Богочеловеческая комедия
18 век: Сведенборг - герой Частного времени
В совершенно определённом смысле главной религиозной фигурой XVIII века и — шире — всего Частного времени, всего Модерна является Сведенборг. Эразм, Монтень, Паскаль, Декарт, Ньютон, - его предшественники, но решающего шага они не сделали. В Сведенборге налицо две главные составляющие современного человека: он учёный и он мистик. Что учёный — принципиально, и тут очень помогает наглядность. Ведь Сведенборг — как и Эразм, Декарт, Ньютон — учёный в своих отраслях очень крупный, числится среди основателей как минимум двух наук — физиологии и кристаллографии. Особенно завидно, что он ещё и великолепный техник-инженер-изобретатель. «Учёный» подразумевает ум, предельно способный к скепсису, к познанию, к эксперименту и — к коллективному труду. Научное сообщество сформировалось по подобию Церкви, но оно лучше воплощает идеал единства, «соборности», церковности, чем любая церковь, чем любая религия. В науке, а не в религии лучше явлено сочетание индивидуализма и коллективизма, опыта личного и опыта безличного, диалога и консенсуса.
Наука лучше Церкви являет и другой идеал, обычно считающийся «религиозным» — милосердия, любви к ближнему. Ведь главная потребность человека, хоть ближнего, хоть дальнего — не самая примитивная, а самая сложная. Чашу воды нужно и обезьяне предлагать, и кошке наливать. Главная потребность — познания, и «познать женщину» не случайно равно «любить женщину». Наука милосердно даёт возможность испить познания, причём заведомо бесконечного, соответствующего бесконечной жажде познания, которая человеку присуща и которую человек умудряется задавить (что, разумеется, вносит свой вклад в «смерть духовную»).
Сведенборг, правда, как и Паскаль, демонстрирует раздвоенный тип человека: сперва наука, потом резкий переход, даже исход к мистике. Ньютон — сдвоенный тип, в нём наука и мистика сосуществовали (что, как всегда, шло в ущерб мистике, иначе трудно сохранить рассудок, о чём свидетельствует трагедия Кантора).
Мистика Сведенборга являет не религиозный, а научный идеал современного человека. Перепутаница характерна, неизбежна для такого сложного явления как человек. В науке — идеал церковности, в религии — идеал научности. Современная наука очень мало заботится о «что», зато много о «как». Чистота эксперимента бесконечно важнее чистоты мышления, правильности выбора объекта и т. п. Лучше хорошо наблюдать кузнечика, чем без экспериментов, «вообще» рассуждать о невидимом и, соответственно, ненаблюдаемом Боге, даже на уровне Аквината. Церковь, по Сведенборгу, и есть не столько познание Бога, сколько милосердие к человеку. Любовь к человеку важнее любви к Богу. Любовь и милосердие — религиозные аналоги наблюдения и эксперимента.
«Когда Церковь воздвигается Господом, при самом начале она безукоризненна. ... В те дни все члены Церкви обходились друг с другом как братья и взаимно любили друг друга. Однако с течением времени милосердие поблекло и ушло, и по мере того, как оно уходило, разные виды зла заняли его место, а следом за ними прокрались и ложные убеждения. Результатом стали расколы и ереси, которые не могли бы существовать, если бы милосердие продолжало править и жить в Церкви. Тогда бы даже не называли раскол расколом или ересь ересью, но просто элементом учения, принадлежащим частному верованию. Эти частные вопросы учения были бы оставлены на усмотрение личной совести каждого, при условии, что ими не отрицается ничто фундаментальное, т.е. Господь, вечная жизнь или Слово, и что они не противоречат ... Десяти Заповедям».
Бога нельзя отрицать, Бога надо любить, но милосердие важнее Бога. Нормальный агностицизм, который ведь живёт не столько отрицанием возможности познания (этим не проживёшь), сколько утверждением примата любви. Знать не могу, а любить могу! Здесь берёт начало то, что приводило в бешенство Льва Толстого (и справедливо!) - филантропия. Накорми голодного, а есть Бог, нет Бога, это всё неважно, это твоё частное дело. Всякое объединение по принципу «это мы считаем истинным» - ересь хуже любой ереси, объединяться надо по принципу «этого мы будем кормить». Христианство доброе, страшно доброе, христианство, которому некогда молиться, потому что кормить голодающих надо, и которое не слышит писк Иисуса: «Нищих всегда имеете с собою, а Меня нет»...
Сведенборг был одним из созидателей современной науки как коллективного, соборного действа, и одновременно он был разрушителем религии, Церкви, всякого объединения вокруг веры. Разрушителем самого страшного типа — личным примером. Это бесконечно опаснее антиклерикального террора французских и прочих революционеров. Ни один священник, ни одна монахиня от Сведенборга не пострадали, но он больше людей отвратил от Церкви — и слава Богу — показав, что можно жить вообще без Церкви, но быть верующим. Абсолютное одиночество. Бесконечный поток мистических текстов, который невозможно подозревать в неискренности или в истинности.
Вполне частное откровение, отвергающее не другие частные откровения, а любые коллективные спекуляции на частном откровении. Не «теософия», не «нью эйдж», и уж, конечно, не «сведенборгианская Церковь» (которая возникла через поколение после Сведенборга). Просто - «частная религия Сведенборга».
Можно из неё что-то заимствовать, - тем более, что наряду с тем, что Владимир Соловьёв, не утерпев, обозвал бредом, там есть масса восхитительного, почему Соловьёв и любил Сведенборга. Можно, но не нужно, потому что мистику нельзя заимствовать, её надо продуцировать.
Каждый шелкопряд должен шелкопрясть сам, какие уж тут заимствования, согласования, гармонизации в виде общих вероучительных текстов, догматов и пр. Но разве тогда вообще будет возможна вера, говорение о Боге, традиция, научение, помощь ищущим, проповедь? Ну... Допустим, невозможно. Что ж, значит вновь вспоминается Христово: «Невозможное человекам возможно Богу». И как-то пока обошлось, вопреки паническим крикам о том, что филантропия убивает онтологию, что если приход ограничится социальной активностью, то исчезнет собственно религиозное. Как-то исчезает, исчезает, а всё же имеется. А вот где держатся руками и ногами за религиозное, там это религиозное вроде бы имеется, но какое-то такое восковое и неживое, что хоть бы его и не было.
