Яков Кротов. Путешественник по времени Вспомогательные материалы.
Победитель не получает ничего
Победитель не получает ничего // "Огонек", 1994 г.
16 сентября умер от лейкоза Владимир Гершуни, один из старейших наших диссидентов, чья война с режимом началась еще в 1948 году и закончилась только в 1987-м, когда его, полуживого, выпустили из психиатрической спецтюрьмы.
Торжествующая демократия ничем побаловала его, кроме медали за защиту Белого дома образца 1991 года: ни цветами, ни прибавкой к жалкой пенсии, ни путевкой в южный санаторий, ни телеэфирами, ни депутатством, ни благодарностью современников, ни некрологом, ни соболезнованием Президента, ни даже трехцветным флагом на гроб.
Нет, все-таки эти чертовы большевики умели увековечивать «своих»: мавзолеи, урны в Кремлевской стене, памятники, мемориальные доски, переименованные города, улицы, площади, станции метро... Устраивались с размахом, на века. А мы что-то скромненько им на краешке стула под рубиновыми звездами, словно ждем, что сейчас нам скажут: «С вещами на выход!» Новый сюжет для картины передвижников: демократы на вокзале.
Володя Гершуни ничего и не ждал, не лез в кадр в отличие от многих из нас, грешных. Однако тот режим его ценил по заслугам, да и сам Володя вовсе не был благостным правозащитником, молившимся за врагов своих. Он был жестким, ироничным, агрессивным, колючим, хотя и очень добрым. Вернее, благородным. Он умел ненавидеть, и предвидеть он тоже умел. Он раньше всех нас понял, еще в сентябре 1991 года, что коммунистам нельзя мирволить, что их надо сажать, иначе все плохо кончится. В нем текла кровь неукротимых экстремистов, эсеров савинковского толка. Знаменитый террорист Гершуни был его родственником. Мало кто в 1948 году рисковал распространять антисталинские листовки, а его группа рискнула и заработала по 10 лет. Он успел посидеть в лагере с Солженицыным и придумать для «Архипелага» термин «истребительно-трудовые лагеря». Кстати, нынешние метаморфозы Солженицына он тоже предсказал. Он ждал Солженицына с ужасом, он был уверен, что тот окажется в стане врагов и начнет топить нашу хилую демократию.
В начале семидесятых он попадает года на три в спецпсихбольницу, теряет зубы и здоровье. Его сажают в дни Олимпиады, дабы не омрачал спортивные состязания. Из-за той Олимпиады 80-го года диссиденты, надо думать, возненавидели спорт на всю жизнь. Он имел право бежать из страны. Бежали многие, кому досталось меньше. Он остался. И в 1982 году наступает развязка. Его берут за свободный профсоюз (дело СМОТа) вместе с Валерием Сендеровым. И не только за СМОТ. За то, что он еще жив, за то, что не потерял рассудок, за то, что не сдался. Его не щадят (на Западе он «не котируется»).
В 1965 году на Пушкинской площади, во время той первой демонстрации 5 декабря, которая повторялась потом ежегодно, сначала 5-го, потом 10-го, в День прав человека аж до 1991 года, он произнес, имея в виду Лубянку: «Ваш театр прогорел, мы присутствовали на последнем спектакле». Это был, конечно. излишний оптимизм. Сей режиссер поставил и поставит еще много спектаклей. Пьесу из репертуара театра абсурда с Жириновским в главной роли. Крутой боевик с баркашовцами. Танец маленьких лебедей для членов ГКЧП. Батальные сцены с октябрьскими путчистами. Детектив со страшной смертью Димы Холодова. Театр по-прежнему находится на Лубянской площади; правда, он лишился своей квадриги, которую ему заменял железный Феликс. Но до запасников, чай, недалеко, а пьедестал сохранился. Главное, труппа в полном сборе. Меняются режиссеры (Бакатин, Баранников, Степашин), но удивительно стабилен репертуар.
Володя вернулся с того света не только живым, но и деятельным. Его интуиция помогала ему безошибочно прокладывать курс в бурном политическом море. Он никогда не защищал права «угнетенных» красно-коричневых, не нес ерунды насчет того, что без коммунизма и фашизма не будет плюрализма, не шарахался от Запада и вестернизации, как Леонид Бородин, не разрабатывал концепцию «нашизма», как Шафаревич, не увлекался имперскими идеями, как А. Зиновьев и Игорь Огурцов, не сокрушался по поводу убиенных 4 октября боевиков, как Андрей Синявский с Владимиром Максимовым. Он радостно принимал и рынок, и либерализацию цен, и власть денег, и приватизацию, хотя был беднее церковной мыши. Он не говорил глупостей о «страждущем от безмозглой гайдаровской реформы народе», как его соузник великий Солженицын. Он не водил компанию с левыми, как многие мемориальцы. Ему было больше шестидесяти лет, но он не казался ходячим анахронизмом, живым диссидентским ископаемым. В больницу попал, когда уже не мог ходить. А раньше к врачам его можно было привести только под конвоем. О том, что у него лейкоз, узнал за несколько дней до смерти. Он считал, что обязан помогать президентской власти, но делал это, как все мы: с гадливостью. А ведь он мог пригодиться этой самой власти в деле политического очищения страны: десоветизации, декоммунизации... Если бы, конечно, власть хотя бы из инстинкта самосохранения решила таковой санацией заняться.
Володя писал прекрасные статьи и тщетно носил их по редакциям. Их не печатали: они были недостаточно забавны и развлекательны, в них слишком много было старомодной чести и чистой совести. Так что ни гиеной пера, ни шакалом ротационных машин Гершуни не стал. С 91-го года мы живем по законам паблисити: заворачиваем свою истину в толстый слой шоколада, добавляем кокос, всовываем в яркий фантик. Володя так не умел. Он не хотел в депутаты, не создавал политических партий и не умел понравиться репортерам и телевизионщикам. Мы, немногие диссиденты, попавшие в «обойму», в депутаты, во власть, в СМИ, согласились играть роль рыжих, коверных, гаеров. Нас оценили, нашли забавными, нам поаплодировали. Володя этому не хотел учиться. Мы его дружно обокрали. Коммунисты искалечили ему всю жизнь, гэбисты его истязали. Запад не заметил, а мы, более везучие диссиденты и демократы получили за него его долю букетов, славы и восхищения.
Как Солженицын за Шаламова, который тоже не получил ничего, кроме койки в жалком приюте. Меня с самого Августа не оставляет ощущение, что я у некоей кассы получаю на руки то, что по ведомости причиталось Юрию Галанскову, Анатолию Марченко, Илье Габаю, Володе Гершуни. Это их должны были узнавать на улицах и благодарить, им по праву принадлежали софиты, микрофоны, газетные полосы. И эту невольную кражу нельзя остановить. Лучшие оставили свою долю жизненных благ тем, кто выжил, потому что был хуже и слабее их.
Да, диссиденты несоциалистической ориентации не могли свалить коммунизм. Их было слишком мало. Но дырку в железном занавесе они проделали – искололи себе руки о ржавую проволоку, истекли кровью. Они помогли не совсем еще заплесневевшим начальничкам из ЦК, обкомов и райкомов поделить собственность и ликвидировать идеологию социализма. Они помогли циникам. Но цинизм в любом случае лучше идиотизма. Такие, как Володя Гершуни, обосновывали перестройку за 30 лет до ее начала. Потом на эту реденькую канву из Самиздата, допросов, этапов, пыток и лагерей, передач по «Свободе» и смертельно опасных звонков западным коррам наложились искусные вышивки «Огонька», Тенгиза Абуладзе, хлынувших рекой публикаций в «Новом мире», «Знамени», «Дружбе народов».
Единственно, кому должны что-то сегодняшние владельцы «заводов, газет, пароходов», — это Владимиру Гершуни и людям из его карасса. Он был ветераном войны, служил в разведке, воевал в тылу врага... Всю жизнь.
В России, державе жестокой и недоброй, вопреки ее дутой репутации доброй, великодушной и духовной страны, совершенно разрушено то что по Евангелию доступно даже мытарям и фарисеям: умение платить добром за добро. Я уж не говорю о христианской добродетели, о том, чтобы воздавать добром за зло. У нас если такое и происходит, то не от праведности, а из трусости. Неужели Президент раздавал денежки и квартиры в частную собственность своим врагам-депутатам ВС, сидевшим в Белом доме до последнего, из христианских соображений? Лучше бы он отплатил добром Владимиру Гершуни и таким, как он. Например, старой правозащитнице Мальве Ланде дал бы квартиру взамен той, которую сожгли когда-то гэбисты, диссидентку же в поджоге и обвинив, чтобы было за что судить. Не дадут. Как и семье Анатолия Марченко не построят дом на их деревенском участке, возведенный руками погибшего в тюрьме героя и разрушенный Советской властью уже после его ареста по чистой злобе. Не будет компенсации тем, кто вышел из спецтюрем и лагерей инвалидами. Тут вам не Франция, где героям Сопротивления вручали ордена Почетного легиона. Мы умели только воздавать злом за зло и добро.
Вы скажете: многие реабилитированы. Что ж, поговорим и об этом. Легко было реабилитировать первую сталинскую плеяду политзеков. Была моральная и правовая база. Вернее, аморальная. КПСС вышла сухой из воды. Выбрали козлов отпущения из мертвых (Сталин, Ежов, Ягода) и лишних (Берия и кое-кто из подручных). Из общей здоровой идеи коммунизма вырезали червячка «извращений ленинской линии» и «культа личности». Стали есть яблоко дальше и похваливать. Благо очень многие бывшие зеки, даже Евгения Гинзбург, сломя голову побежали восстанавливаться в партии. Таким фанатикам, как Алдан-Семенов, реабилитация была в самый раз... Она давала возможность вернуться в родной партийный коллектив. А вот Валерий Саблин чуть попозже со своим новым броненосцем «Потемкиным» до сих пор не реабилитирован. Как нас реабилитировать, если мы нарушали советские законы, а Саблин так даже поднял бунт на военном судне? Здесь одно из двух: или назвать советские законы и коммунистическую идеологию преступными, или и дальше делать вид, что тоталитаризм плавно эволюционирует в демократию на основе политической, экономической и правовой преемственности. Так у нас все пока и идет.
…В один прелестный вечер один из самых стойких диссидентов, Кирилл Попов, получивший уже перед перестройкой 6 лет лагерей и 5 лет ссылки — за правозащитный бюллетень «В», за «агитацию и пропаганду», за то, что отказался каяться на суде, — в булочной на Сретенке встретил своего бывшего следователя, Владимира Павловича Попова. Однофамилец тонко улыбнулся и дал понять, что работает там же, в московском ГБ (ФСК), и что такие, как он, без работы никогда не сидели. Я удивляюсь, что он еще не сказал: «А за вами должок, дорогой Кирилл. Не все отсидели, ссылку не отбыли, да еще проценты за перестройку наросли». Какая же работа нашлась на Лубянке для гестаповца, специализировавшегося на политических делах, палача, отправившего Володю Гершуни даже не в лагеря, а в пыточный застенок спецтюрьмы пожизненно (не мог же Попов знать, что перестройка начнется)?
Восстановим послужной список гэбиста хотя бы последнего десятилетия (до начала гласности и либерализации).
Дело Кувакина — Гривниной и Сереброва. Кувакину и Гривниной — ссылка, Сереброву — и лагерь, и ссылка. СМОТ. Дело Валерия Сендерова (7 лет лагерей и пять лет ссылки) и Владимира Гершуни. Дело Кирилла Попова...
В одной группе со следователем Поповым работали Владимир Евгеньевич Гладков (перестройку он начинал в чине майора) и их шеф Валерий Мелехин. Двух последних я знаю лично. Они меня допрашивали на Лубянке и в Лефортове после моего собственного ареста в 1986 году. Даже неудобно, сколько я им должна. Я и вовсе ничего не отсидела: перестройка началась. Не завидую тем, кто завтра попадет в руки В. П. Попова и его коллег.
Володя Гершуни для них теперь недосягаем.
Долг придется списать по графе «убытки». Он должен был умереть под пытками в орловском застенке, а вместо этого умер свободным. А туда, где Володя теперь, даже Лубянка не сможет послать группу захвата с ордером на арест.
У читателя может создаться впечатление, что я желаю мести. Впечатление правильное. Я ее действительно хочу. Если за буквальное следование советским законам гэбистам хватило бы люстраций и увольнений, то за пыточные методы типа спецтюрьмы, за смерть людей в их застенках уже полагается тюремное заключение. Ведь пытать и убивать — этого даже закон, кажется, не требовал? И здесь нет «синдрома Монте-Кристо», это не глубоко личные разборки бывших диссидентов с их бывшими палачами. Это касается не только бывших клиентов Лубянки, но и будущих, потому что она не потухший, а действующий вулкан.
Активный саботаж реформ, проводимый Лубянкой, не так опасен, как скрытый саботаж, который проявляется в абсолютном нежелании хоть что-нибудь сделать для защиты того строя, который запечатлен в нынешней Конституции. Та часть КГБ, которая планировала ГКЧП, ярко проявила собственную бездарность. Октябрь-93 был спланирован гораздо изящнее, без растерянных солдатиков, сморкающихся и. о. президента и неожиданно захворавшего главы государства. Авторы проектов, надо думать, разные. Профессионалы, планировавшие октябрьский путч, имеют в своих колбах много гомункулусов. Думаю, Баркашов и Жириновский — их фирменные блюда, не считая г-на Стерлигова, который даже не позаботился содрать с себя марку изготовителя. Я узнаю почерк этих «большелобых тихих химиков» в убийстве Дмитрия Холодова. Небольшой запас взрывчатки — и вот уже в ряду демократических изданий зияет брешь, обезумевший от горя «МК» печатает тексты прямо-таки из газеты «Завтра» насчет «Паши-мерседеса» и сервирует заплесневевшие откровения Болдырева. Конечно, я не хочу сказать, что в этом принимал участие сам г-н Степашин или что этот вопрос решался в ФСК на коллегии. Но ведь и ГКЧП, и октябрь, и давний взрыв в метро, якобы произведенный армянскими террористами, тоже наверняка в плане работы не стояли и в приказах по ведомству не значились.
Охранное отделение умеет делать только одно — охранять ту власть, которая ему платит. Но сегодня, когда есть и Конституция, и уйма статей УК для Баркашова, Анпилова и К°, это деятельное ведомство, которое так ретиво хватало и сажало диссидентов при прежней власти и каждую книжечку конфисковывало отдельно, сохраняет удивительное хладнокровие. Попытки чекистов сослаться на нежелание участвовать в политических репрессиях не более убедительны, чем попытки старой уличной проститутки доказать, что она никогда не целовалась с мальчиками. В ФСК работают умные люди, и они-то, бравшие беззащитных диссидентов, не могут считать неопасными боевиков Баркашова, устраивающих нацистские шабаши на предвыборных собраниях. Где дела по ст. 70, 72, 74? С нами у них конвейер работал, а здесь сразу заело? Открытый, наглый, вызывающий саботаж. Они же прекрасно понимают, что, если сегодня выходит газета «Завтра», завтра не выйдет газета «Сегодня». Этого и хотят.
Работать они умеют. По себе знаю. Что же В. П. Попов, Б. Мелехин и В. Е. Гладков не применяют свои профессиональные навыки? Мы сами виноваты. Мы не убедили их в том, что наша власть останется. Лубянку нужно было брать штурмом 22 августа или 4 октября. Тогда они поверили бы и стали работать на Президента.
Поэтому я и мечтаю о мести. Только тогда лубянский бронепоезд потушит свои адские топки, топки третьего путча. И начнет бороться с сегодняшними экстремистами, а не думать о возвращении в камеры вчерашних. Это единственное, что мы можем еще сделать для Владимира Гершуни и его погибших товарищей. А то как бы не получилось по Хемингуэю, где победители и впрямь не получают ничего. Ни лавров, ни оркестров, ни орденов, ни покоя, ни мира. Ни даже самой победы.
