Великан
Иногда мне кажется, что все большие города строились ночью. Во
всяком случае, только ночью они — не большие, а великие. Все дома
прекрасны во тьме; наверное, архитектура — ночное искусство, как
фейерверк.
Те, кто трудится ночью (журналисты, полицейские, воры, владельцы
крохотных кофеен и ночные гуляки), восхищались хоть раз величественным
темным зданием, увенчанным то ли зубцами, толи копьями, и плакали
поутру, увидев, что это — галантерейный магазин с большой вывеской.
Случилось это и со мной, когда я забрел недавно в сад между Темплом
и набережной. Сумерки сменялись тьмою. Я сел на скамью, спиной к
реке, и надо мной, словно злой дух, нависли угол и тяжкий фасад
здания, которое стояло по другую сторону улицы. Сядь я на ту же
скамейку утром, я увидел бы совсем иное. При свете мне, наверное,
показалось бы, что здание довольно далеко, но тогда, в полумгле,
стены просто навалились на меня.
Никогда еще я не ощущал так сильно того, что порождает пессимизм
в политике: безрадостной высоты земных высот. Безымянный столп силы
и богатства возвышался надо мною, словно неприступная скала, на
которую не взберется ни один смертный. Я знал, что его нужно свергнуть
и что это не по силам бродяге журналисту, вооруженному тросточкой.
Как только я почувствовал это, на черном слепом лице загорелись
два глаза. Окна были рядом, и казалось, что чудище презрительно
ухмыляется. Из окон падал свет, а может, я просто пригляделся, но
я разобрал огромные буквы; то был отель "Вавилон". Какой
точный символ всего, что я сверг бы собственными руками, если бы
мог!
Вот оно, детище разоблаченного вора, пристанище воров неразоблаченных.
В доме человеческом обителей много, но некоторым людям подходит
лишь модный отель или мрачная тюрьма. Огромная черная морда, хищно
сверкавшая близко поставленными глазками, принадлежала сказочному
великану.
Настал его час; но я, как это ни жаль, не легендарный Джек. Я снова
опустился на скамью (ведь я вскочил и чуть не полез на стену отеля),
чтобы подумать, как думают все честные люди, что же мне под силу.
А тяжкая стена возносилась надо мною, пытаясь овладеть небесами,
обителью богов.
Не странно ли, что в великих битвах часто побеждали побежденные?
Те, кого побеждали к концу боя, торжествовали к концу дела. Крестовые
походы завершились поражением христиан; но в упадок пришли не христиане,
а сарацины. Тяжкая волна мусульманской мощи, нависшая над городами
Европы, разбилась вдребезги и больше не вернулась. Потеряв Иерусалим,
крестоносцы спасли Париж.
То же самое можно сказать об эпической битве XVIII века, которой
мы, либералы,
обязаны своим символом веры. Французская революция погибла, и короли
вернулись по земле, мощенной телами Ватерлоо. Революция проиграла
последнюю битву, но выиграла то, ради чего началась. Мир больше
не был прежним. Никто не мог уже бездумно попирать бедных, словно
мостовую.
Бедные, алмазы Божьи, остались для многих камнями мостовой, но
никто не забудет теперь, что камни умеют летать. Может быть, мы
еще увидим при жизни, как летают камни. Но сейчас я говорю лишь
о том, что побежденный побеждает почти всегда. Спарта убила Афины,
Афины воскресли, а сама она скончалась от ран. Буры проиграли англо-бурскую
войну и выиграли Южную Африку.
Вот и все, что можем мы сделать, когда сражаемся с сильнейшим.
Он убьет нас; мы нанесем ему незаживающую рану. Словно камушек,
попавший под колеса поезда, мы сотрясем и поразим хоть на миг невиданную
силу и бездумную невинность зла. А это немало. Мученикам и преступникам
Французской революции довольно того, что они обнажили навеки тайную
слабость сильных.
Благодаря им проснулся и больше не заснет в усыпальнице жалкий
трус, обитающий в сердцах королей.
Когда Джек Гроза Великанов впервые увидел противника, все было
не так, как думают. Если хотите, я расскажу вам, как все было.
Прежде всего Джек обнаружил, что великан не так уж велик. Он широко
шагал по безбрежной равнине и казался совсем невысоким, как фигурка
на фоне пейзажа; но тут Джек понял, что попирает он не траву, а
огромные деревья. Человек подходил все ближе, становился все больше,
и когда он закрыл небеса, Джек едва сдержал крик. Потом начался
невыносимый ужас.
Как и подобает чудесам и чудищам, великан казался невероятным,
потому что был очень реальным. Все труднее было поверить в него,
все легче его увидеть, а вынести, что такую часть неба занимает
лицо, — просто невозможно. Глаза, подобные окнам-фонарям, стали
огромней огромного, но остались глазами. Перед лицом, закрывшим
небо, Джек потерял последний разум, потерял последнюю надежду, зрение
и слух.
Только рыцарство осталось ему, и достоинство гибнущей чести не
дало ему забыть, что в руке у него — бесполезный, маленький меч.
Он кинулся к колоссальной стопе — щиколотка нависла над ним, как
утес, — и вонзил в нее меч по рукоятку, и навалился на него, и лезвие
с хрустом обломилось. Великан что-то почувствовал; он взял огромную
ногу огромной рукой, поглядел, опустил, наклонился, рассматривая
землю, и наконец заметил Джека.
Тогда он поднял его двумя пальцами и отшвырнул в сторону. Джек
взлетел в небеса, едва не коснувшись звезд, и опустился не на камни,
а в мягкий ил у далекой реки, ибо великан не потрудился бросить
его получше. Там он пролежал много часов, а когда очнулся, страшный
победитель был еще виден. Он шел сквозь леса в сторону моря и был
не выше холма.
Потом он стал меньше, как становится меньше холм, когда его минует
ваш поезд. Через полчаса он стал ярко-синим, как далекие горы, но
еще походил на человека. Еще через час синий великан подошел к синему
морю, и с ним случилось что-то странное. Оглушенный, раненный Джек
с трудом приподнялся на локте, чтобы все разглядеть.
Великан снова осмотрел свою ногу, покачнулся, как на ветру, и вошел
в огромное море, омывающее землю. Только оно одно было достаточно
большим, чтобы стать ему могилой.
Примечания:
- Данный текст воспроизведен по изданию:
Честертон Г. К., Собр. соч.: В 5 т. Т. 5: Вечный Человек. Эссе
/ Пер. с англ.; Сост. и общ. ред. Н. Л. Трауберг. — СПб.: Амфора,
2000.
- В бумажном издании этой странице соответствуют страницы: 365-368.
|
