Радостный ангел
Оказывается, и впрямь существуют люди, которые считают сказки вредными.
Я говорю не о госте в зеленом галстуке — его я никогда не считал
человеком; серьезная женщина написала мне, что детям нельзя давать
сказки, даже если сказки — не выдумка. Почему же? А потому, что
жестоко пугать детей. Точно так же можно сказать, что барышням вредны
чувствительные повести, потому что барышни над ними плачут.
Видимо, мы совсем забыли, что такое ребенок (на этом, собственно,
и стоят столь прочно наши воспитательные системы). Если вы отнимете
у ребенка гномов и людоедов, он создаст их сам. Он выдумает в темноте
больше ужасов, чем Сведенборг; он сотворит огромных черных чудищ
и даст им страшные имена, которых не услышишь и в бреду безумца.
Дети вообще любят ужасы и упиваются ими, даже если их не любят.
Понять, когда именно им и впрямь становится плохо, так же трудно,
как понять, когда становится плохо нам, если мы по своей воле вошли
в застенок высокой трагедии. Страх — не от сказок. Страх — из самой
души.
Дети и дикари пугливы — и правы. Они боятся этого мира, ибо он
и впрямь опасен. Они не любят одиночества, ибо нехорошо, нет — очень
плохо быть человеку одному. Дикарь страшится неведомого по той же
причине, по какой агностик ему поклоняется — потому что оно существует.
Сказки не повинны в детских страхах; не они внушили ребенку мысль
о зле или уродстве — эта мысль живет в нем, ибо зло и уродство есть
на свете. Сказка учит ребенка лишь тому, что чудище можно победить.
Дракона мы знаем с рождения. Сказка дает нам святого Георгия.
Сказка показывает нам ясные, светлые картинки и приучает к тому,
что бесконечным страхам есть предел, у страшных врагов есть враги,
а в мире есть тайны, которые сильнее и глубже, чем ужас. В детстве
я глядел во тьму, пока она не становилась черным великаном (если
на небе сверкала звезда, он был циклопом). Но сказки исцелили мою
душу.
Однажды утром я прочитал достоверный отчет о том, как мальчик,
не старше меня, и не умней, и много беднее, победил такое же самое
чудище, вооружившись лишь мечом, плохими загадками да храбростью.
Иногда ночное море казалось мне драконом. Но я уже знал младших
сыновей и портняжек, которым сразить дракона-другого не трудней,
чем пойти к морю.
Возьмите самую страшную сказку братьев Гримм — о молодце, который
не ведал страха, и вы поймете, что я хочу сказать. Там есть жуткие
вещи. Особенно запомнилось мне, как из камина выпали ноги и пошли
по полу, а потом уж к ним присоединились тело и голова. Что ж, это
так; но суть сказки и суть читательских чувств не в этом, — они
в том, что герой не испугался.
Самое дикое из всех чудес — его бесстрашие. Он хлопает чертей по
плечу, предлагает им вина: и много раз в юности, страдая от какого-нибудь
нынешнего ужаса, я просил у Бога его отваги.
Если вы не читали сказку, прочитайте, там прекрасный конец: герой
женился и узнал страх, когда жена окатила его водой. В одном этом
больше правды о браке, чем во всех книгах о "проблеме пола",
которых теперь так много.
По углам детской кроватки стоят Персей и Роланд, Зигфрид и Георгий.
Если вы уберете стражу, ребенок не станет разумней — просто ему
придется прогонять бесов одному. В кого-в кого, а в бесов мы верим.
Надежду отрицают все тверже, безнадежность — вне сомнений. Нынешние
люди веруют только в погибель. Лучший из современных поэтов выразил
эту веру в прекрасной, не лишенной сомненья строке:
- Быть может, есть небо. Конечно, есть ад.
Мрачный взгляд на мир никогда не исчезал; новые тайноискатели и
тайновидцы прямо с него и начинают. Не так давно вообще не верили
в духов. Теперь все больше народу верит в нечистого духа.
Многие ругают спиритов за то, что все у них как-то глупо — духи
шутят, чуть ли не танцуют со столиками. Меня это не пугает; я был
бы рад, если бы духи вели себя еще смешнее. Пусть шутят, только
получше. Наша новая духовность важна и уныла. Языческие боги бывали
распутными, христианские святые — слишком серьезньми, а духи эти
и серьезны, и распутны; какая гадость!
Ведь суть и ценность Рождества в том, что мифы о нем добры и радостны.
Конечно, я верю в рождественского деда, но на святки надо прощать,
и я прощаю тех, кто не верит. А если кто-нибудь не понял, почему
я так сержусь, пусть прочитают, к примеру, "Поворот винта".
Мало на свете книг, написанных так хорошо, но я далеко не уверен,
что стоило ее писать. Повествуется там о двух детях, которые постепенно
обретают и всеведение, и безумие под влиянием злых духов, слуги
и служанки. Да, я не уверен, что Генри Джеймс должен был это издавать
(нет, не покупайте, там все пристойно, это — про душу!), но я все
же сомневаюсь и дам возможность оправдаться этому прекраснейшему
писателю.
Я приму его повесть и похвалю, если он напишет не хуже о детях
и Санта Клаусе. Если он не захочет или не сможет — дело ясно. Нас
занимают мрачные тайны, не занимают — добрые. Мы не поборники разума,
а поклонники дьявола.
Я думал обо всем этом, глядя на алое пламя в камине, осветившее
комнату, словно радостный ангел. Наверное, вы не слыхали об ангелах
радости. Зато вы слыхали о бесах уныния. Именно это я и хотел сказать.
Примечания:
- Данный текст воспроизведен по изданию:
Честертон Г. К., Собр. соч.: В 5 т. Т. 5: Вечный Человек. Эссе
/ Пер. с англ.; Сост. и общ. ред. Н. Л. Трауберг. — СПб.: Амфора,
2000.
- В бумажном издании этой странице соответствуют страницы: 362-364.
|
