|
См. эмоционализм.
*
Рационализм вполне рационален, когда сознаёт свои границы. Вопрос ведь не в том, может ли машина мыслить, а в том, может ли человек мыслить. Машине
легче: её не обуревают страсти, она не боится наказания, она не властолюбива.
Казалось бы, можно того же пожелать человеку, но… Мыслительные способности машины проверяются соответствием стандарту. Две одинаковые машины должны
одинаково и мыслить. Человек тогда подлинно мыслит, когда мыслит оригинально.
Правда, другой человек может без труда воспроизвести то, что помыслил другой человек. В этом смысле, в человеческом мышлении действует принцип повторяемости
истинного. Если в одних и тех же условиях одни и те же действия приводят к одному результату, значит, мы столкнулись с чем-то истинным. Иначе с людьми,
во всяком случае, с человеческим мышлением на его высоте. Ясно, что все люди должны получать четыре при складывании двух и двух, но ясно и то, что это
лишь условие подлинно человеческого мышления.
Иррациональны люди, которые пытаются приблизиться человеческое мышление к машинным расчётам, надеются, что, если всему дать «точное определение», то
можно будет решать сложнейшие споры самоочевидно для всех участников.
Какие-то проблемы только так и решаются. Но чем человечнее проблема, тем она сложнее (и наоборот). Чем важнее задача, тем безнадёжнее её решение машинными
методам. Тем важнее толерантность как рациональное понимание того, что мир устроен сложнее, чем создаваемые человеком механизмы, что решение многих проблем
возможно лишь через использование оригинальности мышления, и не своего только, но и другого. Своя оригинальность не заменяет чужую. Иррационально уродовать
человеческое мышление, ухудшать его, подчиняя машиноподобным алгоритмам. Надо развивать в себе и терпеть в других оригинальность мышления, а она тесно
связана с неопределённостью во всех своих звеньях.
Рационально признать, что происхождение человечности пока остаётся загадкой – в отличие от происхождения человека. «Человечность» как уникальность,
неповторимость – повторять можно и нужно отдельные достижения другого, но невозможно повторить другого в целом. Когда в XVIII веке предположили, что
оригинальность есть результат асимметрии, Лихтенберг пошутил: «Я считал бы целесообразным ударять слегка кулаком по голове всех новорожденных детей
и, не причиняя им вреда, нарушать симметрию их мозга» (Афоризмы. М., 1965. С. 143).
Оригинальность человека проверяется парадоксально: она должна одновременно и вести к самодостаточности, и уводить от неё. Человек должен быть настолько
самодостаточен, чтобы ощущать необходимость в другом как результат самодостаточности, а не как результат её отсутствия. Так оригинальность человека оказывается
содержащей в самой себе и возможность свободы, и возможность любви. Человек тогда становится собой, когда начинает не совпадать с собой. Это несовпадение
есть источник его истинного – свободного и любовного – отношения к другому как к самому себе. Я люблю себя, хотя не совпадаю с собой, ощущаю раздвоенность
в себе, и по той же причине я понимаю, что другого можно любить именно как того, кто не совпадает со мной, и можно прощать как того, кто не совпадает
сам с собою.
Трудно определить индивидуальность, личность, - видимо, невозможно определить. Аксиомы не определяют. Зато крайне легко определить, что деспотизм есть
всё, что уничтожает индивидуальность (Милль. О свободе).
Не рационален рационализм, считающий чувства помехой себе. Рационально к себе приглядеться и понять, что чувства человека – непременное условие его
интеллектуальной мощи. Бесстрастие не есть бесчувственность, и для мышления важно бесстрастие – не подавленность чувств (отсутствовать чувства не могут),
а гармонизация эмоций и интеллекта.
Ясно мыслить мешают не чувства, а бесчувственное отношение к чувствам. Самое распространённое заблуждение – отказываться высказывать чувства, говорить
о них. Отказ обосновывается страхом истерики, но истерика как раз не выказывает чувства. Истерика есть результат подавления чувств, причём истерика продолжает
это подавление, хотя и другим способом. |
