|
РАЗМЫШЛЕНИЕ О РАЗМЫШЛЕНИИ
См. блог как жанр. Рационализм. Интеллигентность.
Привести меня в ярость крайне легко - достаточно сказать, что у меня оригинальные мысли или что я мастер на острое либо красное словцо. Я не понимаю, как может мысль быть не оригинальной. Как может слово быть тупым или серым. Ну хорошо, понимаю... Но чтобы считать острое словцо недостатком, а серое тупое слово и пережёвывание тухлых чужих мыслей - нормой, а не бедой...
В шахматах более опытный игрок легко побеждает противника, ставит "детский
мат". В настоящей жизни, не в игре, более опытный и умный человек понимает,
что "победить" - невозможно. Это проявление свободы, выделяющей человека
из всего мироздания. Милитарист легко докажет, что мир - это предательство слабых.
Развратник легко докажет, что целомудрие - худший вид разврата. Атеист - что Бога
не только нет, но и быть не может, и даже нелепо ставить вопрос о Боге. Доказательства
будут логичными, краткими, красивыми. А что солнце вращается вокруг земли, даже
и доказывать не нужно - это самоочевидно. Эссеистика, как бесконечно отливаемое
в слово искусство размышления, и рождается из того, что чем более невозможно что-либо
доказать, тем более нужно это "что" описать.
Мысль отличается от разума как снаряд от пушки; размышление от мысли - как
выстрел от снаряда.
В псалме 118 стих 78 на церковнославянском звучит вызывающе: "Аз же поглумлюся
в заповедях Твоих". Настолько вызывающе, что сделано примечание с переводом
церковнославянского на церковнославянский: "поглумлюся" означает, оказывается,
"размышляти буду". Есть, следовательно, нечто родственное в двух процессах.
Ильф и Петров однажды заметили, что у каждого пищущего человека лицо - скорбное.
Они наверное относили это и к себе, хотя писали веселое. Видимо, размышление в
качестве побочного эффекта делает человека хоть немного, хоть поверхностно - глумливым.
Размышление - это не риторический ответ на риторический вопрос.
Мышление и размышление соотносятся так же, как права и расправа. Расправа не
уничтожает права человека, а расшвыривает их в стороны как нечто, мешающее решать
проблемы жизни в лоб, по существу. Расправа не презирает права и не отрицает их
правоспособность, она лишь обнаруживает способность насилия решить проблемы не
менее успешно, нежели демократии. Размышление не отрицает, что мышление - упорядоченное,
изящное, направленное к далекой цели - имеет право на существование. Более того,
размышление не может без мышления существовать, оно только пытается - не заглянуть
чуть дальше, а поглядеть на само мышление сверху. Поэтому размышление тесно связано
с историчностью сознания, оно всегда с удовольствием готово предаться культурологии
и историософии, философствованию о философии - лишь бы его не заставляли становиться
в строй прочих наук.
Кто совершает расправу - не для собственного удовольствия расталкивает права людей,
а ради определенной цели: справедливости. Развратник распихивает женщин, прикасаясь
ненадолго то к одной, то к другой, не из спортивного азарта и не из желания их
обидеть, а тоже с целью: он ищет идеального наслаждения. Кто размышляет - расталкивает
мысли, распихивает стройные ряды собственного мышления, превращая его в размышление
тоже с определенной целью: он продирается сквозь мысли в поисках того, кто мыслит,
то есть - себя. Так размышление оказывается родственным эссе, опыту в его изначальном
понимании - как опыту о человеке. Только назвать это опытом нельзя, потому что
для размышления человек является чем-то отсутствующим, чем-то, что ищется, что
еще недоступно прямому анализу и что пока обсуждается через призму вторичных,
человеком порожденных, реальностей.
Трудно на собственном опыте показать готовность размышления сказать "да"
и "нет" одновременно или, что, пожалуй, еще сложнее - "да"
и "да", при этом совершенно не совпадающие друг с другом. Собственный
опыт может быть противоречив лишь благодаря его разворачиванию во времени. Потому
и любят эссеисты, начиная с Монтеня, цитаты, мысль чужую, что они придают размышлению
парадоксальность внутри одного момента, а не внутри развития.
Я остро почувствовал возможность существования двух А, совершенно различных и
тем не менее одинаковых, когда столкнулся с чужим мнением о фарисействе, совершенно
отличном от моего и совершенно же ему адекватном. Я всегда воспринимал фарисейство
как прежде всего потребность опереться на внешнее, заменить самоопределение личности,
внутреннюю наполненность - скорлупой определения снаружи, обрядом или социальным
статусом, традицией многовековой или группки хулиганов. Это распространенный способ
жизни - или, точнее, имитации жизни - потому что легче сделать костыль, чем исцелиться.
Это атеистический образ жизни, потому что костыль делается человеком, а исцеляет
Бог. Это рабский образ жизни, потому что он отменяет нашу свободу любить и восстанавливает
подзаконное холопство.
Но мой знакомый священник - отец Константин Бабич - определил фарисейство совершенно
иначе: как неуважение к чужой свободе. "Отстоять свою свободу легко, - сказал
он, - куда труднее научиться уважать свободу другого". У меня, например,
просто слишком много сил уходило на создание свободы внутри себя, чтобы я еще
задумывался над охраной чужой свободы - и отсюда моя характерно интеллигентская
нетерпимость, не самая худшая из всех, потому что бывают нетерпимости, которые
не пекутся даже о своей свободе, не то что о чужой, бывает фанатизм, пожирающий
сам себя.
Оба определения: фарисейство как обрядоверие и фарисейство как нетерпимость не
противоречат одно другому. Оба не противоречат евангельскому пониманию фарисейства
как прежде всего лицемерия. Все это одно и то же фарисейство и все это разные
вещи, чье сосуществование только и возможно внутри размышления.
Возможно и третье определение фарисейства, и четвертое, и сотое. Ограничусь определением,
которое дал Фазиль Искандер (он только называет фарисея - фанатиком): "Человек,
конечно, может ускорить свою жизнь, но до определенного предела. Скорость, вероятно,
нормальна, пока не смазываются лица людей, пока мы видим отдельного человека с
его неповторимыми чертами, пока мы можем про него сказать: этот. На слишком быстрых
скоростях жизни человеку некогда быть человеком. Тогда зачем скорость? ... Истинная
вина фанатика не в том, что он раздавил или отбросил человека, живя на большой
скорости. ... Его истинная вина состоит в том, что он позволил себе эту скорость.
Если бы он был нравственно полноценным человеком, ему бы сразу разонравилась скорость
движения к цели, как только он перестал бы различать человеческие лица. И он потерял
бы вкус к цели: нет механизма ее человеческого достижения." Что речь именно
о фарисействе, частным случаем которого является фанатизм, видно из того, что
в качестве благой неторопливости Искандер называет "хорошего врача или священника".
(Палермо - Нью-Йорк. Знамя. 5 1991. С. 96).
Размышление должно прочно стоять на земле - на фактах. Можно недоумевать тому,
зачем в таком изобилии Монтень ссылается на какие-то античные примеры - но именно
для того, чтобы не рассуждать в безвоздушном пространстве. Античные факты ничуть
не хуже - впрочем, и не лучше - фактов французской жизни XVI столетия, но они,
по крайней мере, более общеизвестны в Европе. Самая красивая мысль без факта,
ее вызвавшего или иллюстрирующего - скучна.
Но если размышление не имеет права пренебрегать фактами, то она имеет право пренебрегать
самой собой. Логическое рассуждение называют цепью: одно звено цепляется за другое,
выпадение одной мысли означает гибель всего рассуждения. Размышление в этом отношение
значительно свободнее, оно не столько кует цепь, сколько создает рисунок. Здесь
и эскиз, и отрывок имеют собственную - не меньшую, чем у законченного целого -
ценность. И само целое не обязательно должно выдерживать все законы логики. Жанр
размышлений развивался так же, как жанр гравюры. Старая эссеистика напоминает
гравюры Доре и прочих великих: добросовестные, стремящиеся передать каждый полутон,
в пределе стремящиеся к фотографии, хотя еще не подозревающие о ее существовании.
Сегодня можно позволить себе размышлять, перепрыгивая через какие-то логические
звенья, опуская какие-то доказательства: создается лишь абрис, половина труда
перекладывается на сообразительность читателя. Торжество тщательности в фотографии
обернулось для размышляющих увеличением скорости за счет небрежности, которую
надо признать артистической. Оказалось, что тут можно сэкономить, ибо тщательное,
дотошное изображение пейзажа или мысли убеждает ничуть не больше - хотя и не меньше
- нежели изображение условное, в высшей степени тезисное, лаконичное и даже непоследовательное,
с пропуском отдельных тезисов.
ДОПОЛНЕНИЯ
Сенека зануда, конечно, и софист. Он очень мило рассуждает о несвободе "свободных искусств", о том что и живопись лишь прислужница роскоши, что геометрия учит делить наследство, а надо бы отказываться от наследства. Всё для того, чтобы провозгласить единственным свободным искусством философию, тогда как философия свободна, но философия не искусство. А ведь много их - профессоров философии, которые именно занимаются ею как свободной профессией. Свободой эти профессора располагают, но философией - нет. Философия так же не искусство и не профессия, как Солнце не яичный желток.
*
Размышление тяготеет к одному из двух полюсов: витиеватости и ясности. К примеру, само это утверждение – образец витиеватости. Оно было бы яснее, если бы утверждало: «Размышление тяготеет к одному из двух полюсов: витиеватости и прямизне». В физическом мире прямая линия – антипод кривой (однако, даже ясное размышление, именно ясное не назовёт витиеватость кривостью, учтёт, что кривое ассоциируется с ложным, тогда как витиеватое есть особый род красивого и истинного). В мире интеллекта и прямое, и кривое могут совпасть и оказаться антиподами светлого и тёмного. Если окно замазано чёрной краской, то, процарапав прямую линию, мы добьёмся меньше ясности, чем исцарапав стекло витиеватой линией, многократно пересекающей самоё себя, свивающейся в клубок, нервной. Размышление витиеватое, кудрявое, ценящее сложность, есть размышление зрячее. Глаз видит картину в целом, потому что зрачок беспрестанно и беспорядочно перебегает с одной точки картины на другую. Цельность достигается дробностью. Размышление логическое, сухое достигает того же результата иначе: картина последовательно рассматривается через крошечное отверстие, результат наносится на бумагу и создаётся карта или схема, помогающая понять окружающий мир. Ожесточённость, с которой рациональное отвергает образное, оправдана тем, что образное мышление очень долго – тысячелетиями – отвергало рациональное.
*
*
Всякое существование испытывается в пространстве и времени. В пространстве - удвоением; ревность есть боязнь иного, двойника. Во времени - истиранием, старением. "Тайная вечеря" Леонардо или "Спас" Рублева хороши и со всеми утратами. Лишь по этой причине потертость может украсить и китч: по привычке человек отождествляет старость с ценой. Но в потертом шедевре человек наслаждается тем, что не стерто, а в потертом китче - потертостью. Во времени все проверяется отсрочкой осмысления. Человек, которого бросила жена, может плакать, ругаться, может написать роман о горе утраты (не обязательно сразу, может через пять лет, может много писать романов об этом).
Талантливый писатель, если с ним такое и произойдет, пропустит между собой и впечатлением, первым чувством, время, взглянет на все отстраненно, добьется изменения перспективы. Достаточно только позволять времени быть временем, это не так просто. Слишком легко человек консервирует время, заполняет его вневременной ровной пустототой - так же легко как закатывает асфальтом луга и холмы, превращая их в скоростное шоссе, на котором скорость есть, а пространство отсутствует.
Гениальный человек умеет и время спрессовывать мгновенно, и отчужденность сопровождает его постоянно, но в то же время и совершенно чужое страдание ему свое в той же степени, что и собственное. И тогда чувство одномерное у нерефлектирующего человека становится двумерным у таланта и объемным у гения.
*
Боковое зрение и витиеватое мышление надежнее не потому, что истина периферийна, а потому, что наше самолюбие идет впереди нас и застит нам истину. К счастью, та больше даже нашей гордыни и потому проглядывает - по краям, как Солнце из-за Луны во время затмения.
|
