Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы: Украина.

Иван Лысяк-Рудницкий

Новый Переяслав.

Три тактические этапа.

Политику российских большевиков по отношению к Украине отличает постоянство её основных целей при изменчивости тактики, не раз совершавшей крутые повороты. Темой этой статьи является анализ последнего, текущего периода, начавшегося со смертью Сталина. Но для того, чтобы обрисовать фон, на котором разворачиваются новейшие события, необходимо вернуться немного назад, к началу второй мировой войны.

Это может показаться странным, но военные годы проходили под знаком относительного либерализма. Присоединение западно-украинских земель к СССР происходило под украинскими (не русскими) лозунгами. Пропагандистская суета, вызванная «освобождением единокровных братьев из-под ярма польской шляхты и румынских бояр» принесла с собой и на старых советских территориях определённое отступление от явно антиукраинского курса, характеризовавшего политику Кремля в 1930-е годы.

Вскоре после этого пришла германо-советская война. Красная Россия, схватившаяся в смертельном поединке с коричневой Германией, стремилась заручиться поддержкой местного населения или хотя бы сделать его политически нейтральным. Благодаря варварски жестокой колониальной политике Германии, в сравнении с которой даже большевизм мог выглядеть меньшим злом, Москве в определённой степени удалось этой цели достичь. Гигантский антибольшевистский потенциал Украины, который при иных обстоятельствах, возможно, мог бы склонить весы противоборства в другую сторону, не смог в достаточной мере проявиться. Москва, беспощадно подавляя любые проявления украинского «сепаратизма» и украинского сопротивления - движения за независимость, одновременно с присущей её гибкостью шла на тактические уступки. Советская пропаганда стремилась всеми способами обращаться к украинским патриотическим чувствам и традициям. Украинской культуре была предоставлена несколько большая свобода. Я имею в виду труд многих писателей и учёных, которых, как киевскую Академию наук, эвакуировали в Россию, и там они развернули активную деятельность; эта страничка украинской истории времён последней войны пока ещё недостаточно исследована. Советская пропаганда при всяком удобном случае нашёптывала населению, что после войны режим станет другим, что жить станет легче и что украинская нация получит большие права, чем она имела до сих пор. Среди наиболее заметных политических мероприятий того времени нельзя не вспомнить о реформе советской конституции -образовании министерств иностранных дел и обороны в союзных республиках; и то, что Сталин отстоял на Ялтинской конференции отдельное представительство Украинской ССР и Белорусской ССР, в Организации Объединённых Наций), что может быть приравнено к номинальному признанию за Украиной статуса суверенного государства.

Не сложно догадаться, что эти жесты были продиктованы опасениями, как бы война, не дай Бог, не привела в какой-то непредусмотренной ситуации к актуализации украинского дела в международной плоскости. Эти опасения оказались совершенно безосновательными. Третья империя, пришедшая на Украину с колонизаторскими планами, сознательно отбрасывала любой шаг, который мог бы быть истолкован как её политические обязательств перед народами оккупированных земель. Гитлер пошёл не по пути продолжения, а по пути отрицания традиций германской восточной политики времён первой мировой войны, когда правительство Вильгельма II поддерживало, хотя и не очень последовательно и не без определённых колебаний, государственные устремления в Польше, Литве, Финляндии, Украине и даже в далёкой Грузии. Что же касается членов западного альянса, то национального вопроса в Советском Союзе, в том числе и украинского, для них вообще не существовало. Демократический Запад по старинке отождествлял СССР с Россией в дореволюционном значении этого слова, а в советских республиках видел «национальные меньшинства России». О том, чтобы вмешиваться во внутренние дела союзника, речь вообще не шла, несмотря на то, что отчаянная ситуация, в которой очутились советы в 1941г., и их зависимость в то время от западной помощи представляли для этого замечательно удобный случай. Но для такой смелой, дальновидной, действительно творческой демократической политики не хватало ни понимания, ни желания.

Как ни парадоксально это звучит, из трёх лагерей, включённых в войну, - Германия, западные демократии и советы - наибольшее понимание украинского дела и его динамических потенциальных возможностей, продемонстрировали, несомненно, последние. Только благодаря пассивности других сил, из которых ни одна не додумалась капитализировать украинскую проблему, смертельный враг Украины получил возможность разыграть украинскую карту, получая для себя от этого существенные преимущества. Я имею в виду провозглашение Москвой от имени Советской Украины юридических и моральных прав на части бывшей государственной территории Польши, Румынии, Чехо-Словакии, возможность выторговать дополнительный голос в Объединённых Нациях и обретение морального престижа «освободителя» Украины из-под нацистской оккупации.

Вторая фаза советской политики охватывает годы от окончания войны до смерти Сталина (1945-1953). Для этого периода характерна борьба за полное восстановление сталинизма тридцатых годов. Заново, плотнее закручивают винты государственной машины, расшатанной войной. По Украине проходит очередная волна чисток, снова разворачивается русификаторская кампания и травля «буржуазного национализма». Официальное осуждение стихотворения Владимира Сосюры «Любите Украину», которое за годы войны неоднократно перепечатывали в разных советских изданиях, послужило, в соответствии с большевистскими обычаями, своеобразным сигналом, которым партия провозглашала свою генеральную линию. На эти же послевоенные годы приходятся интенсивные меры по уничтожению националистического подполья и партизанского движения.

Следующий, третий период начался со смертью Сталина и длится по сегодняшний день.[*] Кратко его можно охарактеризовать как очередной поворот к относительному «либерализму» и политике уступок. Наша статья посвящена освещению собственно этого периода. Мы будем объяснять явления не столько в хронологическом порядке, сколько в их логической связи. Факты, которые мы намерены обсудить, сами по себе общеизвестны. Таким образом, речь идет прежде всего об их правильной интерпретации, уяснении смысла, причин и вероятных последствий новых мер Кремля в его украинской политике. Оставим в стороне вопрос о том, в какой мере этот поворот был вызван внутренней борьбой среди коммунистической верхушки, в частности аферой Берии. Если принять гипотезу, что обвинение, выдвинутое против Берии в том, что он хотел опереться на центробежные тенденции у нерусских народов, отвечает действительности, создается впечатление, что здесь уже назревали капитальные процессы, которые в их дальнейшем развитии могли бы привести к радикальным переменам всей структуры политических сил в советской империи. Но это развитие было подавлено в зародыше. С другой стороны, если даже действительно начало «новому курсу» в отношении Украины положил Берия, то его падение, хотя и сузило рамки этого курса, но не ликвидировало его. Рассматривая действительность на фоне ещё совсем свежих воспоминаний о недавнем сталинском режиме, нельзя не увидеть ряда совершенно очевидных изменений.

Проявления нового курса.

Самой большой новостью, в сравнении с предвоенными и первыми послевоенными годами необходимо считать то, что руководящие посты в Украине оказались в руках местных людей. Из прессы можно узнать персональный состав республиканского правительства, Центрального Комитета КПУ, Верховного Совета УССР, а также имена секретарей обкомов, директоров самых важных предприятий и самых представительных деятелей культуры. К сожалению, в нашем распоряжении минимум личных данных этих людей, но даже по одному звучанию их фамилий можно сделать вывод, что в большинстве случаев речь идёт о коренных украинцах. Даже ещё накануне войны русские составляли 65% в центральных государственных и партийных учреждениях УССР; сегодня же это соотношение обратное: украинцы составляют 62%, а представители других национальностей, преимущественно русские, - 38%. Ключевые позиции секретарей обкомов заняты украинцами на 72% (для ориентации можно заметить, что украинцы составляют 75-80% всего населения УССР).

Новый курс нашёл своё символическое выражение в том, что после отзыва последнего сталинского сатрапа, Мельникова, обвинённого в «уклоне от ленинской национальной политики», первым секретарём ЦК КПУ стал украинец Кириченко. Это первый случай за всё тридцатипятилетнее существование Советской Украины, когда высшее положение в республике доверено автохтону. За последние два года состоялась достаточно заметная реорганизация административно-хозяйственной структуры СССР в направлении частичной её децентрализации. Ряд министерств, - такие, как угольной промышленности, чёрной металлургии, почты, высшего образования и культуры, - были преобразованы из «всесоюзных» в «союзно-республиканские». Не подлежит сомнению, что компетенция украинской советской бюрократии в хозяйственной и культурной областях значительно увеличилась. Соответственно возрос и удельный вес украинского элемента во всесоюзном масштабе. С 1953 года Кириченко состоит в Президиуме КПСС. К этому времени в состав союзного правительства входят, как минимум, десять бывших министров УССР, перемещённых для работы в центральных органах в Москве. Среди одиннадцати новых маршалов Советского Союза, произведённых в апреле 1955 года, пять, кажется, украинского происхождения. Американская пресса недавно уделила много внимания посещению советской земледельческой делегации штата Айова. Но эти «русские», как о них писали, в основном были украинцами, начиная с руководителя делегации Мацкевича - министра земледелия СССР. Можно предполагать, что более интенсивное участие украинцев в партийном и государственном аппарате привело к ослаблению массового антиукраинского террора. Несмотря на то, что пропагандистские кампании против так называемого «буржуазного национализма» не прекращаются, за последние годы не было таких массовых избиений, какими была отмечена история Украины в 1930-е годы. Заслуживает внимания и то, что разные писатели, учёные и другие культурные работники, которых ещё недавно обвиняли в «националистическом уклоне», могли отделаться «самокритикой» и сохранить не только жизнь, но и своё положение. В тридцатые годы такие атаки в печати и доносы служили, как правило, прологом к физической ликвидации.

Мы видим также некоторые уступки в области культуры, среди которых можно отметить увеличение роли украинского языка в образовании, в частности в высшем ( подобное явление есть также, видимо, и в административной практике); оживление издательской деятельности на украинском языке, распространение деятельности Академии наук не только на естественнонаучные и технические, но также вновь на общественно-гуманитарные дисциплины. И хотя учебники, предназначенные для массового употребления, буквально кишат разными искажениями и фальшивками, однако, несмотря на это, идёт серьёзная исследовательская работа. Большое значение имеют перепечатки произведений украинских классиков, выходящих большими тиражами, а также растущее, после длительного перерыва, число переводов из мировых литератур. Свобода научных исследований и культурного творчества - ещё, по всей видимости, меньше, чем в 1920-е годы. Кроме того, и отношения того времени, эпохи НЭПА и «украинизации», представлявшей собой апогей советского либерализма, далеко отставали от западного понимания свободы культуры. Если же вести речь о современном положении, то над украинской культурой тяготеет двойное ярмо: с одной стороны, ограничения, вытекающие из самой сути диктаторской тоталитарной системы, а с другой - те, которые обусловлены положением Украины, как порабощённой нации. Таким образом, украинский литератор и научный работник не пользуется даже теми скромными возможностями, которые имеет его российский коллега. Но необходимо отметить, что в сравнении с той системой уничтожающих мер, которые были направлены против украинской культуры в тридцатые и первые послевоенные годы, наступил поворот к лучшему, и что нынешняя ситуация относительно более нормальная.

В 1954 году в связи с празднованием трёхсотлетия Переяславского соглашения, о котором ещё пойдёт речь позднее, произошло событие, которое можно определить как наиболее значимую до сего времени политическую уступку: 19 февраля того года Крымская область, которая до тех пор входила в состав Российской СФСР, была присоединена к Украинской ССР.

Геополитические и экономические факторы обуславливают органическую принадлежность Крымского полуострова к украинскому материку. Украина имеет также исторические и этнические права на эту территорию, развитие которой с древнейших времён происходило в тесной связи с жизнью на украинских землях, а среди его пёстрого населения украинцы, наряду с татарами, составляли автохтонное ядро. Разные украинские политические силы, от консервативного правительства гетмана Скоропадского в 1918 году до харьковских национал-коммунистов двадцатых годов, предпринимали кое-что в деле присоединения Крыма к Украине. Хотя в Крыму украинцы были лишь меньшинством, его значение для Украины - больше, чем тех территорий, которые имеют или имели в недавнем прошлом бесспорно украинский этнический характер. Например, мы можем без напряжения представить себе существование Украины без западных окраин - Пряшевщины, Лемковщины, Посянья, Холмщины. Но украинская государственность немыслима без Крыма. Если принимать во внимание господствующее стратегическое положение Севастополя в северной полосе черноморского бассейна, становится понятно, что Крым в чужих руках - это дуло пистолета, приставленное к виску Украины.

Какими мотивами руководствовалась Москва, передавая Крымскую область Украинской ССР? Принадлежность Крыма к российской республике, от которой он отделён всей шириной Украины, представляло собой аномалию в административной структуре СССР. Такое противоестественное решение не могло не раздражать советских украинцев, создавая у них ощущение, что они находятся в «русском окружении». Поэтому, как можно догадываться, коммунистическое руководство в Кремле, двигаясь теперь к разрядке в российско-украинских отношениях, решилось на жест, который устранил бы одну из причин недовольства украинцев. Нужно иметь в виду, что украинская общественность восприняла присоединение Крыма с удовлетворением, как реализацию давнего и справедливого украинского политического требования. Москва же, по сути, тоже ничего не потеряла, поскольку целая Украина и так находится в её власти. Разумеется, однако, что современная принадлежность Крыма к УССР, может упростить в будущем решение крымской проблемы в украинских интересах, когда этот вопрос, который сегодня является внутренним делом Советского Союза, глядишь, когда-нибудь и возникнет на международном форуме.

Но есть основания предполагать, что, делая этот шаг, Москва имела и другую, скрытую цель: она хочет возложить и на Украину часть своей моральной и политической ответственности за преступление народоубийства, совершённого над крымскими татарами. Поэтому необходимо в этом месте вставить несколько замечания относительно украинско-татарских отношений. Малый татарский народ (который в 1939 году насчитывал около 200000 человек, составлявших тогда одну пятую часть населения полуострова) слишком слабый и малочисленный, чтобы быть в состоянии создать собственное государство. Антиукраинские установки татар во время революции приводили только к тому, что отдавали Крым в руки то белогвардейцев, то большевиков, превращая его в базу российской агрессии против Украины. Украина никак не могла бы согласиться с тем, чтобы такая ситуация повторилась в будущем. Не менее неприемлемыми для Украины являются планы некоторых татарских патриотов, которые мечтали о том, чтобы над Крымом был установлен протекторат Турции. С украинской точки зрения, такие планы следует рассматривать, как нежелательные попытки омрачить украинско-турецкие отношения, которые вне этого имеют все шансы быть наилучшими. Но законные украинские интересы в Крыму не находятся ни в какой мере в противоречии с жизненными правами татарского народа. Естественное решение здесь - автономия Крыма в составе украинской государственности. Кстати, именно так украинская политическая мысль всегда и подходила к этому вопросу.

Украинцы, которым самим пришлось столько вытерпеть от русских большевиков, никак не могут одобрить преступление, совершённое Москвой над татарским народом, который был выселен с его родины. Излишне тратить время на доказательства того, что этот акт народоубийства произошёл без какого-либо - прямого или косвенного - украинского соучастия. Между тем, факт присоединения Крыма к Украинской ССР создаёт для украинской общественности моральные обязательства по отношению к татарам. Украинские патриоты должны тщательно заботиться о том, чтобы уберечь себя даже от тени обвинений в том, что украинские интересы идут в разрез с интересами других, в частности, более слабых народов. Наш долг - содействовать всеми доступными нам средствами возвращению татарских изгнанников на родину.

Область, в которой изменения в советской политике по отношению к Украине более всего бросаются в глаза, - это сфера идеологии и пропаганды. Сталинизм провозглашал, что Россия является «старшим братом» всех народов СССР и в первую очередь Украины. Этот мотив теперь несколько приглушен. Скорее говорят о сотрудничестве «двух равноправных, братских народов». Сакраментальная формула «великий русский народ» нашла неожиданное дополнение во фразе, которую приходится слышать в последнее время, о «великом украинском народе». По отношению к другим нациям СССР этот эпитет не используют. Таким образом, получается, что в Советском Союзе уже появилось два, а не один, как раньше, «великих народа»! Чем дальше, тем больше официальная пропаганда из раза в раз повторяет и делает ударение на том, что Украина является суверенной, что УССР является «независимым, воссоединённым государством», но при этом не забывают каждый раз добавлять, что Украина обязана своим счастьем исключительно «братской дружбе и бескорыстной помощи» России. В последнее время можно было видеть на ряде примеров, как коммунистическая политика проявляла склонность в определённых ситуациях выпячивать характер Украинской ССР как отдельного, в международно-правовом смысле слова, государства. (Вспомним, что УССР ещё прежде, в 1947 году, подписала Парижские мирные договоры с бывшими немецкими «сателлитами», а в 1948 - Дунайскую конвенцию; через присоединение Южной Бессарабии Украина стала придунайской страной). Украинская советская пресса доставляет подробные сообщения о деятельности делегации УССР в Объединённых Нациях. Заслуживает внимания то, что эта делегация специализируется в выступлениях по колониальным вопросам. Премьер Украинской ССР Кальченко входил в состав общей советской делегации на восточно-европейской конференции безопасности, которая состоялась в Варшаве в декабре 1954 года. Цель всего этого была, вероятно, в том, чтобы продемонстрировать, что Украина, хотя и является частью Советского Союза, вместе с тем, в определённом смысле, является отдельным членом блока коммунистических стран. В сентябре 1954 года Украинская ССР заключила договор о культурном сотрудничестве с Польшей. Украинские культурные ансамбли гастролируют от Берлина до Пекина.

Политическое значение этого, разумеется, не велико. Это скорее - престижно-нравственные, чем реально-политические уступки. Однако, нужно сказать, что коммунистическая власть явно стремится с какого-то времени пойти навстречу пробуждённой украинской национальной гордости. Зная о том, с какой тщательностью в каждом случае большевистские правители сооружают идеологические декорации, которыми они обставляют свою реальную, силовую политику, мы приходим к выводу, что речь идёт здесь об очень показательных явлениях, требующих тщательного исследования.

Переяслав в истории и мифологии.

Проявлением новой линии было и то, что трёхсотлетие Переяславского соглашения отмечалось торжественно. Празднование продолжалось без перерыва всю первую половину 1954 года, представляя собой одно из самых больших пропагандистских зрелищ в истории Советского Союза. Военные парады, торжественные собрания во всех учреждениях, от Верховного Совета до сельсовета, банкеты, речи, град орденов, специальные «тезисы» ЦК КПСС - всё это было ещё одним свидетельством того, какое внимание уделяла коммунистическая власть Переяславскому юбилею. Если бы нам удалось постичь истинный смысл этого прославления «Переяслава», это дало бы нам ключ к правильному пониманию основных установок современной советской антиукраинской политики.

Выдающийся историк казачества, Вячеслав Липинский, в своей монографии «Украина на переломе», посвящённой последним годам гетманства Богдана Хмельницкого, утверждает, что, говоря о Переяславском договоре, необходимо отличать исторический факт от мифов, которыми он со временем оброс.

Переяслав был хотя и важным, но только одним из эпизодов в дипломатической игре великого гетмана, и принципиально не отличался от других, более ранних и более поздних, казацких трактатов с Польшей, Турцией или даже Швецией. Во всяком случае, о «воссоединении» Украины с Московским царством в 1654 году не может быть и речи, потому что и после Переяслава Украина выступает как отдельное, фактически независимое государство, с собственной военной и внешней политикой, которая во многих точках не совпадала с интересами Москвы. В своих внутренних делах Украина была полностью самостоятельна, и попытку московского вмешательства гетман Хмельницкий ликвидировал в зародыше. Таким образом, не идеал российско-украинского единения, а государственная целесообразность была путеводной звездой Хмельницкого и его сотрудников, в чьих глазах Переяславское соглашение было временным альянсом. Настаивая на конъюнктурном характере Переяслава, мы в данном случае совсем не касаемся вопроса о том, отвечал ли этот шаг объективным интересам Украины, или, наоборот, это была трагическая ошибка. В современной украинской историографии господствует мысль, что в объятия Москвы толкнула казаков в первую очередь польская политика. Шляхетская Польша, будучи явно не в состоянии удержать казацкую Украину в своих руках, в то же время не соглашалась на её освобождение и навязывала затяжную и разрушительную войну, которая препятствовала консолидации молодой государственности. Когда же в 1653 году возникла угроза польско-татарского союза, направленного против Украины, гетман вынужден был искать радикальный выход из опасной ситуации. Чтобы застраховать себя от московских гегемонистских капризов, Хмельницкий, принимая московский протекторат, пытался обезопасить себя усилением сотрудничества с блоком протестантских стран (Семиградье, Пруссия, Швеция) и одновременно пытался договориться с Отаманской Портой через голову её крымского вассала. Если со временем Переяслав стал исходной точкой порабощения Украины, то лишь потому, что преждевременная смерть Богдана Хмельницкого помешала осуществлению его более широких планов. В своей монографии о Хмельницком Георгий Вернадский справедливо утверждает, что если бы Украина смогла сберечь своё территориальное единство (то есть, если бы дело не дошло до разделения Правобережья и Левобережья), и если бы, в соответствии с намерениями Хмельницкого, казацкая власть была бы распространена и остальные «руськие земли» Польши, украинско-московские отношения складывались бы совсем иначе. Это были бы отношения между двумя примерно равными партнёрами, независимо от того, враждебными ли были бы они или дружественными. Таким образом, не из борьбы Хмельницкого, а значительно позже, уже на руинах казацкой государственности, выросла в XVIII и XIX веках «Переяславская легенда». В первой фазе, то есть тогда, когда в XVIII веке еще продолжала существовать Гетманщина с ограниченной автономией, господствующей концепцией казацкой старшины был взгляд на Переяславское соглашение как на установление между Украиной и Романовыми отношений, близких к династической унии или вассалитету. Эта концепция утверждала зависимость Украины от всероссийского престола с одновременным разделением Украины - Малороссии и Московии - Великороссии. Зато в соответствии со второй версией «Переяславской легенды», получившей распространение в XIX веке, «малороссийский народ» под руководством Богдана Хмельницкого просто присоединился к российскому государству.

Эти мифы о Переяславе, хотя и были далеки от исторической правды, играли важную роль в политической идеологии России так называемого «петербургского периода» - они легитимировали принадлежность Украины к империи и помогали маскировать факт завоевания и порабощения. Не меньшее значение имела Переяславская легенда и для той части украинского общества, которая стала на путь активного сотрудничества с империей, то есть для русифицированных и получивших дворянство наследников казацкой старшины. Легенда о том, что их предки якобы добровольно пошли под «высокую руку православного царя», помогала им ощущать себя в империи не на положении порабощённой нации, а как составная часть российского правящего слоя и верой и правдой служить монарху.

Эволюция советской власти.

Понимание функции, выполнявшейся Переяславской легендой в духовном хозяйстве царской России поможет нам правильно определить причины, по которых современная Россия решилась раскопать «Переяслав». Но, прежде, чем отвечать на этот вопрос, нам необходимо, прежде всего, обсудить ещё некоторые моменты идейной эволюции советской системы, в сфере развития российско-украинских отношений.

Как была установлена советская власть в Украине? Она была навязана Украине силой извне, из Московии, но - и это очень важно - произошло это под лозунгами пролетарского интернационализма, а не русского национализма. Наднациональная идея мировой революции служила идейным прикрытием для российской интервенции. Советский режим имел в Украине все признаки иноземной оккупации, которую сопровождали грабительские реквизиции, разгром украинской культурно-образовательной жизни и заполнение государственного аппарата чужими элементами, которые либо пришли из Московии, или сложились из местных русских, русифицированных евреев и украинцев.

Между тем, Ленин с достоянной удивления интуицией истинного государственного деятеля, чувствовал, что неприкрытые проявления русского великодержавного шовинизма представляют опасность для системы, потому что укрепляют центробежные тенденции у освобождённых в 1917 году из-под царского ярма нерусских народов. Поэтому Ленин изначально отстаивал тезис о том, что единство советской имперской организации можно сохранить только в наднациональной универсальной форме. Трудности и неудачи, с которыми сталкивались большевики на нерусских «окраинах» и, в частности, развал второго советского оккупационного режима в Украине (весна и лето 1919), вследствие массовых крестьянских восстаний и бойкота украинской интеллигенции, ещё более утвердили Ленина в правильности такой постановки вопроса и убедили его в необходимости уступок, которые бы притупляли национальное острие конфликта. Ленин последовательно придерживался этой линии, преодолевая противоречащие ей тенденции внутри собственной партии. Ему в этом помогало одно обстоятельство - хотя большевизм вырастал из своеобразных российских традиций и скоро слился с перекрашенным в красное старым московским мессианством, лозунги, под которыми он выступал, и цели, к которым он стремился, не ограничивались Россией (её этническими или даже политическими имперскими границами), но были универсальными, - что-то в роде какой-то воинственной религии или, используя удачное определение Жюля Моннеро, современного «материалистического ислама».

Ленин стремился к изоляции антибольшевистского потенциала украинской нации. Москве повезло, поскольку ей навстречу пошла политика Запада в украинском вопросе. Государства Антанты пренебрегли Украиной, вооружая белогвардейцев Деникина. Такая позиция Запада содействовала тому, что в части украинского общества нарастали настроения которые в Советской России готовы были видеть «меньшее из зол». Не следует также забывать, что Украина переживала тогда не только большой национальный подъём, но также, за исключением Галиции, внутреннюю социальную революцию, которая, правда, никак не могла вылиться в правоверные большевистские формы, но всё же открывала подходящее поле для разлагающей пропаганды и затрудняло консолидацию независимой демократической государственности. К каким последствиям привела революция? Москве удалось спасти, возможно, самое главное: единство политического управления на всех землях царской России, не считая Польши, Финляндии и Балтийских республик. Сохранение контроля над Украиной позволило Москве удержать ранг значительной европейской силы и обеспечивало ей исходные позиции для будущей агрессии против западных соседей. Впрочем, неверной бы была мысль о том, что для Украины революция окончилась полным поражением. Революция возродила Украину как нацию, и собственно потому, что большевики - в отличие от западных государств - готовы были считаться с этим фактом, они и одержали победу ценой определённого компромисса. Из достижений революции Украина сохранила следующие: существование номинально независимого государства под именем УССР; право - некоторое время, действительно, очень широкое - на развитие собственной национальной культуры; признание красной Москвой принципа равноправия народов бывшей царской империи, получившее формальное выражение в принятии нового наднационального наименования «Союз советских социалистических республик». На этой политической платформе и используя то, что НЭП привёл к общему успокоению отношений и восстановил некоторое хозяйственное благополучие, Украина пережила в двадцатые годы короткий, но чрезвычайно бурный и плодотворный период культурного возрождения и созидания почти на всех участках национальной жизни.

Духовную и политическую координацию между РСФСР и УССР обеспечивала в то время пролетарско-революционная идеология. Москва декларативно отрекалась от «великодержавного шовинизма», унаследованного от царизма, и на словах заявляла о своей приверженности лозунгам равноправия всех народов и солидарности пролетариата в мировом масштабе. Украинские коммунисты также стремились продемонстрировать, что они могут быть в одно и то же время и преданными марксистами-революционерами и верными сыновьями своей отчизны. Есть основания утверждать, что харьковские правительственные круги были особенно склонны поддерживать интернационально-революционные аспекты советского режима. За этим, возможно, скрывались надежды на то, что переброска революции в Среднюю Европу укрепила бы Украинскую ССР через присоединение западно-украинских земель, а ожидаемая победа коммунизма в Германии покончила бы с преобладанием России в букете социалистических республик.

Одним из наиболее характерных общественно-психологических процессов в СССР, ростки которого были заметны уже во время НЭПа и который полностью созрел при Сталине, было медленное и неотвратимое прогрессирующее отмирание пафоса революционной веры, которая изначально составляла источник духовной силы большевизма. Утопия всемирной пролетарской революции, за которую в годы гражданской войны тысячи фанатиков готовы были идти в огонь и в воду, утрачивала свой гипнотический магнетизм, превращалась в затасканный трафарет. В том, что касается Украины, здесь вся «советскость» двадцатых годов была не более чем тонкой плёнкой на поверхности взбудораженной национальной жизни: у одних это было сознательной мимикрией, а у других неосознанным самообманом. Опять таки, в России большевизм совершенно органично перерастал в своеобразный «красный фашизм». На Западе не было недостатка в наблюдателях, которые, принимая собственные желания за действительность, ожидали постепенной демократизации советского режима. На самом же деле, эволюция России происходила в противоположном направлении: к созданию всеохватывающего советского тоталитаризма и к кристаллизации замкнутой иерархически-бюрократически-полицейской системы, которая, кстати, совершенно соответствовала традициям российской государственности, как в старомосковской, так и в петербургской эпохах. При этом внешне речь не шла об отступлении от марксо-ленинского корана, а Сталин даже красовался в роли защитника ортодоксии. Это совершенно понятно. Кроме того, российско-советская империя обнаруживала в революционной идеологии бесподобный инструмент внешней политики и неограниченной экспансии; марксистский интернационализм здесь незаметно перерастал в идеологию мирового господства Москвы. Но это ещё не всё. Всякая власть вынуждена искать оправдание своему существованию в каком-нибудь высшем духовном принципе. Интересы российской бюрократии, сгрудившейся вокруг советского режима, требовали консервации идеологии, которая освящала бы существующий строй и оправдывала все совершённые преступления и ужасы, как якобы необходимые жертвы для достижения «великой цели».

Под приклеенной маской интернационально-революционной доктрины с каждым годом каждый раз яснее проступали черты российского великодержавного шовинизма и мессианского империализма. Вторая мировая война представила яркие доказательства банкротства революционного марксизма, а одновременно и реальную мощь русского национализма. Потому что, когда дело дошло до настоящей борьбы не на жизнь, а на смерть, советские вожди знали, к каким лозунгам им обратиться. Война, а ещё более её победное завершение, привели к взрыву русского шовинизма. Ранее, в частности, ещё при руководстве Ленина, режим, - хотя он на самом деле всегда опирался на русские государственные традиции и на мессианские «заскоки» русского народа, - заботился о том, чтобы сдерживать и маскировать внешние проявления русского шовинизма. Но в связи с войной, когда необходимо было мобилизовать эмоциональную энергию русских масс, самые крайние и бесстыдные проявления русской мании величия получили официальную поддержку и благословение.

Однако, этот безусловный поворот системы в сторону русского национализма нёс с собой и некоторые нежелательные последствия: он не мог не оттолкнуть нерусские народы. То, что в соответствии с ленинской концепцией должно было объединять все народы СССР, а именно - международно-революционный принцип, оказалось за бортом. Новая догма о призвании «великого русского народа» руководить другими бумерангом била в идею национального равноправия, разбивая остатки иллюзий, если они у кого-нибудь ещё и были.

Ленин определённо был прав в одном - национализм всегда провоцирует другие национализмы. Явное отождествление советской системы с интересами русского национализма стимулировало антисоветские и антирусские тенденции среди нерусского населения СССР. Когда речь идёт о меньших национальностях, Москва могла рассчитывать на то, что их всегда можно будет удерживать в определённых рамках силой. Но что делать с Украиной, второй по величине нацией Советского Союза? Если бы украинцы остались в состоянии долговременного острого недовольства, это могло бы в конечном счёте показаться опасным для самой системы.

Провал сталинской политики.

Политика Сталина по отношению к Украине сводилась к гигантской попытке сломить сопротивление украинского народа средствами физического насилия. При этом, скорее всего, речь не шла о тотальном уничтожении украинцев, как это было сделано с крымскими татарами, немцами Поволжья, калмыками и некоторыми северокавказскими народами; для этого украинцев было слишком много. Зато Сталин последовательно стремился к тому, чтобы уничтожить все активные украинские общественные группы и чтобы, таким образом, обезглавив нацию, принудить её к капитуляции и сделать из неё послушное орудие в руках кремлёвских властителей. Но было бы ошибкой видеть в Украине лишь пассивную жертву сталинского садизма. Большая антиукраинская кампания, начатая Сталиным, имела, с точки зрения интересов системы, свой политический смысл. Дело в том, что быстрый и мощный национальный подъём в Украине в 1920-х годах подрывал гегемонию Москвы до такой степени, что само её сохранение оказывалось под вопросом. Ленинской платформы здесь уже было явно недостаточно. Угрозу, возникшую для московского господства, можно было устранить только новыми, более действенными способами. Массовое сопротивление украинского крестьянства коллективизации угрожало срывом амбициозных хозяйственных планов Сталина. Этим можно объяснить особую злость и мстительность Сталина по отношению к Украине. С этим совпадали и чувства обиды у российских чиновников, возмущённых украинской наглостью. Сталин и возглавлявшаяся им российская советская бюрократия решили «научить хохлов уму-разуму». Жертвы, которые понесла Украина вследствие сталинской политики, были ужасны. Несколько миллионов человеческих существ было выморено голодом, а полицейский террор уничтожил национальную элиту двух формаций: старшей, национально-демократической, которая занимала ведущее положение в украинской революции 1917 - 1920 годов, и младшей, выросшей уже в советских условиях. Четверть века сталинского господства навсегда останутся в украинской истории одной из самых чёрных страниц, наравне с монгольским нашествием в XIII веке.

Но Сталин не достиг окончательной победы в своей борьбе с Украиной. «Паровой каток» террора не сравнял украинскую нацию с землёй и не покончил с украинским вопросом, как с источником самых больших трудностей для большевистской власти. Доказательством тому могут служить сделанные теперь, после смерти Сталина, уступки. Если бы Украина уже была бы сломлена и не представляла бы собой никакой реальной силы, коммунистические властители, очевидно, не имели бы оснований для того, чтобы идти на какие-либо уступки. Современный поворот на более «либеральные» позиции необходимо понимать как молчаливое признание того, что сталинская политика по отношению к Украине провалилась. Украинский потенциал проявился с силой, которой никто не мог предвидеть, уже во время второй мировой войны. При крайне неблагоприятной международной конъюнктуре и без какой-либо помощи со стороны украинское освободительное движение сопротивления нанести ощутимые удары двум главным военным силам Европы того времени. Позиция украинского народа сыграла решающую роль, прежде всего, в блестящих успехах немецкого оружия в 1941, а позднее и в прорыве немецкого восточного фронта в 1943-1944 годах. То, что в Украине после окончания войны продолжалось организованное партизанское движение и действовало подполье, боровшееся за независимость Украины, с которыми в течение нескольких лет не мог справиться внешне всемогущий государственный аппарат, представляет собой совершенно новое, невиданное явление в истории СССР.

Хотя украинские земли сильно пострадали от войны и от нацистского и коммунистического террора, не подлежит сомнению, что относительная сила Украины по отношению к России существенно выросла по сравнению с положением, имевшим место до 1939 года. Часть украинской национальной энергии, которая до войны, - вследствие раздела украинской территории между четырьмя захватчиками, была направлена на защиту местных интересов в условиях польского, румынского или чешского господства, теперь оказалась на одной общей чаше весов вместе с центральными и восточными землями в украинско-российском балансе сил. Территориальная консолидация в рамках Украинской СССР привела к ускоренной кристаллизации объединённой, современной украинской нации.

Если, с одной стороны, начинают стираться старые областные особенности западно-украинских земель (в первую очередь Галиции, а также западной Волыни, Закарпатья, северной Буковины и украинских частей Бессарабии), то, с другой стороны, старая Советская Украина тоже выглядит теперь иначе, чем до 1939 года. Мощный политический динамизм западных украинцев, воспитанных в европейских общественных и культурных традициях (достаточно вспомнить хотя бы влияние Католической Церкви и австрийского конституционализма), имел глубокий резонанс в восточно-украинских массах, острее стала их национальная сознательность а психологические отличия от русских стали глубже. Более чем когда бы то ни было в прошлом, Украина и Россия противостоят друг другу не только как две этнические ветви восточного славянства, но и как две разные политические силы.

К относительному улучшению положения Украины привело и расширение российско-советской гегемонии на страны Центральной и Восточной Европы. Украина скорее выиграла, чем проиграла от того, что увеличилось количество её товарищей по несчастью, то есть, потенциальных союзников. Москва теперь вынуждена оберегать свою власть над недавно покорёнными народами, - и поэтому у неё остаётся меньше возможностей угнетать Украину. В странах так называемой «народной демократии» широкие круги общественности интересуются отношениями в Украине. Для них она является своеобразной «витриной» советской национальной политики. Усиление массового террора и русификаторских мероприятий в Украине у новых вассалов Москвы могло бы вызвать панику; сомнительно, чтобы Москве сегодня была желательна такая реакция. Таким образом, мы можем утверждать, что политическое положение Украины в сопоставлении с предвоенной порой, несколько улучшилось, а положение государств Центральной и Восточной Европы, которые в прошлом пользовались действительным суверенитетом, значительно ухудшилось. Таким образом, дистанция между Украинской ССР и государствами-сателлитами уменьшилась. Кроме того, такое приближение статуса Украины к странам Центральной и Восточной Европы привело к некоторому смещению в соотношении сил между Россией и Украиной в пользу последней.

После смерти Сталина наступило время общей ревизии советской политики, - очевидно, что не её целей, а её тактических методов. В связи с этим, новые кремлёвские властители, наверное, решили, что необходимо и политику[†] по отношению к Украине приспособить к современному реальному раскладу сил. У украинцев есть все основания считать, что все уступки, которые были им сделаны в последнее время, это не московские щедроты, а их собственные достижения, добытые «с позиции силы».

Сущность «Нового Переяслава».

На основании того, что уже было сказано, мы можем теперь попытаться определить сущность современной советской политики по отношению к Украине, которая избрала «Переяслав» своим символом.

Здесь речь идёт о крупномасштабном эксперименте по примирению украинской нации с российско-советской имперской системой. «Переяславская» пропаганда обращена ко всему населению Украины, но в первую очередь к украинской интеллигенции и бюрократии, без участия которых трудно управлять уже не только самой Украинской ССР, но и всей красной империей.

На первый взгляд это похоже на поворот к концепции Ленина, которая, казалось, тоже была направлена на своеобразный компромисс между московским центром и «национальными окраинами». Не зря советская пресса в последнее время вновь громко заговорила о «бессмертных ленинских принципах» в области национальной политики. Но на самом деле это лишь пустые фразы. Сходства между ленинским и современным после сталинским периодами - очень поверхностны. Потому что классово-пролетарский, революционно-интернационалистический фундамент, на котором хотел строить Ленин, исчез почти бесследно. Москва сейчас ссылается не столько на социальные интересы украинского пролетариата, сколько на украинский патриотизм и национальные традиции. «Переяславская идеология» имеет по-своему явно националистический характер. Правда, это очень препарированная версия украинского национализма, обращённая своим остриём против Запада, в то время как остриё, направленное против Москвы, сознательно затуплено. Символом таким образом понятого украинского патриотизма можно считать гоголевского Тараса Бульбу, казачьего атамана, который геройски сражается с турками и поляками и гибнет со словами о «белом царе» на устах. И все же сам факт наличия этой фигуры в литературной традиции говорит о том, что и такая версия украинского патриотизма имеет определённую почву в украинской истории. Понятно, не в аутентичной истории XVII века, создающей воображаемый фон повести; аутентичный украинский XVII век - это время Сагайдачного, ходившего походом на Москву, это время Выговского, Дорошенко, Мазепы, которые боролись за то, чтобы сделать независимым от московской гегемонии государство Войска Запорожского. Зато мы находим корни этой концепции в XIX веке, когда жил Николай Гоголь, этот типичный представитель украинского дворянства, которое, храня любовь к родной земле, местный патриотизм и связь с традициями Гетманства, всё же приняло имперскую политическую идеологию и стало на службу царизму. Кремлевские вожди вполне вероятно рассуждают так: если царям удалось привлечь к сотрудничеству украинское дворянство, почему бы не удаться присоединению на той же «переяславской» идеологической платформе современной украинской советской интеллигенции? Вот симптоматическое явление: когда русская большевистская верхушка пробует обращаться сегодня к украинскому обществу, она использует не социально-революционные, но, на свой лад, национальные лозунги. Однако между царской и советской версиями «переяславской концепции» мы обнаруживаем одно большое отличие. Царское правительство отстаивало тезис о «единстве русского народа», а в великороссах и малороссах желало видеть только племенные разновидности одной нации. Сегодня такая постановка вопроса уже невозможна. Украина стала нацией, - и этого уже нельзя изменить. Поэтому, вместо «единства русского народа» Москва сегодня говорит о «вековечной дружбе двух братских народов». В украинской исторической традиции выпячивается всё, что приближает её к Московии-России, и наоборот тщательно замалчивают и затушёвывают всё то, что её от неё отделяет. Украина признаётся нацией и теоретически даже независимым государством, - но с тем непременным условием, что она должна навсегда остаться в неразрывной связи с Россией. В свете исторических аналогий современное состояние украинско-российских отношений напоминает скорее XVIII, чем XIX век. Потому что в XVIII веке ещё существовала автономная казацкая государственность, Гетманство, которое представляло собой отдельную административную единицу и сохраняло некоторую правовую особенность. Впрочем, Гетманство, после неудачного выступления Мазепы, уже не проводило собственной внешней политики, да и во внутренних делах последнее слово оставалось за царскими представителями. В то же время люди украинского происхождения с каждым разом всё более широкой волной направлялись служить в Петербург.

Сегодня Москва стремиться снова переучить Украину на младшего соучастника в рамках общеимперской организации. Сделанные уступки имеют своей целью успокоить, до определённой степени, украинские патриотические чувства и амбиции. А вместе с тем перед украинскими коммунистами раскрываются манящие перспективы общего с русскими использования возможностей «огромного пространства» для служебной карьеры и хозяйственной наживы. Но обязательное условие этого - абсолютное единство политического руководства под началом Москвы.

Украинская реакция.

Как украинская советская общественность отреагировала на новый «переяславский курс»? Собственно, на этот вопрос труднее всего ответить. О намерениях большевистских вождей мы можем судить на основании их дел, - и это независимо от их официальных заявлений, которые часто служат целям маскировки. А вот общественное мнение не имеет в царстве Советов тех средств свободного выражения, которые существуют на Западе: пресса, общественные объединения, свободные выборы. Населению, находящемуся под властью советов, заткнут рот, - из чего сторонние наблюдатели нередко делают неправильный вывод, что оно вообще не имеет собственного мнения. Например, в Америке появились некоторые научные исследования, посвящённые проблеме так называемого «общественного мнения» в СССР. Но если внимательнее присмотреться к этим трудам, нетрудно заметить, что их содержание не соответствует заголовку, потому что, в действительности, они занимаются исследованием организации и методов официальной советской пропаганды. Вопрос же о том, как реагирует на официальную пропаганду население, - а только это можно было бы считать «общественным мнением» в точном смысле этого понятия, - остаётся вообще не затронутым.

Очень трудно сказать, чего, собственно, хотело бы общество, которому приходится жить под коммунистическим господством. Однако, на основании нашего знания украинской ментальности, украинской и российской истории и имеющейся у нас информации о современной советской действительности мы рискнём выдвинуть некоторые гипотезы относительно того, что представляет собой реакция украинцев на «Новый Переяслав».

Жизнь при советской власти настолько тяжела, что люди не могут не радоваться любому облегчению. Поскольку новый курс означает ослабление террора и некоторое улучшение в материальных условиях быта, - скорее всего, украинцы его приветствовали с удовлетворением.

Но как обстоит дело с политическими аспектами? Смогла ли «Переяславская концепция» убедить украинское общество? Население Украины, наученное горьким опытом последнего поколения, инстинктивно не доверяет никакой пропаганде. В 1917 году Украина была слишком восприимчива к пропаганде, тогда её можно было легко раскачать и поднять на ноги суггестивными лозунгами. Но общественность, которая годами вынуждена слушать барабанный бой советской пропаганды, приобрела наконец, иммунитет на неё, как и на любую словесную пропаганду вообще. Сегодня украинцы, наверное, меньше обращают внимания на слова и обещания, а больше на факты. Холодный и недоверчивый реализм пришёл на место бывшего романтизма, а скептически настроенное население с удовольствием интерпретирует правительственные лозунги в прямо противоположном смысле.

Разве могут украинцы не видеть полного расхождения между словами и фактами, сравнивая громкие фразы об «украинском независимом социалистическом государстве» с реальностью? Потому что все уступки, которые за последнее время были сделаны Украине, находят в конечном счёте непреодолимый барьер в том, что монополия политической власти сохраняется за Москвой. Эти уступки имеют престижно-символический характер, и печальный опыт последних десятилетий вряд ли позволит поймать украинцев на этот крючок. Дружественные, равноправные нации не бояться вспоминать о конфликтах, разделявших их в прошлом. Память о Жанне Д'арк ничуть не отягощает современных французско-английских отношений, равно как англо-американским взаимным симпатиям не мешают воспоминания об антибританской революции бывших Северо-американских колоний. На всём протяжении многовековых украинско-российских отношений не было недостатка в моментах культурного и политического сотрудничества, хотя, очевидно, не меньше, если не больше, было столкновений и конфликтов. Настойчивые усилия вычеркнуть из истории или опорочить всё, что имеет хоть какое-нибудь отношение к этим конфликтам, явно свидетельствуют о страхе и о нечистой совести красной Москвы. А реакции на этот официальный курс со стороны населения, наверное, совершенно противоположны тем, на которые надеялись. Во дворце «российско-украинской дружбы» во всех его углах стоят страшные призраки: Выговского, Дорошенко, Мазепы, Петлюры, Грушевского, Хвылёвого и ещё многих и многих других, чьи имена упорно замалчивают или вспоминают только в сопровождении соответствующих ритуальных проклятий; но, собственно, поэтому все эти призраки у каждого стоят перед глазами. Дело вовсе не ограничивается сферой «высоких идей» и далёких исторических реминисценций. В Украине сегодня мало семей, которые в своё время, так или иначе, не потеряли кого-нибудь из своих близких вследствие пресловутых походов против «буржуазного национализма» и «националистического уклона». Для миллионов национальное сознание - и именно с антирусской и антисоветской заострённостью - связаны с болезненным опытом и болезненными переживаниями - их собственными и их самых близких людей. Такие вещи можно, конечно, запрятать глубоко на дне сердца, но легко они не забываются. В духовности общности они представляют собой мощное подземное течение, которое хотя и загнано в глубину сегодня, может вырваться на поверхность при первом же удобном случае.

Украинский народ никогда не забудет Москве ни искусственного голода 1933 года, ни «ежёвщины». События этих трагических лет нанесли украинской психике «травму» по отношению не только к коммунистической системе, но, также и к русской государственности, и даже к русскому народу. Такой стихийной враждебности, наверное, еще не существовало в 1917 году. Украинско-российские отношения в первой половине XX века психологически схожи с украинско-польскими в первой половине XVII века, накануне восстания под руководством Хмельницкого.

Если же говорить о самом понятии «Переяслав», то этот символ несет в себе малоприятные ассоциации для украинцев. Как в насмешку, великий национальный поэт Шевченко, которого вся Украина почитает как своего пророка, и «Кобзарь» которого можно найти буквально в каждом доме, часто вспоминает Переяславские соглашения и всякий раз проклинает их, как причину порабощения и всех несчастий украинского народа. Наверняка, не один украинец, возвратившись домой с парадных празднований «славного трёхсотлетия», разворачивал «Кобзарь» и молча показывал сыну соответствующие места. Не нужно быть ясновидящим, чтобы ответить, кто останется властителем украинских душ - Хрущёв или Шевченко.

Положительной стороной современного «переяславского курса» является то, что он предоставляет украинским патриотам в СССР несколько большие возможности для творческой работы. Они стремятся использовать эти обстоятельства, чтобы залечить раны предыдущего двадцатипятилетия и укрепить украинский потенциал против Москвы. Напрашивается интересная аналогия с XVIII веком, когда казацкие политики послемазепинской поры интерпретировали Переяславское соглашение как своеобразный конституционный акт, который регулировал отношения Гетманства и русского царизма, и на этой платформе отстаивали отечественные «права и вольности». Подобная глухая и упорная борьба за элементарные права нации происходит в Украине и сегодня. Очевидно, что трудно предвидеть, чем эта борьба закончится.

Как известно, в XVIII веке верх одержало централистское течение и автономия казацких земель была в конце концов ликвидирована. Средства духовного и физического насилия, которыми обладает сегодня тоталитарная большевистская диктатура, сильнее тех, которыми пользовался царский деспотизм. Но, с другой стороны, и украинские шансы много в чём лучше, чем в XVIII веке. Украина сегодня объединена примерно в своих этнических границах (не считая некоторые украинские земли, включённые в состав РСФСР), в то время как территория Гетманства, после утраты Правобережья и отделения Запорожья, ограничивалась пространством двух позднейших левобережных губерний, Черниговской и Полтавской. Наше время во всём мире характеризует интенсивное и массовое развитие национального сознания. Поэтому представляется очень сомнительным, чтобы Москве удалась полная духовная и политическая изоляция передового украинского слоя от народных масс, что произошло с казацкой аристократией XVIII века. Наконец, напряжённая международная обстановка и хозяйственные трудности, видимо, будут препятствием для чрезмерного обострения террора в Украине. Наверное, Москва уже не сможет позволить себе возвращение к сталинским методам управления.

Но приходится предполагать, что украинский народ после печального опыта с Гитлером, настроен недоверчиво к Западу. Это, как нам представляется, единственная и самая серьёзная опасность, представляемая «Переяславским курсом». При всей своей лживости и внутренних противоречиях красный «Переяслав», безусловно, свидетельствует о том, что современная Москва, как и во времена Ленина, пытается решить украинскую проблему не только средствами террора, но и подходит к ней с политическими критериями. Это не было бы опасным, если бы противная сторона, демократические силы Запада, тоже имели бы по отношению к украинской проблеме собственную конструктивную идею. Но там, где концепция, вместо того, чтобы сталкиваться с другой концепцией, встречает пустоту, преимущество, скорее всего, будет на стороне того лагеря, который вооружён мыслью и планом. Большевистская пропаганда в Украине уже набирает политический капитал на этих упущениях западного мира. Она убеждает украинцев в том, что сегодняшний Запад, - как Антанта в 1919 и Гитлер в 1941 году, - безразличен и даже враждебен по отношению к жизненным интересам украинской нации. Следовательно, говорится, было бы неразумно украинским патриотам таскать своими руками каштаны из огня для самовлюблённых западных империалистов, которые на Украину смотрят как на объект будущей колониальной эксплуатации и готовы торговать украинскими землями, не принимая в расчёт желания населения. Поэтому, говорят, единственный выход для Украины: держаться полы русского «старшего брата», в союзе с которым украинцы могут получить больше всего.

Убеждают ли эти аргументы советских украинцев? Они, возможно, их и не убеждают, но, во всяком случае, заставляют задуматься. Украинская общественность, наверняка, обеспокоена тем обстоятельством, что Запад, не понятно по каким причинам, не решается ставить ребром вопрос о русско-советском колониализме, в то время как Москва постоянно и небезуспешно разыгрывает антиколониальную карту. Политически мыслящие элементы в УССР, наверное, не питают никаких иллюзий относительно того, что кто-то станет их «освобождать», если предварительных условий для этого не создаст общая эволюция международных отношений и отношений внутри Советского Союза. Вместе с тем, они ожидают, что западные силы, что они уже сегодня, наверняка, могли бы сделать, соответствующим образом продемонстрируют своё принципиальное позитивное отношение к украинскому делу и свою волю считаться с украинскими интересами при планировании европейской политики. Как долго западные государства будут продолжать рассматривать Украину не как порабощённую нацию, положение которой аналогично положению «сателлитов» Центральной и Восточной Европы, а как «национальное меньшинство России», столь же долго будет существовать почва для процветания «Переяславской идеологии».

[*] Написано в 1956 г.

[†] Так у автора. Прим.

Иван (Лысяк) Рудницкий.