СОНЕТЫ ПЕРЕСТРОЙКИ
Оп.: Новодворская В. Сонеты перестройки // "Бюллетень ДС" №4. Сентябрь 1988.
Ложка меда в бочке дегтя
Когда околооппозиционные круги (именно "около", потому что оппозиционность предполагает четкую политическую позицию на основе трезвого анализа обстановки) в очередной раз изумляются, почему перестроечное правительство оставляет демократизацию такой недостроенной, а прекраснодушные доброхоты с Запада, изучая розовые и голубые тона в стиле раннего Пикассо, восторгаются нашей внезапной демократией, как будто приехали не из стран с устоявшимися демократическими традициями, а из Северной Кореи, невольно хочется вскричать: "Доколе? Почему неразумное человечество не хочет ничему научиться на наших ошибках, хотя за 70 лет мы совершили их столько, что хватит на 100 университетов?".
Любое общество несовершенно, любая демократия несет в своей бочке благоуханного меда ложку дегтя.
Но тоталитарное общество предлагает другое соотношение. Итак, дано: тоталитаризм, извечный тоталитаризм СССР. То есть бочка дегтя. Прибавляем туда "Огонек", "Новый мир", Платонова, Булгакова и обещанного Оруэлла. Половину политзаключенных выпускаем, половину оставляем; по жребию, наугад. Сажать оппозицию временно перестаем. Все прочее – без изменения. То есть как раз на ложку меда наберется. Все остальное остается при вас: субботники, бесправие, бедность, разгон демонстраций, новые кары вместо старых – посмотрим, намного ли легче будет – пустые магазины, черта оседлости прописки и крепостное право в смысле выезда и въезда туда и обратно. Сомнительно, чтобы бочка дегтя с ложкой меда годилась для чаепития. Качество нашей демократизации чисто советское – как у колбасы из оберточной бумаги и крыс вместо наполнителя (смотри ЛГ) или у одежды, которую даже в безлунную ночь стыдно носить.
Освобожденные политзаключенные не то что не заняли подобающего места в обществе, ради которого жертвовали всем, – они даже не реабилитированы и живут на положении беглых каторжников, а ответы из прокуратуры насчет реабилитации однозначны. Смысл у них один: "Скажи спасибо, что сам-то ноги унес". "Римские элегии" Бродского вместе с интервью напечатаны в "Огоньке", но ЦК КПСС не шлет поэту покаянное письмо: "Простите нас, подонков. И за ссылку, и за суд, и за травлю, и за изгнание. Возвращайтесь, ради Бога, простите нас, дураков. Живите, где хотите, хоть в Аничковом дворце, немедленно начинаем печатать собрание Ваших сочинений, помогите разобраться. Только возвращайтесь".
Если после этих 70-ти кошмарных лет коммунистической власти стоять на коленях – этого мало будет.
А когда людоед и душегуб в безукоризненном фраке на дипломатическом приеме мурлычет: «Всяко бывает. Кто без греха? Могу съесть, а могу и помиловать, на все моя царская воля, могу вилами, а могу и вилочкой, а-ля фуршет. И вообще, не поговорить ли нам о коллективной безопасности, а что кто-то у нас сидит, и законы не как у людей, так то дело мое, я в своих колониях волен», – то здесь речь идет не об изменении его рациона, а разве что о новых кулинарных рецептах.
Не нужно зря попрекать невинных нелюдей в несвойственных
Стр. 18
им людских слабостях и просчетах, что, мол, не так они демократизируются. А они ни сном, ни духом в этом не повинны.
Не больше, чем Ленин в 1918 году. Никакая демократия им не нужна. Потому что с диктатурой она не совместима. И с империей тоже – внутри СССР и извне, в Восточной Европе. "Ах, как нелогичен Горбачев! – восклицают околооппозиционные круги. – Ах, почему он не отпустит Чехословакию, Венгрию, Эстонию, Литву и политзаключенных? Где логика". Здесь она, на месте. Это у нас ее не хватает, а у Горбачева – с избытком! Одна, отпущенная из под ножа овца дороже ста зарезанных – старое библейское соотношение.
Для демократии не хватит, зато для "имиджа" вполне достаточно. Не верите? Читайте западную прессу. Зачем каяться сполна, до донышка? Покаемся сначала в 30-х, в 40-х, в 50-х. Ведь преступлений столько совершено, что на столетие покаяния хватит, а пока кающийся грешник и власти не упустит, и новые грехи совершит – чтоб каяться перед новыми поколениями. А в самой-то сути, в изуверской сущности самого режима, каяться не стоит, иначе что от приоритетной роли КПСС останется и от ее вселенской миссии?
И будет лежать гениальный горбачевский труд – нечто среднее между детским лепетом ученика вспомогательной школы и невнятными прорицаниями пифии на треножнике – и в Северной Италии, и в Англии, и во Франции. И ведь кто-то же читает! На глазах у доверчивого человека вершится бессовестный, дешевый фарс и белые нитки видать, и румяна отстают как штукатурка, и все картонное. А ведь звучит-то что-то вроде: "Автор велик! В нем чувствуется то Данте, то Шекспир". Некоторые наивные западные журналисты договорились до того, что у нас демократии уже гораздо больше, чем в Италии или в Англии.
Удивительно, как они еще политического убежища не попросили. И все от искреннего желания похвалить. И невдомек им, что такая похвала обидна, что нас хвалят, как медведя в цирке, гуляющего в цилиндре и в штанах, как обезьянку, которая ест ложечкой, – наконец-то хоть немного мы уподобились человеку. Критерий и эталон для всех один: человеческая сущность и человеческий облик. Похвалы нашей гласности подчеркивает нашу неполноценность и, пожалуй, неверие в то, что мы можем жить по-человечески. Давайте попробуем без восторгов разобраться в некоторых аспектах "перестройки" (по-прежнему, мы строим на песке, без солидного фундамента плюрализма и парламентаризма).
Гласность
"Гласность" строго избирательна – до анекдота. Ни разу никто из непомнящих себя от свободы, дерзновенных наших журналистов не забылся и не назвал (ни во сне, ни в бреду) афганскую войну грязной или преступной, не употребил термин "политзаключенные", не вспомнил о 1956 и 1968 гг. – наших не столь давних агрессиях, не посочувствовал самоопределению эстонцев. Возвращаемые книги или символичны ("Чевенгур", "Котлован"), или разоблачают отданные на разоблачение годы.
Ряд тем остается абсолютным табу: разоблачение ленинизма, венгерская, чехословацкая, афганская агрессии. Можно предположить, что последними к нам вернутся произведения с четкими политическими ориентирами: "Архипелаг ГУЛАГ", Аксенов, Зиновьев, Авторханов.
Где-то, конечно, промахиваются наши идеологи: от "Собачьего сердца" и "1984", а заодно и от "Скотского хутора" вреда им будет больше, чем пользы – да уж не такие они литературоведы, чтобы все предусмотреть.
Законы, указы…
Казалось бы, зачем нужны законы об общественных организациях, демонстрациях и гласности? Не проще ли предоставить эти права конституционно? Предоставить – проще, а запретить – сложнее. Наши указы указуют не на разрешение, а на запрет излишеств, то есть у властей есть опасение, как бы кто не воспринял демократию слишком буквально.
Прежде, когда любая демонстрация оппозиционного толка влекла применение 190-1, или 70 статей, все было хорошо. Теперь же понадобились новые указы, чтобы назначить наказание и пояснить, что право – это то, что тебе разрешает свыше и что выгодно этим вышестоящим инстанциям.
Указ о демонстрациях – это отнюдь не декрет о мире со стороны режима, это объявление войны оппозиции и более чем жестокая альтернатива: страшная советская тюрьма или прекращение всякой честной политической деятельности. Следует ожидать, что закон о гласности назначит кару за нон-конформистские высказывания, по крайней мере, в проекте XIX партконференции прямо сказано, что "гласность должна употребляться только в интересах государства". (А судьи кто? Государство же, то есть коммунистическая диктатура).
Когда гласность употребляется в интересах диктатуры, это гласность служивая, виц-мундирная, на жалованье.
Не дай Бог нам декрета о печати, который назначит кару за издание "Гласности", "Экспресс-Хроники", "Бюллетеня ДС" и прочих несанкционированных диктатурой органов, или закона об общественных организациях, который определит срок наказания за членство в ДС и прочих не нужных правительству формальных и неформальных организациях.
Наши демонстрации
Интересно наблюдать антидемонстрационную тактику правительства Горбачева в эволюционном развитии. Эту тактику я испробовала лично и являюсь здесь не только политическим обозревателем, но и ее объектом.
Первая резко оппозиционная демонстрация семинара "Демократия и гуманизм" состоялась 7-го октября 1987 года (это был протест против кодифицированного беззакония советской конституции). Нас схватили, не дав хорошенько развернуть плакаты, вместе со свидетелями, корреспондентами (причем, советскими!) и долго убеждали (7 часов подряд) с помощью райкомовцев, горкомовцев, обкомовцев (партийные руководители), прокуроров, сотрудников КГБ и предупреждений по 206 статье (хулиганство) в преимуществах советского образа жизни.
Но не убедили, потому что такой избыток доказательств мешает нормальному восприятие этих самых преимуществ. 30-го октября, в день политзаключенного СССР, всю семинарскую демонстрацию переловили заранее – кого дома, кого на улице, кого у друзей – за два, за три, за четыре часа до начала.
Так что изумленные зрители увидели оцепленную милицией Кропоткинскую и чуть ли не броневики и стали спрашивать, не началась ли третья мировая война. Дальше идет сплошной детектив с элементами триллера. Демонстрации участились, семинар "Демократия и гуманизм" брал повышенные обязательства, а КГБ ночевал на улице и за каждым демонстрантом устраивал "дикую охоту короля Стаха".
Демонстранты вылезали из окон, ходили по карнизам и добирались до демонстрации чуть ли не по крышам. КГБ лазил следом за ними. Изумленные жители демократизирующейся и гласной столицы видели, как средь белого дня спокойно идущего по улице человека хватало трое (четверо, пятеро) в штатском, запихивали, ломая руки, сгибая втрое, выкручивая, как гуттаперчевого мальчика, в машину без номеров и увозили, как в фильмах о мафии.
Площади были оцеплены, всюду стояли автобусы, люди с рациями мрачно бубнили что-то о "захваченных единицах с плакатами". Словом, то ли "война миров", то ли старый добрый вестерн. С 20-го декабря зрители могли наблюдать сцены из внутреннего быта фашистских держав: демонстрантов били прямо на улице, били головами об автобус (и женщин в том числе).
У меня вывернутая особым приемом 15-го апреля рука стала действовать нормально только 15-го августа. С конца февраля 1988 года к нам стали применять новый тактический прием: до места демонстрации допускали, давали поднять плакаты, а потом следовала обычная порция побоев и кое-что новое: 165 статья административного кодекса за "злостное неповиновение власти".
Это был следующий этап восстановления исторической правды о тоталитаризме. Сначала нас штрафовали (с 27-го февраля по 6-е марта), потом перешли к арестам на 15 суток. Символично, что впервые мы попали в тюрьму за антисталинскую демонстрацию 6-го марта – при правительстве, неустанно разоблачающем Сталина, но не отказывающемся от главного в сталинизме – от его политической сущности, которая у него общая и с ленинизмом, и с хрущевизмом, и с горбачевизмом. Об этом новом этапе становления социалистического плюрализма надо рассказать подробнее.
Стр. 19
Ставки повысились...
У гражданина демократического государства может возникнуть вопрос к члену ДС: почему вы так настаиваете на демонстрациях?
Уж конечно, не потому, что мы так дурно воспитаны и, пренебрегая рвущим нас на части телевидением, отмахиваясь от советских газет, стремимся на улицы и площади просто от склочности характера. При полной монополии диктатуры на средства массовой информации (допускается некоторая левизна "Огонька" и правизна "Молодой гвардии", но в жестких рамках), при отсутствии многопартийности, признаваемой государством (ДС существует, но власти игнорирует факт его существования, вспоминая об альтернативной партии лишь в контексте репрессий), демонстрации, митинги, листовки, раздача наших журналов – это единственное средство, единственный способ пропаганды, единственная надежда спасти страну. Это наш несуществующий парламент.
Скамья подсудимых – по-прежнему единственная трибуна оппозиции. Докричаться до народа через торжествующую ложь мы можем только так. А цена всегда высока. С момента создания ДС аресты на 15 суток стали системой.
Члены оппозиционной партии, гордые и культурные люди, оказались в одной тюрьме, часто в одной камере, с проститутками, наркоманами и хулиганами. Обращаются с этими людьми, не совершившими никаких преступлений, очень жестоко. Административно арестованный содержится на карцерном режиме: на голых досках, без постельных принадлежностей, на скудной непитательной пище, без прогулки, без бани, без теплых вещей, без права читать, без передач, без свиданий. В лагерях такой режим только в ШИЗО.
Конечно, мы, как политзаключенные, отказываемся от принудительного труда и протестуем – против нашего зачисления в категорию уголовников – голодовками на весь срок.
Впрочем, этот фильм мы досмотрели до конца. Началась следуемая серия. Ставки повысились, цены возросли. Отныне организатор демонстрации (а с третьего захода и участник) рискует уже не 15-ю днями, а 6-ю месяцами тюрьмы. Это означает ужасающие условия уголовного лагеря и перспективу еще трех лет тюрьмы по 188-3 статье за "неисправимость".
У нас несгибаемость, бескомпромиссность и достоинство внутри лагерей (да плюс еще отказ от рабского бесплатного труда) всегда расценивались, как "неисправимость". 6 месяцев голодовки или три с половиной года ее даже при искусственном кормлении (до сих пор к нам не применяли это пыточное средство) закончатся однозначно. Когда для занятий мирной оппозиционной деятельностью требуется чуть ли не стоицизм, когда на демонстрации поднимаешься как из окопа в атаку, это означает одно: В ТВОЕЙ СТРАНЕ ЦАРИТ ЕЩЕ ОБЫКНОВЕННЫЙ ФАШИЗМ.
