ОТВЕТ НА ОТВЕТЫ
Так уж получилось, что почти одновременно мне посчастливилось добраться до работ четырех моих оппонентов: А.Исаева, Кудюкина, Данилова и Кагарлицкого. И все их подстрочные и сформулированные в тексте вопросы читались одновременно, и так же одновременно возникли и смешались ответы. Поэтому я не пытаюсь их членить. Мои оппоненты имеют право понять мою позицию до конца (кстати, не надо смешивать ее с позицией всего семинара; "Земской Собор или Государственная Дума" – авторская статья, а не коллективное письмо семинара "Демократия и гуманизм"; программа семинара была зачитана на встрече и не содержит ничего сверх того, что в ней написано).
Отвечаю сначала на самую интересную и самую корректную из всех статей – на статью "О твердой земле и туманной дымке" Данилова и Кудюкина. Ее интеллектуальное и стилистическое оформление доставило мне лично удовольствие и вызывает уважение к авторам анализа; такая спокойная и серьезная, без тени ненависти или раздражения критика в адрес идейного противника в наших условиях нечто столь драгоценное, что оно дороже согласия и аплодисментов. Я отвечаю далеко не на все возражения авторов, со многими я согласна. Дело в том, что здесь произошла небольшая путаница.
Статья "Земской Собор или Государственная Дума?" не только политологический анализ, но и журналистская статья. Поэтому ей присущи определенные художественные моменты, не всегда плотно накладывающиеся на реальную действительность.
Но кое на что я все-таки возражу. Во-первых, я благодарна авторам за их попытку меня оправдать (мои слова о том, что "весь путь нашей страны за 70 лет представляет собой сплошную цепь преступлений и ошибок" вырвались у меня в полемическом задоре). Они у меня не вырвались, это мое убеждение; этот постулат и его доказательство – главное направление моей общественной деятельности; я была бы признательна всякому, кто дал бы мне доказательство, что за 70 лет в стране случилось что-то еще, кроме вышеуказанного (не считая подвижничества и массового героизма оппозиционеров, но ведь прав был Брехт, говоря: "Несчастна не та страна, у которой нет героев, а та страна, которая нуждается в своих героях"; не считая науки и искусства, ибо последнее питается как раз человеческими страданиями и счастья никому не добавляет, русское страдальческое искусство как раз и свидетельствует о предельном страдании, которое несет русская история).
Разработка одной только политической модели для политолога – непростительная неграмотность, но для обыкновенного несведущего в политике гражданина – вполне простительная скромность. Я, в отличие от Евгения Онегина, хотя читала не только Адама Смита, но и Маркса, и Рюэффа, и Лисичкина, и Амбарцумова, и Стреляного, и Шмелева, и Льва Тимофеева, не считаю себя глубоким экономом; и даже профессиональным политиком. Единственный профессионализм, на который я претендую, это профессионализм переводчика, журналиста и просветителя-популяризатора. Однако "экономический" взгляд на вещи у меня есть, и я не считаю, что экономика может быть оторвана от политики. Мои скромные возможности позволяют мне сформулировать только один экономический постулат.
Я считаю, что свободную и не нищенскую жизнь нам может обеспечить только частная собственность (в том числе и на средства производства, как в городе, так и в деревне) и отказ от социалистических методов ведения хозяйства. А уж как это будет оформлено: крупное ли, мелкое ли фермерское хозяйство, "народный капитализм" ли, кооперация производителей или что-то другое – это пусть решают жизнь и специалисты.
О невозможности и пагубности пути, по которому страна шла 70 лет, уже высказались и жизнь, и специалисты. Отрицают это либо люди, искренне несведущие, либо неискренние, либо те, кто решил не считаться не только со специалистами, но и с жизнью.
Что до идеализации Запада, то это самое обычное возражение. На него я обычно же отвечаю, что до недостатков Запада, которых у него немало, как у всего земного, надо еще дорасти (есть иерархия ценностей, есть и иерархия общественных недостатков; и здесь наше общество занимает наихудшие позиции, по крайней мере, если сравнивать с цивилизованными странами). Соринка в глазу мешает (Западу), но не так, как наше бревно в нашем глазу мешает нам.
Но профессионалам из "Перестройки" хочется ответить подробнее. Я лично в восторге от общества, нарисованного Ефремовым в романе "Туманность Андромеды". Экранизацию этого романа я смотрела со слезами на глазах. Единственное мое возражение против общества этого рода, это то, что оно не может существовать. Только во сне и на экране. Исторически так уж получилось, что интеллигенция находит высшее наслаждение в том, чтобы отдавать. Тот, кому знаком соблазн творчества, находит упоение в нем самом. Он действительно близок к ефремовскому очищенному от всего земного человеку, он выше успеха, корысти, тщеславия, престижа.
Вот поэтому 30 веков интеллигенция пишет утопии и дотягивает до них человечество, кто чем: гимнами, стихами, прожектами, кострами, дыбами – у кого что есть. Я думаю, что тот день, когда интеллигенция, наконец, признает, что человек слаб, несовершенен, корыстен, честолюбив и не может быть причислен к ангельскому лику, будет началом новой эры. Это открытие сродни изобретению вакцины от рака или СПИДа.
Мы остро нуждаемся в вакцине против фанатизма – высшей точки идеализма. Да, тем, кто задал мне вопросы, хватит равной доли земных благ, им нужны блага духовные, да, нам всем важнее "мысль разрешить", но поймите, кроме нас есть еще человечество, которое так не может. Дайте всем по равной доле – и вы остановите прогресс, развитие, самую жизнь, наконец.
Наша страна гибнет, хотя эта идея равенства не была доведена до логического конца. Если бы была, семьдесят лет мы бы не протянули. Если любить людей, так уж любить их такими, какие они есть. Не надо мнить себя Создателем и заново делать человека.
Надо понять его сущность. Гуманисты поняли давно, демократы – тоже. Социальные реформаторы и утописты никак не поймут.
Что же до нереальности западного пути развития для России, то я сознаю всю сложность проблемы. 19 лет я изучаю и нашу, и западную историю, и историю Востока. Я извлекла оттуда мало надежд для нас и совсем уж не извлекла уверенности. Но и безысходной я не нахожу нашу ситуацию. Сама история избрала Россию под полигон самого страшного в человеческой истории эксперимента.
Мы искалечены, измучены, отброшены на столетия назад, но мы не утратили ничего безвозвратно. Нас не умертвили. Мы живы, мы мыслим. Мы способны бороться. Из критической исторической ситуации можно выйти с честью. Мы получили жестокий урок, не могли же мы ничему не научиться? Врач не отказывается от больного даже после остановки сердца. Он спасает умирающих, безнадежных, пока жив мозг.
Мысль страны жива (она бьется в романах Трифонова, Солженицына, Маканина, Аксенова, в самиздате, в тамиздате, в подцензурной литературе). Мы не должны, мы не смеем отказываться от своего народа и выносить ему смертный приговор. Я этот приговор не подпишу. А вот правду мы народу сказать обязаны. Как бы немыслима и неприятна она не была. Если мы, конечно, уважаем народ.
Предлагать народу ложный идеал по неведению плохо, но простительно. Но тот, кто знает истинный идеал, скрывает его и предлагает ложный (то есть лжет сознательно, зная правду), тот преступник и прощения не обретет.
"Гражданин, который видит, что политические одежды его страны износились, и в то же время молчит, не агитирует за создание новых одежд, не является верным родине гражданином, – он изменник. Его не может извинить даже то, что он, быть может, единственный во всей стране видит изношенность ее одежд. Его долг – агитировать, несмотря ни на что, а долг остальных – голосовать против него, если они с ним не согласны." /Марк Твен/.
Вот вся моя тактика, вся стратегия и единственное представление о честной политике.
К этому ответу я прилагаю декларацию либерально-демократической фракции, которую мы с Дмитрием Стариковым и Игорем Царьковым составили при вступлении в ВСПК. Это дополнит мою позицию.
На письмо Кагарлицкого я могу ответить только одно по сути и по форме. По форме: большевистский стиль полемики, неуважительный, с передержками, с извращением авторской позиции, с попыткой выдать честность за провокацию сводит к нулю любое содержание, ибо речь идет об общественной проблематике. Здесь средства не менее важны, чем цель. Это не коммерция, хотя и в ней не все дозволено.
По сути: мнение, что сталинизм постиг нашу страну только потому, что у нас была Дума, обычно высказывается монархистами. Они утверждают, что до революции слишком много разрешали говорить, слишком либеральны были, потому и допустили большевиков до власти. Посылки у Кагарлицкого и монархистов разные, а вот вывод один. Это занятно, впрочем.
Монтескье считал, что избыток демократии инициирует тиранию (это он взял у Аристотеля). Я считаю, что мы страдали не от избытка, а от недостатка демократии. Кстати, термин "сталинизм" я считаю некорректным.
Сталинизм органически вытекает из ленинизма. А ленинизм и вообще вся наша история за 70 лет – это совершенно естественное, закономерное развертывание социалистической и коммунистической идеи во времени и пространстве. Кстати, то, что я считаю, что западное общество может быть улучшено, не означает, что я ищу лазейку для тихого перехода к социализму. Я бы лично улучшала это общество по пути достижения определенных гарантий невозможности перехода к социализму. Ибо я совершенно искренне полагаю, что социализм – предельное социальное зло, ибо он зиждется на насилии и конформизме, и конечно, ищу от него противоядия.
Что же до Андрея Исаева, то ему ответили за меня Данилов и Кудюкин. Их рыцарская защита пролила бальзам на нанесенные мне Андреем раны. Увидев на форуме Андрея, я никак не могла предположить в нем полное отсутствие доброты и такую кровожадную свирепость. Я не воспользуюсь предложенным мне Андреем стилем и не назову его ни "товарищ Исаев", ни "комиссар Исаев".
От подобной полемики надо защищать не ее объект, но все общество. Если этот стиль перенести в реальную действитель-
Стр. 22
ность, то получим как раз нашу историю за последние 70 лет. Нежелание знать, помноженное на фанатизм и недоброту.
Пусть Андрей прибережет свою статью для обвинительного заключения по моему делу, на случай, если со страной случится беда, и политические преследования возобновятся. Она выдержана как раз в духе этого рода документов. Кстати, я предлагаю Андрею решить один моральный ребус. Почему ненавидит он, мизинца себе не уколовший за свои убеждения, и почему нет ненависти к нему в его противниках, прошедших через застенки?
Может быть, следует над этим задуматься? Почему ненавидит не наиболее пострадавшая сторона? Я даже не знаю, что здесь посоветовать. Знания придут, опыт наработается, но откуда взять доброту? Если ее уже нет...
Кстати, веря в искренность героя фильма "Коммунист" и уважая его, хотя и не принимая его истины, я совершенно не верю Андрею. Не мог убежденный человек пытаться лишить семинар "Демократия и гуманизм" слова за выдуманную махинацию с мандатами. Он встал бы и сказал, как Василий Губанов: я считаю позицию этого семинара пагубной для общества и предлагаю лишить их слова по идеологическим мотивам, как противников социализма. Это было бы хотя бы честно.
Кстати, я хорошо знаю взгляды бакунинцев, анархо-синдикалистов и анархистов иных образцов. Я всегда уважала Бланки за бескомпромиссную позицию. (Мишель Бакунин, писавший царю из крепости покаянные письма, такого уважения во мне не вызывает). Так вот, известно ли Андрею, что одними из первых проследовали на Соловки именно анархисты – уже в 20-е годы? Что они составили вместе с эсерами и меньшевиками первый контингент политизоляторов? То есть у Советской власти и анархистов общего было немного. Я понимаю, почему ученик Бакунина не принимает столь любезную моему сердцу парламентскую демократию.
Я не понимаю только, как он может одновременно не порицать куда более жесткий диктат социализма. Боюсь, что дело в том, что парламентаризм далеко и не обидится (они же демократы), а социализм рядом и может оскорбиться ("а норов у него крутой"). Если дело в этом (а в чем еще?), то эту позицию ни последовательной, ни бескомпромиссной не назовешь.
Кстати, форма авторитарного механизма прижилась не случайно. Не из-за ошибки наладчика. Дело в том, что жить на уровне социалистических категорий можно принудить только силой. Поэтому неавторитарный марксизм просто невозможен.
Еще на два выпада я хочу ответить. И на одну историческую придирку. Если большевиков в Думе не терпели, то почему они столько лет обсуждали вопрос об отзовистах и ликвидаторах? О чем было им тогда спорить? Участвовать или не участвовать в органе, куда их не приглашали?
Упрекать сторонника западной демократии в том, что он видит идеал в монархии, это все равно, что обвинять антисемита в "сионизме". И, наконец, самый яркий пассаж, – последний. Надеюсь, Андрей не хотел меня обвинить непосредственно в расстреле рабочих и порке крестьян, как один следователь 30-ых годов своего 20-летнего подследственного - в расстреле 20 бакинских комиссаров? Кстати, известно ли Андрею о расстреле большевистским правительством 5 января 1918 года рабочей демонстрации в Петрограде? О том, что крестьянское тамбовское восстание было утоплено в крови?
О том, что Ленин предложил брать в заложники крестьян, и если их односельчане будут плохо расчищать снег на рельсах, их расстреливать? О том, как действовали в деревне продотряды?
Так что в теплом отношении к народу обе стороны сравнялись. Если Андрею интересна моя позиция, я или спасала бы людей от смерти, как Владимир Галактионович Короленко, основатель нашего Политического Красного Креста, который в красной зоне спасал людей из ВЧК, а в белой – из контрразведки, или разделила бы участь тех, кто сражался с тиранией по обе стороны баррикад, тех молодых марксистов и меньшевиков, которых вешали белые и расстреливали красные. Такова позиция интеллигента в нашем мире: между Сциллой и Харибдой искать брод в огне, которого, по мнению большинства, нет.
1987
