Глеб Якунин - священник, поэт, правозащитник  

Интервью Ф.Пономарёву. Оп.:  Хроника Московкой Хельсинской группы. Ежемесячный информационный бюллетень N 2 (86), февраль 2002.

Ф.П. Глеб Павлович, расскажите для начала о той среде, в которой Вы росли.   

Г.П. Я бы сказал, что в юном возрасте, когда формировался, рос скорее в нездоровой среде. Хорошее детство у меня было, когда я был маленький совсем, до войны, я 1934 года рождения. До начала войны я был под крылышком у родителей. Отец был царским офицером, но пошел не в Белую армию, за что я его долго осуждал, а в Конницу Буденного и играл там на кларнете. Потом, перед войной он учился в училище, затем - в консерватории, но его за социальное происхождение - он был сыном вице-губернатора и полковника царской армии - выгнали из консерватории. Он играл в кинотеатрах, в ресторанах по вечерам. Когда началась война, все учреждения, в которых мой отец мог работать, были закрыты, а ему было уже больше пятидесяти лет, и он в Москве фактически умер от голода, от дистрофии и сердечной недостаточности. Я с матерью в то время находился в Марийской республике, в эвакуации.  Когда отец умер, мы вернулись в Москву. Я поступил в первый класс в 314-ю школу, мне было семь лет. Мать тогда работала на Центральном газето-журнальном почтамте, сортировала прессу, работала с утра до вечера. А я рос на улице. Такой возраст был, когда все мы были хулиганами: устраивали в классе салют из горящих спичек, находили снаряды, взрывали их. Атмосфера была криминальная.  Но самое удивительное - антисоветское настроение у ребят. Это были 1943-1945 годы. Вспоминаю такой случай. Со мной учился Саша Чекалин, мальчик из неблагополучной семьи. Однажды он, увидев висящий над учителем портрет, спрашивает: "Чей это портрет?". Я говорю: "Это портрет Молотова". Он взял мел и, не долго думая, написал: "Молотов - дурак". Конечно, для детей это ерунда, но для школы - шок. Пришла учительница, посмотрела и вызвала директора.  Я никогда не забуду один эпизод, в котором проявилась личность нашего директора. Это был невысокого роста человек по фамилии Сигал. Он приостановил урок, приказал всем детям встать и сказал: "Тут у вас такое безобразие, что совершенно недопустимо, ужасно. Вы должны назвать того, кто это написал" и несколько раз повторил: "?иначе будет отвечать весь класс". Несмотря на то, что были мы 10-12-летние дети и было нас 35 человек, не нашлось ни одного стукача, который бы сдал Сашу. Я не думаю, что все понимали политическое значение того, что произошло, но директор понимал. Он сказал: "Ну ладно, сотрите это, и чтобы такое безобразие никогда не повторилось". Может быть, он спасал не только нас, но и себя, потому что понимал, что если дело раскрутят, то его выгонят из школы. А уже тогда назревала антисемитская кампания. Происходило это в 657-й школе на улице Чаплыгина. Я все хочу сходить туда и посмотреть в архивах про этот эпизод с Сигалом. Конечно, это поступок очень мужественного и смелого человека. Директор просто мог сдать этого ребенка, и пострадала бы вся семья.  

Ф.П. А Вам передалось от Вашего отца увлечение музыкой?   

Г.П. Да, но скорее так: увлечения не было, но мама за руку отвела меня в музыкальную школу. Педагог по классу кларнета, когда я пришел, спрашивает: "Как фамилия?" Я отвечаю: "Якунин". Он аж подпрыгнул и говорит: "Это не сын ли Павла Якунина? Мы вместе с ним учились в консерватории". И не проверив мой слух, говорит: "Будет учиться". И я учился. Три курса почти отучился, закончил детскую музыкальную школу, затем поступил в училище при консерватории. Но потом вовремя спохватился, понял, что у меня неважный слух с профессиональной точки зрения и что музыка - не мое дело. Душа искала другой путь. За один год, не учась в восьмом и девятом классе, прошел десятый в вечерней школе, закончил ее и поступил в Московский пушно-меховой институт. Там, правда, я занимался игрой на кларнете и на саксофоне, на которых играю до сих пор.  

Ф.П. Когда Вы впервые узнали о религии?   

Г.П. Мать у меня была религиозная очень. Впервые помню, как меня водили на благословение в Елоховский собор, когда его только открыли. В то время первым патриархом был выбранный по рекомендации Сталина Сергий Страгородский. И когда он меня благословлял, то не представлял, какого врага в моем лице благословил, из которого вырастет один из самых непримиримых критиков этого коллаборациониста, красного патриарха, которого я резко критикую до сегодняшнего дня. Я потерял веру, когда мне было лет двенадцать - тринадцать, а до того времени ходил в церковь постоянно. В то время была серьезная атеистическая пропаганда. И лишь когда увлекся книгами, то через них постепенно снова пришел к религии, но с философской точки зрения: сначала к йоге, потом к антропософии. Прочел я, в частности, замечательную книгу "Мозг и душа" профессора Московского университета Г. Челпанова. Эта книга перевернула мое мировоззрение, я стал идеалистом, понял, что душа бессмертна и Бог всетаки есть, но какой он - Бог, я тогда еще не понимал.  Потом, когда я учился в пушно-меховом институте, судьба меня свела с Александром Менем, который учился в одном со мной институте, но курсом младше. Через два года наш факультет охотоведения перевели в Иркутск (Н. Хрущев распустил Институт пчеловодства и Московский пушно-меховой институт), и мы с А. Менем жили в маленькой комнатке в железнодорожном доме за вокзалом города Иркутска, который тогда был скорее похож на деревню со старинными сибирскими домиками. Я заканчивал четвертый и пятый курсы института и еще увлекался йогой. А Александр Мень, имея большую библиотеку, которую он привез с собой, писал свою самую знаменитую книгу "Сын человеческий". Она сейчас переведена на множество языков и издана миллионными тиражами. Ее можно назвать "Евангелием от Александра Меня".  В значительной мере под влиянием А. Меня я стал верующим - на последнем курсе я снова пришел в православную церковь, а после окончания института поступил в семинарию. Когда ко мне пришла вера в Бога, я понял, что мое призвание - быть священником.  

Ф.П. Глеб Павлович, что повлияло на Ваш выбор института?   

Г.П. Я честно скажу, почему пошел учиться А. Мень, он этого не скрывал. Это одареннейший человек, с фотографической памятью, с огромными разносторонними знаниями. Он изучал антропологию, очень увлекался биологией, частично принимал учение Дарвина. В своих книгах он сумел соединить идеи эволюционного развития природы и животного мира с идеей творения человека. Институт был очень легкий и давал ему возможность много времени уделять своим работам. Поэтому "Сын человеческий" в первом издании был написан, когда А. Мень еще учился в институте.  А я пошел в пушно-меховой, потому что мне казалось, что у меня была любовь к природе. Я надеялся жить в глуши, в заповеднике и заниматься изучением природы, животного мира. Это меня интересовало на тот момент больше, чем что-либо другое.  

Ф.П. А знания, приобретенные в пушно-меховом институте, Вам пригодились в жизни или Вы никогда не работали по специальности?   

Г.П. После того, как на пятом курсе меня завалили на госэкзамене - стукачи донесли, что мы, А. Мень и я, верующие, - я год отработал охотоведом в Московском обществе охотников. Потом сам себе написал характеристику, как это часто бывает, начальник ее подписал, и я уже на следующий год поехал сдавать экзамен, который принимал чрезвычайно интересный человек - В.Н. Скалон, профессор, заведующий кафедрой охотоведения. Он из тех известных в России Скалонов, которые были и губернаторами, и либеральными публицистами. Он был абсолютно антисоветски настроенный человек, и от него мы получили соответствующее политическое воспитание.  Когда я приехал сдавать экзамен, он сказал: "О, Глеб! Ты можешь не готовиться. Тут за то, что выгнали твоего друга А. Меня, а он после этого пошел в дьяконы служить, нашему директору Медведеву "загнали строгача" и сказали в обкоме: "Ты что ж, дурак, выгнал А. Меня, а он пошел в дьяконы, а теперь вы провалите Г. Якунина, так он тоже пойдет в попы. Что ж вы воспитываете попов?" После этих слов я уже мог не учить ничего: тройка мне была обеспечена, потому что дали команду.  

Ф.П. Скажите, за что Александра Меня выгнали из института?   

Г.П. Выгнали А. Меня под надуманным предлогом: он якобы пропустил несколько лекций. А дело было в том, что А. Мень женился и у него родилась первая девочка. Были тяжелые роды, и он задержался в Москве на неделю. За это его и выгнали. А он учился превосходно, особенно блестящие познания у него были в марксизмеленинизме. Он по памяти цитировал Маркса, Энгельса и Ленина, спорил со своими учителями. Когда его выгнали, вопервых, какаято итальянская газета написала, что за религиозные убеждения выгнали А. Меня и Г. Якунина. А вовторых, наши студенты устроили массовую забастовку. Но самое парадоксальное: ни в одном учебном заведении Иркутска и вообще, наверное, страны не было такого насилия над свободой совести студентов. Почемуто на охотоведческом факультете нашего института ввели особый расширенный курс основ атеизма. Интересно бы статистику проверить, насколько это принуждение к атеизму породило в сердцах студентов религиозные чувства. И, может быть, кто-то еще вслед за нами стал верующим или даже пошел в служители культа.  

Ф.П. В Московской духовной семинарии Вы недолго проучились. Как складывалась Ваша учеба там?   

Г.П. В семинарии я проучился один год. Я пошел туда сразу после окончания института. Кстати, тогда очень не любили туда принимать людей с образованием. КГБ контролировало полностью жизнь религиозных организаций, в частности Русской Православной Церкви. Напротив Троице-Сергиевой лавры находился отдел КГБ, в котором было отделение, занимающееся исключительно работой с монастырем - с семинаристами, учащимися академии, иностранцами, которых там много бывало. Меня выгнали за то, что я был после института, старше других, уже имел определенный жизненный опыт и, кроме того, хорошо знал, какой дух и атмосфера царят в семинарии. Я пытался молодым ребятам, которых вербовали в КГБ, помочь найти правильную линию, тем ребятам, которые были действительно верующими. Выгнали меня под формальным предлогом: у меня пропала книга Н. Бердяева "Философия свободы" из библиотеки. Эта книга для меня имела особое значение, потому что именно она меня привела к христианству. Она совершенно уникальна - это философия не только христианства, но и идеи правозащитной деятельности, защиты прав человека, свободы совести, прав верующих.  После того, как меня выгнали из семинарии, я устроился сначала в московскую церковь Трифона мученика у Рижского вокзала. Я там пел, читал, был алтарником. И так я пару лет сумел там прослужить. Потом за меня просили несколько епископов, и уполномоченный по делам религии, который был царь и бог в религиозной сфере, всетаки дал добро на то, чтобы меня сделать дьяконом, потом священником. Я служил в городе Зарайске. Причем, когда уполномоченный рассматривал мою кандидатуру, то он сказал секретарю московской епархии: "Ну ладно, уговорили меня. Он себя показал тихим мирным человеком? и всетаки нежелательно". Он оказался пророком: действительно, для Московской патриархии я был весьма нежелательным субъектом. Я был направлен для службы в Зарайский район, но недолго там прослужил и был переведен в город Дмитров, где прослужил еще два года. Всего я почти три года служил священником.  В то время, начиная с 1959 года, по приказу Н. Хрущева велось массовое закрытие храмов, открытых во время войны И. Сталиным. Из десяти тысяч храмов примерно шесть с половиной были закрыты при Н. Хрущеве. Уже после его свержения в 1965 году я написал вместе с моим покойным другом Николаем Эшлиманом открытое письмо в адрес патриарха Алексия, где мы обвиняли церковное руководство в том, что оно обманывает общественность всего мира, говоря, что у нас нет гонений на церковь. Одновременно мы написали письма генеральному прокурору Р.А. Руденко и бывшему тогда председателю Верховного Совета Н.В. Подгорному. В этом письме мы приводили факты гонений на церковь и требовали, чтобы политика преследования церкви прекратилась. В результате полгода председатель Совета по делам религии Куроедов и КГБ, которое за ним стояло, долго и мучительно думали, что с нами, двумя молодыми священниками, делать. Мне тогда было 27 лет. Уговаривали через архиереев нас покаяться, взять свои слова обратно, но мы стояли твердо. Это письмо стало широко известно во всем мире. Мы были наказаны - нас уволили за штат, запретили в служении с формулировкой "вплоть до покаяния". Но каяться мы не стали, и с этого момента я практически стал диссидентом-правозащитником.  

Ф.П. В 1980 году Вы были осуждены "за антисоветскую пропаганду". Что фактически явилось поводом для ареста?   

Г.П. Да, я действительно был диссидентом, узником совести. В 1976 году я тесно сотрудничал с Московской Хельсинкской группой. По тактическим соображениям мы решили создать отдельный, свой Христианский комитет защиты прав верующих в СССР. Мы просуществовали до 1979 года. В 1979 году начались массовые аресты диссидентов. До этого постоянно в год трое-четверо известных диссидентов подвергались аресту, в частности из Хельсинкской группы. А к концу 1979 года почти все они были арестованы. Разгрому подвергся и наш Комитет, я был арестован и получил стандартное обвинение по 70-й статье - "антисоветская агитация и пропаганда". Формулировка нелепая и смешная с юридической точки зрения - "?с целью подрыва и ослабления советской власти", но она оказалась верной, потому что мы, диссиденты, действительно ее подрывали и ослабляли. Мы обличали советскую власть и тот страшный тоталитарный режим, который президент США Р. Рейган справедливо назвал "империей зла". Так что метафора "подрывали и ослабляли советскую власть" оказалась справедливой.  В дальнейшем я отсидел пять лет: полтора года в Лефортово и три с половиной года в уральском 37-ом политическом лагере. После него был сослан в ссылку еще на пять лет, но в якутской ссылке отсидел только два с половиной года. И уже когда наступила горбачевская "оттепель", нас сначала амнистировали, а потом, когда я попал в Верховный Совет, реабилитировали. Я сам принимал участие в создании одного из первых законов о реабилитации пострадавших от режима. Интересно, что сразу же после его принятия первым реабилитированным стал я - указом бывшего председателя Верховного Совета Р. Хасбулатова. Вот такие бывают причудливые зигзаги судьбы.  

Ф.П. Отбывая наказание, Вы увлеклись литературой. Расскажите, откуда пришло вдохновение, и о чем были Ваши первые стихи?   

Г.П. Странная вещь получилась. Когда я сидел в лагере, половину срока провел в ПКТ, который в сталинские времена назывался БУР - барак усиленного режима. Это маленькое зданьице в самом лагере, которое называется "мини-тюрьма". Там провинившиеся люди жили в более суровых условиях - их хуже кормили, заставляли выполнять тяжелую работу, в частности, я крутил сетку рабица. У нас политический лагерь был из двух маленьких зон: в нашей было 30 человек, а когда посадили Юрия Орлова, известного физика и бывшего председателя Хельсинкской группы, то ему сказали, что ради него сделали вторую зону, чтобы он не мог общаться с другими диссидентами. Но у нас тем не менее была связь, потому что было общее место работы у станков и мы передавали друг другу записки. В такие дни, как День политзаключенного, День ООН и т.д., мы устраивали всеобщие голодовки, демонстрации, отказывались от работы, из-за чего попадали в "минитюрьму".  Однажды я оказался в тюрьме, а у меня на входе отобрали Библию, календарь и молитвослов. Как известно, у православных есть постоянные дни праздников, а есть цикл, когда дни, например Пасха, меняются в зависимости от лунного календаря и для определения дня праздника нужны сложные вычисления. Так как у меня не было календаря, я не мог вычислить день Пасхи. Спрашивал у охранников, но они отвечали: "Да мы на верующие, не знаем". Сидел я тогда с Н.П. Горетым, епископом-пятидесятником из Краснодарского края, с которым мы там стали друзьями. Как-то приходит шнырь, тот, кто приносит питание, и поскольку разговаривать не разрешалось, тихонечко мне говорит: "Глеб Павлович, Николай Петрович празднует Пасху, Вас поздравляет". Я заплакал: "Дожил: священник, а не знаю, когда Пасха". Вышел на прогулочный дворик, на получасовую, как положено, прогулку и взмолился: "Господи, я никогда лично для себя ничего не просил. Дай мне утешение, чтобы для меня радость была на Пасху". Я посмотрел на колючую проволоку и подумал: "Ведь эта проволока и была на голове у Христа - из колючей проволоки был терновый венец". Первое мое стихотворение было о Туринской плащанице. Это очень значимая богословская тема. И первые слова в этом стихотворении были: Венца из колючей проволоки / Кровавых потоков следы?  Так я начал писать стихи. Потом оказалось, что они хорошие. По крайней мере, так говорят специалисты. У меня давно была идея написать большой труд. Но в лагере было мало литературы - только такие журналы, как "Наука и жизнь". Я был горячим сторонником идеи А. Меня об эволюции творения. Сейчас мы даже создали свою религиозную организацию продолжателей его идей - Церковь православного возрождения. Мы канонизировали отца Александра Меня, у нас несколько епископов. Под воздействием его идей я написал поэму. Мне она давалась с огромнейшим трудом. Начинал я ее в ссылке в 500 километрах от Якутска, в золотодобывающем поселке Ыныкчанский. Там в карьере в большом боксе я плел тросы из железа и сочинял стихи. Я, конечно, ямба от хорея до сих пор не отличаю, но сочинял. Мечтал создать чтото грандиозное, в стиле "Фауста" Гете, а получилось скоморошеское, ерническое, юмористическое произведение - примитив, лубок. Юмор поэмы заключается в том, что глубочайшие религиозные догматические идеи я выразил в примитивной, частушечной форме. Когда вышел на свободу, оттачивал поэму 12 лет и только сейчас наконец этот процесс завершен.  

Ф.П. И как поэма называется?   

Г.П. Я ее дерзнул назвать "Евангелие от Глеба". Это мое видение христианства. Есть в ней идея о "плаче России". Пытаюсь ответить на вопрос, почему Россия такая несчастная, почему столько горя было в ее судьбе и почему сейчас, когда 10 лет прошло, как рухнула эта новая Вавилонская башня (имеется в виду СССР - прим. редакции), жизнь все равно плохая. Я попытался богословско-философские идеи выразить в простой, упрощенной форме, понятной для любого человека. В этом была моя задача.  

Ф.П. Некоторые оценивают Ваше творчество как возрождение классической русской баллады. Вы согласны с такой точкой зрения?   

Г.П. Может быть. Все дело в том, что, наверное, у меня пропал талант. Возраст такой, когда уже надо заканчивать жизнь, а не писать стихи. По своей натуре - интеллектуальной и психической - думаю, что я действительно был рожден, чтобы быть поэтом, но как-то не осуществилось. В поисках своей профессии, я много метался: то музыкой, то штангой занимался, то чем-то другим увлекался. И все время чувствовал: не то. Слава Богу, что я все-таки боролся за правду, за истину, за попытку воплотить в жизнь здесь, в России, что-то доброе. И поэзию я очень любил и увлекался ею? Но, я думаю, Бог все-таки правильно распорядился, потому что то, что я сделал, не менее важно, чем поэзия. А поэму я сейчас и на сайт помещаю, и постараюсь ее красиво издать, и даже на музыку переложить.  

Ф.П. Как получилось, что Вы решили пойти в депутаты?   

Г.П. В моей жизни неоднократно, независимо от меня происходили резкие перемены в судьбе. Это для меня очень характерно. Я никогда не думал стать депутатом. Когда вышел на свободу, еще в бытность СССР, пытался пройти в депутаты в Коми АССР. Там было много зеков - это зековский край, в котором ко мне хорошо относились, и я думал, что это поможет мне стать депутатом. Но меня не пропустили. А уже в следующие выборы в депутаты РСФСР в 1990 году я прошел. А было это так. Мы с моим товарищем Валерием Борщевым однажды шли от метро "Таганская" по переходу и он говорит: "Глеб, тут сегодня идет последнее собрание по выдвижению кандидатов. Давай, иди". Я ответил, что никогда не занимался этим и что для депутата надо иметь хотя бы минимум необходимых качеств. Но он настоял. Я начал выступать, и смотрю: один, другой претенденты отказались в мою пользу. Так я был выдвинут в кандидаты и пошел на выборы. В результате я вошел в тот первый демократический депутатский коллектив, который привел Б. Ельцина к власти и совершил много исторических дел.  

Ф.П. Если сравнить тогдашние и нынешние выборы, существуют ли большие отличия в предвыборной борьбе десятилетней давности и сейчас?   

Г.П. Когда я сейчас вспоминаю свое депутатское прошлое, а последний раз я был депутатом в 1995 году, я могу повторить то, что однажды сказал М. Горбачеву: "У Вас были ошибки, но сделано два очень важных дела для построения демократии в России. Вопервых, Вы разрушили Берлинскую стену, что привело к объединению Германии. Вовторых, при Вас прошли понастоящему свободные выборы и все мы, и демократы, и коммунисты, не потратили на них ни одного рубля". А сейчас, чтобы быть выбранным в депутаты, надо иметь большие деньги и благоволение Кремля. Конечно, тогда еще был энтузиазм народа - люди верили, что депутаты могут сыграть большую роль в их жизни и жизни страны. То, что сейчас происходит, - это опасный процесс. Невозможно построить понастоящему демократическое государство без самостоятельности всех ветвей власти. Пока это не произойдет, у нас не будет построено стабильное гражданское общество и подлинная демократия, где царят не произвол и преступления, а справедливость и исполнение демократических законов.  

Ф.П. Уже после падения советской власти Вы раскрыли архивы КГБ, где было прямо указано, что спецслужбы сотрудничали с церковью.   

Г.П. Многие люди, в том числе и верующие, понимали, что КГБ держит на крючке церковь. Но то, что удалось открыть за какието три месяца работы в архивах Комиссии по ГКЧП, поразило мое воображение? Лев Пономарев, возглавлявший эту Комиссию, предложил мне в нее войти, хотя я не очень этого хотел. Решающим фактором оказалась возможность поработать с архивами КГБ. Я успел просмотреть архивы с 1917 до 1989 года и сосредоточил внимание на 4-ом отделе 5-го управления КГБ - том отделе, который курировал, в частности, Православную церковь. Я не представлял, что церковь не просто находится под влиянием КГБ, а была фактически его филиалом. Был полный контроль над епископатом, над всей внешней и внутренней политикой церкви. Это была большая трагедия. Все это широко публиковалось, но, к сожалению, до сих пор покаяние, очищение и хотя бы кадровое обновление в церкви - то, что должно было произойти, и без чего не могло быть ее возрождения - не произошло. Мы видим, что церковь крайне консервативна и попрежнему любит коммунистов. Недавно патриарх Алексий II в одном интервью на вопрос, надо ли Ленина выносить из Мавзолея, сказал кощунственные с точки зрения верующего слова: "Нет-нет, надо обязательно на эту тему провести плебисцит, а сейчас пусть лежит". Помоему, эти слова компрометируют руководителя церкви, так как для любого верующего, не только православного, страшно, что главный хулитель, гонитель и разрушитель церкви все еще лежит на Красной площади.  

Ф.П. То есть и сейчас церковь, повашему, не ушла из-под влияния спецслужб?   

Г.П. Трудно сказать. Мы знаем одно: несколько лет назад был восстановлен "церковный" отдел в ФСБ. Конкретных данных о сотрудничестве я не имею и сказать не могу. Однако после опубликования материалов КГБ архиереям, которые активно работали за границей в качестве шпионов, западные спецслужбы не дадут возможности продолжать шпионскую деятельность.  

Ф.П. Раскрытие этих архивов сильно отразилось на Ваших отношениях с церковью?   

Г.П. Да, я как бы "маленький Лютер" в Православной церкви - вы знаете, что несколько лет назад меня сначала запретили в служении, а потом отлучили от церкви?  

Ф.П. И это второй случай предания анафеме в истории России - после Льва Толстого.   

Г.П. Да, после Льва Толстого в 1901 году и я удостоился быть отлученным. По линии церковной моя борьба продолжается до сих пор - я председатель Общественного Комитета защиты свободы совести. И одновременно занимаюсь правозащитной деятельностью, являюсь членом Московской Хельсинкской группы. Эта правозащитная деятельность в общественной сфере и в деле защиты свободы совести направлена на то, чтобы наша страна соответствовала стандартам Декларации прав и свобод человека и европейским нормам (имеется в виду "Европейская конвенция о правах человека" - прим. редакции).  

Ф.П. Сейчас Алексий II оказывает сильное противодействие возможному приезду в Москву Папы Римского. Известно, что Папа уже совершил несколько визитов в некоторые государства СНГ. Как Вы относитесь к тем доводам, которые приводит патриарх против приезда Папы?   

Г.П. Мы, Общественный Комитет защиты свободы совести, с правозащитником Л. Пономаревым уже обращались к президенту В. Путину с призывом пригласить Папу, потому что противодействие Алексия II и его доводы не выдерживают элементарной критики. Его основной аргумент - это так называемые "канонические территории". Имеется в виду, что вся территория бывшего СССР - это территория Московской патриархии. Вопервых, тут даже непосвященному взгляду понятно, что Московская патриархия сама считает себя таким "церковным СССР", религиозной империей. Во-вторых, что такое "канонические территории"? С точки зрения канонов "церковного права", нет такого понятия, которое бы распространялось на другие религиозные организации. "Каноническая территория" - это понятие только внутри конкретной религиозной организации. Своя каноническая территория может быть у католической церкви, протестантской, православной, у иудеев, мусульман, у нашей Церкви православного возрождения - у любой церковной организации. То есть это деление в каждой церкви, в том числе между приходами. Но переносить это понятие внутрицерковного устройства конкретной церкви на другие церковные организации, которые юридически и канонически не зависят от нее, невозможно.  К примеру, Папа побывал на территории Казахстана, где вообще нет монорелигиозного этноса (там много мусульман, православных, протестантов, ссыльных немцев-католиков). И патриарх утверждает, что это его каноническая территория. Это каноническая территория его епископов, которые там служат, но одновременно и тех священнослужителей протестантских, католических церквей, которые там тоже есть. Поэтому употребление этого термина не имеет никакого правового основания, это попытка расширить свои права.  Визит Папы в Грузию, Армению, на Украину вызвал столько положительных откликов, привлек много молодежи, оказал огромное умиротворяющее влияние на общество и государство. Поэтому попытка Алексия II помешать приезду Папы в Москву носит реакционный характер и не вписывается в ту новую политику, которая сейчас должна быть в сфере межрелигиозных отношений. Особенно сейчас, после 11 сентября, когда этот чудовищный террористический акт совершен под знаменем религиозного фанатизма, религиозное примирение, терпимость, толерантность имеют первостепенное значение. Несмотря на то, что этот теракт совершен представителями крайнего экстремистского крыла мусульман, за него не могут отвечать мусульмане всего мира. И мировое сообщество должно к мусульманам относиться с таким же уважением, как и к представителям других конфессий. К сожалению, проявление антимусульманских настроений мы наблюдаем сегодня среди консервативного большинства Русской Православной Церкви.  

Ф.П. Вы упомянули свою работу над созданием новой церкви. Скажите, чем она принципиально отличается от православной?   

Г.П. Она тоже является православной. Несчастье русского православия состоит в том, что христианские религии, в первую очередь, католическая церковь, после Средних веков прошли большой путь реформирования. А православие как было на уровне средневековья, так в этом состоянии и осталось. Тем самым оно оторвалось от общества, социальной и культурной жизни. Очень силен среди православия обскурантизм, ненависть к другим религиям, к современной культуре и технике. В этом плане русское православие является тормозом нашего развития, светскости государства, пытается его клерикализовать, т.е. соединить государство с церковью, оно преисполнено недоверия, а то и вражды к другим народам, в нем много ксенофобии и антисемитизма. Эту идеологию в русском православии посеял умерший шесть лет назад митрополит Санкт-Петербургский Иоанн, который проповедовал и являлся учителем самых мракобесных, черносотенных идей.  От всего этого наша церковь призвана отказаться. В первую очередь, должна быть проведена реформа языка - община должна служить на том языке, на каком она хочет, в том числе на современном русском. Службы могут сокращаться, посты должны тоже быть упрощены - ведь еще Христос говорил, что нельзя "бремена неподъемные" возлагать на простых верующих.  Еще очень важно, что Московская патриархия, хоть бьет в набат и кричит о борьбе с тоталитарными сектами, сама по своей природе является тоталитарной структурой. В демократическом обществе пора и церковь демократизировать - она должна быть соборным началом. Такие попытки делались уже в соборе 1917 года: патриарх, епископы, настоятели и священники должны свободно выбираться, ведь основой православия по вероучению является сам народ, и, помимо воли народа, нельзя навязывать даже священника в приход. Если народ не желает такого священника, он имеет право отказать епископу. Если же провинился епископ, он должен быть судим, а у нас нет суда в церкви. Наконец, последний собор, который проходил в 2000 году, ликвидировал даже самое больше завоевание патриарха Тихона в 1917 году, когда высшим органом церковной власти был не архиерейский, а поместный собор, в котором выбирались от народа и миряне, и священники, чтобы они наряду с епископами принимали участие в решении насущных вопросов церкви.  

Ф.П. Помимо создания новой церкви, в чем еще заключается в данный момент Ваша деятельность?   

Г.П. Приходится попрежнему заниматься правозащитной деятельностью - это основная составляющая моей жизни. Вместе с Л.А. Пономаревым я являюсь сопредседателем движения "Демократическая Россия", в котором участвую с 1990 года. Когда была убита Галина Васильевна Старовойтова, наш сопредседатель, партия была распущена. Будем пытаться снова воссоздать ее. Основная идея партии "Демократическая Россия" - правозащита, и идея эта имеет много последователей, которые готовы войти в нашу партию.  Мы видим сейчас опасность в объединении партий и отсутствии оппозиции. Так, объединяются "Отечество" и "Единство", создается новая пропрезидентская "Демократическая партия России" Михаила Прусака. Даже Социалдемократическая партия (Михаил Горбачев, Константин Титов, Александр Яковлев), которая должна быть оппозиционной, вдруг выразила полную поддержку президенту. Коммунисты уже фактически показали, что они не являются реальными оппозиционерами. В демократическом обществе должна быть оппозиция, и, может быть, "Демократическая Россия" станет такой конструктивной оппозиционной партией.  

Ф.П. Как в целом Вы оцениваете нынешнюю деятельность президента России?   

Г.П. Его можно назвать "новым Петром". Как Петр Великий "прорубил окно в Европу", так и В. Путин хочет во второй раз в Европу пробить уже не окно, а, наверное, целый простор. Будем надеяться, что эти культурные границы между Россией и Европой будут наконец разрушены, как Берлинская стена или "железный занавес". Поэтому права человека и для В. Путина, и для государства, и для общества должны стать реальной ценностью и должны выполняться. Перед нами, правозащитниками, стоит очень тяжелая, но вполне выполнимая задача - добиваться, чтобы наши нормы соответствовали европейскому стандарту во всех сферах жизни. Так что работы здесь еще очень много.  

Беседовал Федор Пономарев, ученик школы N 129, Москва