Анатолий Левитин, Вадим Шавров

ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ

РУССКОЙ ЦЕРКОВНОЙ СМУТЫ

Том III

К оглавлению

Змеи ползучей ужасно жало,
Но нет спасенья от кинжала.
Теофиль Готье.

1925-й

“Почему умер патриарх Тихон?” - этот вопрос шепотком, вполголоса, во весь голос, задавали на похоронах патриарха.

Трудно сказать, кто его задал первым. Может быть, епископ Борис, который первым вошел в палату, где лежал только что умерший патриарх. Может быть, монашки из разогнанных монастырей, толпившиеся дни и ночи около Донского монастыря. Может быть, папертная старуха, просившая милостыню у монастырских ворот. Только этот вопрос обошел всю Москву, перекинулся в провинцию, обошел всю Россию.

И до сих пор этот вопрос повторяется почти всеми церковными людьми, как только речь заходит о смерти патриарха Тихона. Этот вопрос имеет в устах огромного количества людей вполне определенный смысл. Те, кто спрашивают, подразумевают ответ: патриарх Тихон умер неестественной смертью, отравленный врачами.

По долгу добросовестных историков, мы задавали этот вопрос многим компетентным людям: ни один не мог ответить ничего определенного. В свое время отец одного из авторов (старшего по возрасту) – беспартийный человек, но ответственный работник, занимавший в 20-х годах крупный пост в Ленинграде, обратился с этим вопросом к Злате Иовне Лили-ной, старому члену партии (близкому товарищу Ленина) и жене Зиновьева. “Захотели разобраться в такой кровавой каше, которую представляет собой ГПУ”, - ответила Лилина.

И в настоящее время трудно ответить что-нибудь определенное. Всеобстоятельства смерти патриарха вполне соответствуют тому, как умирают престарелые, больные люди. Однако ряд загадочных совпадений наводит на размышления. В тот момент, когда Церковь консолидироваласьВокруг патриарха, а обновленчество очутилось перед полным крахом, -единственное, что могло “спасти положение”, – это устранение единственной, объединяющей Церковь, фигуры. Размолоть, разбить и, таким образом, обессилить Церковь, сделав ее совершенно беззащитной перед лицомантирелигиозной пропаганды, – такова основная цель Тучкова и стоящих за ним людей._

“Нам нужен новый “раскол в тихоновщине”, - категорически заявил он епископу Борису в декабре 1925 года - во время появления так называемой “григорьевщины”. Но этот раскол был бы совершенно немые лим и невозможен при наличии патриарха. Для того чтобы добиться разброда в Церкви и навязать ей “легализацию” (то есть фактически подкон трольность), пришлось устранить митрополита Петра. Однако то, что ока залось возможным по отношению к митрополиту Петру, было соверщенн невозможно по отношению к патриарху: новый арест патриарха возбудил бы такое негодование во всем мире, которое очень затруднило бы международное признание Советского правительства.

В годы нэпа в органы ГПУ просачивается огромное количество авантюристов, карьеристов и шкурников. При разветвленной системе, при часто меняющихся работниках, при постоянной коррупции (в это время то и дело приходится снимать, а иногда и расстреливать работников ГПУ, уличенных во взяточничестве) в системе ГПУ создается полная неразбериха (“кровавая каша” - по выражению Лилиной), которой не было в годы гражданской войны. В это время всплывают на поверхность такие люди, как Ягода, который вскоре после смерти Дзержинского становится центральной фигурой в ГПУ, Агранов - будущий заместитель Ягоды, Заковский – в будущем правая рука Ежова. Сам Е.А.Тучков представлял собой фигуру весьма сомнительную и нравственно, и политически - как увидим, через девять месяцев он не остановился перед такой грязной провокацией, как “письмо Николая Соловья”.

В этой ситуации вполне был закономерен вопрос о причинах смерти патриарха. Мы не в состоянии дать на него ответ, но не можем умолчать о том, что такой вопрос задавался в то время многими и верующими, и неверующими людьми.

Покойный настоятель храма Ильи Пророка в Обыденском переулке в Москве, О.Александр Толгский, умерший в 1962 году, говорил одному из авторов: “После признаний, сделанных мне во время исповеди одной из врачей больницы Бакунина, у меня нет ни малейших сомнений в том, что патриарх Тихон был отравлен”.

В это время антирелигиозная пропаганда после нескольких лет поисков и нащупывания методов окончательно стабилизовалась.

В это время грубые, административные методы нажима на “религиозников” несколько смягчаются. О том, что такие методы имели место, свидетельствует следующий документ, подписанный тогдашним главой ВЦСПС М.Томским. Этот документ, чрезвычайно характерный для той эпохи, приводим здесь с небольшими сокращениями: это письмо ВЦСПС, разосланное во все профсоюзные организации: “Об антирелигиозной пропаганде”-

Дорогие товарищи!

За последнее время с мест стали поступать сведения, что некоторые профессиональные организации, идя по пути антирелигиозной пропаганды, стали проводить ее в уродливых формах, проводя, например, постановления о закрытии всех церквей, о замене обычных дней отдыха другими днями и даже, правда, в весьма редких случаях, доходя до исключения из союзов отдельных членов за принадлежность к сектам и религиозным общинам. Были случаи, когда рабочие исключались из союза за венчание в церкви.

Все эти факты говорят о том, что некоторые руководители местных Аессиональных организаций неправильно понимают роль и задачи профессионального союза - всего движения в целом, почему ВЦСПС и считает необходимым дать по этому вопросу следующие руководящие указания:

....................................................

4. Профессиональные союзы, проводя во всей своей работе марксистскую точку зрения, должны относиться с полной терпимостью и тактом к религиозным убеждениям своих членов и не отталкивать их от союза оскорбляя их религиозные чувства необдуманными бестактными выступлениями.

ВЦСПС убежден, товарищи, что профессиональные организации и их руководители отнесутся к настоящему письму с величайшим вниманием и, идя указанным путем, найдут методы действительной борьбы с религиозными суевериями своих членов, не освободившихся еще от духовного наследия прошлого, не оскорбляя их религиозного чувства и не отталкивая от союза, так как только при условии внимательного отношения к ним, поднимая их постепенно, но настойчиво, на высший культурный уровень, профессиональные союзы выполняют свою великую задачу школы коммунизма, не ослабляя и не расстраивая рядов профессионального движения.

С товарищеским приветом

Председатель ВЦСПС - М. Томский.
Зав. кулътотделом,
член президиума ВЦСПС - Ф. Сенюшкин”.

Впрочем, “методы действительной борьбы с религиозным суеверием” очень мало отличались от методов, осужденных ВЦСПС. В это время в газете “Беднота” и затем в газете “Правда”, печатается пресловутая поэма Демьяна Бедного “Евангелие без изъяна апостола Дамиана”. Это грязное произведение продажного писаки было затем отпечатано отдельной книгой и широко распространялось по всей России. Эта “поэма”, беспомощная и злобная, пыталась доказать, что Христос был нравственно нечистоплотной личностью. Мало известное религиозным людям, которые не интересовались “творчеством” Демьяна Бедного, это произведение вызвало негодование в тогдашних литературных кругах. Для настроения тогдашней интеллигенции характерен “Ответ на Евангелие Демьяна Бедного, принадлежащий перу неверующего автора и приписывавшийся Сергею Есенину. Этот “ответ” начал ходить по рукам сразу же после появления “Евангелия без изъяна”, проник в самые широкие массы и стал более популярен, чем само “произведение” Демьяна Бедного.

Приводим полностью это “нелегальное” стихотворение:

Я часто думаю, за что Его казнили,
За что Он жертвовал Своею головой,
За то ль, что, Враг суббот, Он против всякой гнили
Отважно поднял голос Свой!
За то ли, что в стране проконсула Пилата,
Где культом кесаря полны и свет, и тень,
Он с кучкой рыбаков из бедных деревень
За кесарем признал лишь силу злата.
За то ли, что, Себя на части разрывая,
Он к горю каждого был милосерд и чуток
И всех благословлял, мучительно страдая,
И маленьких детей, и грязных проституток.
Не знаю, но в евангельи твоем
Я не нашел, Демьян, правдивого ответа,
В нем много бойких слов, ах, как их много в нем,
Но есть ли хоть одно, достойное поэта?
Я не из тех, кто признает попов,
Кто безотчетно верит в Бога,
Кто лоб свой расшибить готов,
Молясь у каждого церковного порога.
Я не люблю религии раба,
Покорного от века и до века,
И вера у меня в чудесное слаба,
Я верю в знания и силы человека.
Я знаю, что, стремясь по чуждому пути,
Здесь, на земле, не расставаясь с телом,
Не мы, так кто-нибудь ведь должен же дойти
Воистину к божественным пределам.
И все ж, когда я в “Правде” прочитал
Неправду о Христе блудливого Демьяна,
Мне стало стыдно так, как будто я попал
В блевотину, изверженную спьяна.
Пусть Будда, Моисей, Конфуций и Христос,
Сократ - все миф. Мы это понимаем.
Но все-таки нельзя ж, как годовалый пес,
На все и вся захлебываться лаем.
Христос - Сын плотника - когда-то был казнен,
Пусть это миф, но все ж, когда прохожий
Спросил Его: “Кто Ты?” - ему ответил Он:
“Сын человеческий”, - и не сказал: “Сын Божий”.
Ты испытал, Демьян, всего один арест,
И то скулишь: “Ах, крест мне выпал лютый!”
А что ж, когда б тебе голгофский дали крест
Иль чашу с едкою цикутой?
Хватило б у тебя величья до конца
В последний час, по их примеру тоже,
Благословлять весь мир под тернием венца
И о бессмертии учить на смертном ложе?
Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил
И не задел Его своим пером нимало,
Разбойник был, Иуда был,
Тебя лишь только не хватало.
Ты сгустки крови у креста
Копнул ноздрей, как жирный боров,
Ты только хрюкнул на Христа,
Ефим Лакеевич Придворов.
Но ты свершил двойной тяжелый грех
Своим дешевым, балаганным вздором,
Ты оскорбил поэтов вольный цех
И малый свой талант покрыл большим позором.
Ведь там, за рубежом, прочтя твои стишки,
Небось злорадствуют российские кликуши:
“Еще тарелочку Демьяновой ухи,
Соседушка, мой свет, пожалуйста, откушай”.
И русский мужичок, читая “Бедноту”,
Где “образцовый” стих печатался дуплетом,
Еще сильней потянется к Христу,
А коммунизму мат пошлет при этом.

Это стихотворение до сих пор имеет хождение среди читающей публики, хотя вряд ли кто-нибудь из современной молодежи имеет какое-нибудь понятие о злосчастном произведении Демьяна Бедного.

Широкая молва до сих пор приписывает это стихотворение С.А.Есенину. Техническое несовершенство вышеприведенного стихотворения и несколько тяжеловатый дактиль говорят как будто против этого предположения. Однако обилие характерных есенинских интонаций (например, первая и третья строфы) и не менее характерная для Есенина стилизация стиха под размер Демьяна Бедного (сравним другие стихотворения, посвященные Демьяну Бедному, которые имеются в собрании сочинений С.Есенина) говорят в пользу этого предположения.

В пользу этого предположения говорит также весь нравственный и идейный облик покойного поэта. Человек мятущийся и раздвоенный, Сергеи Есенин всегда был близок к религии, хотя, конечно, он отнюдь не был ортодоксальным верующим человеком. В эти, последние, годы своей жизни (его самоубийство последовало 28 декабря 1925 года) он неожиданно начинает читать В.С.Соловьева. Прочтя его “Чтение о богочеловечестве”, еенин сказал одному из своих близких людей: “Если бы я разделял какую-нибудь философию - это была бы философия В.С.Соловьева. Но я - поэт, и мне не нужно никакой философии”.

После смерти патриарха церковная смута, которая как будто несколько утихла в 1924 году, разгорелась с новой силой.

Согласно патриаршему завещанию, в качестве первого кандидата на пост временного главы Русской Церкви назывался митрополит Кирилл.

Это имя, конечно, не случайно возглавляло список возможных кандидатов. Это была действительно наиболее крупная личность из числа тогдашних иерархов.

Митрополит Кирилл (в миру - Константин Смирнов) родился в 1862 году. По окончании Духовной семинарии и Академии, женившись, о. Константин становится священником петербургской Воскресенской церкви “Общества трезвости” (у Варшавского вокзала). Уже в это время (в 90-е годы) он проявляет себя как энергичный и деятельный пастырь - проповедник и администратор. После смерти жены, приняв монашество, он принимает имя Кирилл. Это имя было дано новому иноку по его усиленной просьбе. Учитель Славянский, отважный и неутомимый миссионер, являлся любимым святым энергичного священника. В 1907 году, по инициативе митрополита Антония, вновь постриженный иеромонах был рукоположен во епископа Нарвского - викария Петербургской епархии. Будучи епископом Нарвским, владыка Кирилл часто служит и проповедует в эти годы в Александро-Невской Лавре. К числу его неоспоримых заслуг принадлежит введение общенародного пения.

В 1910 году владыка Кирилл был назначен епископом Тамбовским и Борисоглебским.

Деятельность епископа отличается рядом своеобразных особенностей: человек консервативных, монархических убеждений, епископ Кирилл никогда не был, однако, человеком одиозным: он никогда не примыкал к черносотенцам, никогда не одобрял никаких погромных настроений, никогда не разрешал никаких эксцессов.

Большую часть своего времени он посвящал объездам своей обширной епархии. При этом он охотно посещал сельские храмы, заглядывая в самые медвежьи уголки. Обычно епископ “налетал” на село внезапно, к большому смущению местного духовенства, приезжая всегда в тот момент, когда его не ждали. Войдя в храм, владыка смотрел на местный образ Спасителя и громко читал слова, написанные на раскрытом Евангелии, которое держал на иконе Христос. С этих слов начиналась импровизированная проповедь. Темы проповедей епископа Кирилла также резко отличались от обычных проповедей тогдашних иерархов. Чувствовалось хорошее знание народной жизни: пьянство, матерШИ" на, предубеждение против грамотности и школьного обучения - вот тот круг тем, которые затрагивал в своих речах владыка. Просвещение народа в духе Православной Церкви - такова была его главная жизненная цель.

Человек волевой и строгий, он был очень требователен к духовенству - требовательность его, однако, была разумной. Он был нетерпим ко всякой небрежности во время богослужения: стоило ему заметить, что Д диакона разговаривают друг с другом в алтаре, - и сразу их имена появлялись в приказе по епархии с опубликованием в “Тамбовских епархиальных ведомостях”.

Человек живой, практичный, чуждый рутины, епископ Кирилл порой умел находить своеобразный, оригинальный выход из положения. К числу интересных идей епископа надо отнести телефонизацию собора. Происхождение этой идеи таково: владыка узнал о том, что несколько тяжело больных прихожан не могут посещать богослужения. И вот по распоряжению Преосвященного у них на квартирах были установлены телефоны. Поскольку телефонные аппараты были установлены и в соборе, таким образом, больные, лежа в постели, могли по телефону слушать службу.

Хорошо зная, как бывший приходский священник в районе, населенном питерской беднотой, что такое нужда, - епископ занимался широкой благотворительностью. Монархист по убеждениям, владыка обладал независимым и смелым характером, и, может быть, поэтому его не жаловали при дворе. Впрочем, он и не искал у сильных мира сего, будучи целиком погруженным в дела своей епархии.

В 1914 году, перед войной, по инициативе епископа Кирилла было совершено прославление мощей св.Питирима, первого епископа Тамбовского, – и владыка был возведен в сан архиепископа.

После февральской революции архиепископ Кирилл – один из самых деятельных отцов Поместного Собора. Он, в частности, возглавляет делегацию от Собора к А.Ф.Керенскому и излагает ему требования Церкви о восстановлении патриаршества. Избранный на Соборе членом Синода, архиепископ в конце 1917 года назначен митрополитом Тифлисским и Бакинским. Патриарх и Синод рассчитывали на то, что митрополит Кирилл сумеет с присущей ему твердостью и практическим умением разрешить сложные проблемы, связанные с автокефалией грузинской Церкви.

Митрополиту Кириллу не пришлось, однако, выехать в свою новую епархию, так как Кавказ оказался отрезанным от Москвы в первые же дни после Октябрьской революции. В 1918 году владыка Кирилл был переведен на Казанскую кафедру.

Впрочем, в советское время митрополиту Кириллу не пришлось святительствовать: на протяжении 23 лет (он умер в 1944 году) он почти не выходил из тюрем и лагерей. Смерть патриарха застала его в Коми-Зырянской республике, в ссылке.

Вскоре митрополит был доставлен в Москву - к Тучкову. Евгений Александрович был очаровательно любезен с митрополитом: он выразил надежду, что судьба митрополита вскоре изменится. Заявил, что он нисколько не сомневается в том, что говорит с будущим патриархом, заговорил затем о “легализации” Церкви (под этим термином подразумевалась тогда подконтрольность Церкви органам власти).

“Евгений Александрович, - спокойно сказал митрополит Кирилл, - Вы не пушка, а я не снаряд, чтобы мной стрелять в Православную Церковь”. - “Конечно, конечно! Вы очень остроумны”, – ответил Е.А.Тучков.

Затем, простившись с митрополитом, Е.А.Тучков проводил его до передней. В тот же день митрополит Кирилл был возвращен на место ссылки. Больше он не увидел свободы никогда.

Изложив этот знаменательный эпизод, о котором мы знаем со слов одного священника, лично близкого митрополиту (священник о.Николай Пульхеридов, умер в 1969 г.), считаем необходимым рассказать о дальнейшей жизни митрополита.

После появления у кормила Церкви митрополита Сергия митрополит Кирилл резко разошелся с ним во взглядах. Он, однако, никогда не был в расколе. Его установка была следующая: порываю с митрополитом Сергием и лично с ним в евхаристическом общении не нахожусь и главою Церкви его не признаю; однако не порываю общения с подведомственным ему духовенством, которое ни в чем не повинно. На этой позиции митрополит Кирилл остался до самого дня своей смерти, которая последовала в 1944 году в казахстанских лагерях.

Характеристику второго кандидата на пост патриаршего местоблюстителя, митрополита Агафангела, читатель найдет в первом томе нашего труда. В 1925 году митрополит все еще отбывал ссылку в Нарымском крае. К нему Е.А.Тучков даже не обращался: он никак не мог ему простить его знаменитого воззвания, написанного в июне 1922 года (об этом смотри также в первом томе нашего труда).

Не радовал Тучкова также и третий кандидат - митрополит Петр, ел вступлением которого в должность патриаршего местоблюстителя волей-неволей пришлось примириться. С самого начала митрополит Петр отказался говорить о “легализации”. Между тем “легализация” Церкви была в это время главной заботой Тучкова.

Под “легализацией” тогда подразумевали “регистрацию” общин, архиереев и священнослужителей, то есть фактическое полновластное хозяйничанье в Церкви безбожников, которые могли налагать вето на любого священнослужителя, - словом, тот безобразный, антиконституционный и противоестественный порядок, который существует и в наши дни. (См.: Диалог с церковной Россией. - Париж, 1967, с. 87-113.)

Митрополит Петр также занял непримиримую позицию по отношению к обновленцам. Обновленческая церковь между тем в это время консолидировалась и приняла тот вид, в котором она просуществовала затем двадцать один год до своего исчезновения.

Обновленческая церковь по количеству своих чад, разумеется, сильно уступала патриаршей Православной Церкви, однако также представляла собой многочисленную, мощную организацию.

“В ведении Священного Синода РПЦ к 1 января 1925 года находилось 92 епархии, - гласит официальный отчет Синода. - Соответственно гражданскому делению Союза ССР, Православная Церковь в административном отношении разделялась на составные части, имевшие различную степень самоуправления. Составные части следующие: собственно Российская Православная Церковь, Украинская Церковь, Сибирская Церковная область, Дальневосточная Церковная область. Все эти части единой Российской Церкви имели свои высокие административные органы, находившиеся в каноническом подчинении Священному Синоду РПЦ. Во главе Украинской Церкви стоял Всеукраинский Священный Синод во главе с Высокопреосвященным Пименом, митрополитом Харьковским, имевший права автокефалии по положению, утвержденному Всероссийским Пред-соборным Совещанием 1924 года с незначительными ограничениями.

Во главе Белоруссии стоял Белорусский Священный Синод во главе с митрополитом Владимиром Могилевским. Во главе Сибирского Областного Церковного Управления - Сибирский Областной Церковный Совет (СОПП) в городе Новониколаевске с митрополитом Сибирским во главе.

Во главе Дальневосточной области - Дальневосточный Областной Церковный Совет под председательством архиепископа Василия (Хабаровск).

Белорусский Святейший Синод, СОПС и ДВОПС - управляли на основании положения о митрополитанских управлениях, утвержденных тем же Предсоборным Совещанием 1924 года.

В ноябре 1924 года на юге России был организован новый митропо-литанский округ из 9 епархий Северо-Кавказской области.

92 епархии по составным частям Православной Церкви на территории СССР распределялись следующим образом:

1. Россия    57 епархий

2. Америка    1     "

3. Украина    9     "

4. Белоруссия    4     "

5. Сибирь    16     "

6. Дальневосточная область . . 5     "

В указанных 92 епархиях существует 95 викариатств: в России - 52, Америке - 1, Белоруссии - 1, Сибири - 9, Дальневосточной области - 4, Северо-Кавказской области - 7.

В 92 епархиях и 95 викариатствах в ведении Священного Синода находится 167 епископов, состоящих на службе, один митрополит - апологет - благовестник Александр (Введенский) и 8 епископов заштатных.

В ведении Свящ. Синода в России (с Сев. Кавказской областью) и Собора находится церквей - 10 049 (Россия - 8 389, Сибирь - 1650), монастырей - 19, священников - 9 378 и диаконов - 187.

По епархиям:

		Церкви	Епископы	Свящ-ки	Диаконы
1.	Америка	33	1	35	2
2.	Астраханская	44	1	52	12
3.	Архангельская	85	1	78	9
4.	Брянская	83	1	115	25
5.	Бакинская	16	1	28	4
6.	Вологодская	167	2	186	78
7.	Воронежская	746	7	818	146
8.	Владимирская	390	4	440	30
9.	Вятская	137	2	183	53
10.	Велико-Устюжская	139	1	146	27
11.	Владикавказская	85	2	95	21
12.	Донская	312	2	329	30
13.	Джентсуйская	119	1	99	10
14.	Екатеринбургская	163	1	178	29
15.	Иваново-Вознес.	86	1	88	10
16.	Кубано-Черноморс.	482	2	679	157
17.	Калужская	83	1	86	2
18.	Курская	323	2	335	112
19.	Казанская	320	2	350	15
20.	Костромская	15	3	21	18
21.	Курганская	115	1	115	3
22.	Московская	95	5	163	13
23.	Нижегородская	61	1	73	31
24.	Новгородская	20	2	35	5
25.	Олонецкая	110	1	114	–
26.	Оренбургская	74	2	сведений	нет
27.	Орловская	388	3	478	120
28.	Ленинградская	74	4	80	35
29.	Пензенская	78	2	125	20
30.	Псковская	15	1	сведений	нет
31.	Ростов-на-Дону	56	1	100	81
32.	Рязанская	49	1	62	21
33.	Саратовская	224	1	270	14
34.	Смоленская	386	3	438	99
35.	Ставропольская	55	1	88	20
36.	Ульяновская	309	3	315	29
37.	Самарская	190	2	164	45
38.	Таврическая	55	1	сведений	нет
39.	Тульская	709	1	824	134
40.	Тверская	16	2	17	–
41.	Туркестан	111	1	120	17
42.	Тифлисская	40	-	40	–
43.	Таганрогская	36	1	50	18
44.	Уральская	35	1	40	5
45.	Уфимская	124	2	135	25
46.	Царицынская	299	1	394	63
47.	Череповецкая	106	1	106	–
48.	Ярославская	7	1	10	3
49.	Ирбитская	115	1	120	27
50.	Чувашская	159	2	160	18
	Итого:		94	9378	1871
Сибирь:
1.	Алтайская	127	1	129	14
2.	Бийская и Ойратская	77	1	67	–
3.	Иркутская	101	5	101	15
4.	Ишимская	77	1	67	–
5.	Каменская	56	1	52	12
6.	Курган- Камская	68	1	78	9
7.	Красноярская	263	2	317	42
8.	Новониколаевская	91	1	124	19
9.	Омская	111	2	81	–
10.	Семипалатинская	142	1	144	20
11.	Тобольская	10	1	12	1
12.	Томская	227	2	245	28
13.	Тюменская	17	1	18	2
14.	Челябинская	212	3	220	80
15.	Петропавловская	81	2	81	–
	Итого:	1650	25	1679	254

Что из себя представляла эта многочисленная армия обновленческих священнослужителей ?

Мы знаем, что среди обновленцев было много недобросовестных людей - карьеристов, стяжателей, агентов ОГПУ. Глубокой ошибкой было бы, однако, считать, что таких было большинство. Большинство обновленческих священников были честными верующими людьми.

Среди них были люди, попавшие в обновленчество случайно - было, однако, и немало идейных обновленцев.

Как признают все, без исключения, беспристрастные наблюдатели, материальное положение низшего духовенства в обновленческой церкви было в большинстве случаев совершенно невыносимым: бойкотируемое местным населением, обложенное налогами, превосходящими заработок, обновленческое духовенство вело жалкое, полуголодное существование, служило в холодных, полуразвалившихся церквах, непрестанно подвергалось оскорблениям со стороны фанатиков староцерковного и антирелиги-”зного лагеря. На этом жалком фоне особенно выделялись откормленные, Упитанные фигуры священников-богатеев, обычно связанных с ОГПУ. Однако, подчеркиваем, их было ничтожное меньшинство, и нельзя по ним судить обо всем многочисленном обновленческом духовенстве.

“Я готов плакать от того, что вижу здесь вас, собравшихся вместе, Потому что я видел, как вы работаете... - говорил А.И.Введенский в своем заключительном слове на Соборе 1925 года. - Знаю, как епископы обедают по одному разу в три дня, знаю, как священники живут на 10 рублей в месяц. Когда вижу епископов, работающих, седовласых, которым подносятся злословия, когда гляжу на мирян, постигнувших ценность обновления Церкви, я им всем поклоняюсь. (Кланяется Священному Собору в ноги и встает.) В этом наша сила моральная и это радость свободной Православной Церкви”. (Церковное обновление, 1925, No 15-16, с. 128.)

“Обновление выявило героев даже в глухих уголках, - говорил А.И.Введенский в другом месте, - во Владимире, в Череповце и в других местах, откуда приходили ко мне священники и диаконы пешком за 30-40 верст.

Жуть берет: вот идет диакон Иванов. Тихоновцы изгнали его из прихода. Все у него отнято. Нет у него хлеба, одна картошка, нет керосина, за 4 месяца один раз пил чай в праздник Рождества Христова. Все продано. Осталась одна рубашка, в ней и ходит. Одна женщина сжалилась и подарила ему другую. Он - в лаптях, в одном подряснике, пришел из деревни на диспут, чтобы послушать и порадоваться, как развивается наше обновление. Издевается над ним кулачье, а он стоит, горит огнем. Тихоновцы издеваются тоже: “Иди к нам, и все у тебя будет: и рубашка, и обувь, и кусок хлеба”. Если что его и вооружило, так это правда в нашем обновлении...” (Церковное обновление, 1925, 2 апреля, No 5, с. 35-36.)

Многие читатели нашего труда отнесутся к этим строкам с недоверием: они скажут, что вождь обновленчества преувеличивает. Заодно заподозрят в тенденциозности и авторов, про одного из которых хорошо известно, что он был обновленческим диаконом.

Обратимся поэтому к беспристрастному свидетелю. Вот перед нами рассказ советского (умершего в 1963 г.) талантливого и, безусловно, честного писателя Всеволода Вячеславовича Иванова “Счастье епископа Валентина”, вышедший в 1928 году. В этом рассказе неверующий писатель, которого трудно заподозрить в каком-либо пристрастии к обновленцам, изображает захолустного обновленческого епископа (одного из тех 95 викариев, о котором говорится в официальном отчете Синода).

“Епископу Валентину (умилявшему граждан молодой своей малостью, от которой казалось, что голос епископа звучит как бы во вчерашнем дне) председатель церковного совета Трифон Николаевич Архипов сообщил, что паства, собрав последние крохи и скорбя сердцем за епископа, жившего у мужика, отремонтировала светелку, где ранее помещалась ризница...

Паства уважала епископа, епархия была маленькая, недавно образованная: в церковном центре не знали, что уездный городишко вот уже полгода превращен за ненадобностью в волость. Добро, если епархия насчитывала полтора десятка сел. Все же епископ приехал в епархию свою с радостью, исполненный надежд и любви. Дело в том, что уже как год епископ полюбил девушку, назовем ее Софьей, - ничего в ней, отделяющего ее от толпы других девушек, не было...

Каждый день епископ Валентин писал ей письма, длинные, со вздохами со следами слез и с подписью в конце каждой страницы: “продолжение на обороте”.

Шапка епископа, высокая, потертая, из поддельного котика, была починена ее руками. Епископ тихо любовался неровно лежащими синими нитками, привык за последнее время часто снимать шапку: перевернет ее в тонких и белых ладонях, вдохнет холодный и необозримо широкий воздух пустынного городка, - печальные мысли все чаще и чаще посещали его голову”.

Таков образ обновленческого епископа. Далее писатель необыкновенно правдиво рисует быт обновленческого духовенства.

“А от него требовалось, – читаем мы далее, - постоянно мыслить, что он - епископ Валентин, слуга Бога и Живой Церкви, борется с тихо-новщиной в своей крошечной епархии; что епархии такие крошечные открывают для прельщения глупых и неразумных чад блеском архиерейского служения. Хлеб и паства доставались с трудом: даже песнопения из великих церковных композиторов надо было назначать с выбором, ибо постоянно стоял возле хора агент, бравший налог за исполнение песнопений, а миряне в кружку опускали мелкие монеты, и больше всего раздра- . жало, что вот уже год, но каждый день в кружке находят николаевский двугривенный и никак не удавалось уследить, кто так озорничает, и кроткая радость медленно угасала в нем...

Архипов, берясь за выпачканную известкой скобу низенькой двери, воскликнул:

- Нам ли, ваше преосвященство, не понимать ваших мучений. Живете вы у мужика, спите на досках, у Митрия клопов-то, поди, больше гвоздей, Господи!..

Митрий, квартирохозяин епископа, был сапожник, и клопов, действительно, было много. Помимо клопов, епископа мучила духота: кроме Митрия, в комнате спало трое детей, теленок, стояли вонючие кадушки с огурцами и капустой. Митрий, сутулый, с грудной жабой, сильно некрасивый, настаивал перед епископом и перед Живой Церковью, чтобы требовали христиане уничтожения икон. “Больно святые ликами прекрасны”, - озлобленно хрипел он. Тоже, должно быть, любви в своей жизни не встретил...

Епископ смущенно осмотрелся... Он с умилением думал, что вот: собор дряхл, служат в одном зимнем притворе, через весь притвор тянется к алтарю ржавая труба железной печки, и ладану никак не удается осилить запах сырых дров, а колокол гремит так, будто ему надо сзывать тысячную паству”.

И заключительный взгляд на епископа: “Он глядел на епископа - и ничего не замечал в нем: не замечал острого, усталого лица, красных пухлых век, длинного пальто с отрепанными рукавами и шапки в руках, шапки, снятой, несмотря на мороз, и на то, что волосы у попа жидкие, серые... Шея епископа, закутанная грязным оренбургским платком, казалась необычно длинной, а голова (все от того же пухлого платка) испуганной и больной”. (Иванов ВВ. Счастье епископа Валентина. Сб. рассказов. Госиздат, 1928.)

Кроме материальной нужды, обновленцам порой приходилось страдать от эксцессов фанатичной толпы: масса, инстинктивно чувствующая неправду, лежащую в основе обновленческого раскола, но совершенно бессильная разобраться в сложной ситуации, обычно срывала свой гнев на первых попавшихся людях. На этой почве порой происходили бурные инциденты. Об одном из таких инцидентов рассказывает А.И.Введенский в своей речи на пленуме Священного Синода:

“В Череповце сокрушали и черепа, - говорит он. - В прошлом сентябре 1924 года по улицам Тихвина началась охота тихоновцев за двумя обновленцами, охота, в буквальном смысле этого слова. По внушению тихоновского епископа, указаны были, как предмет облавы, священник Борисов и священник Мальцев. Начали их бить. Вся толпа в 500 человек, в буквальном смысле, била их. Оба священника бежали по полю около монастырских стен... Один священник засунул свою голову в частокол, чтобы сохранить ее от проломов, а свое тело предоставил побоям. Мальцев поехал с забинтованной головой”. (Церковное обновление, 1925, № 6-7, с.36.)

Если отбросить ссылку на “тихоновского епископа”, якобы подстрекавшего людей, что совершенно неправдоподобно, то картина представляется близкой к действительности. Впрочем, А.И.Введенский говорил со знанием дела: ведь он сам подвергся избиению в Минске, куда он поехал сразу после архиерейской хиротонии.

“Приехал я в Минск, - рассказывал он однажды. - В воскресенье должен я служить в соборе. Утром говорит мне местный архиерей: “Владыко! Служить невозможно - толпа возбуждена, помолитесь дома”. Я отвечаю: “Владыко! Как старший по сану, прошу вас служить - и сам непременно буду служить”. Иду в собор, навстречу - разъяренная толпа. Кричит мне: “Какой ты архиерей?” Говорю: “А чем я не архиерей?” - “А какой ты архиерей, у тебя на груди икона, а не крест!” Ну, думаю, что говорить с дураками - пошел напролом. Ну, тут и дали мне жару...”

В других случаях А.И.Введенскому приходилось вести словесную дуэль. Он парировал словесные удары мастерски. “А где же ваш белый клобук, отец Александр - вы его потеряли?” - с таким вопросом подошла к нему однажды женщина на одной из ленинградских улиц (это было в 1933 году - мы шли с ним по Верейской улице, и А.И.Введенский был одет в модный однобортный пиджак). “Лучше, милая, без клобука, чем со злобой в сердце”, - не задумываясь ни на минуту, без запинки ответил он. “Как вам не стыдно, товарищ Введенский, забирать наши церкви?” - с таким вопросом обратились однажды к А.И.Введенскому при выходе из храма три хорошо одетые девушки. “Извините, я не знал, что вы митрополиты”, - последовал мгновенный ответ. “Как митрополиты?” – “Я митрополит, и мои товарищи – митрополиты”.

Один из пишущих эти строки сам сгал однажды объектом язвитель ного остроумия А.И.Введенского, сказал однажды с мальчишеской резкостью: “Недаром народ так не любш попов. Что может быть хуже попа?” - “Дьяконы некоторые, которые осуждают старших”, - не глядя на автора, быстро ответил Александр Иванович.

“Священный Синод слушал доклады с мест о деятельности тихоновцев, - говорилось в одном из синодалыых циркуляров. - По доклада” выяснено с очевидностью, не подлежащей никакому сомнению, что “смиренные” тихоновцы-епископы:

1) врываются в православные храпы во время богослужения и, не взирая ни на что, произносят погромные речи, к великому смущению молящихся (город Симбирск);

2) захватывают православные храды, врываясь в них с кучкой своих сторонников хитростью, обычно за час до звона и начала богослужения (г. Вольск);

3) в своих проповедях, уподобляясь псам лающим, изрыгают на тех, кто отдал все силы своего ума, громадного административного опыта, глубокого и всестороннего образования исключительно на дело спасения потрясенной до основания Церкви, такие хулы и клеветы, которые не могут иметь место ни в разуме, ни в совести самого простого, но действительно христианина (г. Рязань);

4) в своих распоряжениях доходят до такой дерзости, что сами будучи только вчера, и притом незаконно, рукоположены, запрещают в священнослужении тех, которые рукоположены старейшими, сильнейшими, лучшими архипастырями Православной Церкви (город Новгород);

5) будучи сами, по меньшей мере, сомнительно благодатными, объявляют неблагодатными священнодействия тех, в благодатности, каноничности хиротонии коих никто, нигде и никогда до сих пор не сомневался (Москва);

6) наводняют всю нашу землю отнями темных агитаторов, масу сбили десятками ложных воззваний со сылками: или на несуществующих патриархов (Лазарь), или на никогда не получающиеся грамоты восточных патриархов (Петрозаводск);

7) бросают в темные массы средства или подкупают всякого рода дельцов для организации различных бечинств (г. Воронеж);

8) при появлении своем везде и всюду производят такие смуты и волнения в дотоле мирном и спокойном наолении, что долготерпеливой власти (гм! гм!) иногда приходится выселять и губерний этих новых “апостолов” мира и любви (гм! гм! почтеннейшие, как писал в таких случаях В.И.Ленин).

9) величайших контрреволюциоеров-эмигрантов – Платона, Антония, Евлогия, Анастасия - благословляет управлять русскими православными церквами за границей [1] и, следовательно, вести известную политику;

10) больше чем когда-либо теперь стало видно и ясно, что “тихоновцы” ведут русский народ на кровавую Голгофу, хотят утопить русскую землю в море новых слез и страданий, развеять ее новыми пожарищами и уничтожить остатки народного достояния.

Постановили:

1) Относиться к своим недальновидным противникам с христианской кротостью и долготерпением.

2) Отвечать на хулы и клеветы их усердной молитвой за них.

3) Всякие их запрещения, распоряжения и назначения считать совершенно недействительными и ни для кого, и ни в какой мере и степени обязательными.

4) Окончательное суждение о каноничности “тихоновских” епископов и священников, более чем сомнительных по своей каноничности, иметьна предстоящем Соборе.

5) Сбитых с толку духовенство и народ всемерно звать к единению со Священным Синодом, который поставил своей задачей спасти РусскуюЦерковь, давши ей возможность благополучно существовать среди новых создавшихся условий жизни. По выяснившимся несомненным данным, внастоящее время один только Священный Синод может вывести Церковьна путь мирного и плодотворного устроения всей нашей церковной жизни, только соборный разум спасет Церковь, но не монархический”. (Самарские епархиальные ведомости, 1924, апрель, № 1, с. 11.)

Бессильная злоба, которой проникнуты вышеприведенные строки, принадлежащие, видимо, митрополиту Евдокиму, вполне понятна: в провинции обновленцев буквально сживали со свету. Даже в тех храмах, в которых они как будто прочно укоренились, всегда следовало ждать каких-либо сюрпризов.

Так, например, в Троицком соборе г. Клина, находившемся в руках обновленцев в течение двух лет, вдруг однажды, после обедни, хор грянул многолетие патриарху Тихону и местному “тихоновскому” епископу Гавриилу, - и никакими мерами нельзя было запретить хору делать это и в дальнейшем. Так продолжалось в течение полугода.

“В мае текущего года Троицкий собор перешел в ведение обновленческой общины, канонически подчиненной Священному Синоду Православной Российской Церкви. Этот переход разразился (?) целою бурей благородного и неблагородного негодования по адресу обновленцев. На них вылито так много грязи, что ни единого чистого, казалось, не осталось”, - писал клинский обновленческий деятель прот. Фаворский. (Вестник Клинского викариального управления, 1924, 13 октября, с. 4-9.)

В резком контрасте с захудалой жизнью обновленческих провинциалов находилась жизнь обновленческих верхов в Москве. Храм Христа Спасителя, являвшийся в это время главным религиозным центром обновленчества, придавал помпезность торжественным богослужениям.

Священный Синод находился по-прежнему в Троицком подворье. По инициативе митрополита Евдокима Синод превратился в солидное учреждение со сложной бюрократической структурой, представлявшей собой причудливую смесь старого синодального устройства со структурой ЦК ВКП (б). Священный Синод разделялся на Президиум Синода и Пленум.

Президиум Синода до января 1925 года состоял из 8 человек (Политбюро ЦК также состояло из 8 человек).

В состав Президиума входили: митрополит Евдоким Одесский и Херсонский - председатель. Члены: митрополит Ленинградский Вениамин, архиепископ Владимирский, потом, митрополит Московский и Северо-Кавказский Серафим, митрополит Александр (Введенский), епископ Георгий (Добронравов), прот. П.Н.Красотин, протодиакон С.А.Добров, мирянин А.И.Новиков.

Кроме Президиума, в Синоде был еще Пленум, собиравшийся два раза в год.

Членами Пленума являлись: митрополит Александр Введенский, митрополит Петр Блинов, епископ Георгий Добронравов, протоиерей Красотин, протоиерей А.И.Боярский, архиепископ Петр Сергеев, архиепископ Сергей Беляев (Томский), прот. Д.А.Адамов, протодиакон С.А.Добров, архиепископ Алексий Диаконов (Смоленский), прот. С.Коварский, прот. П.В.Раевский, митрополит Николай Федотов (Ташкентский) и профессор А.И.Покровский.

При Синоде функционировало 6 отделов: иностранный - под председательством митрополита Евдокима, административный - под председательством митрополита Серафима, миссионерский – под председательством митрополита Вениамина, просветительный - под председательством митрополита Александра (Введенского), церковно-юридический - под руководством епископа Георгия, хозяйственный - протоиерея П.Н.Красотина.

Канцелярия возглавлялась также прот. П.Н.Красотиным, который сменил слишком скомпрометировавшего себя своими “перелетами” из одной группировки в другую А.И.Новикова.

Красой и гордостью обновленческой Церкви являлась Московская богословская академия.

Официальное открытие Московской богословской академии, занимавшей в Троицком подворье две комнаты, состоялось 6 декабря 1923 года. Это открытие вряд ли могло бы произойти, если бы не щедрая помощь американского епископа Нильсена, собравшего средства со своей паствы - несколько десятков тысяч долларов - в пользу Московской академии. Ректором Академии был епископ Георгий (Добронравов). Вскоре ео сменил сам А.И.Введенский.

Профессорский состав Академии состоял из: митрополита Евдокима, читавшего курс “Теория проповеди” и греческий язык.
Митрополита Александра, читавшего курс “Сущность и философское обоснование христианства”.
Епископа Георгия - “Священное Писание Нового Завета”.
Проф. Н.Г.Попова – “История христианской Церкви”.
В.В.Шаповалова– “Гомилетика”.
Проф. Юл.Фед.Геккер - “Христианская этика и социология”.
Прот. П.Н.Красотина - “Практика проповеди”.
Преподавательницы М.Н.Богословской - немецкий язык.
1 октября 1924 года начался второй учебный год. Профессорский состав значительно увеличился, были введены курсы:
“История Русской Церкви” - проф. В. 3. Белоликов.
“История религий” - епископ Антоний Семигановский.
“Западные исповедания” - арх. Михаил Попов.
“Догматическое богословие” - А.И.Вознесенский.
“Экзегетика” – П.В.Богословский.

Таким образом, Богословская академия насчитывала 13 преподавателей. Эта цифра приобретает особую пикантность, если учесть, что студентов было всего 24 да 2 вольнослушателя. Правда, в 1924 году было подано 53 прошения и принято 47 человек. Однако большинство принятых не смогли приехать в Москву из-за отсутствия средств.

Не лучше обстояло дело в Ленинградском богословском институте, который начал функционировать в 1924 году в бывшем помещении Общества религиозного просвещения в духе Православной Церкви на Стремянной улице. В Ленинградском богословском институте обучалось 25 человек (из них 17 мужчин и 8 женщин). Количество преподавателей в Ленинградском институте было значительно меньше, чем в Московской академии.

Апологетическое богословие здесь читали Н.Ф.Платонов и И.Д.Ха-лонов; Священное Писание - прот. Н.Ф.Платонов; историю Церкви -Б.В.Титлинов; христианскую этику - прот. П.В.Раевский; практическое богословие – А.И.Боярский; патрологию - Е.И.Запольский; “Церковь и государство” – Д.Ф.Стефанович.

Ректором Ленинградского богословского института был прот. П.В.Раевский.

Что сказать о преподавании? Оба учебных заведения скорее напоминали студии свободных художников. Религиозные люди с самой разнородной подготовкой - парни в возрасте от 19 до 27 лет - студенты подрабатывали тем, что чистили трамвайные пути, кололи дрова, мыли посуду в ресторанах. Каждый парень мнил себя будущим Лютером или на худой конец А.И.Введенским и сочинял потрясающие проекты церковных реформ. Почти все говорили о второй церковной революции. Об учебе думали мало – тем более, что никаких экзаменов и никаких зачетов в Академии не было.

Организаторы Академии больше всего боялись “семинарской схоластики” и в результате ударились в другую крайность: в обновленческой Академии не столько преподавали, сколько читали лекции, причем читали их в таком духе, как когда-то в Религиозно-философском обществе в Петербурге.

Из поля зрения организаторов Академии выпали такие необходимые для будущих пастырей предметы, как литургика и церковный устав.

Результаты такого преподавания были самыми плачевными. “Псаломщика не могут выучить, ничего не знающих людей выпускают”, - говорил одному из пишущих эти строки про обновленческую Академию почтенный ленинградский протоиерей.

Больше оснований для гордости давало обновленческим деятелям издательское дело: в годы нэпа обновленцам удалось возродить (с огромным трудом) религиозную прессу.

Официальным органом Обновленческого Синода считался “Вестник Священного Синода”, выходивший в Москве под редакцией проф. Зарина. В журнале печаталось много апологетических статей, и он содержал в себе много ценного материала. Издававшийся в Москве в количестве 5000 экземпляров, журнал продавался в обновленческих храмах и обычно расхватывался немедленно после выпуска в свет.

Пожалуй, еще более содержательным был журнал “Церковное обновление”, выходивший с 1924 г. по 1927 г. в Рязани под редакцией Михаила Попова и выпускавшийся также в количестве 5000 экземпляров.

История этого органа такова: когда в 1924 году на рязанскую кафедру был назначен бывший ленинградский викарий Михаил Попов - старый петербургский священник-общественник, он задумал издавать там журнал. Не имея для этого средств, рязанский обновленческий владыка обратился за содействием к своему старому питерскому земляку и другу А.И.Введенскому. И вот А.И.Введенскому пришла в голову блестящая идея - превратить “Церковное обновление” в свой личный орган. С этого времени рязанский журнал становится одним из лучших церковных журналов послереволюционного времени. Не уделяя особого внимания вопросам богословия, журнал широко освещает церковную жизнь того времени: в этом отношении он является неоценимым пособием для истории церкви этого периода. Все статьи, печатавшиеся в этом журнале, отражают точку зрения А.И.Введенского. В этом журнале летом 1925 года была напечатана, в частности, его статья “Пастырство”, чуть не повлекшая за собой раскол в Обновленческом Синоде.

Остальные печатные органы, выпускавшиеся в это время в провинции, носили эфемерный эпизодический характер: издание обычно прекращалось на втором или третьем номере за отсутствием средств.

В 1924 году в городе Владимире вышел тиражом 1000 экземпляров Журнал “Церковная жизнь” под редакцией архиепископа Серафима Ру-Женцова. Изданный на прекрасной бумаге, что было тогда редкостью, он содержал ценные документы, в нем, в частности, был в сокращении напечатан доклад А.И.Введенского на Предсоборном Совещании.

Значительно хуже отредактированы “Тульские епархиальные ведомости” (тираж - 1000 экземпляров), выходившие в 1925 году под редак. цией В.М.Никольского. Журнал невыразимо скучный, он почти весь наполнен указами епархиального управления о переводе священников и псаломщиков из одного прихода в другой.

Несколько иной характер носит “Ульяновский епархиальный листок” , выходивший тиражом в 500 экземпляров под редакцией интеллигентного, энергичного архиерея Иоанна Никольского. Оформленный так, как в то время обычно оформлялись массовые агитлистки, журнал был испещрен броскими лозунгами, напечатанными жирным курсивом: “В единении - духовная сила Церкви!” (с.9) [2], “Хотите блага Церкви и себе, идите за Священным Синодом!” (с. 13), “Забитое и обезличенное духовенство может встать на ноги только при помощи Синода” (с.11), “Ссоры и смуты церковные погубят нас” (с.20), “Объединяйтесь духовно вокруг Священного Синода, ибо он один на правильно-каноническом пути!” (с.21), “Бывший патриарх Тихон не спасет Церкви, им уже расшатанной” (с.23).

Дела журнала шли, однако, плохо. Второй номер запоздал на месяц - в начале сдвоенного номера 2-3 редакция вынуждена была обратиться к читателям с паническим призывом:

С этим призывом редакция обращается как к духовенству епархии, так и к сознательным верующим, а сочувствие с их стороны желает встретить в содействии распространению “Листка”, в широком осведомлении о нем, в материальной помощи изданию и участии в нем своим бесплатным литературным трудом.

Редакция начала издание “Листка”, располагая лишь незначительными средствами, в надежде, что понимающие и сознающие необходимость для епархии своего печатного органа сердечно отзовутся на это начинание и облегчат ей труд выполнения поставленной задачи тем или иным участием. Не откажите же в поддержке с большим трудом положенному изданию “Листка”, существованию которого, как осведомительного по современным церковным вопросам печатного органа, весьма необходимо в настоящее время церковного развала”.

Однако даже и столь красноречивый призыв не подействовал. Сдвоенный номер журнала “Ульяновский церковный листок” оказался последним.

Не пережил своего второго номера также и другой церковный журнал, издававшийся в Поволжье, “Самарские епархиальные ведомости”, выходившие в Самаре в 1924 году под редакцией пресловутого самарског обновленческого иерарха Александра Ильича Анисимова. Между тем это журнал в свое время рекомендовался как образцовый: второй номер журнала открывается следующим отзывом митрополита Евдокима, содержавшемся в письме на имя Александра Ильича: “Не нахожу слов, как мне благодарить Вас за дивное издание “Ведомостей”. Вы так умело подобрали материал, что Ваше издание является прекраснейшим справочником по всем текущим вопросам”. Трудно, впрочем, сказать, что именно привело в такой восторг владыку Евдокима: журнал не выходит за рамки обычного епархиального органа того времени.

Один из курьезов, которыми так обильна эпоха церковной смуты, является журнал “Вестник Клинского викариального управления”, носящий следующий подзаголовок: “Церковный журнал. 13 октября 1924 г. Выходит два раза в месяц. Адрес: г. Клин, Красный тупик, 5”. В действительности вышел только один номер тиражом в 340 экземпляров. Журнал открывается статьей, написанной высоким слогом, которая сильно напоминает пародию. Эта статья столь характерна для того, как преломлялась обновленческая фразеология в устах провинциального духовенства, что мы здесь приводим ее полностью.

В тяжелую годину церковной смуты родилось Клинское викариальное управление. Родилось не от прелюбодеяния, а от законных родителей Собора 1923 года.

Как новорожденное, оно немногочисленно по числу единомышленников, но жизнеспособно. Здоровые соки очищенного от царского самодержавия православия и новая, открывающая необъятные горизонты, революционная деятельность, намечающая перелом общественного сознания в сторону признания правоты социальной революции, служат залогом мощного и здорового роста ВЦУ в будущем.

Ныне же оно, молодое, бодро одушевленное чувством жизнерадостности, не взирая на свою материальную слабость, выступает в виде печатного своего органа “Вестник”. Вестник в толщу церковной жизни пойдет вестью о том, что для христианства после долгого застоя настала благоприятная пора раздуть в человеческих сердцах евангельский огонь и согреть стосковавшуюся о мире душу человека, подобно тому, как было в золотое время первохристианства.

Священное Писание, чистое православное учение, вместе с богатыми Уроками протекшей истории и обильным революционным опытом, будут Источниками нашего “Вестника”.

Голос его будет громко слышен во обличение того христианства, которое, в утешение богатых, говорило красивые слова о бедности, мирно уживалось со всеми видами рабства и в качестве придворного поставщика Давало самых покорных рабов. Цепи разбиты, но не убраны.

Долг христианина вместо рабских цепей образовать братский союз, Разбитые же цепи перековать в серпы.

Дорогой читатель, пойдем с нами на общую работу трудящегося класса; который Христос с такой нежной любовью звал к Себе, говоря: “Приидите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и я упокою Вас” (расстановка заглавных букв сохраняется нами так же, как в журнале).

С Богом, в добрый путь!

Редакция”.

Следует также упомянуть о попытке митрополита Евдокима наладить издание научно-богословского журнала “Христианин”, а также о нескольких церковных журналах, издававшихся на Украине.

Важнейшим событием церковной политики был вынужденный уход с арены митрополита Евдокима. Уход был обставлен с максимальным соблюдением этикета: в 1924 году, после Предсоборного Совещания, митрополиту был предоставлен долгосрочный отпуск для “поправления здоровья”. Январский пленум Священного Синода прошел без него. Однако он был избран “отсутствующим председателем”, а митрополит Вениамин – действующим, и лишь на Пасху 1925 года было официально объявлено об уходе его на покой.

Главной причиной ухода митрополита Евдокима было, однако, вовсе не “расстроенное здоровье”. Главной причиной его ухода был первый (хотя и не последний) скандал с епископом Николаем Соловьем. Епископ Николай Соловей, явившийся впоследствии главным виновником гибели митрополита Петра, принадлежит к числу наиболее загадочных и наиболее темных фигур этого смутного времени. О начале его карьеры мы рассказали в 1-м томе нашего труда.

В 1923 году было решено послать епископа Николая за границу в качестве полпреда Обновленческой Церкви. Надо сказать, что кандидатура Николая Соловья появилась не сразу: вначале должен был поехать А.И.Введенский в Англию, чтобы занять там фантастическую кафедру митрополита Лондонского. На эту кандидатуру, однако, в последний момент было наложено вето. После этого предлагалось послать в Западную Европу делегацию в составе трех митрополитов: Евдокима, Вениамина, Александра. Этот проект также отпал. Наконец, Евдоким предложил кандидатуру Соловья – его предполагалось послать в Уругвай (гор. Монтевидео) с титулом епископа всея Южные Америки. В течение пяти месяцев кандидатура Николая Соловья внимательно “изучалась” соответствующими инстанциями. Наконец, в мае 1924 г. епископ выехал в Южную Америку. Тучков смотрел на поездку Соловья, как на интересный эксперимент: епископ-агитатор за дружбу с Советским Союзом - это было новое, оригинальное и пикантное кушанье. В то же время командировка Николая Соловья означала политический экзамен обновленцам. Ведь это был первый обновленец за границей. Как-то заговорит он там и будет ли проклинать капитализм, живя под властью капитала.

Увы! Новинка восточной кухни на этот раз оказалась неудачной. Не прошло и двух месяцев, как в Москву пришли самые неприятные сведения: “полпред” опубликовал за границей письмо, выдержанное в духе самой стопроцентной черносотенной идеологии.

В связи с этим положение Евдокима сильно пошатнулось: начали-циркулировать слухи об его уходе.

В связи с этими слухами был разослан по епархиям циркуляр, в котором говорилось следующее:

“Председатель Священного Синода митрополит Евдоким остается на своем посту до тех пор, пока его не сменит, с общего согласия, более опытный руководитель церковной жизни. Не верьте никаким измышлениям и злоухищрениям наших противников, верьте только тому, что подтвердит Священный Синод, неослабно стоящий на страже ваших интересов и ведающий все точно и документально.

Положение Священного Синода, бывшее твердым и прежде, ныне стало незыблемым. Никто никогда не раскается, кто пойдет и идет за Священным Синодом, который готов отечески принять всякого, грядущего к нему. Славные исповедники Святой веры Христовой – бодрее и смелее смотрите в будущее.

Подлинный подписал:

Председатель Священного Синода
митрополит Евдоким”.
(Церковная жизнь, 1924, No 2, с. 11.)

Одновременно начали обостряться отношения между митрополитом Евдокимом и А.И.Введенским. Установка митрополита Евдокима на водворение порядка в Церкви, на переговоры с патриархом и на полный отказ от каких-либо реформ, никак не соответствовала линии А.И.Введенского.

Наконец, 1924 год принес еще одно разочарование митрополиту Евдокиму: выяснился полный крах его надежды на соглашение с патриархом. Все это, вместе взятое, определило уход митрополита от активной деятельности.

Уйдя на покой, владыка поселился в Хосте: там он служил в небольшой церкви без диакона и даже без псаломщика; обходясь без старосты, он сам иной раз продавал свечи.

Еще худшие времена наступили для владыки в 30-е годы: небольшой храм, в котором он служил, был закрыт. Владыка вынужден был заняться подпольной юридической практикой - писанием исковых заявлений. Когда и эта возможность заработка отпала - местные судебные органы энергично запротестовали - митрополиту было предложено снять с себя сан, на что он, разумеется, не мог согласиться. Не пошел он также на примирение с Синодом.

В последние годы его жизни жители Хосты видели почтенного старца, который, сидя в городском сквере, торговал конфетами и пряниками. Это был митрополит Евдоким, когда-то известный в Русской Церкви своими барскими замашками.

Митрополит Евдоким умер в марте 1936 года. По странной случайности почти одновременно с ним умерли (на одной неделе) три его знаменитых современника: митрополит Арсений Стадницкий, епископ Андрей Ухтомский и бывший архиепископ Владимир Путята.

Митрополита Евдокима сменил на посту Председателя Синода митрополит Ленинградский Вениамин Муратовский - дряхлый, добродушный и почти впавший в детство старец. Вся власть отныне безраздельно сосредоточивалась в руках А.И.Введенского. Только один раз, летом 1925 года, имела место попытка убрать нового обновленческого диктатора. Нельзя сказать, чтобы Александр Иванович злоупотреблял властью, он даже не давал ее чувствовать: человек мягкий и слабохарактерный, А.И.Введенский охотно предоставлял распоряжаться другим, а сам “парил в эмпиреях”, занимаясь высокими теориями.

Правда, в веселую минуту он иногда говорил, что “любит, чтобы ему льстили”. Однако и к тем, кто ему не льстил, он никогда никаких мер не принимал и никогда не сводил ни с кем личных счетов. Он не принадлежал к мстительным и злопамятным людям, и даже когда отзывался о ком-нибудь дурно, тотчас прибавлял: “Впрочем, я это говорю в состоянии раздражения и, конечно, вероятно, по обыкновению, я не прав”.

В конце января 1925 года в Москве был созван расширенный Пленум Синода, который должен был подготовить почву для предстоящего в октябре Поместного Собора. После слабого и бледного отчетного доклада прот. Красотина начались интересные выступления с мест. Во всех этих выступлениях звучит ужас перед “тихоновщиной”. В то же время ораторы, явно инспирированные Синодом, отвергают всякую мысль о переговорах с патриархом.

“Никаких.соглашений с тихоновщиной быть не может, – говорит архиепископ Воронежский Петр Сергеев. - К сожалению, на местах еще и теперь слышатся голоса - когда же мир? Ответ заключается в докладе прот. Красотина. Самая мысль о примирении должна быть изгнана, и это положение является теперь одной из главных основ Святейшего Синода, поэтому, я полагаю, что мы должны одобрить курс, которым держится Священный Синод, и самим неуклонно следовать за ним”.

“На чем закончил архиепископ Петр, с того я начну и подчеркну: необходимо одобрить деяния Священного Синода и держаться его, - вторил архиепископ Смоленский Алексий (Дьяконов). - Примиренчество -пораженчество: свет не может быть закрыт мраком. Соглашение - ложная позиция. Говорят, что нам нужно объединение около одного центра и патриарх будто бы представляет церковное единство. Святейший будто бы все устроит. В чем секрет? Потеря церковного центра? А этот центр - будто бы Тихон? Но ведь он подвергает критике самое общение с Востоком. Разговоры о соглашении исходят из намерения возвысить и возвеличить фигуру Тихона. Но это лишь попытка воскресить мертвеца. Я дерзаю поставить точку над “і”, именно: нужно обновленцам идти в народ и всех объединить под единым обновленческим флагом и, таким образом, из положения статического стать в положение динамическое”.

“Докладчик говорил о равнодушии провинции, не помогающей Священному Синоду своими средствами, но это сделать было невозможно, потому что даже заговорить о средствах в иных епархиях было невозможно. В заключение я не могу не сказать и докладчику, и Священному Синоду русское спасибо!” (Церковное обновление, 1925, No 5-6-7, с. 35)

В резком противоречии с этим тоном инспирированных ораторов звучали речи захудалых епископов типа епископа Валентина, изображенного Вс. Ивановым.

“Тихоновцы не стесняются, – жалобно причитал архиепископ Иоанн Череповецкий, - у нас они всех уверили, что крещенская вода у обновленцев прогнила, тогда как у них - чистая. Народ был возмущен, но на проверку оказывается, что все их наговоры оказываются ложными. Приемы их были еще грубее. Тихоновцы прибегали к помощи кулаков и расправлялись с обновленцами, грозили тем же и мне...” (Там же.)

“Церковь теперь в параличе, - пессимистично замечал архиепископ Красноярский Георгий, - но кто пробуждает и как? - Митрополит Александр. Да, это будильник наш. Но кто еще есть? Есть ли кому сменить его? Москва? Но здесь говорят о событиях с насмешками: долго ли вы продержитесь? Эти разговоры парализуют многих. Митрополит Александр, во всеоружии своего таланта, будит во всех нас сознание ответственности, поощряет работников и деятелей на ниве Христовой. А если бы в разных местах, под руководством его, были бы другие будильники, то работа пошла бы повсеместно. В Красноярске от митрополита Александра получили вызов на диспут. Явилось до 15 тысяч верующих и неверующих слушателей. Успех оказался огромным.

Многих удивило, что обновленцы защищают Бога. В Синоде есть миссионерский отдел, но он молчит. Работа ведется одним лицом. Я прошу обратить внимание на город Москву. Если красноречивое слово везде убеждает людей, то этот пример найдет себе подражателей”. (Там же.)

30 января 1925 года состоялся доклад А.И.Введенского “Апологетическое обоснование обновленчества”. Доклад знаменитого апологета также вызвал ряд откликов.

“Мы стонем от тихоновщины, - восклицал снова Алексий Дьяконов. - В одном из уездов моей епархии на благочинническом собрании Осуждался план, как ныне работать? Священники, все до одного, записались в миссионеры, изыскивая духовно-материальные средства для созидания обновленческого дела. Они вынесли решение собираться чаще. Каж-Дый из них обязался составить доклад на одну какую-нибудь тему: о лице Иисуса Христа, есть ли Бог, как бороться с сектантами... У них происходят собрания, где обсуждения идут, указываются дефекты. Всем этим намечаются точки, где нужно пробудить церковную жизнь. Присматривающиеся к их делу начинают говорить, что священники - работают, и судят о своих пастырях уже в новой плоскости. Значит, где есть работа, там есть и продуктивность.

Перед нами доклад апологета-благовестника. Задача, изложенная в докладе, должна быть возложена на каждого религиозного деятеля, побудить людей идти вперед и работать. Планомерная катехизация и приходов, и масс, начинающаяся с ячеек, несомненно, даст плоды”.

“Даже теперь, когда умолкла речь великого Златоуста нашего, - восклицал Николай Федотов, - когда сердце, объятое восторгом перед мастером слова, перестало дрожать, трудно оспаривать существенную пользу доклада”. (Там же, с. 39.)

Мы не знаем, знали ли процитированные нами выше ораторы о любви Александра Ивановича к лести (один из пишущих эти строки слышал от него об этом почти через 20 лет - в 1943 году). Вероятно, догадывались - такие вещи чуют интуитивно. Однако, если даже отбросить все преувеличения, содержавшиеся в выступлениях обновленческих ораторов, доклад А.И.Введенского представляет собой - безусловно - событие в развитии русской богословской мысли.

Так как этот доклад, затерянный среди пожелтевших листов старого журнала, недоступен большинству читателей, мы приведем из него пространные выдержки.

Так что и для тихоновщины оказался прав бессмертный Достоевский. Мы признаем правоту революции. За это - злопыхательство.

Мы признаем правоту революции. Но правы ли мы? Еще раз надо осознать мотивы, по которым обновленчество сделало в области политической то, что сделало.

В истории церковь, в подавляющем большинстве, была не только в союзе, но и преступной связи с государством.

Так в нехристианских религиях, так и в христианстве. Законы Ману установили в Индии существование каст, ряд христианских писателей за границей и у нас обосновали монархизм. Боссюэ называл королей “богами”. Ришелье требовал держать народ в невежестве, дабы не трогались устои монархизма.

Проф. Киреев в “Общих основах социологии” совершенно справедливо пишет:

“Обожествление политической власти, в форме ли возведения генеалогии царей к богам или прямого обоготворения царей или учения о божественном происхождении власти, о наделении ею царей свыше – обычное явление в истории догматизации абсолютизма как политической формы. В этом проявлялось отрицательное влияние религии на политику, которое наблюдается и тогда, когда и другие стороны социального и политического быта санкционировались богословскою догматикой, как это было по отношению к рабству и к крепостному праву. Был ли царь и главою религии, или между алтарем и троном существовал только союз, духовенство играло роль реакционной силы, к ущербу не только государства, в котором освящался деспотизм, но и к невыгоде для самой религии, которая из интимного дела индивидуальной души делалась, главным образом, орудием властвования по “Божьей милости” и по своему произволу”.

У блаженного Августина мы находим любопытную мотивировку необходимости союза Церкви с государством. Вот отрывок из послания бл. Августина к Викентию: “Те, которые не хотят видеть законов против нечестия, говорят, что апостолы не просили помощи у земных царей. Кто так говорит, тот забывает, что тогда было иное время, а что все должно делаться в свое время. Ибо какой император тогда уверовал в Христа и хотел служить Ему изданием законов в пользу благочестия против нечисти? Тогда исполнялось еще пророческое изречение: “Векую шаташася, языцы, и людие научившася тщетным”. Предсташа цари земстии и князи собрашася всуе на Господа и на Христа Его” (Пс. 2,1-2). Тогда еще не проводилось в действие то, о чем говорится в том же псалме ниже: “И ныне, царие, разумейте, накажитеся вси, судящие земли. Работайте Господеви со страхом и радуйтеся Ему с трепетом”. Каким же образом, если не воскрешая и не наказывая с благовестивой строгостью то, что проверено, а противное сему воспрещая с приличной строгостью “Так Господу служил Иезекия (4 Царств. 18,4), который разрушал и дубравы, и капища языческие”... Аналогичные мысли бл. Августин приводит в послании к Бонифацию!

Отсюда “гармоническое соединение, симфония” царской и духовной власти, как поэтически писал в XII столетии император Иоанн Комнин папе Григорию, отсюда - неразрывность союза Креста и нагайки царского стражника - вот проклятый символ взаимоотношений Церкви и государства во дни и годы дореволюционного кошмара в русской действительности. Передо мной анонимная брошюра 1906 года: “Власть самодержавная по учению Слова Божия и православной Русской церкви”. Цитируя блаженного Августина, по которому царь “второй по Боге и высший над всеми и меньший единого истинного Бога”, брошюра говорит: “Наш царь избран на служение Самим Богом...” Это не слово оголтелого монархиста. Это общее учение дореволюционной церкви. Недаром же такой ученый и тонкий богослов, как Флоренский, требовал на страницах светской печати объявления самодержавия догматом православной веры. И когда на Соборе 1917-18 гг. священник Востоков говорил, что лишь в добром, мудром русском царе - спасение всего, он повторял то же учение всей русской дореволюционной церкви.

И.С.Аксаков писал в свое время: “Наша церковь, со стороны своего управления, представляется чем-то вроде бюро или какой-то колоссальной канцелярии, прилагающей - с неизбежною канцелярской официальной ложью - порядки немецкого канцеляризма к несению стада Христова с организацией церковного управления по образу и подобию департамента светского правительства, с причислением служителей церкви к сонму слуг государственных, сама Церковь вскоре превращается в одно из отправлений государственной власти, или, говоря проще, она сама поступает на службу к правительству...”

Царизм опирался на всю русскую иерархию. Приравняв епископат к генералитету, царизм действовал через безличный и безвольный Синод. Но идут годы, и в дни церковных революционных потрясений рождается мысль о патриаршестве. Что такое патриарх? Высказывались различные мотивы этого, но, как часто бывает, умалчивался единственный истинный повод всех этих “либеральных” требований. В брошюре москвича Е.С. “О патриаршестве и дворянском представительстве. Мысли русского человека” (1915, с. 6-7) читаем: “Итак, утверждение веры, народности, государственности – вот три задачи, решение которых всегда заботит патриарха... Все это ясно само по себе и не требует никаких подтверждений: в государственные времена патриарх - верный спутник благоверного государя, в безгосударственные - сберегает народ в его народном духе и исторических особенностях”.

Тихон, его избрание на Соборе и вся тихоновщина есть осуществление этого литературного требования, этой политической задачи. Неразрывность связи государства и Церкви обусловило массовый отход от Церкви интеллигенции и трудящихся масс. Погодин еще в 70-х годах прошлого столетия предупреждал, что, как только в России будет объявлена свобода религиозных убеждений, половина крестьян отойдет в раскол, а половина “высшего света” (в особенности, по словам Погодина, женщины) перейдут в католичество. До революции Мережковский засвидетельствовал какую-то мистическую, органическую ненависть нашей интеллигенции к православному христианству. Гнушались заходить в чайные “Союза русского народа”, гнушались заходить и в храмы, где, наряду с чудотворными Ликами Христа и Пречистой, на голубых шелковых стягах знамени “Союза русского народа” были запечатлены эмблемы алкогольно-прусац-кого самодержавнического держимордстроя*.

Мне говорил покойный наш великий египтолог, проф. Борис Ал. Тураев, что ему стыдно ходить в храм, хотя он верующий, ибо его засмеют коллеги, как если бы он в самом деле пошел в чайную “Союза русского народа”.

Народ, пусть в диких, кошмарных, с точки зрения подлинной религиозности, формах так называемого нашего раскола, отходил от церкви именно за ее связь с царем, которого в лице Петра Первого определенно именуют Антихристом. Правда, это не был политический бунт, политически себя держал он более или менее лояльно, - это был религиозный протест, но отсюда его значимость, с точки зрения церковной, делается еще больше.

Отлив народа в раскол, в сектантство, следовательно, вызывался той же основной причиной, что и отход от Церкви интеллигенции - тем, что Церковь потеряла свой собственный, подлинный лик.

Обновленческое движение, разорвав раз и навсегда союз с государством, совершило колоссальный апологетический подвиг. Церкви порабощенной, Церкви, скованной золотыми кандалами самодержавных тюремщиков, обновленчество противопоставляет Церковь - свободную от единения с черной сотней, Церковь - подлинно Христову.

В этом такое колоссальное значение обновленчества, что, не будь всего прочего, одно это дало бы ему право быть вписанным золотыми буквами на страницах священной церковной истории. Эта же заслуга нимало не уменьшается тем соображением, что, так сказать, сама жизнь разорвала связь любодейной церкви и самодержавия. Да, это правда, беспощадный революционный огонь распилил церковные кандалы. Рука, обагренная кровью насильников восставшего народа, вырвала Галилейскую Девушку - Церковь из сластолюбивых объятий монархического Рамоли

Но... не осталось ли у этой, продавшей свою верность Христу, официальной церковности жажды новых поцелуев с тем же господином? Я разумею то казенное православие, православие Собора 1917-18 гг., православие тихоновшины считает - поскольку оно находит в себе смысл говорить то, что думает, - современный революционный разрыв между церковью и государством явлением ненормальным, вредным, временным.

Любопытны те прения, которые развернулись на Соборе 1917-18 гг. по поводу этого разрыва, отделения Церкви от государства. Приведу здесь выдержки из заседания Собора от 31 января 1918 года...

“Революция спасительным своим вихрем разметала и эти профессорские и политические бредни, сбросив их в пропасть небытия. Но “бессмысленные мечтания” остались, осталась тоска по союзу с государством... Поэтому, если революция расплавила металлические цепи, державшие Церковь в плену у государства, то остались еще следы от тех вековых цепей на Теле Церкви, в самой ее душе. И обновленчество, которое делает внутренний принципиальный разрыв между церковью и государством, совершает колоссальное апостольское дело. Вырвать Церковь из рук жадных, земных, слишком человеческих, вспоминая изречение Ницше, - это еще для многих Церквей вопрос завтрашнего дня. Для обновленчества -это вопрос вчерашнего дня - и какое это благословленное, священное вчера!

Итак, Церковь, заслугой обновленчества, сделалась внеполитичной, или, точнее, надполитичной... Церковь не солидаризуется ни с одной политической партией, Церковь не превращает себя ни в какую партию. Или, если уж угодно говорить о “партийности” Церкви, то “Церковь” - партия Христа. Все государственное - временное и относительное. Церковь же носительница вечного и безусловного. Все текуче и изменчиво в государстве. Все неизменно, во внутреннем значении этого слова, в Церкви. Вечное - временное. Абсолютное - относительное. Безусловное - условное. Таковы антитезы Церкви и государства. Так ясно поэтому - почему не может быть Церкви в политике, почему Церковь и государство лежат, так сказать, в разных плоскостях, разноплоскостны.

Но это не значит, что Церковь тем самым делается силой индифферентной в смысле том же, политическом. Поскольку под политикой мы разумеем строительство реальной человеческой жизни, постольку Церковь не может быть индифферентной силой. Ибо - она есть дрожжи, согласно Евангелию, которые должны выквасить все тесто жизни. Поскольку Церковь не может солидаризироваться, слить себя с определенной, той или иной политической группировкой, она вне политики. Так что вернее говорить, Церковь вне политической партийности. Но Церковь обязательно принимает участие в реальной жизни. Иначе она теряет свое собственное лицо. Участие Церкви в жизни, конечно, должно осуществляться совершенно своеобразными, церковными методами. Церковь ни в коем случае не есть механическая, внешне организующая сила. Поэтому и церковное переустроение жизни ни в коем случае не должно носить внешнего характера.

Церковь не может быть внешней силой. Христос и этому учил многократно и достаточно ясно. Поэтому мы отказываемся от всякой попытки внешне, церковно-государственно, разрешать проблемы жизни. Но это ни в коем случае не есть отказ от попытки воздействовать на жизнь. Мы должны лишь действовать нашим церковным методом, а этот метод есть путь религиозно-моральной оценки, религиозно-морального указания. Это Церковь может и должна сделать. С высоты надмирного евангельского идеала, имея, так сказать, абсолютно правильные перспективы, Церковь властна и должна указать путь жизни, одно - благословить, другое - отстранить. Если не так, то Церковь превращается в какую-то область мистического квиетизма, фатализма, прострации, если угодно, дурмана. Но Церковь, как я буду указывать еще дальше, есть движущая, влекущая за собой религиозно-моральная сила. Обновленчество, памятуя сей религиозно-моральный, указующий характер Церкви - на Соборе 1923 года провело религиозное принятие правды социальной революции. В этом моменте видят наиболее слабое место наше. А между тем, наоборот, здесь как раз наибольшая мощь, наивысший пафос, наибольшая историко-церковная заслуга обновленчества.

Существует страшный конфликт между религиозным и революционным сознанием. Фридрих Энгельс заявляет: “Первое слово религии есть ложь”. А отец коммунизма Маркс категорически утверждает: “Понятие Бога необходимо должно быть искоренено, ибо оно есть основной камень извращенной цивилизации”. Любопытны также следующие строки из труда Баха “Религия и социализм”: “Было бы бесполезно отрицать факт, что в настоящее время высшее нравственное чувство оскорбляется христианским учением более, чем в свое время совесть первых христиан оскорблялась сатурналиями в культе Прозерпины”.

Ницше в “Антихристе” пишет: “Новый Завет есть самая грязная книга, надо надевать перчатки, читая его, чтобы не запачкаться”. Почему? - в недоумении спрашивает себя верующий. И ответ Э.Вандервельда: “Потому - что Церковь заключила союз с золотом”. А В.Либкнехт добавил: “Христианство есть религия частной собственности и знатных людей. Христианская Церковь оправдала все то, что Христос запретил”. Это слова не только политических деятелей. Это, между прочим, объективное заключение ряда выдающихся исследователей христианской истории.

Естественно, что у тех, кто борется с социальным злом, создается глубоко отрицательное отношение и сказывается даже в суждениях о первичном христианстве, учение которого, например, Энгельс объявляет самым “обыкновенным вздором”. А Бебель в “Христианстве и социализме” называет христианство “религией ненависти, преследования и угнетения, стоившей миру больше крови и слез, чем какая-либо иная”. И вот Аксельрод в “Философских очерках” требует замены христианства “здоровым и светлым языческим духом наслаждений, исчерпываемых земным бытием”. Создается новый идеал на место христианского идеала. О нем Дицген говорит: “Наш идеал не бедность, не воздержание, а богатство, богатство неизмеримое, неслыханное богатство - это реально осязательное благо всего человечества, его святыня, его святая святых. На овладении им, - добавляет он, - построены все наши выводы”.

Возможно было бы привести еще множество подобных иллюстраций, но остановлюсь на сказанном... Основной лейтмотив всех отрицателей христианства с точки зрения практического предопределения социального зла может быть сформулирован опять-таки словами Энгельса, по которому религия является “величайшей консервативной силой”.

Человечество выдвигает вместо этой консервативной силы новое понимание жизни, разорвавшей с гнетом старопреступных заветов. Ряд мыслителей зажигают яркие огни. Ренувье бросает лозунг свободы: “социальный прогресс должен измеряться только количеством индивидуальной свободы, представляемой в данном обществе”. Прудон, в противовес христианству, утверждает принцип рациональности, справедливости, на основе которой и должна быть реорганизована жизнь. Проповедует имморализм Ницше, выставляющий человека как “чудовище и сверхживотное”. С разных сторон несется энергичный протест против христианства, этой религии соглашательства с несвободой, неравенством, несправедливостью, обыденщиной, серостью повседневно безрадостного бытия... Наконец, в наши дни победоносный коммунизм реально рвет с христианством, с какой бы то ни было формой религии.

Попытка Хеглунда примирить коммунизм и религию, если религиозники революционно настроены, как известно, встретила энергичный протест РКП. Об этом Е.Ярославский пишет: “Под статьей Хеглунда обеими руками подписались бы не только глава древнеапостольской церкви, протоиерей Введенский, но и вся древнеапостольская, обновленческая, живоцерковная братия”. А нас, как известно, в РКП не примут как религиозников – компартия отвергает всех церковников как таковых...

Бунтующая, рвущаяся мысль неверия отметает христианство как соглашение со всем тем, что Христос на самом деле запретил. Вот почему обновленчество, напомнившее миру, что на самом деле Христос уже давно запретил то, против чего идет современная воля, сделало колоссальное апологетическое завоевание. Знаменитая формула Собора 1923 года: “Капитализм есть смертный грех” - положила массовый и коллективный, благодатный предел всем фальсификациям Христовой истины. Нет, не Бог установил разделение людей на богатых и бедных, как кощунственно осмеливается богохульствовать папа Лев XIII в знаменитой своей майской энциклике 1891 г.: “Rerum novurum”. Нет, социализм и коммунизм, зовущий к преодолению этого неравенства, не есть “самая ужасная тирания”, как обозвал коммунизм Мартенсон. Нет, к нравственной правде социальной жизни взметнула и свои красные знамена русская революция. И благодатью движимое обновленчество, устами боговдохновенного Собора, благословило этот порыв. Это сделано не из мимикрических соображений. Это мы сделали не для них, не нуждающихся и не верящих в наше благословение. Это мы сделали для Церкви, которая лжевождями была брошена в тьму приспособленчества и к мировому злу всечеловеческой неправды. Церковь - русская Святая Церковь - неповинна в оправдании страшнейшего зла современности. В этом - центральнейшая заслуга обновленчества. В сущности, мы еще мало осознали этот кульминационный момент обновленческого подвига. Русская Церковь это сотворила. В этом ее призвание. Русская Церковь нашла свое лицо. Оно не в том, чтобы поддерживать пьяно-глупую морду Романовых, не в том, чтобы сокрушать во имя религиозных моментов германский империализм, как это вещал в годы войны Сергей Дурылин (символическая фамилия!) и прочие остроумцы, не в чем-то земном, человеческом, относительном. Ее обязанность, Богом возложенная, в годы всеобщего христианского распада, вызванного забвением историческими церквами подлинного Лика и Духа и Заветов Христа, снова, как бы во второй раз, явить миру Христа.

Не Христа Германского, Русского или другого националистического Сверхгероя, но Христа - Вселенского, уничтожающего, сжигающего в огне любви все национальные перегородки. Поэтому и христианство, по своему существу, враждебно национализму, патриотизму государственному и патриотизму классовому.

А между тем отдельные религиозные организации хотят во что бы то ни стало видеть Христа именно католического, капиталистического и т.д.Ос-вобождение Христа от национальных объятий, от конфессиональных алтарей и от капиталистических и золотых цепей - вот величайший дар любви, который обновленчество положило к подножью Вселенского Престола Вседержителя. Христос - Освободитель реальный, революционный, свободный от этого зла.

Христос – Осудитель всего мирового современного зла”, (с. 18-21.)

Обновленчество есть православие. Это - простая, короткая, но – увы! - не для всех ясная формула. А между тем другой и нет, и быть не может. И мы должны со всей решительностью этой формулы держаться, нимало не боясь упреков с той или другой стороны – со стороны левых, со стороны правых. Я сейчас разъясню, в чем дело. Но прежде всего я хочу объяснить философские методы, по которым оправдывается наша философия суровости и беспощадности в деле отстаивания нашего принципа религиозного миропонимания, на основе которого мы цепко держимся этой формулы: обновленчество есть православие.

Ригоризм в области формулы есть само собой вытекающее следствие обладания истиной. Истина всегда точна. Истина - там, где точность доведена до степени абсолютности. Мир неорганической жизни характеризуется цифрами - там владычествует математика. Математические формулы паутиной неразрываемой охватывают все материальное бытие, в математических формулах осуществляется нигде не нарушаемая “закономерная беспрерывность вселенной”, по выражению проф. В.Феггера. Отыскивание этих формул, точных до абсолютности, является и задачей всей науки, как это справедливо указывал в свое время еще Огюст Конт. Борьба за формулу есть борьба за практическое преодоление противоборствующих средостений: покорение стихий и т.д. Инженер должен найти совершенно точные формулы, прежде чем построить мост. Расчет чертежей должен быть с математической законченностью сделан, иначе, по неточным чертежам построенный, мост рухнет, и страшная катастрофа может увенчать ошибочность формулы. Здесь - борьба за догмат, формула математики есть формула математической истины. Здесь математическая ересь может повлечь за собой совершенно реалистическую катастрофу. Шпенглер прямо говорит: “Современная механика есть точь-в-точь сколок с христианских догматов”. Конечно, здесь замечательный парадоксалист наших дней устанавливает, может быть, связь вещей не вполне точно, но, во всяком случае, догматический характер современных математических истин не подлежит сомнению.

В области религии мы вправе искать, находить и фиксировать те же самые (того же, точнее, порядка) истины, формулы, догматы.

Мы должны со всею решимостью отстаивать наш взгляд на религию, как на нечто, совершенно аналогичное науке. Правда, наука и религия не связаны и не сводимы одна на другую, но в то же время и наука, и религия - есть постижение бытия, реального сущего; и наука, и религия постигают это сущее одинаково правомочно и одинаково точно, истинно.

Религия, в конечных достижениях, идет дальше науки, но процесс постижения (точнее, осмысления) осознания полученного в своем существе – один и тот же.

Нет противоречия, взаимоисключения между верой и знанием. С научной точки зрения попытался установить расхождение веры и знания Кант. Знанию принадлежит то, что непосредственно воспринимается человеком вследствие того, что предмет известным образом действует на душу; основой постижения, таким образом, является опыт. Но ведь и в основе религии лежит опыт. Правда, Кант считал и сверхчувственное откровение, и сверхчувственную способность восприятия мистиков и представителей философии чувства - воображением, или, в лучшем случае, - мечтательностью. Но ошибка Канта - вне всякого сомнения. Ведь мы веруем на основании и по свидетельству нашего внутреннего опыта, но и в наши дни величайший комментатор Канта Коген утверждает, что все наше знание, что весь состав нашего сознания слагается из психологических элементов, что даже так называемый внешний опыт состоит из внутренних процессов. Религиозный, внутренний наш опыт совершенно и полностью аналогичен опыту химическому и физическому. Здесь такая же реальность. Вот почему я вполне согласен с определением Шпенглером атеизма, как совершенно непонятного в своих последних основаниях и исторических условий феномена. Я также совершенно согласен со Шпенглером, утверждающим, что атеизм “прекрасно уживается с живой, страстно ожидающей потребностью в истинной религиозности”. Действительно, атеизма, по существу, не может быть, так же, как не может быть принципиально химии, физики. Коль скоро есть материя, то есть и физика, и химия, изучающие эту материю. Возможно не принимать те или иные физические или химические теории, но нельзя отрицать самое постижение материи, данное нам в опыте, через науки, именуемые физикой и химией. Так - и в области религиозной. Коль скоро Бог открывается в области духа, то атеизм - принципиальное отрицание Бога - уже невозможен, ибо Бог дан в опыте. Можно не принимать те или иные теистические системы, но не самого Теоса, - вот почему атеизм научно невозможен. И здесь я разумею данность Бога не в понятии или логическом ракурсе, но в непосредственной близости. Современная католическая мысль (Гут Берлет) полагает, что Бога можно обосновать логикой, “диалектикой”, как говорил еще католический мыслитель эпохи XI века Перигор Турский (999-1088) ... дальше идет резкое отрицание рационалистического богословия...

Пути рационализации - это не пути религии. И недаром сам Христос не дал нам никакой рационалистической системы Бога. Но если у нас нет этого пути, если здесь мы вступаем в область схоластики, в дурном смысле этого слова, область царистской семинарщины, то это не значит, что мы отказываемся от реального постижения Бога. Наоборот, отказ от силлоги-зации Божества есть привлечение сознания к иному, уже воистину реальному, постижению. Бог не познается силлогизмами, как не силлогизмами постигаемы, скажем себе, электроны.

Религия - есть мистический факт.

Мы Бога можем переживать чувством, в частности – чувством любви. Как свидетельствует св.Тереза в своем собственном жизнеописании: “Я чувствую, что моя душа воспылала горячей любовью к Богу, и эта любовь, несомненно, сверхъестественная, потому что, как загорелась она во мне, я не знаю, но я сама ничего не привнесла сюда от себя”. Это постижение Бога через любящее сердце совершается лишь при известных условиях, о которых великий мистик - сапожник Яков Беме в своей “Авроре” (XVII век) так говорит: “Закрой здесь немного твои плотские глаза, ибо они здесь тебе ни к чему не пригодны, будучи слепы и мертвы, но открой глаза твоего духа, и я поистине покажу тебе творение Божие”. Здесь нет самостоятельности человека, здесь нужна Промыслительная Десница. “Человек, - говорит Сен-Мартен, – находится в столь несчастном состоянии - что не может не только достигнуть цели, но даже и ступить шага на этом пути, если совсем иная, нежели его, рука не откроет ему входа и не поддержит его во все время пути”.

Познание Бога интуицией, чувством есть путь, указанный самим Христом. Он осудил тех, кто приближается к Нему устами только. Уста, слова, разум, силлогизмы, наука, философия - здесь можно найти только “задняя Божества”, а сердце приводит к Евангелию, к самому Богу. Сердце, чувство, интуиция. В научной литературе за последние десятилетия появился ряд работ, деятельно постигающих этот путь Богопостижения. Таковы работы Джемса, Старбека, Лейба, Рассажака, Грассера, Мюратье и др. С этой точки зрения их христианство является не только историческим, но и мистическим фактом... Это отлично выразил Штейнер в труде “Христианство как мистический факт и мистерии древности”, говорит - я возвышаю мою внутреннюю глубину до Божественного созерцания. Свет же, делающий для меня возможным такое созерцание, дан в явлении Христа. Через него я могу подняться к высшему”. Таким образом, основой Богопостижения является опыт. Здесь полная аналогия с опытом естествознания. Конечно, здесь у нас иные методы познания, но ведь и в естествознании нельзя астрономически изучать бактерии, а микроскопически - акустику. Всюду - своя методология познания, при одном условии, делающем знание - знанием: упирания в непосредственную гущу восприятия и опыт. Имея этот опыт, мы на нем уже строим формулы этого опыта. А схоластика начинает с обратного: формула там сама довлеет из первичных формул, висящих в эмпирической пустоте, строит целые здания, воистину на песке видимые. Божество также нельзя разложить на формулы, как живое тело на атомы. На атомы распадается - труп, зловонный, потому что мертвый. И разложенный на атомы-мысли Бог не есть Бог живой и неизреченный. Поэтому-то, со всей возможной решимостью, и протестуем мы против схоластизации веры. И в то же время мы не впадаем и в спенсеровский религиозный агностицизм.

Здесь надо бояться Сциллы всезнайства и Харибды немогузнайства. Средний, золотой путь истины заключается в обладании религиозным опытом (более или менее гипотетическим, тусклое стекло Павла!), интерпретации опыта. При этом углубление опыта тем самым вызывает и уяснение теоретических моментов Богопознания. Одно обуславливает другое.

Полнота опыта превращает гипотезу в аксиому. А Церковь обладает различными опытами. Опыты одиночек, пусть очень почтенных (святые), и все же гипотетических подходов к Богу, и опыт всеколлективный, соборный, всецерковный – здесь полнота возможного и для человека опыта, и полнота резюме этого опыта – аксиомы, формулы, догматы. Соборное – вселенское - сознание Церкви, опыт, руководимый самим Духом (“Изволил-ся Духу Святому и нам”), дает чеканные, религиозно-математические догматы - формулы истины Богопознания. И то, что здесь добыто, то добыто до конца. Здесь нет нюансов полуистины, здесь нет теней человеческого домысла. Здесь - сверкающие алмазы абсолютной достоверности. И здесь мы не можем отступить ни на йоту. Это так же немыслимо, как математика просить считать условной истиной: дважды два - четыре.

И здесь обновленчество - это стрела математической тоски по Боге - не уступит и 0,001 части истины. Пусть упрекают в отсталости. Здесь надо все воистину оставить - какие угодно культурные и либеральные популярности и привилегии, чтобы не отступить от Христа - Истины.

И обновленчество со всей решимостью принимает догматику Церкви, не дерзая подправлять то, что находится в свете абсолютной достоверности.

Первый принцип христианства есть признание Божественного Начала.

Религию в наши дни хотят свести на систему экономических взаимоотношений. С этой точки зрения прав Росси, утверждающий, что религия есть “флирт с Богом”, то есть нечто в высокой степени несерьезное. Вся религия есть волшебное отражение в зеркале фантазии социальных взаимоотношений. Конечно, это совершенная неправда. Несомненно, что в деталях исторических религиозных концепций можно отыскивать отражение социально-политических моментов данной эпохи. Так, некоторые исследователи находят аналогию между византийским двором и представлением о небесном мире у богословов той эпохи. Но если даже мы согласимся, что кое в чем эти исследователи и правы, то здесь затрагивается именно только одна деталь. Существо проходит вне этих экономико-материалистических сетей. Идея Божества, Верховного начала мира, прирожденна человеческому сознанию и, при всех модификациях экономических взаимоотношений, остается неизменной в своем существе”.

Далее – о порядке во вселенной на основе открытий Резерфорда, Ферсмана и т.д., и вывод:

“Материя, приблизительно одинаково расположенная (порядково и объемно) в мироздании, вся подчинена закону чисел. Математика царствует в мироздании. Что такое математика? Кант видел в ней завершающую, идеальную научную дисциплину. Шпенглер утверждает, что математика есть искусство... Не будем вдаваться в длительные споры. Математика есть отражение порядка мироздания, фотографический снимок, план материального бытия. И какой здесь всесовершенный, до йоты и йоты йот рассчитанный порядок!

Нет возможности беспорядка в мировой машине...Она сложена по одному плану, из единого материала. Всюду единый математический принцип... Мысль рвется к заключению сама собой - Единый Строитель. С точки зрения придирчивой критики разума, как показал это Кант, вполне возможно от планового устройства бытия умозаключить к Устроителю мира (не Творцу – делаем эту уступку Канту. - Прим. А.И .Введенского).

Плановость бытия, отсутствие в нем случайностей, открытие в нем законов математики... приводит нас к метафизике, которую не надо понимать как противо-физику, а именно за физику - после физики мысль не останавливается, а идет далее, за физику, разрушая условный забор, за который некоторые не хотят пускать свободной человеческой мысли... Путь физического исследования приводит нас к определенным аспектам на бытие, религия ведет дальше - как сказал Ричль: “вера видит дальше и глубже”. Современное естествознание дает нам математически законченную картину, план бытия. Испытующая мысль - руководимая магнитной стрелкой религиозного чувства – находит конечный и исходный момент: Центральную Звезду Бытия - Бога. Здесь логика дополняется чувством. Нужно сверлить серостную поверхность бытия рентгеновскими лучами веры. И серое станет иным. Это - как сказано у Фета: “Оглянись - и мир вседневный многоцветен и чудесен”.

Или у Новаллиса: “Только от слабости наших органов и нашей слабой возбуждаемости происходит то, что мы не видим себя в волшебном мире”. И в нашем сознании, обостренном вниманием, которое является необходимым условием постижения... вспыхивает ответ на вопрос: кто этот устроитель жизни. Скажем ли с Кантом - дальше мысль не смеет идти -или пойдем и найдем? Так, Шуппе утверждает, что нередко мы без всякой индукции узнаем причины наших чувственных восприятий. Шуппе же полагает, что мы в сознании имеем дело с непосредственным усмотрением необходимой связи, которая дана нам подлогически (в акте восприятия). В своем сознании верующий человек находит этот узаконенный современной гносеологией ответ на природу, на исток своих религиозных переживаний. Верующий человек постулирует Бога в плане бытия и констатирует Его в своем сознании. Таким образом, единство познания всей целокупности бытия разрешает основную проблему бытия. Бытие зиждется на своем Абсолютном Принципе, на Боге.

На аналогичной точке зрения стоит Оливер Лодж, известный английский физик, который утверждает, что вере, религии, мистицизму “должно отвести соответственное место, хотя его отношение к науке пока еще не установлено. Они не согласны между собой и не имеют связи, но между ними не должно быть вражды”. Оливер Лодж допускает научную возможность чуда, о чем он достаточно убедительно пишет в своей книге “Жизнь и Материя”.

Необходимое соотношение науки и религии устанавливается при осознании наукой ее ограниченности. Цель науки - описание, а не объяснение явлений природы”, - совершенно правильно замечает Густав Кирхгор в своем “Физическом обозрении”. Религия ведет дальше и устанавливает то, что наука только прощупывает...

“Конечно, сейчас едва ли можно говорить о крушении нравственности. Я полагаю, что сейчас происходит крушение некоторых формул нравственности... Ах, как мы еще находимся под властью этих формул! Еще Фихте сказал, что формула есть самое великое благодеяние для человека. Значимость формул в области мысли, как рассуждали мы выше, не отрицается и нами. Не пора ли, однако, бросить смотреть на мораль, как на кодекс правил, формул и параграфов - благоповедения? Ведь единой морали в этом отношении, как известно, никогда не было. Наоборот, кодексы морали разных религий всегда не совпадали, да и прямо противоречили друг другу. Я полагаю, что формулой морали является отсутствие формул у нее... Во всяком случае, такова христианская мораль. Если Ветхий Завет есть собрание священных параграфов и правил благоповедения, до виртуозности разработанных талмудом, если вы почитаете “Мозжечок нравственного богословия” католика Бузенбаума (выдержавший более 55 изданий) - вы тотчас же инстинктивно почувствуете, насколько христианство диаметрально противоположно всей этой моралги скрупулезности. Текучесть морали есть основа христианской этики. Поэтому-то мы не хотим навязывать современности никаких точно размеренных условностей морали. Нельзя в этом видеть, однако, моральный анархизм. Нет, если мистики правильно утверждали, что для любящего Бога морали нет, если они отрицали параграф ичность, каноничность морали, то этим они не принижали моральный уровень (и, конечно, не уничтожали морали), но ставили ее выше нелепых сантиметров ханжеской условности. Мораль Ведь, по существу, не может измеряться сантиметром: столько-то сантиметров - ну, это морально, меньше - неморально. Ибо всякое измерение, всякая регулировка идет извне, тогда как всякая мораль есть “извнутри”. Внешне приличное - не есть еще моральное. Мы продолжаем мысль о легальном и моральном. Нет - да и не надо заботиться о параллелизме внешнего благоповедения с внутренней моральностью. Очень часто они параллельны, но не в этом дело. Моральное состояние души есть состояние, в котором в нашем сознании светится Свет Христов... Мы о морали судим по букве моралистов, часто даже по возвышенной букве моральных предписаний Писания, забывая, что в Писании есть буквы, но оно само не есть только буква.

Писание, даже давал нам буквальные предписания, не обязывает нас к буквалистической их интерпретации. “По нужде и закону применение бывает”, – вот коррелят всем предписаниям Писания. Христианство – именно есть религия свободы и религия власти. Как-то это совершенно забывалось, а между тем напоминание именно об этом есть большое апологетическое задание обновленчества. Условность нашей церковной морали, тихо-новщина в этике, отталкивает от нас тысячи молодых и честных, глубокоморальных сердец. Не к принижению, конечно, моральной высоты должна привести эта отмена условностей этики. Нет, мы выдвигаем основную формулу морали, данную не Мартенсонами и Янышевыми, но Самим Богом.

Вот почему узнаем, что мы от истины, и успокаиваем перед Ним Сердца наши. Ибо, “если сердце наше осуждает нас, то кольми паче Бог, потому что Бог больше сердца нашего и знает нас Возлюбленные, если сердце не осуждает нас, то мы имеем дерзновение к Богу” (1 Посл. Иоанна 3,19-21).

Здесь - чрезвычайная высота, здесь нам дан безусловный термометр душевного здоровья. Да, подобно тому, как температура тела свыше 37 градусов есть свидетельствование болезни тела, так и в духовной жизни. Если душа ощущает дерзновение перед Богом, зрит Его, значит - моральное здоровье в порядке: душа не впала в смертный грех, ибо смертный грех есть грех, влекущий за собой смерть, утрату Богоощущения. Дозволено все то, что повышает (или сохраняет) чувство Богоощущения, и, наоборот, хотя бы формально, это были моменты, как будто нравственно индифферентные. Богоощущение утеряно – моральный термометр показывает, что душа больна, и немедленное лекарство - покаяние. Вот формула безусловной морали Христа, правильного жизненного понятия. Это не означает отмены привычных нравственных моментов. Но это есть индивидуализация моральных норм. Если у нас тела индивидуальны, как свидетельствует медицина тела, то индивидуальны и нравственные сознания.

Единая мера здесь не приложима. Здесь потому необходимо провозглашение принципа свободы, что, конечно, не означает моральной неустойчивости. Христос дал совершенно безусловный метод нравственного совершенства - это путь беззаветно сердечной любви к Богу и к братству. Это и есть единственно правильный регулятор моральной устремленности. А индивидуализируется этот метод сообразно с данной психологической организацией, при соблюдении конечной цели морального развития - повышения религиозного тонуса. Такое духовное понимание духовного пути Христа апологетически очень плодоносимо.

Мы избегаем обвинения в закостенении нравственном. Нам предложено нравственное абсолютное совершенство, идеал, недостижимый в условиях земного странствования: “Един свят, един Господь Иисус Христос”,- поет Святая Церковь. Поэтому жизнь создала различные типы приближенного нравственного совершенствования. Эта моральная многотип-ность должна учтена быть, потому что она коренится на вариациях человеческого сознания вообще, на индивидуальном характере наших душ. Аскетический идеал, с этой точки зрения, не упраздняется, но все же перестает быть единоспасающим. Есть и другие, не менее целесообразные, подходы к нравственному совершенству. Жизнь мирская, как жизнь монашеская, -не антиподы, а разнотипы. Это то, о чем учил св. Мефодий Потарский, говоря о религиозной равноценности брака и безбрачья. Многотипность моральных совершенствований, не исключающих, но сопутствующих друг другу при конечной задаче, - вот формула этики обновленческой апологетики”. (Вестник Священного Синода, 1925, № 2, с. 18-28.)

Доклад А.И.Введенского, как мы сказали выше, представляет собой выдающееся произведение русской богословской мысли.

По своему содержанию доклад распадается на три очень неравноценные части. Первая (социологическая) часть представляет собой известный прогресс по сравнению с речью Александра Ивановича на Соборе. Речь знаменитого богослова отличается большой убедительностью, когда он говорит о “противоестественной связи Церкви с государством”. Освящение Церковью государства является, действительно, одним из величайших грехов Церкви. Правда, существование государства является на определенных этапах исторической необходимостью, поэтому Священное Писание признает государство как неизбежное зло, точно так же как на определенных этапах исторической необходимостью является рабство. Однако признавать рабство и государство как некую необходимость, которую следует терпеть до поры до времени, - это еще не значит его освящать, как это делало русское духовенство.

Заслуживает одобрения также и заявление А.И.Введенского о том, что он “не хочет чистить никаких сапог, хотя бы они были и красные”. К сожалению, это заявление так и осталось платоническим: говорить о достоинствах того или иного строя, совершенно умалчивая о его пороках и недостатках, - это и означает “чистить сапоги”.

Огромную познавательную ценность представляет собой вторая, философская часть речи А.И.Введенского. Совершенно правильно определив соотношение науки и религии, А.И.Введенский дает классическую формулу. Читая философские рассуждения Александра Ивановича, поражаешься мощи его таланта. Учение о целокупности бытия, сформулированное А.И.Введенским, предвосхищает весь современный экзистенциализм - учение всеми тогда забытого датского философа Кирхгора, который теперь стал одним из самых модных философов, к родникам творчества которого приникает вся современная философская Европа - от Ясперса до Сартра, от персоналистов до Рассела.

Понимание целокупности бытия, которое схватывается одновременно интуицией и разумом, у А.И.Введенского шире и глубже, чем у его учителя Анри Бергсона. Из всех учеников великого французского философа А.И.Введенский, вероятно, один из самых талантливых и творческих. Однако он, как и почти все современные европейские философы, исходя из Бергсона, не имеет силы перешагнуть через него. И отсюда полное непонимание диалектики как принципиально нового метода познания мира.

А.И.Введенский считал диалектику разновидностью рационализма. Как неоднократно говорил А.И.Введенскому его нижайший ученик – один из пишущих эти строки, – нет ничего более неправильного: диалектика -это и есть то новое мировосприятие, в котором синтезируются логика и мистическое восприятие... Поэтому Гегель должен считаться Колумбом нового мира - и не его вина, если диалектика попала в руки индейцев, которые, совершенно не понимая, что с ней делать, превратили ее в блестящую погремушку.

Целый ряд возражений вызывает также заключительная часть доклада.

Когда А.И.Введенский говорит о динамичности моральных критериев, он совершенно прав. Когда он говорит о равночестности брачного состояния и безбрачия - он также вполне прав. Тем не менее самый принцип условности морали не может не вызвать очень серьезных возражений. Заповеди Моисеева закона, как и все нравственные заветы, являются обязательным условием для спасения: “Сотвори заповеди”, - говорит Господь евангельскому юноше, отвечая на вопрос, как спастись.

В самом рассуждении А.И.Введенского об условности морали чувствуется влияние эпохи. “Реабилитация плоти”, о которой говорили в 20-х годах многие идеологи половой распущенности. Рассуждения А.И.Введенского о морали в этом пункте подозрительно напоминают, например, рассуждения знаменитой А.М.Коллонтай, которая примерно в это время писала следующие строки:

“Для женщины прошлого величайшим горем являлась измена или потеря близкого человека; для современной героини - потеря самой себя, отказ от своего “я”, в угоду любимому, ради сохранения любовного счастья. Новая женщина восстает уже не только против внешних цепей, она протестует против самого “плена любовного”, она боится тех оков, которые любовь, при нашей современной искалеченной психологии, налагает на любящих. Привыкшая растворяться - вся, без остатка – в волнах любви, женщина, даже новая, всегда трусливо встречает любовь, опасаясь, как бы сила чувства не разбудила в ней дремлющие атавистические наклонности “резонатора” мужчины, не заставила отречься от себя самой, отойти от “дела”, отказаться от призвания, жизненной задачи. Это борьба уже не за право “любви”, это протест против “морального плена” даже внешне свободного чувства. Это “бунт” женщин переходной эпохи, еще не научившихся совмещать внутреннюю свободу и независимость с всепоглощающей властью любви”. (Коллонтай А. Новая мораль и рабочий класс. М., 1919, с. 26.)

И так же, как “новая мораль” А.М.Коллонтай была лишь прикрытием животного эгоизма, не желающего связывать себя никакими нормами, - так и рассуждения А.И.Введенского об “условности моральных эталонов” прикрывали такой же эгоизм недостойных мужей Церкви, не желавших налагать на себя никаких обязательств.

В заключение Пленуму Синода пришлось возвратиться с философского Олимпа на грешную землю - заняться практическими вопросами, волновавшими тогда всех церковных людей.

Пленум принял текст обращения к Правительству СССР, в котором, наряду с узкокастовыми требованиями, продиктованными обновленческими фракционными интересами, нашли отражение вопросы, которые волновали тогда массы верующих людей. В заключительной части обращения говорилось:

“Декрет об отделении церкви от государства дает нам всю полноту возможности свободы церковной работы, предоставляя нам действительную свободу совести.

Недаром основная мысль декрета принадлежит гению В.И.Ленина. Но именно во имя этой свободы совести веровать или не веровать, возвращенной Лениным, мы хотим, чтобы во всех моментах религиозной жизни соблюдался этот “религиозный ленинизм”, ленинский подход к религиозным людям. Ведь декрет Ленина именно оберегал верующих от каких бы то ни было воздействий на их совесть теми или иными репрессиями. Конечно, физических репрессий у нас нет за веру, но иногда верующий подпадает под действие косвенных репрессий.

Зная, как Советское правительство стоит на страже ленинизма во всех сферах государственной работы, мы уверены, что и нижеследующие наши пожелания - идущие в развитие декрета об отделении церкви от государства, встретят благожелательное отношение Советского правительства.

1) Мы просим, чтобы нам было разрешено обучать детей Закону Божию, как это практиковалось в первые годы революции, либо путем создания домашних школ, под ответственностью священника.

2) Мы просим облегчить правовые и экономическое положения ду ховенства. Правительство пошло уже нам навстречу в этом отношении, облегчив наше налоговое положение, но духовенство крайне стеснено в ряде других вопросов, например, в квартирном. Духовенство сейчас при равнено к лицам свободной профессии. Подавляющее большинство духо венства находится в чрезвычайно трудном экономическом положении. Наилучшим исходом для нас было бы приравнение духовенства к служащим в частных предприятиях, поскольку священнослужитель является на рабо ту по найму в той или иной общине.

3) Мы просим не обременять духовенство непосильной платой за обучение их детей в школах.

4) Мы просим изменить нормальный приходский устав, так как в настоящем своем виде он дает возможность кулацким элементам приход ского совета держать в кабале священника из-за экономической нужды, под давлением церковного совета, уходящего в тихоновщину.

5) Мы просим о возвращении нам заграничных православных хра мов, находящихся сейчас в руках эмигрантов, которые превращают их в базу для монархической антисоветской агитации. Мы просим о возвраще нии нам и Троице-Сергиевской Лавры, которая является вековой святы ней России.

6) Мы просим не отбирать у обновленцев их храмов и не передавать их тихоновцам. Такое явление на местах бывает зачастую и подрывает наше дело. Замечается также, что иногда обновленческим группам не дают никакого храма (Москва, Ковров, Муром и другие города), - необходимо устранить это сугубо ненормальное явление.

7) Мы просим о разрешении нам беспрепятственно совершать установленные крестные ходы и ношение чудотворных икон. Осуществление этих наших пожеланий даст нам возможность все свои силы бросить на дальнейшую борьбу за обновленческую церковь, единственно, подчеркиваем, лояльную по отношению к Советской власти. Наша работа в течение этих лет в тихоновском (экономически очень серьезном) окружении, наши достижения в поставлении себе задач - политически перевоспитать церков ников, в смысле их принятия Советского строя, а также несомненная госу дарственная значимость этой работы дают нам надежду, что эти просьбы будут, при соблюдении незыблемости основ декрета о религии, уважены, что будет, несомненно, способствовать и еще большему поднятию авторитета Советского правительства даже среди его внешних врагов, и окончательному закреплению Советского строя внутри страны”. (Вестник Священного Синода, 1925, № 1, с. 4.)

Пленум не ограничился принятием этого обращения: 1 февраля 1925 года депутация от Пленума Синода была принята Председателем Совнаркома СССР А.И.Рыковым.

“Депутацию возглавляли трое: митрополит Вениамин с Серафимом и я, - все мы в белых клобуках, - и еще десять человек. Привезли нас в Кремль, подъехали к зданию Совнаркома - лестницы там тогда не было -покатая плоскость и лифт – поднялись на второй этаж”, – вспоминал А.И.Введенский.

Приемная комната около кабинета Председателя Совнаркома увидела в этот день странных гостей: белые клобуки, шуршащие шелковые рясы, сапоги и камилавки - все это заполнило обширное помещение, оттеснило на задний план обычных посетителей. К А.И.Введенскому подошел солидный, пожилой, франтовато одетый джентльмен.

“Что значит флюиды и родство душ – все время нас тянет друг к другу!” Это был Луначарский. За последние два года они скрещивали с Введенским оружие несколько раз, причем между ними установились своеобразные, полуиронические-полуприятельские отношения: была область, где идейные враги становились союзниками - гонорары от диспутов делились пополам, в это время они собирались совместно издать отдельной книгой стенограмму двух диспутов. Деловые вопросы часто обсуждались за ужином у Луначарского после диспута. Хозяйка дома Наталия Александровна Розенель была очаровательно любезна с А.И.Введенским, и вино к столу подавалось изысканное, заграничное.

И сейчас два “друга” вступили в свой обычный - шутливый - разговор, причем Александр Иванович, позабыв про белый клобук, пустился в детальнейшее обсуждение выступления Айседоры Дункан - модной гастролерши - балерины, от которой А.И.Введенский был без ума, тогда как Луначарский (сторонник классического балета) относился к ее искусству скептически. “Я не принадлежу к обновленцам, и в балете я “тихоновец”, - сострил А.В.Луначарский, - и не могу присоединиться к вашим восторгам”.

В это время депутацию пригласили к Председателю Совнаркома. Человек среднего роста, с длинной бородой и учтивыми, несколько старомодными манерами (по внешности он был похож на православного священника гораздо больше, чем А.И.Введенский), принял делегацию любезно и ласково. Он усадил их у длинного стола, причем сам сел не на председательское место, а в стороне. А.И.Введенский тут же произнес потрясающую речь. В ярких красках он обрисовал тяжелое положение священнослужителей, которые превращены в бесправных париев. Он привел также ряд фактических данных, характеризующих произвол и несправедливые притеснения духовенства на местах.

А.И.Рыков отвечал кратко, ясно и умно. Изложенная им точка зрения была сформулирована в следующем коммюнике:

“К правительственной власти от съезда (подразумевается Пленум Синода) была направлена особая делегация для выяснения положения церковных деятелей. Депутация была принята, и доклад был выслушан. Ей объявлено, что, по мере развития государственной жизни, власти всемерно будут заботиться о положении духовных лиц в современных условиях и уже приступила к этому делу, так, например, последовал уже декрет о взымании налогов согласно действительной доходности. Депутации предложено обжаловать все затруднения в проведении просветительных, издательских и других предприятий.

В частности, на заявление депутации съезда, что обновленцам, несмотря на их просьбы к местным властям, в иных местах, городах и селах не предоставлено ни одного храма, которые беспрепятственно и всецело отдаются верующим тихоновского толка, - ей заявлено, что государственная власть находит такое положение ненормальным. Точно так же она считает ненормальными те случаи, когда провинциальные власти подвергают ограничению гражданских прав тех лиц, которые несут обязанности при храмах, по избранию прихожан, например, церковного старосты, членов приходского совета, церковных сторожей и т.д. Зная нелегкое положение в современных условиях служителей церкви, правительственная власть, в общем, сознает, что теперь в духовенстве могут быть деятельными только люди идейные”. (Церковное обновление, 1925, No 5-6-7, с. 56.)

Последний день Пленума ознаменовался резким столкновением между представителями женатого и монашествующего епископата. Петр Блинов, рассказав о положении в Сибири, отметил, что все сибирские архиереи женаты.

“Наша задача состояла в поставлении женатых епископов, - сказал он, - съезд сибирского духовенства пошел и на это обновление церкви. Простите за откровенность: мы думали, что если теперь течет иной ток, то нужны и другие провода. Правильным проводником обновления мог быть только женатый епископат... Только он мог переработать церковную жизнь в железные формы. Нам предстояло выдержать бурю в Москве, в Троицкой церкви, в 1923 году. Мы оказались стойкими. Сначала, когда мы явились в Москву, в 3-й Дом Советов, на Собор 1923 года, в своих треухах и поместились рядом с другими депутатами, послышались удивленные вопросы: откуда эти появились? Все сообразили, насколько полезен этот сибирский чернозем. И сибирский чернозем не поддался обработке москвичей”. (Там же, с. 4.)

Когда пришло время избирать Президиум, митрополит Серафим Руженцов снял свою кандидатуру, заявив о том, что он потрясен выпадами против монашества, он также ссылался на расстроенное здоровье. Петр Блинов сделал красивый жест - также снял свою кандидатуру в Президиум.

А.И.Введенский выступил в качестве примирителя. Заявив о равнопочетности монашества и брачного состояния, А.И.Введенский предложил избрать обоих отказавшихся. “Разрешите не увещевать, но воззвать к здравому смыслу, - говорил он. - Митрополит Серафим за время служения в Синоде нажил несколько болезней, и я приобрел уже склероз сердца, каковая болезнь бывает только у шестидесятилетних стариков. Кроме преосвященного Вениамина, все тут готовы отказаться от служения и хотят полежать, но как трудятся люди на войне и спать им тоже хочется. Но они не имеют права уступить своим немощам”. (Там же, с. 55.)

Президиум Священного Синода был избран в прежнем составе.

Между тем вести, приходившие с мест, не радовали сердца. “Когда начинают говорить о Священном Синоде и о подчиненных ему, - писал “Ульяновский епархиальный листок”, - то известного направления люди делают это “со скрежетом зубовным”. С ненавистью слышится: “живист”, “духовная чека” и подобное, – и если кто станет возражать и защищать, затыкают уши, не желая ничего слышать...” (Ульяновский епархиальный листок,)

В панических и злобных тонах говорили обновленцы о покаяниях обновленческих священнослужителей.

“Бывший в Сызрани монах - архиерей Серафим, явившийся сюда на кормление, не так давно подвергал пытке покаяния молодого священника села Н-го Сызранского уезда, о. А-ва. При большом стечении народа в Ильинской церкви г. Сызрани, как на средневековый костер, вышел бедный священник на амвон, смущенный, растерянный, и начал каяться в том, чему глубоко и от души верует. (Ничего себе, глубина! -Авт.) Сколько терзаний душевных, мук сердечных пережил несчастный кающийся священник - и видно было - передает очевидец - с каким удовлетворением и удовольствием принимал покаяния изувер, монах-архиерей...

Пользуясь реакционными элементами в приходах, они гонят священнослужителей синодальной ориентации из приходов, обрекая их в настоящее тяжелое время прямо-таки на голодную смерть, на скитание, полное отчаяние, в то же время слагая с себя всякую вину в изгнании, говоря, что гонит народ”. (Там же, с. 15.)

“Прозрите, отойдите от бездны, в которую влекут вас эти властолюбивые и честолюбивые, отжившие свое время вожди Церкви, мнящие себя слугами Божьими, - отчаянно взывал ульяновский обновленческий архиерей. - Все эти руководители церковной жизни - б. патриарх Тихон и сотрудничавшие ему епископы - единомышленники сойдут со сцены, и вам придется потом нести на себе последствия за ту доверчивость, которую вы им оказываете и которою они пользуются не во благо вам и Церкви, а для удовлетворения своего властолюбия, честолюбия, а пожалуй, и корыстолюбия”. (Там же. Статья архиепископа Иоанна “Пора одуматься, прозреть”.)

В этой обстановке мрачного отчаяния рождаются химерические надежды на... греческих архиереев, которые приедут из Константинополя и все устроят. Обновленцы утешаются документами, полученными из Константинополя, поднимают оглушительную шумиху вокруг постановления Константинопольского Синода.

Летом 1925 года был, наконец, получен и отпечатан следующий документ, вселивший неизъяснимую радость в обновленческие сердца.

“№ 4-5, 15 сентября - 1 октября 1924 года
Вселенская Патриархия
Канцелярия Священного Синода.
Перевод с греческого №3

Григорий VII, Милостью Божиею Архиепископ Константинопольский, Нового Рима и Вселенский Патриарх утверждает:

Вступительная речь Его Святейшества Вселенского Патриарха Григория VII и постановления Священного Синода об основах работы отправляющейся в СССР Патриаршей Миссии.

“Святые братья! В основание возложенной на Нас церковной обязанности, по примеру святейших предшественников наших, приняли Мы, как известно, по приглашению со стороны церковных кругов СССР, Нам предложенное дело умиротворения происшедших в последнее время в тамошней братской Церкви смут и разногласий, назначив для этого особую Патриаршую комиссию из архиереев нашего Трона, имевшую отправиться туда, чтобы содействовать с Божиею Помощью словами любви и путем разных указаний восстановлению согласия и единения в братской Церкви ко благу всего Православия.

Чтобы серьезнейшее дело Комиссии, имеющей такое важное значение по ее правам и по всецело исключительным обстоятельствам, увенчалось успехом, согласно желанию и надеждам благочестивого народа СССР, и чтобы одновременно предупредить во что бы то ни было неожиданного на пути деятельности у этой Комиссии, необходимо, по нашему мнению, чтобы прежде всего ясным и чуждым колебаний образом были определены и установлены точные основания, в пределах которых будет достигнуто умиротворение, единение тамошних дел.

Как бы там ни сложились церковные дела, Мы полагаем, что будущая работа Комиссии не может быть иной, как именно опираться на тамошние церковные течения, которые верны Правительству СССР, что всецело отвечает духу Православной Церкви.

Из сего разумеется, что совершенно невозможно, чтобы со стороны нашего Святейшего Вселенского Трона ожидали сочувствия и поддержки лица, вмешивающиеся в политические течения и борьбу противоцерковно-го характера и не подчиняющиеся существующей политической власти или колеблющиеся в вере и церковной своей деятельности.

Наша комиссия, опираясь на те именно течения, которые находятся в каноническом законном порядке перед Церковью и Государством, будут преследовать путем надлежащих предложений и указаний в общее согласие и церковное единение, в целях полного соглашения со всеми течениями, не противными церковным канонам и верными существующему Пр-ву СССР, вследствие чего нет никаких сомнений, что этого желает совесть всех истинных чад тамошней Церкви, к каким бы группам они ни принадлежали.

Ввиду возникших церковных разногласий мы полагаем необходимым, чтобы Святейший Патриарх Тихон, ради единения расколовшихся и ради паствы, пожертвовал собою, немедленно удалившись от церковного управления, как подобает истинному и любвеобильному пастырю, пекущемуся о спасении многих, и чтобы единовременно упразднилось, хотя бы временно, патриаршество, как родившееся во всецело ненормальных обстоятельствах в начале гражданской войны и как считающееся значительным препятствием к восстановлению мира и единения.

Вместо упразднившегося патриаршества Высшее и Верховное Управление там должно принять ныне свободно и канонически избранный Синод, который выработает детали Синодального Управления Церковью в СССР.

Священный Синод, выслушав со вниманием вышеизложенную речь Его Святейшества, вполне разделяя его взгляды, как основывающиеся на священных канонах и преследующие умиротворение Святой Церкви в СССР, - единогласно постановил, чтобы комиссии определенно были даны три главные основания, на которые она должна опираться в своей деятельности и от которых она никоим образом не должна отступать:

1) Чтобы комиссия эта определенно опиралась на церковные течения, верные Правительству СССР, и руководствовалась в своей деятель ности догматами и канонами Православной Церкви.

2) Чтобы Комиссия эта сделала надлежащим образом известным взгляд Его Святейшества и Священного Синода относительно необходи мости удаления Святейшего Патриарха Тихона и упразднения, хотя бы временно, в СССР патриаршества, с этим взглядом сообразовала бы свою деятельность.

3) Чтобы сделала известным взгляд Вселенского Патриарха, что новое положение о Высшем Церковным Управлении должно опираться на осно вы чисто церковной соборности и иметь форму свободно и канонически избранного Соборного Синода.

С подлинным верно:

Обер-секретарь Патриархии: Митрополит Сардский Герман
Представитель Вселенского Патриарха в России
Архимандрит Василий Димопуло”
(Тульские епархиальные ведомости, 1925, No1, с. 4-5.)

Другой надеждой обновленцев являлся новый Поместный Собор, открытие которого было назначено на июнь 1925 года. От Собора ожидали разрешения жгучих проблем того времени.

В преддверии Собора совершенно ясно обозначались в обновленчестве две партии: правая и левая. Обновленческая “правая” во главе с монашествующими архиереями предлагала держаться линии Евдокима - искать соглашения с Патриархией и воздерживаться от каких-либо реформ.

Обновленческая “левая”, во главе с А.И.Введенским, занимала непримиримую позицию по отношению к Патриархии, отвергала всякую возможность примирения, призывая к бытовой “модернизации” духовенства, - в первую очередь, к замене монашеского епископата женатым.

Летом 1925 года “левая” перешла в решительное наступление. 15 июля 1925 года в журнале “Церковное обновление” была напечатана статья “О пастырстве”, принадлежащая перу А.И.Введенского. Эта статья является программой. Нигде так ясно и четко не высказаны и основные установки обновленчества, как оно сложилось после периода исканий 1922– 1924 годов, как в этой статье. Приводим ее поэтому здесь полностью.

Вопрос о пастырстве стоит сейчас очень остро... Жизнь вырабатывает новый тип пастырства. Уже совершился колоссальный сдвиг в психологии человечества вообще, в религиозной стороне этой психологии - в частности. Мы еще недостаточно учли эту новую психологию человечества. Я знаю, что церковники подчас готовы даже враждебно отнестись к этой новой психологии человеческих масс, видя в ней какой-то гибельный уклон от нормального развития. Я полагаю, что нет основания для такого пессимизма. Жизнь, как это правильно указывал еще Гегель, есть раскрытие Божественного Духа...

Пастырство, по самому своему смыслу, есть уловление человеческого сознания в объятия Христа. Но для того чтобы уловить человеческую ДУШУ. нужно эту душу понимать. Я должен обратить самое серьезное внимание на то обстоятельство, что атеистическое окружение влияет и на так называемую верующую душу, создавая в ней подчас состояние внутренней неустойчивости. И это иногда влияет и на отношение даже верующих душ к глубочайшим и важнейшим проблемам веры. Все это нам надо учесть во всей широте масштаба. Только поняв современную душу, дух эпохи, со всеми его нюансами и заострениями, мы сможем реагировать на его болезненное состояние, да дарует Христос ему евангельское здравие.

Следовательно, пастырю нужно приобщение к современному духу жизни. Значит ли это омирщение пастыря? Но что есть омирщение? Омирщение есть признание “мира” за нечто самодовлеющее, субстанциональное. Когда в сердце все заполнено “миром” - тогда нет места Христу. Внутренняя прилепленность к миру. В этом смысле, конечно, пастырь не может быть омирщен. Но принятие мира в смысле понимания мира - это должно быть у пастыря непременно.

Старый пастырь, пастырь тихоновского толка, воистину есть пастырь мертвецов, а не живых, как это утверждал и приснопамятный протоиерей Иван Федорович Егоров. Да, этих непогребенных трупов много толпится у церковных наших ворот, но они-то и превращают дворы живого Бога в трупарни, где кладбищенское растление отравляет атмосферу. Наши миряне, точнее миряне тихоновского толка, очень часто являются не.твор-цами истории, ее активными деятелями, но либо не угнавшимися за победным бегом колесницы жизни, либо, того печальнее, инвалидами живой жизни, израненными, раздавленными этой чудесной колесницей.

Отсюда-то такое частое, на первый взгляд непонятное, отвращение живых людей к Церкви: у кого здоровые легкие, тому нелегко дышать спертым воздухом.

Не спорю, что старый пастырь, по своему внешнему облику часто напоминающий не столько священника Господа Бога, сколько орангутанга Всевышнего, с психологией, еще больше одичавшей, чем его наружность, для кладбищенских христиан есть нечто близкое и понятное: рыбак видит рыбака издалека.

Но Церковь Христова не есть кладбище. И горе нам, если пастыри наши превратятся в могильщиков типа шекспировского Гамлета (увы! - у меня часто возникает именно такая ассоциация). Пастырь - господин и творец новой жизни. Поэтому культурность пастыря в буквальном и общепринятом смысле этого слова есть нечто само собой разумеющееся и необходимое. Здесь дело касается и культурной внешности (я, лично, принципиально бреюсь и ношу во внебогослужебное время обычную человеческую одежду). Но, главное, во внутренней общечеловеческой культурности. Необходимо возбудить в пастырях интерес – живой и действенный - к науке, к искусству, к проблемам общественности и даже (страшно сказать!) скажем себе - физкультуре. Мы ведь должны утвердиться в сознании, что весь мир есть обнаруживание Божественного принципа. Что, приобщаясь к миру, проявлению мирской жизни, мы приобщаемся Божеству в его творческом явлении...

Я - принципиальный противник монашества и сейчас допускаю его в Церкви лишь из соображений так называемой церковной экономии.

Но, почитая монашество за порождение буддийского язычества, а не евангельского христианства, я зову к строжайшей аскезе и пастырей, и мирян. У нас создалось убеждение: мне это можно, я не монах. Да нет! Что греховно, то недопустимо никому, а не тем, кто надел на себя черные клобуки и опутал свои руки четками, изобретением буддийской Индии. Самая беспощадная внутренняя борьба с грехом, самый суровый в этом смысле аскетизм - не аскетизм формы, а аскетизм духа – должен быть уделом каждого христианина, полюбившего Христову чистоту.

Итак, священник – это тот, кто в сердце имеет Бога и Богом приемлет мир, но не грех мира ... Однако для того, чтобы принять в свое сердце Бога и жить в Боге, священник должен дисциплинировать свое сердце. Но пастырская дисциплина не есть дисциплина в тривиальном понятии этого слова...

Жизнь выработала отрицательный тип “новоцерковного” пастыря, хлыщеватого квазиинтеллигента, бонвивана второго сорта. Пастырское разгильдяйство, конечно, недопустимо.

Истинная пастырская дисциплина есть самодисциплинирование пастыря, не путем сличения своих поступков с трафаретной планировкой пастырских “наказов”, но, исключительно, соотношением внешнего своего поведения с внутренней преданностью и любовью ко Христу... Митр. Ал. Введенский. Москва 18 мая 1925 г.”

(Церковное обновление. Рязань, 1925, 15 июля, No 11, с.86-87.)

Как мы указали выше, эта статья А.И.Введенского является любопытнейшим во всех отношениях документом: никогда еще программа обновленчества не высказывалась так ярко и так полно. Это была по существу глубоко оппортунистическая программа - приспособиться к жизни, ко времени, к популярным идеям. По мнению Александра Ивановича, таким путем духовенство могло овладеть молодым поколением и повести его за собой.

Нет ничего более ошибочного, чем эта мысль: никогда приспособленцы никого за собой не вели; как показывает опыт истории, ведут за собой сильные духом люди, которые смело идут против всех общепринятых обычаев и понятий...

Резкие выступления против монашества возбудили целую бурю в Синоде: после часового бурного заседания в редакцию журнала “Церковное обновление” было послано следующее письмо, напечатанное в следующем номере:

“В редакцию журнала “Церковное обновление” Священный Синод Р.П.Церкви, согласно постановлению своему от 17 сего июля, просит редакцию журнала “Церковное обновление” напечатать в ближайшем номере, что Священный Синод не имеет никакого отношения к редакции журнала “Церковное обновление”, что все статьи в указанном журнале, кому бы они ни принадлежали, не выражают мнения Священного Синода РПЦ и что резких выражений в No 11 журнала в статье митрополита Александра “Пастырство” Синод не одобряет”. (Церковное обновление, 1925, No 12, с. 100.)

---

[1] Из вышеперечисленных в обновленческом документе имен эмигрантских архиереев лишь митрополит Евлогий (Георгиевский) был уполномочен управлять русскими заграничными приходами (в Западной Европе). В то же время деятельность митр. Антония (Храповицкого) и Анастасия (Грибановского) не только не получала оджобрения со стороны руководства "тихоновской" Церкви, но наоборот, рассматривалась как раскольническая
[2] Перифраза популярного в те дни лозунга потребительской кооперации: "В единении сила!"
[3] Надпись на дверях патриарха гласила: “Лиц, обращающихся к Святейшему Патриарху с различными контрреволюционными предложениями, просят не входить”. Надпись, необходимая, чтобы обезопасить патриарха от провокаций, а политиков, обращающихся к патриарху с различными предложениями (таких в Москве была уйма), от опасности, так как каждое слово патриарха подслушивалось, и все лица, бывавшие у патриарха, немедленно попадали и под особый надзор. Что же касается надписи в храмах, то это, видимо, плод воображения А.И.Введенского: ни одного человека, который видел такую надпись, мы не нашли.