Николай Лесков

С -Петербург, пятница, 23-го марта 1862 г.

В 1861 году в Петербурге издана небольшая книжечка “Об участии паствы в делах церковных” [Извлечено из “Христианского чтения” за декабрь месяц 1861 г.]. Книжечка эта имеет для нас очень большой интерес, но она прошла незамеченною, как не замечаются у нас обыкновенно многие произведения русской литературы, в которых не бросается в глаза повесничество наших известных журнальных шутов. Благодаря этим нигилистам, очень многим свидетелям совершающихся и ожидаемых реформ вовсе не знакомы самые интересные, но скромные труды, при помощи которых реформы перестали бы представляться утопиями, как скоро люди увидали бы, что реформы эти твердо опираются на народной и исторической почве. Но такой способ убеждения не в духе г. Чернышевского и tutti quanti [Всех таковых — Итал.], а другие только отгрызаются от г. Чернышевского и забывают, что у общества есть и другие интересы. Простая, кажется, вещь: несостоятельность многих сторон римского права для нашего народа, а едва-едва кто-то надоумился рассказать это толком. Недавно еще, так сказать, на днях почти, присяжные российского происхождения представлялись пародиею учреждения присяжных, а теперь в “Русском вестнике” пишут апологии русскому делопроизводству допетровского периода, находят в нем и смысл, и силу, и больше справедливости, чем в том, которым ведаемся мы в наше просвещенное время. Сказали об этом толком, и общество прочло с удовольствием и поверило. Даже в Москве, где и до сих пор верят в существование Неаполитанского королевства и сохраняют его имя на почтовых ящиках, где стоят за всякую рутину и сохраняют извозчичьи “гитары”, на которых в крайних случаях ездят даже такие солидные писатели, каков, например, сам Феоктистов; даже и там, в этой беспардонной Москве, слово здравого убеждения имеет свой вес и не пропадает даром.

Но одними вопросами мы не хотим заниматься, считая их недостойными своего просвещенного внимания, и предпочитаем заниматься разъяснением значения наскучившего всем г. Чернышевского и его сподвижников, а другими боимся заняться, чтобы не испытать на себе силу едких острот близких или далеких русских публицистов. Конечно, мы сами можем свидетельствовать, что и близкие и далекие публицисты бывают иногда слишком скоры на обвинения и падки до острого словца, в ущерб истине. Самые простые и ничтожные вещи заставляли их называть нас “официозною “Пчелою””, но мы это сносим, зная, что “на весь мир пирога не испечешь и на всякое чиханье не наздравствуешься”. Попрекать, кого бы то ни было, да еще из-за моря, дело очень легкое, и, если его производить с грациею далекого публициста, то оно даже выходит и очень эффектным. Едкие сопоставления, остроумные комбинации... ну, и хорошо. Жаль только, что все это не имеет никакого основания. Каждому могут сниться всякие сны, какие ему придут в голову; построить на этих снах свои предположения недостойно хорошего публициста, обязанного не шалить чужою репутациею и мерять свое оружие с оружием противника. Мы не “официозны” нисколько, ни на волосок, а зависимы столько, сколько зависимо всякое иное периодическое издание; даже мы зависим менее всех других суточных русских газет, и в этом нетрудно удостовериться и вблизи, и издалека. Повторяем, мы настолько независимы, что никогда не говорим того, чего не думаем, а то, что думаем, говорим так, как можем. Свободные от всякого официального влияния, мы старались освободить себя и от крепостной зависимости у деспотствующего либерализма “Современника”. Мы чтим авторитеты и не возводим на их места всяких гугнивых паясов; мы не считаем честным разрушать то, чего нечем заменить, а заботимся только о том, чтобы ничто не тормозило общественного развития и не мешало крепнуть народному сознанию и силе. Мы, не хвастаясь и не увлекаясь, говорим, что мы знаем наш народ; из его собственных слов помним, чт? ему нужно, и хлопочем за всякую из его нужд, как бы она ни казалась мелочною пишущим бесплодные рассуждения “о материях важных”. Мы знаем народ, который журавля в небе предпочитает синице в руках, и не морочим его ни журавлем, ни иною большой птицей в небе. Может быть, многие из тех, перед кем лежит сегодняшний нумер, не в наших только столбцах читали о нуждах нашего народа. Мы тоже читали все написанное по этому вопросу с большим вниманием и с истинным удовольствием. К сказанному нам прибавлять нечего; но мы хотим указать еще одну народную нужду, о которой знатоки нашей народности говорить не намерены.

Уважая человеческую свободу во всех ее проявлениях, мы не имеем никакой мысли увлекать народ в ту или другую сторону. Мы убеждены, что истинный либерализм должен способствовать всестороннему народному развитию тем путем, которым народ наиболее склонен идти. Такой путь всегда верен, и пренебрегать им по личным отношениям, стыдно; это значит под видом народных интересов гоняться за собственными симпатиями. Есть люди, уверенные, что русский народ по преимуществу материалист. Мы сожалеем о людях с таким убеждением, но не упрекаем их: они не виноваты в недостатке способности смотреть на вещи без предвзятых понятий. Нам, напротив, кажется, что русский народ любит жить в сфере чудесного и живет в области идей, ищет разрешения духовных задач, поставленных его внутренним миром. Он постоянно стремится к богопознанию и уяснению себе истин господствующего вероучения. История земной жизни Христа и святых, чтимых церковью, составляет самое любимое чтение русского народа; все другие книги пока еще мало интересуют его. Народники, знающие все, кроме своего незнания, могут поверить это в воскресных школах и в книжных лавках, где продаются книги духовного содержания. Отсюда мы приходим к заключению, что нужно содействовать народному развитию, давая ему возможность удовлетворять своим чистым наклонностям и помогать ему сделаться христианином, ибо он этого хочет и это ему полезно.

В этих целях мы позволяем себе поговорить сегодня о церкви и о лицах, обязанных содействовать развитию народа в духе христианского учения. В литературе давно идет речь о необходимости коренных реформ в образовании юношества, готовящегося быть служителями церкви, и об исправлении законов внутренней администрации по духовному ведомству.

В известной среде нашего общества, не проникнутой идеями нигилизма и не помешанной на tabula rasa [Чистая доска — Лат.], в самой здоровой и самой честной среде толки об этом раздаются еще сильнее, чем в литературе. Наконец сама духовная журналистика, в двух наиболее почтенных своих органах (“Православное обозрение” и “Дух христианина”), сливает свой голос с голосом общества, желающего приведения нашего духовенства в то положение, в котором оно получит право на всеобщую любовь и сочувствие.

Наше духовенство представляет собою совершенно отдельную корпорацию, между им и народом нет никакой солидарности, и оттого между духовенством и обществом потерялась духовная связь, соединявшая их в давнопрошедшее время. Средств к сближению духовных лиц с нуждающимся в них народом предложено очень немного, да и те нисколько не опираются на исторической почве, а потому, имея в виду время и порядки, при которых в древней церкви связь народа с духовенством была крепка и надежна, мы, вместо всяких рассуждений, обратимся прямо к этому времени и к его порядкам. Вот как они описаны в названной выше книге:

“Осмотрительность должна побуждать правителей церкви обращаться при избрании пастырей к самому народу, избирать их из его среды и при его содействии.

Самому обществу, среди которого живет избираемый, более известны и личные качества его, и вся частная жизнь, нежели посторонним лицам. Потому общественное мнение могло служить для иерархов лучшим пособием при избрании достойного пастыря. Народ мог высказать перед ним все, что знал о достоинстве того или другого избираемого лица, о его личных качествах, о его образе жизни, и по его голосу иерархи могли безошибочнее и вернее совершать избрание, чем по одному собственному усмотрению”. Даже “когда пастыри церкви избирались из клира и самим клиром, голос народа не оставался без значения. Избранных клиром представляли народу и спрашивали у него мнения, чтобы все общество могло засвидетельствовать иерарху о их достоинстве. Иногда составлялись по этому случаю формальные акты, в которых свидетельство избирателей скреплялось их подписом, чтобы после никто не мог отпереться от своего свидетельства и согласия на избрание. Если кто-либо из народа свидетельствовал против достоинства представляемого (клиром) лица, то его обвинения рассматривались и поверялись перед целым собранием. Такая подача голосов называлась балотировкою.

При таком порядке дел трудно было неблагонамеренной клевете помрачить достоинство лиц избираемых и через то воспрепятствовать им быть полезным церкви; трудно было в стадо Христово вторгнуться и волкам, ходящим в одежде агнчей.

Участие народа в избрании пастырей, сверх того, что оно давало ручательство о их достоинстве и способностях, должно было считаться особенно важным в том отношении, что оно должно было служить залогом теснейшей нравственной связи пастырей с паствою. Естественно, что избранный по единодушному желанию всего общества пастырь становился как бы произведением любви своей паствы и средоточием этой любви. Любовь народа избирает доброго пастыря, она же будет и окружать его всегда, будет поддерживать его и тем содействовать плодотворности его пастырского служения.

Уважение к такому нравственному отношению пастыря к пасомым было главным основанием того, что при избрании пастырей иерархи обращались к народу и требовали его согласия. Оставлять без внимания такое указание народное, конечно, значило бы лишать пастыря благих плодов его спасительного служения.

В постановлениях апостольских говорится даже, что епископом должен быть поставлен тот, кто беспорочен и избран всем народом. Многие соборные правила предполагают этот обычай как существовавший в практике церковной и притом как не противный правилам церкви. Примеров таких избраний, совершившихся народом, в истории церковной довольно. Итак, каким бы образом ни выражалось участие общества в деле избрания пастырей, каким бы образом ни проявлялось его свидетельство о избираемом, предварительно или после предложенного ему избрания епископами, во всяком случае, церковь смотрела на голос общества как на одно из лучших средств, находящихся в руках человека. Но указание еще не дает делу решительного суда, точно так же, как показание свидетелей перед судом не есть окончательный суд, хотя суд на них основывается. Право постановить решительный суд о избрании всегда принадлежал иерархам. Бывали, однако, случаи, когда требования народа одерживали верх над мнением епископов. Пользуясь правом участвовать в избрании пастырей, народ в некоторых местах насильно требовал от епископов поставления избранному лицу, и епископы принуждены были уступать воле народа. Или, как иногда случалось, народ не соглашался принять уже избранного ему пастыря, и епископы уже не назначали ему такого пастыря. В подобных случаях снисхождение иерархов к требованиям народа, основываясь на высшем, основном законе — любви, было в то же время благоразумною и спасительною мерою, которою мог сохраниться мир в церкви и предотвращаться гибельный раздор в ней”.

Вот каково было, во время оно, участие народа в своих церковных делах. Участие это признавал законным и необходимым Григорий Богослов и другие церковные авторитеты. Но время шло, политические события изменяли соображения, от которых зависело участие народа в делах церкви, и самое воспоминание об этом участии так изгладилось в народе, что мы считали небезынтересным сообщить нашим читателям эти небольшие сведения, заимствованные нами из недавнего ученого сочинения духовного лица. Людям, интересующимся вопросом об устройстве церковных дел, но несведущим в истории церкви, такое знакомство может быть небесполезным. Говорят же, что история всегда повторяется, а в христианском обществе, слава Богу, уже очень ясно обозначается склонность пользоваться историческими уроками. Довольно, в самом деле, строить планы на воздухе, пора поднять и завесу седой старины, не поучит ли она нас чему-нибудь такому, о чем не с руки говорить гг. Антоновичу, Писареву и другим литературным недоноскам, воспитываемым на млеке г. Чернышевского и иных великанов микроскопического мирка.

Знакомство с историею церкви в настоящее время, когда и народ и само просвещенное духовенство выражает желание полезных реформ, совершенно необходимо. Нам некогда приводить интересные факты, основываясь на которых легко было бы делать основательные построения; но мы укажем здесь кстати на то, что автор книги, из которой мы заимствовали приведенные сведения об участии народа в делах церковных, счел нужным сказать в конце своего сочинения.

“Впрочем, мы должны сознаться, — говорит он, — что ограничения церковью участия народа в избрании пастырей не было совершенным и решительным уничтожением его. Православная церковь, отвергая протестантские понятия о правах народа в этом деле, чуждается и римско-католического воззрения на значение народа в избрании пастырей и не допускает таких крайностей. Ее канонические постановления запрещают только то, что действительно служит к нарушению основных прав иерархических, так что на ограничение участия народа в избрании пастырей надобно смотреть как на ограждение прав иерархов от незаконных притязаний народа. Она запретила только самому народу, или черни (ipsissima verba [Наиподлиннейшие слова — Лат.]) избирать себе пастырей, устраняя тем его своеволие. Но нет ни одного канонического постановления ее, которым запрещалось бы совершенно то, что, по первоначальным обычаям церкви, составляло существенную вещь в участии народа при избрании пастырей, его свидетельство о лице избираемом и согласие. Разумный, чуждый противозаконных требований голос народа в этом деле всегда имел свою цену; насильно навязывать нежелаемых пастырей — не в духе Православной церкви, свободы, совести верующих. А из практики церковной мы видим немало случаев, когда при поставлении пастырей иерархи обращались к мнению народа и когда многие епископы получали кафедры по желанию общества, несмотря на ограничение участия его.

По обстоятельствам времени, по складу гражданской жизни церкви и другим подобным причинам для церкви не всегда бывает возможно призывать народ к каноническому участию при избрании пастырей, как, например, видим это в нашей отечественной церкви в настоящее время, но это показывает только то, что участие паствы в избрании пастырей не канонами церкви, но случайными обстоятельствами ограничивается, а эти обстоятельства, конечно, не зависят от церкви”.

Итак, основываясь на выводах автора книжки “Об участии паствы в делах церковных”, будем смелее верить в желаемое благоустройство нашей духовной администрации. Станем надеяться, что “случайные обстоятельства”, ограничившие участие паствы в делах церковных, пройдут, как проходит все случайное; что опасения “незаконных притязаний” со стороны общества станут невозможными и исчезнут, как исчезло с нашего языка слово чернь для обозначения народа. Что этому народу, любящему духовную беседу и знающему, что “неуча в попы не ставят”, можно дать духовных учителей, дорожащих истинными благами народа и способных очистить его от грубых суеверий, жестокосердия и других пороков, разъедающих основу семьи и общины; словом, дать ему излюбленных людей, которые названы “произведением любви своей паствы и средоточением этой любви”.

Скажем еще два слова в свою защиту. Слова эти идут столько же к нашим читателям, сколько и к нашим порицателям. Всякое обвинение нас в “официозности” — клевета, которая должна служить упреком недальновидности и легковерию тех, кто позволяет себе ее произносить, а что касается нашей зависимости, то мы действительно не считаем себя вправе быть независимыми от всех русских людей, которые мыслят, не стесняясь никакими несбыточными теориями, и которые, зная натуру русского человека, не ждут прока ни от каких форсированных маршей и не согласятся играть народным счастием. Мы уважаем всякое свободное мнение, но не ждем ничьих похвал, не свернем с нашей дороги из страха порицания и, с полным сознанием своей правоты и преданности русскому народу, пишем на нашем знамени: “des reformes toujours, des utopies jamais” [За реформы всегда, за утопии никогда — Франц.].