Однако, многие из подначальных сему великому Герасиму подвижников, видя, что миряне приходят с такою целью, так далеки были от того, чтобы считать их прибытие благодушным и приятным, что не любили и не выносили даже видеть их в своей местности, но скорее бежали и отступали от них, как приносящих им большой вред. Ибо они хорошо знали, что мать строгого целомудрия есть воздержание, могущее отгонять грязные помыслы и облегчать тягость сна. Этому они прекрасно научились от отца не только словами, но и делами; ибо сам он так высоко ставил воздержание, что пребывал без пищи сорок дней поста, довольствуясь одним принятием таин.

8. Так прожившему Герасиму, сделавшемуся для подначальных ему образцом добродетели и [137] основанием спасения и явившемуся гражданином и градовладетелем пустыни Иорданской, наступает общий конец в 24-й день Марта месяца, во второе консульство Зинона Августа. Но нам уже пора напомнить и о чуде его со львом, и при жизни великого отца дивно послужившим ему, и по преставлении отсюда необычайно умершим на его могиле. Ибо это чудо присоединено последним к сказанию именно потому, что за концом жизни отца следует и конец предмета изложения. Дело было так.

9. Один лев из живущих в пустыне Иорданской встретился однажды святому, проходившему по берегу реки, громко крича и болезненно рыкая, так как заноза из тростника вонзилась в ногу его и причиняла невыносимую боль. Преподобный, увидев его и пожалев, умилосердился над его страданием и был тронут в душе знаками, которые делал ему зверь, выказывая мольбу и прося врачевания; он берет ногу его, уже распухшую и загноившуюся, осторожно вынимает занозу и облегчает ему боль. Что же лев? Он тотчас делается агнцем, изменив не природу, а дикость, и пребывает с великим в келлии и сопровождает его, куда бы он ни уходил. Велико уже и это и полно изумления; но каково же следующее. Как дивен во истину Бог во святых Его! (Ср. Псал. LXVII, 36) Так как лавра, как мы сказали, стояла недалеко от реки, то осел приносил из нее воду на потребу живущим там. Охрану его старец поручает льву и вверяет зверю ослика, чтобы он стерег его пасущегося. Итак, он исполнял эту службу довольно долгое время, и прежде ставший агнцем лев снова сделался псом, следовал за ослом, обходил [138] вокруг него, лежал при нем и осматривал дороги, пока тот продолжал пастись. Но что случилось после этого?

10. Однажды сон объял льва; пасущийся осел уходит далеко от него. Проходили некие люди из Аравии с верблюдами и увели его; встает от сна лев, ищет осла и не находит; он возвращается в лавру и приходит к старцу смущенный, опечаленный, унылый, склонив голову к земле. Когда блаженный увидел его в таком состоянии и заметил, что осел не пришел с ним, он заподозрил, что зверь поступил с ним коварно, и говорит льву кротко, ласково и, вообще говоря, как приличествует святому: «Что это значит, лев? Ты съел осла и по истине возвратился к прежнему; ты доказал, что изменился характером в агнца; ты старался исполнять обязанности пса, но природа победила: ты вспомнил, верно, прежнюю лютость и царственную гордость пред другими животными и возжелал снова властвовать; но я смирю тебя, унижу твои гордые мысли и заставлю смиреннейшим поведением не искать прежнего. Итак, будь ты впредь не лев, как возжелал, а вьючный осел, как тот, на которого ты напал». Так сказавши попросту, старец повелевает возложить на льва службу осла, чтобы он, нося на себе сосуды, приносил воду братии. Так и было сделано, и можно было видеть льва, прежде по характеру агнца, потом пса, ныне опять носящим тяжести ослом. Воистину небывалое чудо!

11. Между тем прошло некоторое время, и лев так неленостно исполнял эту службу. Но похитившие осла проходили снова по окрестностям реки Иордана, имея с собою животное, и направлялись к [139] святому граду по какой-то своей надобности. Случилось, что и зверь был тогда у реки, чтобы принести воды братии. И что происходит? Он видит издали осла, узнает его и тотчас, перестав быть ослом или, лучше, исполнять должность такого животного, снова показывает себя львом и с царственным рыканьем бросается на ведущих осла. Они, увидев его, немедленно обращаются в бегство с большою скоростью и страхом. И он, схватившись за недоуздок, надетый на осла, возвращается с ним к лавре в великом благодушии, прыжками и другими способами выказывая свою радость и представляясь смотрящим на него как бы некиим доблестным воином, возвращающимся с войны с трофеями. Увидел его великий и, благословив, освободил от службы, поручив ослу снова исполнять ее. Кроме того он нарицает этого льва Иорданом, вероятно, я думаю, за то, что это случилось с зверем у реки Иордана. С того времени лев пребывал на свободе, оставаясь в лавре и иногда уходя куда-нибудь вне ее.

12. Прошло три года, и божественный Герасим переселяется к Богу, Которого возжаждал. И Иордан, находясь или у Иордана, или в другом месте, по устроению Божию не оказался там, когда он был погребен отцами. Спустя немного, он, пришедши, искал старца; и авва Савватий Киликиец, ученик аввы Герасима, увидев его, говорил ему: «Старец наш покинул нас сирыми и переселился к Господу; но возьми, поешь». Лев не захотел есть, но непрестанно обращал свои взоры туда и сюда, желая увидеть старца, громко рыкая и не вынося его отсутствия. Авва Савватий и прочие отцы, гладя его спину, говорили ему поесть и успокоиться; но лев не [140] переставал реветь и рыкать. И чем больше старались успокоить его словами, тем больше он рыкал, издавал более громкий рев и усиливал свою тоску, показывая, какую печаль он имел, не увидев старца. Тогда говорит ему авва Савватий: «Пойдем со мною, так как ты не веришь нам, и я покажу тебе, где погребен старец». И взявши, привел его туда, где они погребли старца; отстояло же (это место) от церкви приблизительно на полмили. Итак, авва Савватий, став на могиле старца, говорит льву: «Вот здесь погребен наш старец». И преклонил колена, творя поклонение на могиле старца. Когда лев увидел его творящим поклонение, и сам сотворил поклонение и, довольное время склоняя свою голову к земле, умер на могиле. Произошло же все это не потому, что лев имел разумную душу, но потому, что Бог восхотел прославить славящих Его не только в сей жизни, но и по смерти, и показать людям, какое имели звери подчинение Адаму до его преступления. Итак, будем подражать и мы, братия, хотя бы благомыслию зверей, которое они показывали к служащим Господу; их же предстательством да будем удостоены части их в день суда. Аминь.

VIII.

Месяца Марта 8-го.

написанное монахом Космою ритором.

1. Племя Каппадокийцев производит много людей, охотно упражняющихся в добродетели, и как бы из некоего источника по круговым периодам черпаются прозрачнейшие души и делаются изобильным питьем для последующих: они скрывают все мрачное и темное и отвергают всю горечь и гниль неверия; у них сияет кругозор и свет истины, так что благочестивое слово расширяется, а нечестие уничтожается. Такими блестящими светилами воссияли в предшествующей нам жизни, очистив всю вселенную, и разнообразием преемства различными способами привлекли всех к добродетели яркими светочами божественный Василий и умободрствующий Григорий. Других же мы опустим, как находящихся вне предмета повествования.

2. Одним из таких был и предлежащий ныне к (духовному) наслаждению и весьма приятный любодобродетельный божественный Герасим; он родился, как некий высоковершенный добродетелями кипарис, от знатных родом Каппадокийцев (очень почтенны [142] среди других стран Каппадокийцы и чрезвычайно великодушны). Селение, в котором он родился (до его выступления совершенно неизвестное, а после выхода в свет сего мужа даже очень прославленное чрез него), называемое по-местному Дрос (=Роса), породило воистину оросившего души многих, истощенные жаждою бесплодия добродетельной жизни, и вырастило его как некое вечно цветущее древо. Воскормившая его и пострадавшая ради него в родильных муках, именем Мария, после этого сына не вскормила и не повила ни одного другого, но ее утроба как бы отказалась произвести другую подобную отрасль; ибо с того времени она остается невспаханною или (по истине сказать) бесплодною. А отцом его был Иоанн, воздавший Богу много благодарений за то, что удостоился такого сына; ибо с тех пор, как он видел сына преуспевающим и совершенствующимся, он не сдерживал своего удовольствия, но благодарил. Он размышлял о Давиде, Иове и Самуиле и говорил: «Возвеселил мя еси, Господи, в творении Твоем» (Псал. XCI, 5) и «но не сладок ли мне сын паче лучей солнца»? Старцу же нет ничего приятнее этого.

3. Но еще не прошел девятый год, и этот чадолюбивый отец исполняет неизбежное, а мать волновалась надеждами на сына; а сладчайший сын только что расцветал первым пухом бороды, когда матерям бывает несказанное удовольствие и перемена мыслей: ибо они меняются к лучшему. Божественная благодать, посетившая его, всецело отклоняет душу его к назорейству; он воспламеняется душою, стремится к монастырю и замышляет бегство. Не могши видеть горячо капающие слезы матери, но став выше любви [143] к матери, сродникам, друзьям, родине и сверстникам, он позднею ночью бежал в одну из соседних обителей. Благородная мать, узнав об его поступке и хорошо зная, какую страсть прекрасно питал в себе сын и куда он перенес свою любовь, естественно печалилась о потере сына (и как же иначе, если она была не камнем, не железом?), но в то же время благодарила Бога, что сын не отпрянул вне божественной благодати и далеко от Сотворшего, но погрузился в отеческие объятия и согревается в них.

4. Прошло немного времени, и эта чадолюбивая и почтенная мать переселяется в горние обители. Узнав об этом, прекрасный сын воздал Богу великое благодарение за то, что освободился от материнских забот и что отселе ему, оставшемуся в одиночестве, можно будет служить единому Богу. И что же происходит? Он предает всего себя, душу и тело вместе, настоятелю монастыря и падает к ногам его, чего не делая: умоляя пастыря, прося, проливая горячие слезы, чтобы он приобщил его к подвигу монашескому. Сей же вдохновенный муж, провидя бывшею в нем благодатью, каков он будет после сего дара и что он не только себя управит и усовершенствует добродетелью, но и многих подобным образом поощрит к ней и уготовит быть ему соревнователями, повинуется и, прочитав обычные молитвы, постригает в монашеский чин досточтимого и самим ангелам. И он, как было принято в монастыре, по повелению пастыря стал учиться грамоте и был к учению, говоря по пословице, как головня к огню, бритва к точилу, поток по крутому склону. В короткое время, выучив наизусть всю псалтырь Давида и со старанием [144] пройдя все церковные книги, он возбудил всеобщее удивление.

5. Радовался игумен монастыря и все монахи, видя в простом и столь юном теле всенощное бодрствование, постоянное прилежание, глубокий ум, разумные ответы на всякий вопрос. Видя это, тот прозорливый муж монастыря возымел мысль, что такой свет не должен быть оставлен бездеятельным и бесполезным; он стал желать, чтобы разумный не по-юношески, а превыше старцев, принял на себя священнослужение. Он побуждает медлящего и колеблющегося, и сей сын послушания с трудом уступает из уважения к нему и рукополагается во диакона, а затем в иерея; но повышение в достоинстве требовало и большего усовершенствования в добродетели.

6. Прошло около семи лет, и мужем овладела любовь к покою и желание увидеть святые места, где пресвятые и божественные ноги Божии стояли для устроения вселенной; он возвещает авве монастыря свои мысли, открывает свое душевное состояние. Настоятель же, вняв его словам и удалившись как бы обдумать их, сначала был опечален внезапной переменой и нежданными словами; затем, рассудив с самим собою, что это дело запало в душу мужа не без воли Божией, предоставляет решение откровению Божию. Так и случилось: прошли три дня и слетевшее божественное сновидение открывает великому отпустить божественного Герасима и совершить желаемое им: ибо так был он переименован при монашеском пострижении, а от рождения назывался Григорием.

7. Итак он, услышав слова об удалении и обрадовавшись неожиданному отпущению, воздал благодарение Богу, что замысел пришел к нему не [145] враждебным; ибо он намеревался тайно освободиться от этого общества. Припадает к священным стопам святого пастыря священник и жертвоприноситель и чистосердечно просит прощения у всех; к объятиям он присоединял слезы, пока, облобызавши всех, не вышел из монастыря. Часто обращал он взоры назад к этой сладчайшей и святой пастве, а затем, отойдя далеко от монастыря и пустившись в путь, начал петь псалмы: «Скажи мне, Господи, путь, вонь же пойду» (Псал. CXLII, 8) и «Блажени непорочнии в путь, ходящии» (Псал. CXVIII, 1) и т. д. И так совершив путь во много дней, он достигает Палестины, где, пришедши, с великою радостью обозревает досточтимые места, где пострадал за нас Спаситель; и с верою и душевным наслаждением исполнив свое желание, познакомившись с весьма многими божественными мужами и почерпнув оттуда не малую пользу, он выходит к Иордану, где, говорят, пребывают мужи, ведущие ангельскую жизнь: его стремление было усвоить их добродетель.

8. И тогда он приходит в лавру божественного Савы. Там, будучи принят и обласкан дивным Савою, получив от него благословение и еще более распалившись к добродетели (ибо любят окрыляться к подобному соревнованию, когда видят соплеменника, стремящегося к тому же), — итак, как я сказал, пришедши в лавру, изучив множество подвигов добродетели, будучи научен, как должно бороться против духов злобы (Ефес. VI, 12. 10), вообще будучи закален как железо холодною водою добродетели и пробыв в лавре долгое время в этом подвиге, выходит из лавры (некое божественнейшее просвещение [146] перевело его к себе) и поселяется в окрестностях Иордана. Здесь он умело сохранил себе четверицу добродетелей, — мужество, воздержание и справедливость, применив мужество против сильно борющихся и всецело стремящихся растерзать нас видимых врагов (Следующие далее в гл. 9-12 восхваления и рассуждения в некоторых местах темны по смыслу и потому затруднительны для точного перевода).

9. Сколько ни старались умственные враги совлечь его или ослабить его напряжение, но сей божественный Герасим стремился возвысить себя постом и напрячь верою в Спасителя, и дивно было видеть невещественную природу борющеюся, напряженною и поднимающеюся в высоту с вещественною, страдательною, пресмыкающеюся и земною тучностью. Насколько победитель сильнее поддавшегося, когда можно бороться равному с равным, а не различным и разнохарактерным; если же и так победить слабейшее, то и низшее по сравнению природы с удивлением достойно хвалы. И сей божественный муж, конечно, явно победил похвалявшегося все уничтожить. Такова была мужественнейшая крепость мужа, с которою он от твердого начала проехал до твердейшего конца.

10. Воздержанием же он отличался таким, что были забыты природные стремления и напряженно суровым образом жизни заморожено все водянистое и влажное, а осталась в нем одна как бы воздушная и не растекающаяся сущность, так что он возвысился над природными потребностями и в светлости ума не проявлялся даже след низменных стремлений, но он всегда взирал к божественному и имел как бы природным единственное движение к прекрасному. Ибо, возлюбив вышеначальную и таинственную [147] животворящую Троицу, он к Ней возносил меру своей жизни и непрестанно обращался умом, стараясь не лишиться прекрасной победы, сияющей в красотах. Таковы были у него подвиги воздержания, которым он соревновал с ангелами, с которыми дивно ликовал на земле. А что дивно и истинно, — он имел саму святую Троицу живущею в его чистейшей душе, так что не сокрылось слово нелживых уст, что «Я и Отец вселимся», т. е. в чистых, «и обитель приятную сотворим» (Ср. Иоанна XIV, 23). Так Герасим питался воздержанием как бы некиим божественным нектаром.

11. Теперь посмотрим и на присущие сему святому точные (правила?) справедливости. Ибо он измерял подобающее каждому, душе уделяя приличествующее невещественному и чистому и равноценное распределение, а телу подобным образом — (приличествующее) земной и плотской природе; и уже не допускал, чтобы одно восставало против другого, как неразделенное и неуправляемое, но, исследуя склонности каждого, издалека различал общения, возмущения и волнения. В этом он выказывал в себе правдолюбие, мысленному уделяя невещественную и невидимую душу, а с прахом смешивая сию персть. Он так хранил в себе правдолюбие, что никогда не видал в сердце своем неправды пред Богом. Главизна всех благ и вершина прочего присущего нам в сей жизни — разум, которым был украшен во истину божественный и дивный Герасим, и который является как бы некиим правилом и неизменным отвесом, прямо служащим искусству к уподоблению, подобно тому, как вещественная соль, как верят, [148] разнообразит нам яства, услаждает аппетит и возбуждает к пище...

12. Сими вооружившись и как бы надев наглавие, шлем и доспех, великий Герасим стал на ристалище пустыни и враждебных демонов одних ранил своими молитвами, а других и совершенно сражал неядением; иногда же и уничтожал их как дым. Ибо сей божественный Герасим, бодрствуя и ослабляя себя постом, не явился ли тотчас орудием божественной благодати? Или кто измеряемый и испытуемый смирением поднят на высоту божественного знания, как сей превеликий? Ибо став в обладания блага, теми трудами, которыми он побеждал и которые полагал в добродетелях, он победил своих предшественников и позднейших и... давая больше трудов, одерживал блестящие победы. Что же возделыватель сих благ и такой победитель? Думал ли он напряжением трудных подвигов, соревнуя, пролететь по воздуху? Нет. Но не причастился ли он просвещения божественного или даже весь сделался полным благодатей? Да, и благодать преизбыточествовала и воссияла и обильно излила на него дары благого духа, откуда и произошло начало благодатей и чудес. Ибо исполнившись, как я сказал, Духа Святого, приняв сердцем божественное внушение и усовершенствовавшись или (воистину сказать) будучи помазан рукою Божиею, он строит святую лавру весьма близко к реке Иордану, веря, что она будет надежным убежищем душ, местом искупления и оставления пороков. Своею добродетелью собрав в лавре многих трудников, он сделался весьма известным, и сбегались к нему с разных сторон, ибо миро благодатей издалека созывало [149] достойных дара; и можно было видеть там согласный лик поющих сладостную песнь непрестанным гласом.

13. Таковы подвиги этого прекрасного сообщества, таковы воинские деяния дивного Герасима против врагов; прочие же чудеса и победы кто расскажет? Я предложу одно из многих, а множество прочих оставлю, избегая пресыщения неумеренностью. У сего блаженного отца был обычай прогуливаться по окрестностям Иордана. Однажды, когда старец проходил со своим учеником и творил по обычаю молитвы около третьего часа, лев, внезапно появившийся откуда-то из глубины пустыни, страшный видом, страшнейший ужасом, как бы чрезмерно разъяренный и прыгавший от боли, выходит вблизи старца и голосом вызывает его сожаление. Он рыкал и рыканием показывал свое сердечное страдание, указывая с ревом на свою ногу и стараясь склонить святого к состраданию. Ученик его Игнатий (так назывался этот муж), увидев зверя и будучи поражен ужасом при неожиданном зрелище, полумертвым падает пред ногами святого. Старец, взяв его рукою, поднял и укорил за трусость, сказав, что виною ее является только малодушие и душевная слабость, «ибо не напал бы так испуг и несвоевременный страх на тебя, почтенного образом Божиим и удостоенного властвовать над зверями». Это к ученику; а что же ко льву? Старец, видя, что нога зверя очень болит, вся изранена и распухла от вонзившейся занозы, взяв его за ногу, отрезывает сгнившие и опухшие части, вынимает бывшее там острие тростника и очищает ногу. Затем налагает повязку и вместо лекарства прилагает свою молитву; лев мгновенно получает [150] исцеление и становится разумным, как прежде был диким; он постоянно пребывал со святым, дивно следовал за ним, питаясь тем же, чем отшельнически жил старец, т. е. хлебом и немногими овощами, и так пребывал в лавре долгое время, так что забыл свою дикость и сделался сожителем монахов.

14. Засим что происходит? Был осел, служивший для перевозки воды монастырю; он возил ее издалека, из потока Иорданского. Что же настоятель монастыря, божественная душа, истинно божественный Герасим? Он повелевает льву выводить и вводить осла на пастбище и быть надежным его стражем; это он и делал много дней. В один день, отведя осла на обычное пастбище, он отлучился далеко от пасомого осла; так как расстояние было не малое, то один купец из Аравии, следовавший за верблюдами, увидев осла не охраняемым, увел его с собою домой. Затем лев, возвратившись и не увидев осла на обычном его пастбище, печалился, горевал и чуть что не испускал слезы из глаз. Он бежит к великому Герасиму, выказывая унылый вид; великий же, заподозрив, что зверь сел осла, укоряет его, говоря так простыми словами: «Ты, лев, сел осла; ты будешь служить для перевозки воды братии». Так сказал он, и с тех пор лев, нося на себе сосуд для перевозки воды, с трудом приносил воду в лавру. Поэтому однажды некто, случайно посетив досточтимую лавру и увидев зверя переносящим так амфоры — дело достойное удивления, — изумился и тщательно расспросил о причине. Затем, узнав о случившемся и с удивлением пожалев льва, вынул из-за пазухи три золотых и [151] дал отцам, чтобы купить осла, говоря: «Пожалейте несчастного льва в его беде». Что же Бог дивных? Прошло немного времени, и укравший осла Араб проходил той же дорогой, на которой и совершил кражу; лев, случайно встретив его при проходе и узнав осла, прыгнул на него; когда купец обратился в бегство, испугавшись зверя, лев, подбежавши и ухватившись за узду осла, приводит его в монастырь. Дивный Герасим, увидев его и поняв, что подозрение на льва было ложно, с удовольствием назвал его Иорданом; с ним — о чудо! — лев провел в монастыре очень долгое время.

15. Когда иже во святых Герасим переселился к Желанному, зверь не присутствовал; и это было делом лучшего домостроительства, украшающего дела наши. Ибо когда лев возвратился из отсутствия, он обращал взоры туда и сюда, желая по привычке увидеть святого; когда же не увидел, то предался глубокой печали и рыканьем выказывал свою внутреннюю тоску. Не вынося лишения, он горевал о своем одиночестве и печалился о разлуке. Когда же монахи увидели льва непрерывно страдающим и неудержимым в своих стремлениях, некий монах Савватий, дерзнув больше всех прочих, погладил его голову, говоря: «Удалился старец; он упокоился, о лев, покинув нас, объятых сиротством». Так припевали монахи льву, но у него от этих слов не было никакого успокоения и прекращения рыканий, а напротив, он еще более огорчался и прыжками показывал чрезмерность своего горя, пока вышесказанный Савватий не сказал ему: «Пойдем со мною, и я покажу тебе могилу святого». Лев следовал за ним, пока монах не стал с ним на могиле святого; [152] затем монах, показав ему место упокоения старца, говорит ему: «Вот здесь погребена честная глава досточтимого отца нашего». И вместе со словами монах, преклонив колена, поклонился гробу. Что же лев? Еще не увидев гроба, он тотчас стал непрестанно биться головою об утвержденный на гробе камень, пока не разбил ее и не уничтожил совершенно, и так (увы!) умер от разбития.

16. Так невыразимая любовь привязывала душу зверя к инородному, и во всяком случае удивительно было совершившееся и разнообразно устроение Божие. Если же ты захотел бы правды, кто может высказаться ясно о нетленной жизни в раю и бессмертном рабстве неразумных животных? Итак, одно величайшее чудо, совершенное святым, — вот это; разве несовершивший это столь великое чудо не мог совершить и множества их? Ибо благодать, обильно вселившаяся в душу мужа, соделала бы его творцом не одного или двух чудесных деяний, но бесчисленного множества, если бы не имела противодействия в его чрезвычайном смирении. Так прожив и совершив житие, многим достойное соревнования, но немногим доступное, божественный Герасим в глубокой старости и совершенстве дней переселяется к Желанному. Но, божественный Герасим, не оставь нас, твоих восхвалителей и учеников в подобии образа жизни, но спаси своими благоприемлемыми молитвами и твоего соименника и по желанию повелевшего предать писанию твое житие; подай в день искупления увидеть благостным и приятным вечный свет, живя в Троице, ей же подобает всякая честь и поклонение во веки. Аминь.