Трактат Вячеслава Липинского «Письма к братьям-земледельцам» (Вена, 1926) содержит одновременно и изложение политической философии, и его практической политической программы. В этой статье я коснусь только программы. Не рассматривая его теоретических взглядов на человека, государство и историю, я сосредоточу внимание на идеях Липинского, имеющих отношение к конкретным вопросам украинской политики. Полвека, отделяющих нас от Липинского, даёт нам возможность критически оценить его наследие. Я хотел бы проследить, перефразируя заглавие труда Бенедетто Кроче о Гегеле «что есть живого и что есть мёртвого» у Липинского, если смотреть из нашего времени.
Липинский написал «письма» в 1919 - 1926 годах. Очевидно, что Украина и мир претерпели с того времени огромные изменения. Рассматривая «Письма» сегодня, читатель встретит целый ряд тем, которые неизбежно будут выглядеть безнадёжно устаревшими. Приведу лишь один пример. Липинский стремился в земледельцах - слое зажиточных крестьян найти опору для украинской государственности. Но, как нам хорошо известно. свободные крестьяне-землевладельцы в Советском Союзе, в том числе и в Украине, давно уничтожены. К тому же, в следствие индустриализации, большинство украинского населения уже не сельское, а городское. Поэтому, легко прийти к выводу о том, что поучения Липинского, какой бы исторический интерес они не представляли, не имеют никакой связи с нашим сегодняшним миром.
В этой статье утверждается, что идеи Липинcwwкого, если рассматривать их внимательнее, в значительной мере сохранили уместность и силу, их необходимо только перевести на современный язык, то есть критически переформулировать в соответствии с современными условиями. Естественно, мы должны установить те пункты, в которых мы будем вынуждены обозначить наши несогласия с Липинским. В ярком «Вступительном слове для читателей из враждебных лагерей» Липинский вызвал своих противников на честную битву идей. Не желая быть причисленным к числу его противников, мы все же не можем не испытать наши силы, ответив на этот вызов.
Прежде чем перейти к обсуждению конкретных вопросов, мы должны напомнить себе, что Липинский, в конечном счёте, не так далёк от нас во времени, как может показаться. Он сформулировал свою программу с точки зрения собственного опыта в украинской революции 1917-1921 годов. Но историческая эпоха, начавшаяся для Украины в 1917 г., всё еще продолжается. Центральной проблемой для Липинского была украинская государственность - анализ причин того, почему недавняя борьба за самостоятельность окончились неудачей, и поиск путей, следуя которыми эту утраченную независимость можно было бы отвоевать и закрепить. Решение этой проблемы всё ещё принадлежит к неопределённому будущему. С этой точки зрения мы - современники Липинского, поскольку его проблема является одновременно и нашей собственной.
Социальный плюрализм.
Что же можно считать самым непреходящим вкладом Липинского в вопрос об украинской государственности? Среди множества примером его блестящей прозорливости, я бы выделил его понимание того, что строй будущего украинского государства, если она когда-нибудь будет существовать, неизбежно должен будет быть плюралистическим. В странах с западной политической культурой плюрализм воспринимается как вещь понятная сама по себе. Но в украинской мысли акцентирование Липинским плюрализма представляло собой радикальное новшество. Народники XIX в. видели украинское общество монистическим в духе Руссо. Они рассматривали народ, как однородную массу, отождествляя его с крестьянством; все, что поднималось над этим уровнем, осуждалось как паразитическое, нравственно испорченное и не украинское, по сути. Народнические историки, от Костомарова до Грушевского, прославляли стихийные крестьянские бунты, но с недоверием относились к усилиям украинских элит по созданию собственной государственности. В период между войнами в среде украинцев за пределами СССР народническую идеологию, в значительной мере, вытеснила идеология интегрального национализма. Национализм со многих точек зрения был реакцией на народничество, его антитезисом. Но политическая философия интегрального национализма также была монистической и по крайне мере в этом отношении продолжала народническую традицию. Она лишь заменяла понятие недифференцированного народа понятием монолитной «нации». И народничество, и интегральный национализм придерживались концепции однородного общества, не допуская разнообразия социальных слоёв и политических направлений.
Липинский остро критиковал монистические, редукционистские идеологии, которые, исключая значительные слои населения Украины, то ли как классовых врагов, то ли как этнически чуждые элементы, - на самом деле увековечивали неполноту нации, а отсюда и отсутствие своего государства. Он отстаивал точку зрения, что в Украине должна сформироваться дифференцированная классовая структура, охватывающая все слои, необходимые для существования зрелой нации и самостоятельного государства. Этого необходимо достичь частью посредством возникновения новых элит из народных масс, а частью благодаря полному присоединению отчуждённых старых элит. Липинский отмечал, что те слои, которые народники и интегральные националисты отбрасывали как не украинские вбирали в себя некоторые наиболее продуктивные, наиболее просвещённые и политически самые опытные элементы населения страны.
В процессе создания украинского государства Липинский отводил выдающуюся (хотя никак не исключительную) роль земледельцам (этот несколько архаический и поэтический термин означает фермеров). Его «земледельцы» были именно тем слоем, который большевистские пропагандисты называли по-русски «кулаками» или «куркулями» по-украински. В контексте революционной поры это понятие имело политическое содержание. Население Украины всё ещё было преимущественно сельским, и зажиточные крестьяне, те которые смогли воспользоваться столыпинскими реформами, несомненно, составляли самую передовую силу в аграрном секторе общества.
Может сложиться впечатление, что аргумент Липинского утратил своё значение вследствие светской коллективизации сельского хозяйства. Но Липинский сам рассматривал возможность такой ситуации в будущем, когда городской и индустриальный секторы станут в украинском обществе доминирующими. Он считал, что в таком случае промышленный рабочий класс и его «рабочая аристократия» будут призваны перенять политическое руководство. Липинский с одобрением отзывался о современном ему примере Англии, когда в 1924 г. лейбористская партия впервые сформировала правительство. Главным пунктом в аргументации Липинского, пунктом, который до сих пор сохраняет своё значение, был тезис о том, что украинская борьба за независимость в социальном отношении должна опираться на те классы - сельскохозяйственный, промышленные или на оба сразу, - которые контролируют материальное производство, имеют экономическую власть и владеют, если можно так выразиться, «основным капиталом в стране». В этом акценте на производство и экономической власти Липинский приближается к марксизму - и именно в этом его обвиняли критики из лагеря интегральных националистов. (Но, в отличие от марксистов, он отводил самостоятельную роль военной власти, «власти меча», которая в его теории не была просто отражением экономических сил). В народнической концепции борьба украинцев за социальное и национальное освобождение была борьбой масс, лишённых собственности, то есть в основном обнищавшей, полупролетарской части крестьянства, возглавляемой интеллигенцией. В ответ на это Липинский иронически спрашивал, какими были бы перспективы американской революции, если бы она балы восстанием индейцев и чёрных рабов под руководством религиозных миссионеров? Американская революция смогла достичь успеха только потому, что она опиралась на зажиточные элементы колониального общества и втянула в себя бывшие колониальные элиты.
Поскольку интеллектуалы не имеют непосредственного доступа к рычагам экономической и военной власти и контролю над ними, Липинский считал, что они мало подходят для политического руководства и управления. Однако эту критику интеллигенции не следует ошибочно толковать как фундаментальный антиинтеллектуализм. Липинский верил в то, что интеллектуалы выполняют жизненно важную функцию, они призваны создавать и защищать культурные ценности и формулировать общественно-политические идеологии. Но когда интеллектуалы захватывают власть они, тем самым, действуют вопреки своему собственному призванию, стремясь исполнять роль, для которой у них нет необходимых для этого условия и качеств.
Проблема аристократии.
Липинский был убеждён в том, что борьба Украины за независимость не может быть успешной без поддержки части исторической аристократии. То, что эта тема в его мышлении занимала много места, несомненно, было обусловлено обстоятельствами его собственной жизни. Он происходил из правобережной шляхты, и его ранняя довоенная деятельность была посвящена попыткам заново интегрировать этот полонизированный социальный слой в украинское национальное сообщество. Базовым мотивом было чувство noblesse oblige, Липинский считал моральной обязанностью аристократии службу родной стране, а не интересам чужой власти метрополии. Одновременно он надеялся на то, что исполняя свои обязанности граждан Украины, аристократия подтвердила право своего класса на дальнейшее существование. Липинского, в основном, заботила судьба правобережной шляхты, но его концепция в полной мере имела отношение и к левобережному русифицированному дворянству, ведущему своё происхождение от казацкой старшины Гетманства XVII -XVIII вв.
Вся эта проблема устарела, поскольку аристократия Украины была полностью сметена дальнейшим развитием событий. Все же мы имеем право поставить два вопроса: какое значение имела концепция Липинского в контексте его времени? И можно ли её, соответственно дополнив, как-то использовать в современных условиях?
В том, что касается первого вопроса, заслуживает внимания замечание Токвиля о судьбе старой французской аристократии. «Очень жаль, что французскую аристократию, вместо того, чтобы вынудить подчиниться, вырвали с корнем и повалили, поскольку вследствие этого нация была лишена существенной части её жизненной субстанции, что нанесло нашей национальной свободе рану, которую время никогда не залечит. Когда какой-нибудь класс на много веков берет на себя руководящую роль в общественных делах, он вследствие этой долгой и никем не отрицаемой привычки к собственному превосходству развивает соответствующую гордость и уверенность в своих силах, что делает его точкой максимального сопротивления в общественном организме. И он не только сам обладает мужественными чертами, но своим примером он ускоряет их созревание в других классах. Когда такая часть государства подвергается насильственной ампутации, ослабевают и даже наиболее враждебные ей части»[1].
Липинский считал, что украинское общество было обречено во всех случаях сохранять «плебейский» характер, то есть быть в основном крестьянским, пролетарским и мелкобуржуазным. Доступ ограниченного числа лиц аристократического происхождения ничего бы в этом не изменил. Но это могло бы передать необученным и неопытным лидерам украинского национального движения частичку традиционной политической культуры - черты, которых им явно не доставало. Англо-ирландское джентри дало Ирландии Парнеля (пример, который приводил Липинский), шведско-финская аристократия дала Финляндии Маннергейма (который, как и Павел Скоропадский, был царским генералом перед революцией); польско-украинская аристократия дала Украине митрополита Андрея Шептицкого (графа Романа Шептицкого). Рассматривая бесчисленные услуги, предоставленные украинскому делу только этой личностью, можно задать себе вопрос о том, не изменило бы результаты украинской борьбы за независимость с поражения на победу участие большего числа таких людей, как Шептицкий. Поэтому трудно не согласиться с Липинским в том, что украинская народническая интеллигенция допустила серьёзную ошибку, оттолкнув от себя украинофильских представителей исторической аристократии, вместо того , чтобы попытаться перетянуть их на свою сторону. Такие украинофильские тенденции, вне всяких сомнений, были среди русифицированного и полонизированного крыла этого класса, но они не встретили необходимой поддержки.
Вопреки тому, что иногда говорили его оппоненты, Липинский не мечтал о сохранении старого дореволюционного общественного строя и устаревших классовых привилегий. Он полностью принимал необходимость и неизбежность глубоких социальных перемен. Но он считал, что аристократия должна была стать связующим звеном между «старой» и «новой» Украиной и таким образом внести элемент преемственности в национальную жизнь, развитие которой характеризовал высокий уровень прерывности.
«Не консервацию дворянства или, тем более, поворот к старому состоянию мы имеем в виду... Никто лучше нас самих не знает, что в массе своей всё наше - омосковленное и опльщенное дворянство - уже в значительной степени выродилось, и что эти последние могикане шляхетско-казацкой поры нашей государственности должны в конечном счёте исчезнуть точно так же, как исчезои их предшественники - последние могикане эпохи варяжско-княжеской, потому что таков жестокий закон природы. Но таким же законом природы есть и то, что здоровое зеоно рождается только на зрелом дереве. И что старое дерево, прежде, чем погибнуть, должно своим здоровым зерном землю вокруг себя засеять и с этого здорового зерна новую, возрождённую жизнь начать» (с.75)[2].
Липинский утверждал, что только те революции могут достичь успеха, руководство которых включает в себя диссидентскую часть старой элиты. Он выводил эту концепцию из своих исследований времени Б. Хмельницкого в Украине XVII в.: именно участие русских аристократов подняло казацкую революцию выше уровня простой жакерии и сделало возможным основание украинской казацкой державы.
Опыт всемирной истории, как представляется, подтверждает выводы Липинского. Лостаточно просто привести примеры из опыта английской, американской, французской и китайской революций, а также национально-освободительных революций XIX и XX вв. Сам Липинский ссылался на русскую революцию: «Наверное, и Ульянов не был бы Лениным, если бы в его жизни и жилах его идейных помощников - Чичериных, Бухариных, Калининых, Каменевых (начальник главного штаба - не Нахамкес) - не текла кровь старого московского служилого дворянства, которое опричниной и террором спасло и отстроило московское государство при Грозном, в «смутное время», при Петре Великом - спасает и отстраивает и теперь под знаменем большевизма в четвёртый раз». (с.39). Общеизвестно, что во время гражданской войны в Красной армии служило больше бывших царских офицеров, чем в Белой армии Колчака, Деникина и Юденича и что советский аппарат с самого начала вобрал многочисленных представителей старорежимного управленческого персонала. Поэтому мы можем согласиться с тезисом Липинского, что большевистское руководство приобретало свой безошибочный инстинкт власти и политический опыт от элиты имперской России.
Какое отношение имеют эти исторические экскурсы к проблематике украинской борьбы за независимость в современных условиях? Допуская, что Липинский был прав в своих соображениях, мы логично приходим к следующему выводу: украинское государство смогло бы возродиться только при условии активной поддержки украинского советского «служилого дворянства», то есть тех украинцев, которые занимают соответствующие должности в Коммунистической партии, административном и экономическом руководстве Украинской ССР и в Советской армии, их положение похоже на положение «малороссийских» дворян XIX в.: они служат имперской системе и в значительной степени русифицированы. Но, нравится это нам или нет, они представляют собой действительную элиту современного украинского общества. Есть основания считать, что, несмотря на внешний конформизм, многие из них не лишены чувства украинской идентичности и что они затаили обиды на московского начальника. Экстраполируя аргумент Липинского, можно было бы сказать, что разумная государственническая политика национально сознательных эмигрантов должна была бы состоять в поощрении диссидентских тенденций в рядах украинской советской элиты. А если, наоборот, зарубежные националисты будут без разбора осуждать всех членов этого истэблишмента как ренегатов и предателей, они лишь будут повторять ошибки народников в их отношении к исторической аристократии.
Политический и религиозный плюрализм.
Социальный плюрализм Липинского дополнялся плюрализмом политическим. Его исходным моментом было твёрдое убеждение, что нет и не может быть рая на земле - совершенного общественно-политического строя. Будущее украинское государство тоже не будет утопией; в ней неизбежно будут иметь место ошибки, злоупотребления и несправедливости. Задачей оппозиции будет стараться их исправлять. Поэтому «для оппозиции его Величества всегда будет место рядом с правительством его Величества в нашей Гетманской Украине» (с.XL). Более того: осуществляя давление на государственный аппарат, оппозиция помогает избежать того, чтобы он стал самодовольным и бездеятельным. Легально признанная оппозиция является механизмом, который обеспечивает непрерывное обновление национальной элиты благодаря притоку свежей крови. Лучшей иллюстрацией понимания Липинским политического плюрализма может служить его дискуссия с Осипом Назаруком относительно стратегии, которую нужно избрать в отношении представителей украинских левых сил. Назарук, который недавно возвратился к гетманской идеологии, призывал Липинского «убить» (в переносном смысле этого слова) таких фальшивых пророков, как Драгоманов, Франко, Грушевский, Винниченко и даже Шевченко, как «общественно-государственнических» пропагандистов». Липинский отвечал: «Шевченко, Франко, Драгоманов - революционеры. Борьба с некоторыми их вредными мыслями с помощью умаления их революционного авторитета, умаю, бесцельна. Всегда будут существовать украинские революционеры, которые будут, вполне обоснованно, черпать у них своё вдохновение и совсем не беда, что у нас есть революционеры. Чтобы вылечить эту смертельную однобокость нации, нам нужны консерваторы с позитивной программой, а не только с отрицанием революционеров. Создание этой консервативной позитивной мысли, полагаю, имеет для нас куда большее значение, чем борьба с Шевченко, Франко и Драгомановым. Тем более, что без сильной украинской консервативной организации - эта борьба обречена. Людям необходимо откуда-то брать идеи. Если у них есть только эти названные писатели. То и брать будут только у них, как их не критикуй. Тут возможно только одно решение: дать писателей, думающих иначе, предлагающих другую тактику, другой стиль. Самое главное - с преобладанием воли и ума над романтизмом и непродуманными эмоциями. В этом направлении поле для деятельности огромное и в этом, позитивном, а не в негативном направлении я бы советовал Вам направить литературный талант»[3].
В целом консерватизм Липинского ни в коем случае не означал подавления неконсервативных украинских идеологических направлений и политических партий. Он был готов найти что-то позитивное даже у украинских коммунистов, при условии, что «у них не Украина будет для социализма и коммунизма, а социализм и коммунизм для Украины» (с. XL). Чего он действительно желал, так это перебороть «смертельную однобокость нации», укрепляя недоразвитое до этого времени правое, консервативное крыло, и, во-вторых, согласовать между собой несколько соперничающих течений в рамках объединённой политической системы под властью общего для всех закона.
Чтобы завершить картину, есть смысл вспомнить, что Липинский был плюралистом и в делах церковной политики. Являясь правоверным католиком, как и его предки, латинского обряда, он считал, что религиозный плюрализм является неотъемлемой частью украинской жизни. Липинский защищал равенство всех вероисповеданий, хотя и считал, что в силу исторических причин православная церковь имеет все основания быть prima inter pares среди украинских церквей. Липинский был убеждён в том, что цивилизованная политика должна включать в себя христианские этические принципы, но с возмущением отбрасывал любые попытки уравнять национальность с каким-либо вероисповеданием («только православный может быть хорошим украинцем», «только Греко-католическая церковь является действительно украинской церковью» и т.д.). Липинский решительно противостоял клерикализму, созданию политических и общественных организаций в соответствии с конфессиональным разделением и вообще смешению политических и церковных дел, которые, по его мнению, необходимо вести раздельно.
Нет сомнений в том, что идеи Липинского о необходимости политического плюрализма и значении легальной оппозиции сохраняют своё значение для настоящего и будущего. Посткоммунистическая Украина должна иметь плюралистическую политическую структуру, чтобы не стать ещё одной диктатурой. Плюрализм считается признаком либеральной демократии. В то же время, как это ни парадоксально, среди всех украинских политических мыслителей именно анти демократ Липнский являлся наиболее последовательным плюралистом.
Монархия и легитимность.
Монархизм Липинского является наиболее спорной, с нашей сегодняшней точки зрения, частью его программы. Не может не вызвать удивления, почему этот исключительно умный человек так страстно защищал идею монархического строя в форме наследственного гетманства для будущего украинского государства.
Между плюрализмом Липинского и его монархизмом существует глубокая связь. Именно потому, что Украина, как он её видел, должна была быть социально и политически дифференцированной, этот плюрализм требовал для равновесия принципа единства. Без объединяющего центра, без общепризнанного авторитета существовала реальная угроза того, что враждебные друг другу общественные силы и конкурентные политические движения могут раздробить украинское государство на хаотические фрагменты. К несчастью, украинская история даёт слишком много примеров таких самоубийственных раздоров. Исторические исследования убедили Липинского, что одной из важнейших причин того, что украинское казацкое государство XVII в. долго не простояло, был провал планов Богдана Хмельницкого сделать гетманство наследственным. Выборный характер высшей должности уменьшил её авторитет, облегчил распространение анархических раздоров и дал иностранным силам удобный повод вмешаться во внутренние украинские дела. Липинский применял этот «урок истории» при анализе современной ему украинской ситуации.
Липинский считал, что государство невозможно создать без применения физической, военной силы. Государство рождается в войнах и революциях. Но одной только силы не достаточно. Что не менее необходимо, это то, чтобы правительство, использующее силу, было легитимным, то есть, чтобы его авторитет основывался на принципе, который принимают все, не только правящее меньшинство, но и народные массы. Исторически именно институт монархии давал строительству государств и наций принцип легитимности. «Все большие европейские нации был объединены монархиями. Можно ли без монархии представить себе объединение Германии, Франции, Италии или возрождение наций поменьше, таких как Болгария, Румыния, Норвегия. Почему мы должны быть исключением?» (с. 47). Проблему легитимности власти рассматривали два западных теоретика ХХ в. - испанец Хосе Ортега-и-Гассет и итальянец Гулиэльмо Ферреро. Стоит сравнить их мысли на эту тему с идеями Липинского. Ортега писал: !Согласие, тот вид согласия, который создаёт фундамент стабильного общества, предполагает, что сообщество разделяет общую и твёрдую, несомненную и бесспорную веру в тех, кто исполняет верховную власть, и это имеет огромное значение. Потому что общество, лишённое такой веры, имеет мало шансов достичь стабильности... Каждая из европейских наций жила на протяжении столетий в состоянии единства, поскольку все они слепо верили - любая вера слепа, - что короли правили «Божьей милостью...». Когда народы Европы утратили эту веру, короли утратили милость и были сметены порывами революции»[4].
Ферреро приводит похожий аргумент. В соответствии с ним, европейская цивилизация выработала два великих принципа легитимности - наследственно-монархический и выборно-демократический. Оба доказали свою способность быть фундаментами стабильных политических систем. Со времени Французской революции монархический принцип пришёл в упадок, следствием чего стало свержения монархии в большинстве стран в конце первой мировой войны. Однако в большинстве случаев исчезновение монархии не вело к установлению стабильной и легитимной демократии, к которой соответствующие народы были не готовы. Вакуум власти, образовывавшийся после падения монархии. Заполнялся режимами, которые Ферреро называл «революционными» или «тоталитарными» и первые примеры которых он усматривает в якобинской и наполеоновской диктатурах. Такие режимы заявляют о том, что они представляют народную волю. Но их мнимый демократический характер является обманом, потому что ни не могут выдержать испытание свободными выборами и наличием открытой оппозиции. Революционные режимы стремятся компенсировать недостаток действительной демократической легитимности обращением к исключительности, воинственной идеологии и личной харизме непогрешимых лидеров, втягиванием во внешние военные авантюры и, в конечно счёте, систематическими репрессиями против всех диссидентских элементов. Революционные или тоталитарные режимы неизбежно являются террористическими, поскольку правители ощущают нелегитимность и нестабильность своей власти, живут в постоянном страхе перед обществом, а общество живёт в постоянном страхе перед правителями[5].
Взгляды Липинского полностью совпадают со взглядами Ортега и Ферреро в отношении функции легитимации, которую исполнял в прошлом институт монархии. Основу расхождения можно обнаружить в оценке современности и перспектив в будущем. Ортега и Ферреро считали, что в наше время единственным реальным решением проблемы легитимности власти является решение демократическое. Липинский это отрицал. Его пессимистическая оценка демократии, несомненно, отражала неудачу украинской и российской демократии 1917 г., а также плохую игру западных либеральных демократий, которые выиграли войну против консервативно-монархической имперской Германии, но оказались явно не в состоянии создать жизнеспособный и стабильный. Послевоенный порядок. Липинский ревностным сторонником власти закона. Поэтому он не мог не отбросить «революционного», то есть диктаторски-тоталитарного, решения проблемы государственного строя, которое в украинской политике представляли коммунистическое и интегрально-националистическое движения. Единственным выбором, который ему остался, и который он всей душой принял, была верность испытанному временем принципу монархической легитимности.
Чтобы избежать возможного недоразумения, необходимо подчеркнуть, что Липинский ни в коем случае не был сторонником абсолютной монархии. Он самым решительным образом отбрасывал абсолютистско-монархические режимы, такие, как в царской России, называя их «наследственными диктатурами». «Мы, разумеется, не хотим старого царского самодержавия, этой полу азиатской демократической (то есть популистской) деспотии, которая в минуты опасности обычно с помощью толпы спасала себя погромами» (с.42). Тип монархии, которую он отстаивал, - это «законом ограниченная и законом ограничивающая», то есть, другими словами, конституционная монархия. Липинский неоднократно ссылался на пример Англии, как на пример режима, к которому должна была бы стремиться Украина. Он верил в то, что Гетманство XVII-XVIII вв. эволюционировала в направлении политической системы такого типа.
Липинский не отрицал того очевидного факта, что дух его времени был недоброжелательным к идее наследственной монархии - принципу монархической легитимности: «Новая монархия, новая династия не может возникнуть во времена когда над жизнью господствует пресса и литература. Родоначальники монархий и династий, «Богом данные» руководители нации не могут появиться во время, в котором погибла эпичность жизни. Богатыри не рождаются при благосклонном участии кинематографа и репортёров» (с.89-90).
Липинский надеялся, что эту трудность можно будет преодолеть обращением к традиции - не созданием новой династии, а реставрацией династии, претензии которой были бы освящены историческим прецедентом. В конкретных обстоятельствах это означало поддержку дела Скоропадского: член этой семьи уже занимал пост гетмана в XVIII в., а потомок той же семьи недавно подтвердил эти исторические права, взяв на себя гетманство в 1918 г.
Липинский не идеализировал режим Скоропадского, он сознавал слабости этого режима и критиковал некоторые его политические шаги. Но он утверждал, что Гетманство 1918 год, несмотря на его недостатки, было наилучшим приближением к той форме управления, которая была желательной для Украины, и к тому же наилучшим из шансов для установления жизнеспособного украинского государства в революционную пору, и отрицал, что конкурентный политический левацкий режим Украинской Народной Республики имел такой потенциал. Поэтому, когда снова пробьёт час украинской независимости, украинским патриотам, по мнению Липинского, необходимо продолжить свою деятельность, начатую в 1918 г., создав новую конституционную монархию для легитимной династии Скоропадских.
Критически оценивая монархическую концепцию Липинского, я буду рассматривать её на двух уровнях - с точки зрения времени украинской революции (которое, разумеется, было и временем Липинского) и с точки зрения нынешнего поколения. Существуют убедительные доказательства того, что в течение XIX в. и первых лет ХХ в. монархический лоялизм наивно-стихийного типва был очень распространён в украинском народе. Объектом его поклонения была чужая династия Романовых или (в Галиции) Габсбургов. Липинский, вероятно, был прав, утверждая, что украинские массы плохо понимали государственность как абстрактное понятие - для них государство должно было быть воплощено в живой отцовской фигуре. Поэтому имело смысл вернуть это ощущение преданности, освобождённое вследствие отречения последнего царя, к олицетворённому символу украинской государственности. Да и память о казацком времени всё ещё была жива среди населения центральной и восточной Украины. Таким образом, представлялось разумным связать возрождённую украинскую государственность с традицией старой казацкой государственности.
В противовес этому аргументу выдвигается тот факт, что основное течение украинской революции было, несомненно, народническим и социалистическим. Режим Украинской Народной Республики имел более широкую социальную опору, чем гетманство Скоропадского. В Украине не было местной монархической традиции, ведь и гетманство XVII - XVIII вв. в конечном счёте было выборным, наполовину республиканским. Таким образом, квазидинастических претензий Павла Скоропадского было недостаточно, чтобы придать его правлению ауру легитимности. Только массовая народная поддержка могла придать легитимность режиму Скоропадского. Чтобы достичь этого, необходим был необычайно одарённый руководитель с большой харизмой, второй Богдан Хмельницкий. Мы не уменьшим действительных заслуг Скоропадского, если скажем, что он не был государственным деятелем такого масштаба. Необходимо, также, иметь в виду общую политическую ситуацию того времени. Когда имперская Германия потерпела поражение, на Западе победила либерально-демократическая Антанта, а большевицкая революция затопила Россию и выплеснулась в Украину, трудно сказать каким образом могло бы консервативно-монархическое правительство выжить в Украине. Стоит вспомнить, что два недавно возрождённых восточно-европейских государства, Польша и Финляндия, которые вначале мыслились как конституционные королевства, перешли к республиканским формам правления. В резкой критике Липинского украинской «революционной демократии», то есть левых партий, которые составляли правительства Украинской Народной Республики во время Центральной Рады и Директории, - было много справедливого. Но Липинский ошибался, думая, что эти пороки были порождены демократическим характером Украинской Народной Республики, их скорее следует диагностировать как «детские болезни», вызванные незрелостью и политической неопытностью украинского национального движения - наследием царского самодержавия, которое лишало порабощённые им народы возможности приобрести опыт самоуправления и ответственного выполнения гражданских обязанностей. Такую интерпретацию подтверждает опыт Западно-Украинской Народной Республики, которая была образована на территории бывшей австрийской провинции - Галиции. Западно-украинское государство в целом придерживалось той же самой народническо-демократической философии, что и Украинская Народная Республика в центральной и восточной Украине. Отличало Галицких украинцев то, что они прошли школу конституционализма. Правительство Западно-Украинской Народной Республики располагало бесспорной преданностью всего украинского населения и успешно поддерживало закон и порядок на всей территории, находившейся под его контролем. Западная Украина была свободна от напастей, которые беспокоили Приднепровье: аграрных бунтов, еврейских погромов, атаманщины. Липинский однозначно признавал легитимный характер правительства Западно-Украинской Народной Республики. Это означало, что даже в соответствии с пониманием Липинского, стабильный и легитимный украинский режим не был невозможен в принципе.
Какие выводы мы можем из этого сделать? Со времени окончания первой мировой войны монархии исчезали одна за одной - вплоть до того, что короли стали в наше время видом, которому угрожает вымирание. Это развитие событий не стоит приветствовать как безусловно «прогрессивный». В большинстве случаев на смену монархии пришли не стабильные демократии, а диктатуры и тирании того типа, которые Ферреро называл «революционными» или «тоталитарными», а Липинский - «охлократическими». (Русские избавились от царя и получили Ленина и Сталина. Немцы отстранили недалёкого, но безвредного кайзера Вильгельма и получили вместо этого Гитлера. Иранцы свергли шаха только для того, чтобы попасть под власть аятоллы Хомейни). В тех странах, где монархии продолжают существовать, могут быть уважительные причины, чтобы их сохранить - из чувства уважения и любви к традиции и как символ национальной преемственности. Может быть выгодным отделить пост церемониального главы государства от действительного главы исполнительной власти и иметь первого как неполитическую силу, выводя его за рамки борьбы партий. Не случайно те европейские страны, в которых выжили институты монархии - Британия, три скандинавских королевства, Нидерланды, Бельгия принадлежат к странам с самым высоким уровнем политической культуры и имеют лучше всего защищённые, не подвергающиеся опасности гражданские свободы. Это относится также и к Японии, со многих точек зрения самой развитой страны Азии.
Понятно, впрочем, что институт монархии выжил только благодаря терпимому отношению к ней. Сама по себе она не может более придавать власти легитимности, скорее она сама нуждается в подтверждении своей легитимности волей народа. И если монархия пала, она вряд ли может быть когда-нибудь восстановлена, потому что какую бы харизму она бы еще не имела, харизма эта исчезла навсегда. (Новейшая история даёт нам лишь единственный, изолированный случай реставрации монархии Испанию. Остаётся только увидеть, будет ли устойчивой восстановленная власть испанских Бурбонов). В таких странах как Украина, весь традиционный уклад которых был перевёрнут вверх дном и полностью уничтожен десятилетиями коммунистического правления, перспективы реставрации монархии следует оценивать как нулевые. Проблема легитимности, разумеется, остаётся, но на этой стадии мировой истории она может быть решена только на путях демократии. Как справедливо предсказывал Токвилль ещё 150 лет тому назад, выбор, который стоит перед человечеством, является выбором между либеральной демократией и «демократическим деспотизмом».
Есть все признаки того, что, несмотря на свой догматический монархизм, Липинский догадывался о таком положении дел. Из его биографии мы знаем, что незадолго до своей смерти он утратил веру в дело Скоропадского. Естественно, конфликт с гетманом сыграл здесь свою роль, но представляется, что Липинского захватили сомнения в фундаментальной обоснованности его концепции. Это была его личная трагедия, к которой мы не можем отнестись без сочувствия. Во всяком случае, в своих последних произведениях Липинский, продолжая отстаивать наследственное гетманство, как самую желательную форму правления в будущем украинском государстве, заявил, что определение формы правления в будущем украинском государстве должно было бы быть прерогативой учредительного собрания. Это было равнозначно признанию демократического принципа народного суверенитета - принципа, который он ранее так страстно отбрасывал.
Большой и непреходящей заслугой Липинского является то, что он был первым украинским политическим мыслителем, который сформулировал проблему легитимности власти. Эту проблему никогда не затрагивали дореволюционные демократические публицисты, потому что они не мыслили понятиями суверенного государства; они воспринимали имеющиеся в наличии империи, Российскую и Австро-Венгрескую, как реальность жизни, а в украинском национально-освободительном движении видели революционный фермент, постоянную оппозицию этим устоявшимся государствам. Народники и марксисты были склонны сосредотачиваться прежде всего на социально-экономических проблемах и рассматривать вопросы политического устройства как второстепенные. Коммунисты и интегральные националисты, которые господствовали на украинской политической сцене во время между двумя войнами, были чувствительными к проблемам власти, но стремились решить её в революционном духе установлением диктатуры одной партии, которая бы руководила массами и действовала с неограниченными полномочиями от их имени и для них. Липинский единственный понимал, что для того, чтобы не быть деспотической и тиранической, власть государства должна основываться на принципе легитимности и им ограничиваться. Именно поэтому украинская демократия должна стремиться учиться у Липинского, предлагая в то же время другие решения.
Примечания
Tocqueville A., de. The Old Regime and the French Revolution / Transl. by S.Gilbert. -New York, 1955.-Р.110-Ш.
[2] Нумерацию страниц из книги В. Липинского "Лиети до братів-хліборобів" (Вена}, 1926) даётся в скобках после соответствующих цитат.
[3] Письмо В. Липинского О. Назаруку от 18 февраля 1925 г. цитируется по изд.: Листи Осипа Назарука до Вячеслава Липинського / Ред. І.Лисяк-Рудницький. - Філадельфія, 1978. - C.XLVL
[4] Orteg-a у Gasset J.Concord and Liberty / Transl.by H.Weyl. - New York, 1963. - Р19-20.
[5] Ferrero G. The Principles of Power / Transl. by T.R Jaeekel. -~ New York, 1942. |
