Дмитрий Поспеловский

От Патриарха Тихона к митрополиту (Патриарху) Сергию: преемственность или предательство?

Проф. Д. В. Поспеловский, Университет Западного Онтарио, Лондон, Канада

Оп.: "Церковь и время ", № 3 (1992)

Доклад, прочитанный на конференции "Церковь и советская власть в 20-х — 30-х гг.". Конференция, организованная обществом "Мемориал", проходила в Санкт-Петербурге в мае 1992 г.

См. библиографию.

До сего дня я содрогаюсь от мысли о том, что было бы с моей паствой, действуй я прямолинейно. Верующие лишились бы таинств, возможности молиться в храмах... Я совершил бы смертельный грех, если бы, заботясь лишь о своем нравственном облике, отказался от своего архипастырского долга, отдавая мою паству на растерзание богоборцам.

Патриарх Алексий II

Можно, конечно, отнестись к этим словам скептически, как к неубедительной попытке самооправдания, попытке сохранить красивое лицо при плохой игре, как говорят французы. Но дилемма выбора между личной чистотой и бескомпромиссностью с одной стороны, и компромиссом с личной совестью в надежде этим принести больше пользы своему народу — с другой, стоит перед каждым человеком, живущим в государстве, стоит с тех пор, как государства существуют. Особенно остро стоит эта альтернатива перед исторической Церковью и каждым ее пастырем, а тем более архипастырем. Родилась она не сегодня и не вчера. К каким-то компромиссам с государством, причем языческим, призывал еще апостол Павел, хотя сам принял мученический венец, приговоренный к казни этой самой государственной властью. С особой остротой эта проблема возникает с провозглашением христианства одной из государственных религий императором Константином Великим, а тем более с превращением его в единственную государственную религию императором Феодосием в 391—392 гг. и, наконец, с появлением при Юстиниане в VI веке доктрины о симфонии между Церковью и государством.

На какие только компромиссы историческая Церковь не шла! Чего стоит хотя бы дружное осуждение своего собрата, архиепископа Арсения Мацеевича, Синодом по приказу Екатерины II, замученного ею в каменном мешке в ревельском каземате лишь за то, что он посмел подать меморандум императрице, в котором осуждал конфискацию ею монастырских имений и предлагал восстановить патриаршество! А распутинщина (1)? И всё это при "благочестивых государях". Подобные примеры не относятся, конечно, к категории тех оправданий в отношении компромиссов под советской властью, о которых говорит Патриарх Алексий в вышеприведенной цитате. При царях, становясь на бескомпромиссную позицию, архипастырь рисковал исключительно собственным благополучием, а не судьбой целой Церкви или епархии; ибо уничтожение Церкви как таковой не входило в программу монархии, а лишь ее подчинение своей воле и политике, использование ее в качестве некоего идеологического приводного ремня своей политики. Приводились эти примеры лишь для того, чтобы напомнить, на какие несовместимые с идеальной Церковью компромиссы шла Церковь историческая в куда более благополучных для нее условиях, чем под властью большевиков.

Из-за злополучной декларации 1927 года теперь принято изображать митрополита Сергия каким-то злым духом или злым гением, обрекшим Церковь на внутреннее моральное разложение. А в качестве контраста ему выставляются нереальные идеализированные образы Патриарха Тихона, митрополита Петра, катакомбников и даже епископов, бежавших в безопасное зарубежье, и оттуда поведших борьбу как против коммунизма, так и против компромиссов, на которые вынуждено было все эти десятилетия идти духовенство в России. При этом никто не вменяет в вину епископату, бежавшему за рубеж, нарушение канонов, запрещающих пастырям, а тем более архипастырям, своевольно покидать свою паству на произвол судьбы. Наоборот, бегство ставится им в заслугу: ведь они не пошли на поклон к большевикам, сохранили чистоту риз! А вот что Патриарх Алексий I, будучи еще молодым епископом, семья которого была близка к царской фамилии, отказался бежать в соседнюю Финляндию и на слова своего отца, что Симанским нет места в Совдепии, ответил: "Пастырь не смеет бежать от паствы. Он обязан оставаться со своей паствой и разделить с ней все испытания, сколь бы тяжелыми они ни были" (2) — об этом забывают. Помнят его зато как компромиссчика, продолжавшего линию Патриарха Сергия, и никогда не забудут припомнить ему, что в 1922 г. он временно балансировал между патриаршей Церковью и живоцерковниками, хотя в конце концов верность Патриарху Тихону обошлась епископу Алексию несколькими годами ссылки в Средней Азии. Об этом тоже не любят вспоминать, так же как и о том, что митрополит Сергий четыре раза побывал в советских тюрьмах до того, как согласился подписать злополучную Декларацию; а так резко судивший о митрополите Сергии автор книги "Трагедия Русской Церкви" раскололся за несколько месяцев предварительного заключения. Та же печальная судьба постигла и о. Дмитрия Дудко, тоже до своего повторного ареста резко осуждавшего компромиссы так наз. сергианства. Но вернемся к хронологии и попробуем проследить развитие церковной политики от Патриарха Тихона до митрополита Сергия.

Нас прежде всего интересуют 20-е годы — последовательность от Патриарха Тихона до митрополита Сергия. Но сначала коснемся этих двух иерархов как личностей, того, в чем они были схожи между собой и в чем отличались друг от друга. Схожесть их, во-первых, в стремлении восстановить в Церкви соборность. Оба были в глубине души тем, что теперь принято называть демократами (3).

Будущий Патриарх Тихон проявил эти свои качества, во-первых, во время своего управления Американской миссионерской епархией, где им был созван первый поместный собор духовенства и мирян за 10 лет до Московского Поместного Собора, и где был выработан примерный устав самоуправляющегося прихода как общины мирян и духовенства и как основы всей Церкви. Во-вторых, из отзыва архиепископа Тихона на синодальный опрос епископата в 1905 году относительно реформ в Церкви видно, как мила его сердцу демократичность устройства Православной Церкви в Америке. Он очень положительно пишет о ведущей роли народных избранников-мирян в приходе и о деятельности приходских братств, и говорит о желательности в конечном итоге возвращения Церкви к принципу выборности приходского духовенства прихожанами и считает необходимым участие духовенства в демократических общественно-государственных учреждениях, где голос духовника отражал бы нравственную позицию Церкви в вопросах общественной жизни, положительно бы влиял на мирскую жизнь страны и общества (4). Иными словами, епископ Тихон был сторонником не отхода от мира, а воцерковления мира.

Этому же учил епископ Сергий (Страгородский), будущий митрополит и патриарх. Председательствуя на знаменитых петербургских религиозно-философских собраниях 1901—1903 гг., юный викарий Петербургского митрополита, епископ Ямбургский Сергий был правее Тихона в том смысле, что у него была и теория оправдания монархии (вопрос, которого Тихон не касался). По Сергию, "царь является... носителем полномочий мирян в церкви и выразителем их голоса". Примером этого он видел роль великого князя Московского Василия II после Флорентийской унии, когда русский епископат смирился было с присоединением к унии своего митрополита-грека Исидора. Отказался признать унию, арестовал и изгнал Исидора из страны мирянин князь Василий и тем спас православие на Руси, а отчасти и в Греции, где, быть может, если бы Россия подчинилась унии, то и сопротивление греческого духовенства принятию унии своим патриархом и царем было бы сломлено. Идеал государства, по Сергию, оправдан лишь как служение Христу. Этот идеал был нарушен Петром Великим, который поставил "идеал государства как цель саму по себе". Поэтому в послепетровскую эпоху бороться надо было за освобождение Церкви от государственных уз, за то, "чтобы идеалы Церкви были... неприкосновенными, чтобы с Церкви была снята всякая националистическая и подобная миссия, так как все эти вопросы исключительно государственные". К этой борьбе за Церковь он призывает мирян, которые теперь как бы призваны заменить в этой роли секуляризованных монархов. Он это прямо не говорит, но это вытекает из логики его рассуждений. Широта Сергия, его готовность идти навстречу ищущим мирянам и отказ от узкого клерикализма отражены в его обращении к участникам собрания: "Мы хотим правды и искренности, и потому всякий... хотя бы он подходил с совершенно противоположной стороны, хотя бы крайне заблуждался, уже за одно это искание правды и желание помочь делу нашего единения заслуживает с нашей стороны (т. е. со стороны духовенства) всякого уважения и всякой благожелательности". Относительно социальной миссии христианства он говорит, что устремленное к Небу христианство "не может во главу своего служения поставить земное благополучие, но, изрекая свое исповедание небесного идеала, оно... произносит суд о земном" (5).

В своем ответе на запрос Синода о реформах Сергий выдвигает целую программу соборного преобразования Церкви, которая затем лишь дорабатывается Предсоборным советом 1917 года, проходившим под его председательством, и, в основном, утверждается последующим Поместным Собором. Относительно структуры предстоящего Собора Сергий соглашается, было, с консерваторами (такими, как архиепископ Антоний Храповицкий, например), требовавшими, чтобы это был исключительно собор архиереев или, во всяком случае, чтобы только архиереи обладали правом решающего голоса. Но тут же делает поправку, что полнота церковная примет решения только собора епископов, пользующихся всенародными доверием и любовью; иначе такой собор не укрепит и не объединит Церковь, а наоборот усилит разлад и разброд. Епископат же русский не обладает таким авторитетом любви и доверия, и не будет им обладать, пока избрание епископов и их назначение на кафедры идет бюрократическим путем, без участия народа в этом процессе. Поэтому на данном этапе необходим собор епископата, духовенства и выборных от мирян. Все должны обладать правом решающего голоса; но тут же предлагается сделать собор двухпалатным, оставляя за палатой епископов последнее слово в одобрении или неодобрении решений собора с точки зрения церковных догматов. Он требует немедленного упразднения Синода в качестве "высшего церковного правительства", каковая функция должна перейти к поместным соборам. Соборы должны собираться как можно чаще, не реже раза в два года, особенно в первое время. Он, как и Тихон, видит самоуправляющийся приход с братствами в основе оздоровления и оживления Церкви. От прихода путь самоуправления и участия мирян в жизни Церкви протягивается в епархиальное управление через ежегодные общеепархиальные съезды с участием всего епархиального духовенства и выборных представителей от мирян каждого прихода. Собрания епархиального съезда должны быть открытыми, с правом любого православного присутствовать с совещательным голосом. На епархиальных съездах должны отчитываться все учебные и прочие учреждения епархии, что ставит их все под "свободный контроль самого церковного общества". Сергий требует гласности церковных судов и значительного увеличения количества епархий и, соответственно, сокращения их размеров, чтобы приблизить епископа непосредственно к приходской жизни, сделать более доступным духовенству и мирянам. Он за избирательное начало в выборе как пресвитеров, так и архиереев, с тем, конечно, чтобы "архиерею принадлежал последний решающий голос... при избрании кандидатов священства". И далее, как и Тихон, он предлагает разделить Россию на митрополичьи округа, что было бы "полезно для... децентрализации нашего церковного управления". Каждый округ выбирает по представителю в Синод при Патриархе, причем выбор должен производиться съездом всех епископов округа, но в присутствии клира и мирян. Интересно предложение Сергия относительно избрания епископа: митрополитанский собор собирается в кафедральном городе вдовствующей епархии; собор должен быть открыт всем желающим, которым дается право изложить любые недоумения, связанные с церковной жизнью, пожаловаться, выразить свое отношение к тому или иному кандидату. Митрополита избирает из своей среды собор епископов митрополитанского округа, и он является лишь старшим среди равных, председателем на митрополитанских соборах и третейским судьей в спорах между архиереями, пока дело не дошло до суда. Сергий предлагает вернуться к практике древней Церкви избрания архиерея не только из монахов, но и из достойных мирян, отвечающих своим моральным и семейным состоянием и уровнем богословских знаний принятым требованиям. Для этого достаточно пострижения популярного и достойного кандидата в рясофор. Так во всем епископ (теперь уже архиепископ Финляндский) Сергий находил подлинно православное соборное решение преобразований, совмещавшее демократизм с иерархичностью Церкви. И будущего патриарха он тоже видел "ни папою, ни даже патриархом в византийском смысле, а лишь председателем синода", построенного, как мы видим в замысле Сергия, на выборном начале от митрополий и косвенно от приходов, а не так, как в сегодняшней странной структуре, где синод выбирает сам себя (6).

Именно на этих условиях и было восстановлено патриаршество в России в 1917 году, но вскоре начавшиеся гонения и беспокойство Патриарха за участь коллег-епископов и прочих сначала соборян, а позднее членов соборных органов при патриархе, часто заставляла Патриарха Тихона действовать единолично, если такое действие могло повести к преследованиям, чтобы всю ответственность брать только на себя и не подвергать опасности других. Первым таким единоличным актом было патриаршее анафематствование "безумцев" за их "кровавые расправы", поругание храмов, пролитие крови невинных. И хотя в нем ни разу не упомянуты советская власть и коммунисты, а в гражданскую войну немало крови было пролито и не большевиками, Патриарх совершенно верно полагал, что именно большевики примут это послание на свой счет и поэтому выпустил его во время рождественских каникул, 19 января 1918 года, в перерыве между сессиями Собора. Так оно и было понято. Это же послание призывало верующих образовывать христианские союзы-братства, "которые силе внешней противопоставят силу своего святого воодушевления", а духовенство —призывать народ к "прекращению братоубийственных распрей" и покаянию. Так же в 1922 году Патриарх примет всю ответственность лично на себя за указ не отдавать в комиссии Помгола церковные предметы, употребляемые при совершении таинства Евхаристии.

Свое бескомпромиссно-отрицательное отношение к братоубийственной войне и пролитию братской крови, от кого бы оно ни исходило, Патриарх доказал категорическим отказом передать через посланца белых генералов князя Григория Трубецкого даже сугубо тайное и личное благословение этим генералам. Но, как вспоминает князь Трубецкой, ничто так не смутило стан белых, как, так сказать, первая патриаршая декларация лояльности по отношению к советской власти — его послание от 8 октября 1919 г., которое запрещало духовенству демонстративно становиться на ту или иную сторону в гражданской войне, встречать белых колокольным звоном. Это же послание освобождает Церковь от ответственности за лояльность ее членов к новой власти, ибо Церковь теперь отделена от государства, а следовательно не несет перед ним политической ответственности за своих чад (7). Поскольку в момент выпуска этого обращения белые были в апогее своего наступления на Москву и их там ожидали буквально со дня на день, невозможно обвинить здесь Патриарха Тихона в оппортунизме. Очевидно он духовно, пророчески прозрел, вернее, узрел неизбежность большевизма как итог исторических грехов России и ее Церкви, и видел спасение от него только во всеобщем возвращении к Богу, в покаянии, а не в кровавой бойне. И вот, когда все ожидали победы белых, Патриарху было мистически дано прозреть, что этой победе не бывать, и надо было приготовить Церковь и церковный народ к бытию в новых условиях, к необходимому гражданскому примирению с неизбежной новой властью.

Такой установки аполитичной лояльности новой власти при внутренней независимости Церкви Патриарх Тихон и его синод придерживались последовательно до ареста Патриарха в мае 1922 года, вернее, до выхода его на свободу в июне 1923. Но властей такая внутренне независимая установка Церкви не устраивала. В печати продолжалась травля, а на практике производились административные аресты и ссылки духовенства, как и бессудные расстрелы произволом ЧК- Но вступление в силу НЭПа и замена ЧК ГПУ, которое лишалось права расстрела без суда, требовало изменения тактики борьбы с религией. Тут применяется политика "разделяй и властвуй": советская власть проявляет терпимость и даже поддержку всевозможным сектам, мусульманству, иудейству, сосредоточивая гонения только на православии под предлогом того, что это остаток царского режима, Церковь, которая-де мечтает о контрреволюции и поддерживает связь с контрреволюционной эмиграцией; поэтому-де гонения на православие ведутся не как на Церковь, а как на политического врага. Но для того, чтобы, во-первых, сделать этот аргумент более убедительным, а во-вторых, облегчить борьбу, уменьшив объем и ослабив этого "врага", создается вторая, советская "Православная" Церковь— обновленцы всех расцветок, как образец лояльной, а потому не гонимой православной церкви (8). Что же касается контрреволюционности, да еще и "шкурности, бессердечия" патриаршей Церкви, то тут, с одной стороны, очень помогли большевикам зарубежные карловчане, а с другой — повальный голод, особенно на Волге, в 1921—1922 гг., пришитая к этому кампания по конфискации церковных ценностей якобы для спасения голодающих и сопротивление Церкви изъятию богослужебных предметов в ходе этой кампании.

Все эти темы мы уже освещали в нашей упомянутой книге и статьях. А что касается истинных мотивов изъятия церковных ценностей, то этот вопрос исчерпан опубликованием в четвертом номере "Известий ЦК КПСС" за 1991 г. и в четвертом же номере, тоже за апрель 1991 г., журнала "Наш современник" секретного письма Ленина Молотову от 19 марта 1922 г., в котором цинично признаётся, что цель конфискации церковных предметов, с одной стороны, ввиду сопротивления Церкви изъятию некоторых из них, а именно богослужебных предметов, — представить в глазах народа Церковь как институт шкурный и безжалостный, которому, мол, наплевать на голод и страдания народа, и под сурдинку расстрелять такое количество церковников и запугать их так, чтобы с ними можно было делать, что угодно для власти; а с другой — приобрести достаточно золота, чтобы участвовать как равноправный партнер в предстоящей Генуэзской конференции.

Что касается роли эмигрантов, которая тоже мною освещалась, то упомяну о ней только кратко. Речь здесь идет о так наз. Карловацком синоде, названном так по городу в Югославии, где в конце 1921 г. состоялся учредительный съезд белоэмигрантского духовенства и церковных мирских представителей во главе с бывшим киевским митрополитом Антонием (Храповицким), который, кстати, на выборах кандидатов в патриархи на Московском Соборе получил большинство голосов, и только при жеребьевке не прошел в патриархи. Этот карловацкий съезд, переименовавший себя в "Первый всезару-бежный собор", фактически устроенный крайне правым Высшим монархическом советом, члены которого были кооптированы на "собор" митрополитом Антонием и которые на нем доминировали политически, сформировал "Высшее церковное управление заграницей" (ВЦУЗ) под председательством митрополита Антония. Под влиянием тех же элементов было принято две политические резолюции: первая гласила, что задачей новой церковной организации является восстановление на престоле династии Романовых в качестве самодержцев; вторая резолюция, принятая уже новой карловацкой бюрократией от имени только что закрывшегося собора (т. е. фактически сфальсифицированная) призывала Генуэзскую конференцию к организации военного международного крестового похода против большевиков. Учитывая то, что карловацкое ВЦУЗ подчеркивало свое подчинение Патриарху Тихону и начинало каждое свое определение словами "С благословения Святейшего Патриарха...", а также тот факт, что по своему положению верховным руководителем русских зарубежных приходов в Европе с XVIII века является митрополит Петербургский, можно себе представить, какой замечательный предлог для гонений на Патриарха и на митрополита Петербургского Вениамина предоставляли этими своими акциями карловчане большевикам! Отнесись Патриарх к этим мероприятиям нейтрально, это нанесло бы сокрушительный удар по всей его линии аполитичности Церкви. Первоначальное молчание Патриарха, отсутствие немедленной реакции на появление нового церковного управления беспокоит его председателя. Митрополит Антоний просит митрополита Евлогия, тогда еще архиепископа, назначенного Патриархом Тихоном управлять русскими приходами в Западной Европе, помочь положить конец разговорам о том, "будто наше ВЦУ и Карловацкий собор не признаны Патриархом... Ныне очень желательно получить указ Патриаршего Синода о признании ВЦУ... Акт об учреждении ... ВЦУ в Константинополе и о воссоздании его в Сербии... ВЦУ... переслало Святейшему Тихону через архиепископа Рижского Иоанна. Ответа не получено" (9).

Но вот ответ получен... в виде распоряжения Патриарха Тихона и его Синода Карловацкому ВЦУ прекратить свое существование и передать всю власть над русскими приходами в Западной Европе митрополиту Евлогию. Телеграмма датирована 5 мая, а днем позднее Патриарха арестовывают. Это как будто дает основание карловчанам позднее утверждать, что распоряжение Патриарха недействительно, так как Патриарх уже был несвободен и его рукой водило ГПУ. Но сам Патриарх позднее заявит:

"...мы в апреле 1922 г. на соединенном заседании Священного Синода и Высшего Церковного Совета уже осудили заграничный собор Карловацкий за попытку восстановить в России монархию из дома Романовых. Мы могли бы ограничиться этим осуждением владык, бывших на соборе..., если бы они раскаялись... и прекратили дальнейшую деятельность в этом направлении.. ." (10)

Трагические судьбы митрополитов Вениамина Петроградского и Петра Крутицкого, обвинявшихся, в частности, в связях с эмигрантским церковным монархическим заговором, достаточно известны, чтобы стала понятна доля нравственной ответственности карловчан в гибели этих иерархов; так что перед тем, как требовать покаяния от духовенства РПЦ за "сергианство", карловчанам есть в чем покаяться перед Русской Церковью (11).

Но вернемся к политике Патриарха Тихона. Как известно, 6 мая 1922 г. он взят под стражу, а 12 мая совершается обновленческий переворот. Епископы, оставшиеся верными Патриарху, изгоняются с кафедр, ссылаются, отправляются в тюрьмы. Поскольку Патриарх обвиняется в том, что своим указом не сдавать комиссиям Помгола богослужебные предметы (но указывается быть щедрыми и сдавать всё остальное, да и богослужебные предметы заменять жертвованием сумм, равноценных их стоимости) он ответствен за вызванные столкновения и кровопролития, каждому ясно, что Патриарх будет расстрелян. Ведь по этому делу идут массовые расстрелы направо и налево подчиненных Патриарха!

В этих условиях единственной реальной возможностью спасти церковный корабль от радикальных сил в обновленчестве кажется какой-то вид формального сговора с ними, чтобы при формальном признании их администрации сохранить вверенную данному архиерею епархию до лучших времен. Именно тогда, надеясь спасти жизнь арестованному митрополиту Вениамину, его викарий епископ Алексий снимает прещение с петроградских зачинщиков обновленчества, а затем объявляет Петроградскую епархию временной автокефалией на основании указа митрополита Агафангела, патриаршего местоблюстителя. Тогда же, а именно 16 июня 1922 г., митрополит Сергий публикует заявление о признании обновленческого ВЦУ и призывает всех истинных пастырей и мирян последовать его примеру. По-видимому, будучи самым авторитетным богословом среди старшего епископата (среди митрополитов) и наиболее выдающимся церковным деятелем, митрополит Сергий рассчитывал возглавить ВЦУ и повернуть руль церковного корабля в правильном церковном направлении, прекратить раскол в самом его начале. Очень скоро он понял, что это сделать не удастся, понял, по-видимому, что направляется этот корабль извне силами, которым чужды интересы Церкви. И вот уже 25 августа он письменно выражает свое несогласие с линией ВЦУ, требует полной независимости для своей епархиальной деятельности, т. е. фактически берет то же направление, что епископы Алексий (Симанский) и Николай (Ярушевич) в Петрограде. По-видимому за это митрополит Сергий во второй раз попадает в тюрьму, где и находится в момент обновленческого собора 1923 года, так как его имени нет среди участников этого сборища, а тем более нет его среди подписей "соборного" постановления лишить Патриарха Тихона сана и даже монашеского звания. Итак, митрополит Сергий остается чистым в отношении любых обновленческих злодеяний — клеветнической кампании в печати против "староцерковников", позорного заочного судилища над заключенным Патриархом и т. д., но в то же время своей формальной принадлежностью к обновленцам обеспечивает своей Владимирской епархии больше стабильности и ограждает ее от захвата со стороны всяких обновленческих радикалов-революционеров, т. е. своей личной внешней покорностью спасает видимую Церковь и паству ее.

Не так ли поступает и Патриарх Тихон, особенно после своего выхода на свободу в июне 1923 года? В надежде восстановить управление обезглавленной Церкви и добиться ее легализации у советской власти, Патриарх Тихон, так сказать, "покупает" себе освобождение ценой унизительно-покаянного заявления в Верховный суд РСФСР, в котором буквально возводит на себя поклёп, называя свою прежнюю политику активно-антисоветской на основании таких посланий, как осуждение Брестского мира в 1918 году, "анафематствование... власти" и "возражение против декрета об изъятии церковных ценностей". Это напраслина, ибо, как мы уже говорили, в анафемат-ствовании от 19 января 1918 года советская власть не упоминается ни разу; что касается Брестского мира, то его первоначально осудило большинство ленинского ЦК, особенно Бухарин, а возражение против изъятия ценностей было актом защиты Церкви от святотатства и касалось методов, а не принципа изъятия. Заявление оканчивается словами о раскаянии "в этих поступках против государственного строя" и заверением: "я отныне Советской власти не враг... и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и от внутренней монархи-ческо-белогвардейской контрреволюции". Характерно, что в заявлении замалчиваются такие акты Патриарха, свидетельствующие о том, что он занимал лояльные позиции по отношению к советской власти, как его послание от 8 октября 1919 года (12) и осуждение Карловацкого ВЦУ. Это явно ему не разрешили "органы", так как такое напоминание делало бы бессмысленным это запоздалое раскаяние и подчеркивало бы беззаконность содержания Патриарха под арестом. Но для пользы Церкви Патриарх был готов и оболгать себя.

О занятой им лояльной позиции по отношению к соввласти Патриарх упоминает в своем первом после освобождения Обращении к "архипастырям, пастырям и пасомым" от 28 июня 1923 г. Он далее указывает на последовательность этой линии от своего "Воззвания" от 8 октября 1919 г. до реакции на Карловацкие решения о восстановлении монархии и говорит, что тогда же он и патриарший Синод склонились к тому меньшинству на Карловацком соборе, которое назвало эти решения неуместными; а когда в марте 1922 г. стало известно об обращении Карловацкого ВЦУ к Генуэзской конференции, "мы упразднили само это Управление, учрежденное с благословения Константинопольского патриарха". О последнем он упоминает явно, чтобы подчеркнуть, что заграничное ВЦУ благословения Московской Патриархии никогда не имело. Далее, и в этом "Обращении", и в "Послании" к мирянам от 1 июля, Патриарх повторяет заверения в своей лояльности советской власти, осуждает зарубежных и внутренних монархистов, пытающихся использовать Церковь для политической борьбы против соввласти. Снова кается в своем антисоветском поведении до 1919 года и, как на радикальное изменение в отношениях, указывает на то, что теперь Русская Церковь обращается к соввласти за защитой Православной Церкви в Польше от католических гонений, насильственного закрытия сотен православных церквей на Холмщине и Гродненщине. Поскольку главный упор в первом Обращении делается на осуждение обновленчества и доказательство незаконности низложения Патриарха Тихона обновленческим собором в мае 1923 года (причем, кстати, он принимает из обновленческих новшеств лишь возможность перехода на новый календарь), ясно, что на жертву самооболгания и несоответствующего действительности оправдания советской власти с полным замалчиванием гонений Патриарх идет во имя спасения Церкви от обновленчества и чтобы развязать Церкви руки для борьбы с ним. А ведь одна только кампания по изъятию ценностей, которую власти умышленно разворачивали в конфронтационном порядке, обошлась верующим в более чем 8 тысяч погибших и расстрелянных. Более того: 13 июля 1923 года Патриарх Тихон публично заявляет британскому общественному деятелю В. П. Коутсу, что гонений на Церковь и верующих со стороны советской власти нет и никогда не было. Иными словами, Заявление лояльности митрополита Сергия 1927 года и его две пресс-конференции, данные западным журналистам в 1930 году, в которых решительно отрицалось гонение за веру в СССР, ничем не отличались от заявлений Патриарха Тихона. Как сообщает бывший при Патриархе Тихоне председателем Московского епархиального совета профессор-протопресвитер Василий Виноградов, поминовение властей за богослужением тоже не было инициативой митрополита Сергия: "это /поминовение/ ... установил именно Патриарх Тихон тотчас после освобождения его из тюрьмы. А указы об этом по приходам рассылал именно я... Сергий только подтвердил распоряжение Патриарха Тихона, сделанное им при давлении епископа Илариона" (13). Так что обвинителям митрополита Сергия и его преемников в предательстве Церкви, в обмане и даже в предательстве новомучеников следовало бы быть последовательными и обратить свой шквал негодования в такой же степени и против Святейшего и святого новомученика Тихона! Приводятся эти данные здесь не для очернительства Патриарха Тихона, а для очищения исторической истины от мифов. Имеющиеся свидетельства о личности святого Патриарха не оставляют сомнения, что делал это Патриарх не из трусости, а для пользы церковной, как он это понимал. И тут позиции Патриарха Тихона и митрополитов Петра и Сергия были едины в том, что обновленчество они считали врагом внутренним, подрывающим Церковь изнутри и потому более опасным, чем советская власть, которую они считали врагом внешним, менее опасным для духовного бытия Церкви. Поэтому они готовы были идти на крайние компромиссы с властью в вопросах внешнего бытия Церкви, лишь бы получить хоть какую-то легализацию и развязать этим самым себе руки для противостояния обновленчеству.

Из всего вышесказанного совсем не следует, что между позицией, на которой Церковь стояла при Патриархе Тихоне, с одной стороны, и Декларацией 1927 года и ее последствиями с другой, так-таки и нет никакой разницы. Но разница здесь в прогрессии той политики, которую Патриарх проводил частично с 1919 года и определенно с 1923-го, а не в каком-то перевороте митрополита Сергия.

Власти отлично понимали, чего Церковь добивается, и шантажировали ее, требуя всё больших уступок как условие легализации Патриаршей Церкви или, как ее тогда называли большевики, "староцерковников". И руководство Церкви вынуждено было принимать эти условия игры. Не добившись легализации Посланием 8 октября 1919 г., в котором речь шла лишь о признании советской власти, лояльности ее постановлениям и законам, поскольку они не противоречат христианской совести, политическом нейтралитете Церкви и освобождении Церкви от каких-либо положительных обязательств и ответственности перед советской властью за политическое лицо своей паствы, раз Церковь отделена от государства, с 1923 года Патриарх и его Синод идут на гораздо большие уступки, о которых уже шла речь. Но этого оказывается недостаточно. И вот, если в 1919 году Церковь устами Патриарха говорила о лояльном нейтралитете, в своих заявлениях советскому правительству и посланиях к пастырям и пастве летом 1923 года Патриарх Тихон заявляет: "Я не враг советской власти"; в своем ответе на снятие с него судимости в 1924 году Патриарх, унижаясь, выражает "советскому правительству... глубокую благодарность. .. за такое милосердное отношение к моей прошлой деятельности. Правительство... найдет во мне лояльнейшего гражданина Советского Союза, добросовестно выполняющего все декреты и постановления гражданской власти". Надеясь, что за этим последует легализация, Патриарх добавляет о своем намерении теперь заняться "организационной стороной Церкви, считая, что рамки советского законодательства дают для этого широкий простор". Тут же он грозится отозвать из Америки митрополита Платона за его "контрреволюционную деятельность", отрицает какую-либо возможность примирения с Ватиканом и говорит, что всё еще ждет покаяния от Карловацкого синода (14).

Между тем путем "тихой дипломатии" церковное руководство пыталось убедить власти в необходимости легализации Православной Российской Церкви. Упомянутый уже профессор-протопресвитер Виноградов в письме Смидовичу указывает на ненормальность того положения, что "церковная организация, /которая/ объединяет собою подавляющее большинство русского православного населения... вследствие состояния под судом ее главы оказывается не имеющей никакой определенной легализации". Он настаивает на необходимости снятия судимости, указывает: "В течение последних 4-х месяцев органы Церковного управления при п. Тихоне делали все возможные с их стороны попытки войти и действовать в возможно более полном контакте с отдельными представителями ГПУ (выделено нами. — Д. П.) и НКЮ", и он просит правительство создать при себе ".особую комиссию, коей было бы, поручено входить в сношения с органами Церковного Управления при п. Тихоне" с тем, чтобы определить точное правовое положение РПЦ и органов ее управления (15). 12 апреля 1924 года, после всех внешних благодарностей в печати, Патриарх пишет на 10-ти страницах жалобу Калинину на свое и своей Церкви бесправное положение. Несмотря на снятие с него судимости, советская печать продолжает называть его бывшим патриархом, хотя подавляющее большинство верующих и духовенства признают именно Патриарха Тихона своим главой; епископы, назначаемые им на кафедры, арестовываются по прибытии на место и без суда ссылаются или отправляются обратно в Москву; духовенство преследуется за возношение молитв на литургии за Патриарха Тихона. Патриарх ходатайствует об освобождении всех священников и архиереев, высланных в административном порядке, и указывает особенно на абсурдность того, что хотя с проходивших по его делу митрополита Новгородского Арсения, бывшего архиепископа Крутицкого Никандра и управляющего синодальной канцелярией Гурьева судимость снята одновременно со снятием ее с Патриарха, эти лица до сих пор не освобождены (16).

Такая же двойственность характерна и для Сергиевской эпохи. С одной стороны —Декларация 1927 года, отрицающая гонения, благодарящая советскую власть за заботу о Православной Церкви, и пресс-конференции 1930 года" (17). С другой стороны, в том же феврале 1930 г. митрополит Сергий подает Смидовичу подробнейшую записку с перечнем всех главных видов ущемления духовенства и Церкви, требуя отмены статуса лишенцев с членов семей духовенства, отмены бесконечных поборов, разрешения возобновить богословские учебные заведения и пр.(18)

Но вернемся ко времени Патриарха Тихона. Власти по-прежнему продолжают отказывать в легализации. И вот "Завещательное послание" Патриарха Тихона от 7 апреля 1925 г., которое по мнению протопресвитера Виноградова было очередной версией патриаршей декларации лояльности, чтобы получить признание, уже только в деталях и акцентах отличается от Декларации лояльности 1927 года. Послание называет советскую власть не только данной Богом, но и "искренне приветствуемой" Патриархом. Говорит о возношении молитв "о ниспослании благословения Божьего" на советскую власть. Призывает верующих не питать никаких надежд на возвращение монархии и требует отстранить от активной церковной деятельности мирян, священников и епископов, которые продолжают враждебно относиться к советскому строю. Церковь остается и останется внутренне свободной, "не допуская никаких уступок или компромиссов в области веры", но внешне полностью сообразуя свою жизнь и деятельность с интересами советской власти. Послание осуждает решительно карловчан, особенно за то, что они, ведя "вредную контрреволюционную деятельность", пользуются именем Церкви и "нашим авторитетом церковным". Патриарх подчеркивает, что вопреки утверждениям врагов, у Патриархии нет и никогда не было связи с карловчанами: "они вольны в своих убеждениях", — пишет Патриарх, протестуя против того, что они действуют от его имени. Патриарх подтверждает осуждение Карловацкого синода и грозит предать его членов суду, вызвав их для этого в Москву, а если не приедут, осудить их заочно. Патриарх заверяет, что совесть его пастырская свободна, и призывает всех российских верующих "подчиниться советской власти не за страх, а за совесть" (19).

Мы не будем здесь останавливаться на спорах о подлинности документа. На сегодняшний день надо считать его подлинность доказанной. Кстати, будущий глава Карловацкой юрисдикции архиепископ Анастасий писал еще в 1925 году, что это "несомненно подлинник /потому что/... всё послание проникнуто искренним желанием блага Церкви, и потому, конечно, оно не могло выйти от большевиков". Подлинность документа заверил и протопресвитер Виноградов, хотя в своей посмертно изданной карловчанами книге он высказывает мысль, что в нем были вкрапления Тучкова, чекистского надзирателя над Церковью. Дело в том, что там есть слова: "Ныне мы... оправившись от болезни, вступая снова на служение Церкви. ..", из которых следует заключить, что документ должен был быть декларацией окончательного примирения Церкви с властью, на основании которого советское правительство наконец легализовало бы Церковь. Таковым его считает и Виноградов, полагая, что он был в стадии окончательной утряски между Церковью и ГПУ, гуляя между Тучковым, митрополитом Петром и Патриархом, когда Патриарх неожиданно умер, и этот "полуиспеченный" документ превратился в "Завещательное послание" (20).

Что же нового прибавила Декларация митрополита Сергия к "Завещательному посланию", к заявлению Патриарха Тихона, что гонений за веру со стороны советской власти нет и не было, к его же распоряжению поминать советское правительство за богослужением, к повторным благодарностям Патриарха Тихона советскому правительству за милосердие, к его же заявлениям, что эта власть всесильно заботится о благополучии народа, к его призванию Божьего благословения на эту власть? Да только слова о том, что мы, как верующие православные, считаем Советский Союз своей родиной, радости которой — наши радости, и печали которой — наши печали. Изменены акценты, сделан больший упор на положительную лояльность и прибавлено нелепое требование к эмигрантскому духовенству дать подписку о лояльности советской власти. Именно вопрос с подписками и их интерпретации вызовет окончательный церковный раскол в эмиграции, а не Декларация как таковая. Да и в России расколы справа были вызваны не непосредственно Декларацией, и разгар их относится к 1929—1930-м годам, а не к 1927-му. Но это уже другая тема.

Можно, конечно, упрекнуть митрополита Сергия в том, что он такой ценой добивался легализации, которая, мол, этого не стоила, ибо никак не уберегла Церковь от разгрома 30-х годов. Но и тут он последовательно продолжал дело Патриарха Тихона и митрополита Петра. Никто из них не предвидел погромного законодательства 1929 года и ужасов, начавшихся в том году и продолжавшихся до 1939 года.

----------

(1) Тоболяне, отождествляя царя со своим земляком Распутиным и епископом Варнавой, относились крайне враждебно к царской семье во время пребывания ее в тобольской ссылке. См. В. С. Панкратов. С царем в Тобольске. М.: Слово, 1990.

(2) Проф. Константин Криптон. Защита канонов православия, 1922—1925. "Вестник РХД", № 128 (1979), с. 237.

(3) Формально архиепископ Тихон, как и большинство духовенства, был членом Союза русского народа, а в своей покаянной декларации советской власти говорил о своем монархизме. Но первое было чистой формальностью, а второе могло быть неким идеализированным народническим монархизмом в стиле славянофилов, которые по природе своей гораздо ближе к подлинному демократизму, чем к реальной российской монархии, особенно в ее послепетровской редакции.

(4) /Отзыв/ преосвященного Тихона, архиепископа Алеутского и Североамериканского, от 24 ноября 1905 г. "Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе". С.-Петербург, Синодальная типография, 1906, т. I, с. 530—537.

(5) Патриарх Сергий и его духовное наследство. М.: Московская Патриархия, 1947, с. 26; Записки религиозно-философских собраний. "Новый путь", Петербург, №№ 1 и 4, 1903 г.

(6) /Отзыв/ преосвященного Сергия, архиепископа Финляндского, от 12 января 1906 г. "Отзывы...", т. III, с. 259—290.

(7) Г. Трубецкой. Красная Россия и святая Русь. Париж, 1931; D. Pos-pelovsky. The Russian Church under the Soviet Regime: 1917—1982 Crest-wood, N. Y.: St. Vladimir's Seminary Press, 1984, Vol. I, p. 41.

(8) Не только связь, но и гепеушное происхождение обновленческого переворота 12 мая 1922 г. уже не требует доказательств. См. подробности у А. Краснова—Левитина и В. Шаврова в их "Очерках по истории русской церковной смуты", 3 тт., в 1-й книге. Kuesnacht, Schweiz: Glaube in der 2 Welt, 1978; а также у Поспеловского, "The Russian Church...", v. I, p. 43—77.

(9) ЦГАОР, Пражский Архив, Собрание Архиерейского синода: Ф. 6343, оп. 1, д. 269, л. 117. Письмо без даты, но явно после Карловацкого собора и до распоряжения Патриарха Тихона о роспуске ВРЦУЗ, т. е. между январем и апрелем 1922 года. Это, однако, не помешало дряхлеющему митрополиту Антонию или карловацкой бюрократии от его имени заявить в Послании от 2/15 марта 1931 г., что Патриарх Тихон находился в 1921— 1922 гг. в переписке с Карловцами "и никакого гнева против действий ВРЦУ не проявлял и закрывать его не думал". См. там же, д. 253, л. 37.

(10) Новое воззвание Тихона. "Известия", 4 июня 1923 г. После этого Патриарх Тихон консультировался с наиболее авторитетными архиереями на местах, после чего послал телеграмму в Карловцы.

(11) См. напр.: С. Ингулев. Черносотенно-церковнический заговор. "Правда", 4 апреля 1922, и "Клубок распутывается". Там же, 7 мая 1922 г. А распоряжение Патриарха Тихона о закрытии карловацкого ВЦУ было напечатано в "Новом времени" рядом с карловацким постановлением о возвращении дома Романовых на престол, с комментарием, что-де распоряжение Патриарха Тихона вынужденное ,в душе же он с карловчанами.

(12) Тексты соотв.: "Известия", 1 июля 1923 г.; Анатолий Левитин, Вадим Шавров. Очерки по истории русской церковной смуты, ч. 2, с. 148—149; Лев Регельсон. Трагедия Русской Церкви. Париж: YMCA Press, 1977 с. 262—264.

(13) Крестный путь русской иерархии. Из писем протопресвитера В. Виноградова владыке Иоанну Шаховскому (1947 г.). "Вестник РХД", № 150 (1987), с. 251—255.

(14) Среди церковников. "сИзвестия", 23 марта 1924 г. Выделено автором доклада. О митрополите Платоне см. мою "The Russian Church...", p. 265—290.

(15) "В Центр. Исполком ССР, тов. Смидовичу: Докладная записка", 23 ноября 1923 г. РКП.: ЦГАОР, ф. 5263, оп. 1, д. 57, л. 19 об. Выделено в оригинале.

(16) ЦГАОР, ф. 5263, оп. 1, д. 57, лл. 40—44 и об. Письмо, между прочим, упоминает о предшествовавшей этому письму личной встрече между Патриархом и Калининым 9 апреля. Интересно, что Патриарх неточно называет возглавляемую им Церковь "Русской", а не "Российской", как тогда она официально называлась. Это дает повод усомниться в убедительности аргумента, что так наз. "Завещание" Патриарха не могло быть им составлено, поскольку титул его указан неточно "Патриарх Московский и всея Церкви Российской" вместо "и всея России".

(17) Вот как описал "пресс-конференцию" Экзарх Прибалтики митрополит Сергий (Воскресенский), бывший управляющим делами Патриархии в 1930 г.: "Телефонный звонок из соответствующего учреждения: "Сегодня у вас будут заграничные корреспонденты, дайте им сведения о положении Церкви". ... Приходит чиновник и передает письмо Владыке. ... В этот момент появляются корреспонденты. Владыка выходит в подряснике... и спрашивает: "Чем могу служить?". Ответ: "Мы хотим знать о положении Церкви в СССР" ... Владыка разгибает сложенный лист бумаги... и читает ... По прочтении врученного ему чиновником ... текста Владыка поклонился корреспондентам в знак прощания и вернулся в свою спальню".— Прот Н. Веглайс. По поводу декларации митрополита Сергия. "Вестник РХД", № 153 (1988), с. 258.

(18) Памятная записка о нуждах Православной патриаршей Церкви. "Вестник РХД", № 161 (1991), с. 251—254.

(19) Предсмертное завещание Тихона.— "Известия", 15 апреля 1925 г.

(20) Д. Поспеловский. Митрополит Сергий и расколы справа. "Вестник РХД", № 158 (1990), с. 63—64; В П. Виноградов. О некоторых важнейших моментах последнего периода жизни и деятельности св. Патриарха Тихона. Мюнхен, 1959, с. 40—57. В отличие от утверждения Виноградова в 1947 г., что документ был подписан Патриархом, в посмертной книге говорится, что Патриарх его подписать отказался после тучковских вкраплений; но это спор о деталях, которые не влияют на признание подлинности основного документа, его характера и назначения.