В этой статье я намерен обратиться к небезопасной теме. Небезопасна она потому, что всё, касающееся взаимоотношений Восточной и Западной Украины, в нашем обществе обросло массойпредрассудков, предубеждений, обид и претензий. Поэтому, «педагогично» было бы вообще не касаться публично этих вещей, но если уж и говорить о них, то с предельным чувством меры и ответственности.
В дебатах восточников и западников самое главное - определить критерий. На наш взгляд, критерий может и должен быть здесь только один - всеукраинский, государственнический. О защите какого-либо галицийского партикуляризма не может быть и речи. Но, с другой стороны, необходимо признать галицийский вклад во всеукраинскую копилку. Многие наши братья из восточных земель имеют странный подход к этому: «всеукраинскость» они понимают, как презрительное отрицание ценности того, что создала своим трудом Западная Украина.
Не избежали такой односторонности и размышления Юрия Дивнича о 1918-1919 годах в Галиции. Его периодические поклоны[1] в сторону «высокоидейного галицийского сечевого стрельца, имя которого записано золотыми буквами в нашу летопись» - ни к чему не обязывающая литературная фраза, так как Дивнич полностью отрицает ту политическую и духовную почву, на которой возник этот галицийский сечевой стрелец
Но перейдём к предметному анализу неудачи 1918-1919 годов. В чём состоит всеукраинское значение галицийской попытки1918-1919 годов? Прежде всего, в том, что галицийское украинство в одиночку держало целый западный, антипольский фронт.[i] Является ли борьба против польского нашествия частью всеукраинской национальной политики, или это частный спорт галичан? Что сделал Киев для защиты Львова? Не будем укорять Киев, потому что он сам тогда столкнулся с огромными трудностями. Но необходимо отдать дань уважения и тем, кто, не имея поддержки из центра, собственными силами не только защищал от многократно более сильного противника свою родную землю, но и снимал тем самым с центра заботу о целом западном фронте. В этом отношении упрёк Дивнича галицийскому руководству той поры, что оно «немедленно не провозгласило присоединение к Киеву», звучит не очень убедительно. Есть основания сомневаться, был бы Киев тогда рад такому подарку. Практически это означало бы для Киева неизбежность принятия ответственности за защиту западных границ Украины, чего он сделать был явно не в состоянии. Могло ли галицисккое правительство Петрушевича, как предлагает Дивнич, самораспуститься, в тот момент, когда судьба наших западных земель не была решена ни в военном, ни в дипломатическом отношении?
Мало того, что Галиция сама держала фронт против Польши, она постоянно много давала и для фронта против Москвы.
Достаточно вспомнить хотя бы известную историческую роль Сечевых Стрельцов, ядро которых составляли галичане, бывшие военнопленные, а также поход объединённых украинских армий, в которых основную военную силу составляла тогда УГА, на Киев в 1919 г.; взятие Киева вообще - последний радостный эпизод в трагической эпопее украинской революции.
Мы никогда не говорили и не хотим сказать сейчас, что в Галиции в 1919-1920 гг. всё было в порядке, что многие вещи не могли быть сделаны лучше, что из населения Галиции нельзя было выжать больше. Но факт остаётся фактом - одна провинция, сопоставимая по площади с одной восточно-украинской губернией, выставила армию, которая по своей численности (не говоря уже о дисциплине) равнялась, а, может быть, и превышала армию, выставленную восточно-украинским массивом, исчисляемым несколькими десятками миллионов. Не забудем также и о том, что Галиция тогда уже была разрушена сражениями мировой войны, что через неё несколько раз переваливались фронты в 1914-1917 годах.
Юрий Дивнич путается в очевидных логических противоречиях. То у него появляется нечто вроде жалости к Галиции за то, что ей не удалось в событиях 1917 - 1923 годов сыграть роль Пьемонта. В другом же месте - возмущение галичанами, дерзнувшими исполнить миссию «контрреволюционных варягов» на Востоке. Слово «варяг» приобретает у Дивнича ругательный оттенок. Почему? Из внимательного прочтения Липинского, у которого он, видимо, позаимствовал это понятие, Дивнич мог бы узнать, что без консервативного, организующего «консервативно-варяжского» полюса немыслимо построение государства. Поощрение слепых стихий революции само по себе, не уравновешенное организующими силами, неизбежно привело бы к катастрофе.[ii]
Если местное консервативное начало в Восточной Украине было слабым, можно ли считать большим преступлением галичан то, что они, действительно, хотели быть в хаосе революции «варяжским» катализатором? По нашему скромному суждению, после провала восточно-украинского Гетманства, в этом был вообще последний шанс украинской государственности. Если и можно говорить о вине Галиции, то разве что в том смысле, что она, обременённая непосильной борьбой с Польшей, не сумела выполнить этой своей миссии. Собственно УГА появилась в Приднепровье слишком поздно - только летом 1919 года, а не на полгода раньше, и к тому же была лишена своей естественной галицийской базы.
Поэтому совершенно несерьёзны выпады Дивнича против таких галицийских фигур, как Осип Назарук или Василий Кучабский. (Кстати, именно тех людей, которые в самой Галиции были бельмом в глазу Донцова и его последователей). Мы ничего не имели бы против, если бы Дивнич назвал Назарука и Кучабского просто «контрреволюционерами» - это соответствовало бы действительности, а они сами только гордились бы этим определением. Но непонятно и непристойно, когда Дивнич упрекает этих истинных консервативных государственников в недостатке общенационального украинского чувства. Мы далеки от мысли солидаризироваться со всем, что когда-либо делали или писали Назарук и Кучабский. Нам, например, чужд клерикализм Назарука в последней фазе его политико-мировоззренческой эволюции, точно так же в большом произведении Кучабского «Западная Украина в борьбе против Польши и большевизма»[iii] мы не можем согласиться с его характеристиками некоторых фигур и событий. Но, несмотря на все претензии, которые к ней можно предъявить, книга Кучабского остаётся капитальным произведением украинской политической мысли, единственным и по сей день комплексным исследованием истории освободительной борьбы. Наши «левые» круги оказались не в состоянии дать ничего равноценного, ограничиваясь в основном мемуарами или узко специальными упражнениями в военной истории. Что же касается Назарука, то на протяжении всей своей долгой политической и журналистской карьеры он имел много врагов. Он приобретал их, в первую очередь, своим острым пером, резкой постановкой проблемы, чего у нас так не любят. Но даже самые большие его противники не могут отказать Назаруку в незаурядном уме, не говоря уже о его эрудиции и неутомимом трудолюбии. Статьи и брошюры Назарука, которых после него осталось множество, несомненно, будут для будущего историка одним из самых ценных источников для изучения эволюции политической мысли в Галиции в межвоенный период. Назарук обладал одной чертой, относящейся к редчайшим у украинских деятелей: глубокое и естественное чувство юмора. Мало кто мог сравниться с Назаруком и в объективном, просто математическом анализе политической обстановки. Доказательством прозорливости Назарука мы считаем то, что он один из первых правильно оценил, куда ведёт националистическое движение.
Но возвратимся ещё раз к вопросу о критериях. Мы смотрим на революцию с точки зрения её политической целесообразности, как неизбежное при определённых обстоятельствах зло. Для Динвича революция - самоценность, стоящая над добром и злом. Само слово «революция» имеет у него культовый оттенок. («Великая Украинская Революция» - исключительно с заглавной буквы). Мы, вероятно, не ошибёмся, если скажем, что отношение Динвича к революции в основе своей эстетическое. Украинская Мексика 1917 - 1921 годов электризует его своей неповторимой красочностью, фейерверком выбросов народной энергии. При таком подходе вопрос о политической и нравственной рациональности событий вообще исчезает из поля зрения. Это можно понять и оправдать у литераторов (например, апофеоз революционной стихии у Ю. Липы и Ю. Яновского), но это непозволительно мыслителю. Один из фатальных недугов украинской общественно-политической мысли - это часто встречающийся у наших публицистов вторжение литературно-эстетических категорий в совершенно чужую для них сферу политических идеологий. Классические образцы этой украинской болезни, того, что можно назвать «литературщиной в политике»: Владимир Винниченко, Дмитрий Донцов (который как политический публицист так и не смог избавиться от ментальности и приёмов литературного критика) и Юрий Липа (блестящий лирик и новеллист, который в последние годы жизни впал, к сожалению, в сумбурное идеологизирование). Мы бы не стали спорить с Дивничем о том, что «батьки» разных степных отрядов являются более благодарным литературным сюжетом, чем галицийские парламентарии, и что скромная веточка красной калины, приколотая к серой шинели, смотрится менее красочно, чем шлык и широкие шаровары. А чего стоит сама кинематографическая смена режимов, благодаря своим драматическим эффектам! Но мы не можем согласиться, когда Юрий Дивнич свой эстетизм сознательно или несознательно, совершенно неуместно пытается применить к оценке политических явлений.
Возможно, именно из-за этих принципиальных расхождений относительно критериев нам подчас просто трудно понять, что хочет сказать Ю. Динвич. В частности, это имеет отношение к претензиям, которые он предъявляет Галицкому руководству 1918-19 годов. Прочтя, например, такую витиеватую поэтическую фразу: «...галицийскому руководству нужно было победить на месте, опираясь на крестьянство политически и на Карпаты стратегически» - мы можем, разве что, развести рукамиперед этой публицистической «стратегией». Или что может означать укор галицийскому правительству за то, что оно «не развернуло социального движения в деревне и городе, не мобилизовало силы края против чужих паразитирующих колонизаторов». Будем говорить прямо! Динвич сожалеет о том, что галицийское украинство не вело войну против польских пришельцев поджогами помещичьих дворов и резнёй гражданского польского населения? Но вернёмся ещё раз к нашей главной проблеме: в чём состоит общеукраинское значение галицийской попытки 1918-1919 годов. Значение это состоит в том, что Галиция 1918-19 годов - единственный в новейшей истории пример украинского государственного правопорядка. Что касается УНР, то напомним себе слова, которые мы недавно читали в одних воспоминаниях об этом времени: «Власть Центральной Рады вне столицы почти не ощущалась»; полагаем, что этим всё сказано. Также как ( от правды никуда не денешься), наверху государственный строй Гетманства 1918 года не имел всех необходимых черт действительно органического правопорядка и опирался не столько на силы местного украинского консерватизма, сколько на штыки 300-тысячной германской оккупационной армии. (Впрочем, не нужно забывать того, что Германию того времени не следует мерить одной меркой с Германией гитлеровской). То, что украинцы умеют «святить ножи и резать господ», мы все прекрасно знаем. Однако куда более проблематичным представляется то, может ли какая-нибудь украинская власть хотя бы полгода и хотя бы на территории одного уезда успешно поддерживать безопасность жизни и имущества граждан, что является первостепенной обязанностью любого культурного государства. Восточно-украинский опыт 1917-1921 годов наводит здесь на очень грустные размышления.
И именно поэтому то, что возмущает «революционные инстинкты» Ю. Дивнича, наполняет нас удовлетворением и гордостью: что за весь период независимости и украинско-польской войны на всей территории Западной Украины не упало и волоска с головы хотя бы одного предсавтителя гражданского польского населения; что в Галиции не было ни одного еврейского погрома и что даже после перехода УГА за Збруч тамошние еврейские местечки проявляли заботу о галицийских заставах, видя в них самую надёжную охрану от всяких грабителей и мародёров; что галицийский крестьянин вместо того, чтобы жечь усадьбы и разворовывать чужое имущество, ждал разрешения аграрного вопроса законодательным путём, подтверждая тем самым своё доверие украинской власти, которую он (вопреки утверждению Динвича) считал своей и в социальном отношении; что большевистская пропаганда не действовала на галичан в армии ( в то время как правительство УНР никогда не могло быть уверено, что его отдельные воинские части не провозгласят «нейтралитета» в самый разгар сражения или прямо не перейдут на сторону противника); что политическая Галиция того времени, не выставив выдающихся личностей, отмеченных печатью гениальности, составляла единую организованную политическую среду (ту плеяду Костей Левицких, Петрушевичей, Олесницких, Макух, Ганкевичей и многих других), что руководство молодой государственностью оказался не в руках неизвестных авантюристов, а в руках людей, в чью абсолютную личную честность и высокое чувство ответственности весь народ обоснованно верил; что авторитет правительства ЗОУНР был непоколебим, не в том смысле, что не было критики (часто оправданной) личностей или отдельных политических и стратегических шагов, а в том, что никто не ставил под сомнение легитимность собственной национальной власти, и что в Галиции была осуществлена известная своей целесообразностью двухпартийная система (национал-демократы и радикалы), что обе основные партии (вместе с более мелкими группировками) смогли в этот решительный момент объединиться в правительство национальной коалиции. Одним словом, мы настаиваем на наличии в Западной Украине основных предпосылок для действительной государственной жизни - несмотря на отчаянную бедность края, определённую узость людей, своеобразную общую «серость» фона, так отличающуюся от восточно-украинской пестроты. Впрочем, нет оснований для местечковой заносчивости. Не стоит забывать о том, что галицийские граждане, к сожалению, за период от 1919 до 1939 года успели потерять многое из той политической культуры, которую привила ему жизнь в культурном и правовом австрийском государстве (а оно было таковым, вне всяких сомнений, хотя в целом и относилась к украинцам как мачеха, чтомы должны признать из чувства исторической справедливости). Общая варваризация политической жизни, которая была характерна для периода между двумя войнами, вполне проявилась и на западных украинских землях.
Вернёмся вновь к проблеме «общеукраинского значения»... Дело в том, что никакого естественного, врождённого, «расового» отличия между восточными и западными украинцами не существует. Отличия лежат не в самой народной субстанции, которая идентична по обе стороны Збруча, а в другой политической и (частично) культурной формации, вытекающей из иного исторического развития, обстоятельств, воспитания. Выше мы уже упоминали положительное воспитательное воздействие, имевшее место в связи с нахождением Галиции под правовым, конституционным австрийским режимом. Поэтому политическая зрелость Галиции (которая, на наш взгляд, в 1918-19 годах была на сравнительно высоком уровне) не следует принимать за врождённую особенность, от века присущую этой земле и её населению. Нет, опыт учит, что Галиция могла утратить эти свои позитивные особенности, как это в действительности и произошло, в значительной степени уже до 1939 года, не говоря уже о тех коренных изменениях, которые наступили позднее и завершили историю Галиции, как отдельного политического субъекта. Но из этого можно сделать и другой вывод: соответствующее гражданское воспитание, прочное усвоение соответствующих принципов политической организации могло бы преодолеть или до определённой меры сгладить и обезвредить то страшное украинское разрушительство, политическое бескультурье («болезнь безгосударственности» в терминологии Липинского), которым мы как нация сами себя так часто упраздняли. Таким образом, то, что в небольших масштабах и на небольшом пространстве было продемонстрировано в Галиции в 1918-19 годах, может быть осуществлено и на больших пространствах - от Полесья до Кавказа. Оговоримся, что речь, естественно, идёт не о воскрешении каких-то отдельных, ушедших в прошлое черт старой галицийской жизни. Речь идёт о сути: возможности существования украинского правового государства, что равнозначно вопросу о том, быть или не быть украинской нации в политическом смысле слова. Без этого мыслимо её существование лишь как пассивной этнической основы для распространения чужых имперских образований, проявляющей себя при случае анархическими взрывами. Галицийский опыт 1918 - 19 годов укрепляет веру в украинское будущее.
Хотя здесь мы и ведём речь прежде всего о делах галицийских и не хотим углубляться в сложную восточно-украинскую проблематику, о которой здесь речи нет, приходится остановиться на отдельных моментах, затронутых Дивничем. Давайте зададим себе вопрос, что было действительно великого в «Великой Украинской Революции»? Представляется, что её величие проявляется только на фоне того, что украинская нация представляла собой в восточных землях перед 1917 годом. Не достаточно сказать, что революция преобразила украинский народ; точнее было бы сказать, что именно она только и породила его, как политическую нацию. Прямо на глазах, в течение месяца или самое большее двух-трёх лет, произошёл в головокружительном ускоренном темпе процесс национальной кристаллизации, который при обычных обстоятельствах должен был растянуться на десятилетия. В этом смысле и мы все, и грядущие поколения украинцев, обречены строить на том, что создала революция, должны её продолжать и завершать. Это не противоречит тому - и это нужно с полной ясностью видеть, - что украинская революция страдала всеми детскими политическими болезнями ; что важнейшая задача - упорядочение «стихии» - так и осталась не разрешенной; что приднепровские украинцы, хоть тогда уже и поднялись до идеи государства, но фактически до собственно государственной жизни, увы, ещё не доросли и потому не сумели наполнить идею государства конкретным содержанием и только истощили себя в череде непоследовательных и противоречивых попыток разрешить государственническую проблему (УНР, Гетманство, УССР).
Перед украинской политической мыслью стоит задача отделить зёрна от плевел в традициях нашей революции! При этом, прежде всего, необходимозаняться критическим анализом разных «патриотических мифов», которые выросли вокруг освободительной борьбы 1917-21 годов. Одним из самых опасных (потому что он самый распространённый) мифов мы считаем культ «революционной стихии», который снова в новом издании пропагандирует Дивнич. (На нашем Западе тот же самый культ, только в несколько ином словесном оформлении распространяли националисты). Не будем утверждать, что стихия не имеет позитивных черт. Позитивной была хотя бы её жизненная сила, а также искания (хотя примитивные и слепые) общественной правды-справедливости (что в старой гайдамачине показал Шевченко).Но мы считаем недостойным преклонение перед силой, в которой было очень много варварски-разрушительного, а то и просто уголовного.
Вторая легенда, которую нужно сдать в архив, - это сказка о «неисчислимых полчищах» врагов, под ударами которых, якобы, рухнуло украинское государство. В действительности московские интервентские армии во время первого и второго нашествия (зимы 1917-18 и 1918-19) были относительно малочисленными. Кремль до лета 1919 года не располагал большой регулярной армией. Советская экспансия была способна распространяться только на те страны, чья собственная несостоятельность превращала их в легкую добычу. Если сумели сохранить независимость Финляндия и миниатюрные балтийские республики, расположенные у ворот Петрограда, то не должна ли была устоять Украина с ёё населением из нескольких десятков миллионов и огромными ресурсами? Да и международная конъюнктура украинского дела в течение первых двух лет революции была благоприятной. Следовательно, причины неудачи необходимо искать во внутреннем состоянии самих украинцев.
Дивнич особенно настаивает на том, что «Великая Украинская Революция» была уникальным историческим процессом, порождением украинской почвы, что её нельзя выводить ни из каких общих российско-империалистических истоков.
Одна из главных претензий Дивнича к Кучабскому состоит в том, что последний рассматривает украинскую революцию как часть общего восточно-европейского политического и социального кризиса, который в то время захватил и Украину. Не будет вникать в то, насколько правильно Динвич интерпретирует взгляды Кучабского, а насколько он приписывает ему то, что он и не думал говорить. В своей знаменитой книге Кучабский, кажется, единственный до сих пор историк освободительной борьбы, изучающий украинское дело на широком международно-политическом фоне, привлекая, в том числе, и мировую войну, и Парижскую мирную конференцию, поскольку они сказались на судьбе Украины, очевидно, должен был отвести много места и российской революции. Какой украинский патриот не желал бы, чтобы вещи выглядели именно так, как их изображает Динвич! Но если они таковыми не являлись, имеем ли мы право искажать факты нашей собственной истории? Кучабский, во всяком случае, тут ближе к исторической правде, чем Динвич. События 1917 - 21 годов нельзя ставить в один ряд с восстанием под руководством Хмельницкого, которое, действительно, было взрывом динамических сил, скопившихся в казацкой Украине и прямым революционным столкновением с чужой государственностью. 1917 же год начинался не в Киеве, а в Петербурге. Окончательным закреплением советской системы на наших землях, происшедшим не без активного соучастия части украинского народа, украинская революция дала себя втянуть в русло революции всероссийской. Вспомним, что в 1919 году украинские земли были главным местом борьбы российской революции и российской контрреволюции.
Следовательно, украинская революция и своим началом, и своим концом, тысячью нитей была фактически связана с российским имперским историческим процессом. Мы не хотим сказать, что в эти годы украинцы совсем не выступали как отдельный фактор. Нет, тому имеются тысячи доказательств - между прочим, хотя бы то, что именно украинские повстанцы определили судьбу армии Деникина. Революционное движение на Украине шло к тому, чтобы выйти на свой собственный путь, чтобы вырваться из поля притяжение империи. Но, несмотря на все усилия, предпринятые для этого, в 1917 - 1921 годах так и не произошло окончательного оформления украинского общества в самостоятельный политический объект, отделённый ясной чертой от русского мира. Эта задача - для нашего будущего. Зато на украинском Западе перед 1914 годом мы уже были политической нацией, и 1918 год застал два враждебных лагеря как два совершенно отдельных субъекта, в отношениях между которыми были возможны военная победа и завоевание, но невозможна идейная и политическая амальгама, которая характеризовала, а кое-где и поныне продолжает характеризовать украинско-русские взаимоотношения на нашем Востоке.
Несмотря на далеко идущие расхождения с Ю. Динвичем, мы с ним совершенно согласны в том, что галицийская освободительная борьба «безоглядно и необратимо» вошла в одно общеукраинское политическое русло. Теперь и в крае, и в эмиграции общая судьба объединила разделённые историей ветви нашего народа, в муках современной жестокой эпохи формируется новый всеукраинский тип украинца, которому будет принадлежать будущее.
Но унификация украинцев происходит до сих пор в силу обстоятельств, как «равнение на низшее». Нивелирует людей не только большевистский террор на родной земле, но также убожество лагерного быта в эмиграции.
Но хватит считать эту нивелирующую унификацию последним словом, хватит ею одной увлекаться. Она будет исторически оправдана только в том случае, если послужит общей для всех украинцев исходной точкой для нового подъёма. Мы убеждены, что этот подъём может наступить только как общий, действительно всеукраинский - или его вообще не будет. Такое «равнение на высшее» - унификация, в которой мы были бы не пассивным объектом, а творческим субъектом - могло бы перебороть окончательно все старые украинские западно-восточные несогласия и недоразумения. Однако процесс культурного и политического подъёма - «равнение навысшее» - невозможен без ориентационных вех: без идеалов, ценностей, примеров и традиций. Может ли Западная Украина внести здесь что-то своё в общеукраинское достояние? Мы убеждены, что она идёт не с пустыми руками. Приносит она не только своих Франко и Стефаников, но в первую очередь то, в чём состоит её самая большая особенность и наибольшая ценность - своеобразные политические традиции. Из этих традиций мы не делаем неприкасаемых святынь. Мы полностью согласны с тем, что они должны быть подвержены самой строгой критике, в свете опыта, который приобрела Украина Восточная. Но пусть это будет критика конструктивная и, как это и должно быть между сыновьями одного народа, доброжелательная.
[i] Здесь и далее курсив автора. Прим. переводчика.
[ii] Некоторые наши публицисты начали в последнее время обвинять Ленина в том, что он был «контрреволюционер». Это очень характерный симптом «смешения языков», происшедшего с понятиями «революция» и «контрреволюция», которое становится возможным потому, что в этих понятиях скрывается сильный диалектический элемент. Очевидно, что - в определённом смысле - Ленин, действительно, был «контрреволюционер»: он взнуздал анархию и восстановил порядок в стране. Но как раз поэтому он сам является великим государственным мужем России, наследником не Стеньки Разина и Пугачёва, но Грозного и Петра.
[iii] . W.Kutschabsky, Die Weitukraine iт Kampfe mit Polen und dem Bolschewismus in den Jahren 1918-1923 (Berlin, 1934). |
