Яков Кротов. Путешественник по времени Вспомогательные материалы.
Мне хорошо, я — сирота!
"Мне хорошо, я — сирота! // Столица" №12, март 1995
11 декабря я впервые с 1986 года перестала дергаться, мучиться и суетиться, и на меня снизошел покой. А к концу января я настолько укрепилась в этих положительных эмоциях, что даже сдала документы на загранпаспорт, решив, наконец, прошвырнуться в Люксембург и сказать какую-нибудь гадость насчет дыма Грозного, сладко и приятно поднимающегося над Отечеством (не знаю как насчет Парижа, а вот Россия всегда горит, и не надо даже принюхиваться, возвращаясь после странствий домой). Хотя комиссии Европарламента, передававшие приглашение, наверняка предпочли бы услышать какую-нибудь прелесть. Они это дело любят еще с горбачевских времен: «СССР — гласность — перестройка»…
А Либеральному Интернационалу нужны российские либералы для семинара, дабы тамошние социал-демократы (а их там видимо-невидимо) поняли сделать жизнь с кого (с Хайека, Фридмана, Ницше и Айн Рэнд, а также с Егора Гайдара и Константина Борового) и прониклись, как глубоко они заблуждаются, и впредь не грешили со шведской моделью. Думаю, что либералы в России имеют шанс сделаться такой же статьей дохода и отправляться на экспорт, как нефть, лес, деготь, пенька и рыбий зуб. За неимением практики наши либералы так укрепились в теории, что готовы за нее идти на костер. А практику на Западе и без нас знают, от нас им теория нужна. Такого энтузиазма, как у нас, в Европе не видели со времен Адама Смита.
После Люксембурга приглашали в Париж заглянуть, дабы разоблачить тамошних социалистов и коммунистов, которые бедных правых радикалов загнали чуть ли не к химерам, на крышу собора Парижской Богоматери. Заодно можно будет вступиться за нашу несокрушимую и легендарную с телеэкрана, а то эти пижоны решили, что у нас слабая, небоеспособная армия. Они рискуют увериться в обратном, стоя на развалинах Парижа, тем паче, что если, с точки зрения США, сожженная Чечня — внутреннее дело России, то сожженный Париж может оказаться внутренним делом Европы. И едва ли изнеженные парижане смогут сопротивляться так, как сопротивляются камикадзе из старой гвардии Дудаева... Может быть, какие-то поставленные перед ней задачи армия и не решила и в перспективе обречена на историческое поражение, но ведь и монголо-татарская Орда потерпела историческое поражение, и Чингисхан тоже наверняка какие-то свои задачи не решил, однако ига на 250 лет хватило, не считая разрушенной экономики Руси, которую даже нечем было восстанавливать, потому что Батый не догадался попросить кредит в 6 млрд червонцев у тогдашнего Международного валютного фонда в Болонье или Венеции для проведения реформ на Владимиро-Суздальщине.
Литовцы зовут на конференцию, которую они задумали сразу после Грозненского погрома. Называется в переводе с литовского в духе Кьеркегора: «Страх и трепет». Поляки приглашают в Гданьск почитать лекции на тему: «Черная польская история — эмблема печали, красная российская история — эмблема любви. Асса!». Заодно посоветую полякам быстро запрыгивать в НАТО и сидеть там, как на дереве в зимнюю ночь, и не спускаться вниз, потому что брянские и тамбовские волки никогда не уйдут. Впрочем, поляки и сами — люди предусмотрительные. Они, наверное, спикеру Рыбкину слова не дали в Освенциме потому, что заподозрили его в намерении осмотреться, кое-что срисовать, перенять опыт и перенести все предприятие на российскую почву. Барак для чеченцев. Барак для журналистов. Барак для демократов. Барак для ингушей. Барак для отказников от армии. Колючая проволока, камеры пыток, душегубка и крематорий — общие, для всех. В порядке единства, неделимости и целостности.
До 11 декабря я боялась отъехать от Москвы больше чем на 50 км. А вдруг военные захватят власть? Можно отъезжать. Уже захватили. Раньше надо было сидеть в столице и защищать демократию, а то не успеешь вернуться, как все кончится. Уже нечего защищать, и ничего никогда не кончится и не начнется.
Нас терзал страх, что свергнут родного Президента. С 11 декабря, с 6 часов утра, пусть его свергают пять дней в неделю, с 9 до 17 часов, обеденный перерыв с 13 до 14, при двух выходных. Это их трудности.
Мы плохо спали, нас волновал ход реформ. Нет хода, нет реформ, нет бессонницы. Мы боялись потерять «августовские завоевания»? Когда все потеряно, не исключая и чести, бояться нечего. 11 декабря я поняла, что такое свобода: это, перефразируя Гайдара-старшего, не иметь нудной обязанности любить и беречь ту огромную землю, которая зовется Советской страной. Она и не будет никогда иначе зваться, потому что в ее природе все повторяется, и возвращаются вновь не стихи и любовь, а пули и кровь, и всегда есть время примириться с участью бурлаков, кроликов, совков и холопов. Нет смысла проводить митинги протеста: не идет народ да и только. Наверное, у нас не те лозунги. Надо взять в руки доллар и им помахать. Тогда пол-Москвы сбежится. Можно даже ничего на этом долларе не писать, кроме того, что уже написало казначейство США.
Все, что было с нами после 1986 года, — это увольнительная. А 11 декабря мы наткнулись на патруль. О, этот видеофильм, этот Диснейленд перестройки! Жизнь взаймы. Свобода наступает, когда ты выходишь из кинотеатра под холодный дождь. Собратья по демократии боятся, что их будут убивать коммуно-фашисты. Но я с оптимизмом смотрю в будущее: нас прикончит наша родная президентская власть. У нее под полой припрятан конституционный порядок.
