Парфений Агеев

Парфений (Агеев). Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Св. Земле постриженника святые горы Афонския инока Парфения. Ч. 1—4. М., 1856. 2 испр. изд.

Опись А, №115-118.

Парфений (в миру Агеев (Аггеев) Петр), иеромонах (1807 — февр. 1878), духовный писатель. Младенцем осиротел, усыновленный богатым купцом-раскольником, провел счастливое детство в его семействе, которое, по его словам, «было как духовная академия и училище благочестия». От приемных родителей, которых горячо любил, узнал грамоту и далее не учился. С детства мечтал о монастыре, получил прозвище «попа-проповедника», «игумена»; с 12 лет не раз пытался бежать в монастырь, хотел совершить «подвиг юродства о Христе» (помысел о юродстве его «угнетал… более 20 лет»). Потерпев неудачу, помогал отцу в торговле, утешался чтением религиозной литературы (собрал книг «рублей тысячи на две») и вероисповедными прениями, любовь к которым сохранил на всю жизнь. Дождавшись совершеннолетия, снова бежал в монастырь.

Приняв у раскольников постриг с именем Паисий, объехал знаменитые старообрядческие скиты в надежде «напоить свою иссохшую душу», но нашел, что раскольники «только и стараются одни внешние обряды соблюсти», не беспокоясь об «очищении внутреннего человека». К 1836 по книгам убедился в неправоте раскольников и принял единоверие, а после нового путешествия по России (во время которого частично оглох на 10 с пол. лет, но исцелился благодаря старцу) — Православие (1837). Своих колебаний перед уходом из раскола позже так стыдился, что опустил их в автобиографии.

В 1839 отправился на Афон. Красота афонских обителей, церковные уставы и подвиги старцев стали для Парфения на всю жизнь источником неиссякаемой радости. Парфений постригся в иноческий чин с именем Памва, а весной 1841 принял схиму с именем Парфений. Тогда же послан на послушание в Россию, где обратил в Православие приемных родителей. В 1843 вернулся на Афон, но духовник велел ему ехать в Иерусалим, а оттуда в Сибирь и более не возвращаться. Тяжело переживая разлуку с Афоном, Парфений покорился в конце концов воле старца.

В 1845 посетил Палестину, затем Константинополь и в 1847 прибыл в Томск. Епископ Томский Афанасий (Соколов) со временем расположился к нему и поселил в своем доме, читал с ним и часами беседовал, а в 1848 уговорил описать его странствия. Тогда же Парфений подал в Синод прошение о принятии в один из русских монастырей. На просьбу не ответили, а в 1850 недоброжелатели призвали вовсе исключить Парфения из монашества, что было для него ударом. В 1851 обратился к митр. Московскому Филарету (Дроздову) и благодаря его ходатайству (митрополит надеялся «употребить его для вразумления раскольников» — «Письма Филарета…») Синод разрешил в 1853 принять Парфения в братство Гефсиманского скита Троице-Сергиевой лавры (переведен в авг. 1854). (В 1853, в ожидании решения Синода, составил рукописный сборник изречений о праздниках — «Торжественник» и переписал книгу «Цветник» Дорофея, послав ее Филарету.)

В 1856 рукоположен в сан иеромонаха и назначен «строителем» (настоятелем) Николаевской Берлюковской пустыни (недалеко от Москвы). В 1858 управлял строительством Спасо-Преображенского монастыря в Гуслицких лесах (Гуслицах), «где самое гнездо раскола» («Письма Филарета…», 1869), затем стал его игуменом. Тоскуя по пустынножительству, нес послушание против воли, пренебрегал делопроизводством и по завершении строительства монастыря остался должен ок. 40 тыс. руб. Пеняя ему на бесхозяйственность, митр. Филарет стремился вместе с тем и «утешить его и подкрепить в глазах людей»; за учреждение монастыря Парфений награжден в 1860 золотым наперсным крестом. (Миссионерская задача обители не оправдалась; однако мальчики-старообрядцы охотно посещали школу, основанную Парфением при монастыре.) В 60-х продолжал действия по обращению раскольников: написал ряд апологетических и обличительных сочинений; после беседы в 1863 с министром внутренних дел П. А. Валуевым, на которого произвел впечатление, составил для него записку о расколе.

Написал подробную автобиографию (до принятия в российское монашество), опубликованную посмертно под названием «Из автобиографии игумена Парфения»; отрывок о жизни в Томске (под тем же названием опубликованный и самостоятельно — М., 1898). В своей судьбе видел цепь чудесных событий: «это колесо премудрости и благости Божией». Умер «на покое» в Троице-Сергиевой лавре.

Главные сочинения схимника — «Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Св. Земле постриженника святые горы Афонския инока Парфения» (ч. 1—4. М., 1855), отрывок из сочинения — «Сказание о жизни и подвигах… старца Даниила (Ачинского)…» вышел также отдельно (М., 1855), писалось почти против воли, с опасением стяжать «маловременную славу суетного мира сего» (ч. 1, 1856). Эпизоды расположены не в хронологическом порядке, а как автор нашел «вместительным для читателя». Продолжая традицию стародавнего жанра хождений, Парфений описывает многие религиозные и церковные достопримечательности: в Стамбуле, Иерусалиме, на Карпатах (в т. ч. обители, где настоятельствовал прп. Паисий Величковский), а также Саров (где беседовал с прп. Серафимом) и особенно подробно и точно — Афон. Повествование включает биографии подвижников, раскольников, рассказанные в житийном ключе, и словесные ратования с раскольниками, записанные почти с «протокольной» точностью. Монастырские службы, подвиги монахов, первозданная природа изображены с духовным восторгом. Никогда не читавший художественной литературы, Парфений произвел на современников сильное впечатление не только духом, но и стилем своей книги, что проницательно предсказал историк С. М. Соловьев: «Заглавие книги далеко не может дать понятия о содержании ее, в высокой степени любопытном и назидательном» для современно «мыслящего человека». Здесь пред ним предстанут «удивительные образы» и «живые отношения», «которые он привык относить ко временам далекой древности» и «современное существование которых он не подозревал». В ходе повествования естественно возникают актуально-живучие для ряда веков русские религиозные проблемы: распри со старообрядцами, взаимоотношения Православия с иудаизмом, мусульманским и западным миром, соотношение церковных и государственных властей, ценности монашества.

По утверждению А. А. Григорьева, «Сказание…» прочла «вся серьезно читающая Русь». Критика единодушно отметила большое познавательное значение книги, искренность и простодушие автора, органичное родство его стиля с древнерусской традицией; по Григорьеву, она подобно духовным стихам «ударила… по одной из самых глубоких струн души русского человека… аскетической», а в полноте своей свидетельствовала о «неразрывности органичности народной жизни от XII столетия до пол. XIX». Н. П. Гиляров-Платонов выделил в книге своеобразную смесь старославянской лексики и грамматики «с крайне живым изложением» и образ автора, который своей цельностью и служением истине резко противостоит современному человеку. Н. Говоруха-Отрок восхищался «Сказанием…» и рекомендовал его образованным людям, чтобы ближе узнать миросозерцание и весь духовный строй своего народа. М. П. Погодин почитал ее «украшением народной русской словесности (не говоря о великой ее многообразной пользе)» («Москвитянин», 1855. № 23/24).

Обаяние «Сказания…» испытали писатели противоположных убеждений. М. Е. Салтыков-Щедрин, признавая свою отчужденность от взглядов Парфения, отмечал «громадность подъятого автором подвига». Для И. С. Тургенева Парфений — «великий русский художник и русская душа». А. В. Дружинин видел в «Сказании…» «великую, поэтическую фантасмагорию, переданную оригинальнейшим художником на оригинальнейшем языке»; «мы не видели еще такого высокого таланта со времен Гоголя»; по мнению критика, во 2-м т. «Мертвых душ» следовало вывести как положительный пример именно таких героев, исполненных «библейской прелести».

Ф. М. Достоевский, обретя в Парфении идеал цельного человека, противостоящего рационализму современной цивилизации, не раз прибегал к мировосприятию, слогу и образу повествователя «Сказания…» как творческим ориентирам и источнику заимствований. Познакомившись с книгой, видимо, еще в ссылке, он собирался вывести Парфения в «Житии великого грешника», использовал эпизод из «Сказания…» в «Братьях Карамазовых», неоднократно заимствовал отдельные происшествия, мотивы и выражения из него в речи и поучениях Зосимы. Называя главу «О Священном Писании и жизни отца Зосимы» «восторженной и поэтической», Достоевский указал, что взял для нее «наивность изложения — из книги… Парфения». Стиль «Сказания…» использован Достоевским для рассказов странника Макара в «Подростке», а также для сцены приема юродивым Семеном Яковлевичем и для исповеди Лебядкиной в «Бесах». Книгу писатель взял с собой за границу в 1867 и хранил всю жизнь; последний раз Парфений упомянут в его записной тетради за полгода до смерти.

Ист.: Шешунова С. Парфений (Агеев) // Русские писатели 1800—1917. Биографический словарь. М., 1999. Т. 4. С. 536—537.