Оглавление книги
Ио. 1, 44 Филипп же был из Вифсаиды, из одного города с Андреем и Петром.
№24 по согласованию;
только у Иоанна. Фразы предыдущая - следующая.
Ио. 1, 44 «Филипп же был из Вифсаиды, из одного города с Андреем и Петром».
На первый взгляд, бессмысленная фраза, но затем становится понятно, что она как раз из тех редких фраз, которые свидетельствуют о невыдуманности истории Иисуса. В Евангелии таких фраз несколько – например, об ученике, который спасся голым от преследователей, о Симоне, случайно оказавшимся на крестном пути. Роль таких фраз очень велика для современников и совершенно нулевая, даже отрицательная для потомков.
Например, в романе Дюма «Три мушкетера» один-единственный раз дана отсылка ко временам Дюма – упоминается вкусный ликер, который подавали в кафе, находившемся рядом с домом одного из мушкетеров. Такая переброска читательского внимания из XVII в XIX век – как пупок у человека, как авторская закорючка в углу картины. Это не только напоминание о том, что перед нами не реальность, а рассказ о реальности, это пожимание руки читателю – мы с тобой одной крови, одной культуры, мы с тобой знаем контекст.
«Из одного города» - как «он сидел на одной парте с Ульяновым». Или даже «одноклассник Аллилуйевой». Потому что в царской гимназии не так фильтровали учеников, как в номенклатурно-советской школе.
Это не означает, конечно, что в Вифсаиде все разделяли убеждения Андрея и Петра. Точнее, ожидание Мессии, может, и разделяли – не случайно же Иисус особо проповедовал в Вифсаиде. Но что Мессия именно Иисус – поверили очень немногие, почему Иисус отправил Вифсаиду учиться у язычников (Мф. 11, 21). Но Филипп – разделял, поэтому он встречу с Иисусом понимает так: «Мы нашли Иисуса», хотя в этой фразе прямо говорится, что не «Филипп с Андреем нашли», а «Иисус нашел». Как говорила Ассоль из «Алых парусов» о впервые увиденном долгожданном женихе: «Совершенно такой!» Колумб открыл Америку, но Америка не открыла Колумба, а вот вера обязательно – я открыл Бога и Бог открыл меня. Одновременно и нераздельно. Причем, если обычно друзья, с которыми искал что-то, затем исчезают и идут своим путем, и это нормально – Америка большая, приходится расходиться в разные стороны – то Бог, хотя и больше Америки, но в Нем дружба не исчезает (если, конечно, не грешить), а углубляется.
•
Хорошо нам знакомая восточная манера – налаживать взаимоотношения с ближним, подыскивая членов одного клана, знакомых, «связи», общие родственники. Если ничего не обнаруживается, годится землячество – «ой, я тоже из этого города». Американец – конечно, в кавычках, как некоторый максимум, авангард современного человечества – не только в отношениях с другим не придаёт большого значения общим знакомым и впечатлениям, но и сам готов сбросить с себя прошлое, словно змея – кожу, начать с нуля. Словно крещение – раз, и ты родился заново. Конечно, клановость, семейный бизнес, блат, устройство по знакомству и в Америке цветут, но идеал ощутимо другой. Представим себе, что в наш паспорт вклеют не нашу фотографию, а фотографию папы, или мамы, что на надгробии нашем перечислят, с кем мы были дружны. А ты-то где?! Воскресение подымает нас не к отцу и матери, а к Богу.
Не случайно рассказ этот в православной традиции связан с праздником Торжества Православия – имеется в виду победа над иконоборцами. В современном английском языке «иконоборец» - это нон-конформист, скептик, борец с окостенением духа. Только этот скепсис недостаточен, слишком прямолинеен. Иконоборец вовсе не отрицает образ, он лишь считает образ недостойным Бога. Образ – для людей, для нас, грешных.
Нам без наглядности никак. Мы и одеваемся не только, чтобы согреться, а чтобы подать окружающим целый ряд сигналов о себе. Мы произносим слова – а слово это тот же образ, только акустический. Мы даём ребёнку подзатыльник, мы распинаем или ведём войну не просто так, а с объяснениями – а каждое объяснение тоже образ, икона, а обычно просто идол, механически тиражируемый. Но это идол меня, слово моё, подзатыльник мой, а Бог – нет, Он выше этого. Он и невидимый, и неописуемый, и невыразимый.
Так, да не так, и лучше всего тайна иконы видна на кресте, иконе самой первой. Взято орудие убийства и превращено в символ – в символ чего? Если крест для нас символ отмщения, то он – идол, антихристов крест. Библейские пророки как издевались над идолопоклонниками: вот вы вырезали идола с ногами, а они не ходят. Если для нас Казанская – символ военной мощи, то над нами должны издеваться, потому что победы над татарами одерживала не икона, а люди с пушками, саблями и стрелами. Вот если бы они шли в бой безоружные, неся икону…
Крест – тогда образ Божий, когда он знак милосердия и прощения. Иисус простил – и я прощаю, за всё прощаю – и за причинённое Иисусу, и за причинённое мне, и за причинённое обществу и т.п. С иконой, которой бьют по голове, нужно бороться, такая икона – идол. Иконопочитание в том, чтобы и в Казани, и во Владимире, и в Москве Мария была матерью Спасителя, а не полковой маркитанткой, не свирепой воспитательницей в детском саду или школе. Увы, не случайно нет «Московской иконы Богоматери», потому что нет в Москве такого богопочитания, чтобы икона из идола превратилась в образ Божий. Собор, который сформулировал учение об иконопочитании, предписал, чтобы на каждой иконе была надпись – так ведь надпись должна быть не только красками, буквами, надпись должна быть нашим поведением, нашими делами, нашим взглядом. Не тем взглядом, которым мы глядим на икону, а тем взглядом, которым мы глядим на мир после того, как помолились перед иконой.
Иконоборцы недооценивают парадокс языка, парадокс общения, парадокс человечности. Если дать ребёнку конфету и при этом зло на него накричать, ребёнок будет напуган и никакая конфета его не утешит. Он станет бояться конфет. Если дать ребёнку фантик, не выдавая его за настоящую конфету, но при этом с ним поиграть, пошутить, так ребёнок и фантику будет рад – не фантику, конечно, а тому, что мы с ним играем. Парадокс человечности в том, что человек – и только человек – может быть бесчеловечен. Наше общение очень необщительно, наш язык может быть опаснее рычания и укуса. Чтобы справиться с этим, иногда нужно молчать, иногда нужно говорить и делать нечто прямо противоположное тому, чего ожидает человек. Такова и икона – таково и христианство, точнее, такова миссия Иисуса. Вместо ожидавшейся конфеты мести, торжества, сладкой победы – фантик. Но с какой любовью! С воскресением!! Вот это игра так игра!!! И всякая икона – лишь фантик, причём заведомо пустой, и в этой пустоте и тонет наша страсть к жестокости. А если жестокость побеждает иконопочитание, делает икону своим орудием, тогда икона идол, а вера наша тщетна.
Филипп был из одного города с Петром и Андреем, а стал из одного города с Иисусом – из небесного Иерусалима. Иисус – первая и главная икона Бога, Рождество Христово – это рождение первой и, строго говоря, единственной иконы, все остальные лишь копии, «списки» с неё. Нет ни «казанских», ни «владимирских», - икона либо Небесная, либо она не икона. Так и христиане. Кто дышет духом ненависти, мстительности, бесчеловечности, тот идолопоклонник, каким бы иконам он ни кланялся. Если христианин не хочет оставить земного града, града господства и геометрии, где вместо иконы – чертежи и схемы, фотокарточки на документах, так он и не христианин, а христианин тот, кто живёт в городе свободы, милости и любви. Право на проход – а именно это в переводе означает «пасс-порт» - даёт христианину не фотокарточка с печатью государства, а образ Христа Распятого и Воскресшего – только, конечно, не по всякой дороге с этим образом пройти.
См. иконопочитание. 
