Анатолий Левитин, Владимир Шавров

ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ

РУССКОЙ ЦЕРКОВНОЙ СМУТЫ

Том 2

К оглавлению

В Петрограде

События, потрясшие Русскую Церковь летом 1923 года, получили в то время название “тихоновщины”. В Петрограде их называли “мануиловщина”. Эти крылатые термины исходили из обновленческих кругов. Сторонники патриарха Тихона отвергали их с негодованием, заявляя, что они являются православными христианами, единственными законными представителями Русской Православной Церкви. Это, разумеется, так и есть. Однако одного понятия “Русская Православная Церковь” в данном случае недостаточно. Оно не отражает специфических черт движения 1923 года. Летом этого года возникло беспрецедентно мощное народно-религиозное движение. Ни до 1923 года, ни после него такого массового, всенародного движения не было, и для его обозначения требуются особые термины. Будем пользоваться поэтому терминами, которые в 1923 году были у всех на устах.

Как мы указывали выше, “тихоновщина” прокатилась по всей стране. В Петрограде она переживалась с особой остротой. Объясняется это тем положением, которое занимал тогда Питер в нашем государстве. Несмотря на перенос столицы в Москву, Петроград все еще оставался центром общественной жизни. Здесь находились наиболее культурные слои интеллигенции. Здесь (на Путиловском и других заводах) концентрировался цвет рабочего класса. Интерес к политике, к общественным веяниям, являлся стойкой традицией на берегах Невы. Петроградская церковь также очень чутко реагировала на каждое изменение в церковной ситуации. Освобождение патриарха сразу всколыхнуло Петроград.

А. И. Боярский немедленно отправился в Москву, однако его попытки завязать отношения с патриархом не увенчались успехом. По возвращении в Петроград Боярский пытался закрепиться на старых позициях. “Бывший патриарх, судя по высказанному им в печати, - говорил Боярский, -стоит на той же платформе, что и группа “Живая Церковь” (!), и, таким образом, нам придется вести борьбу с ними одновременно. Священник Красницкий полагает, что бывший патриарх может занять определенное положение в церкви, если принесет покаяние в своих ошибках перед нею, мы же утверждаем, что одного раскаяния мало и что дело бывшего патриарха подлежит рассмотрению Собора. Для нас невозможен путь “Живой Церкви”, ибо хотя она и стала на революционную политическую платформу, но сохранила при этом в неизменности церковное учение, служение и весь строй старой церкви. Опубликованная в печати инструкция, подтверждающая неуклонное применение декрета об отделении церкви от государства, как нельзя более отвечает желаниям и чаяниям “Союза общин”. (Красная газета, 1923, 3 июля, вечерний выпуск, с. 1.) В то время Петроград был твердыней Синода, а А.И.Боярский -церковным “диктатором” Петрограда.

В феврале 1923 года, после ареста епископа Николая и ссылки его в Коми-Зырянский край, Петроградская автокефалия распалась: лишенные руководителей, не имея четкой и ясной платформы, испытывая нажим со стороны властей, автокефалисты вынуждены были отдать обновленцам почти все свои храмы. Только 5 храмов из 123 не признавали ни Собора 1923 года, ни ВЦС. Самым большим из этих храмов был Спасо-Преображенс-кий собор (на Литейном), который с огромным трудом отражал яростные атаки обновленцев благодаря энергии и стойкости настоятеля о. Сергия Тихомирова.

Непреклонным оставался также приход Спасской крохотной церкви, б. домовая церковь Александро-Невского общества трезвости, настоятелем которой был молодой иеромонах Мануил, и три окраинных храма:

Никифоровское подворье, Мало-Охтенская церковь и домовая церковь при убежище для престарелых артистов на Каменном острове. Престарелые артисты вообще оказались самыми закоренелыми “тихоновцами”: они попросту не пустили сюда священника-живца, забаррикадировав церковь. Тень Марии Гавриловны Савиной - основательницы убежища, ревнительницы строгого православия и обрядового благочестия, которое причудливо соединялось у великой артистки с нравами театральной богемы, - реяла над убежищем.

Обновленческая церковь в Петрограде в 1923 году возглавлялась архиепископом Артемием Ильинским. Ничем не замечательный петербургский священник, известный в дореволюционное время как законоучитель гимназии принца Ольденбургского (на Каменноостровском проспекте), владыка Артемий, овдовев, был рукоположен в епископа летом 1917 года. В епископском звании он оставался столь же заурядной фигурой, как и раньше. Примкнув в начале раскола к обновленцам, архиепископ Артемий с января 1923 года номинально возглавлял епархию в сане архиепископа Петроградского и Лужского.

Настоящим руководителем Петроградской церкви был, однако, А.И.Боярский. Совершенно оттеснив живоцерковников, о. Боярский твердой рукой насаждал в Питере СОДАЦ. Личная популярность А. И. Боярского достигла в это время зенита, чему немало способствовала его смелая речь в защиту митрополита Вениамина на суде, куда он был вызван в качестве свидетеля обвинения.

В начале июля 1923 года Боярскому пришлось столкнуться, однако, совершенно новой ситуацией. В этом ему пришлось убедиться 10 июля 1923 года в Александро-Невской Лавре, где он председательствовал на собрании верующих, созванном в связи с освобождением патриарха. Каждое слово Боярского прерывалось шумом и криками. Слова же Боярского “о будущих планах Тихона” были прерваны издевательскими криками:

“Откуда вы знаете - он же вас прогнал?!”, хохотом и шиканьем.

Совершенно неожиданно выступил против Боярского и противник “слева” - некий священник Разумовский, жаловавшийся на “притеснения со стороны Петроградского епархиального управления” [1] . Резолюция Боярского, осуждавшая патриарха, была отклонена огромным большинством. Пришлось ограничиться “каучуковой” резолюцией о 2-м Соборе, который должен был разрешить все церковные вопросы.

15 июля 1923 года - к своему престольному празднику - приехал в Петроград В.Д.Красницкий. Его появление ознаменовалось крупным скандалом: когда во время обедни в Князь-Владимирском соборе он появился на кафедре, его встретили оглушительным криком. Несмотря на все попытки, ему так и не удалось сказать ни одного слова. Его священнослужение во Владимирском соборе стало после этого совершенно невозможным. Каждое его слово покрывалось криками: “Мерзавец! Вон! Руки в крови!” В конце концов Красницкому пришлось расстаться с Князь-Владимирским собором: по постановлению Епархиального управления он был переведен в Казанский собор.

В начале августа было опубликовано известное разъяснение заместителя петроградского прокурора Азовского с запрещением поминать патриарха, однако тут же зампрокурора влил в бочку “обновленческого меда” изрядную ложку дегтя.

“Зам. прокурора т. Азовский, - сообщал корреспондент, - добавил, что в некоторых случаях прокурорскому надзору приходится своим вмешательством приостанавливать незаконные распоряжения административной власти по церковному вопросу. Так, например, исполком Центрального района предписал Спасо-Преображенской церкви передать церковное имущество новой живоцерковной “двадцатке”. Губпрокурор признал это предписание незаконным и предложил воздержаться от передачи имущества до тщательного выяснения этого вопроса”.

(Красная газета, 1923, 8 августа, No 187, с. 2.)

24 июля 1923 года в Петрограде состоялся первый официальный переход храма от обновленцев к патриарху Тихону. 22 июля община Вознесенской церкви (одной из крупнейших церквей, расположенных в центре города) приняла резолюцию о признании патриарха. Настоятель, протоиерей Прозоровский, послал соответствующую телеграмму в Москву.

Летом 1923 года во всех храмах Петрограда прокатилась волна стихийных демонстраций в пользу патриарха Тихона. Демонстрации эти вспыхивали совершенно неожиданно, по случайному поводу, и являлись выражением того настроения, которое владело народными массами в Петрограде.

Характерен в этом смысле инцидент в Пантелеймоновской церкви, сделавшийся предметом судебного разбирательства. Приводим здесь бей всяких комментариев два сообщения об этом инциденте, появившиеся в прессе.

“Вчера, 11 сентября, в Пантелеймоновскую церковь явились два священника, назначенных от “Красной церкви”, - сообщала “Красная газета” (1923, 12 сентября, No 217, с. 2), - и приступили к служению всенощной. Тогда толпа тихоновцев, человек в полтораста, находясь внутри церкви, стала громко кричать, требуя от священников, чтобы они прекратили службу и уходили. Другая такая же толпа “платочков” и “картузов лабазного типа” стояла в это время вне храма, на Пантелеймоновской улице и “агитировала”, т.е. уговаривала идущих в храм молиться не ходить в него, а идти в Спасскую церковь, где, слава Богу, пока все по-старому. Когда священник, служивший за причетника, обратился к находящимся в церкви, прося их вести себя потише, тихоновцы устроили ему форменный кошачий концерт. Но, по-видимому, священники оказались уже достаточно “обстрелянными” и как ни в чем не бывало продолжали службу под топот и крики тихоновцев. Всенощная была благополучно доведена до конца”.

Стихийный характер этого инцидента еще более выясняется из другого сообщения газеты:

“12 сентября, как у нас сообщалось своевременно, - писала “Красная газета” 22 сентября 1923 года, — при совершении церковной службы в Пантелеймоновской церкви группой истинно верующих был устроен дебош, едва ли не приведший к драке с неистинно верующими. В то время, когда священник-обновленец совершал в церкви богослужение, толпа крикунов во главе с некими Балашовым, Захаровым, Неверовским, Каратаевым и Ивановой с криком и шумом ворвалась в церковь. Со священника было стащено облачение, причем его порядком помяли. Милиция, явившаяся на место скандала, положила ему конец. Главные безобразники были задержаны, причем выяснились их роли. 17-летняя Иванова, едва окончившая среднюю школу, особенно старалась, зазывая в церковь прихожан, а Каратаев, шедший в церковь помолиться, увидев в алтаре “обновленца”, бросился на нечестивца и стал стаскивать с него облачение. Неверовский, явившись в церковь для панихиды по ком-то, позабыв про покойника, занялся агитацией и стал призывать верующих к дебошу. Вся эта компания предается суду по 227 статье Уголовного Кодекса - по статье, которая “за публичное нарушение или стеснение религиозных обрядов карает виновных принудительными работами или штрафом в триста рублей золотом”.

(Красная газета, 1923, 22 сентября, No 252, с. 3.)

Своеобразным проявлением нарастающего народного движения было появление в это время в Петрограде народных проповедников старой церкви - по углам улиц стихийно возникали религиозные митинги.

“Вчера, на углу Среднего проспекта и Съездовской улицы Васильевского острова, - сообщала “Красная газета”, - постовым милиционером был задержан неизвестный, собравший большую толпу народа, среди которой он занимался пропагандой идеи “староцерковничества”. Задержанный оказался проживающим в доме No 77 по Международному проспекту М.Лукьяновым, 56 лет, который неоднократно привлекался в Ленинграде, а однажды в Саратове, за устройство на улице сборищ, перед которыми выступал в качестве “апостола старой церкви”.

(Красная газета, 1924, 11 августа, с. 2.)

Таким образом, в 1923 году почва в Петрограде была готова для возникновения широкого народного религиозного движения. Оформление такого движения задерживалось лишь из-за отсутствия признанного вождя.

Такой вождь появился в сентябре 1923 года — им стал епископ Мануил Лемешевский [2] .

*

Руководитель движения - это зеркало движения. В процессе исторического развития происходит как бы естественный отбор деятелей, и в результате на поверхность всплывают люди, наиболее полно и ярко отражающие эпоху. Не случайно именно епископ Мануил оказался во главе Петроградской церкви осенью 1923 года. Вся его жизнь - это сочетание строгого православия со своеобразным демократизмом*.

Епископ Мануил не принадлежал к особо выдающимся богословам, не являлся он и особо замечательным проповедником. По складу своего ума он не теоретик. Однако трудно представить человека более преданного православию и в то же время более чуждого чиновничьей рутины, бюрократизма, чем епископ Мануил.

Человек смелый, правдивый и прямолинейный, он является представителем не “казенного православия”, породившего в прошлом и порождающего в настоящем уйму чиновников в рясе, и не православия академического, породившего множество выдающихся мыслителей. Православие епископа Мануила — это то народное, глубинное, воинственное и гуманистическое православие, певцом которого был Ф.М.Достоевский, желавший видеть в нем “русский национализм”.

Жизненный путь владыки Мануила также отличен от биографий князей церкви.

Виктор Викторович Лемешевский (митрополит Мануил) родился 1 мая 1884 года в городе Луге Петербургской губернии в небогатой дворянской семье. Отец его - выходец из западных губерний, вероятно, был каким-либо незначительным чиновником. Свое детство будущий иерарх провел в городе Либаве. Там он окончил гимназию. Вероятно, уже в то время Виктор Викторович являлся глубоко религиозным человеком. Монашество является его заветной мечтой. Поступив по окончании гимназии на юридический факультет С.-Петербургского университета, он бросает его, будучи уже на последнем курсе, в 1910 году, и отправляется в глухую, никому не известную Николо-Столбенскую пустынь Тверской епархии. Здесь он становится скромным монастырским послушником. Каков он был в те годы? К сожалению, нам не пришлось увидеть никого, кто знал его тогда. Однако, вероятно, он напоминал Алешу Карамазова - малорослый, смиренный юноша в подряснике и темном колпачке. 2 июня 1911 года он был пострижен в монашество с именем Мануил, а 10 декабря того же года был рукоположен в сан иеродиакона.

Однако в характере иеродиакона Мануила была одна черта, резко отличающая его от Алеши Карамазова: по натуре он был очень энергичным человеком. Быть может, именно поэтому мы вскоре видим его миссионером. 6 ноября 1912 года он был рукоположен в иеромонаха в Семипалатинске. С августа 1912 года по август 1916 года он занимает пост помощника начальника Киргизской духовной миссии Омской епархии. Не знаем, насколько успешной была работа Духовной миссии среди киргизов. Однако миссионерская работа являлась, вероятно, важным этапом в деятельности митрополита Мануила. Здесь он впервые сталкивается с простым народом, среди которого будет протекать вся его дальнейшая жизнь.

В 1916 году иеромонах Мануил поступает в Петроградскую духовную академию, где он одновременно является помощником библиотекаря. После революции он несет ряд послушаний по Петроградской епархии.

Здесь сразу же следует отметить интересную деталь - крайне медленное служебное продвижение молодого иеромонаха: в 1919 году он, правда, получает лестное назначение - настоятелем Свято-Троицкой Сергиевой пустыни в Петрограде. Однако продержался он на этой должности всего несколько месяцев и был переведен настоятелем домовой церкви Алексан-дро-Невского общества трезвости (около Литейного). При этой небольшой церкви был очень бедный приход - настолько бедный, что он не мог даже прокормить своего настоятеля, и о. Мануил с 1919 года работал, одновременно со священнослужением, старшим библиотекарем при Всероссийском Центральном Педагогическом музее Главпрофобра Наркомпроса РСФСР. Таким образом, в 38 лет будущий митрополит был всего лишь скромным иеромонахом на вакансии приходского священника. “Никакого ходу этому маленькому иеромонаху не давали: считали его фанатиком”, - вспоминал А.И.Введенский.

В это время о. Мануил с головой окунается в работу среди народа. При своем маленьком храме он организовывает братство. В то время в Питере было три братства: братство А.И.Введенского, которое называли “белая кость”, так как оно почти сплошь состояло из аристократок (княгинь, графинь, баронесс), братство А.И.Боярского (“желтая кость”) - здесь было много интеллигенции и небольшая прослойка рабочих, и братство иеромонаха Мануила - “черная кость” (сплошь кухарки и жены рабочих).

Иеромонах Мануил совершенно не пользовался популярностью в интеллигентской среде - для этого ему не хватало внешнего лоска. Он, однако, был очень известен уже в то время среди питерской бедноты. К нему на исповедь шли простые, обиженные судьбой люди. К нему льнул “мелкий люд”, которого так много было тогда в Питере - кухарки, почтальоны, кондукторы, - они знали, что у него они всегда найдут слово утешения и помощи - у этого сгорбленного иеромонаха с быстрыми, порывистыми движениями, с громким молодым голосом.

В начале раскола о. Мануил занял строго православную позицию. Из всего петроградского духовенства он проявил себя как наиболее ревностный и непоколебимый сторонник патриарха. Ни арест, ни угрозы, ни лесть - ничто не могло сломить настоятеля Александро-Невского храма. Он неизменно поминал патриарха Тихона даже в те дни, когда это грозило смертельной опасностью. Об обновленческих лидерах он отзывался с гневом и отвращением. “Вожди” автокефалии также смотрели на иеромонаха Мануила с некоторым опасением: в самом деле, трудно представить себе более противоположные типы, чем тактичный, сдержанный, уклончивый дипломат со светскими манерами - епископ Николай, и порывистый, резкий на язык, фанатичный иеромонах, окруженный питерской беднотой. Он принес сюда, на берега Невы, дух Николо-Столбенской пустыни - дух керженских скитов, ревность Аввакума и непримиримость боярыни Морозовой.

Тем не менее иеромонах Мануил состоял в каноническом общении с епископом Николаем. После его ареста, в феврале 1923 г., на собрании сторонников автокефалии иеромонах был избран епископом, в этот тяжкий для церкви час, когда “благоразумные и осторожные” спрятались в камыши, вспомнили о фанатичном, экзальтированном иноке. Хиротония должна была состояться втайне, подобно хиротонии епископа Луки: в домашней обстановке рукополагать нового епископа должны были находившийся в архангельской ссылке митрополит Серафим (Чичагов) и местный архангельский владыка. Об этом плане, однако, проведали на Гороховой улице, и поездку в Архангельск пришлось отложить.

В июле 1923 года петроградские ходоки явились к патриарху. Встал вопрос о рукоположении епископа на овдовевшую кафедру в Питер - и снова прозвучало (на этот раз в стенах Донского монастыря) имя иеромонаха Мануила.

Его рукоположение во епископа Лужского состоялось 23 сентября 1923 года в Москве - во время одного из тех торжественных служении освобожденного патриарха, которые носили характер всенародных религиозных манифестаций. 8 (21) сентября 1923 года, за два дня до хиротонии, иеромонах Мануил был возведен в сан архимандрита в Даниловом монастыре архиепископом Феодором. Это косвенное участие вождя “непримиримых” в хиротонии иеромонаха Мануила вряд ли было случайным:

в июле 1923 года существовал проект о назначении на Петроградскую митрополичью кафедру владыки Феодора. Проект этот, однако, отпал тотчас, так как бывший ректор Московской академии был слишком одиозной фигурой. Руковозложение Феодором будущего епископа означало апробацию о. Мануила Даниловым монастырем. В тот же день было совершено наречение архимандрита Мануила во епископа Лужского. Это наречение было меньше всего похоже на обычные церковные церемонии этого рода, носящие официальный парадный характер. Наречение было совершено в небольшой Михайловской церкви Донского монастыря, являвшейся в дореволюционное время усыпальницей Голицыных.

В этой церкви-усыпальнице собралось в этот день тридцать архиереев, съехавшихся со всех концов России к патриарху Тихону. Сам патриарх, больной и слабый (он только что перенес нефрит - болезнь почек), возглавлял собрание.

Речь нарекаемого была простой и очень краткой, да никто и не ожидал от него длинных речей, и для всех было понятно, что этот монах едет в Питер для напряженной смертельной борьбы, и ни для кого не было тайной, что через несколько месяцев он очутится в Соловках, может быть, его постигнет судьба митрополита Петроградского Вениамина. (Большинство архиереев недавно, после освобождения Святейшего, увидели волю и понимали, что недолго им пользоваться ее благами.)

Хиротония была совершена в воскресный день 10 (23) сентября 1923 года на окраине Москвы, в церкви св. Димитрия Солунского в Благушах (там, где ныне находится станция метрополитена “Электрозаводская”). В то время это была полусельская местность, и толпы простых, бедно одетых людей, столь напоминавших питерских прихожан о. Мануила, переполнили церковь.

Богослужение совершали патриарх Тихон, архиепископ Верейский Иларион, главный помощник патриарха в те дни, архиепископ Костромской Севастиан и епископ Иерофей, впоследствии примкнувший к иосиф-лянскому расколу.

После литургии патриарх обратился к новопоставленному владыке с речью. После освобождения патриарх не говорил проповедей. Единственными его речами были речи епископам при вручении жезла. Эти речи, простые, лишенные аффектации и ораторских украшений, были, однако, всегда проникновенными и глубокими. И в этот момент патриарх, опираясь на посох, произнес простые, но сильные слова, более выразительные, чем сотни самых витиеватых проповедей: “Посылаю тебя на страдания, ибо кресты и скорби ждут тебя на новом поприще твоего служения, но мужайся и верни мне епархию...”

А затем тысячи простых людей, собравшихся в полусельской церкви, потянулись нескончаемой очередью под благословение к новому архипастырю...

*

О. Мануил прибыл в Петроград в субботу 29 сентября 1923 года, рано утром. Уже самое его прибытие потрясло весь церковный Питер - совершенно неожиданно для обновленцев раздался трезвон со всех прилегающих к вокзалу церквей, которые официально числились в ведении ВЦУ.

Духовенство Знаменской Входоиерусалимской церкви (против вокзала), которая также официально не признавала патриарха, вышло в полном составе навстречу новому епископу.

Прямо с вокзала епископ направился в Троице-Сергиево подворье на Фонтанке (так называемое Воронцово подворье), в котором он жил на протяжении трех месяцев своей деятельности в Петрограде. Первую свою всенощную епископ Мануил совершает в храме Косьмы и Дамиана (там, где ныне станция метрополитена “Чернышевская”), который был в юрисдикции обновленческого Синода. Словом, в первый день своего пребывания в Питере епископ Мануил вел себя так, как будто бы никаких обновленцев здесь не было.

Для постороннего наблюдателя пассивность обновленцев в городе, который считался их цитаделью, является совершенно непонятной. Разгадка заключается в том взрыве народного энтузиазма, который в первые дни смел обновленцев. Толпы народа встречали епископа с восторгом, мало сказать - с восторгом, - с обожанием, с кликами радости, со слезами. Ни один митрополит, ни один архиерей (с самого основания города) не видел такого восторженного преклонения. До епископа Мануила только один человек пользовался таким почитанием среди верующих - о. Иоанн Кронштадтский.

4 октября 1923 года было разослано по петроградским храмам воззвание епископа Мануила с призывом присоединиться к патриарху Тихону, который назывался истинным первосвятителем. Однако еще до этого воззвания начался массовый переход на сторону патриарха.

Октябрь 1923 года вошел в историю раскола как месяц петроградского разгрома. В этот месяц около трех четвертей петроградских приходов присоединилось к патриарху. В области дело обстояло еще хуже для обновленцев. Здесь можно говорить о почти стопроцентном переходе сельских храмов к патриарху.

Епископ Мануил проявил в эти месяцы совершенно незаурядную энергию. В первые же дни его пребывания в Петрограде им был написан особый “чин” покаяния обновленческих священнослужителей, утвержденный патриархом. Вот как описывает эти покаянии очевидец:

“Форма, которая была избрана епископом Мануилом для покаяния обновленческих священнослужителей, носила своеобразный характер. Большею частью покаяние принималось за всенощным бдением, когда в храмах было много молящихся. Покаяние совершалось так: за вечерним богослужением, перед пением “Хвалите имя Господне”, через царские двери на солею выходил епископ и становился лицом к народу. В это время южными и северными дверями выводили священнослужителей также на солею и устанавливали их в ряд, лицом к народу. Затем каждый из них произносил покаянное слово перед верующими, делал три земных поклона на три стороны, просил у верующих прощения за свое заблуждение, и, поклонившись епископу и получив от него благословение, уходил в алтарь.

Такая форма покаяния вполне соответствовала историческому моменту. Нельзя было применить по отношению к обновленцам слишком мягкие меры, поскольку их заблуждения затрагивали религиозное чувство народа. Вот почему и покаяние должно было совершаться и совершалось перед народом”.

К этому следует прибавить, что к покаянию обновленческих священнослужителей примешивался один момент, вызывавший в то время серьезные возражения: публичное чтение каявшимся священником Символа веры, как будто принимали не раскольника, а еретика.

Все эти эпизоды можно объяснить лишь всеобщим озлоблением против обновленцев. Почти в каждом приходе был священник, арест которого приписывался проискам обновленцев, - народная молва считала их ответственными за кровь митрополита Вениамина.

Народная волна, охватившая Питер, возглавлялась епископом Ма-нуилом, который не знал в эти дни усталости: в течение четырех месяцев он совершал литургию почти каждый день в разных храмах. По праздникам он совершал обычно по три богослужения в день: литургию в одном храме, вечерню с акафистом - в другом, утреню - в третьем. За каждым богослужением он произносил короткие, но сильные проповеди. Темой его проповедей был в это время всегда раскол.

С необыкновенным жаром епископ обрушивался на обновленцев, призывая свою паству стать за Православную Церковь, за Святейшего патриарха, стоять твердо и, если нужно, умереть. И все чувствовали, что это “умереть” не было простым словом в устах епископа.

В противоположность важным, чванным сановникам церкви, к которым привыкли в Питере с синодальных времен, епископ Мануил отличался простотой и общедоступностью: он благословлял богомольцев (каждого в отдельности), приходивших к нему тысячами, сплошным потоком, в праздничные дни по 15 тысяч человек. Толпы народа осаждали его келью. Привлекало народ также бескорыстие епископа, резко контрастировавшее как с обновленцами, так и с автокефалистами. Епископ не только вел скромный, чисто монашеский образ жизни, но и раздавал нуждающимся большую часть своих денег.

Ближайшими помощниками преосвященного были архимандрит Серафим (Протопопов), прот. Николай Вертоградский, прот. Сергий Тихомиров и прот. Иоанн Благодатов. Каждый из них считался духовником одного из питерских округов. В их обязанности входила антиобновленческая проповедь и прием покаяний. Все они, за исключением о. Сергия Тихомирова, выделявшегося своей энергией, были ничем не замечательными, самыми посредственными людьми, однако огненная ревность епископа Мануила восполняла их недостатки. Он был всюду и везде, всюду выступал со страстными речами, обличал, проклинал [3], призывал к покаянию...

Приводя к покаянию обновленческих священнослужителей, он и после покаяния не оставлял их в покое: ежедневно, на протяжении недели, они должны были с ним служить литургию. Поэтому с ним всегда служило не менее 30-40 священников и не менее 10-15 диаконов. Эти торжественные богослужения происходили в покаянной атмосфере. Религиозное воодушевление соединялось с яростными проклятиями против обновленцев. В храмах, где еще держались обновленцы, чуть ли не ежедневно происходили эксцессы.

Успехи епископа Мануила были поразительны: 29 сентября, после его прибытия, в Петрограде находилось 93 священнослужителя, не признавших Синода, через две недели к 15 октября среди петроградских клириков насчитывался уже 191 человек, верный патриарху. Отпевание протопресвитера о. Александра Дернова, происходившее 2/15 октября 1923 года, превратилось поэтому в своеобразный смотр успехов епископа Мануила. В этот день на отпевание с епископом Мануилом вышло 144 священника и 47 диаконов.

Непрестанно к патриарху присоединялись питерские храмы. Самым замечательным во всей этой “мануиловской эпопее” было то, что ни у кого (ни у самого владыки, ни у его друзей, ни у его врагов) не было ни малейшего сомнения в том, что в 2-3 месяца епископ со своими помощниками лишатся свободы.

Это и создавало в епископе и среди его ближайшего окружения то особое настроение героического подъема, которое как бы возвышает людей над действительностью и над бытом, обновляет их, смывает все мелкое, пошлое, что есть в каждом человеке.

Такие минуты не могут длиться очень долго; но тот, кто пережил их, всегда будет вспоминать о них, как о лучших мгновениях своей жизни.

Епископ и его помощники работали не покладая рук: следовало использовать конъюнктурный момент, когда обновленцы не оправились еще от первого поражения, а сторонники патриарха пользовались временной свободой, чтобы восстановить в Петрограде православную епархию.

За первый месяц епископу Мануилу удалось присоединить ряд храмов. Однако главнейшие храмы все еще были в руках обновленцев. Казанский и Исаакиевский соборы были прочно заняты обновленцами. Губисполком поддерживал их там твердой рукой - об их переходе к тихоновцам нечего было и думать.

Более уязвимым местом была Александро-Невская Лавра. Лавра -один из главных религиозных центров Ленинграда - занимала в это время своеобразное положение. Опираясь на свою ставропигиальность, лаврские монахи не подчинялись обновленческому ПЕУ. В то же время они не поминали патриарха Тихона. Лавра, во главе с наместником архимандритом Иоасафом, была в это время некоей самодовлеющей церковной точкой. Эта линия соответствовала компромиссным установкам епископа Николая.

Владыка Мануил, однако, со свойственной ему прямолинейностью и фанатической нетерпимостью ко всему, что хоть в малейшей степени напоминало раскол, требовал от Лавры покаяния, ссылаясь на то, что здесь не поминалось имя патриарха Тихона.

Келейное покаяние иноков, вместо публичного - вот единственная уступка, на которую пошел епископ, указав при этом, что он делает ее, лишь “снисходя к духовным немощам монахов”.

День перехода Лавры в руки сторонников патриарха Тихона был задуман епископом Мануилом как день Торжества Православия. Это, действительно, была кульминационная точка петроградского народного религиозного движения. Надо вспомнить о том, что еще год назад в Петрограде видели казнь митрополита Вениамина, что имя патриарха Тихона, не вполне разрешенное и сейчас, еще два месяца назад было настолько одиозным, что даже самые рьяные его сторонники не решались произносить его вслух, - чтобы оценить то впечатление, какое произвел день 27 октября 1923 г. в Петрограде.

“На 14/27 октября 1923 года было назначено Торжество Православия, - вспоминает весьма авторитетный современник описываемых событий. - Радостная весть о возвращении Лавры в лоно православной церкви неслась из уст в уста. Почти в каждом православном храме г. Петрограда были вывешены объявления, написанные яркими буквами: “Торжес тво Православия имеет быть 14 октября в Александро-Невской Лавре”.

Защитниками чистоты веры велась усиленная подготовка к этому великому и знаменательному дню.

Минуты ожидания, казалось, тянулись очень долго. Но, наконец, наступил день Православия. Вот и 14 октября. Утро. Храм и двор Лавры были переполнены народом. Среди молящихся толпились не только православные, но и обновленцы, которым интересно было посмотреть на “Торжество Православия”. Обновленцы, между прочим, с большой критикой относились к этому “Торжеству” и, смеясь, говорили: “Посмотрим, что получится из этого торжества и как будет торжествовать этот махонький, горбатенький архиерей”.

Восходило осеннее солнце над Петроградом, тускло освещая улицы города. Храм все ярче и отчетливее принимал очертания, как бы готовясь к важному моменту. Звонари находились на колокольне, ожидая прихода архиерея.

Туман исчез, и солнечные лучи осветили купол и крест Свято-Троицкого собора. Наступила торжественная минута.

Из лаврских покоев вышел “со славою” на торжество епископ Мануил. Воздух рассек удар колокола. Его быстро подхватили колокола всех присоединившихся к православию городских церквей. Послышался малиновый трезвон. Народное сердце затрепетало от радости. Но зато какой злобой и ненавистью наполнились сердца обновленческих агентов, когда они увидели восходящего на епископскую кафедру маленького ростом, но могучего духом православного архиерея.

Началась Божественная литургия. Своды храма огласились мощными церковными напевами лаврского хора. Вот закончилась литургия. Духовенство во главе с епископом Мануилом стало чинно выходить на середину храма, на молебен. Порядком руководил старший из протоиереев -настоятель церкви “Общества религиозно-нравственного просвещения” Павел Лахотский. Архиерей взошел на кафедру, а от него в два ряда устанавливалось духовенство, протянувшись через Царские двери в алтарь, за Престол. Ровно пять с половиной минут совершался выход духовенства из алтаря на середину храма. На молебен вышло 49 архимандритов, протоиереев и иереев и 95 архидиаконов, протодиаконов и диаконов. Все были облачены в одинаковое юбилейное лаврское облачение. Царили полная тишина и благоговение. Необычный порядок выхода духовенства на молебен и такое множество священнослужителей поразили обновленческих агентов. В порыве злобы они, смеясь над малым ростом епископа, говорили: “Вот так благодать, от земли не видать”.

Теперь перед началом молебна протоиерей П. Лахотский объяснил верующим значение настоящего “Торжества”, на которое они собрались.

Торжество Православия закончилось далеко за полдень, в третьем часу дня. Верующие, получив благословение от архипастыря, расходились по домам с полным сознанием, что Православие в Петрограде одержало победу”.

Обновленчество, действительно, переживало в это время в Петрограде мучительный кризис.

Обновленческой епархией правил комитет в составе архиепископа Артемия, епископа Михаила (Попова), протоиереев Гремячевского, Боярского, Раевского, Нименского, Смирнова и священника Ларионова.

В.Д.Красницкий, удаленный из Москвы, окопался в Казанском соборе. Неожиданно он объявил о том, что не признает обновленческого Синода. Интриговал, выжидал и что-то подготавливал.

Самым слабым звеном в обновленческой цепи был архиепископ Артемий. В ноябре стали циркулировать слухи о том, что архиепископ Артемий ведет переговоры с патриархом о присоединении. Эти слухи просочились в печать.

“В воскресенье 16 ноябри в церкви Киевского подворья в Петрограде тихоновский епископ Мануил сообщил следующее, - писала “Красная газета” от 20 ноября 1923 года. — Мною получено из Москвы сообщение патриарха Тихона о том, что на днях Петроградский епископ Артемий, нынешний председатель Петроградского епархиального управления, был с покаянием у Тихона и просил простить его за принадлежность к обновленческому расколу, ссылаясь на то, что он, Артемий, был посвящен в епископский сан патриархом Тихоном и сохранил к нему сыновьи чувства. Тихон после продолжительной беседы заявил, что он лично прощает Артемия, но по каноническим правилам он должен быть предан епископскому суду за участие в Соборе 1923 года. Поэтому Артемий должен явиться к заместителю Тихона Илариону и ожидать от него решения своей участи, на что Артемий дал принципиальное согласие.

Однако в 10-х числах ноября Артемий списался с обновленческим Синодом и Евдокимом и взял свое раскаяние обратно. После того Артемий был возведен в сан митрополита Петроградского. Духовенство Васильевского острова и Петроградской стороны, принадлежащее к обновленческому движению, постановило затребовать у митрополита Артемия объяснения”.

(Борьба епископов. - Красная газета, 1923,20 ноября, вечерний выпуск, No 276, с. 3.)

Неизвестно, какие именно объяснения давал обновленческий митрополит своей пастве, но декабрь ознаменовался новым грандиозным скандалом. Официальный глава обновленцев Артемий всенародно принес покаяние, при этом он всенародно проклинал свою принадлежность к обновленческому расколу.

“В декабре 1923 г. был обращен в православие видный деятель обновленчества митрополит Петроградский и Лужский Артемий (Ильинский), - вспоминает один из современников. - Поскольку митрополит Артемий являлся обновленческим архиереем Петроградской и Лужской епархии, то к нему епископом Мануилом была применена более строгая форма покаяния. Он должен был приносить покаяние в нескольких храмах, что им и было исполнено. Первое свое покаяние он приносил за всенощным бдением в храме Воскресения, что у Варшавского вокзала. Сколько слез он пролил тогда за свое заблуждение и отступление от Православия! Это были искренние, неподдельные слезы. Плакал вместе с ним и народ.

Такое же всенародное покаяние он принес в день памяти св. великомученицы Варвары, после ранней обедни во Владимирском храме, что на улице Владимирской, и после поздней - в Леушинском подворье, что на ул. Бассейной.

Завершающее свое покаяние он принес в Кафедральном соборе г. Луги перед всем духовенством и верующими.

Принятый в лоно православной Церкви в сане епископа, он остался на покое в Луге”.

Таким образом, за два месяца епископ Мануил одержал полный триумф над обновленчеством.

“Если бы мы знали, что ты так активно будешь против нас действовать, ни за что не допустили бы тебя в Петроград”, - заметил однажды епископу Мануилу случайно встретившийся с ним А.И.Боярский - его давний товарищ по Совету Братств.

За 144 дня пребывания епископа Мануила в Петрограде им была воссоздана сильная православная епархия, и Питер перестал быть цитаделью обновленчества: из 115 обновленческих храмов 83 прихода перешли в ведение патриарха.

Вслед за Александро-Невской Лаврой перешел к патриарху (в январе 1924 года) Новодевичий монастырь. В православие перешли почти все храмы центральной части города, все храмы села Смоленского, Московс-ко-Нарвского района и Выборгской стороны.

Как мы выше указывали, особенно велики были успехи “мануилов-тцины” в заводских, фабричных районах, в районах, населенных питерской беднотой. Чтобы не быть голословными, приведем следующие данные: районе Лиговки (окраинной части города, в которой ютилась питерская беднота, интеллигенция и сколько-нибудь состоятельная часть населения здесь не селилась, так как эта часть города пользовалась одиозной репутацией) все храмы были патриаршими: Волкове кладбище, храм Иоанна Предтечи, Пекинское подворье, Покровская церковь на Боровой улице. К патриарху перешел храм Милующей Божией Матери в Галерной Гавани (сплошь рабочем районе, где не было буквально ни одного интеллигента и ни одного буржуа).

Интересно проследить расположение храмов на Васильевском острове: в передней части Васильевского острова, где очень многочисленна была интеллигенция, ввиду близости Университета, и буржуазная прослойка (Андреевский рынок), все храмы были обновленческими (церковь Великомученицы Екатерины, церковь Благовещения Пресвятой Богородицы и Андреевский собор).

Цитаделью тихоновцев было Киевское подворье (15-я Линия) - храм, который помещался в той части Васильевского острова, которая была населена почти исключительно рабочими.

Подобное же явление можно было наблюдать на Петроградской стороне.

Храмы, прилегающие к Большому проспекту, населенному в основном буржуазной интеллигенцией, были обновленческими: Князь-Владимирский собор, Введенская, Матфеевская церкви; храмы, прилегающие к Малому проспекту и к Петровскому острову, населенным рабочим людом, перешли к тихоновцам: храм Спаса на Колтовской, церкви Алексия Бо-жия человека и Иоанна Милостивого, Иоанновский монастырь.

Таким образом, по своему социальному составу “мануиловщина” была народным движением. Так же, как в крохотном братстве иеромонаха Мануила, в этом большом движении, в масштабах мирового города, доминирующую роль играли кухарки, мелкие служащие, низкооплачиваемые слои рабочего класса. Это было в основном пролетарско-мелкобуржуазное движение.

В деревне же это движение поддерживало крестьянство (середняц-ко-бедняцкие слои в первую очередь).

Что касается тогдашней интеллигенции и нэповской буржуазии, то они брезгливо сторонились от этого “простонародного” движения, возглавляемого фанатичным монахом, им был больше по сердцу блестящий оратор со своими проповедями в декадентском вкусе с Захариевской улицы и научные изыскания А. И. Боярского. Конечно, не следует упрощать: к “мануиловщине” примыкали и интеллигенты, и даже аристократы. Однако отнюдь не они играли в ней доминирующую роль.

Здесь уместно будет поставить вопрос и о политических тенденциях “мануиловщины”. Ее противники любили представлять петроградское движение как глубоко реакционное и даже черносотенное. Однако уже самый социальный состав этого движения говорит против этого утверждения Конечно, в составе движения было немало лиц, известных своими крайне реакционными убеждениями (к их числу принадлежал, между прочим протоиерей о. Павел Лахотский, имя которого упоминалось выше). Этого никак нельзя сказать о самом епископе Мануиле: человек живого темперамента, близкий к народу, епископ Мануил и до революции был своеобразным религиозным бунтарем - врагом рутины и бюрократизма; он, в частности, никогда не был сторонником монархического строя, и в дальнейшем “настоящие” солидные консервативные иерархи типа митрополита Серафима (Чичагова) смошели на него скептически и недоверчиво. В обновленчестве епископа Мануила отталкивала не политическая прогрессивность а беспринципное сикофантство и моральное вырождение (Сикофантами в комедиях Аристофана называются доносчики). Епископ Мануил хотел видеть русскую церковь свободной, независимой, чистой в свободной социалистической России. (Все это, разумеется, наши предположения - о мнениях епископа Мануила на этот счет мы ничего не знаем.)

Епископ Мануил понимал, что путь к истинному духовному обновлению церкви лежит через всенародное движение, и сам он был в течение 144 дней главой великого религиозно-народного движения.

Между тем с января 1924 года над головой епископа Мануила начали сгущаться темные тучи.

Январь 1924 года характеризуется стабилизацией обновленчества в Питере. На смену владыке Артемию, никогда не пользовавшемуся популярностью, из Москвы прибыл маститый иерарх Вениамин Муратовский, назначенный митрополитом Петроградским. Тотчас после его прибытия В.Д.Красницкий был изгнан из Казанского собора, и обновленческая епархия официально была восстановлена.

13 января 1924 года последовало разъяснение петроградского прокурора с категорическим запрещением поминать патриарха. Циркуляр заканчивался угрозой в адрес тихоновцев.

В это время на всей территории Петроградской области открыто поминали имя патриарха; циркуляр петроградского прокурора означал начало наступления на “мануиловщину”.

Как сообщала “Красная газета”, после издания циркуляра среди староцерковников обозначились следующие три течения:

1. Поминали Святейшего патриарха Московского и всея Руси (без имени).

2. Продолжали поминать патриарха Тихона, с полным именем и титулом.

3. Поминали одного епископа Мануила.

“Красная газета” выражала надежду на то, что церкви Владимирская, Покровская и Борисоглебская, лишь недавно присоединившиеся к патриарху, отойдут теперь к обновленцам. (Красная газета, 1924, 14 января.)

В это время был досрочно освобожден отбывавший в течение полутора лет наказание в ленинградской тюрьме епископ Ладожский Венедикт Плотников). Это неожиданное освобождение епископа Венедикта, видимо, имело целью парализовать влияние епископа Мануила, на которого смотрели в это время на Гороховой улице как на главную опасность.

“Среди тихоновских епископов происходят раздоры на почве борьбы за первенство”, — торжествующе сообщала “Красная газета”, возможно несколько преждевременно, принимая желаемое за действительное.

“Епископ Венедикт недоволен епископом Мануилом и отвергает старшинство последнего. Дабы предупредить эти раздоры, б. патриарх Тихон решил назначить митрополитом Ленинградским митрополита Серафима (Чичагова), бывшего полковника конного полка”.

(Красная газета, 1924, 5 февраля, вечерний выпуск, с. 2.)

В конце января епископ Мануил прибыл в Москву и явился к Тучкову для переговоров о делах Ленинградской епархии.

- С такими архиереями, как вы, не разговаривают, таких архиереев к стенке ставят, - перебил его на первом же слове Тучков.

- Вы это сознательно говорите? — спросил его епископ Мануил.

-Да.

- В таком случае, мне с вами не о чем разговаривать, — сказал епископ Мануил и вышел из кабинета. Перейдя через дорогу, он прошел затем в Наркомат юстиции, который помещался тогда с другой стороны Лубянки, и принес официальную жалобу на ГПУ. Красиков, работник Наркомата, заведовавший церковными делами, внимательно выслушал владыку, успокоил, поблагодарил за то, что тот обратился в Наркомат, и обещал принять меры.

В тот же день епископ Мануил вернулся в Ленинград. Через два дня в Ленинград выехал также Тучков. 2 февраля 1924 г. им был арестован епископ Мануил и около сотни человек, которым приписывалось участие в тайной организации. Большинство своих однодельцев епископ Мануил не знал даже по имени. Через некоторое время епископ Мануил был приговорен к трем годам высылки и отправлен на Соловки. Все “дело” было, разумеется, гнусной провокацией типа “дела врачей”.

Обновленческий Синод обратился к Ленинградской епархии по этому поводу со специальным воззванием, которое зачитывалось во всех обновленческих храмах. Приводим его здесь полностью:

“Послание Священного Синода духовенству Ленинградской епархии.

Отцы и братия!

Кончилась церковная “мануиловщина”.

То, чем влияли на сознание маловерующих людей: окропление храмов, покаяния архиереев и священнослужителей перед толпой народа, переосвяшение антиминсов и священных сосудов, сжигание Святых Даров и др. - все оказалось лишь ширмой, средством, чтобы эксплуатировать религиозное чувство верующих, организовать совершенно нецерковные выступления, мешая дело человеческое с делом Божиим.

Горькое чувство охватывает и тех, кто в простоте сердца доверился им, и тех, кто напрасно пытался остановить их. Они увлекли за собою часть наших братии, а теперь, как, например, епископ Мануил, публично признают свои ошибки (?). Сколько опять слез и мук из-за прошлой уверенности в непогрешимости, из-за их епископского самоутверждения, вопреки предостерегающим голосам епископов Церкви Российской и многих-многих пастырей!

Братья, одумайтесь, посмотрите, куда вас ведут архиереи, не желающие считаться с голосами пастырства, давящие своим авторитетом сана, толпе, перед которой они имеют “вид благочестия”, и вместо руководства покровительствуют низким инстинктам религиозных суеверий, нетерпимости и фанатизма, - эти два начала (?) втягивают вас, пастырей церкви, в политиканство, в нелегальные управления церковные.

Неужели жизнь не учит вас, не заставляет видеть, как гибнет и раздирается Церковь наша?

Неужели те, кто сразу верно учли ценность работы епископа Мануила, как раньше “нейтральность” автокефалистов, и вас предупреждали об этом еще год назад, во время “мануиловской славы”, неужели они заслуживают только порицания и недоверия. Нам дороги не отдельные епископы или партии, группы, - нам дорога Церковь Божия, пастыри Церкви -те, про кого Господь сказал: вы соль земли - оставьте свою привычную безличность.

Во имя блага Церкви станьте сами руководителями жизни церковной в общинах ваших, ибо старый епископат потерял Кормчего Церкви, и дух современного монашества так далек от Христовых заветов.

Станьте против архиерейского самовластия, за восстановление древнехристианского епископского служения, не губящего, а спасающего людей.

Возьмитесь за обновление Церкви Русской”. (Церковное обновление, Рязань, 1925, 10 января, No 1, с. 5.) Имя епископа Мануила осталось, однако, на многие десятки лет памятным верующим ленинградцам. Между прочим, о его пребывании в Ленинграде написано много стихов. Эти простые, безыскусственные стихи, очень слабые по форме, тем не менее хорошо характеризуют тех простых, но искренне верующих людей, которые окружали владыку. Приведем поэтому здесь некоторые из них.

17/30 сентября 1923 г.

Мы помним этот чудный день,
Среди духовного затишья и скорбен
Явился ты, и снова Церкви сень
Собрала заблудившихся детей.
С каким горячим умиленьем
Мы слушали твой вдохновенный зов -
Он развевал далеко все сомненья,
Беречь свою молитву каждый был готов.
Нет, не забыли мы тебя, родной отец,
В душе звучат святые наставленья.
Прими ж привет из глубины сердец
И осени детей своих благословеньем.

Любовь верующих ленинградцев к епископу Мануилу выразилась с особой силой во время похорон матери Преосвященного, умершей вскоре после ареста и ссылки епископа. Погребение матери епископа Мануила было совершено в Александро-Невской Лавре. Отпевание совершал вновь назначенный патриархом наместник Лавры епископ Шлиссельбургский Григорий (Лебедев) в сослужении 42 священников и 17 диаконов.

На могиле матери епископа Мануила - такие же простые и бесхитростные, как и приведенные выше, стихи:

Славного сына славная мать,
Окончила путь ты земной.
Окончила сердцем скорбеть и страдать,
Найдя себе вечный покой.
А сын на чужбине далекой,
Изгнанник за веру Христа,
Не знает, что горем сломленная,
Лежишь ты под сенью креста.
Что сжалился Бог милосердый
Над горькою долей твоей
И в чертог невечернего света
Укрыл от жестоких людей.
В нем нет ни скорбей, ни печали.
Приди же, родная, скорей
И там, пред престолом Владыки
Молись за своих сыновей.

Козлов А.Н.

Период “мануиловщины” вошел в историю Русской Церкви как период великого религиозного народного движения, как прообраз тех великих религиозных движений, которым предстоит еще в будущем обновить и преобразить Святую Русскую Церковь и весь мир.

И в этом - величайшее историческое оправдание движения и великая заслуга перед Церковью “махонького” архиерея, пламенно религиозного, чистого, правдивого человека - митрополита Мануила.