Яков Кротов

ИСТОРИЯ КАК ЖИЗНЬ

ТЕРЕЗОЧКА ИЗ ЛИЗЬЕ

Терезу Мартен, Терезу из Лизье называют ее соотечественики "малой", чтобы отличить от Терезы из Авилы, испанской святой, жившей в XVI веке. Тереза Авильская - "великая" - фигура реформаторская, закаленная в боях. Тереза из Лизье рядом с ней маленькая. Нет у французов уменьшительных суффиксов, а то бы они говорили не "малая Тереза", а "Терезочка".

Тереза из Лизье прославилась прежде всего как автор бестселлера. Ее почитание, причисление к лику святых в 1925 году, провозглашение Учителем Церкви в 1997 году - все это было бы невозможно, не будь она автором одной-единственной книжки. Небольшая автобиография "История одной души" вышла первый раз через год после смерти Терезы, в 1898, к 1915 году была переведена на девять языков и по сей день публикуется на том или ином языке едва ли не ежегодно. Даже на русском языке вышло три разных перевода этой книги.

Сравнительно легко понять, чем Тереза привлекательнее многих других святых, ничего не написавших или писавших только о богословских или практических вопросах церковной жизни. Большинство святых, слава Богу, доживали до седых волос, а Тереза умерла молодой. Современное общество предпочитает кумиров без седин, это естественно после того, как именно убеленные сединами деятели столетиями ввергали это общество в одно кровопролитие за другим.

Но вот на пять лет раньше Терезы к лику святых причислили другую француженку - Жанну д'Арк. Она, конечно, известна большему числу людей. Тереза умерла молодой, в двадцать четыре года, но Жанна умерла вообще в девятнадцать лет. Тереза погибла от мучительно развивавшегося туберкулеза, но Жанна погибла на костре.

Жанна спасла Францию, спасла французского короля, а Тереза могла похвастаться разве что цветами, спасенными от сорняков, и совершенно не беспокоилась о спасении монархии - в отличие от многих французских христиан того времени. "Королем" она называла своего отца, и тем не менее ушла в монастырь, оставив несчастного больного на попечение посторонних людей. Жанна д'Арк - скала, Тереза рядом с ней - песчинка. Между прочим, не по своей воле.

Тереза пишет, что мечтала заниматься миссионерством - XIX век был веком миссионерства, в том числе и католического, в том числе и женского, Терезе было на кого равняться. Из этого ничего не вышло, кроме переписки с несколькими миссионерами и молитв о них. Ее современницы, из которых многие тоже попали в святцы, основывали конгрегации и монастыри, Тереза не основала даже кружка кройки и шитья.

Ее современницам являлась Пресвятая Дева - в Париже святой Катрин Лябуре, в Лурде святой Бернадетте, что-то им говорила, творила чудеса. Терезе никто не являлся, она об этом и не мечтала. Даже болезнь Терезы была для того времени обычной, как насморк, не то что стигматы, как у некоторых.

Время Терезы было временем прогресса или, по крайней мере, веры в прогресс не только техники, но и человека, человечества. Церковь толкали, отпихивали как силу реакционную, вялую, пассивную. Христиане (христиане в целом, на этом уровне различия конфессий так же второстепенны, как цвет волос) либо начинали ругаться и говорить, что нечего лезть вперед, все и так хорошо (что было попросту неправдой и неправдой остается даже до сего дня), либо начинали делом доказывать, что и верующие тоже делом заняты, творят вовсю и даже больше и лучше неверующих помогают улучшать жизнь.

У неверующих - хождение в народ, у верующих - миссионерство, у неверующих - марксизм, у верующих - томизм, у неверующих - ученые и политики, у верующих тоже ученые и тоже политики, христианские демократы и академик Павлов - церковный староста. Тереза была за бортом корабля современности - словно песчинка на пляже. Она и знала, что она песчинка, а не скала.

Как песчинку ее и полюбили, потому что ХХ век оказался веком, когда обнаружилась хрупкость скал. Все гениальные проекты обернулись в лучшем случае пшиком, в худшем - Освенцимом и ГУЛагом. Распались великие колониальные империи, с ними испарилось и великое миссионерство, осталась проповедь Евангелия в совершенно частном порядке, без причитаний о великой миссии белого человека - и без пушек, кстати, за что особое благодарение Богу.

После двух мировых войн, дюжины революций, опыта тоталитаризма в Германии, России, Китае, Камбодже, Италии (не забыть и другие страны, затормозившие на полпути к пропасти) человечество - кто выжил и кто свободен - словно отдыхает от гонки за всеобщим и в обязательном порядке счастьем. Атомная бомба убила множество людей, а еще убила веру в науку и ученых - и за это слава Богу.

Ради счастья будущих поколений положили столько народу, что сегодня большинство людей всем светлым идеям предпочитают пиво и пляж. Это потребительство, это мещанство, но это не газовые камеры и не костры Средневековья. Главная беда современного христианства - а кстати, и вина если не христианства, то уж христиан точно, - что к нему относятся как к одной из идеологий. И еще хорошо, если людям это противно, куда хуже, когда людям нравится делать из христианства идеологию, оправдывающую занудное морализаторство, принудиловку, насилие над чужой совестью и личностью - о, конечно, ради спасения этой самой личности.

Попытка противопоставить этой этике спасения этику творчества тоже попахивает принудиловкой: твори, а не то погибнешь. А личность не хочет принудиловки ни в виде спасения, ни в виде творчества, она хочет простого, просторного человеческого счастья - здесь, сейчас и как можно больше. Современное человечество решительно предпочитает пляж, а не высоты духа и громадье планов. Апофеоза это достигает у альпинистов, которые доказывают себе и миру, что и самая высокая гора - такой же славный объект отдыха и развлечения, как самая ничтожная песчинка.

Пол

Святая Тереза довольно решительно требовала публикации своей автобиографии, что для монахини несколько даже странно, а для монахини, которая писала все больше о семье, да о цветочках, о самой себе, странно вдвойне - либо это проявление какого-то крайнего до бессознательности эгоизма, либо чего-то прямо противоположного. Сам текст показывает, что про эгоизм, включая свой собственный, Тереза знала все. Знала она и то, что уловила какую-то правду, необходимую людям.

Часто эту правду сводят к нескольким словесным формулам: "простота", "быть святым призван каждый", "будьте как дети", "только любите Иисуса". Проблема в том, что такие формулировки в изобилии находятся в житиях самых разных святых любых времен и народов. Тереза посмела написать то, что не писал никто:

"Господи, быть Твоей невестой, быть кармелиткой, быть, в силу союза с Тобой, матерью душ - всего этого мне должно было бы хватить. Но ведь это не так. ... Я чувствую в себе и другие призвания: воина, священника, апостола, учителя Церкви, мученика ... Я чувствую в себе призвание священника!" (Святая Тереза Младенца Иисуса. История одной души. Краков: Кайрос, 1998. С. 194. Это лучший, наиболее точный и по букве, и по духу, перевод книги Терезы, выполнен Андреем и Ольгой Дьячковыми).

Восклицательных знаков тут могло бы стоять и больше. Католичка, заявляющая, что она чувствует в себе призвание священника!!! Учитель Церкви - и то скромнее, и Учителем Церкви Тереза была в конце концов провозглашена. Нет такого канона, что Учителем Церкви может быть лишь мужчина, а что священником может быть лишь мужчина - есть.

Неужели Терезу плохо учили катехизису? И она еще заявляет: "Преклоняюсь перед смирением святого Франциска Ассизского и чувствую призвание подражать ему, отказавшись от высокого сана священства" (Там же. С. 194). Как можно отказаться от того, что тебе никто не предлагал и не предложит!

Сказано, конечно, не случайно. Тереза была современницей первых феминисток - тогда их звали суфражистками. Те требовали права участвовать в политике, быть учеными. Прошло по крайней мере полвека, пока пошли споры насчет женского священства, а Тереза уже нашла выход - не решение, а выход. Да решения и быть не может, ибо самые логичные возражения (их немного, и на них есть не менее логичные доводы) против женского священства шатки нравственно, поскольку выдвигаются мужчинами.

Из этого дикого спора возможен ведь и выход скверный, противоположный Терезиному. Женщины, подобные Терезе, чувствующие призвание к священству, могут просто исчезнуть. Пойдут - и уже уходят - в науку, в политику. Глупо и греховно говорить: ага, значит, они вовсе и не хотели священства, просто грешили самолюбием. Как будто не грешат самолюбием мужчины, желающие священства, получающие священство.

Тереза может показаться простушкой и вызвать восхищение в этом качестве у одних и ненависть у других - хотя бы у тех же феминисток. Тем не менее почитание её не исчезает, а нарастает, потому что все более обнаруживается, что она была более свободной, чем любая феминистка.

Патриархальная семья, патриархальное общество - несправедливы. Феминизм ХХ века, однако, был столь же ошибочным ответом на несправедливость семьи и биологии, как коммунизм - на несправедливость общества и экономики. Свергнуть угнетателя, чтобы стать угнетателем, добиться равенства в несправедливости, в напоре - выход в никуда.

Тереза вышла в свободу. Она была в женском монастыре, но в ней нет покорности мужчинам или женщинам, нет и бунта против мужчин или женщин. Она выскользнула из оппозиции.

Интуитивно так поступают большинство людей в современном обществе (феминисток ведь и среди женщин меньшинство, а среди действительно освободившихся женщин феминисток нет по определению). Человек просто отказывается от бунта, выскальзывает из противостояния врагу в личную свободу. Это легко может стать и становится эскапизмом - бегством в индивидуалистическую религиозность (или безрелигиозность), в агрессивное равнодушие к чужим проблемам. Такая агрессия проявляется как противостояние революционерам, поношение феминизма, коммунизма и прочих "измов", с одновременным воспеванием "своих": Церкви, семьи, государства.

Тереза была свободна и от этого поносительства. Она не была скалой антифеминизма, твердыней патриархального общества, как не была и бесполым ангелом. Из этих жерновов она выскользнула песчинкой, заявив свое право на священство и тут же отказавшись от него. Она не пыталась сделать монашество суррогатом священства, как это бывает. Ее воспоминания совершенно лишены "монашеской" специфики, столь сильной именно у женщин, которым вроде больше нечем прикрыть слабость своего пола, кроме хотя бы такой рясы.

Тереза сделала свой пол своим частным делом, отказавшись отдавать его в собственность и патриархальному обществу, и его противникам. Но песчинка-то - из кремня, песчинка - самое твердое, что есть в скале, это скала, освобожденная от всего нестойкого. Не случайно наша компьютерная цивилизация стоит, в сущности, на песке - ведь микросхемы для компьютеров делаются из кремня.

Возраст

Современный мир озабочен возрастом, в нем необычно много молодежи и необычно много пенсионеров, все меньше доля тех, кто кормит и первых, и последних. Заботятся о достойной старости и молодости, идеализируют старость и молодость, молодежь добилась права на собственную - "молодежную" - культуру, и старость не обездолена, ибо "классика" стала отчетливо старческой культурой. И все же и это не выход: большинство нормальных людей не хотят быть ни вечными детьми, ни долгоиграющими стариками. Единственный способ победить рабство времени, покорность возрасту и возрастной иерархии - сделать и возраст своим частным делом.

Именно так поступила и Тереза. Ее текст на две трети состоит из воспоминаний о детстве, а другая треть часто написана словно ребенком, но ни там, ни там нет ни капли инфантилизма. Ей даже не столько лет, на сколько она себя чувствует, ей столько лет, сколько ей удобнее, из психологии каждого возраста она берет то, что причастно вечности и человеку как сверхбиологическому существу.

Без малейшего сомнения она описывает себя как прозорливую старицу, но таковой она является именно потому, что настоящая мудрость старости - в умении чередовать детское смирение с взрослой силой:

"Невозможно обращаться со всеми одинаково. Я чувствую, что с некоторыми мне самой нужно сделаться маленькой и не бояться смирять себя, признаваясь в своей борьбе и поражениях ... Для пользы других, я поняла, что нужно, напротив, иметь большую твердость ... В этом случае собственное унижение будет не смирением, а слабостью" (Там же. С.241).

С одними как жесткая старуха, с другими как ребенок. Общее одно: возраст становится условностью, средством. Тереза не скрывает, что бывает прозорлива, говорит, что прозорлива "подобно ребенку" (Там же. С.244), который повторяет то, что произносит Бог. С таким же успехом она могла бы сравнить себя со старухой - во всех религиозных традициях прозорливость увязывается с отклонением от "среднего" возраста либо в крайнее детство, либо в крайнюю старость.

Нетрадиционно то, что Тереза делает возраст делом личного усилия и выбора, средством, а не сутью. Она свободна от возраста - в отличие как от озабоченной возрастом молодежи дискотек, так и от религиозных ханжей, истерически зацикленных на том, чтобы "быть как дети" или, напротив, "быть как старцы".

Семья

Счастливое детство, безоблачные отношения с набожными родителями и сестрами, даже в монастыре - вместе с сестрами, воспоминания, посвященные детским годам, - прямо как будто не про семью Мартенов сказал Господь "Враги человеку домашние его" (Мф 10, 36).

Сколько христиан мечтают опровергнуть Бога, утвердив на Евангелии семью (и ее производные, вроде государства). Во-первых, этому противится биология - вряд ли без воли Божией. На семью Мартенов уж как наводили глянец, тем более что по обычаю своего времени о каких-то вещах Тереза писала более чем сдержанно. Но если читать ее текст, а не свои мечтания о святой семье, то обнаруживается: жених и невеста детей не хотели, не хотели вообще жить как муж и жена, из девятерых детей четверо умерли, мать умерла, когда Терезе было три года, через полтора десятилетия сходит с ума отец.

В сравнении с этим большинство семей, где вечно жалуются на жизнь, - купаются в блаженстве. Трогательные фотографии с сестрами родными, которые стали и сестрами по монастырю, а в тексте, наряду с трафаретным для той эпохи ботаническим "где расцвел один цветочек, распустились еще три лилии", трезвая, почти психиатрическая оценка ситуации:

"Я поступила в Кармель вовсе не за тем, чтобы жить вместе со своими сестрами, но только ради того, чтобы ответить на призыв Господа. Да, я предчувствовала, что совместная жизнь с собственными сестрами должна стать постоянным страданием, если не хочешь примириться с человеческой природой" (Там же. С. 218).

Церковь

"Постоянное страдание" и есть то состояние, в котором находится средний человек, надеющийся найти опору в семье, в государстве (о котором Тереза вовсе ничего не пишет, с ним все слишком ясно не только христианину), в Церкви - этой семье Божией, наконец, в человечестве, которое, в конечном счете, и есть единственная реальная семья.

Для верующего главной проблемой становится, возможно, именно страдание от Церкви, от того, что в Церкви слишком мало Церкви. Церковные власти редко дают ответ на проблему страдания, чаще причиняют страдания, что и естественно - все-таки эта "власть" есть прежде всего люди.

При абсолютной покорности церковным властям Тереза, однако, была членом не вообще "созерцательного" ордена, как это часто пишут, а членом ордена, созданного в XVI веке святой Терезой Авильской прежде всего для молитв о духовенстве. Именно из-за пороков духовенства произошел тогда раскол Церкви, и если одни сопротивлялись расколу, утверждая, что разговоры о пороках духовенства - гнусная клевета, то другие создавали семинарии, а третьи - молились о тех, кто эти семинарии оканчивал.

Нет ничего более дерзкого, рассуждая по-человечески, чем такие молитвы, ибо они подразумевают, что никакое образование с воспитанием не делают человека хорошим священником. Забывать о чем молилась Тереза - все равно что забывать, что Эйфелева башня все-таки во вторую очередь смотровая вышка, а в первую - гигантский транслятор. О своей поездке в Рим она вспоминала:

"Меня восхищала молитва за грешников, но казалось странным молиться за души священников, которые мне представлялись прозрачнее кристалла! Суть своего призвания я поняла в Италии, и не так уж это далеко для такого полезного знания..." (Там же. С.132) .

Сколько благочестивых душ именно здесь срывалось в антиклерикальное ханжество, убегая от молитвы о недостойных священниках в борьбу за очищение рядов или вообще куда-нибудь от греха подальше, идеже несть ни духовенства, ни Духа. Тереза прошла крутой поворот, удержавшись, сделав недостоинство христиан не общественной, не общецерковной проблемой, а вновь - своей частной, подлежащей и решению не глобальными средствами, а частными. Что тем более разумно, что глобальных средств в данном случае вовсе и не существует, а молитва есть частное средство лишь по форме, а не по содержанию - если, конечно, веришь Тому, Кому молишься.

Человечество

Проблема недостойного священника сама по себе, конечно, есть лишь частный случай другой проблемы, крупнее которой быть не может, - недостойного человека. Свой земной путь Тереза закончила, посвятив последнее своё причащение спасению священника, который нарушил все мыслимые обеты, женился, покинул орден, был отлучен от Церкви.

А начала она с молитв о преступнике, казненном за убийство двух женщин и маленькой девочки. Как раз в то время, когда Достоевский, потерявший сына, мучился тем, как можно верить, если в мире есть убивающие детей, Тереза мучилась тем, что вера неполна, если такие убийцы не войдут в Царство Божие. Проблема невинных страданий решается, как только мы решаем проблему заслуженных страданий - как их искупить, как их-то простить.

Это и есть главная духовная проблема нашего времени, когда человек отказывается от Бога, если в рай не войдут все-все-все, включая Иуду, сексуальных маньяков, тоталитарных диктаторов (под которыми каждый подразумевает себя, проявляя похвальную, хотя бы и подсознательную, трезвость). И вновь Тереза решает эту проблему, сводя ее до максимально частной. Она даже отказывается молиться обо всех, о ком ей хочется молиться, и открывает для себя, что достаточно молиться о себе, лишь бы молитва была молитвой:

"Господи Иисусе, значит, даже не нужно говорить: "Увлекая меня, влеки и души, которые я люблю!" Достаточно этих простых слов: "Влеки меня". Господи, я понимаю, что если одна душа позволила пленить себя пьянящим благоуханием Твоих мастей, - она не сумеет уже бежать одна: вслед за нею увлекаются все любимые ею души" (Там же. С.256.).

Хочешь, чтобы Бог спас всех, - люби всех. Любить, кстати, означает не быть уверенным, что Иуда, Ленин или Гитлер, что хоть кто-нибудь хуже тебя. Что она современница Ленина и Гитлера, Тереза не знала, но уже испуганно просила у Бога простить ее:

"Я вовсе не утверждаю, что они не смогут достичь большей славы, чем та, которую Ты пожелаешь дать мне. Я просто хочу попросить о том, чтобы мы все вместе однажды собрались в Небесной Отчизне" (Там же. С.258).

"Божьи жернова мелют медленно, но верно", - так можно было бы сформулировать главное в "обычной" вере. Рано или поздно праведники получат рай, грешники получат ад. Сентиментальные воздыхания о том, что хорошо бы спасти всех, развеиваются при личной встрече не то что с Гитлером, а с первым же хамом-христианином. Спасти всех, кроме этих.

Тереза - та песчинка, которая бросается между жерновов и пытается их остановить. И если сентиментальные люди лицемерят и потому, что не всех на самом деле любят, и потому, что не верят, что ад можно упразднить, то Тереза молится с тем большей искренностью и сознанием своей силы, что знает: жернова Божии крутятся совсем не для того, чтобы перемолоть одних в труху, других в бескрылых ангелов.

Без веры эта уверенность из святой сразу превращается в пошлость и гнусность. Христиане веками строили Церковь на скале, даже на скалах - на скале власти, на скале дисциплины, много на каких еще. Тереза этих скал не разрушает, но сама строит на песке, на песчинке, на самой себе - и оказывается вполне надежно, потому что Господь, призывая строить на скале, имел в виду не земные представления о твердости и силе. Этот урок силы частной веры, возможности частного и только частного решения глобальных, мировых, вечных, проклятых вопросов и есть, возможно, главный урок, проведённый Учителем Церкви Терезочкой Мартен.