Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы: Россия, 19-20 вв..

Б. Т. Кирюшин

ПУТИ РОССИЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИОННОСТИ

К оглавлению

ГЛАВА 5. Борьба за конституцию
ВЛАСТЬ И СОЦИАЛЬНОЕ БРОЖЕНИЕ В НАЧАЛЕ XX ВЕКА

Первые годы XX века ознаменовались окончательной кристаллизацией оппозиционных настроений во всех слоях русского общества. Эти настроения вытекали из обмена мнений между властью и обществом в 1895 году. Общественным чаяниям власть противопоставила свое непоколебимое вето, общество поняло жест власти, как вызов на борьбу. «Вы хотите борьбу» писал Струве в открытом письме Николаю II, — вы ее будете иметь! — В самом деле, если власть не хочет или не может эволюционировать созвучно потребностям общества, нет другого выхода, как искать средств воздействия на власть, чтобы принудить ее к уступкам.

Разные политические партии и общественные группы по-разному (представляли себе как средства воздействия на власть, так и объем тех уступок, к которым следовало ее принудить. Не революционные, по своей сущности, и не склонные к революционным действиям либеральные конституционалисты не имели в своем распоряжении никаких средств, кроме слова, главным образом, печатного. Однако они не прочь были использовать революционную акцию социалистов и, не принимая в ней участия, не осуждали ее. На известном этапе действия, общность интересов либералов и революционеров базировалась на общности их требований: конституции и свобод. Окончательное для либералов, требование это являлось лишь «очередным» — для революционеров. Тем не менее оно создавало видимую или временную общность всего движения. Даже лозунг «долой самодержавие» мог толковаться по-разному, хотя и был единым по форме: для одних он обозначал — «долой неограниченную монархию», для других — «монархию всякую».

Что же могла противопоставить, в своей неподвижности, власть этому объединенному напору? Могла ли она вечно находиться в осаде, в положении вечно обороняющегося, и каковы были ее возможности контрнаступления?

Полицейский аппарат достиг большого совершенства и изобретательности. Наблюдение, слежка, а также засылка тайных агентов в революционные организации практиковались с большим успехом. Редко кто из выдающихся партийцев-революционеров избежал ареста в эти годы, кроме постоянно живших за границей, как например,

Плеханов, Аксельрод. Почти все известные марксисты были арестованы, сосланы, скрывались за границу, не исключая будущих возглавителей большевизма. Ленин был арестован в 1896 году, сослан в Сибирь, а в 1900 году скрылся за границу; Троцкий арестован в 1898 году, вскоре бежал за границу; в 1894 году арестован Красин; в 1896 — Стеклов; в 1898 — Боровский; в 1901 — Литвинов; в 1902 — Луначарский, Урицкий; в 1903 — Свердлов. В том же году арестовано много социалистов-революционеров (эсеров): Гершуни, Кочура, Григорьев, Надаров, а также целые группы их в Киеве, Одессе, Саратове, Курске и других городах. Полицией захвачено, также, множество тайных типографий. Заграничные группы русских революционеров также не были оставлены без внимания. Агент русского Министерства Внутренних Дел Рачковский много лет жил в Париже, занимаясь выслеживанием революционеров, засылая к ним провокаторов и раскрывая многое из их планов и намерений. В связи с Рачковским находился наиболее темный, но и наиболее ловкий из провокаторов Евно Азеф, начавший свою провокаторскую деятельность в партии социалистов-революционеров около 1902 года. Он доставил, впрочем, не мейее неприятностей правительству, чем революционерам, ибо, с исключительным цинизмом, работал на обе стороны.

Вся эта полицейская акция не давала, все же, сколько-нибудь решительных результатов, в особенности в отношении социал-демократов (марксистов, эсдеков). Их деятельность сводилась, в основном, к пропаганде, а за это, по существовавшим законам, нельзя было наложить сколь-либо тяжелых наказаний, несмотря на все старания полицейских чиновников произвольно расширять законные рамки. Эсдеки отделывались, по большей части, непродолжительным тюремным заключением и ссылкой в Сибирь. Условия ссылки были, к тому же, настолько нестеснительными, что сосланные мокли без особых неприятностей заниматься некоторыми видами революционной работы. Не только в ссылке, но и в тюрьме Ленин написал свое «Развитие капитализма в России» и другие вещи. Тяжелее платили за свои действия, попадавшие в руки полиции эсеры. На них лежали часто обвинения в важных политических преступлениях. Некоторые из них, как убивший министра Сипягина Балмашев, были казнены. Но даже и такие террористические акты не всегда несли с собою смертную казнь: убивший министра фон Плеве Сазонов был сослан на каторжные работы. При этом, то были наперед рассчитанные потери: каждый террорист-эсер шел на свое дело с полным сознанием, что идет на смерть.

Независимо от степени успешности полицейской акции в отношении профессиональных революционеров, положение усложнялось новым фактором, почти не существовавшим во времена «Народной Воли»: революционные идеи стали проникать в массы. Массы не были, конечно, еще захвачены полностью революционным течением, но проникновение несомненно началось. Полицейский аппарат не имел в своих руках никаких средств предотвращения революционной заразы в массах. Не имела их и правительственная бюрократия. Не умело правительство и вести пропаганду, тем более, пропаганду лживую. Между тем, при твердом намерении «ничего не дать», лживая, много-

обещающая пропаганда оставалась единственным средством воздействия на массы. Все было бы лучше, чем неподвижность. В известные эпохи история не терпит неподвижности и жестоко за нее мстит.

Правительство имело, конечно, возможности, не отрекаясь от принципа неограниченного самодержавия, выйти из своей неподвижности. Если оно не желало терпеть народного голоса в законодательных учреждениях, оно могло действовать непосредственно в массах, реформируя законодательство и социальные отношения по своей инициативе, без принуждения со стороны народного представительства, которого оно не хотело допускать. Некоторые попытки такого рода деятельности сделаны были, хотя и в высшей степени по-дилетантски, частично, не по инициативе верховной власти или высших органов управления.

Идея этого действия была позаимствована в том движении «экономизма», которое зародилось в социал-демократической среде в конце XIX века. Начальник охранного отделения в Москве Зубатов сообразил, что для отвлечения рабочих масс от деятельности политической следовало поддержать их экономические требования и всячески способствовать удовлетворению их, хотя бы в известной мере. Созданные Зубатовым легальные рабочие организации дали поразительные результаты: Зубатову удалось полностью увести московских рабочих из-под влияния социал-демократов. Аналогичный успех достигнут был в Минске и в некоторых районах Юга России. Зубатов действовал, по-видимому несколько двулично: свое ближайшее начальство он уверял, что вся его рабочая акция есть лишь провокация, — иначе трудно было склонить высокопоставленных лиц на свою сторону, — в то же время он пользовался своим положением, чтобы оказывать давление на предпринимателей и заставлять их идти на уступки рабочим.

Многие министры были против зубатовской затеи, но Зубатову покровительствовал московский градоначальник великий князь Сергей Александрович. С течением времени, на Зубатова все больше восставали и представители власти на местах, и фабриканты. Особенно неприятны были для правительства жалобы иностранных предпринимателей через соответствующие иностранные посольства. С другой стороны, зубатовские агенты инспирировали иногда крупные забастовки, вызывавшие возмущение местных властей, как например, забастовка портовых рабочих в Одессе. В конце концов Зубатов потерял свое влияние и был удален от дел. Рабочие его организации попали в худшие руки и были использованы впоследствии для бессмысленной и кровавой провокации.

Крестьянский вопрос также не мог не беспокоить правительственных кругов. Грозен он был не только ввиду участившихся враждебных выступлений крестьян против помещиков. Крестьянская беда угрожала и русской промышленности, и государственным финансам. В 1902 году было создано «Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности». Местные комитеты этого совещания собрали богатый материал о положении крестьянства, однако инициативу в устроении крестьянства правительство, в лице министра Столыпина, проявило уже после революции 1905 года.

Революционные партии вырастали, в известной мере, на почве экономического неблагоустройства российских рабочих и крестьянских масс. Соответствующие меры власти в этом направлении могли бы, хотя бы временно, хотя бы лишь в известной степени, ослабить влияние партий на массы. Иначе обстояло дело с русскими либеральными кругами и, в частности, с русским студенчеством. Либеральные группы не представляли интересов таких слоев населения, которые нуждались в экономических реформах. Они боролись за гражданские права и свободы. Студенты требовали, конечно, каких-то специальных прав для себя, но этим далеко не ограничивались их стремления, они также хотели гражданских прав и свобод для всех. На этом последнем все больше сосредотачивалось их внимание, что и было вполне естественно, ибо университетские годы представляют собою лишь какую-то переходную эпоху жизни, и ими не могут ограничиваться жизненные интересы человека. В отношении интеллигентных кругов русского общества правительство не могло изобрести никакого «заменителя», способного заставить их примириться с несвободой. В этом историческое значение русского либерализма, который являлся глашатаем свободы.

Стой свободы жаждал и жаждет русский народ, за нее он боролся против неподвижной монархии, за нее борется и сейчас против подвижной, но тоталитарно-враждебной всякой свободе, советской власти.
ПУТИ РАЗВИТИЯ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ РЕВОЛЮЦИОННЫХ ПАРТИЙ

Характерной чертой интеллигентской молодежи в первые годы XX века было революционное нетерпение. Наиболее нетерпеливые бросались в партии, не определив еще окончательно свое созвучие с той или иной политической ориентацией. Колебания продолжались, поэтому, и по вступлении в партию. Отсюда такой парадокс как Савинков в эту эпоху: марксист, «обожавший» эсеров. Марксистом был еще в те годы и, знаменитый впоследствии, террорист Каляев. Прежде всего надо включиться в революцию, думали они, партийная принадлежность не так важна. Так бывало не только с единицами; целые кружки, комитеты и союзы колебались в своем партийном самоопределении и переходили из одной партии в другую. Неудивительно, конечно, что в партии социалистов-революционеров (эсеров) растворилось такое предприятие как Аграрная лига, созданная, эсерами, но задуманная первоначально как организация внепартийная. Более или менее естественно было также слияние с эсерами партии Политического Освобождения России, возглавлявшейся старым народовольцем Гальпериным. Менее естественно было, однако, присоединение в 1902 году к эсерам некоторых комитетов Русской социал-демократической партии (в отличие от Российской социал-демократической партии), которая по своему названию скорее должна была оказаться в марксистских рядах. Сближаются с эсерами: Белорусская Социалистическая Громада, Латышский социал-демократический Союз, Финляндская партия активного сопротивления.

Марксизм притягивал умы своей относительной новизной и «научностью», эсеры завоевывали симпатии своей относительной широтой взглядов и терпимостью к индивидуальному мировоззрению. Так член партии социал-революционеров мог открыто исповедовать свое преклонение перед Марксом и в то же время оставаться в партии; но несогласный хотя бы с некоторыми положениями Маркса не мог оставаться в Российской социал-демократической партии. Эсер мог быть материалистом или идеалистом, верующим или атеистом, — это не влияло на отношение к нему партийных верхов и партийных товарищей, лишь бы он подчинялся партийной дисциплине. У марксистов царствовал дух разума и необходимости, у эсеров дух веры (в правду и справедливость) и свободы.

Это общественно-психологическое различие в мировоззрении социалистов-революционеров и социал-демократов было гораздо более существенным и характерным, чем их программные расхождения

Программы обеих партий мало отличались одна от другой. И те, и другие ставили своей очередной задачей свержение самодержавия и замену его демократической республикой, обеспечение всех гражданских свобод и охрану труда; созыв народного представительства, избранного прямым, всеобщим, равным и тайным голосованием. Обе партии предвидели создание «социалистического» способа производства. Социал-демократы ставили необходимым условием установление «диктатуры пролетариата», социалисты-революционеры допускали возможность и уместность временной диктатуры «трудящихся». Более серьезное расхождение обнаружилось в крестьянском вопросе; крестьянская программа социалистов-революционеров была очень проста: национализация веек земли и уравнительное ее распределение между трудящимися крестьянами, социал-демократы полностью восприняли пренебрежительное отношение Маркса к крестьянству и ограничились, в первой своей программе, требованием «уничтожения всех пережитков феодализма» и возвращения крестьянам «отрезков», т. е. задержанных помещиками, в свою пользу, земельных участков, которыми крестьяне пользовались до реформы 1861 года. Однако огромные пропагандные преимущества эсеровской крестьянской программы заставили социал-демократов приблизить свои пункты программы в отношении крестьян к эcepoвскомy проекту. Сделано это было в чисто демагогических целях, и настоящая политика большевиков показывает, что они никогда серьезно не думали о действительном благоустройстве крестьянских масс. Их никогда до конца не сбывшейся мечтой было превращение всего крестьянства и безземельных государственных батраков.

Партия социалистов-революционеров развивалась в атмосфере обостренного революционного динамизма и жажды непосредственного безотлагательного революционного действия. Серьезные разногласия редко возникали в ее среде, а их возникновение не приводило к расколу. Партия строилась в действии, поспешно и нетерпеливо. Не дожидаясь первого общепартийного съезда, который состоялся только в 2 906 году, партия уже вводила свои кадры в революционную борьбу.

В 1902 году от руки террориста Балмашева погибает министр внутренних дел Сипягин. В 1904 году Сазонов убивает министра внутренних дел Плеве. Это были те два столпа реакции, на исчезновении

которых осеклась реакционная решимость власти. Назначение князя Святополк-Мирского знаменовало собою частичную капитуляцию принципа настойчивого консерватизма. Двумя ударами эсеры поколебали уверенность власти в своей несокрушимой силе.

Сипягин был убежденным монархистом и консерватором и действовал в полном соответствии со своими убеждениями. Однако и он, незадолго до своей гибели, жаловался, что «на верху» от него требуют таких строгостей в управлении, которые и ему самому кажутся излишними. Верность монарху не позволяла Сипягину уклониться от опасной службы, и он погиб с сознанием выполненного долга перед своим Государем.

Плеве не имел, по-видимому никаких собственных твердых убеждений. Служака и карьерист, он стремился лишь «угодить» и не останавливался ни перед какой бессмысленной акцией, лишь бы она была в духе господствовавших «на верху» взглядов. Немалую лепту внес он в дело возбуждения российских окраин — Кавказа, Польши, Финляндии, а также еврейского населения России. Злосчастная идея «руссификации инородцев», зародившаяся еще при Александре III немало послужила для обострения внутри-российских непорядков. Но Александр III проводил ее сдержанно и осторожно, а при Николае II правительство утеряло в этом смысле всякое чувство меры, У всегда остававшейся лояльной Финляндии урезали и отняли ее конституцию, еврейские погромы происходили при попустительстве властей, в Армении Плева провел секвестрацию имущества армянской церкви. Всюду росло недовольство и возмущение, и смерть Плеве была встречена с чувством облегчения во всех слоях общества.

Особое недовольство возбуждала «консервативная» политика власти в студенческих кругах, независимо от их политической окраски. Раздражение студентов было так велико, что уже в 1901 году бывший студент Карпович застрелил министра народного просвещения Боголепова.

Министрами не ограничивалась террористическая акция эсеров. В эти же годы убиты были губернаторы: уфимский — Богданович, приказавший открыть огонь по златоустовским рабочим, и полтавский — кн. Оболенский — за жестокую порку бунтовавших полтавских крестьян.

Не случайно из мишеней для эсеровских боевиков был изъят сам государь. Постановление об этом было вынесено в 1902 году на совещании ЦК с возглавлением Боевой организации. Может быть здесь играло роль воспоминание о том неблагоприятном для Народной Воли впечатлении, которое произвело в свое время убийство Александра II. Но устранение Николая II было невыгодно революционерам и по другой причине: Николай II — это, именно, такой царь-неудачник, который показывал себя неспособным вести сколько-нибудь плодотворную внутреннюю политику и как бы олицетворял собою непригодность самодержавия,. Убит был он уже после своего отречения; это было такое убийство, на какое не хватило бы жестокости ни у одного из эсеров-боевиков.

Акция социалистов-революционеров в крестьянских массах начинала давать свои плоды. Крестьянские революционные братства проявляли свою революционную инициативу и только в 1902 году от

крестьянских набегов пострадало до 80 имений в Полтавской и Харьковской губерниях. Крестьянская революционная деятельность в эти годы обходилась, по большей части, без пролития крови. Крестьяне ограничивались опустошением помещичьих житниц, уводом скота, рубкой помещичьих лесов и, иногда, поджогами имений. Целью этих выступлений, в крестьянском представлении, было — выжить помещиков из их имений, сделать их жизнь там невыносимой. Жестокие расправы властей, естественно, ожесточали и крестьян. В этой обстановке кристаллизовалась непримиримость крестьян в отношении помещичьего землевладения. Эсеры делались в деревне признанными «своими» людьми.

Прежде чем эсеры удосужились созвать свой первый партийный съезд, социал-демократы успели провести их целых три, успели и расколоться на две, сделавшиеся впоследствии непримиримо-враждебными, фракции. В этой внутрипартийной грызне марксистов нет ничего удивительного. Есть в марксизме какая-то «мертвая хватка», которая привлекает к нему людей с мертвой хваткой, всегда склонных «хватать и давить» даже собственных товарищей. Ведь если свобода, пр Марксу, есть лишь «осознанная необходимость», то бедна эта свобода и тяжело человеку с ней примириться. Недаром большевикам пришлось помогать «осознавать необходимость» такими средствами, как расстрелы, голод и концлагери! Единственно, в чем может марксист получить некоторый суррогат свободы для себя, это в отнятии свободы у других 1).

В ином аспекте и ином смысле расслоение марксистов началось еще раньше, чем образовалась объединенная социал-демократическая партия.

Это были, прежде всего, так называемые легальные марксисты, главным образом те ученые, которые находили в некоторых положениях Маркса новые пути для научно-исследовательской деятельности, как проф. Туган-Барановский, проф. Прокопович и др. Они не порывали с марксизмом, потому что не принимали его учения в целом; они и не считали себя обязанными принимать все. Но в силу этой их частичности, они рассматривались, как ревизионисты в среде ортодоксальных марксистов. Легальные марксисты были близки к движению «экономизма» в рабочем вопросе.

Движение «экономизма» зародилось в Западной Европе в результате распространения политических прав на все классы населения. Представляя собою весьма значительную часть населения, рабочий класс получил возможность реально воздействовать на политику правительства через своих депутатов в парламенте, составлявших там многочисленную группу — фракцию, с которой нельзя было не считаться. Рабочие депутаты добивались установления новых законов о защите труда, о свободе рабочих организаций. Могущественные своим числом и организацией профессиональные союзы могли теперь и

______________________________

1) Степень одержимости этой тенденцией к «мертвой хватке» характеризует (в психологическом аспекте) устойчивое деление русских марксистов на «большевиков» и «меньшевиков».

непосредственно воздействовать на работодателей, добиваясь высших норм оплаты труда, сокращения рабочего дня и т. п.

Из Западной Европы экономизм перенесен был и в Россию. Многим он казался более верным, и в особенности, более близким путем для улучшения условий жизни российского пролетариата. Будучи ревизионизмом, — с одной стороны, — экономизм был более ортодоксальным, с другой. Если признавать непогрешимой теорию Маркса о развитии классовой борьбы, перспективы для русских рабочих казались печальными: малочисленный пролетариат, эмбриональная фаза развития российского капитализма, — отодвигали в весьма далекое и неопределенное будущее эпоху внутреннего кризиса капитализма и перехода власти в руки пролетариата.

Перспектива длительного и мучительного для масс периода пролетаризации средних классов и обнищания пролетариата отталкивали тех, кто искренно стремился помочь рабочему классу в настоящем, а не в какой-то неопределенной будущности. Тем более, что рядом, в Западной Европе (особенно в Германии) рабочий класс уже добился такого положения в государстве, о каком и мечтать не мог русский рабочий.

Иными были пути радикальных ревизионистов марксизма. В большинстве случаев они не останавливались на пересмотре марксизма. Обнаружив в нем вначале лишь некоторое несоответствие с их собственным мироощущением, они с большим критицизмом начали вновь исследовать учение Маркса. Углубление в марксизм отбросило их в противоположный марксизму лагерь. Из их рядов вышли: С. Булгаков, который стал впоследствии священником и религиозным философом (уже в 1903 году вышла его книга «От марксизма к идеализму») историк и философ П. Б. Струве (автор первого манифеста социал-демократов в 1899 году), виднейшие русские философы XX века с мировой известностью: Н. О. Лосский, С. Л. Франк, Л. Шестов, Н. А. Бердяев.

Преодоление «экономизма», широко распространившегося в кружках социал-демократов не сразу увенчалось успехом для ортодоксальной части партии. Плеханов — за границей, Ленин, Мартов и Потресов — в России тщетно старались привлечь в лоно ортодоксальности уходивших от них интеллигентных марксистов. Местные комитеты также не поддавались желаемой перекраске. Решено было основать пропагандный центр за границей и оттуда пропагандировать возвращение к ортодоксальному марксизму, в конкретном выражении: политики и революционизма, от которых отказывались «экономисты». С этой целью в декабре 1900 года основана была в Женеве газета «Искра», объединившая всех правоверных марксистов. В 1902 году, в своей брошюре «Что делать?» Ленин обрисовал структуру централизованной, законспирированной организации, каковой, по его мнению, должно было стать ядро социал-демократической партии. Он очертил также непосредственные задачи, стоявшие перед партией: вмешательство во все происходящие в России беспорядки, стачки, студенческие демонстрации, вербовка в партию рабочих, подготовка к вооруженному массовому восстанию. Постепенно «искровцы» вовлекали в свою орбиту местные комитеты, «экономизм» шел на убыль, как движение, в котором элемент революционности растворялся своего рода эволю-

ционизмом. Тенденция к эволюционизму в оценке исторического процесса проявилась, конечно, и у самого Энгельса, в конце его жизни, когда развитие парламентаризма указало новые пути мирного завоевания рабочим классом человеческих условий его существования. Все же, динамической частью марксизма оставалась теория революции, «Коммунистический Манифест», мессианская роль пролетариата. Отмежевавшись от всего этого, трудно было оставаться марксистом-революционером. «Экономисты» должны были уйти из партии, «марксисты» — изжить в себе экономизм. Наконец, сама борьба рабочих за улучшение своей жизни легальными путями не имела в России условий для своего развития, при отсутствии всяких свобод. Западный образец не годился в российских условиях.

Социал-демократы устремились также, и местами не без успеха, в крестьянскую среду; это удалось им, в особенности, на Кавказе, они прощупывали также армию и приобретали там сторонников. Не только в высших, но и в средних учебных заведениях появились группы социал-демократического толка. Однако особое внимание уделяли «искровцы» укреплению централизма, конспирации и воздействию на местные комитеты через своих агентов и сторонников на местах.

На второй съезд партии в 1903 году «искровцы», — главным образом, Ленин — рассчитывали, чтобы закрепить выработанные ими положения и сделать их обязательными для всей партии. Это удалось осуществить ценою раскола. Съезд собрался в Брюсселе, но потом переведен был в Лондон. На нем присутствовали делегаты местных комитетов, представители «Искры» и еврейской социал-демократической организации «Бунда». Программу партии и некоторые резолюции удалось провести при относительном единодушии. Однако с «Бундом», который требовал для себя слишком широкой автономии, не договорились, и эта организация выделилась из РСДРП (Российской социал-демократической рабочей партии).

Интересно отметить содержание тех пунктов программы, которые касались крестьянского вопроса. Партия требовала множества относительно мелких уступок крестьянам: отмены специальных налогов на крестьян, возвращения выкупных платежей, возвращения «отрезков», понижения арендной платы и т. п. О передаче крестьянам помещичьих земель нет ни слова: марксисты опасались, что наделение крестьян землею поднимет благосостояние даже беднейшего крестьянства и тем задержит распадение общин, а следовательно — пролетаризацию известной части крестьянства. В этом смысле знаменателен пункт программы требований «отмены всех законов, стесняющих крестьянина в распоряжении своей землей»; этим путем марксисты надеялись облегчить продажу своих участков обедневшими крестьянами и превращение их в безземельных пролетариев. Скупившие эти участки «кулаки» образовали бы тогда, вместе с помещиками, деревенскую буржуазию, — классовое расслоение деревни стало бы фактом.

Из резолюций примечательна та, которая касалась отношений социал-демократов с эсерами: эсеры были объявлены непригодными союзниками даже для очередной задачи — свержения самодержавия, вредным элементом в развитии революционного движения, ибо они «компрометировали» понятие «социализм», за которым скрывали свои «буржуазные» тенденции.

Страсти разгорелись, когда съезд перешел к обсуждению организационных вопросов. Едва ли все делегаты понимали сущность столкновения между группами Ленина и Мартова, так как большинство голосов получали предложения то одной, то другой стороны. Не прошел, например, ленинский проект «опеки» центрального органа («Искры») над ЦК.

Самые разногласия были весьма незначительными по существу, но чреватыми по своим практическим последствиям для будущего вну-трипартийной жизни»_Ленин стремился провести также положения, которые сохранили бы за его труппой командные места в партийном аппарате, но еще более старался он раздражать и нервировать мартовцев, чтобы вывести из их равновесия, вызвать разрыв и тем освободиться от конкурентов. Это ему в конце концов и удалось: мартовцы отказались подчиняться резолюции съезда относительно числа и распределения мест в центральном органе «Искра». Они не приняли, затем, участия в выборах в ЦК и выделились в особую группу «меньшевиков», ленинцы же с этого времени стали называться «большевиками». Первоначальное возникновение этих названий объясняется очень просто: «меньшевики», — это те, которые остались в меньшинстве на съезде, «большевики» — собравшие в свою пользу большинство голосов. Эти названия удержались, однако, и в дальнейшем, уже независимо от соотношения сил в том или другом учреждении (как например, в советах первого периода революции 1917 года большевики были в меньшинстве). Разрыв в партии русских марксистов намечался по-видимому, давно, и сущность расхождения заключалась не в программных разногласиях, а в психологическом своеобразии каждой из групп. Меньшевики не могли отказаться от некоторой этичности и относительной широты взглядов, которые, хотя и не вытекали из марксистских установок, но были неотделимы от известного уровня культурности. Именно эти качества Ленин намеревался «вычистить» из партии», как вредные «для дела» и мешавшие созданию дисциплинированных и слепо послушных кадров. Уже в те годы Ленин расценивал будущую диктатуру пролетариата как диктатуру партии, а диктатуру партии как диктатуру ее возглавления, т. е. свою собственную. Против Ленина, как «дезорганизатора» выступал и будущий его союзник Лев Троцкий, который в то время примыкал скорее к меньшевикам.

Особую «примирительскую» позицию занимал Плеханов. Обеспокоенный начавшейся распрей на местах, он пригрозил уходом из редакции «Искры», если Ленин не пойдет на примирение с меньшевиками. Плеханов был в то время слишком крупной фигурой, чтобы с ним можно было безнаказанно ссориться. Однако Ленин ни за что не хотел «искривлять свою линию» и предпочел уйти сам. В редакцию «Искры» вернулись прежние ее члены — меньшевики, и центральный орган перешел в меньшевистские руки. В 1904 году большевики основали свой печатный орган — газету «Вперед».

Началась борьба фракций за руководство местными комитетами и заграничной «Лигой социал-демократов». Проходила она с переменным успехом. Непопулярная в обществе и неудачная в отношении военных действий русско-японская война открыла новые возможности

революционного воздействия на общество. Все силы социал-демократии были брошены на эту акцию, и фракционная борьба несколько утихла.
РЕВОЛЮЦИЯ 1905 ГОДА

В коротком очерке невозможно обрисовать все фазы нараставшей революционной атмосферы, выявить все те факты, которые, каждый по своему каналу, гнали революционный ток в главный провод, где должна была состояться разрядка. Материальная нужда, революционная пропаганда, жажда Свободы, — все это давно зарегистрировано историками. Гораздо меньше уделено было внимания общему и все связывающему фактору — вековой усталости русского народа от своей вековой неподвижности. Движение бурлило внутри, но при всякой попытке выйти наружу, вылиться в действие наталкивалось на вековые и казавшиеся вздорными, по своей сущности, препятствия. Что это за власть, которая приросла к своему пьедесталу и парализует всякую попытку движения в других? В чем сила ее, чем обусловлена ее неустранимость, если она сама себя обозначила посторонним народу элементом, упорно отвергая всякий диалог с его представителями?

В такой атмосфере началась, в январе 1904 года, русско-японская война. Характернейшей чертой момента было всеобщее к ней легкомысленное отношение. Легкомысленно она была вызвана, легкомысленно к ней, в то же время, совсем не готовились, легкомысленно все без исключения — власть и общество — были уверены в легкой победе над Японией. Однако обществу совсем не хотелось этой победы. Это была бы — в его глазах — премия правительству за бездарность. Между тем, премия эта вовсе не вырисовывалась на горизонте: неудачи на фронте следовали одна за другой. Открылось новое поле для травли власти оппозицией, открылись новые мотивы для революционной пропаганды, обвинявшей правительство в ненужном пролитии крови на ненужной неумело ведущейся войне.

В июне 1904 года членом Боевой организации социалистов-революционеров Сазоновым был убит министр внутренних дел фон Плеве. Глубоко встревоженная уже неуспехами на фронте, власть содрогнулась от этого нового удара. Бороться на два фронта было уже трудно и рискованно. Настойчиво обозначалась необходимость частичного отступления на внутреннем фронте: после долгого раздумья, на место погибшего Плеве назначен был «либеральный» министр, князь Святополк-Мирский. С министерского кресла послышались непривычные для слуха слова о необходимости «взаимного доверия между властью и народом». Из всех кругов общества, вплоть до умеренно-консервативных, понеслись вздохи облегчения и радости по поводу наступавшей «весны». Смелее заговорила печать, беспрепятственно проходили собрания и даже митинги.

Разрешен был общероссийский съезд земских представителей, однако, здесь уже, на первых шагах «нового» курса, обозначилось, насколько мало искренним был этот курс, насколько мало намеревалась власть уступить общественному мнению: император решил вдруг: «отложить» съезд. Чтобы выйти из неловкого положения, Святополк-

Мирский обещал не препятствовать совещаниям съезда с тем, чтобы они проводились негласно, без всякого упоминания о них в печати. Резолюция съезда была относительно умеренной, но и в ней, в несколько завуалированной форме, было выражено «пожелание» введения конституции.

В приоткрытую правительством дверь безудержно ринулась оппозиция, в сильной степени революционно окрашенная, и двери распахнулись настежь. Правительство тщетно стремилось удержать общественное движение в известных рамках, но не решалось еще вернуться к открытой реакции и неприкрыто насильственному подавлению движения. Пользуясь этими шатаниями власти, оживились и революционные партии. Мало того, либеральная оппозиция нашла возможным формально объединиться с революционными партиями, на известном этапе и в известных границах: на парижской конференции в октябре 1904 года либералы, во главе с «Союзом Освобождения» (Струве, Милюков) и пять революционных партий, во главе с эсерами, установили общие цели непосредственного действия: упразднение неограниченной монархии, замена ее демократическим режимом на основе всеобщего народного голосования и автономия национальностей.

Социал-демократы держались обособленно и на конференцию не пошли, да и эсеры никак не чувствовали себя связанными резолюцией конференции и продолжали вести свою революционную линию далеко за пределами договора. В создавшейся нервной и неопределенной атмосфере увидели свет первые легальные издания революционных партий: марксистская «Новая Жизнь» и эсеровский «Сын отечества».

Заграничный «Союз Освобождения» перенес свою деятельность на территорию России. Не довольствуясь теперь рамками земских учреждений, где консервативный элемент начал «приходить в себя», организовываться и оказывать противодействие радикальным либералам «освобожденцы» вызвали к жизни «Союзы» свободных профессий (учителей, врачей, адвокатов, писателей), ярко окрашенные радикальным либерализмом. Это не были профессиональные союзы, объединявшие совокупность лиц по профессиональному признаку. Это были, скорее, политические организации, объединявшие лиц определенных профессий, но по политическому признаку. Руководство ими было полностью в руках «освобожденцев». Эти союзы, практически, выполняли функции, невозможных еще, легальных политических партий.

Ни одна из революционных партий не могла еще развернуть широкое движение масс с политическими целями. Подкрепление революционному движению пришло из совершенно неожиданного источника, о котором мало кто думал.

После московского провала зубатовских легальных организаций идея такого легального движения, которое бы находилось под руководством и контролем правительства не угасла. Бывший сотрудник Зубатова, священник Гапон уже с 1903 года занялся в Петербурге организацией «обществ фабрично-заводских рабочих», при полной поддержке петербургского градоначальника. Официальной задачей этих организаций выставлено было удовлетворение культурных и просветительных потребностей рабочих масс. Впоследствии выдвинулась и защита экономических интересов рабочих, причем представители вла-

сти иногда помогали рабочим добиваться выполнения своих требований по отношению к хозяевам. Однако в конце 1904 года поведение Гапона стало загадочным: у него начались сношения с социал-демократами, для противодействия которым, в сущности, и были созданы его общества.

В первые дни 1905 года события ускоряются: Гапон создает забастовку многих тысяч рабочих, входивших в его организацию, которая охватывала теперь подавляющее большинство петербургских рабочих. Затем является идея «шествия» рабочих к Зимнему дворцу для подношения государю петиции от рабочих. В составлении этой петиции принимают участие социал-демократы. Верноподданническая по форме, петиция содержит не только целый ряд безнадежных, в данной обстановке, экономических требований, но и категорически настойчивую просьбу об установлении в России конституции. Гапон выкрикивает демагогические и пахнущие провокацией, в устах основателя «легальных» обществ, слова: «Если нам будет отказано в наших требованиях, то у нас нет больше царя!»

Для кого и для чего работал в этом случае Гапон, осталось загадкой, но какая-то провокация несомненно таилась во всем предприятии. Слог прошения к царю был не только «приличным», но и патриархальным: «Ты... Государь... повели...», таким слогом можно увлечь лояльных... Но смысл содержавшихся в прошении требований явно направлен против самодержавия, явно не приемлем для царя и не мог бы вызвать ничего, кроме конфликта... Участники манифестации должны нести иконы и царский портрет, а впереди — священник с крестом. В то же время копии «прошения» вручены представителям власти накануне выступления.

9 января 1905 года колонны рабочих, общей численностью до 100 тысяч, двинулись с петербугских окраин к Зимнему дворцу. На подступах ко дворцу, их ожидали, неожиданные для масс, кордоны войск. Предупреждения и даже залпы в воздух не имеют воздействия; войска стреляют в толпу; сотни убитых, тысячи раненых; остальные разбегаются; Гапон скрывается. Трудно уже было говорить о каком-либо доверии, или «примирении» между властью и общественностью. Все, без исключения, слои общества были глубоко возмущены расстрелом безоружных рабочих. Годы пропаганды не могли бы дать таких контингентов революционизированных масс, какие в один только воскресный день были вызваны загадочным священником Георгием Гапоном.

Не менее любопытна и загадочна дальнейшая деятельность и судьба Гапона: летом 1905 года он появился в революционных кругах за границей. Там он печатал в нелегальных газетах пламенные революционные воззвания к русским рабочим, а в то же время разузнал о предстоящей посылке эсерами оружия, через Финляндию в Россию. Прежде чем английский пароход, зафрахтованный для перевоза этого оружия достиг финляндских берегов, Гапон очутился уже в Финляндии. Здесь, к удивлению финских революционеров, бывших в курсе дела, для приема оружия явился представитель не эсеров, а большевистского ЦК и именно ему собирался Гапон передать боевой груз. Однако «Джон Крафтон» сел на мель в финских шхерах, и оружие было конфисковано.

В 1906 году Гапон был повешен в Финляндии революционерами, как «правительственный провокатор и предатель».

Смущенное правительство попыталось загладить впечатление «Кровавого воскресенья», образовав комиссию сенатора Шидловского, которая должна была вступить в контакт с представителями рабочих для выяснения причин их недовольства. Однако рабочие представители, которыми оказались теперь партийные социал-демократы (главным образом большевики) предъявили такие требования, что работа комиссии была сорвана и самая комиссия закрылась.

В начале февраля 1905 года эсеры организуют в Москве убийство великого князя Сергея Александровича. Первое покушение расстраивается, ибо боевик Каляев не решился бросить бомбу, увидев в экипаже великого князя даму и детей. 4 февраля он бросает бомбу, встретив великого князя на Сенатской площади: великий князь убит, Каляев схвачен, осужден и казнен.

В конце февраля император издает рескрипт на имя нового министра Булыгина для выработки проекта «привлечения достойных, народным доверием облеченных... к участию в обсуждении законодательных предположений...». Это, приблизительно, то, в чем категорически было отказано земским представителям в 1895 году. В 1905 эго никого удовлетворить уже не может....Не только революционные но и либеральные группы далеко ушли вперед от того, на что соглашается теперь власть.

Все оппозиционные и революционные организации развивают все более широкую и более лихорадочную деятельность. Их действия сливаются в один общий поток, и они не видят еще того, что их, по существу, разделяет. «Освобожденческие» союзы свободных профессий объединяются в «Союз Союзов» с явно политической окраской и ведут широкую пропаганду конституционных требований на собраниях, банкетах, в печати, земствах, университетах.

В июне состоялась аудиенция представителя умеренных земцев кн. Трубецкого у государя. Император подтверждает свое твердое намерение созвать представителей народа. Но в то же время повсеместно разгораются забастовки, демонстрации, приводящие к кровавым столкновениям с полицией. В Лодзи строятся баррикады, — 12 убитых. Забастовка в Одессе заражает моряков военного флота. Вспыхивает бунт на броненосце «Потемкин», к которому присоединяется «Георгий Победоносец». «Георгий Победоносец» сдается властям, а «Потемкин», после долгого странствования по морю ищет убежища в румынском порту Констанце: матросы эмигрируют, а броненосец возвращен русским властям.

Революционным партиям — главным образом эсерам и большевикам — безусловно принадлежал почин возбуждения бунтов в войсках и военно-морском флоте. Однако партийные организации совершенно не в силах направлять и объединять эти вспышки. Боевые выступления протекают стихийно, стихийно и угасают. Так восставшая команда корабля «Память Азова» неожиданно «сменяет вехи» убивает зачинщиков восстания и арестовывает явившихся на корабль эсеров (с Фондаминским во главе). Вражда между эсерами и большевиками также препятствует единству действия: так большевики «окопавшись»

на «Потемкине», не впускают на корабль членов партии социалистов-революционеров. Самые требования восставших не всегда носят революционно-политический характер и сводится иногда к вопросам военно-бытовым и служебным. В иных случаях поведение войск половинчато: команды береговых батарей на балтийском побережье отказываются стрелять по взбунтовавшимся кораблям, но сами в восстании участия не принимают.

Известный разнобой в революционных действиях, отсутствие единого и твердого руководства вызывают к жизни своеобразную гипертрофию разрушительных инстинктов, граничащую с каким-то кровожадным отчаянием патологического характера.

В партии социалистов-революционеров зарождается движение «максималистов», требующих сплошного «аграрного» террора: убийства помещиков, чиновников, захвата помещичьих земель (Лозинский, Соколов). ЦК партии против бесконтрольного и стихийного расширения террора, но движение это оказывается устойчивым и доживет до революции 1917 года. Группа максималистов, отправившаяся из-за границы в Россию, почти целиком попала в руки полиции, однако, всюду организуются местные боевые организации социалистов-революционеров и волна террора прокатывается по всей России. В июне убит московский градоначальник граф Шувалов, уфимский губернатор Соколовский и целый ряд полицейских чиновников. Вспыхивают крестьянские «беспорядки» — помещики терпят большие убытки. В партии эсеров некоторая растерянность: революционное движение выливается в погромы и экспроприацию, где трудно уже различить политическую деятельность от своекорыстного грабежа. ЦК партии вновь пытается выправить движение, подготовить массы для организованного всеобщего восстания, но без особенного успеха. В то же время сама партия терпит большие потери, вследствие активности пробравшихся в ее среду полицейских провокаторов.

Со своей стороны, правительство теряет голову перед лицом непрекращающихся беспорядков. 6 августа обнародован манифест о созыве народного представительства — Государственной Думы. Однако «законосовещательный» характер этого учреждения никого удовлетворить не может, тем более, что рабочим не предоставляется право голоса.

27 августа выходит указ об автономии университетов, и университетские помещения превращаются в арену политических митингов и антиправительственных демонстраций, в которых принимают участие толпы людей, к студенчеству никакого отношения не имеющих.

Крайние реакционные группы думают противодействовать революции, разжигая низменные инстинкты толпы и провоцируя, местами, еврейские погромы, не без попустительства полиции. На Кавказе разражается кровавая схватка между армянами и татарами, повлекшая за собой бессмысленную гибель сотен людей. Но все это лишь предоставляет революционерам лишние поводы для обвинений против правительства и затормозить революционное движение не может.

Однако для революционных партий все острее и насущнее выдвигается вопрос управления революционными массами. Массы, в общем, признают политическую компетентность партийцев, в конкрет-

ных случаях выдвигают их на командные посты, на самую активность свою, ее направленность и целеустремленность неизменно оставляют з своих руках, руководствуясь своим инстинктом, а часто, просто настроением. Дело усложняется разногласиями в партийных кругах, не только эсеровских, но и социал-демократических: меньшевики стоят за то, чтобы поддерживать всякие выступления, как средство революционизирования масс. Большевики, напротив, стремятся «экономить» силы для предстоящего общего вооруженного восстания.

В середине 1905 г. большевики проводят съезд, в то время как окончательно рассорившиеся с ними меньшевики проводят свою отдельною конференцию. В результате постановлений съезда и конференции выяснилось, что обе фракции предвидели близкое вооруженное восстание и начертали соответствующие информации для подготовки к нему. Обе фракции убеждены были, что предстоявшая революция может быть, по существу, только буржуазной. Обе в какой-то мере принимали во внимание ту возможность, что русская революция поднимет на восстание и западноевропейский пролетариат «созревший дня завоевания социализма». Однако в своих дальнейших выводах и «планах» они значительно расходились. Меньшевики видели себя после революции крайней социал-демократической оппозицией, задачей которой будет охранение чистоты социал-демократического движения для будущей, и отдаленной еще социалистической революции. К власти социал-демократы могут стремиться лишь в том случае, если поднимется в то же время и западный пролетариат, который и поможет тогда пролетариату русскому в создании социалистического строя.

Иными были планы большевиков. Большевики считали, прежде всего, необходимым ввести своих представителей в будущее временное революционное правительство для того, чтобы «толкать до конца» процесс полного уничтожения всех основ сословно-монархического строя. Когда это будет достигнуто, должен начаться второй процесс: уничтожение всего крупно-буржуазного класса с помощью мелкой буржуазии и «полупролетариата» и, наконец, парализация мелкобуржуазных и полупролетарских слоев силой пролетарской социал-демократии.

Все это было особенно ярко и отчетливо выражено в брошюре Ленина: «Две тактики социал-демократии». Поразительной может показаться циничная откровенность Ленина: ведь его система означала не что иное, как уничтожение вчерашнего союзника на каждом новом этапе революции. Однако, в действительности, Ленину вовсе нечего было бояться: ни русская «буржуазия», — которая, кстати сказать не имела никакого удельного веса в революции, — ни тем более русские крестьянские массы не способны были вникнуть в смысл ленинской брошюры, которой мало кто интересовался, кроме большевистских партийных кругов.

В свете этой программы и следует рассматривать уступку, сделанную теперь большевиками крестьянам: постановлено всеми способами помогать крестьянству «вплоть до принудительного отчуждения помещичьих, казенных и других земель». Сделана некоторая маскировка и по адрес у либеральной демократии: диктатура пролетариата, кото-

рую проектировал Ленин, обозначена как «демократическая», а не «социалистическая».

Все это были планы, но события развивались своим порядком: у большевиков не было еще тогда тех козырей, которые окажутся в их руках в 1917 году, ибо русско-японская война прекратилась летом 1905 года.

Забастовочное движение начало осознаваться рабочими массами как сокрушительная сила для всего государственного строя и, в качестве таковой, сделалось весьма увлекательным. Начали возникать забастовки без определенной конкретной цели. Их разрушительное для нормальной жизни действие обозначилось особенно с тех пор, как их стали применять железнодорожные служащие. К середине октября 1905 г. прекратилось железнодорожное сообщение по всей России, замолк телеграф. Города оказались в положении, изолированных островов, лишенных всякой связи между собой. В столице погасло электричество, не подавал воды водопровод...

После мучительных, но недолгих колебаний правительство решилось на новые уступки. 17 октября 1905 года появился манифест о даровании законодательного народного представительства: «ни один закон не может возыметь силу без одобрения Государственной Думы». Расширен был в то же время круг избирателей снижением имущественного ценза в городах, а также введением новой курии — рабочих, которым, впрочем, было предоставлено весьма ограниченное число мест.

Манифест произвел впечатление, во всяком случае на либеральные круги. Однако и они не были вполне им удовлетворены и в последующее время разделились на две группы, а затем и партии: конституционно-демократическую (к.-д. — кадеты), вышедшую из радикальных кругов «Союза Освобождения», и руководимую профессором истории П. Н. Милюковым, и октябристскую, представившую круги умеренно-либерального земства и либерально-помещичьего дворянства, возглавленную затем А. Гучковым. Кадеты принимали, в принципе, манифест 17 октября, но ставили своей непосредственной целью расширения прав и полномочий Думы, всеобщее тайное, равное и прямое избирательное право для всех граждан империи и принудительное отчуждение помещичьих земель в пользу крестьянства. Октябристы довольствовались тем, что дано было манифестом и на его положениях проектировали свою политическую деятельность.

Что касается революционных партий, они, как республиканские, не могли примириться с сохранением монархии, хотя бы и конституционной. В их рядах вначале преобладала тенденция бойкота выборов, как не соответствующих их понятиям о народном представительстве. Непропорциональность в распределении депутатских мест по сословиям давала основание говорить о несправедливости и недемократичности избирательной системы.

Крестьянские массы мало вникали в сущность нового положения, и народное представительство, как таковое, мало что им говорило. Они заинтересованы были в получении помещичьей земли, а каким путем ее удастся получить — их мало интересовало. До тех пор, пока от будущего парламента не видно никакой конкретной пользы, он

оставался в крестьянском понимании чем то далеким и загадочным. Едва ли большее воодушевление мог вызвать манифест 17 октября в рабочих кругах. Они продолжали считать забастовку единственным средством воздействия на правительство. Тем не менее, в ближайшее время после провозглашения манифеста забастовочное движение пошло на убыль.

Зато провозглашение манифестом гражданских свобод вызвало такой прорыв революционных призывов в печати, такой безудержный поток всяких антиправительственных манифестаций, что все это граничило со своего рода анархией.

Председатель Совета Министров граф Витте, искренно взявшийся за проведение в жизнь новой конституции, был явно разочарован: манифест не вызвал успокоения, а своеволие печати, политических партий и толпы вновь требовали от него принятия обуздывающих мер, которые мало вязались с провозглашенной свободой. Горчайшее разочарование постигло его, когда даже наиболее умеренные либералы отказались от его предложения войти в состав нового правительства и поддержать его своим общественным авторитетом.

Между тем революционеры все свои усилия обратили на подготовку вооруженного восстания. В этом направлении чрезвычайно важно было привлечь на свою сторону войска, от которых главным образом и зависел исход восстания. Пропаганда в войсках не оставалась бесплодной: в октябре вспыхнул бунт кронштадтских матросов, бунтовали запасные, задержанные по окончании войны во Владивостоке; в ноябре бунтует береговая команда в Севастополе, наконец, развертывается настоящее восстание в черноморском флоте, когда лейтенант Шмидт поднял на «Очакове» сигнал командующего революционным флотом. Все эти волнения в войсках были подавлены и не имели определяющего влияния на события, хотя к способствовали дезорганизации власти на местах.

Ключ революционного развертывания был в рабочих рядах, в особенности столичных. Внедрение социал-демократов — меньшевиков и большевиков — в рабочие массы осуществляется с видимым успехом. 13 октября создан в Петербурге Совет Рабочих депутатов, возглавлявшийся партийцами социал-демократами с небольшим процентом эсеров. Совет издавал приказы и директивы, но рабочие не всегда им следовали. В ноябре полиция арестовывает председателя Совдепа — Хрусталева-Носаря, которого заменяет на этом посту Троцкий. Совет пытается осуществить явочным порядком восьмичасовой рабочий день, а в начале декабря своим «Манифестом» призывает население не платить налогов, вынимать свои сбережения из банков, требуя выплату золотом и т. д. Перед угрозой подрыва государственных финансов, правительство решается на арест Совета в полном составе (3 декабря 1905 г.), что не вызывает никакой особой реакции в рабочих массах.

Какой-то разлад между Советом и массами намечался уже, по-видимому, в эти дни. Может быть прав гр. Витте, когда он говорит, что он прибег к аресту тогда, когда Совет сделался в тягость рабочим массам. Это обозначало бы, что Совет неразумно требовал от рабочих масс больше, чем они могли дать. Следует однако, вспомнить, что в Совете большую роль играли большевики, а Ленин

говорил, впоследствии, что «без репетиции 1905 года революция 1917 года была бы невозможной». Весь вопрос в том, начал ли Ленин так думать, когда революция 1905 года провалилась, или он и вперед смотрел на восстание 1905 года только как на «репетицию»?

Вторая всеобщая забастовка, в конце октября 1905 года, осуществилась еще в довольно широких размерах, но третья — декабрьская — оказалась далеко не повсеместной. В частности она совсем плохо удалась в Петербурге. Между тем, по мысли революционных партий, декабрьская забастовка должна была явиться вступлением в вооруженное восстание. Ее неуспех в Петербурге срывал всякую возможность начать там восстание. Было ли целесообразно поднимать его, при этих условиях, в других городах? У партийных руководителей возникали на этот счет сомнения, однако успех забастовки в московском районе соблазнил руководителей революции, и с 9 декабря боевые революционные дружины открыли военные действия.

Сколько-нибудь организованных бойцов оказалось не так много. Обыкновенно говорят о 2 000 дружинников. На самом деле, число дружинников достаточно вооруженных и сведенных в постоянные отряды, едва ли превышало и тысячу. Остальные сражались лишь от случая к случаю. Сразу выяснилась невозможность состязаться в открытом бою с войсками правительства, бывшими вначале также в весьма ограниченном числе, и революционный комитет объявил партизанскую войну — неожиданные налеты малыми группами и столь же молниеносное исчезновение из сферы огня противника. Ясно, что такая тактика не могла привести к сколько-нибудь решительным успехам. Что самое важное — на поле битвы не было многочисленных народных масс, штурмующих островки правительственного сопротивления. Самое продолжение борьбы с 9 по 14 декабря оказалось возможным только вследствие растерянности властей, которые преувеличенно представляли себе силы восставших и не доверяли собственным войскам. С прибытием гвардейского Семеновского полка, высланного из Петербурга, восстание было сразу ликвидировано. Только эсеровская дружина на Пресне отстаивала эту часть города еще в течение 3-4 дней.

Провалом в Москве собственно и определялся неуспех революции, хотя очаги сопротивления существовали еще в разных концах России. Особенное беспокойство правительства вызвал захват всей сибирской железнодорожной линии взбунтовавшимися солдатами, возвращавшимися по домам после окончания войны. Задерживаемые по дороге железнодорожными забастовками и слабой пропускной способностью Сибирского пути, они возмущались, не повиновались командованию и создавали атмосферу анархии, парализуя местных представителей власти. На этом фоне местные партийцы, главным образом социал-демократы, осуществляли фактическую власть над населением и создавали местные очажки революции. Так в течение нескольких недель существовали Читинская, Красноярская и другие «республики». Двух небольших военных отрядов отправленных из Европейской России и с Дальнего Востока, один другому навстречу, было достаточно, чтобы в начале 1906 года «очистить» Сибирскую дорогу от революционных элементов.

Несколько больших усилий потребовала ликвидация кавказских «республик», где местные этнические группы проявили большую революционную стойкость.

На этом не прекратилось кровопролитие. Сбитые на массовом фронте, эсеры возобновили свою индивидуально-террористическую акцию. Распущенная перед декабрьским восстанием, т. е. переходом к массовому действию, Боевая организация была восстановлена на 1 съезде партии социалистов-революционеров в начале 1906 года. Наряду с нею, организуется целая сеть боевых организаций при местных комитетах. Эпидемия убийств и «экспроприации» вышла в этом году далеко за рамки партийной организации. Всюду появлялись «самородки» террора, им «заразилось» учащееся юношество, под маркой политической борьбы работали вульгарные грабители. За 1906 год было убито или ранено около 1600 представителей власти, от губернаторов до простых городовых.

Все это не могло восстановить революционную ситуацию, ибо психологически революционный порыв был сбит. Дальнейшие события и агитация вызывали лишь местные восстания, без особого напряжения подавленные правительственными войсками.

Неуспех революции 1905 года обусловлен был, в основном, недостаточным авторитетом политических партий в массах: в нужный момент массы не всегда и не всюду отвечали призывам партийного руководства, почему и не получилось сколько-нибудь планомерных массовых действий. В то же время, самые политические партии не сумели разработать и провести организованного и планомерного руководства восстанием. В частности, провал всеобщей забастовки в Петербурге, в декабре 1905 года естественно вызывал необходимость задержки выступлений в Москве, до того момента, когда действия обоих революционных центров смогут быть координированы. Между тем, революционное руководство не сумело ни поднять на восстание масс обеих столиц одновременно, ни приостановить выступления в Москве, когда выяснилось, что Петербург не выступит.

Большую роль в событиях играла несогласованность партий между собою в смысле общей линии действия. Как известно, большевики отвергали таковую в отношении эсеров и принципиально допускали лишь частичную договоренность с ними от случая к случаю. Со своей стороны, эсеры совсем не выдерживали линию поведения, установленную для определенного этапа на Парижской конференции: отвоевания полноценной конституции объединенными силами эсеров и радикальных либералов. Не добившись поставленной на конференции цели, они ринулись в революцию, оставив на мели либералов и вступив в совместные действия с партией большевиков, которая вовсе не хотела никакого союза с ними и только разве терпела их по революционному соседству.

Конечно, либералы не были революционерами и в революционные действия, вероятно, не включились бы, но ведь это известно было эсерам и в дни Парижской конференции. Очевидно, в то время эсеры планировали предварительное завоевание конституции координиро-

ванными действиями партий — участников конференции, откладывая свои дальнейшие программные задачи на будущее. Между тем, практически, они по этой линии не пошли и борьбу за конституцию, таким образом, сорвали.
РУССКИЙ ПАРЛАМЕНТАРИЗМ

В силу манифеста 17 октября 1905 года российская монархия стала конституционной.

Конституция была дана под сильнейшим давлением революционной волны, не только против воли, но и вопреки убеждениям царя: Николай II всегда считал, что только самодержавная неограниченная монархия способна управлять Россией и вести ее к лучшему будущему. Естественно, что при учреждении конституции было сделано все, чтобы ее, по возможности, урезать, а власть царя как можно меньше ограничить.

Если бы такая же, или даже еще более «куцая» конституция дана была Александром II, она, вероятно, способна была бы загасить революционное движение: представители революционных организаций не имели тогда ни малейшего шанса попасть в Государственную Думу. Данная в самом начале царствования Николая II, она имела бы преимущество не быть так явно «вырванной» у монарха. В 1905 году она теряла уже все возможные ранее для монарха выгоды и не могла уже никого удовлетворить. С ней могли примириться лишь весьма немногочисленные круги умеренных либералов. Между тем, несмотря на всю свою «куцость», конституция открыла довольно широко двери представителям многочисленных слоев населения. Несмотря на всю фаворизацию имущих классов в положении о выборах, депутаты правых и умеренных партий в I и II Думе совершенно терялись в море радикальных и революционных представителей.

Не следует поэтому ни преувеличивать, ни преуменьшать возможности и значение первого русского парламента. Для ясности представления надо разобраться в том, что из себя представляла Дума по существу, насколько могла она отражать широкое общественное мнение, и каковы были ее практические возможности воздействия как на правительство, так и на общественное мнение.

Если манифест 17 октября был издан потому что «царь испугался», то последующее регламентирование парламентаризма проходило в более спокойной обстановке, создавшейся в результате подавления революции 1905 года. Стало возможным произвести некоторый расчет своим возможностям для того, чтобы, во-первых, дать преобладание в Думе элементам более «надежным» для правительства, а во-вторых, свести к минимуму самые возможности воздействия Думы на законодательство. Первая задача имела конкретно практический смысл: избежать острых столкновений между правительством и парламентом. Вторая задача относилась к области монархической идеологии: если не формально, то хотя бы практически свести ограничение самодержавной власти к такому минимуму, который делал бы конституцию почти фикцией.

При планировании избирательного закона правительство исходило из той мысли, что самыми для него опасными и нежелательными являются люди, не имеющие «корней», люди без определенного места жительства, без недвижимого имущества, такие, одним словом, которым «нечего терять». Из таковых-то и выходили революционеры, как думала русская бюрократия. Наоборот, люди, связанные имуществом, вросшие, так или иначе, в место жительства остерегутся от всяких резких перемен. К таким «связанным» правительство причисляло и крестьян. Это было полностью верно по отношению к прошлому, могло лказаться верным и в настоящем, но уже ценою весьма значительной ломки устоев, на которую правительство никак не могло пойти. Хотя и далеко не пропорционально его численности, крестьянству было предоставлено все же весьма внушительное количество выборщиков (42 %). Одна треть выборщиков выделена была самому надежному классу землевладельцев, несколько менее — городскому населению. Число выборщиков от фабричных рабочих было ничтожно.

Основное содержание Положения о выборах в Государственную Думу сводилось к следующему:

Члены Государственной Думы избирались в каждой губернии (области) Избирательным собранием. Некоторые крупнейшие города избирали своих депутатов непосредственно. При этом число депутатов от каждой губернии (области, края, города) было установлено Положением о выборах.

Избирательное собрание состояло из выборщиков, которые избирались: 1) съездом землевладельцев, 2) съездом городских избирателей, 3) съездом уполномоченных от волостей (крестьян), 4) съездом уполномоченных от казачьих станиц (где они были), 5) съездом от рабочих (в промышленных губерниях). Положением о выборах утверждено было число выборщиков от каждой категории граждан — курии.

Съезды землевладельцев и городских избирателей собирались, как правило, непосредственно. Съезды от волостей составлялись из выборных от волостных сходов, а съезды от рабочих — из выборных от фабрик и заводов.

По Положению 1906 года Губернское избирательное собрание обязательно избирало одного депутата из крестьянских выборщиков. По Положению 1907 года оно обязательно выбирало по одному депутату от каждой курии выборщиков (в том числе и от рабочих). Лишь после этого избиралось остальное число депутатов, независимо от их принадлежности к той или иной курии.

Сделав так много для теоретического обеспечения угодного ему большинства в Думе, правительство не ощущало все же большой уверенности в том, что будущий парламент будет достаточно покорным и послушным традиционной власти. Правительство пришло к заключению, что необходимо создать какой-то фактор, который нейтрализовал бы волю парламента, независимо от его состава: манифестом 20 февраля 1906 года положено было основание новому учреждению, способному парализовать волю Думы. Таким учреждением явился реформированный Государственный Совет, получивший теперь одинаковые с Думой полномочия. Если манифестом 17 октября было торжественно обещано, что «ни один закон не может возыметь силу без одобрения Государственной Думы», то теперь всякий новый закон

нуждался также и в одобрении Государственного Совета. Для того, чтобы придать Совету несколько парламентарный характер, установлено было, что половина членов Государственного Совета должны быть выборными, а другая половина — по назначению. Таким образом, 50% голосов в Совете принадлежали правительственным чиновникам, а на несколько голосов среди выборных членов можно было рассчитывать с полной уверенностью, ибо право выбора членов Государственного Совета предоставлено было в значительном проценте дворянским обществам (18 членов) и торгово-промышленным кругам (12 членов). Правда, земские учреждения посылали в Государственный Совет 51 члена, но и среди них можно было рассчитывать на некоторое, число убежденных монархистов.

Государственная Дума делила, таким образом, свои полномочия пополам с Государственным Советом, заранее стоявшем, в случае разногласий, на стороне Верховной власти. Государственной Думе единственно оставалась возможность — отвергнуть неугодный ей новый закон. Однако и в этом смысле правительству оставлена была основными законами возможность, хотя бы временно, обойтись без согласия Думы: § 87 основных законов оставлял за правительством условное право учреждать новый закон самостоятельно в перерывах между сессиями Думы. Таким путем учрежденный закон автоматически терял свою силу в случае его неодобрения очередной сессией Думы; однако, правительство сумело, впоследствии, с большой для себя выгодой, воспользоваться знаменитым параграфом, «слегка» переступив за его законные границы.

Непропорционально избираемая, законодательно слабая Дума олицетворяла собою, тем не менее, новое конституционное начало в управлении Российской империей. Никакими ее недостатками нельзя было свести на нет возникший русский парламентаризм. В первые годы XX века можно было еще говорить о том, что русский парламентаризм существует только на бумаге. Этого нельзя сказать теперь, когда мы имеем перед глазами действительно лишь на бумаге существующие конституции. Достаточно обратить внимание на то, что возникшая сейчас в Польше возможность выбирать одного из нескольких кандидатов одной и той же, притом единственной, партии, рассматривается всеми как небывалый прогресс народного представительства в странах коммунистического блока. Достаточно сравнить нашу конституцию и парламент 1906 года с таковыми 1956 года, чтобы увидеть, что понадобилось 50 лет времени, две революции и многолетняя диктатура, чтобы действительно свести парламент на нет.

Прежде всего, несмотря на «заградительную» систему выборов, в Думу попала не только либеральная оппозиция правительству, но и представители нелегальных социалистических партий. Хотя и непропорционально, в Думе все же были представлены все слои населения и все оттенки политических убеждений общества. Дума сделалась трибуной свободного общественного мнения, и ее пропагандное значение было очень велико. В Думе свободно критиковалась правительственная деятельность, в Думе выражались открыто чаяния широких слоев населения. Правительство, конечно, всячески стремилось ограничить эти свободы, оно незаконно изменило положение о выборах

и привело в III Думу угодное ему большинство, но свободные голоса оппозиции не умолкли на думской трибуне. Их стало меньше количественно, но значение их не умалилось.

Если принять во внимание, что парламентаризм вводился в России впервые, нужно признать, что для начала русский парламент получил значительные полномочия. Достаточно вспомнить, что пожелания либералов в 1895 году не шли дальше призыва в Государственный Совет представителей земства. В 1905 году это пожелание было выполнено, но такой Государственный Совет рассматривался теперь как стеснение («пробка») для развития русского парламентаризма. Весьма значительная сама по себе реформа далеко не соответствовала создавшимся настроениям общества.

Все плюсы и минусы русского парламента по-разному оценивались и использовались различными политическими группами. Социалисты в принципе не признавали Думу желательным для народа учреждением. Они ставили своей задачей низвержение монархии и созыв Учредительного Собрания для установления новых, республиканских, норм государственного устройства. Последовательные в этом смысле эсеры постановили бойкотировать Думу и не выставлять своих кандидатов на выборах. Иначе подошли к вопросу социал-демократы: они решили воспользоваться Думой, как трибуной для пропаганды. Большевики присоединяли к этому задачу обострения конфликтов между Думой и правительством, причем возможный срыв народного представительства не только не пугал их, но и вполне соответствовал их планам. Дума представлялась каким-то компромиссом, мешающим развитию революционных настроений. Упразднение Думы вернуло бы массы на единственно желательный путь, путь революции. Следует также поставить под сомнение искренность их требования в отношении созыва Учредительного Собрания: 1918 год показал, как мало они готовы были считаться с народным представительством, в какой бы форме оно ни было бы осуществлено.

С аналогичными, в известном смысле, намерениями шли в Думу представители крайних правых партий: их задачей также являлось дискредитирование парламента, но уже в целях его упразднения и восстановления неограниченной власти монарха. Впрочем в I Думе число их было незначительным и они не решались выступать открыто в виду подавляющего большинства левых.

Наиболее культурной и теоретически, политически образованной группой в Думе явились кадеты, получившие в первом русском парламенте значительное, хотя и далеко не абсолютное большинство. Кадеты могли бы стать деловой и трудоспособной частью Думы, но, не обладая абсолютным большинством и оберегая свою «левизну» в глазах революционно-настроенного общества, они сразу поставили перед собой задачи, совершенно несоразмерные ни с их силами, ни с самыми возможностями Думы.

Стоявшая влево от кадет так называемая группа трудовиков, находившаяся под явным влиянием эсеровской идеологии, сделалась непостоянным и шатким союзником кадет, постоянно увлекая этих последних влево от их основной программы.

Работоспособной такая Дума быть, конечно, не могла. Ей не хва-

тало для этого прежде всего выдержки, строгой планомерности в достижении частичных успехов в борьбе с правительством, обладавшим несравненно большими практическими возможностями, чем Дума Между тем, только такая осторожная тактика, устраняющая всякие поводы для резких действий верховной власти в отношении парламента, могла привести к осуществлению, хотя и скромных, но действенных реформ.

Обвинять Думу в целом, или ее отдельные фракции, в частности, в ее несоответствовавшем ситуации поведении — было бы несправедливо и неправильно: слишком велика была разница между радикальными настроениями общества и теми ограниченными полномочиями, которые были предоставлены первому русскому парламенту. Левые партии в Думе строили слишком нереальные расчеты на реакцию народных масс, в случае разгона Думы правительством. На самом деле революционная напряженность значительно ослабела в массах, а настоящего понятия о парламенте, как неприкосновенном народном представительстве, не создалось еще, не только в 1905 году, но и в 1917. Воспользовавшись незаконным обращением Думы к населению по поводу аграрного вопроса, правительство распустило ее. Члены распущенной Думы неловко подчеркнули свое бессилие, выпустив знаменитое «Выборгское воззвание», в котором призывали народ к пассивному сопротивлению: это воззвание не вызвало в народе ни малейшего отклика.

Такая же участь постигла и II Думу, собравшуюся в начале 1907 года и распущенную в июне того же года за отказ лишить депутатских полномочий членов этой Думы, уличенных в революционной деятельности.
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ П. А. СТОЛЫПИНА

С момента роспуска II Государственной Думы начинается более или менее самостоятельная деятельность П. А. Столыпина, назначенного в это время председателем Совета министров.

Столыпин резко выделился на весьма сером фоне российской бюрократии. Его исключительное личное мужество, ум, настойчивость и постоянство в достижении поставленных им целей, наконец его ораторский талант, — все это качества, редко встречающиеся в такой их совокупности в одном лице. Однако не этими чертами определился Столыпин, как глава правительства: его резкой в бюрократической среде особенностью являлось как раз отсутствие в нем, если не самого бюрократизма, то, во всяком случае, преобладания бюрократического начала в его деятельности. Столыпин решительно отказался от привычной правительственным кругам мысли, что можно управлять государством без всякого реформирования общественно-государственной структуры, односторонним и бесплодным усилием обуздания новых тенденций общества и охранением отживших форм жизни.

Бессмысленно было бы судить Столыпина и оценивать его деятельность лишь в свете того, насколько идеи и поступки Столыпина соответствовали общему положению в России и настроениям общества.

Невозможно отрываться, в этом случае, от собственных убеждений Столыпина, от реальных возможностей, которые ему представлялись на занимаемом им посту, и его зависимости от верховной власти. Как убежденный монархист, он не мог действовать во вред монархическому принципу власти Однако он отчетливо сознавал необходимость реформ и настойчиво их проводил, невзирая на возможность царской немилости к себе, которую он в конце концов и вызвал. Столыпин быт, несомненно, противником преобладания воли народного представительства над властью монарха, но необходимость этого представительства он отчетливо сознавал и стремился сохранить Думу, как учреждение, хотя бы и с урезанными полномочиями.

Конечно, изменение положения о выборах, состоявшееся 3 июня 1907 года, в силу статьи 87 основных законов, было действием незаконным, ибо эта самая статья говорит о том, что на ее основании не может быть изменен закон о выборах. Однако перед Столыпиным стояла дилемма: сохранение Думы с незаконно измененным положением о выборах, или упразднение русского парламента верховной властью. Условно говоря, Столыпин «выбрал» первое; на самом деле, он не имел возможности «выбирать»: он мог лишь отстраниться и допустить этим как упразднение парламента, так и погребение задуманной им реформы крестьянского землевладения. Столыпин остался на своем посту. Дума, как учреждение, продолжала существовать, а крестьянской реформе положено было начало.

Изменения в положении о выборах в Государственную Думу, утвержденные 3 июня 1907 года сводились к предоставлению абсолютного большинства в Думе депутатам от землевладельцев, вместо прежних 31 % выборщики от землевладельцев составили теперь 50,5 % общего числа выборщиков. Процент крестьянских выборщиков был снижен с 42 до 22,5.

Столыпина упрекали в том, что «закон о выделении крестьян из общинного землевладения» не мог быть издан на основании статьи 87, потому что по этой статье можно было издавать лишь законы, не терпящие отлагательства, вызванные экстренной необходимостью.

С выделением крестьян из общины можно было, конечно, потерпеть несколько месяцев, но, если необходимость этого закона не была столь экстренной, она была все же чрезвычайно настоятельной. Никакие дополнительные наделы крестьян землей, даже при конфискации всех помещичьих земель для этой цели, не могли предотвратить краха крестьянских хозяйств. Они могли, конечно, принести некоторое временное облегчение, которое неизбежно свелось бы к нулю при дальнейшем росте населения. Устроение крестьянина на собственном, единоличном участке земли только и могло положить начало созданию крепких крестьянских хозяйств, способных к усовершенствованию техники землепользования.

Проводившаяся в атмосфере всеобщего недоверия, предубежденности и озлобления, реформа Столыпина не могла дать всего, чего можно было от нее ожидать. Однако короткий опыт нэпа показал впоследствии, к какому головокружительному подъему оказалось способным крестьянское хозяйство, когда идея Столыпина была приме-

нена во всей полноте и с привлечением к ее осуществлению Широких крестьянских масс. И вот, если расценивать деятельность Столыпина под этим углом зрения, едва ли допущенные им (и не по его вине) отступления от буквы закона перевесят те благотворные результаты, на которые она была нацелена.

Трагическая смерть Столыпина не в меньшей мере фиксировала беспросветность русской действительности начала века, чем неудавшаяся и неудачная революция 1905 года. Трудно отмахнуться также и от того загадочного факта, что убийца Столыпина был агентом охранного отделения, а результаты расследования этого преступления никогда не увидели света.
«ГОДЫ РЕАКЦИИ»

Время после 1906 года, и до начала Первой мировой войны принято называть «годами реакции». Большевики и их вожди и идеологи суммируют обыкновенно это понятие из двух элементов: реакционных действий правительства и «ликвидаторства», т. е. психологического размагничивания известной части социал-демократии. Сдвиги и изменения в других политических партиях оставляются обычно без внимания, ибо все другие партии уже ранее были определены, как, в лучшем случае, мелко-буржуазные.

На самом деле оба эти явления не представляют собою ничего характерного для данной эпохи: правительство всегда было настроено более или менее реакционно, а идеологические и программные сдвиги в партиях происходили и раньше и позже и замирали лишь на короткие моменты особенно напряженной общереволюционной активности.

Для «годов реакции» скорее можно говорить о несколько ином значении слова «реакция», именно в смысле ответа психики на неудачи революционных выступлений. В подобных случаях естественно обернуться на себя, на свои убеждения и цели: не заключается ли в них самих причина неуспеха? Однако и это не характеризует еще ни реакции вообще, ни специфических настроений после первой русской революции. Для характеристики эпохи важны последствия этого отрезвленного раздумья над собой, — попытки нахождения новых путей к совершенствованию себя и общества. Пересмотры начались, конечно, уже в предшествовавшие революции годы. Так, многие видные марксисты (напр. П. Струве) еще в первые годы века навсегда покинули марксистские ряды. Но этот уход происходил, во-первых, в подчеркнуто-индивидуальном порядке, во-вторых, он совершался в кругу уже существовавших идеологий и систем. Мысль переходила «от марксизма» — в той его кристаллизации, которая утверждалась в среде русских социал-демократов — «к идеализму» в его традиционных для XIX века формах (С. Булгаков, 1903). Далее «эмпириокритицизм» Богданова (1906) не порывал, в сущности, с марксизмом и пытался лишь сделать его несколько более гибким и способным реально охватить более широкий комплекс жизненных явлений.

Настоящие поиски нового обозначились уже после 1906 года. Одним из важнейших — если не самым важным — аспектом новых

устремлений можно почитать «обновление» религиозного вопроса и движения. Сама религия, как таковая, не явилась, конечно, новым открытием» или «изобретением»; «новость» вопроса заключалась в том, чго люди обратились к элементу духовности, практически уже давно вычеркнутому из мировоззрения русской интеллигенции. Новой была также и исходная точка этого религиозного устремления. Это было не простое, «наугад», возвращение к давно забытым ценностям: мыслители «реакционных годов» пришли к религиозному вопросу в силу создавшегося в них убеждения, что русская интеллектуальная и духовная жизнь именно потому и обеднела, что она отказалась — в свое время и надолго — от заполнения религиозной потребности, при-сущей человеку, в силу самой его духовной природы. Иными словами, рациональными путями они пришли к необходимости иррациональной веры, без которой человечество «худеет» и «сохнет».

Насколько всеобщим и настоятельным оказывалась эта необходимость для мыслящего русского общества, насколько «сверх-индивидуальным» было это движение, лучше всего показывает тот факт, что в это движение вовлеклись и некоторые марксистские, т. е. априори антирелигиозные — круги.

«Богостроительство» Луначарского, Богданова и Горького вовсе не было явлением поверхностным и легкомысленным. Нельзя также сказать, что оно вовсе не имело корней в самой философии Маркса: говорит же Маркс, что атеизм должен быть преодолен, превзойден. Этим он, конечно, хотел сказать, что атеизм не может остаться только отрицанием религии, — он должен иметь положительный смысл, т. е. создать что-то, что пополнит пустоту, оставшуюся в человеке после того, как человек отверг веру в Бога, иначе говоря: взять на себя те функции, которые раньше выполняла религия, ответить по-своему на те вопросы и запросы, на которые отвечала религия. Объектом обожествления у марксистов не мог, конечно, оставаться Бог, упраздненный диаматом. Опираясь на другое замечание Маркса, что «рабочий создает человека», т. е. человека высшего, небывалого типа, могло навести на заключение, что таким объектом поклонения только и может явиться такой новый человек. Не абстрактный и не единичный человек идеализма, а коллективный человек марксизма, человек — человечество, освобожденное от оков капитализма и буржуазной психики. Оставалось лишь подвергнуть новую религию проверке фактами: способна ли она заполнить соответствующую жизненную сферу человека? Проверка не дала положительных результатов — прежде всего потому, что и до наших дней «новый человек» марксизма нигде реально не явился и не осуществился. Поэтому растаяла и идея «богостроительства», но от—этого ее значение для эпохи десятых годов века не сошло на нет: попытка «богостроительства» осталась, как подтверждение уместности вопроса о роли религии в человеческой жизни.

Иною была судьба движения религиозной мысли, освобожденной от догм марксизма. Здесь не ставился вопрос о «творении» нового бога, ибо сущность истинной религиозности в том и состоит, что человек ощущает необходимость существования чего-то высшего, чем он сам: вера в высшее существо — абсолют — Бога — зиждется на обнаружении человеком в себе самом таких запросов, удовлетворение кото-

рых выше собственных сил и способностей человека. Удовлетворение это, поэтому, и должно придти откуда-то извне из высших сфер, как и самые духовные запросы человека невыводимы из эмпирических «земных» условий.

С 1901 года начало создаваться в России «Религиозно-философское общество» по инициативе известного писателя «неоромантика» Мережковского. Религиозно-философское движение этого направления не могло слиться или совпасть с традиционным церковным христианством, будучи по тенденции своей «духовно-революционным». Однако из этих кругов вышли впоследствии и церковные философы, как о. С. Булгаков, Флоренский и др. Выход этого движения на широко-общественную дорогу обозначился в 1909 году сборником «Вехи», который вызвал в русском обществе настоящую полемическую бурю.

Авторы «Вех» подвергли беспощадной критике беспомощно-позитивистскую психологию русской революционной интеллигенции. Возражения позитивистов самой разнообразной политической ориентации были слабыми и малоубедительными, ибо авторы «Вех» взяли на вооружение несомненные, для всех отчетливо-видимые, давно знакомые всем факты и черты интеллигентского облика. Полемика усложнялась для защитников старой традиции тем фактом, что критика пришла не со стороны, а из самой гущи русской интеллигенции.

«Если бы мы твердо были убеждены, что составители сборника получили авансы от Суворина (издателя правой газеты «Новое время». — Б. К.), мы были бы чрезвычайно счастливы...» — писал орган позитивистской мысли «Харьковское утро».

Но дело в том, что

«люди, написавшие «Вехи», кость от кости и плоть от плоти той же интеллигенции...».

Неорелигизное движение не захватило, конечно, достаточно широких кругов интеллигенции, чтобы создать новую эпоху русской мысли. Октябрьский переворот 1917 года смёл в России Bice возможности свободы мысли си высказывания. Однако оно не осталось эфемерным и бесплодным проблеском мысли.

Это движение продолжили широкие народные массы «явочным порядком», возродив опороченную марксизмом религиозность, вопреки всем гонениям на нее власти, вопреки всей антирелигиозной пропаганде.

В религиозном вопросе русские марксисты остались, в сущности, на позициях вульгарного, до-марксовского материализма: они определяли религию, как некий фантастический источник объяснения явлений на том уровне развития, когда человечество не имело позитивных знаний о природе вещей. На самом деле, религиозные искания исходят из основной, на всех ступенях развития непреодоленной неудовлетворенности духа природными условиями жизни: в человеке постоянно остается пустота, незаполнимая ни впечатлениями физического мира, ни «отношениями, возникающими по поводу вещей», ни самим процессом преобразования материальной природы.

Многие явления «годов реакции» в русских политических партиях имели, собственно, характер не реакции, а своеобразного вырождения.

Партия социалистов-революционеров сохраняла еще единственную ценность — свою жертвенность, но и она постепенно сползала с партийных верхов в ее рядовые крути. Трудно переносимым ударом для партии явилось обнаружение провокатора в ее самых верхних рядах. Возглавлявший Боевую организацию Евно Азеф, оказалось, состоял, в течение многих лет, агентом охранного отделения. Азеф не был, конечно, простым «шпионом» в рядах эсеров; он, в действительности, работал на обе стороны: предавал боевиков полиции, но и помогал, в то же время, убивать министров Сипягина, Плеве, великого князя Сергея Александровича. Однако моральный авторитет возглавления партии был катастрофически подорван разоблачением Азефа. Возглавление партии теряло также свой авторитет вследствие все большего его пленения соблазнами позитивизма, который они продолжали почитать вечно и неувядаемо «передовым» и «прогрессивным». Так высыхал сам и сушил партию ее признанный вождь Виктор Чернов, в решительные дни 1917 - 18 годов оказавшийся поэтому бессильным в решительной схватке, несмотря на густоту эсеровских рядов.

Что касается партии социал-демократов, в ней продолжалось бесплодное внутреннее кипение, вечные фракционные перегруппировки и все большая кристаллизация чисто заговорщицкой группы Ленина.

Все подлинно общественные стороны партийной активности превращались для этой группы, в своего рода рекламные плакаты, выставлявшиеся для прикрытия ее действительной цели: захвата власти и ликвидации всех инакомыслящих, вплоть до ближайших партийных сотрудников. Уже в те годы под знаменитой «диктатурой пролетариата» все отчетливее подразумевалась Лениным диктатура партии — партийного возглавления, логически приведшая впоследствии к единоличной диктатуре Сталина.

Так вырождались русские политические партии, и ничего нового, созвучного новым общественным нуждам, не успело придти им на смену. Именно этим состоянием русской политической мысли, в значительной степени, предопределялись уродливые формы и трагические результаты революции 1917 года.