СТЯЖАНИЕ ДУХА СВЯТАГО
В ПУТЯХ ДРЕВНЕЙ РУСИ
К оглавлению
ГЛАВА
I (Вводная)
СУЩНОСТЬ "ВНУТРЕННЕГО ДЕЛАНИЯ"
ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ В ДУХОВНОМ ВОСХОЖДЕНИИ
БОРЬБА СО СТРАСТЯМИ
МОЛИТВА
1. Древность и непрестанность Иисусовой молитвы
2. Строение души
3. Нисшествие ума в сердце
ДУХОВНЫЕ СОЗЕРЦАНИЯ
Созерцание в Библии и язычестве
Прелесть
СТАРЧЕСТВО
1. Значение старческого окормления
2. Откровение помыслов
3. Характерные свойства старца
4. Старчество и духовничество в истории
СВЯТОСТЬ
ГЛАВА I (Вводная)
КРАТКИЙ ОБЗОР АСКЕТИКИ (Сущность "внутреннего
делания")
Седе Адам тогда и плакася, прямо сладости рая руками бия лице
и глаголаше: Милостиве, помилуй мя падшаго.
Видев Адам ангела изринувша и затворивши божественного сада
дверь, воздохнув вельми и глагола: Милостиве, помилуй мя падшаго.
Споболи, раю, стяжателю обнищавшему и шумом твоих листвий умоли
Содетеля, да не затворит тя: Милостиве, помилуй мя падшаго.
(Икос)
Святоотеческое богословие заключено в творениях Отцов Церкви, а
также в церковных богослужебных книгах. Дивная гармония этих песнопений
самой высокой и чистой поэзии льется и проникает в самую душу. В
живых и неподражаемых образах говорится на утрени сыропустной недели
о состоянии падшего Адама, изгнанного из рая, и оплакивающего свое
"поношение". "Иногда (некогда) царь сый земных всех созданий Божиих
- ныне пленник явихся"... "Умерщвления кожу, яко смертный окаянно
обношу". Все мы дети Адама -пленники греха. Путь подвижника состоит
в том, чтобы совлечь с себя эту "умерщвления кожу" и облечься в
благодать Св. Духа - одежду Нового Адама - Христа.
До своего падения Адам был весь внутренне собран присущей ему божественной
благодатью и творчески устремлен к Богу в совершенной любви к Нему,
в исполнении Его Божественной воли. Он весь был в Богообщении и
Богосозерцании. В нем все проявления троечастного состава человеческого
естества (т. е. духа, души и тела), гармонически сочетались и иерархически
подчинялись высшему началу в человеке - его духу. Дух господствовал
над всем, все устремляя к единой высшей цели. Первозданный человек
был весь пронизан благодатью Св. Духа и просветлен подобно тому,
как преп. Серафим просветился во время беседы с Мотовиловым. Стихии
мира не могли вредить человеку, и он был безсмертен. Грех, это жало
смерти, внес в человеческое естество яд распада и разложения. Отошла
от него божественная благодать, оберегавшая и собиравшая его воедино.
Тогда все силы души пришли в расстройство и противоречие. Тело восстало
на дух - раб на своего господина. Таким образом, исказился строй
души, и возник расстроенный человек, человек греха. Страсть - это
не нечто новое, привнесенное извне, а устремление прежних свойств
и способностей от должного к недолжному. Так, высшее проявление
духа, его способность устремляться к горнему, к Богу, потеряв общение
с Божеством, обратилось вниз и разменялось на любовь к самому себе
и ко всему низшему, тварному.
Таким образом, себялюбие, эгоизм и другие страсти заменили собою
любовь к Богу. Теоцентризм уступил место эгоцентризму. Предоставленный
самому себе, падший человек уже не мог восстать своими естественными
силами и избавиться от противоречий, страстей, греха и страданий,
выйти из этого заколдованного круга смерти, богооставленности. Необходима
сверхъестественная помощь. Но проходят тысячелетия до явления Избавителя.
"Господь, - говорит о. Иоанн Кронштадтский, - до воплощения Своего
дал человечеству испытать всю горечь греха, все безсилие к искоренению
его, и когда пожелали все Избавителя, тогда Он и явился, премудрый
и всесильный Врач и Помощник. Как стали алкать и жаждать правды
при оскудении ее, тогда и пришла Правда вечная". И, как сказал св.
Иоанн Дамаскин: "Через Свое рождение, или воплощение, а также через
крещение, страдание и воскресение Он освободил человеческую природу
от прародительского греха, от смерти и тления, сделался начатком
воскресения, представил Себя путем, образом и примером, чтобы и
мы, шествуя по Его следам, сделались по усыновлению тем, что Он
есть по природе: сынами и наследниками Божиими и сонаследниками
Его". Таким образом, Христос сделался для людей единственною мощною
"силою" во спасенье (Рим. 1, 4), (1. Кор. 1, 24), "Вождем их спасенья"
(Евр. 11, 10), единственным "путем" к Богу (Ин. 14, 6). Жизнь во
Христе свершается через таинства. "Посредством сих священных таинств,
как бы посредством оконцев, проникает в мрачный сей мир Солнце Правды
и умерщвляет жизнь сообразную с миром сим и восстановляет жизнь
премирную и Свет мира побеждает мир", - на что указывает Спаситель,
когда говорит: "Аз победих мир". Мы приводим слова святителя Николая
Кавасилы (1" 1371), архиепископа Солунскаго, взятые из его богословского
труда о значении таинств -"Жизнь во Христе". Он сравнивает жизнь
человеческую с зерном растения, вложенного в землю... "Подлинно,
внутреннего нового человека, созданного по Богу, чревоносит мир
сей и зачатый здесь и совершенно уже образовавшийся рождается он
в оном нестареющем мире"... "Жизнь во Христе, -говорит он, - зарождается
в здешней жизни и начало приемлется здесь, а совершается в будущей
жизни, когда мы достигнем оного дня... Но и после смерти, не приобретя
в земной жизни нужных сил и чувств, человек не будет пользоваться
небесными благами, но будет, как мертвый и несчастный в блаженном
и безсмертном мире. Причина та, что, хотя свет и будет сиять обильно,
но чтобы его восприять, нужны глаза, также нужно иметь и обоняние,
чтобы принять запах благоухания. Только под действием таинств и
могут родиться органы восприятия духовной жизни, которые и дадут
возможность "в день оный" войти в общение со Христом и друзьями
Его и узнать от Него, что Он слышал от Отца. Но приходить к Нему
нужно, будучи Его другом и имея уши. Ибо там нельзя составлять дружбу
и отверзать уши и приготовлять брачную одежду, т. к. для приготовления
сего служит здешняя жизнь, и у кого не будет этого всего прежде
отшествия из сей жизни, у тех нет ничего общего с будущей жизнью".
Господь в таинствах Своих, "будучи Питателем, Он вместе с тем и
Пища, и Сам доставляет хлеб жизни, Сам же есть и то, что доставляет.
Он и жизнь для живущих, миро для дышащих, одежда для желающих одеться.
Им только можем мы ходить, и Он же и Путь и, кроме того, Отдохновение
на пути и Предел его". Но человек не может ограничиваться как бы
только механическим усвоением таинств. От него требуется желание
и соответствующее усилие, о котором Спаситель говорит: "Царство
Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его" (Мф.
11, 12). Для спасения необходимо сотрудничество, как благодати,
так и свободной воли человека, который должен идти путем аскетических
подвигов.
Рассмотрим смысл понятия "аскетизм". ascoi, согласно исследованию
проф. Зарина, означает у Гомера кожаный мех. Филологи предполагают,
что ascew означало обработку кожи. Затем "аскезис" значило гимнастические
упражнения, а еще позднее в философии - достижение добродетели посредством
упражнения. Ал. Павел (1 Кор. 9,24- 27) употребляет это понятие
в этих двух современных ему значениях: подвига во время гимнастических
состязаний и подвига духовного делания. В творениях Св. Отцов термин
"аскезис" вошел в общее употребление и обозначает: пост, молитву,
уединение, бдение и другие подвиги и лишения.
Христианские религии относятся к аскетике неодинаково: католическая
Церковь смотрит на нее как на нечто обязательное лишь для монашества,
а для мирян как на "сверх должное". Протестантство просто отрицает
аскетизм. А Православие учит о том, что аскетизм, хотя и в различных
степенях и формах, является обязательным для всех христиан без исключения,
по вышеприведенному слову Спасителя, требующему от своих последователей
проявления усилия
ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ В ДУХОВНОМ ВОСХОЖДЕНИИ
Путь к Богу лежит через познание самого себя. "Никто не может познать
Бога, не познавши самого себя", повторяет за Великим Антонием Великий
Афанасий. В познании самого себя кроется величайшая наука из наук,
ибо не постигший ее не уведает Бога. От подвижника требуется знание
духовных и психологических законов и глубокое проникновение в свою
душу. Но обычно люди находятся в ослеплении и самообольщении и не
видят своего падшего состояния. Поэтому увидеть свое истинное состояние
и познать зло в себе есть первый шаг к самопознанию. Но на этом
пути стремления к безстрастию подвижнику еще предстоит многотрудная
и долгая борьба со страстями и усвоение добродетелей. При этом требуется
последовательность и постепенность. Исаак Сирин (VII в.) говорит:
"Каждая добродетель есть мать следующей за нею. Если оставить мать,
рождающую добродетели и устремиться ко взысканию дщерей, прежде
стяжания матери их, то добродетели эти соделываются ехиднами для
души. Если отвергнешь их от себя, - скоро умрешь". Итак, духовное
совершенство созидается последовательно и постепенно подобно зданию.
В основание его должна быть положена вера, а на это основание полагаются
камни: послушание, долготерпение, воздержание, а на них уже воздвигаются
другие камни: сострадание, отсечение воли и т. д. Но краеугольными
камнями будут терпение и мужество, и от них зависит твердая устойчивость
здания. Цементом, все соединяющим, служит смирение, без которого
ни одно доброе дело не есть добродетель и без которого нельзя спастись.
"СМИРЕНИЕ есть духовное учение Христово, мысленно приемлемое достойными
в душевную клеть. Словами чувственными его невозможно изъяснить".
Сам Господь говорит о Себе: "яко кроток есмь и смирен сердцем" (Мф.
11, 29). "Научитесь не от ангела, не от человека, не от книги,
но от МЕНЕ, т. е. от Моего в вас вселения и осияния и действия".
И Божия Матерь свидетельствует о Своем смирении: "яко призре на
смирение Рабы Своея" (Лк. 1, 48). Существуют три степени смирения,
по словам Лествичника. Первая принадлежит достигшим безстрастия,
вторая - мужественным, а третья, низшая, - обязательна для всех
христиан. "Без смирения никто не внидет в небесный чертог". "Смиренномудрие
есть тифон, могущий возвести душу из бездны грехов на небо". Ибо
"смирение и без дел многие прегрешения делает простительными, потому
что без смирения напрасны все дела наши, всякие добродетели и всякое
делание". Только опытно можно прийти к смирению. Совершая внутреннее
делание, или подвиги, человек опытно убеждается в своей безпомощности,
несмотря на все свои усилия. Тогда он реально ощущает помощь Божию
и боится ее потерять самонадеянностью, поэтому ничего не приписывает
себе, но исключительно все Богу, а о своих подвигах думает: "совершил
только повеленное и неключимый раб есмь". "Если кто говорит: "богат
я, довольно с меня и того, что приобрел, больше не нужно", то такой
не христианин, а сосуд прелести и диавола. Ибо наслаждение Богом
ненасытимо, и в какой мере вкушает и причащается кто, в такой делается
более алчущим. Такие люди имеют горячность и неудержимую любовь
к Богу. Чем больше стараются они преуспевать и приобретать, тем
паче признают себя нищими, как во всем скудных и ничего на приобретших.
Они думают: "недостоин я, чтобы это солнце озаряло меня". Это признак
Христианства - это смирение". Таково самоощущение православного
подвижника. И в этом заключается расхождение между православной
и католической точками зрения. В Восточном понимании недопустимы
"сверхдолжные" заслуги. Еще в V веке учил Исихий, пресвитер Иерусалимский:
"Царствие Небесное не есть награда за дела, а благодатный дар Владыки,
уготованный верным рабам. Раб не требует свободы, как награды, но,
получив, благодарит, как должник, а не получив, ожидает, как милостыню.
У истинного подвижника его смирение не показное, он им не рисуется
и не смиреннословит. "Самый опасный вид гордости - это "мнение смирения",
когда свою гордость человек принимает за смирение, то она не поддается
исцелению".
БОРЬБА СО СТРАСТЯМИ
Страсти, подобно добродетелям, также связаны между собою, как "звенья
одной цепи" (Исаак Нитрийский), и одна порождает другую. Их насчитывается
восемь: в генетической последовательности это чревоугодие, блуд,
сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие, гордость. В патриотической
аскетике главное внимание обращается не на внешнее проявление греха,
не на его отдельные случаи, а на их причину, т. е. укоренившиеся
в душе пороки и страсти, или болезнь души и скрытое внутреннее состояние
греха. Проф. Зарин предлагает нам в современных терминах и понятиях
учение Св. Отцов о психологии страсти и борьбе с нею. Передадим
это в кратких словах.
1. Помысел - исходный момент возникновения страсти, сосредоточение,
существенный центральный элемент этого психического состояния. Сущность
борьбы подвижника сводится к борьбе с помыслами. Св. Отцы-аскеты
насчитывают до 7 стадий развития или нарастания страсти. Первый
толчок к началу психического явления, которое может окончиться страстью,
называется "приражение", или "прилог". Это есть представление какого-нибудь
предмета или действия, соответствующего одной из порочных наклонностей
человека. Этот прилог под действием внешних впечатлений, или связи
с психической работой памяти, или воображения по законам ассоциации
входит в сферу сознания человека. Этот первый момент происходит
помимо воли человека, вопреки его желанию, без его участия, по законам
психической их неизбежности "самопроизвольно" и считается поэтому
"невинным", или безстрастным и не вменяется в грех, если не вызывается
"блужданием" мысли, и если не допущен сознательно и добровольно,
и если человек не относится к нему безпечно. Это пробный камень
для испытания нашей воли, куда она склонится, в сторону добродетели
или порока. В этом выборе и проявляется свобода человеческой воли.
2. На "прилог" откликается ЧУВСТВО, которое отвечает на вторгнувшееся
в сознание впечатление или представление: "любовью", или "ненавистью"
(сочувствием, или несочувствием). Это самый важный момент, от которого
зависит судьба помысла: остаться или уйти. Только появление помысла
в сознании не зависит от воли человека. Если же он не отвергнут
и поэтому задерживается, то это признак того, что в природе данного
человека он находит сродную почву, что уже выражается в СОЧУВСТВИИ
человека к помыслу. Сочувствие же привлекает ВНИМАНИЕ, и помысл
растет и раскрывается в целую мечтательную картину, заполняет всю
сферу сознания, вытесняя все другие впечатления и мысли. Внимание
потому медлит на помысле, что человек испытывает чувство УДОВОЛЬСТВИЯ.
Этот охарактеризованный нами 2-й момент называется СОДРУЖЕНИЕ или
СОЧЕТАНИЕ. Ефрем Сирин так определяет его: "Свободное принятие помысла
и как бы занятие им и соединенное с удовольствием собеседование
с ним". На современном психологическом языке это означает, что 2-й
момент развития помысла заключается в следующем: внимание останавливается
исключительно на возникшем впечатлении или представлении, которое
и служит толчком или поводом к развитию целой ассоциации представлений,
доставляющих человеку чувство удовольствия от предвкушения наслаждения
предметом впечатления или представления. Чтобы порвать нить этой
ассоциации и освободить от нее сознание и прекратить чувство наслаждения,
необходимо ОТВЛЕЧЕНИЕ внимания напряжением воли, -активная и твердая
решимость человека оттолкнуться от картины греха и более на ней
не останавливаться и к ней не возвращаться.
3. В противном случае, при отсутствии волевого оттолкновения, наступает
3-й момент, когда уже сама воля увлекается все более и более помыслом,
СКЛОНЯЕТСЯ к нему, в результате образуется решимость на самом деле
осуществить то, о чем говорит помысел, и удовольствие чего он уже
с наслаждением предвкушает. Тогда равновесие духовной жизни уже
окончательно нарушается, вся душа всецело отдается помыслу и СТРЕМИТСЯ
привести его в исполнение, с целью пережить наслаждение еще более
интенсивное. Таким образом, 3-й момент характеризуется СКЛОНЕНИЕМ
ВОЛИ к объекту помысла, СОГЛАСИЕМ и РЕШИМОСТЬЮ от приятных мечтаний
перейти к деятельности с намерением осуществить их. Следовательно,
в 3-м моменте вся воля отдается помыслу, поступает в его распоряжение
для осуществления развившихся из его мечтаний планов. Этот момент
называется СОСЛОЖЕНИЕМ, СОИЗВОЛЕНИЕМ и есть ИЗЪЯВЛЕНИЕ СОГЛАСИЯ
на страсть, внушенную помыслом (Ефрем Сирии), или СОГЛАСИЕ ДУШИ
с представившимся помыслом, соединенное с услаждением (Иоанн Лествичник).
Это состояние уже "приближается к делу и уподобляется ему" (Ефрем
Сирии). Назревает волевая РЕШИМОСТЬ достигнуть осуществления объекта
страстного помысла всеми средствами, которые в распоряжении человека.
В принципе удовлетворение страсти решено. Грех в намерении уже совершен.
Остается только фактическое удовлетворение возникшего и созревшего
страстного греховного желания.
4. Но иногда перед тем, как состоялось окончательное решение человека
перейти к этому последнему моменту, а иногда даже и после такого
решения, человек переживает БОРЬБУ между страстным влечением и противоположными
наклонностями своей природы.
5. Впрочем, последний психический момент неустойчивого колебания
воли между противоположными влечениями имеет место только тогда,
когда в душе еще не успел образоваться "НАВЫК", именно "дурной навык",
к помыслу, пока греховная склонность еще не проникла глубоко в природу
человека, не сделалась свойством, постоянным качеством его характера,
привычной стихией его настроения, когда уже человек постоянно думает
и мечтает о предмете страстного позыва, пока еще не образовалась
окончательно страсть.
6. В страсти же человек или совсем без борьбы, или почти без борьбы,
бурно, стремительно, охотно отдается делу удовлетворения страсти.
Он уже утрачивает господствующую, руководящую и контролирующую власть
волевой способности над отдельными влечениями и потребностями волевой
природы. Уже не воля господствует над страстным влечением, а это
последнее над волею, насильственно увлекая за собою всю душу, заставляя
всю ее мыслительную и активную энергию сосредоточиться на предмете
страсти. Это состояние называется ПЛЕНЕНИЕМ. Это момент полного
развития страсти, состояние души совершенно окрепшее, раскрывающее
всю свою энергию до крайних пределов.
"Наилучшая и благонадежная брань происходит тогда, когда отсекается
помысл (прилог) в самом начале и совершается непрестанная молитва.
Ибо, сказали Отцы, кто сопротивляется в ПЕРВОМЫСЛИИ, т. е. прилогу,
тот пресечет одним ударом все последующее расположение его. Благоразумный
подвижник умерщвляет самую матерь злых исчадий, т. е. лукавый прилог
(первые мысли). А наипаче во время молитвы надлежит поставить ум
свой в такое состояние, чтобы он был глух и нем (Нил Синайский),
и иметь сердце упраздненным от всякого помысла, хотя бы он и казался
добрым (Исихий Иерусалимский). Ибо по опыту дознано, что за допущением
безстрастных помыслов, т. е. за рассеянностью мысли следуют и страстные
(худые), и вход первых отверзает дверь и вторым.
Эту внутреннюю борьбу образно передает нам преп. Исихий Иерусалимский
(V в.), ученик Григория Богослова:
"§ 145. Ум наш есть нечто легковидное и незлобивое, легко отдающееся
мечтам и неудержимо падкое на помыслы греховные, если не иметь в
себе такого помысла, который, как самодержец над страстями, удерживал
бы его непрестанно и обуздывал".
"§ 168. Не двинется вперед корабль без воды: не преуспеет нисколько
хранение ума без трезвения со смирением и молитвою Иисус-Христовой".
"§ 169. Основание дома камни, а сей добродетели (хранению ума),
и основание и кровля святое и поклоняемое имя Господа нашего Иисуса
Христа. Скоро и легко потерпит кораблекрушение во время бури неразумный
кормчий, который корабельников распустит, весла и парус бросит в
море, а сам ляжет спать: но еще скорее потоплена будет бесами душа,
которая при начинающихся прилогах вознерадит о трезвении и о прйзывании
имени Иисус-Христова".
"§ 94. Трезвение и молитва Иисусова взаимно входят в состав друг
друга, - крайнее внимание в состав непрестанной молитвы, а молитва
в состав крайнего в уме трезвения и внимания".
"§88. От прилога - множество помыслов, а от этих - худое дело чувственное.
Тотчас погашающий со Иисусом первое, избег и последующего. И обогатится
он сладостным божественным ведением, в коем всюду присущим будет
зрение Бога, и поставит против Него зеркало ума, освещается Им,
подобно чистому стеклу, поставленному против чувственного солнца.
Тогда, наконец, ум, достигнув последнего предела своих желаний,
почиет от всякого другого в себе созерцания".'
МОЛИТВА
"Добродетель молитвы совершает таинство нашего единения с Богом,
и она есть связь разумных тварей с Творцом".
(Григ. Палама)
"Вождь хора добродетелей. Ни одна из них не устойчива без молитвы".
(Григ. Нисский)
1. Древность и непрестанность Иисусовой молитвы
Кроме преп. Исихия Иерусалимского (V в.), о Иисусовой молитве говорят
и другие древние Отцы. На это указывает и Киреевский в письме (1855
г.) к старцу Макарию Оптинскому: "По причине того, что некоторые
из западных отвергают древность этой молитвы (Иисусовой непрестанной),
не худо было бы во всех древних отцах указать на те места, которые
прямо, или подразумительно к ней относятся". Киреевский находит
у Варсонуфия Великого (VI в.) в ответе 39-м совет о творении Иисусовой
молитвы. В § 126 она приводится полностью: "Г. И. X. С. Б. помилуй
мя". § 423: Непрерывное именование Бога есть не только врачевание
страстей, но и деяние, и как лекарство действует на больного непонятным
для него образом, так и призывание Имени Божия убивает страсти образом
нам неведомым". § 424: "Имя Иисуса должно призывать не только во
время искушений, ибо непрестанное призывание Имени Божия есть собственно
молитва". § 425: "призывание имени Божия отгоняет злые помыслы,
возникающие во время псалмопения или молитвы, или чтения.
(Следовательно, молитва Иисусова не должна останавливаться во время
произнесения других молитв. То же сказал о. Серафим о. Архимандриту)".
§ 429 "Не только призывание имени Божия устами, но и воспоминание
Его в сердце, та же молитва, ибо Бог сердцеведец и внимает сердцу".
Действие Имени Божия в молитве уясняется из православного учения
об Именах Божиих:
"1. Имя Божие свято и достопоклоняемо, и вожделенно, потому что
оно служит для нас словесным обозначением самого превожделенного
и святейшего Существа - Бога, Источника всяких благ. Имя это божественно,
потому что открыто нам Богом, говорит нам о Боге, возносит наш ум
к Богу и проч. В молитве (особенно Иисусовой) Имя Божие и Сам Бог
сознаются нами нераздельно, как бы отождествляются, даже не могут
и не должны быть отделены и противопоставлены одно другому, но это
только в молитве и только для нашего сердца, в богословствовании
же, как и на деле, Имя Божие есть только имя, а не Сам Бог и не
Его свойство, название предмета, а не сам предмет, и потому не может
быть признано или называемо ни Богом (что было бы безсмысленно и
богохульно), ни Божеством, потому что оно не есть и энергия Божия.
2. Имя Божие, когда произносится в молитве с верою, может творить
и чудеса, но не само собою, не вследствие некоей навсегда как бы
заключенной в нем или к нему прикрепленной Божественной силы, которая
бы действовала уже механически, - а так, что Господь, видя веру
нашу (Мф. 9, 2) и в силу Своего неложного обещания, посылает Свою
благодать и ею совершает чудо". (Из обращения Св. Синода в 1913
г. к монахам по поводу имябожнической ереси, возникшей в Пантелеимоновском
монастыре на Афоне.)
2. Строение души
Чтобы лучше уяснить себе глубочайшее действие молитвы на душу,
рассмотрим ее строение. Душа человека, этот "субъект личной его
жизни" (проф. Зарин), отличается от души животного своим богоподобием:
"Сотворим человека по образу (отображению) Нашему" (Быт. 1, 26),
сказал Бог, и Он вдунул в человека "дыхание жизни" (Быт. 2, 7),
дух, богоподобное начало в душе человека. Основные проявления духа
- сознание и свобода. Жизнь души, все ее проявления, состояния,
чувства, свершаются в сердце. Сердце это непосредственный, все объединяющий
орган жизни. В нем сосредоточивается вся личная жизнь человека.
Сердце и дух тесно связаны в непрерывном взаимодействии. Деятельность
духа происходит по преимуществу в сердце, и совесть есть результат
ее действия (Рим. 2, 15). Источник высшей религиозно-нравственной
жизни заключается в духе, и чрез дух устанавливается живая связь
человека с Богом, т. к. дух орган "свидетельства Божия" (Рим. 8,
16). Чрез дух человеческий проникает в сердце Дух Божий и в нем
действует. Таким образом, сердце является вместилищем веры и религиозности
и, наоборот, при их отсутствии сердце может быть источником неверия
и всяких греховных состояний: "из сердца исходят злые помыслы, убийства,
прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления" (Мф.
15, 19). Органом духа является разум, теснейшим образом с ним связанный.
Его деятельность проявляется в познании, как отвлеченном теоретическом,
так и в нравственно-практическом. Разум обладает также способностью
сознавать заложенные в душе, благодаря воздействию на нее духа,
религиозные и нравственные начала. Но, как было сказано, сердце
является средоточием всякой деятельности, всей жизни человека, в
том числе и духа. Таким образом, оно включает в -себя и деятельность
разума и подчиняет эту деятельность себе.
3. Нисшествие ума в сердце
Сердце, или способность чувствовать, этот "центр жизни", как физической,
так и духовной, "корень существа человеческого", "фокус всех его
сил духовных и животно-телесных", "лежит глубже" деятельных способностей
души, а именно ума и воли, и составляет для них как бы основу. И
так как ум есть сила созерцательная, а "сердце" обнимает собою наиболее
глубокие индивидуальные переживания, то естественные отношения между
ними должны выражаться контролем постоянным и неослабным "разума"
над "сердцем". Разум должен сообщать последнему должное направление,
предохраняя его от помыслов дурных и направляя к помыслам добрым.
А в виду того, что помыслы возникают из сердца, то внимание должно
держаться у сердца, или в сердце, что можно определить "трезвенным
надзором ума за помыслами", а в аскетике это называется "пребыванием
в сердце". Ум, пребывая в сердце на страже помыслов, должен заключать
внимание в слова молитвы. Ее степени следующие. Вначале молитва
творится только устная. Далее к движению языка станет прислушиваться
ум. Наконец, может последовать и "снисшествие ума в сердце", как
выражаются Отцы, т. е. ум, возвратясь в сердце, заставляет согреваться
оное теплотою божественной любви, и уж само сердце будет без понуждения,
свободно с неизреченной сладостью призывать имя Иисуса Христа и
изливаться с умилением перед Богом непрерывно, по реченному: "Аз
сплю, а сердце мое бдит". (Песн. 5, 2).
Это "нисшествие ума в сердце", или их соединение еп. Игнатий Брянчанинов
объясняет следующим образом: "Сердце, или сердечное место, "словесная
сила", или дух человека, присутствующий в верхней части сердца,
против левого сосца, подобно тому, как ум присутствует в головном
мозгу. При молитве нужно, чтобы дух соединился с умом и вместе с
ним произносил молитву, причем ум действует словами, произносимыми
одною мыслию, или и с участием голоса, а дух действует чувством
умиления, или плача. Соединение даруется Божественною благодатию,
а для новоначального достаточно, если дух будет сочувствовать и
содействовать уму. При сохранении внимания умом, дух непременно
ощутит умиление".
Как только что было сказано, внимание должно пребывать именно в
верхней части сердца. Всю важность этого указания и его значение
можно видеть из следующих слов старца Паисия Величковского: "Необходимо
с самого начала приучать свой ум в час молитвы стоять сверху сердца
и смотреть в глубину его, а не на половине сбоку и не в конце внизу.
Следует это делать потому, что когда ум стоит сверх сердца и внутри
его совершает молитву, и тогда он как царь, сидя на высоте, свободно
наблюдает плещущие внизу злые помыслы и разбивает их, как вторых
вавилонских младенцев, о камень имени Христова. При этом, будучи
значительно удален от чресел, он может легко избежать пехотного
жжения, ставшего присущим нашей природе чрез преступление Адама".
В силу непрерывного, постоянного внедрения в душу Имени Божия,
образ Христа проникает в подсознание и расцветает в сознании. Совершается
преображение души, начиная с ее скрытых глубин, преображение, имеющее
своим пределом полное "обожение", как оно выражено в словах Апостола:
"Не я живу, а живет во мне Христос". Это и есть цель и смысл молитвы
Иисусовой.
Молитва и трезвение неразрывно связаны между собой. Последнее проф.
Зарин определяет так: "Трезвение - это "заботливостью", трудом и
опытом приобретаемое "внимание" ума к тому, что происходит в "сердце",
т. е. во внутренней жизни, - внимание, сопровождаемое "бодренностию",
т.е. неослабным напряжением сил с целью "охранения" сердца от дурных
движений, для достижения чистоты сердца".
Этот подвиг в аскетике имеет еще следующие наименования, которые
оттеняют его с различных сторон: "подвиг и труд ума" (Макарий Ег.,
И. Кассиан), "собрание себя в одно место" (Исаак С., Василий В.),
или иначе "самособрание", "собрание внутрь" (Еп. Феофан), "внутреннее
делание" (Древний Патерик, Еп. Феофан), "сердечное делание" (Еп.
Феофан), "сокровенное делание", "духовное делание" (Исихий).
ДУХОВНЫЕ СОЗЕРЦАНИЯ
Св. Отцы говорят о том, что высокие духовные состояния достигаются
только хранением ума. По слову преп. Исихия, "Хранение ума достойно
именоваться светородным, молниеродным, светоиспускательным и огненосным.
Ибо, истинно сказать, оно одно превосходнее самых великих телесных
добродетелей, сколько бы их ни имел кто. Сего то ради и надлежит
называть сию добродетель самыми почетными именами, ради рождающихся
из нее светозарных светов. Возлюбивши ее, из грешников непотребных,
скверных, невежд, несмысл енных, неправедных делаются силою Иисус-Христовою
праведными, благопотребными, чистыми, святыми и разумными; и не
только это, но и начинают совершать таинства и богословствовать.
Сделавшись созерцателями, они переселяются к оному пречистому, безпредельному
Свету, прикасаются к Нему неизреченными прикосновениями, с Ним живут
и действуют, поелику вкусили, "яко благ Господь".
Согласно св. Макарию Египетскому, огонь благодати возженный Духом
Святым в сердцах христиан, делает их сияющими наподобие свечей перед
лицом Сына Божия.
Огонь божественный, в соответствии с волей человеческой, то возгорается
большим пламенем, то уменьшается и совсем не дает отблеска в сердцах,
смущенных страстьми. Огонь невещественный и божественный освещает
и испытывает души. Этот огонь снизошел на апостолов в виде огненных
языков. Этот огонь воссиял Павлу, беседовал с ним, озарил его ум
и вместе с тем ослепил его глаза, ибо то, что является плотью, не
может вынести сияния этого света. Моисей видел этот огонь в несгораемой
купине. Этот огонь вознес Илию с земли в виде огненной колесницы...
Ангелы и служебные духи приобщаются свету этого огня... Этот огонь
прогоняет демонов, искореняет грехи. Он есть сила воскресения, истина
вечной жизни, озарение душ святых, постоянство небесного могущества"
(Макарий Египетский).
Это и есть "божественные энергии", "лучи Божества", о которых
говорит Дионисий Ареопагит, те творческие свойства, которые проницают
вселенную и познаются вне тварного мира, как свет неприступный,
в котором пребывает Святая Троица. Преподанные христианам через
Духа Святаго эти энергии уже не носят характера внешнего явления,
но как благодать, внутренний свет, который преобразует природу,
обожая ее. "Бог назван Светом не по своей природе, но согласно Его
энергии, - говорит св. Григорий Палама. - Насколько Бог проявляется,
сообщается, может быть познаваем - Он есть Свет. Если Бог называется
светом, это не только по аналогии с светом материальным. Божественный
свет не имеет только значение аллегорическое и абстрактное: это
есть данное мистического опыта. Этот божественный опыт дается каждому
по его силам и может быть большим или меньшим согласно достоинству
каждого, кто это испытывает. Видение божества, ставшим лицезримым
в озарении несозданного света, есть "тайна восьмого дня" - она принадлежит
будущему веку. Однако, достойные могут видеть "Царствие Божие, пришедшее
в силе" (Мк. 9, 1) еще и в сей жизни, как это видели три апостола
на Фаворской горе".
У Симеона Нового Богослова находим мы вдохновенные страницы, изображающие
нам высочайшие состояния Богосозерцания.
О таковом высшем ощущении Симеон говорит так: "Бог не является
в каком-либо очертании или отпечатлении, но является как простый,
образуемый светом, без образа, непостижимым, неизреченным. Больше
этого я не могу ничего сказать. Впрочем, являет Он себя ясно, узнается
весьма хорошо, видится ЧИСТО НЕВИДИМЫЙ, говорит и слышит невидимо;
беседует естеством Бог с теми, кои рождены от Него БОГАМИ ПО БЛАГОДАТИ,
как беседуют друг с другом, лицом к лицу; любит сынов своих, как
отец, и любим бывает ими чрезмерно и бывает для них дивным неким
видением и страшным слышанием, о которых не могут они говорить как
должно, но опять и молчать не могут... И не могут они насытиться
возвещением истины, потому что не суть больше господа над собою,
но суть органы Духа Святаго, в них обитающего, Который подвизает
их и Сам опять подвизаем бывает ими..."
Симеон обращается к Божеству и говорит: "Однажды, когда Ты пришедши,
орошал и омывал меня, как мне казалось, водами и многократно погружал
меня в них, я видел молнии, меня облистававшие и лучи от лица Твоего,
смешивавшиеся с водами, и видя, как омываем был водами световиднейшими
и блестящими, пришел в исступление... Проведши так довольное время,
я опять увидел другое страшное таинство. Я увидел, что Ты, взяв
меня, возшел на небеса, вознесши и меня с Собою, - не знаю, впрочем,
в теле ли Ты возвел меня туда, или кроме тела, Ты один то знаешь
сделавший сие. После того, как я пробыл там с Тобою довольный час,
удивляясь величию славы (чья же была та слава, и что она такое не
знаю), я пришел в исступление от безмерной высоты ее и вострепетал
весь. Но опять оставил меня одного на земле, на которой я стоял
прежде. Пришедши в себя, я нашел себя плачущим и дивящимся скорбному
обнищанию своему. Потом, немного спустя после того, как я стал долу,
Ты благоволил показать мне горе, на небесах отверзшихся лице Свое,
как солнце, без образа и вида...
Опять явился Ты, невидимый, неосязаемый, неуловимый... и давал
мне видеть славу Твою обильнее, и Сам Ты увеличиваешься паче и паче
и блистанием паче и паче расширяешься, и мне казалось, что с удалением
тьмы Ты приближаешься ближе и ближе, - как это часто испытываем
мы и в чувственных вещах. Ибо, когда сияет луна и облака бегут,
гонимые ветром, тогда кажется, что и луна бежит скорее, хотя на
деле она нисколько не скорее бежит обыкновенного своего течения.
Таким образом, о Владыко, мне казалось, что Ты, недвижимый грядешь,
неизменяемый увеличиваешься, не имеющий образа приемлешь образ.
Ибо как бывает со слепым, что он, мало-помалу привыкает видеть и
ясно обнимать весь образ человека, или все очертание человеческого
тела, и мало-помалу живописует его в себе, как он есть, когда начертывается
все подобие образа человека в сих глазах, и через них проходит в
ум и рисуется в памяти человека, как на доске: так и Ты, когда очистил
совершенно ум мой, явился мне ясно во свете Духа Святаго, и как
ум мой видел Тебя яснее и чище, то мне казалось, что Ты будто выходишь
откуда-то, являешься светлейшим и даешь мне видеть черты беззрачного
зрака Твоего... Когда же я спросил Тебя, говоря: о Владыко, кто
Ты? Тогда Ты в первый раз сподобил меня услышать и сладчайший глас
Твой, и столь сладко и кротко беседовал со мною, что я пришел в
исступление, изумлялся и трепетал, помышляя в себе и говоря: как
это славно и как блистательно... Ты сказал мне: "Я - Бог, соделавшийся
человеком, по любви к тебе... Я говорю с тобою через Духа Святаго,
Который вместе со Мною говорит тебе. Это даровал Я тебе за одно
произволение и веру, и дам еще больше сего"...
Под впечатлением этого Божественного созерцания Симеон в восхищении
восклицает: "Что другое блистательнее и выше сего?" И слышит ответ,
что ощущения будущей жизни выше этого счастия. "Чрезмерно мала душа
твоя, - слышит Симеон, - когда ты довольствуешься только таким благом,
ибо оно в сравнении с будущим, похоже на то, как если б кто нарисовал
небо на бумаге и держал ее в руках: сколько разнится нарисованное
небо от истинного, столько или несравненно более, разнится будущая
слава с той, какую видишь ты теперь...".
"И Паламе ведомы озарения внутреннего человека неизреченным светом,
когда, пользуясь тем светом, он идет путем возводящим его на вечные
вершины и он становится зрителем премирных вещей"... По слову его,
подвижник, "отделяясь от материального, в котором он сначала проходит
известный ему путь, он восходит не на мечтательных крыльях ума,
который кругом всего блуждает, как слепой, но идет к истине неизреченною
силою Духа, духовным и неизреченным восприятием он слышит неизреченные
глаголы и видит несозерцаемое, и он уже здесь на земле есть и становится
чудо... он состязается с ангелами в непрестанном песнопении, став
на земле, как некий ангел Божий, и приводит через себя к Богу всякий
вид тварей".
Таковы непостижимые духовные переживания и высокие достижения Богосозерцания.
Проф. арх. Киприан в следующих словах поясняет их значение: "Они
показывают возможность преодоления тварного мира, детерминированности
космических законов. Мистик выходит из себя, из тесных рамок тварного
мира, из законов логического мышления, из категории времени и пространства,
подымается на третье небо, слышит несказанные глаголы, погружается
в добытийственные бездны, касается трансцендентных основ твари.
"Душа, пишет св. Дионисий, устремляется к непостижимому свету, соединяется
с тем, что над ней, выходит совершенно из себя и становится Божией".
Подводя итоги скажем, что "мистическое ведение есть не только знание
о Боге и божественном, но и обожение своего ума, поэтому мистическому
познанию открываются те тайны Божия о Нем, о мире, о человеке, о
начале и конце всего, каких никогда не познать богослову" , говорит
проф. арх. Киприан. Надо также отметить, что мистические созерцания
не есть переживания каких-то субъективных психических состояний
радости, мира, покоя, но откровения иного мира, действительное соприкосновение
с этим, хотя духовным, но реально существующим миром. Только силою
благодати может человек достигать таких сверхъестественных состояний,
поэтому: "Приступающий к созерцанию без света благодати, - как говорит
св. Григорий Синаит, - да ведает, что он строит фантазии, а не созерцания
имеет в мечтательном духе, будучи опутываем фантазиями и сам себя
обманывая". И далее: "Сам от себя не строй воображений, а которые
сами строятся, не внимай тем и уму не позволяй напечатлевать их
на себя. Ибо все сие со ВНЕ будучи печатлеемо и воображаемо, служит
к прельщению души"... "Ум и сам по себе естественную имеет силу
мечтать и может легко строить призрачные образы того, что вожделевает...
Тогда испытывающий сие бывает уже мечтателем, а не безмолвником".
Прекрасное определение того, что такое безмолвие дает нам преп.
Никита Стифат (XI в.). "Безмолвие есть состояние ума нестужаемого
(помыслами), тишина свободы (от страстей) и отрады душевной, стояние
сердца в Боге, нетревожимое и невлаемое (неколеблемое), светлое
созерцание, ведение Божиих тайн, слово премудрости из чистого ума,
беседа Божия, неусыпное око, молитва умная, безтрудный в великих
трудах покой и, наконец, единение и совокупление с Богом".
Заканчивая речь о безмолвии, скажем словами Лествичника, что "
к истинному безмолвию способны только те, которые стяжали Божественное
утешение к поощрению в трудах и Божественное содействие в помощи
при бранех". Иначе говоря, удел безмолвников есть удел не всех,
а лишь тех, кого благодать Божия призывает на это. Истинные подвижники
никогда не стремились непосредственно к мистическим созерцаниям.
Это таило бы в себе опасность "прелести". Высшие духовные созерцания
не есть удел каждого подвижника, это присуще немногим гигантам духа.
"В чистую молитву един от тысяч достигнешь, а яже по сей, едва один
от тмы" (тма -10 тыс.). (Исаак Сирин).
В своем прекрасном очерке о типах возрастаниия о. Павел Флоренский
устанавливает онтологическое различие духовных типов и их иерархичность.
Хотя каждый тип по своей "кривой" может возрастать в духовном совершенствовании
безконечно, но характер возрастания, способности, духовная одаренность
различны. Группы типов одной "породы" при возрастании могут превосходить
друг друга и в быстроте возрастания и в интенсивности и различаться
друг от друга до безконечности, но все же между ними можно установить
какое-то родство, или связь, можно их сравнивать, но типы разной
"породы" просто несравнимы между собою. Они из другого "теста",
из другого материала. Одному типу свойствен могучий взлет: ему даны
орлиные крылья, другой же поднимается вверх по более пологой кривой
и, может быть, чтобы достигнуть высот созерцания Боговидения, ему
недостаточно времени, ограниченного пределами земной жизни. И правильная
духовная школа не ставит никогда ученику целью это созерцание, но
очищение от страстей. Остальное же зависит от способностей человека
к духовному возрастанию, от его усилий в этом направлении, от правильной
школы и опытного старца, если он может вести кратчайшим путем. Господь
же, видя твердую решимость и неотступность подвижника, венчает его
плодами Духа.
Ту же самую мысль развивает и проф. арх. Киприан. "Мистика, - говорит
он, - есть, прежде всего, духовный дар, особая харизма Св. Духа.
Не всякий аскет сподобится мистических озарений, но всякий мистик
идет путем узким и скорбным аскетического подвига. Благодаря этому,
некоторые аскеты с меньшей одаренностью останавливают свой духовный
взор на одном только нравственном катарсисе (очищении) , тогда как
другие с более обостренным духовным зрением взирают вглубь необъятной
бездны премирных, добытий-ных сфер, преодолевают силу притяжения
этого тварного мира и, видя свое будущее обоженное состояние, приобщаются
к Божеству. Они не только теоретически сознают догмат воплощения,
"Слово плоть бысть", со всеми его последствиями в классической формуле
св. Афанасия Александрийского: "Бог вочеловечился, чтобы человек
обожился", но и лицезреют в своих таинственных видениях это обожение".
Созерцание в Библии и язычестве
Слово contemplatio, (Qewria), т. е. созерцание, происходит
от слова templum, - место с широким кругозором, откуда авгуры делали
наблюдения. Contempleri означает внимательное наблюдение зрением
или умом. Qewrein обозначает глядеть, разглядывать, затем
размышлять или углубляться, философствовать. В человеческой природе
заложена способность к созерцанию и Богообщению. В сущности, рассказом
об этой способности, о Богообщении, и открывается начало истории
человечества в самой древней книге - Библии. "Рассказ из книги Бытия
приоткрывает нам интимные отношения между Адамом, Евой и Богом,
прерванные грехом. Когда Бог, проходя через рай, зовет Адама, Адам
прячется (Быт. 3, 8). С этого момента человек уже не может вынести
зрения Бога. Но человека влечет к этому видению, коего он отныне
недостоин. С тех пор во всей библейской истории, даже у самых великих
друзей Божиих, наблюдается этот мучительный конфликт между их глубочайшими
устремлениями и сознанием своего недостоинства. Бог их привлекает
и пугает".
Но и лучшие люди языческого мира не лишены были Богоощущения, хотя
оно у них проявлялось в ином аспекте, чем у евреев, получивших Богооткровенную
религию. Это сказывается уже и в том, что "греки и особенно платоники,
представляли себе трансцендентность Бога в смысле метафизическом:
человек, пока он не освобожден от материи, не может соприкасаться
с миром духовным, он слишком от него отличен, чтобы его постигать.
Библия же исповедует моральное недостоинство человека: Бог свят,
человек грешен. Видение Бога ему не невозможно физически, но ему
это запрещено: нельзя видеть Бога и остаться живым".
Как евреи, так и язычники стремились к познанию Божества, о чем
нам свидетельствуют греческие философы: Сократ, Платон и другие.
Их мистический опыт может быть назван естественным или натуральным,
в отличие от христианского вышеестественного. Различие между ними
следующее: в христианском созерцании Бог является действующим лицом
и Сам соединяется с очистившейся душою. Это действие сверхъестественное,
оно есть акт взаимной любви Творца и твари. Тогда как в натуральном
созерцании не дается никакого представления о Божественной любви.
Душа не христианка может иметь о Боге понятие лишь самое смутное,
подобно тому, как в потемках трогается предмет, без возможности
определения такового. Эта мистика, по сравнению с христианской,
подобна некой тени.
Мистическое восприятие сверхъестественного мира также заключает
в себе возможность соприкосновения и с силами зла. Человек, не очищенный
покаянием, духовное зрение коего не просветлено безстрастием, не
может обладать "даром различения духов" и, если при этом он имеет
еще медиумические склонности, то легко может придти в состояние
самообольщения или "прелести". Единственный правильный путь к созерцанию
- это путь христианской аскетики.
Прелесть
Главная опасность при прохождении аскетического подвига заключается
в возможности подвергнуться самообольщению (прелmoенности) или прелести.
"Все виды прелести, - говорит еп. Игнатий, - которым подвергается
подвижник молитвы, возникают из того, что в основание молитвы не
положено ПОКАЯНИЕ, что покаяние не сделалось душою и ЦЕЛЬЮ МОЛИТВЫ.
Всякий усиливающийся взойти на брак Сына Божия не в чистых и светлых
брачных одеждах , устраиваемых покаянием, а прямо в рубище, в состоянии
самообольщения и греховности, извергается вон, во тьму кромешную:
в бесовскую прелесть".
Смирение всегда сопутствует святости. Святость немыслима без него.
Проф. арх. Киприан говорит: "Смирение, с которым преп. Симеон Новый
Богослов сознает свое несовершенство, сокрушенно кается в своих
прошлых грехах и падениях, служит ручательством того, что его мистический
опыт совершенно свободен от элемента прелести и духовной гордости.
В аскетической литературе безчисленны предостережения новоначальным
инокам не поддаться ложным видениям, не прельститься, не принять
ангела тьмы за Ангела Света. Также находим у преп. Симеона предупреждение
не верить всевозможным стукам, голосам, страхованиям, видениям чувственного
света, благовонным запахам и т. д., посещающим подвижника на молитве...
Наряду со смирением, мистик ограждается от опасности отпадения в
какую бы то ни было лжемистику таинственной связью с Церковью".
Все разновидности самообольщения или прелести разделяются на два
вида и происходят, во-первых, от неправильного действия ума и, во-вторых,
от неправильного действия сердца (чувства). "Исполнены безрассудной
гордости желание и стремление видеть духовные видения умом неочищенным
от страстей, необновленным и невоссозданным десницею Св. Духа, исполнены
такой же гордости и безрассудства желание и стремление сердца насладиться
святыми и божественными ощущениями, когда оно для них еще вовсе
неспособно".
Первый род прелести, благодаря разгоряченности ума и воображения,
часто заканчивается сумасшествием и самоубийством; второй, называемый
"мнением", хотя и реже заканчивается так трагично, потому что мнение,
хотя и приводит ум в ужаснейшее заблуждение, но не ввергает его
в исступление, как в первом случае, но тем не менее оно так же пагубно:
подвижник, стремящийся возбудить в сердце любовь к Богу, пренебрегши
покаянием, усиливается ощутить наслаждение, восторг и в результате
достигает как раз обратного: "вступает в общение с сатаною и заражается
ненавистью к Св. Духу". "Мнение" в разных степенях весьма распространено
всюду: "Всякий не имеющий сокрушенного духа, признающий за собой
какие бы то ни было достоинства и заслуги, всякий, не держащийся
неуклонно учения Православной Церкви, но о каком-либо предании размышляющий
произвольно по своему усмотрению, или учению инославному, находится
в этой прелести. Степенью уклонения и упорства в уклонении определяется
степень прелести".... В состоянии падения из всех ощущений одно
только "может быть употреблено в невидимом Богослужении: печаль
о грехах, о греховности, о падении, о гибели своей, называемая плачем,
покаянием, сокрушением духа"... "Жертва Богу дух сокрушен: сердце
сокрушенно и смиренно Бог не уничижит." (Пс. 50, 19). Приведем характерный
случай прелести от разгорячения ума и воображения, со слов еп. Игнатия
(Брянчанинова). Его посетил афонский монах, говоря ему: "Отец, помолись
обо мне, я много сплю, много ем". Когда он говорил это, еп. Игнатий
ощутил от него исходящий жар. Для того, чтобы выяснить духовное
состояние афонца, еп. Игнатий попросил монаха научить его молитве.
"О, ужас!" Этот монах начал ему преподавать "способ восторженной,
мечтательной молитвы". В дальнейшем выяснилось, что афонец вовсе
незнаком с учением Св. Отцов о молитве. "В течение беседы говорю
ему, - рассказывает далее еп. Игнатий: - Смотри, старец, будешь
жить в Петербурге, никак не квартируй в верхнем этаже, квартируй
непременно в нижнем". "Отчего так?" - возразил афонец. "Оттого,
- отвечал я, - что если вздумается ангелам, внезапно восхитив тебя,
перенести из Петербурга на Афон, и они понесут из верхнего этажа,
да уронят, то убьешься до смерти, если ж понесут из нижнего и уронят,
то только ушибешься." "Представь себе, - отвечал афонец, - сколько
раз, когда я стоял на молитве, приходила мне живая мысль, что ангелы
восхитят меня, и поставят на Афон." Оказалось, что иеросхимонах
носит вериги, почти не спит, мало вкушает пищи, и чувствует в теле
такой жар, что зимой не нуждается в теплой одежде. К концу беседы
пришло мне на ум поступить следующим образом: я стал просить афонца,
чтобы он, как постник и подвижник, испытал над собою способ, преподанный
Святыми Отцами, заключающийся в том, чтоб ум во время молитвы был
чужд всякого мечтания, погружался весь во внимание словам молитвы,
заключался и вмещался, по выражению святого Иоанна Лествичника (Слово
28, гл. 17) в словах молитвы, причем сердце обыкновенно сочувствует
уму душеспасительным чувством печали о грехах, как сказал преп.
Марк Подвижник: "Ум не-развлеченно молящийся утесняет сердце: "Сердце
же сокрушенно и смиренно Бог не уничижит", (Гл. 34. Доброт. Ч. 1-ая).
"Когда же ты испытаешь над собою, - сказал я афонцу, - то,и мне
сообщи о плоде опыта, потому что самому мне предпринять такой опыт
неудобно по развлеченной жизни, мною проводимой". Афонец согласился.
Через несколько дней приходит он ко мне и говорит: "Что ты со мной
сделал!" - "А что?" - "Да как я попробовал помолиться со вниманием,
заключая ум в слова молитвы, то все мои видения пропали, и я уж
не могу возвратиться к ним". Далее в беседе с афонцем я не увидел
той дерзости и самонадеянности, которые были заметны в нем при первом
свидании и которые обыкновенно замечаются в людях, находящихся в
самообольщении, мнящих о себе, что они святы или находятся в духовном
преуспеянии. Афонец изъявил желание услышать мой убогий совет. Когда
я посоветовал ему не отличаться наружностью от других, потому что
это ведет к высокоумию, то он снял с себя вериги и отдал их мне.
Чрез месяц он был у меня и сказал, что жар в теле его прекратился,
что он уже нуждается в теплой одежде, и гораздо больше спит. При
этом он сказал, что на Афонской горе многие и из пользующихся славою
святости употребляют тот способ молитвы, который был употреблен
им, научают ему и других".
СТАРЧЕСТВО
"Как корабль, имеющий хорошего кормчего, при помощи Божией безбедно
входит в пристань, так и душа, имея доброго пастыря, удобно восходит
на небо, хотя и много грехов соделала".
(Иоанн Лествичник)
1. Значение старческого окормления
Из трудности внутреннего подвига, имеющего целью стяжание чистоты
и безстрастия, открывается все великое значение старческого окормления
(от слова "кормчий", рулевой, путеводитель). Иоанн Лествичник говорит:
"Прельстились те, которые возложили упование на самих себя, сочли,
что они не имеют нужды ни в каком путеводителе".
"Как не имеющий путеводителя удобно заблуждается на своем пути,
хотя бы и весьма был умен, так идущий самочинно путем иночества,
легко погибает, хотя бы и всю мудрость знал". Ту же мысль развивает
и преп. Марк Подвижник (IV в. ): "Кто идет иноческим путем самочинно
и без всякого наставления, тот много претыкается, впадает во многие
ямы и сети лукавого и во многие впадает беды, и не знает, какой
конец получит. Ибо многие прошли путь свой со многими трудами, подвижничеством
и злостраданием и многие труды претерпели Бога ради. Но самочиние,
нерассуждение и то, что они не искали от ближнего наставлений, соделало
таковые труды их тщетными". Причиною же заблуждения самочинно живущих
монахов, между прочим, есть и то, что бесы всегда стремятся представить
нам свет тьмою, тьму светом, как сказано у Апостола: "Сам сатана
принимает вид Ангела света." (2 Кор. 11, 14). В наставлении иноков
Игнатия и Каллиста говорится: "Главное все делай с советом и вопрошанием
отца твоего духовного о Христе Иисусе; ибо таким образом, благодатию
Христовой, несносное и стремнистое бывает легко, и тебе покажется,
что ты несешься по ровному, несколько покатому полю". В этом наставлении
отмечается пять признаков искреннего духовного отношения духовных
детей к своему старцу-наставнику: 1. Полная к нему вера. 2. Истина:
истинствовать пред ним в слове и деле. 3. Не исполнять ни в чем
своей воли, а стараться отсекать оную, т. е. ничего не делать по
своему желанию и разумению, а всегда обо всем вопрошать старца.
4. Отнюдь не прекословить и не спорить, т. к. споры проистекают
от гордости и неверия и 5. Совершенное и чистое исповедание грехов
и тайн сердечных" (исповедание помыслов).
2. Откровение помыслов
Откровение помыслов, по словам еп. Игнатия Брянчанинова, "по всей
вероятности установлено самими Апостолами" (Иак. 5, 16) и было "всеобщим
в прежнем монашестве, что видно со всей ясностью из творений преп.:
Кассиана Римлянина, Иоанна Лествичника, Варсонофия Великого, аввы
Дорофея, словом, из всех писаний отеческих о монашестве. Но для
осуществления откровения помыслов опять-таки необходим преуспевший
в духовной жизни, воспитанный по этому правилу инок. Преп. Кассиан
Римлянин говорит: "Полезно открывать свои помыслы отцам, но не каким
попало, а старцам духовным, имеющим рассуждение, старцам не по телесному
возрасту и сединам. Многие, увлекшись наружным видом старости и
высказав свои помышления, вместо врачевства получили вред от неопытности
слышащих", ибо "далеко не всякий может понести помыслы" (Варс, и
Иоан.). Ефрем Сирин предупреждает: "Если еще не сильно распален
ты Духом Святым, то не желай выслушивать чужие помыслы. Выслушивающий
исповедь, должен ярко гореть огнем благодати, чтобы этот огонь попалял
в его душе скверну чужих помыслов и страстей, чтобы при руководстве
благодать и исповедь не разрывала, а сильнее закрепляла цепь нравственных
отношений между ним и кающимся. Старец, призванный к совершению
исповеди, "судит по Духу Божию, Который на нем". "Отче, поведай,
что внушит тебе благодать Всесвятаго Духа и уврачуй мою душу" (Палест.
Патер.), с такими словами обращается к подвижнику инок, принесший
ему исповедь. Благодать Св. Духа и была именно той силой, которая
сообщала внутреннее полномочие старцу на принятие им исповеди помыслов
и врачевания их.
Это делание, по словам еп. Игнатия, "исполнено необыкновенной
душевной пользы: ни один подвиг не умерщвляет страстей с таким удобством
и силою, как этот. Страсти отступают от того, кто без пощады исповедует
их".
"Скрывающий свои помыслы бывает неисцелен" (Варсон. и Иоанн). "Помыслов,
смущений и подозрений не скрывайте... О том человеке и радуются
демоны, который скрывает свои помыслы, худые ли то, или хорошие"
(Преп. Исайя). "Отвергнув стыд, всегда надобно открывать старцам
все, что происходит в нашем сердце" (Иоан. Кас.). "Злой помысл ослабевает
немедленно, как только будет открыт. И прежде, чем будет произведен
суд отлучения (т. е. прежде наложения эпитимии), отвратительнейший
змей убегает, как извлеченный на свет из мрачной подземной пещеры
мужеством исповеди, выставленный напоказ и опозоренный" (Иоан. Кас.).
"Помысл начало и корень прегрешений, когда скрывают, переходит в
дело тьмы" (Феодор Студ.).
Откровение помыслов - самое сильное оружие в руках духовника и
старца. Пишущему эти строки не раз приходилось присутствовать в
Оптиной Пустыни, когда старец иеросхимонах Анатолий (Потапов) принимал
от монахов исповедание помыслов. Эта сцена производила сильное впечатление.
Сосредоточенно, благоговейно подходили монахи один за другим к старцу.
Они становились на колени, беря благословение, обменивались с ним
в этот момент несколькими короткими фразами. Некоторые проходили
быстро, другие немного задерживались. Чувствовалось, что старец
действовал с отеческой любовию и властию. Иногда от употреблял внешние
приемы. Например, ударял по лбу склоненного пред ним монаха, вероятно,
отгоняя навязчивое приражение помыслов. Все отходили успокоенные,
умиротворенные, утешенные. И это совершалось 2 раза в день, утром
и вечером. Поистине -"житие" в Оптиной было безпечальное и, действительно,
все монахи были ласково-умиленные, радостные или сосредоточенно-углубленные.
Нужно видеть своими глазами результат откровения помыслов, чтобы
понять все его значение. "Настроение святой радости, охватывающее
все существо принесшего исповедь старцу, описывает один древний
инок в таких словах: "Я исполнился неизглаголенной радости, чувствуя
свой рассудок очищенным от всякой скверной похоти. Я наслаждался
толикой чистотой, что невозможно сказать. Свидетельствует об этом
сама истина, и я укрепился твердою верою в Бога и многою любовию...
Я был безстрастным и безплотным, осененным Божиим просвещением и
созданным Его велением" (Палест. Патер., вып. II, 95 - 96).
Св. авва Дорофей (1" 620) в наставлении о страхе Божием рассказывает
о том блаженном состоянии, в котором он пребывал, когда открывал
помыслы старцу: "Я не имел никакой скорби, никакого безпокойства.
Если случалось, что приходил мне какой помысел, я брал дощечку и
писал старцу (потому что я письменно спрашивал его прежде, чем служить
ему), и не успевал оканчивать письма, как чувствовал пользу и облегчение.
Так велика была беззаботность и покой во мне. Не понимая силы добродетели
и слыша, что многими скорбями должно нам входить в Небесное Царство,
я убоялся того, что не имел никакой скорби. Я открыл это старцу,
и он сказал: не скорби, тебе не о чем безпокоиться. Кто находится
в послушании у отцов, тот наслаждается беззаботностью и покоем".
Еп. Игнатий говорит, что тех из монахов, которые живут по правилу
преп. Нила Сорского, руководствуясь Свящ. Писанием и писаниями Св.
Отцов, и ходят на откровение помыслов, можно уподобить пользующимся
зрением, жизнью, а не делающих этого - слепцам, мертвецам.
3. Характерные свойства старца
В аскетических руководствах при выборе духовного руководителя советуется
не искать в нем высоких дарований, чудотворения, прозорливости и
т. д., а выбирать опытного в духовном делании, прошедшего лично
путь очищения от страстей, так как дарования духовные могут быть
и еще в остращенном человеке. Об этом сказал Макарий Египетский:
"Бывает и то, что в ином есть благодать, а сердце еще нечисто, потому
и падали падавшие: они не верили, что с благодатию пребывает в них
дым и грех".
Вести же по пути духовного делания может лишь тот, кто сам прошел
успешно этот путь.
Иной подвижник, получивший без особых усилий благодатные дары за
чистоту душевную, сохраненную им с детства, может и не обладать
способностью руководить другими, так как опытно не знает зла, не
прошел путем борьбы со страстями, а потому не видит зла и в других.
Бывали случаи, когда такие старцы, будучи сами святы, вредили своим
ученикам и даже "вгоняли их в прелесть".
Чтобы управлять, необходим дар рассудительности: "Искусство - половина
святости", сказал старец о. Леонид Оптинский. Подлинный старец должен
обладать даром рассуждения.
Об этом даре находим мы следующее у Еп. Игнатия Брянчанинова: "Преп.
Кассиан Римлянин говорит, что египетские отцы, между которыми особенно
процветало монашество и приносило изумительные духовные плоды, утверждают,
что "хорошо управлять и быть управляемым свойственно мудрым и определяет,
что это величайший дар и благодать Св. Духа". "Необходимое условие
такого повиновения есть духоносный наставник, который бы волею Духа
умерщвлял падшую волю подчинившегося ему о Господе, а в этой падшей
воле умерщвлял и все страсти. Падшая и растленная воля человека
заключает в себе стремление ко всем страстям. Очевидно, что умерщвление
падшей воли, совершаемое так величественно и победоносно волею Духа
Божия, не может совершаться падшей волей наставника, когда еще сам
наставник порабощен страстями. "Если ты хочешь отречься от мира,
- говорил Симеон Новый Богослов современным ему инокам, - и
научиться евангельскому житию, то не предай (не поручи) себя неискусному
или страстному учителю, чтобы не научиться вместо евангельского
жития, диавольскому житию; потому что благих учителей и учительство
благое, а злых - злое. От лукавых семян непременно произрастают
и лукавые плоды. Всякий ненавидящий и обещающий наставлять других,
есть обманщик и последующих ему ввергает в ров погибели по слову
Господа: "Слепец же слепца аще водит, оба в яму впадетася" (Мф.
15, 14)... - "Старцы, которые принимают на себя роль древних святых
старцев, не имея их духовных дарований, да ведают, что самое их
намерение, самые мысли и понятия их о великом иноческом делании
- послушании суть ложные, что самый их образ мыслей, их разум, их
знание суть самообольщение и бесовская прелесть, которая не может
не дать соответствующего себе плода в наставляемых ими. "Если нет
хорошего руководителя, - говорит далее еп. Игнатий, - то лучше подвижнику
остаться совсем без него, чем подчинить себя неопытному... Страшное
дело принять обязанности (т. е. старчествование), которые можно
исполнить только по велению Св. Духа и действием Духа, между тем,
как общение с сатаною еще не расторгнуто, и сосуд не перестает оскверняться
действием сатаны (т. е. не достигнуто безстрастие). Ужасно такое
лицемерство и лицедейство. Гибельно оно для себя и для ближних,
преступно перед Богом, богохульно"...
"Преп. Пимен Великий повелел немедленно разлучаться со старцем,
сожительство с которым оказывается душевредным (Алфавит. Патерик),
- очевидно, по нарушению нравственного предания Церкви. Иное дело,
когда нет душевного вреда, а только смущают помыслы, очевидно, бесовские.
Не надо им поддаваться, как действующим именно там, где мы получаем
душевную пользу, которую они хотят похитить у нас".
Старец, как личным опытом прошедший школу трезвения и умно-сердечной
молитвы и изучивший благодаря этому в совершенстве духовные психические
законы, как уже лично достигший безстрастия, становится способным
руководить новоначальным иноком в его "невидимой брани" на пути
к безстрастию. Он должен уметь проникать до самых глубин души человеческой,
видеть в ней самое зарождение зла, а также причины этого зарождения,
устанавливать точный диагноз болезни и указывать точный способ лечения.
Старец - искусный духовный врач. Он должен ясно видеть "устроение"
своего ученика, т. е. характер его души и степень духовного развития
и обладать даром рассуждения и "различения духов", т. к. ему все
время приходится иметь дело со злом, стремящимся преобразиться во
ангела светла. Но, как достигший безстрастия, старец обычно обладает
и другими духовными дарами: прозорливости, чудотворения, пророчества...
Старчество в своих высших степенях, как напр., преп. Серафим Саровский,
получает полноту свободы в своих проявлениях и действиях, не ограниченных
никакими рамками, так как уже не он живет, но в нем живет Христос
(Гал. 2, 20) и все его действия в Духе Святе, а потому всегда в
гармонии с Церковью и ее установлениями.
Старчество не есть иерархическая степень в Церкви, это особый род
святости, а потому может быть присущ всякому. Старцем мог быть монах
без всяких духовных степеней, каким был в недалеком прошлом, вначале
своего старчествования, отец Варнава Гефсиманский. Старцем может
быть и епископ, напр., Игнатий Брянчанинов, или Антоний Воронежский,
великий современник преп. Серафима. Из иереев назовем о. Иоанна
Кронштадтского и о. Георгия Чекряковского. Наконец, старчествовать
может и женщина, как, напр., прозорливая блаженная Прасковья Ивановна
во Христе юродивая Дивеевская, без совета которой ничего не делалось
в монастыре.
Итак, повторяем, благодатное старчество - это особое благодатное
дарование, харизма, непосредственное водительство Духом Святым,
особый вид святости. В то время, как церковной власти обязаны подчиняться
все члены Церкви, старческая власть не является принудительной ни
для кого. Старец никому никогда не навязывается, подчинение ему
всегда добровольное. Но, найдя истинного, благодатного старца и
подчинившись ему, ученик должен безпрекословно уже повиноваться
во всем ему, так как чрез последнего открывается непосредственно
воля Божия. И такое "иноческое послушание, в том виде, или характере,
как оно проходилось в древнем монашестве", еп. Игнатий называет
"высоким духовным таинством". То же самое "вопрошать старца" ни
для кого не обязательно, но спросив совета, надо следовать ему по
той же причине.
Но если современный подвижник уже не может найти опытного руководителя,
и это не по своей вине, а по причине полного отсутствия таковых,
он все-таки не должен падать духом и оставлять свой подвиг. По совету
Нила Сорского инок последних времен должен руководствоваться Священным
Писанием и творениями Св. Отцов, но не один, а "при совете преуспевших
братии, с осторожной и благоразумной поверкой этого совета Писанием".
Для ободрения духа подвижника в этих трудных условиях еп. Игнатий
приводит слова св. Исаака Сирина о том, что "монах не должен сомневаться
в получении дара божественной благодати, как сын не сомневается
в получении наследства от отца. Это наследство принадлежит ему по
закону естества". Но, хотя цель самого монашества и есть обновление
Святым Духом, однако св. Исаак советует идти к этой цели покаянием
и смирением, стяжать плач о себе и молитву мытаря. Столько раскрыть
в себе греховность, чтобы самая совесть свидетельствовала нам, что
мы - рабы непотребные и нуждаемся в милости. "Божие, - говорит Святой,
- приходит само собой, в то время, как ты и не помышляешь о нем.
Ей так! но если место чисто, а не осквернено".
Повторим здесь, что без Иисусовой молитвы не может быть правильного
подвига. О тех же, которые страшатся приступить к Иисусовой молитве,
старец Василий Поляномерульский (наставник Паисия Величковского)
говорит: "Некоторые, будучи незнакомы опытно с умным деланием, мнят,
что имеют дар рассуждения и оправдывают себя, или лучше сказать,
отклоняются от обучения этому священному деланию тремя предлогами,
или изветами: во-первых, отсылая это делание исключительно к святым
и безстрастным мужам, думая, что оно принадлежит только им. Во-вторых,
по причине совершенного оскудения опытных наставников и учителей.
В-третьих, из-за опасности прелести. Но эти доводы неосновательны:
первый потому, что первая степень преуспеяния для новоначальных
монахов состоит в умалении страстей трезвением ума и блюдением сердца,
т. е. умной молитвой, подобающей деятельным. Второй безрассуден
и неоснователен: потому, что за недостатком наставника и учителя,
Писание нам учитель. Третий заключает в себе самообольщение: вместо
того, чтобы из Писания познавать прелесть и предостережение от нее,
это Писание извращается и представляется в основание к уклонению
от умного делания. Бели же ты страшишься этого делания и обучения
ему от одного благоговения и простоты сердца: то и я на этом основании
страшусь, а не на основании пустых басен, по которым "волка бояться,
так в лес не ходить". И Бога должно бояться, но не убегать и не
отрицаться от Него по причине этого страха".
Современное духовничество, как мы вскоре увидим, родилось из древнего
монастырского старчества и является его вторичной формой. Благодаря
родственности этих двух явлений, духовничества и старчества, у многих
малоопытных священников, знакомых с аскетической литературой только
теоретически, всегда может явиться соблазн "превышения власти",
- перехода грани духовничества, чтобы старчествовать, в то время,
как они, в сущности, и не понимают, в чем состоит истинное старчествование.
Это таит опасность причинить непоправимый вред душе опекаемого.
Известны случаи даже самоубийства как результат такого повреждения.
В лжестарчестве воля одного человека порабощается воле другого,
вопреки указанию ап. Павла: "Вы куплены дорогою ценою; не
делайтесь рабами человеков" (1 Кор. 7, 23) и сопряжено с чувством
угнетения и подавленности, уныния, или нездорового душевного пристрастия
к "старцу". Истинное же благодатное старчество, хотя и основано
на полном послушании, не лишает человека чувства радости и свободы
в Боге, так как он подчиняется не человеческой воле, а через нее
воле Божией и опытно знает, что старец ему указывает лучший выход
из создавшегося внешнего затруднения, или предлагает лучшее врачевство
от духовной болезни.
В то время, как благодатный старец является проводником Воли Божией,
лжестарец заслоняет собою Бога.
Но не надо смешивать старчествования с монастырской дисциплиной
и властью начальства или с особым родом подвига, когда монах предает
себя на полное внешнее послушание зачастую жестокому и остращенному
"старцу", сознательно идя как бы на мученический подвиг. Этот подвиг
не каждому под силу и может вызвать надрыв и охлаждение к духовной
жизни. Он не пример для подражания, а исключение достойное удивления.
Еп. Игнатий велит новоначальному иноку оказывать послушание настоятелю
и монастырскому начальству, а также "всем отцам и братиям в их приказаниях,
не противных закону Божию, уставу и порядку монастыря и распоряжению
монастырского начальства. Но никак не будь послушен на зло", говорит
он... "Советуйся с добродетельными отцами и братиями, но усвояй
советы их с крайней осторожностью и осмотрительностью... не увлекайся
советом по первоначальному его действию на тебя", так как он может
понравиться или по неопытности, или как угождающий сокровенной твоей
страсти.
Иное дело отношение советника к наставляемому, нежели старца к
послушнику, рабу о Господе, за которого старец несет всю полноту
ответственности. На советнике же не лежит ответственности за его
совет, поданный со страхом Божиим и смиренномудрием, не самопроизвольно,
но будучи спрошен и понужден. И совет не обязателен к исполнению,
он может быть исполнен, или нет. "Не будем утаивать слова Божия,
но будем возвещать его", говорит Нил Сорский. "Божественные Писания
и слова Св. Отцов многочисленны, как песок морской, неленностно
исследуя их, преподаем приходящим к нам и нуждающимся в них (требующим,
вопрошающим). Правильнее же преподаем не мы, потому что мы недостойны
этого, но преподают блаженные Святые Отцы из Божественных Писаний".
"Вот превосходный образец для современного наставления", заключает
еп. Игнатий.
Один опытный священник, говоря о духовном водительстве и оттеняя
различие старчества и духовничества, выразился так: "Духовник направляет
на путь спасения, а старец ведет по этому пути".
4. Старчество и духовничество в истории
Элементы старчества можно уже усмотреть в харизматических явлениях
первых веков христианства. Эти харизматические явления, как говорит
проф. Смирнов, повторились среди древнего монашества, и старцы были
носителями этих харизм - особых даров Св. Духа, подаваемых человеку
непосредственно от Бога по личной заслуге. Право же вязать и решить
или "власть ключей" они трактовали, как дар самый высший, как совершенство
дарований.
В древних монастырях Востока исповедь и покаяние слагаются в самостоятельную
систему, отличную от современной ей церковной покаянной дисциплины.
Рассмотрим, какова эта монастырская практика? Отец духовный обозначает
собою не священника, не исполнителя епископского поручения; это
"простой монастырский старец, обязательный наставник инока, самостоятельно
поставленный в монастыре и свободно выбранный учеником, большею
частью не имевший священного сана". "Он брал души учеников на свою
душу, руководил ими в каждом шаге духовной жизни, а потому, принимая
исповедь их помыслов и дел, поощрял и наказывал".
Нравственно бытовые отношения старца и ученика, - духовного отца
и духовного сына, - очень скоро и рано выработались внешне и внутренно
в прочную и стройную систему, окрепли в монастырски-бытовую форму.
Древнейший старец (как позднейший духовник) принимал исповедь и
покаяние. Старец обычно принимал исповедь инока по всем грехам,
начиная с мимолетного помысла, слегка возмутившего монашескую совесть,
кончая смертным грехом. "Старческая исповедь и покаяние заменяли
церковную исповедь и покаяние".
Распространение влияния старчества в мирской среде начинается очень
рано, вероятно с первых же лет установившегося монашества. На исповедь
к старцам миряне ходят, минуя своих пастырей.
Причиной распространения монастырской покаянной дисциплины в Церкви
надо признать ее сравнительную легкость, превосходство над церковной
и большую жизненность, "строго-пастырский характер при наличности
превосходного, популярного в Церкви органа - старчества, такого
органа, какого не имела официальная церковная исповедь".
За иной канонический грех древняя Церковь подвергала виновного
сначала отлучению, а затем публичному покаянию. Старец же, принявший
исповедь брата, тотчас примирял его совесть и налагал эпитимию сравнительно
более легкую, чем церковная, - "решил и вязал".
Со временем монастырская исповедь по всему Востоку вытесняет церковную,
которую совершала белая иерархия, и "старцы" - "духовные отцы" превращаются
в духовников.
Каким же путем совершился переход старчества в духовничество, т.
е. превращение монастырского института в общецерковный и сближение
старческой исповеди с сакраментальной?
Начало этого явления мы можем уловить в Византийской Церкви только
со времени гонения Льва Армянина (820) на иконопочитателей, когда
монастырские старцы были признаны официально Константинопольским
Патриархом Никифором Исповедником, как законные совершители таинства
покаяния, наряду с епископами и пресвитерами. Мера вызвана была
нуждами времени: Православию грозила опасность, и оно опирается
на содействие наиболее ревностных защитников иконопочитания - монахов,
главным образом студитов.
Будучи местной, эта мера пролагала путь к вытеснению белой иерархии
из покаянной практики на всем Православном Востоке и на долгое время,
что произошло уже после эпохи Вселенских Соборов. В течение X -
XII веков тайная исповедь окончательно завоевывает господствующее
положение, вытеснив исповедь публичную и покаяние по канонам.
Итак, "институт" духовного отца сначала является в форме монастырского
старчества. Термин "духовный отец" служит долго для обозначения
монастырского старца. Затем эта церковно-бытовая форма почти целиком
повторилась в позднейшем духовничестве.
Монастырски-бытовая форма превратилась в форму церковно-бытовую
и в таком виде просуществовала на Востоке почти неизменно целый
ряд столетий.
При возникновении христианства на Руси, духовенство, пришедшее
сюда из Греции и из Болгарии, принесло с собою почти готовую дисциплину
покаяния и институт духовничества в тех бытовых чертах своих, в
которых они зародились и сложились на Востоке в период Вселенских
Соборов.
У нас дисциплина эта просуществовала почти нетронутой до самого
XVIII века, так как древнерусская церковная власть, живя традицией
и стариною, проявляла в этой сфере очень мало творчества.
Покаянные дисциплины греческой и славянских Церквей несколько отличались
между собой. По-видимому, у южных славян была допущена одна важная
особенность - участие белого духовенства в духовничестве, чего не
знала греческая церковь того времени.
Возможно, что не в одинаковой степени сохранялись остатки древнехристианской
публичной дисциплины.
Хотя мы покаянную дисциплину получили из Греции и Болгарии, однако,
у нас в отличие от них, в силу огромного пространства территории,
очень скоро перестал существовать отдельный класс духовников, и
право на совершение исповеди стал получать каждый белый священник
при своем поставлении.
Другой особенностью Русской Церкви явилось то обстоятельство, что
духовник стал, таким образом, непременно и носителем пресвитерского
сана.
Рассмотрим теперь, какова же была эта дисциплина? По обычаю того
времени, всякий волен был выбирать себе духовника по своему желанию,
но, уже раз выбранного, не имел права оставлять.
Отношение к последнему характеризуется безусловным, беззаветным
и безпрекословным повиновением ему, постоянством и верностью до
конца жизни. Духовник же со своей стороны принимает всю ответственность
за грехи своего духовного сына и берет его грехи на свою душу. Приведем
пример такой передачи грехов: выслушав исповедь и прочитав молитвы
над преклоненным покаянным сыном, духовник подымает его с земли
и возлагает правую его руку на свою шею со словами: "На моей выи
согрешения твоя, чадо, и да не истяжает о сих Христос Бог егда приидет
во славе Своей на суд страшный".
Духовник "не точию свидетель есть" покаяния духовного сына пред
Богом, но является как бы ответчиком за его грехи. Грех сына, сообщаемый
духовнику на исповеди, становился их общим грехом, они являлись,
как бы соучастниками преступления.
Будучи "поручником стада" своего, древний русский духовник становился
вождем его, ведущим в вышний Иерусалим, должен был открыть ему Божие
Царство и привести к престолу Божию, чтобы сказать: "Се аз и чада,
яже ми еси дал".
Духовный отец был безусловным и неограниченным руководителем своих
духовных детей, подобно игумену или старцу в монастыре, и наложенная
им эпитимия, была все равно, что "заповеди Божий", и что духовник
связывал, то только он и мог один развязать.
СВЯТОСТЬ
Нами вкратце рассмотрен путь к стяжанию безстрастия посредством
"духовного делания", другими словами, трезвением и непрестанной
молитвой, исповеданием помыслов, послушанием старцу на основе полного
самоотречения.
Путь сей "царский", кратчайший, непосредственно приводящий к чистоте
сердечной, а, следовательно, к Богопознанию: "Блаженни чистии сердцем:
яко тии Бога узрят". (Мф. 5, 8).
Безстрастйе это полнота добродетелей, состояние святости, так как
по непреложному закону место искорененной страсти занимает противоположная
ей добродетель.
Святость есть чистота сердечная, стяжание благодати, этой силы
Божией, несотворенной энергии, божественной и обожающей, которая,
подобно множеству цветных лучей солнечного спектра, проявляется
в различных дарах Святаго Духа.
Святость - это исполнение надежды, свершение веры, преполнение
любви к Богу в Духе Его. Последний дар, дар любви - наивысший и
совершеннейший, ибо если кто имеет даже дар пророчества, и знает
все тайны и имеет всякое познание и всю веру, так что может горы
переставлять, а не имеет любви, то он ничто (1 Кор. 13, 20). Высшее
познание Бога "гносис" соединен с даром любви: "пребываяй в любви
в Боге пребывает" (1 Ин. 4, 16). Великий святитель Василий говорит:
"Я человек, но имею задание стать богом". И это свершается в святости.
Полнота благодати Божией, преображая святого подвижника, преодолевает
законы тварного бытия, раздвигая пределы времени и пространства,
и даже сам закон всемирного тяготения теряет свою силу в виде высшего
символа неподзаконности святого стихиям этого мира.
Само проклятие Божие, тяготеющее над возгордившимся человечеством
со времени Вавилонского столпотворения, -смешение языков, теряет
свою силу, когда в порядке Духа Святаго преподается дар языков.
Преизбыточествующая сила Божия воссоздает первозданную неповрежденность
человеческой природы, когда, отпуская грехи, исцеляет чрез подвижника
и телесные недуги страждущего.
Святые подвижники Божий образуют видимое звено между нашим миром
и небесным Царством Божиим. Это истинно ангельские люди и человеческие
ангелы. Восходя от меры в меру, все более и более проникаясь божественным
духовным светом благодати, они, подобно раскаленному железу под
действием огня, просветляются, как солнце, достигая высших состояний
обожения в познании духовных тайн, в Богосозерцании и Богообщении.
Святость неотделима от Церкви, так как Церковь, будучи мистическим
Телом Христовым, есть ПУТЬ, ИСТИНА и ЖИЗНЬ. Церковь - это путь,
по которому шли все святые, и истина, в которой они живут.
По природе своей истина может быть только одна, так как она укоренена
в едином истинном Боге, и восприятие этой истины, выстраданной веками
в порядке соборного делания, является основной предпосылкой для
стяжания благодати Церкви Соборной и Апостольской.
И Церковь, обладая полнотою истины и даров Святаго Духа, предлагает
их всем, только мир не может принять их по причине своей закоснелости
во грехах и зле.
Мистика неотделима от догматов Церкви: церковные догматы и мистика
настолько связаны между собою, что последняя вытекает из первых
и, в свою очередь, догматы находят опору в мистическом опыте. Тема
эта в богословии не новая. "Восточная традиция, - говорит В. Н.
Лосский, - никогда не делала различия между мистикой и богословием,
между личным постижением божественных тайн и догматами, утвержденными
Церковью.
Слова, сказанные сто лет тому назад великим православным богословом
Филаретом Московским, выражают в совершенстве это положение: "Никакая
из тайн Божьего домостроительства наиболее сокровенная не должна
нам казаться чуждой, или совершенно трансцендентной, но мы должны
в полном смирении расположить наш ум к созерцанию божественных вещей".
Иначе говоря, догмат выражает откровенную истину, которая является
для нас как бы бездонной тайной, но долженствующей быть нами изжитой
в известном процессе, в течение которого, вместо того, чтобы ассимилировать
тайну, согласно нашему пониманию, надо, наоборот, чтобы мы блюли
в себе глубокую перемену внутреннего нашего духа, которая бы создала
почву, годную для восприятия духовного"... "Вне истины, хранимой
соборностью Церкви, личный опыт был бы лишен всякой достоверности,
всякой объективности. Это была бы смесь верного и ложного, реальности
и иллюзий - "мистика" в дурном смысле этого слова". Проф. Арх. Киприан
также отрицает возможность личного духовного опыта вне Церкви: "Наряду
со смирением, мистик ограждается от опасности отпадения в какую
бы то ни было лжемистику таинственной связью с Церковью. Никакая
отсебятина, духовное самоутверждение и противоположение своего опыта
опыту Церкви невозможно. У подвижника все проверяется чутьем церковности,
мерилом же церковности служит евхаристическая жизнь. Сама природа
Церкви евхаристична... Истинная богословская интуиция черпается
со дна Евхаристической Чаши, сияет из таинственной теургической
жизни. Кабинетное абстрактное умствование о Боге вне Евхаристической
жизни, и без личного живого религиозного опыта, и, именно опыта
церковного, безплодно и потому безполезно. Всякие потуги дерзать
в области мистики без Евхаристического общения, не приводят ни к
чему, кроме самообмана, мистифицирования других и сектантского отпадения
от Тела Церкви".
Многоразличны виды святости: полнота Церкви Христовой включает
в себя всю жизнь, своды Церкви покрывают весь космос. Безчисленны
сонмы мучеников, за ними следуют сонмы преподобных. К группе апостолов
непосредственно примыкают великие учители и Отцы Церкви - их дело
продолжают творить святители.
Труднейший подвиг самоотречения свершили "блаженные" - Христа ради
юродивые, отрекшись от своего разума и "мудрости мира", приняв крест
безумия ради "безумия креста" (1 Кор. 1, 25) и получив взамен высшую
духовную мудрость. Всякое служение на любом жизненном поприще, творимое
в подвиге самоотречения ради Бога, в молитве и трезвении, приводит
к безстрастию, так как все добродетели связаны между собою, и стяжание
одной влечет за собой и все другие.
Четьи-Минеи твердят нам об этом на каждом шагу.
Так, мы видим в древности Филарета Милостивого, преисполненного
благодати, хотя он проводит жизнь в семейном кругу и был дедом императрицы.
Перед нами богатырский образ Александра Невского, воина-героя,
администратора, великого печальника земли родной. Не будем перечислять
имена всех святых, в миру просиявших. Их много. Кроме князей, воинов,
просветителей-миссионеров, есть отроки, девы и жены, стяжавшие праведность.
Типы святых безконечны и разнообразны. Каждый святой, даже одного
типа, непременно имеет свои неповторимые индивидуальные черты, так
как всякая личность неповторима: "И дам ему камень бел, и на камени
имя ново написано, его-же никтоже весть, токмо приемляй" (Ап. 2,
17). Но что у них общего, так это наличие у всех момента полного
самоотречения и следования за Христом, подвига ради Него по Евангельскому
слову: "Иже не приимет креста своего и вслед Мене грядет, несть
Мене достоин" (Мф. 10, 38).
Это единственный путь: вне его нет иного. Кто же стремится непосредственно
к высоким духовным достижениям, оставляя в стороне подвиг самоотречения
ради Христа, покаяния и трезвения, тот "прелазит инуде" (Ин. 10,
1).
"Цель земной жизни - стяжание Духа Святаго, - говорит преп. Серафим:
ибо благодать Духа Святаго совершает очищение, освящение и преображение
человеческого естества. Для этого одной воли человеческой недостаточно,
но и без усилий с его стороны благодать не совершает спасения человека:
необходимо сотрудничество (синергизм) как человеческой воли, так
и благодати Божией. Последняя начинает действовать с момента вступления
подвижника на путь покаяния и правильного подвига, и, подобно закваске
в тесте, начинает проникать все человеческое естество, очищает,
преображает его. Христос сказал: "чему уподоблю Царствие Божие?
Оно подобно закваске, в которую женщина взявши положила в три меры
муки, доколе не вскисло все" (Лк. 13, 20 - 21). О таковом действии
благодати в следующих словах повествует Макарий Египетский: "Благодать
непрестанно сопребывает, укореняется и действует, как закваска,
в человеке, и сие сопребывающее в человеке делается чем-то как бы
естественным, как бы единою с ним сущностью".
Не всем доступна духовная высота - "острое житие святых". Бог не
требует от всех святости, но желает всем спасения. Безграничная
любовь Божия всех зовет на пир своей славы. И самого скромного труженика,
получившего лишь один талант, проходящего свой жизненный путь в
покаянии и смирении ждут "Объятия Отчи". Никогда не поздно вступить
на путь покаяния: "аще кто достиже и во единодесятый час, да не
устрашится замедления: любочестив бо сый Владыка, приемлет последняго,
якоже и перваго: упокаевает в единодесятый час пришедшаго, якоже
делавшего от перваго часа. И последняго милует, и первому угождает,
и сему дарствует, и дела приемлет, и намерения целует, и деяния
почитает, и предложения хвалит".
"Спасение содевается между страхом и надеждою" (Петр Дамаскин).
Какой бы высоты ни достиг подвижник, всегда возможно падение, но
и отчаянию никогда не должно быть места.
"Пусть вы не видите в себе ничего доброго, - говорит старец Макарий
Оптинский, - и находитесь в греховном пленении, сие должно вас смирять,
но не смущать, так как при смущении невозможно чувство раскаяния,
ибо нет греха, побеждающего милосердие Божие; кайся и примет твое
покаяние, яко блуднаго и блудницы". Если же и этого не можешь, но
по навыку согрешавши, хотя бы и не хотел, имей смирение, якоже и
мытарь и "довлеет ти во спасение". Ибо непокаянно согрешающий и
не приходящий в отчаяние по неволе худшим всея твари считает себя
и не дерзает осудить, или укорить кого-либо, но более дивится человеколюбию
Божию и чувствует благодарность к Богу и "ина многая блага имети
может"... Если кто диаволу в согрешении и повинуется, но ради страха
Божия преслушает врага, понуждающего его к отчаянию, то и в этом
"часть Божия есть" (Петр Дамаскин). "И пусть никто не отдает в побеждение
душу свою (уклонением в отчаяние), пока есть в нем дыхание, хотя
бы и на всяк день сокрушалась ладья его". В этом есть премудрость,
данная от Бога и "сей есть премудрый недужник" (больной), не отсекающий
своей надежды (Исаак Сирин, cл. 7). Но чего надо опасаться, так
это безпечности греховной в надежде покаяния в будущем, так как
это то же, что и отчаяние.
У древних греков слово agios было самым редким из 5-ти
синонимов, обозначающих понятие "святости", насколько это последнее
было им доступно.
Тогда как в Библии (как в Новом, так и в Ветхом Завете) это почти
единственное слово, которое выражает "свойственное исключительно
религии истинного Откровения понятие святости, то понятие, в котором
сосредоточиваются главные принципы и основные цели божественного
Откровения".
В христианстве же слово "святость" наполняется совершенно новым,
ему только свойственным содержанием.
Языческое понятие святости означает внешнее отношение человека
или предмета к Божеству, посвящение, или принадлежность к нему.
Момент же нравственный, - главный в христианском понятии, совершенно
отсутствует, так как Божество до христианства не было известно,
как "любовь", только одна могущая обусловить действительные внутренние
отношения Божества и человека и вызвать внутреннее преображение
его естества и истинно нравственный характер его жизни.
В языческом понятии святость Божества мыслилась, как особенность,
отделенность Бога от мира, Его возвышенность над всем, несоизмеримость
и несравнимость ни с чем тварным. Он, будучи "святым", не терпит
нарушения нравственнного закона, карает сознательные и безсознательные
преступления и пороки людей, но Он не выносит и выдающегося нравственного
совершенства людей, на которое Он смотрит, как на желание сравняться
с Ним, как на посягательство на божественные прерогативы. Таким
образом, в божественную жизнь входит момент мстительности, себялюбия,
что в сущности уже разрушает понятие святости.
По смыслу же библейского учения "святость" человека есть уподобление
Богу, отражение и осуществление в человеке божественных совершенств.
Как единый носитель истинной и всесовершенной абсолютной жизни,
Бог есть вместе с тем единый и единственный источник "святости".
Отсюда люди могут быть только "участниками", "причастниками" Его
"святости", и не иначе, как становясь общниками Его Божеского естества.
"Для согрешившего человечества, таковое освящающее общение с Богом
возможно стало только во Христе, силою Его искупительной жертвы,
которая была точным и совершенным исполнением воли Божией о спасении
людей", чтобы они "были святы и непорочны пред Ним в любви" (Еф.
1, 4). Эта цель проникает собою все Божественное откровение о спасении
людей.
Божественная святость исключала по своему характеру возможность
внутреннего общения Бога с греховным человечеством. Этим объясняется
избрание из среды всего человечества одного народа, чтобы воспитать
из него народ "святой", "чтобы в среде его могло осуществиться реальное
единение Бога и человека, которое имело бы значение для всего человечества".
Поэтому, к избранному народу предъявлялось особое требование святости.
Весь народ должен быть "святым" во всем своем поведении, потому
что свят Господь, избравший народ свой в особый удел и ставший к
нему в особое тесное общение любви.
|
