Яков Кротов

ИСТОРИЯ ЛЮБВИ

ЛЮБОВЬ К НЕЖИВОМУ

"Упражнения" возможны не в любви, а в фантазии. Ведь и ненависть паразитирует прежде всего на фантазии: мы ненавидим не человека, реального человека ненавидеть невозможно, мы ненавидим свои фантазии о человеке. Иуду ненавидят не за предательство Христа (кто понимает сущность этого предательства, тот может лишь оплакивать Иуду, не ненавидеть), а за то, что в этом предательстве видят реализацию каких-то своих затаенных мыслей. Гитлера ненавидят не за Освенцим, а за то, что в нем явилось зверство "среднего человека" — а кто не средний. Ненависть и есть фантазия, к сожалению, постоянно осуществляющаяся.

Фантазию можно заставить работать на любовь. Мы ненавидим человека? Он кажется уродом, физическим или нравственным? Подлецом? Может быть, достаточно представить себе этого человека лежащим в гробу трупом, чтобы ненависть прошла. Труп человека, умершего естественной смертью и побывавшего в руках хорошего косметолога, обычно красив как статуя, в очень определенном смысле красивее живого человека. В лице отблеск вечности, покоя. И вот тогда мы содрогнемся — и это будет судорога любви: пусть подлец, пусть с тиком, пусть косит, но живой. Человек настолько же лучше своего трупа, насколько горшок лучше кучки глины. Собственно, именно это имеет в виду библейских рассказ о творении Адама из глины.

Между прочим, это упражнение не так уж самоочевидно. С одной стороны, во многих культурах красота трупа совершенно не замечается, замечается прежде всего трупность трупа. С другой стороны, есть ведь и такая своеобразная вещь как некрофилия — когда труп любят больше, чем живого человека, запах трупа, гниения любят больше духов. Впрочем, некрофилия встречается чаще именно там, где к трупам относятся к отвращением — некрофилия паразитирует на отвращении. Причем именно в западной индустриальной цивилизации, с XIX века, отношение к мертвому телу стало особенно отрицательным, и в ней же некрофилия превратилась из редкого личного извращения в социальное. В том же XIX веке ученых-естествоиспытателей сравнивали с некрофилами, которые стремятся расчленить, умертвить живую природу, чтобы ее изучить, вместо того, чтобы любить ее как она есть.

В XX веке некрофилом ославили Гитлера, но некрофилией страдал не Гитлер, а сама концепция прогресса: интерес ко всему механическому, предпочтение механического, потому что механическое легко совершенствовать и механическое помогает совершенствовать живое. Это и вылилось в страсть делать живое неживым. Что эта страсть к прогрессу и науке обернулась смертью и разрушением, так это со всеми пороками так: пировали — веселились...

Некрофилия есть извращение самого первичного вида любви: любви к неживому. Некрофил любить неживое не потому, что оно неживое, а потому что оно перестало быть живым, потому что оно как бы живое (или как бы неживое). Любят видимость жизни, подобной человеческой или животной, которой фантазия человека наделяет неодушевленный предмет, и вовсе не любят творение как оно есть, неживое — а оно и неживое достойно любви, и именно как неживое его только и можно любить.

В этом смысле худший вид некрофильства — половое сношение с землей (в древнерусских покаянных правилах есть особое наказание для тех, кто валяется на земле до истечения семени) — это сношение с как бы живым. Люди, поклоняющиеся нации, Родине и прочим абстрактным понятиям (не обязательно "патриотическим"), ставящие их выше живого человека, делающие смыслом своей (не говоря уже о чужой) жизни — тоже немножечко некрофилы. Впрочем, люди, которые призывают "любить реальный мир", как правило тоже достаточно агрессивны и имеют в виду, что само понятие "жизни" условно, что все "существующее" следует любить с одинаковой силой, не тратя любви на такие фантастические объекты, как Бог. Конечно, таким людям нельзя доказать, что их "реальный мир" есть лишь малая часть действительно реального мира, и что "реальный мир", "окружающую среду" нельзя любить подряд и одинаково. Но любовь и не может ничего доказывать — она может любить, в том числе и тех, кто ничего не любит.