2010 год. Был на вечере памяти Натальи Леонидовны Трауберг. Выступали «сама» Демурова, Владимир Андреевич Успенский, а остальные «наши», «церковные» и широкой публике неизвестные, поскольку ничего нормального, а не церковного, не сотворившие. Что характерно, знаком я со «церковными», но из выступавших лишь с Владимиром Андреевичем чувствую себя на дружеской ноге (не переступая границ, конечно, обусловленных разницей в возрасте и положении – всё-таки он математическая величина, а я трепло) – потому что лишь с ним у Натальи Леонидовны регулярно сиживали и выпивали. Это к вопросу о том, зачем надо ходить в церковь – да чтобы выпить и закусить. Богословские интерпретации и мистические переживания – дело вторичное, а первично есть и пить, и Бог этого не стесняется, Он так и устроил.
Никто не сказал о главном: гениально умерла Наталья Леонидовна – хотел бы я так умереть – в День Дурака. Думаю, она здорово над этим смеётся – вышел День Дуры. Начался процесс деканонизации Трауберг – а ведь лучше (кстати, и веселее) быть дурой у Бога, чем святой у людей.
Вот четверо человек: Мень, Аверинцев, Шрейдер, Трауберг. Первые трое при жизни были довольно живые, а после смерти забронзовели стремительно. «Бронза» не означает «величие» - бывают и некрупные бронзовые статуэтки, и Юлий Анатольевич теперь именно такой статуэтт.
С Трауберг ровно наоборот. При жизни она была бронзой, мрамором. Всё-таки её талант woman of letters (а как ещё назвать литератора женского полу?), хотя и был равен священническому таланту Меня или исследовательскому Аверинцева, но осуществлялся в несравненно более крупной сфере, каждому «внятной». Каждый, кто читал её переводы, наслаждался переводом. Переводчиком она, конечно, не была – она переводила, конечно, но волшебство текстов было в том, что звучало между строк, в интонации, и вот интонация была, безусловно, лично Трауберг. Как «Бернс» Маршака.
В годы относительной свободы Наталья Леонидовна начала писать «от себя», но получалось не вполне хорошо – слишком выработался навык играть свою мелодию на чужом тексте. Пианист, который попробует оторваться от рояле и танцевать, вряд ли преуспеет. Большой радости это ей, конечно, не доставляло.
С момента нашего знакомства (в приходе) я смотрел на Наталью Леонидовну снизу вверх, и до самой её смерти так смотрел. Как войти в алтарь. В последние годы я входил в жизнь Натальи Леонидовне уже спокойнее, но всё-таки именно как в алтарь, и старался без нужды не появляться. Надеюсь, она не очень была этим удручена. Кажется, последний раз виделись, когда она попросила освятить новую квартиру или когда вспоминали отца Станислава Добровольского.
А вот теперь ощущение, что она из алтаря становится полянкой, из бронзы и мрамора – живым человеком. Посмертная деканонизация – как у других посмертная канонизация. Всё наоборот – Первое же Апреля!
В конце концов, главный перевод, который осуществила Трауберг – это перевод Библии на современный язык. Не всей, конечно – она бы не стала переводить ни «Песнь песней», ни Иеремию, ни про завоевания, ни про обряды. Она перевела Иова и «блаженны плачущие». Она и была Иовом, не сидя на гноище, а сидя в довольно комфортабельной ситуации – да, конечно, тяжёлая болезнь, но слава, хороший дом, хорошая верная дочь, какие-никакие деньги. Она была плачущей, хотя не плакала. Плакать просто – плачущих много. Агрессивно плачущих, предъявляющих миру слёзы на блюдечке с красной коробочкой. Она скрипела. «Блаженны поскрипывающие».
Скрипела от болезни – хотя менее всего от болезни, а больше всего от лжи, от фальшивости окружащего. Всё то, чему она себя посвятила, к чему у неё был талант – текст, слова – всё оказалось неустойчивым перед фальсификацией. Честертона легко сфальсифицировали, превратил в защитника Святой Руси от сектантства. Льюис не смог сопротивляться превращению в пошлого и агрессивного прокурора «басманного православия». С удовольствием фальсифицируется российская интеллигенция, и чем православнее, католичнее, протестантстее, тем гнуснее контраст между символами веры и реальностями примитивного эгоизма, невоспитанности и черносотенства.
Сама Церковь оказалась сфальсифицирована. Как если бы мультфильм «Аленький цветочек» пустили задом наперёд, и чудо-красавец превращался бы в чудовище. Развившееся у Натальи Леонидовны в конце жизни пренебрежение конфессиональными оттенками – не от возвышенного парения там, где перегородки якобы не достают до неба (очень даже достают!) – а от сознания того, что оказались сфальцифированы и доминиканцы, включая и Добровольского, и меневцы, и Билли Грэм.
Даже прославленное «мо» Натальи Леонидовны – про то, что няня её учила «туфельки должны стоять ровно» - оказалось сфальсифицировано. Гламур: туфельки стоят ровно, да только это ровно ничего не стоит. К тому же рядом с туфельками ровно-преровно стоят противные кирзовые сапоги и ещё более противные лакированные дипломатические туфли для стучания по высоким трибунам.
И вот от всего этого – от лжи, совка, который возродился из пепла как птица Феликс, от лжи низовой и от лжи верховой, от семейных проблем и церковных – Наталья Леонидовна поскрипывала. Не плакала. Плачут, когда себе плохо, а поскрипывают, когда плохо вообще. Плачут, когда ничего нельзя сделать – а поскрипывают, когда делать можно и нужно, только очень уж короткий радиус действия и всё сделанное быстро уничтожают (полбеды) или фальсифицируют (полная беда). Плачут выброшенные на берег после кораблекрушения – поскрипывают корабельные мачты во время бури. Плачут и те, кого справедливо наказали - поскрипывают те, от которого требуют справедливости, а по-справедливости надо было бы по шее дать и выгнать с работы, но нельзя. Далеко не все плачущие блаженны – многие поделом плачут, ибо натворили зла или просто проспали Царство Небесное. А вот все поскрипывающие, но творящие, блаженны, ибо их утешат ангелы игрою на скрипках.
* * *
Я, конечно, понимал, когда выступал на сороковинах по Наталье Леонидовне (Трауберг), что сказав "теперь первое апреля ещё и день дуры", пожну кое-что... Ну и, конечно, нашлись добрые люди, сообщившие мне, как я оскорбил память Натальи Леонидовны... Пфф! Память - оскорбил, а Наталью Леонидовну - нет! И в Вильнюсе замечательный Пранас Морткус ничего не возразил, а мою характеристику Н.Л. как "поскрипывающей" переделал в:
«Блаженны поскрипывающие, их смажут на небесах».
*
И опять слово Трауберг:
"Христианство на самом деле очень неудобно. Вот, например, залил вашу квартиру кто-то сверху, и у него нет денег, чтобы компенсировать вам ремонт… Можно подать на него в суд или начать с ним скандалить и этим отравить ему жизнь. А можно оставить все как есть, и потом, если появится возможность, сделать ремонт самому. А еще можно уступить очередь… Быть тихим, а не важным… Не обижаться…
Когда у нас так долго не было понятия греха, а потом за грех стали принимать что угодно, кроме себялюбия, «умения жить», своеволия, уверенности в своей праведности и настырности, надо все начинать заново.
...Если главное христианское занятие — это борьба с абортами, то в этом есть какая-то прелесть — в изначальном понимании этого слова. Предположим, какая-то девушка захотела, как всякий нормальный человек, любви и попала в положение, в котором трудно рожать. И священник говорит ей, что если во время аборта она умрет, то сразу попадет в ад. А она топает ногами и кричит: «Я ни в какую вашу церковь не пойду!» И правильно делает, что топает. Ну давай, христианин, иди запрети аборты и еще пугай адом девчонок, которые слышали, что выше влюбленности нет ничего и что отказывать нельзя никому, потому что это старомодно, или не по-христиански, или еще пятое-десятое".
