Русификация или малороссиизация.

Хотелось бы высказать несколько замечаний относительно заметок на полях «Тезисов о русификации»,  Всеволода Голубничего, напечатанных в журнале (ч. 3, осень, 1977). Немного неловко полемизировать с покойным Автором, который уже не может ответить... Но вопрос, поднятый Голубничим, чрезвычайно важен и с теоретической, и с практически-политической точек зрения. Он заслуживает того, чтобы стать предметом широкого публичного обсуждения.

Голубничий, согласно его собственному утверждению, под русификацией «склонен понимать в основном и преимущественно только вопрос языка, то есть переход определённой, пока ещё далеко не преобладающей части украинцев с украинского на российский язык в быту». В такой постановке проблемы слышны отзвуки народнического мировоззрения XIX века, который отождествлял нацию с этносом и его наиболее заметной чертой - языком, «родной речью». Между тем, этнос, «народ» и нация это две разные, хотя и взаимосвязанные, общественные категории, которые нельзя смешивать. Нация это осознающая себя политическая и культурная общность, которая добровольно отделяет себя от других подобных сообществ - наций и имеющая волю независимо, то есть суверенно, формировать своё совокупное бытие. Другими словами, нормальной и нормативной формой существования нации является отдельное национальное государство, а там, где его нет - борьба за него. (Здесь речь идёт не об абсолютном суверенитете, которого в реальном мире не существует, но об относительном суверенитете, который не противоречит разным взаимозависимостям). Минимальная предпосылка того, чтобы возможно было вести речь о наличии нации - сознание коллективной состоятельности, воля народа «быть хозяином в собственном доме», что возможно иногда и без отдельного государства, но в рамках более широких территориальных объединений федеративного типа. (Тут приходит на ум Квебек). В противоположность нации, которая является феноменом сознания и воли, этнос отличается совокупностью объективных черт, таких как, своеобразные обычаи, быт, и, в частности, язык. Эти черты передаются из поколения в поколение почти автоматически, без сознательного усилия в порядке общественной (не биологической!) наследственности на психологической основе. Таким образом, этнос - народ является субстратом или материалом, из которого может, но не обязана, возникнуть нация. Существование гомогенной этнической массы способствует формированию нации. Но мы имеем примеры народов, которые не успели стать нациями: провансальцы. На одном этническом субстрате также могут вырасти разные нации. Так, например, часть нижнегерманских племён вошла в состав немецкой нации, в то время как другая часть оформилась в отдельную голландскую нацию. В том, что касается языка, нужно отличать народный язык, который живёт в повседневном семейном быте (как когда-то говорили в старой России «для домашнего употребления») и «высокую речь», которая удовлетворяет разнообразные и сложные общественно-культурные потребности развитой нации.

Прежде, чем перейти к подробному рассмотрению проблем русификации и украинско-русских отношений вообще, хотелось бы вначале остановиться на некоторых сомнительных, с нашей точки зрения, исторических интерпретациях  В. Голубничего. Так он особенно подчёркивает то, что «ни один народ в мире никогда не исчезал добровольно, вследствие какой-то естественной эволюции, какой-то органической ассимиляции или какого-нибудь другого нормального процесса». Иначе говоря, исчезновение народов в истории всегда было следствием геноцида». Но нельзя так отрывать друг от друга добровольность и принуждение, в реальном историческом процессе они диалектически переплетаются. Методами геноцида конечно можно какой-нибудь народ или нацию физически уничтожить, но нельзя этими методами её ассимилировать. Потому что ассимиляция это не то, что делает завоеватель, а то, что происходит в совокупном сознании завоёванных. На сам факт завоевания, порабощения возможны разные реакции, - от усиления сопротивления до отказа от собственной идентичности и слияния с завоевателем. Следовательно, если завоёванный народ избирает альтернативу ассимиляции, то это его собственное решение. В исторической перспективе не имеет значения, что этот выбор не был совершенно добровольным, а принудительно-добровольным. Случаи такой «добровольно-принудительной» ассимиляции в истории не так редки, как считает Голубничий. Вспомним хотя бы Римскую империю, в которой потомки завоёванных галлов, иберов, иллирийцев и др. через два-три поколения переняли римское политическое и культурное сознание, с латинским языком включительно, превратились в патриотов империи, которую они признали своей. Или если сегодня на гигантских пространствах от Персидского залива до Атлантического океана господствует арабский язык и культура, то это следствие не только блестящих военных побед и территориальной экспансии халифата, но и в первую очередь также массовых добровольных обращений в ислам.

Голубничий ошибается, когда  объясняет «исчезновение народов» «политикой сегрегации, дискриминации, насильственной ассимиляции». Понятия сегрегации и дискриминации происходят из современной американской политической терминологии и риторики. Если эти понятия имеют негативное звучание, то потому, что сегрегация и дискриминация препятствуют интеграции и добровольной ассимиляции этнических и, в частности, расовых меньшинств в США. Это, конечно же, не означает, что я защищаю сегрегацию и дискриминацию. С точки зрения личности, являющейся жертвой такой политики, она всегда воспринимается как унижение и несправедливость. Но с точки зрения сохранения самостоятельности и самобытности народа, подчинённого чужой власти, часто самой большой опасностью, - и самым суровым испытанием жизнеспособности - является не сегрегация и дискриминация, а, наоборот, «либерализм» завоевателя, отсутствие этнической исключительности. Романизация галлов и других была следствием той щедрости, с которой Рим наделял завоёванные народы правами римского гражданства, в сочетании с громадным престижем римской культуры и образа жизни. Аналогичные примеры можно обнаружить и в украинской истории. Полонизация старой украинской аристократии объясняется тем, что после Люблинской унии на неё были распространены преимущества «золотой свободы» польской шляхты.

Ведя речь о ленинской концепции «слияния наций» при коммунизме, Голубничий объясняет это тем, что Ленин, якобы, не слишком хорошо знал немецкий язык и потому неверно перевёл соответствующий лозунг, который в оригинальном тексте Маркса и Энгельса означает не «слияние», а «сближение», исчезновение межнациональных конфликтов. Таким образом, получается, что если бы Ленин потрудился лучше выучить немецкий язык, то его и его последователей политика, направленная против Украины, была бы иной и другим было бы положение украинской нации в СССР. Воистину трогательная вера в волшебную силу «священного писания» от Маркса!

Ключ к проблеме русификации современной Украины мы находим не в произведениях «классиков» марксизма-ленинизма, Маркс и Энгельс, как известно, вообще не имели теории нации, национальному фактору они уделяли мало внимания, считая его относительно быстропроходящим явлением, присущим капиталистической эпохе. Ленин также не имел научной теории нации. Зато оны разработал политическую стратегию в национальном вопросе: которую использовали национально-освободительные движения в борьбе против существовавших «империалистических» государств и которая парализовала и нейтрализовала эти движения в условиях централизованной «диктатуры пролетариата». Надёжный ключ для понимания русификации даёт исторический опыт украинско-русских отношений и российской империалистической политики по отношению к Украине. В украинской популярной исторической литературе и публицистике охотно ругают «московский империализм и колониализм», но такие обобщающие определения с эмоциональной окраской имеют ограниченную познавательную ценность.

Суть политики России по отношению к Украине состоит в том, чтобы отказывать её в статусе нации, трактуя её как племенную «малороссийскую» разновидность единой русской нации. Россия последовательно подавляла и уничтожала все проявления «украинского сепаратизма», особенно в сферах политической мысли и высокой культуры. Другими словами, Россия решительно боролась со всем, что способствовало превращению украинского этноса в нацию. Таким образом, ассимиляция, на которую была направлена российская политика,  была, прежде всего, ассимиляцией имперской. Одновременно не считалось опасным то, что украинское крестьянство продолжало говорить на своём языке («малороссийском наречии») и сохраняло разные черты традиционного народного быта, пока это не выходило за рамки фольклорной этничности. Царское правительство зациклилось на том, чтобы русифицировалось всё, что социально или культурно возвышалось над народной массой. При этом необходимо подчеркнуть одно очень важное обстоятельство: лояльные малороссы не подвергались в империи никакой дискриминации. Чиновник или офицер-малоросс имел не худшие шансы на служебную карьеру, чем его товарищ, который являлся этническим русским («великороссом»). Никто не считал предосудительным для малоросса, если он иногда, например за рюмкой, пел украинские песни, бравировал украинскими словечками, рассказывал «малороссийские анекдоты». Не трудно заметить, что нынешняя советская политика по отношению к Украине  представляет собой модернизированный вариант старой царской политики. Конечно, между ними есть и большие отличия, о чём свидетельствует, между прочим, и сам факт существования Украинской Советской Социалистической Республики.

Но основная тенденция и некоторые характерные приёмы российской политики не изменились. Словечко «малоросс» вышло из употребления, но имперская политическая концепция, скрывавшаяся за этим словом, продолжает существовать. Не подлежит сомнению, что УССР является своеобразной нео-Малороссией. Москва настойчиво стремиться к тому, чтобы навязать украинскому народу общее с Россией политико-государственное сознание и общую «высокую культуру». В этом и состоит реальное содержание концепций «слияния наций», «единого советского народа». Иначе говоря, Украина не должна никогда стать нацией в полном смысле этого слова, она должна навсегда остаться полу нацией, региональной разновидностью единого имперского комплекса. Для этого совершенно не нужно ликвидировать украинский народ как этническую единицу. Эту этничность терпят, а в некоторых случая даже культивируют в форме официальных фольклорных спектаклей. И, так же как в царские времена, украинец, являющийся хорошим патриотом «единого Отечества», не страдает от сегрегации или дискриминации. Он может стать партийным и государственным руководителем всесоюзного масштаба, маршалом Советского Союза, академиком или литератором-орденоносцем (даже пишущим на украинском языке!), космонавтом... Кто-то мог бы сказать, сколько будет существовать украинский этнос, столько  в нём будут спонтанно возникать тенденции к оформлению в полноценную нацию. Это так, но Москва об этом, очевидно, хорошо помнит. Именно поэтому она так старательно раз за разом подрезает все ростки самостоятельности украинской политической мысли (даже в коммунистических формах) и украинской «высокой» культуры. Речь идёт о том, чтобы Украина всегда оставалась в состоянии народа, который в соответствии с классической формулой Вячеслава Липинского, непрерывно национально «возрождается», но никак не может родиться.

Я считаю, что украинские эмигрантские исследователи и публицисты, которые занимаются советской проблематикой, часто совершают концептуальную ошибку. Они переоценивают опасность русификации в смысле исчезновения украинского народа как этноса, и недооценивают опасность «малоросиизации»  в смысле ассимиляции украинцев к всероссийской советской имперской системе. Всем известно, что украинский народ понёс за годы советской власти гигантские потери в его этнической субстанции. Однако сам Сталин - очень авторитетный свидетель! - заявил, что «всех украинцев выселить невозможно». Народ, который выдержал столетия татарского бедствия, будет продолжать в своей массе жить на земле своих предков. Совсем иначе дело обстоит с политикой «малоросиизации». В её пользу, в определённом смысле, говорит опыт истории. Мы вынуждены признать, что царскому режиму в большой мере удалось государственно и культурно ассимилировать элитные слои населения Украины, а народные массы законсервировать в состоянии национальной пассивности и аморфности. Современные коммунистические вожди России очевидно опираются на этот опыт и они убеждены, что им удастся разрешить надоедливый «украинский вопрос» при помощи модернизированного варианта этой испытанной политической стратегии.

Незабвенный Всеволод Голубничий был одним из лучших наших исследователей и знатоков советской действительности. Я не являюсь профессиональным советологом и не могу себя сравнивать с покойным в этом отношении. Вместе с тем, я думаю, что в  своей трактовке проблемы русификации Голубничий не избежал вышеупомянутой ошибки. Прежде всего, я не могу согласиться со сведением этого вопроса к вопросу языка. Вопрос языка это лишь один и не самый важный аспект проблемы. Что же, действительно, является важным и главным, это вопрос политической состоятельности, что и претворяет народ в нацию. Языковая русификация имеет значение в том смысле, что представляет собой симптом и символ провинциального, национально несостоятельного и неполноценного состояния современной Украины. Голубничий успокаивает нас тем, что украинский язык не пропадёт, и что даже советская власть не решится, несмотря на все ограничения, полностью упразднить украинскую школу и прессу. С этим можно согласиться. Но что с того? Здесь необходимо обратить внимание на социальную функцию языка. Будет ли в украинском языке формироваться независимая политическая мысль?  Будет ли украинский язык служить средством не только народной, но и «высокой» культуры, займёт ли она доминирующее положение в государственной администрации, экономике, научных и высших учебных заведениях, городском быте? Пока этого не произойдёт, и пока основной функцией украинского языка будет оставаться функция «колхозного языка» - до тех пор Украина будет продолжать оставаться Малороссией.

И, наконец, последнее замечание. Голубничий требует, чтобы «мы всегда помнили, что русификация Украины является следствием завоевания, следствием насилия и проявлением геноцида». Это - правда, но не вся правда. (Я не говорю здесь о вопросе практическом, о котором в этом контексте вспоминает Голубничий: как было бы целесообразнее и убедительнее показывать эту проблему западной общественности). Понятно, что если бы в 1917 - 21 гг. закрепилось украинское национальное государство, то Украина не была бы сегодня объектом русификации. Но тут можно спросить себя: если бы украинцы смогли проявить больше энергии и политической зрелости в борьбе за свою государственность, была бы Украина завоёванной?  Или другой вопрос: почему некоторые другие нации, которые тоже были завоёваны, например, Грузия и Армения, менее восприимчивы к русификации, чем Украина?  Почему украинские крестьяне, которые попадают в городскую и индустриальную среду, так легко переходят на русский язык вместо того, чтобы в эту среду привносить свой украинский язык?  На все эти и подобные вопросы можно найти объективные историко-социологические объяснения. Тут не может быть речи о том, чтобы оправдывать жестокого и коварного врага, который причинил нашему народу неизмеримые несчастья, как и ряду других народов. Но суть дела в чём-то совершенно другом. Если врагу было суждено быть победителем, а нам побеждёнными, то произошло это в значительной мере потому, что этот враг проявлял в прошлом, и проявляет сейчас невероятное умение находить слабые места в нашей структуре - и бить в них изо всех сил. Цепь, которой Украина впряжена в имперскую колесницу, выкована из звеньев наших собственных слабостей и ошибок. Поэтому мы не можем позволить себе закрывать глаза на эти слабости и ошибки, перенося ответственность за нашу национальную трагедию исключительно на внешние силы и неблагоприятные обстоятельства. Свобода личности и нации утверждается в сознательной, творческой конфронтации с объективными обстоятельствами, а не в капитуляции перед ними. Я уверен, что В. Голубничиий, пусть земля ему будет пухом, согласился бы с этим последним утверждением.