|
К оглавлению
Глава II. Победы Рейха
(сентябрь 1939 г. – июнь 1941 г.)
I. Ликвидация Польши
«Мы узнали из надежного источника, – телеграфирует Борман Бергену 6 сентября 1939 года, – что Англия и Франция настаивали на осуждении Папой германской агрессии. Папа отверг эти требования, оставаясь на традиционной позиции Ватикана, избегающей прямого вмешательства в международные дела. Основной причиной отказа является, между прочим, то, что Папа не хочет подвергать опасности положение католиков в Германии, шансы своих действий в пользу мира и свои отношения с Италией».
Информация, полученная Борманом, является точной: Пий XII молчал перед лицом немецкого нападения на Польшу, несмотря на вмешательство послов Франции и Великобритании в Ватикане. Когда, начиная с 1 сентября 1939 года, Посол Франции Шарль Ру попытался добиться, чтобы Святой Престол принял определенную позицию, Кардинал Малионе уклонился от этого, заявив: «Факты говорят сами за себя, дадим им говорить в первую очередь». Причины молчания Пия XII, видимо, точны в анализе Бормана, но ответ Бергена вносит смущающий элемент. 7 сентября посол Рейха отвечает Борману:
«Отказ папы выступить против Германии полностью соответствует обещаниям, которые он мне передал по этому поводу через одного доверенного человека на этих последних неделях».
Берген говорит другими словами, что в течение критических недель августа Папа уведомил его через посредника, что в случае нападения Германии на Польщу Ватикан не выступит с осуждениями против Рейха.
«В этот тяжелый час, когда наш немецкий народ должен подчиниться испытанию огнем в борьбе за сохранение права жить, предоставленного ему Богом… Я обращаюсь к вам, солдатам на фронте, несущим великую и почетную ответственность своей службой сохранять и защищать жизнь германской нации.. Каждый из вас знает, что значит принадлежать к нашему народу в эти трудные дни, и что бы от вас не потребовали, каждый из вас имеет перед глазами лучезарный пример истинного воина, нашего Фюрера и верховного командующего, первого и самого храброго солдата Великого Германского Рейха, который в этот самый момент находится вместе с вами в бою».
Это в таких выражениях в день нападения на Польшу монсиньор Рарковский, верховный капеллан Вермахта, обращается к солдатам Рейха. В своем подавляющем большинстве немецкие священнослужители в различных эшелонах иерархии разделяли «горячие» чувства армейских епископов. Для Святого Престола всякое принятие открытой позиции ставило впоследствии еще большую проблему: поддерживаемые своими собственными епископами, верными в подавляющем большинстве национал-социализму, немецкие католики могли бы, вероятно, отвернуться от Рима, если бы Пий XII открыто осудил гитлеровскую агрессию.
Болезнь возможной схизмы немецкого католицизма так же, как и желание избежать репрессий со стороны режима против верных католиков и, наконец, надежда добиться восстановления мира, могли только толкать Верховного Первосвященника на новые уступки.
Желание внести вклад в восстановление мира приводит Папу на следующий день после ликвидации Польши к поддержке предложений Гитлера и Муссолини. Само собой разумеется, что мир, исключающий возвращение к статус-кво, мог быть только на руку немцам. Париж и Лондон, не колеблясь, отвергли это.
И вне всякого сомнения, что лишь под влиянием сообщений, приходящих из Польши, касающихся судьбы, уготованной немцами гражданскому населению и священнослужителям страны, позиция Святого Престола моментально утрачивает гибкость.
20 октября 1939 года в своей энциклике «Summi Pontificatus» Пий XII выражает свое сочувствие в отношении Польши, все же остерегаясь определенно осудить действия Рейха. Верховный Первосвященник заявляет в частности:
«Это весьма почтительно «во времена тьмы» (Л. 22, 53), что до вас дойдет, уважаемые братья, Наша первая энциклика. Дух насилия и распрей проливает на человечество волны крови и невыносимых страданий. Нужно ли вас уверять, что Наше отцовское сердце находится со всеми своими сынами и особенно со скорбящими, угнетенным и гонимыми?
Народы, трагически вовлеченные в водоворот войны, находятся, быть может, только в начале горя, но уже в тысячах семей царит разорение, нищета и смерть.
Неизмеримая кровь человеческих существ, даже не военных, была пролита и вопиет к небесам, и особенно кровь людей нации, которая Нам особенно дорога. Польша имеет полное право на человеческую братскую симпатию всего мира за свою верность Церкви т за пыл в защите христианской цивилизации, вписанное неизгладимыми буквами в драгоценный фонд истории.
И вот, что ожидает ее, верующую в неиссякаемую силу Марии «………» (Помощницы Христианства», час воскресения путем возвращения к принципам справедливости и истинного мира».
Прежде чем оценить значение этой энциклики, а также значение выступления Нунция Орсениго в пользу польского населения, что мы цитируем ниже, исследуем реакцию Берлина на папское послание. Документы Вильгельмштрассе дают только его резюме и ничего больше, наоборот, в одном из документов архива Канцелярии Рейха содержится интересный комментарий: речь идет об одном письме, по поводу энциклики, адресованном 10 ноября 1939 года шефом полиции обеспечения и службы безопасности Гейдрихом шефу Канцелярии Рейха Ляммеру (в действительности письмо подписал Мюллер, шеф Гестапо).
Значительная часть письма посвящена точному резюме основных положений энциклики, а также цитирование наиболее важных мест. Согласно комментариев:
«Энциклика, – пишет Мюллер, – прямо направлена против Германии и особенно ее общий замысел, касающийся германо-польского конфликта. Опасность, которую она представляет в плане внутренней и внешней политики, очевидна. На основании различных данных предусматривалось, что энциклика должна быть прочитана в церквах Рейха 5 ноября 1939 года. Между тем, до настоящего времени мы располагаем только некоторой информацией, согласно которой выдержки из энциклики были прочитаны в округе Аахен, а также в округах Линц и Виттенберг. Чтение этих выдержек не произвело видимых впечатлений на аудитории, наоборот, согласно рапорту полиции Аахена, верующие следили за чтением безразлично.
Тот факт, что до 5 ноября 1939 года не было других чтений энциклики, можно объяснить опозданием инструкций, адресованных в различные епархии и приходы, однако нужно ожидать распространения текста в течение будущего воскресенья. Я отдал приказ, в соответствии с действующими инструкциями, не препятствовать чтению энциклики в церквах, но запретить всякий другой способ распространения и особенно в виде брошюр. Министерство пропаганды запретило прессе и, в частности, прессе церковной всякое обсуждение энциклики».
Верховный Первосвященник в своей первой энциклике поднимает голос, чтобы скрыто осудить некоторые действия Рейха и ясно выразить свои симпатии к страдающему народу, а именно полякам.
Шеф немецкой Безопасности рассматривает энциклику как прямо направленную против Германии и как представляющую очевидную опасность во внутреннем и внешнем планах. Какие же меры были предприняты? Репрессии против священников, которые засчитывали энциклику? Репрессии против немецких или польских католиков? Ничего подобного. Самое большее – запрещалось распространение энциклики в виде брошюр и комментарии в прессе. Эта предосторожность должна была быть предпринята, хотя она не могла служить критерием сравнения тому, что могло бы случиться в последующем.
Между тем, кажется, и будущее это подтвердит, что нацистские руководители хотели избежать открытого и непоправимого разрыва со Святым Престолом, со всеми последствиями, которые это принесло бы в то время, как война продолжалась.
Ни один немецкий документ не указывает, конечно, что энциклика «Summi Pontificatus» или выступление монсиньора Орсениго, которое мы сейчас опишем, имели благоприятный эффект в физической судьбе поляков, изгнанных из своих жилищ, не следует ли особенно доказывать, что не один польский католик должен был найти глубокое моральное утешение в том, что страдания его народа были известны и побудили верховного главу Церкви открыто говорить об этом? Но вернемся к выступлению нунция в Берлине.
29 ноября монсиньор Орсениго встречается с Борманом и вот заметки о главном его разговоре:
«Нунций поставил мне сегодня следующие вопросы, подчеркивая с самого начала, что он говорит в частном порядке, – пишет Борман 29 ноября, – к нему поступила информация из различных источников, касающаяся дурного обращения с поляками, особенно в округе Позен, так же как и других районах… Она знает, что как нунций, он не имеет никакого права поднимать здесь эту проблему. Но, тем не менее, он чувствует себя обязанным, как человек, это сделать… Недавно произошло то, что Германия в своих собственных интересах, не должна разрешать. Он не хотел исследовать здесь, оправдана ли расправа над крупными собственниками и т.п., он говорил только в отношении простого народа. Женщины, дети и старики среди ночи выбрасываются с их кроватей и изгоняются без предоставления им новых жилищ. Нунций спросил меня, не могу ли я указать ему, к кому он мог бы обратиться по этому делу.
Я ответил нунцию, что я не могу рекомендовать ему обратиться к высокопоставленным немецким лицам, так как они не стали бы, может быть, его слушать так же спокойно, как и я, и тут же сделали бы ему замечание, что, будучи нунцием, он не имел никакого права говорить о подобных вещах. К тому же, я думаю, что он, конечно, был жертвой новой фальшивки. Нунций опровергал это утверждение, подчеркивая, насколько он был осторожен в оценке информации.
Он спросил меня о возможности встречи, по меньшей мере, одной, с Государственным секретарем, чтобы изучить, можно ли что-нибудь сделать».
Страдания, которые несли немцы народу и Церкви Польши, были, конечно, известны Ватикану. Поэтому слова, которые Верховный Первосвященник обратил к дипломатам Рейха по случаю новогодней аудиенции, трудно интерпретировать. Берген отсутствовал, и его замещал Поверенный в делах Менсхаузен:
«По случаю обычных новогодних приемов, – пишет Менсхаузен 31 декабря, – я был принят сегодня на частной аудиенции Папой. Он поблагодарил меня за пожелания, которые я ему передал, и попросил передать его пожелания счастья Фюреру, правительству Рейха и «дорогому немецкому народу». Он воспользовался случаем, чтобы вспомнить в теплых словах годы своего пребывания в Германии, с которой он расставался с большим трудом. Его глубокое преклонение и любовь к Германии остается неизменной, и он любит эту страну еще больше, настолько, насколько это возможно в настоящее тяжелое время».
1 января Менсхаузен докладывает продолжение своей аудиенции с Пием XII:
«В процессе встречи, которую папа продлил за рамки времени, предусмотренные протоколом, после того, как он выразил свои неизменные симпатии к Германии, он вдруг неожиданно заявил, что очень распространенное мнение о том, что он якобы противопоставляет себя тоталитарным государствам, является ошибочным. Пример Италии указывает на противоположное и доказывает, что взаимопонимание и здравый смысл вполне возможны. К сожалению, он напрасно ждал, что Германия ответит на его желание взаимопонимания, которое им так часто выражалось.
Я обратил внимание на то, что послания Папы были интерпретированы демократическими державами как направленные против тоталитарных государств, что и не было опровергнуто и было использовано против нас пропагандой до конца. Папа ответил, что эти послания, вне всякого сомнения, интерпретировались немцами в обратном смысле. Тогда я обратил его внимание наиболее объективную позицию нашей прессы. Папа объяснил тогда, что его послания имели только общий характер, и это очевидно, и более того, он особенно старался составить их таким образом, чтобы они не были интерпретированы Германией как направленные против нее…»
Возможно, что папа боялся быть очень связанным обещаниями в своей энциклике «Summi Pontificatus» и желал по случаю новогодней аудиенции акцентировать знаки сердечности в отношении немецких дипломатов, чтобы восстановить диалог, которые он решил поддерживать с руководителями национал-социалистов.
Это только гипотеза, которую, очевидно, трудно проверить.
К тому же, в конце 1939 года и в начале 1940 года, в эпоху, когда Святой Престол мог рассматривать тесные отношения между Берлином и Москвой только с подозрением, Пий XII, кажется, принял в отношении Германии сложную позицию, имея для достижения результата несколько политических параллелей. Это было также в те месяцы, когда Папа, кажется, был в контакте с членами немецкой оппозиции против Гитлера.
II. Встреча Пий XII – Риббентроп
11 марта Министр иностранных дел Рейха Риббентроп, прибывший в Рим накануне, был принят Папой. Ниже следует содержание встречи, составленное, возможно, самим Риббентропом:
«После того, как Министр иностранных дел передал приветствия Фюрера, Папа начал разговор воспоминанием о своих семнадцати годах деятельности в Германии. Эти годы, проведенные в орбите немецкой культуры, представляют, может быть, наиболее приятный период его жизни, и правительство Рейха может оставаться уверенным, что он питает глубокую любовь к Германии и сохранит ее навсегда.
Министр иностранных дел подчеркнул тогда, с полного согласия Папы, что он хочет говорить честно, без дипломатических разглагольствований и, приступив к основным вопросам отношений между Государством национал-социалистов и католической Церковью, определил немецкую позицию в следующих выражениях: Фюрер придерживается мнения, что урегулирование основных вопросов между национал-социализмом и католической Церковью является вполне возможным. Наоборот, нет смысла пытаться урегулировать отношения между тем и другой, поднимая отдельные проблемы того или иного порядка, устанавливая временные соглашения. Они (государство национал-социалистов и Церковь) должны прежде всего достигнуть в настоящий момент общего и основного урегулирования их отношений, которые затем установят настоящую постоянную базу гармонического сотрудничества между ними. Между тем, время для такого урегулирования еще не пришло. Германия связана обязательствами в борьбе, и ее собственное существование поставлено на карту. В таких условиях она будет вести войну до победного конца. естественно, это связывает все ее усилия и не позволяет Фюреру интересоваться другими проблемами. Нужно тем более всегда иметь в виду, что урегулирование между национал-социализмом и католической Церковью зависит от одного основного предварительного условия. А именно: католические священники в Германии должны оставить любого вида политическую деятельность и заниматься только заботой о душах, единственной деятельностью, которая входит в компетенцию священнослужителя. Признание необходимости этого радикального разделения еще, кажется, не является единодушным мнением немецких католических священнослужителей.
Подобно Англии, присвоившей себе в области международной политики роль хранителя континента и право вмешиваться во всевозможные проблемы третьих стран, католическая Церковь с течением событий также привыкла вмешиваться в область политики. Католическая Церковь в Германии приобрела позиции и всевозможные права, которая она рассматривает как законные приобретения. Однако они несовместимы с абсолютной необходимостью, заключающейся в духовном служении.
Католические священнослужители должны быть идейно убеждены, что с национал-социализмом в мире появилась совершенно новая форма политического и социального устройства. Это и является основным урегулированием, а окончательное взаимопонимание могло бы быть достигнуто с некоторыми шансами на успех. Мы не должны повторять ошибок, вытекающих из преждевременно заключенных конкордатов (конкордат с землями и конкордат с Рейхом), которые должны рассматриваться, как отошедшие в прошлое. Не были ли они только следствием вкравшихся конституционных искажений в Германии с момента их заключения? По мнению Фюрера, то, что важно в настоящее время, это поддержание существующего перемирия и, если возможно, ожидание. С этой целью Германия сделала значительные предварительные уступки. Фюрер аннулировал по меньшей мере семь тысяч акций в пользу интересов католических священников. И более того, не следует забывать, что Государство национал-социалистов расходует ежегодно один миллиард рейхсмарок на католическую Церковь. Ни одно государство не могло бы похвастаться таким достижением».
И вот что пишет Риббентроп о реакции Верховного Первосвященника:
«Папа показал себя полностью согласным с тем, что сказал Министр иностранных дел, и воспринял открыто, что конкретные факты являются именно такими, как на них было указано Министром. Действительно, Папа попытался повернуть разговор на отдельные специфические проблемы и на некоторые жалобы Курии, однако, он не настаивал на этом, когда Министр иностранных дел подчеркнул еще раз необходимость совместного общего основного урегулирования отношений между Церковью и Государством, которое могло бы иметь место только в будущем.
В заключение Министр иностранных дел подчеркнул исторический факт, что никогда ранее в истории такая радикальная революция, как революция, совершенная во всей жизни немецкого народа национал-социалистами, не причиняла Церкви так мало ущерба. Наоборот, и это только благодаря национал-социализму, большевистский хаос не обосновался в Европе, в которой мог бы совершенно уничтожить жизнь Церкви.
Между тем, Министр иностранных дел указал, что отношения между Германией и Советским Союзом отныне совершенно изменились. Установлена крепкая и долговременная база позитивных отношений между обеими странами. Для национал-социализма это представилось возможным, потому что немецкий народ теперь невосприимчив к различного рода коммунистическим инфекциям, и что Советы, со своей стороны, не будут пытаться привлечь Германию. К своим идеям мировой революции».
Риббентроп кратко касается затем своего разговора с Кардиналом-Статс-секретарем Малионе:
«В процессе разговора между Министром иностранных дел и Кардиналом-Статс-секретарем Малионе последний пытался обсудить множество конкретных вопросов, таких как проблема конфессиональных школ, разрешение для представителя Нунциатуры в Берлине отправиться в Варшаву, а также проблема субсидий для Польши, принятая Курией.
Министр иностранных дел даже не вступил в обсуждение проблемы конфессиональных школ. Он сказал, что принятие дипломатических представителей в Варшаве пока еще невозможно, а когда Кардинал-Статс-секретарь заговорил по поводу необходимого контроля за использованием папских субсидий, он (Министр иностранных дел) энергично отвел скрытое подозрение, относящееся также к немецким властям, поэтому кардинал-Статс-секретарь оставил также и этот вопрос.
Что касается других просьбы, представленных Кардиналом-Статс-секретарем, а именно, не представляется ли возможным запретить распространение некоторых антирелигиозных изданий, опубликованных издательским домом Людендорфа, Министр иностранных дел пообещал рассмотреть этот вопрос, не дав, между тем, положительных гарантий».
Хотелось бы, для объективности анализа основных моментов встречи Пий XII – Риббентроп, познакомиться с другой версией – версией, которую содержат архивы Ватикана. Но получается, что монсиньор Джиованетти, труд которого часто здесь цитируется, использовавший в достаточной мере эти архивы, широко касается встреч Риббентропа и Кардинала Малионе относительно конкретных проблем Церкви в Германии и Польше, и лишь в нескольких словах, к тому же значительных, касается встречи между Верховным Первосвященником и Министром иностранных дел Рейха:
«Несколькими часами ранее (перед встречей с Кардиналом Малионе) он (Риббентроп) во время аудиенции, которая ему была предоставлена, мог с живым удовлетворением констатировать, что Папа всегда сердечен к Германии, и что его добрая воля направлена к взаимопониманию», Это курьезное упущение монсиньора Джиованетти можно объяснить тем фактом, что протокол встречи, находящийся в Ватикане, возможно, соответствует основным моментам, сообщенным Риббентропом, а именно:
«Встреча протекала в сердечной атмосфере, Папа начал разговор, демонстрируя еще раз свою живую симпатию к Германии.
Папа не настаивал на претензиях Святого Престола к Рейху и, возможно, согласился с основной идеей Риббентропа, согласно которой урегулирование отношений между Святым Престолом и Рейхом может быть осуществлено только на общей базе после окончания войны.
Наконец, сознанию представляется последняя гипотеза: может быть, были обсуждены некоторые политические проекты, которые Риббентроп не мог отметить в своем меморандуме, принимая во внимание существовавшие тогда отношения между Рейхом и Россией, но ничто не мешало Верховному Первосвященнику доверить их архивам Ватикана.
Эти проекты, которых касается монсиньор Джиованетти, чтобы их опровергнуть, были изложены корреспондентом «Нью-Йорк Таймс» в Риме Камилем Чианфарра, ознакомившимся с ними через источники Ватикана: Риббентроп и Папа обсудили возможность возвращения к миру, основанному на признании фактической гегемонии Германии в Центральной и Восточной Европе, и возможного «освобождения России».
Хотя и невозможно проконтролировать, эта гипотеза не может быть полностью исключена, и особенно если вспомнить выражения из речи, произнесенной Пием XII 18 октября 1939 года, когда он принимал нового Министра Литвы при Святом Престоле:
«Сознавая сущность обязанностей Нашего высшего пастырского долга, – заявил папа, – Мы не позволим, не будучи вынужденными, чтобы Наши действия, всегда направленные на спасение душ, были замешаны в чисто временные противоречия и территориальное соперничество между государствами.
Но обязанности тогда же самого долга не позволяют Нам закрывать глаза, именно в целях спасения душ, на появление новых несоизмеримых опасностей, когда на территории христианской Европы, во всех своих основных проявлениях, с каждым днем все опаснее и все ближе наступает призрак мыслей и деяний противников Бога.
В подобных условиях, больше чем в какой-либо другой период истории, сохранение, культивирование, а при необходимости и защита христианского наследия, приобрели для будущих судеб Европы и процветания каждого из ее народов, большого и малого, огромную важность».
Монсиньор Джиованетти, который цитирует эти строки, пишет, что Папа намекал «на ужасную опасность атеистического коммунизма» и считал своим долгом сигнализировать об этой опасности».
III. Вторжение в Бельгию, Голландию и Люксембург
10 мая 1940 года были оккупированы Бельгия, Голландия и Люксембург. Сдержанность покидает Папу. В тот же день он обращается с посланием к главам трех подвергшихся нашествию стран.
Верховный Первосвященник пишет королю Леопольду:
«В момент, когда вторично, против его воли и права, бельгийский народ видит свою территорию подвергнутой жестокостям войны, глубоко взволнованные, Мы шлем Вашему Величеству и всей этой, так любимой, нации уверения в нашей отцовской привязанности, и моля Всемогущего Бога об окончании этих жестоких испытаний восстановлением полной свободы и независимости Бельгии, Мы шлем от всего сердца Вашему Величеству и Вашему народу Наше апостольское благословение».
Королеве Вильгельмине:
«Узнав с глубоким волнением, что усилия Вашего Величества в пользу мира не смогли предостеречь Ваш благородный народ от того, чтобы против своей воли и права оказаться в театре войны, Мы умоляем Бога, Верховного судью над судьбами наций, ускорить своей могущественной помощью восстановление справедливости и свободы».
11 мая Берген телеграфирует в Берлин:
«Из авторитетных источников, по поводу намерений Папы я узнаю, что телеграммы, адресованные Папой королю Бельгии, королеве Вильгельмине и Великой герцогине Люксембургской, текст которых был опубликован сегодня вечером в «Оссерваторе Романо», не должен рассматриваться как политическое вмешательство и еще меньше как одностороннее осуждение немецких действий. Послания не содержат ни одного слова протеста. Папа имел единственное намерение выразить народам и главам названных государств свою грусть, касающуюся того факта, что они оказались вовлеченными в войну против своей воли и непосредственно столкнулись с ее страданиями.
Послание, адресованное королю Бельгии, не представляет собой ответа на призыв, осуждающий Германию, который король направил Пию XII, оно является встречным этому призыву».
На следующий день Послу Альфиери было поручено протестовать перед Папой от имени Герцогини. Маккансен. Посол Рейха при Квиринале (итальянском правительстве) сообщает о том, что рассказал ему итальянский дипломат о встрече с Пием XII:
«Альфиери, уходя в отпуск, рассказал мне сегодня в очень доверительном порядке, что по случаю своей прощальной аудиенции у Папы он от имени Герцогини обратил внимание Папы в выражениях весьма серьезных на тот факт, что телеграммы, адресованные в Бельгию и Голландию, оказали на Герцогиню мучительное воздействие.
Папа ответил, что в этих телеграммах, которые явились результатом длительных часов размышления, он говорил только как Верховный священник, находящийся выше мирских событий, и что он тщательно избегал политических выражений, как например «нашествие», которые могли бы заключать в себе принятие позиции. Альфиери ему ответил, что такое различие между ролью священника и политикой невозможно, так как сам факт телеграммы являлся политическим актом. К тому же папа не должен забывать, что сорок миллионов католиков проживают в Рейхе. Тон беседы, по словам Альфиери, был «очень резким».
Несколько дней спустя Альфиери прибывает в Берлин в качестве нового Посла Италии. В процессе первого визита, который он наносит Борману, он рассказывает о деталях своей встречи с Папой. Данный им отчет в общем совпадает с деталями, которые он уже рассказал Маккансену, но он пополняет один важный пункт: «Папа были удивлен, что можно выражать недовольство по поводу позиции «Оссерваторе Романо», и пообещал отдать еще раз приказ, чтобы газета не принимала позиции, явно благоприятной Англии и Франции».
Посол затем добавляет: «В интересах Германии и Италии оставаться в хороших отношениях с Ватиканом по меньшей мере на период продолжения войны. То, что произойдет после войны, будет видно».
Наконец, в своих воспоминаниях Альфиери описывает свою встречу с Папой, добавляя одну часто цитируемую деталь:
«Возложенная на меня обязанность заставила меня выразит, согласно инструкциям, полученным мною от Чиано, сожаление главы правительства по поводу выразительности, с которой были даны в католических газетах, и особенно в «Оссерваторе Романо», три телеграммы, направленные Святым Отцом королю Бельгии, королеве Голландии и Великой герцогине Люксембурга после несправедливого вторжения на их территории нацистских войск.
Святой Отец мне ответил, что он не понимает раздражения главы правительства. Будь что будет, – заключил он со спокойной решительностью, – пусть тогда они придут и возьмут меня, чтобы отвести в концентрационный лагерь. Каждый должен отвечать перед Богом за свои собственные действия».
Первое размышление, на которое наводит чтение этих текстов, такое же, как и размышление, которое может быть вызвано энцикликой «Summi Pontificatus». Папа, сумевший выразить свою боль перед страданиями Польши, выражает на этот раз смятение бельгийцам, голландцам и люксембуржцам. Почему он замолчал, когда речь шла о евреях? Может быть, на этой стали мы можем указать на первый элемент ответа, который содержит в себе, конечно, другие, более важные элементы. Этот элемент ответа представляется нам в статье «Оссерваторе Романо», опубликованной за несколько недель до немецкого нападения на Фландрию и на следующий день после агрессии Рейха против двух маленьких нейтральных государств – Дании и Норвегии. Папа воздерживается от всякой реакции. А между тем, не была ли ситуация подобна той, которая имела место во время немецкой агрессии против Бельгии, Голландии и Люксембурга? «Оссерваторе Романо» позволяет уловить разницу, когда в одной статье, пытаясь оправдать молчание Верховного Первосвященника по поводу событий в Скандинавии, орган Ватикана пишет:
«В Норвегии только две тысячи католиков, поэтому, если строго судить аспект моральный, с практической точки зрения, то Святой Престол должен думать о тридцати миллионах немецких католиков».
Итак, в Бельгии население в своем подавляющем большинстве католики, равно как и большое количество жителей Голландии и Люксембурга, а также в Польше. Конечно, колеблются сделать заключение, но не могут избежать вопроса: не осудил ли открыто Верховный Первосвященник только те насилие и агрессию, жертвами которых явились лишь католики? Эта гипотеза не является тенденциозной, она просто содержит в себе объяснение весьма ограниченной концепции Папы по отношению к своему долгу.
Осторожность Верховного Первосвященника к тому же усилилась в ритме немецких побед. 18 мая Берген дает новые замечания в тезисах, изложенных впоследствии Ватиканом, касающихся трех телеграмм:
«В Статс-секретариате дали понять, что Папа, предусматривая призыв короля Леопольда, хотел опередить его и избежать обязанности ему отвечать. Подчеркивают, что в этих телеграммах не было ни малейшего враждебного намерения в отношении Германии».
21 мая Радио-Ватикан подчеркивает в одной из передач на английском языке, что в своих посланиях и словах Папа всегда преднамеренно воздерживается показать особые симпатии или принять позицию в отношении одной из воюющих сторон.
16 мая «Оссерваторе Романо» положила конец своим политическим комментариям.
IV. Разгром Франции
В конце мая 1940 года борьба за Францию не была еще безнадежно проиграна Союзниками.
27 мая Берген сообщает на Вильгельмштрассе, что он только что узнал «из очень доверительного источника» «о мнении в Статс-секретариате, что для Франции было бы лучше подписать сепаратный мир и предоставить Англии заботу бороться одной».
29 мая Берген отправляет телеграмму, составленную в еще более сжатых выражениях:
«Согласно информации, исключительно доверительного характера, в Статс-секретариате Папы имеется мнение, что хорошо сделала Бельгия, капитулировав, и что Франция должна сделать то же самое».
8 июня Посол подтверждает:
«Как и раньше, в Ватикане имеется мнение, что Франция должна последовать примеру Бельгии».
10 июня, за несколько часов до вступления в войну Италии, нунций Орсениго посетил Борманна. Последний описывает их встречу так:
«Нунций, пришедший поговорить со мной о текущих делах, очень сердечно выразил свою радость про поводу немецких побед. Казалось, что он действительно желал вступления Италии в войну и, шутя, заявил, что немцы войдут в Париж через Версаль».
При чтении этих текстом, может быть, становится понятнее атмосфера, царившая в Ватикане в начале июня 1940 года, и в этом контексте письмо, которое Кардинал Тиссеран адресовал 11 июня Кардиналу Шухарду, принимает новую выразительность:
«Преосвященнейший и Высокочтимый Владыко,
Я получил вчера письмо, которое Ваше Преосвященство направило мне 4-го. Большое спасибо за доброту, которую Ваше Преосвященство мне так любезно выражает. Если бы мы пережили испытания, я с удовольствием использовал бы во время моих приездов в Париж гостеприимство, которое Вы мне предоставляете. Но что произойдет здесь и там?
Я предвидел с 28 августа то, что произошло вчера, и говорил об этом генералу Жоржу, когда я его встретил в конце декабря. Как мы можем противостоять этой новой опасности? Да поможет нам и вам Бог».
Кардинал очевидно делает намек на вступление Италии в войну накануне того, как монсиньор Орсениго расточал свои пожелания. Кардинал Тиссеран продолжает:
«Не нужно к тому же, чтобы французы строили иллюзии. Их враги хотят только их уничтожения. Итальянские газеты в эти самые дни были полны выражениями Муссолини, гласящими: мы являемся плодовитыми и мы хотим земли! И, разумеется, земли без жителей. Германия и Италия постараются уничтожит жителей и неоккупированных районов, как они это сделали в Польше. Вместо того, чтобы умереть на полях сражений, французы должны будут умирать на медленном огне: мужчины, разделенные с их женами, а дети, может быть, сохраненные, чтобы служить рабами победителям, так как это является правом войны для наших врагов.
Наши правительства не хотят понимать истинную природу конфликта и упрямо стараются вообразить, что речь идет о войне, как в старые времена. Но фашистская идеология и гитлеризм исковеркали сознание молодежи, и все, кому менее 35 лет, до конца готовы на преступления, на которые прикажет идти их глава».
В этом замечательном отрывке Кардинал Тиссеран определил если не натуру итальянского фашизма, то самый смысл немецкого национал-социализма. Он, конечно, был по эту сторону действительности, так как человеческое воображение имеет границы: дети сохраненные… медленная смерть…
Но вот наиболее потрясающие строки, которые непосредственно касаются позиции Папы:
«Еще в начале декабря я настойчиво просил Святой Престол выпустить энциклику об индивидуальном долге повиновения голосу совести, так как это является жизненным фактором христианства, в то время как исламизм, послуживший образцом для Гитлера благодаря сыну мусульманства Гессу, заменяет индивидуальную совесть обязанностью слепого повиновения приказам пророка или его преемников.
Я боюсь, как бы история не упрекнула Святой Престол за проведение политики, удобной для него самого и ничего другого более. Это в высшей степени печально, особенно для тех, кто жил при Пие XI. И все (имеются в виду должностные лица Ватикана) доверились тому, что, поскольку Рим объявлен открытым городом, никто из Курии ни в чем не пострадает: это не позор. И более того, Статс-секретариат и нунций убедили большое количество монахинь и монахов (речь идет о французах) не уезжать, чтобы снабдить Италию заложниками. Но между тем, Рим представляет собой укрепленный лагерь, окруженный поясом укреплений. В нем всегда находятся войска. Имеется два больших оружейных завода, один патронный завод и мастерская по ремонту артиллерии! Но эти самые (итальянцы), как и немцы, маскируют свои штабы под учреждения Красного Креста. Французы и англичане должны заявить, что они больше не признают этого, так как они (немцы и итальянцы) не щадят наших госпиталей».
V. Путь уступок
Для Кардинала Тиссерана логика уступок Пия XII трудно приемлема. Так как он предвидит, во что превратится Европа под господством национал-социалистической Германии. Игнорировал ли это Папа? Конечно, не совсем, поскольку с осени 1939 года ему приходили беспокойные сообщения из Польши. Весной 1940 года Святой Престол стал информироваться лучше: 15 марта 1940 года Государственный секретарь Вайцзеккер записывает встречу, которую он только что имел с нунцием Орсениго:
«Нунций снова говорил, – пишет Государственный секретарь, – о судьбе священников, интернированных в Заксенхаузене. Я заявил, опережая нунция, что я не вижу надежды, что его просьба о посещении лагеря будет принята. Нунций согласился с этим фактом, но представил следующую просьбу:
В Заксенхаузене имеется отделение для больных, где находятся также католические священники. Он просит, чтобы:
1) одному священнику, назначенному правительством, было разрешено совершать последние таинства для заключенных духовных лиц этого отделения;
2) чтобы умершие священники не подвергались кремации, так как кремация совершенно противоречит правилам Церкви;
3) чтобы священникам было разрешено получить требники и чтобы они могли совершать мессы для священников в камере, которая должна быть специально предоставлена в их распоряжение, и без участия в этом священников других конфессий».
В начале июня Пий XII встретился с бывшим секретарем посольства Италии в Варшаве Соро:
«Я только что узнал, – пишет Берген 6 июня, – что секретарь Соро из бывшего посольства Италии в Варшаве, который оставался там до конца апреля, занимаясь ликвидацией дел посольства, был принят на частной аудиенции Папой. Папа заявил по этому случаю, что он прекрасно знает, что бесчисленные провокационные толки, касающиеся ситуации в Правительстве, частично преувеличиваются. Но тем не менее, он попросил Соро сказать ему, возможно ли в деликатной форме подтвердить фактами эти настойчивые слухи, касающиеся стерилизации польских женщин и молодых девушек, помещения их немецкие публичные дома, и касающиеся возрастающего количества случаев изнасилования, совершенных немецкими оккупационными войсками. Соро энергично опроверг эти утверждения, подчеркнув, что его непрерывное пребывание в Варшаве позволило ему ознакомиться с существующими там условиями и что он сам лично занимался расследованием подобных случаев с тем, чтобы каждый раз убедиться в том, что эти слухи не имеют под собой почвы».
Был ли обманут Верховный Первосвященник отрицаниями итальянского дипломата? Заданные им вопросы показывают, что он, вероятно, был осведомлен.
Кажется, что до начала лета 1940 года позиция Пия XII была продиктована соображениями, которые мы уже подчеркнули, а с начала войны, в основном желанием избежать всяких заявлений, которые побудили бы немецких католиков отвернуться от Рима.
В конце июня 1940 года один новые элемент, который позднее станет определяющим, казалось, начал влиять на позицию Папы: советская угроза.
|
