Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы: Россия, 19-20 вв..

Б. Т. Кирюшин

ПУТИ РОССИЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИОННОСТИ

К оглавлению

ГЛАВА 3. Зарождение русского марксизма

В столкновении человека с противоречивой его духу действительностью всегда мыслимы по крайней мере два принципиальных решения: либо преодолеть самое действительность, либо себя приспособить к ней. Рецепт Толстого принадлежал к категории первого порядка он требован преодоления индустриальной культуры ради высвобождения всего, что есть в человеке вечно-неизменного и неизменно-ценного. Такое предприятие, естественно, не всем могло прийтись по вкусу, и меньше всего тому, кто и самые вечные ценности в человеке ставил под сомнение, если не отрицал их вовсе.

Не удивительно, что нашлись сторонники иного решения: приспособить человечество к тому, что с непреодолимой силой утверждается в мире независимо от нашей воли, независимо от того, нравится оно нам или нет. Свобода не в том, чтобы пытаться ломать «закономерное» развитие мира, а в том, чтобы найти в этом развитии свое настоящее место. Свобода, это — осознанная необходимость. Быть в ладу с необходимостью — в этом и есть залог наивысшего возможного благополучия. Для людей с такой ориентацией мысли широко раскрывал свои объятия проникавший в русскую интеллигентскую среду марксизм.
«ЧЕРНОПЕРЕДЕЛЬЦЫ», АНАРХИСТЫ И МАРКС

Второе дитя расколовшейся в 1879 году «Земли и Воли», назвавшееся вначале «Северным Обществом Земли и Воли», а потом партией социалистов-федералистов, известно больше под названием «Черный Передел» (по имени издававшегося этой группой нелегального журнала «Черный передел»), мало чем проявило себя на революционном поприще и вскоре угасло. Историческое значение его заключается в том, что оно, неожиданно, сделалось колыбелью русского марксизма. Если мы вспомним, что расхождение чернопередельцев с народовольцами базировалось на отталкивании первых от «якобинства» и централизации, на приверженности к анархическим началам бывшей «Земли и Воли», на нежелании покинуть дорогую их сердцу пропаганду в деревне, такой их поворот к марксизму может показаться удивительным и труднообъяснимым. Здесь следует, прежде всего, уточнить, что партия «Черного Передела» не переродилась, как таковая, и в целом, в поли-

тическую организацию марксистского типа. Марксистами сделались лишь некоторые ее члены, правда, наиболее талантливые и сильные мыслью, как например, Плеханов и Аксельрод. С другой стороны, если по общему идейному комплексу «Черный Передел» и был весьма далек от марксизма, все же некоторые нити могли вести от «Черного Передела» к марксизму.

Общей психологической атмосферой, роднившей чернопередельцев с марксизмом, было их скептическое отношение к «народным идеалам», к тем будто бы пережиткам природного или инстинктивного крестьянского «социализма», который народовольцы склонны были видеть, — главным образом, в крестьянской общине. Чернопередельцы больше доверялись своей логике, чем «народному духу» в планировании будущего социализма. Особый упор чернопередельцев на экономическую революцию также способен был, в процессе известной эволюции, направить мысль в сторону марксовой теории о решающей роли экономического фактора.

Анархизм оставался, собственно, единственной идеей ярко противостоящей марксизму, но, как мы видели, именно анархические тенденции бывшей «Земли и Воли» оказывались наименее устойчивыми в ту эпоху и быстро скатывались в архив выветрившихся идей. Последним прибежищем анархической настроенности явилось толстовство. Но и в нем анархические тенденции выразились больше в атмосфере мечтательности, чем прямого и неуклонного действия. Анархия манит своим обликом предельной свободы и личной независимости, но отпугивает перспективой неизбывной волевой напряженности. Ее глубинная сущность — вовсе не в «бакунинской» буйности, а в полнейшем отсутствии автоматизма. Анархия не обещает никакого «последнего усилия» и «последнего решительного боя», после которого наступит самодействующая гармония общественной жизни. Анархия может держаться только непрерывным усилием личностей. Неудивительно поэтому, что она может быть приемлема только для личностей, ощущающих в себе огромную внутреннюю силу, способную к постоянному волевому напряжению.

В этом смысле, анархизму трудно было соперничать с марксизмом, который всегда и много обещает, всегда гарантирует успех содействием непреодолимых сил материального развития, лежащих как бы вне человека и далеко превосходящих его собственные возможности. Марксистская практика нынешнего дня как будто противоречит этому положению, но к этому принуждает ее уже иная, жизненная, а не марксистская, необходимость.

С учением Маркса знакомы были многие русские революционеры предыдущих десятилетий. С ним, в известной мере, считался, напр. Лавров. Переводы Маркса на русский язык появились раньше, чем на другие европейские языки. Однако, лишь некоторые положения Маркса казались приемлемыми нашим народовольцам, — никто из них не воспринимал Маркса во всей полноте его системы. Со свойственной его уму склонностью к цельным построениям и централизованной мысли, Плеханов первый овладел учением Маркса, как всеобъемлющей и исключающей все другие системой.

Наиболее чувствительным контактом Маркса с русскими революционными кругами было его столкновение с Бакуниным. Знакомство их началось в 1844 году и в течение многих лет носило скорее дружественный характер. Бакунин признавал выдвинутую Марксом необходимость разрушения государства, но категорически отвергал и диктатуру пролетариата и всякую вообще власть партии и ее право дирижировать пролетариатом. Эти разногласия не приводили, однако, к разрыву до тех пор, пока Маркс не видел в Бакунине ни влиятельного демагога, ни соперника. Маркс был весьма самолюбив и соперников не терпел. Так, он и Энгельс прервали всякие сношения с марксистской английской «Демократической Федерацией» только за то, что ее основатель Хайндмен, излагая теорию Маркса, не упомянул его имени. Известна дикая вражда Маркса к Лассалю. Нечто подобное произошло и в отношениях с Бакуниным, когда к концу 60-х годов Бакунин приобрел огромную популярность среди рабочих Швейцарии и Латинских стран Европы. На конгрессе I Интернационала в 1868j году, в отсутствие Маркса, Бакунин провалил резолюцию, представленную Марксом. Маркс и Энгельс поспешили явиться на следующий конгресс в 1872 году и, пользуясь отсутствием итальянцев, горой стоявших за Бакунина, добились исключения Бакунина из Интернационала. Однако страх перед популярностью Бакунина был столь велик, что Маркс настоял на перенесении центра Интернационала в Америку, с явной невыгодой для организации, которая, будучи оторвана от Европы, в 1876 году окончила свое существование.

Но вот в 1872 году появляется «Капитал» по-русски — первый перевод этого произведения на иностранный язык. «Ирония судьбы, — сказал при этом Маркс, — что я нападал на русских в течение 25 лет, не только по-немецки, но и по-французски, и по-английски, а они оказались моими покровителями. Впрочем, — добавил он, — они всегда бегут за новейшими идеями Запада». Однако в душе Маркс был польщен и с этого момента заинтересовался русскими делами. Между тем, недаром Маркс сказал однажды: «я не марксист!». Ради успеха акции он готов был поступаться своей теорией. Так произошло и в его отношении к русским революционным делам: Плеханова и Аксельрода, полностью воспринявших его учение, Маркс не поддержал, разъясняя (в письме к Засулич), что его теория капитала относится только к Западной Европе. На народников же возлагал большие надежды, утверждая, что для России есть много шансов «перейти к социализму непосредственно от феодализма», т. е. минуя капитализм и нарушая, таким образом, весь склад марксовой диалектики истории. Лишь впоследствии Энгельс признал линию Плеханова, как истинно-марксистскую и тактически правильную.
ПЛЕХАНОВ И ИСТОКИ РУССКОГО МАРКСИЗМА

Что же способствовало проникновению марксистского учения в русскую революционную среду? Какие подъездные пути к русской революционной мысли открывались для марксизма? Трудно согласиться с Марксом, что основным соблазном явились здесь новизна и «экстремность» теории Маркса-Энгельса. Как это теперь видно, народнические мечты были, по существу, более крайними, чем марксизм: непосредственной целью марксистов была замена одного государственного строя другим; народники стремились совершенно упразднить государство. С другой стороны, Плеханов, по всему строю своего ин-

теллекта, был не из тех, кто может «бегать за новинками». Вместе с тем сам Плеханов был, конечно, одним из «подъездных путей» марксизма, как в силу своей склонности к цельным системам, так и благодаря своей способности трезво оценивать обстановку. Ибо исходное практическое разногласие, разделявшее народников от марксистов сводилось к вопросу о том, может ли, и должна ли Россия миновать эру капиталистического развития? Народники считали, что может и должна. К этому же тезису парадоксальным образом склонялся сам Маркс. Плеханов утверждал, что Россия не может избежать капитализма, что это вовсе и не желательно, что капитализм будет благоприятнейшей и единственно реальной почвой для подготовки будущей социальной революции. Плеханов показал себя, в этом случае более ортодоксальным марксистом, чем сам Маркс.

Здесь необходимо расшифровать то содержание, которое скрывалось под понятием марксистского термина «капитализм» в конкретной исторической обстановке. Для России, капитализм обозначал прежде всего индустриализацию. Плеханов верно определял, что Россия не могла избежать индустриализации: Россия имела все данные для широкого развития своей промышленности, а отказ от индустриализации обрекал ее на финансовое закабаление Западной Европе. Отсюда легко понять и ошибку Маркса: он просто считал Россию слишком отсталой страной и не верил в ея промышленные способности.

В то же время, Плеханов учитывал обстановку не из праздного любопытства, а в целях применения к ней революционных прогнозов и планов. Неизбежность нарастания «капитализма» теоретически не плохо вязалась с необходимостью для революционеров стать на марксистские рельсы. Утопизм народников обнаруживался как будто бы с новой силой, ибо они строили свои расчеты на явно бесплодной борьбе против экономической закономерности. Людям, у которых логическое мышление преобладало над чувством, должно было казаться, что историческая конъюнктура была более благоприятной для марксистской революционной теории.

Учет тех сил, на которые могли рассчитывать революционеры, также способствовал склонению тактических весов в сторону марксизма. Крестьянство показало себя весьма мало способным, как к восприятию социалистических идей, так и к сознательно-революционным действиям. Хотя процент фабричных рабочих в России и был в то время ничтожным, но предпринимательская лихорадка 80-х годов уже обещала умножение фабрик, а следовательно и увеличение процента «пролетариата». Между тем рабочие обнаруживали несравненно большую склонность к организованным выступлениям, чем крестьяне. Теоретический расчет марксизма и практический расчет русских революционеров находили, как будто бы, общую точку приложения.

Лишь в одном направлении марксизм, казалось, не нес с собою удовлетворения возрождавшимся запросам молодежи: он не только не предлагал никакой духовной пищи, но ставил на ее самоценность императивный и категорический запрет! Здесь необходимо учитывать два неравноценных, но как-то перекрещивающихся положения: с одной стороны, марксизм увлек сначала весьма незначительную часть русской мыслящей молодежи; с другой, — самая эта жажда

духовной пищи не приняла тогда повального характера и не распределилась равномерно и с одинаковой интенсивностью, не создала ярко-окрашенного движения. При всем том, марксизм не лишен был своеобразного «суррогата» духовной активности. Материализм народников не был ни систематическим, ни повелительным; он лишь мешал духовному действию, не давая ничего взамен. Марксистский материализм и атеизм был воинствующим, требовал активной и беспощадной борьбы, обращенной не только во вне, но и внутрь духовного строя человека. Всякие поползновения самостоятельности духа надо было искоренять в самом себе, перестраивать свою собственную психическую структуру, что, практически, невозможно делать без интенсивного духовного же напряжения. Духовное начало получало область активности для собственной своей ликвидации, и это создавало иллюзию творчества новых ценностей.

Такой подсознательный самообман мог, конечно, быть только временным. Мы увидим впоследствии, как наиболее богатые внутренним содержанием марксисты отходили от марксизма, как другие занялись его пересмотром, как, наконец, наиболее стойкие в теории, дойдя до известного предела, не могли перешагнуть через непреодолимые для человеческого духа препятствия.

Не избежал известной эволюции, известного «скольжения» с марксистской прямой линии и основоположник русского марксизма Георгий Валентинович Плеханов (1857—1918). Решив поместиться на марксистской платформе, он хотел сидеть на ней крепко, уверенно и... удобно. Плеханов не лишен был присущей всем марксистам нетерпимости, но он не мог быть нетерпимым к самому себе, точнее, к требованиям своего ума и совести: он не мог принять на себя защиту того, с чем его рассудок не мог согласиться. Между тем, обладая острым критическим умом, весьма разносторонним образованием и интересами, Плеханов не мог не усмотреть тех сомнительных, упрощенческих установок, которые гнездятся в марксизме. Плеханов принимал марксизм в его основах, потому что он в них верил. Он не мог, однако, верить ни в оправданность диктатуры пролетариата, ни в марксистскую теорию познания (гносеологию) в том виде, в каком она наскоро была состряпана, упрощена и санкционирована для того, чтобы отрезать все пути к критицизму в отношении самой системы. Отсюда его «ереси», против которых озлоблялся Ленин, отсюда же его позднейшие расхождения с большевиками, да и с меньшевиками.

Все марксисты называли себя в то время социал-демократами, однако диктатура пролетариата (и тем более диктатура партии) плохо вязались с демократическими принципами. Поэтому Плеханов отвергал всякую диктатуру. Он вообще отвергал всякое «комканье» исторического процесса. Уверовав в теорию закономерной смены государственно-экономических систем, он не мог отказаться от признания закономерности наступления капитализма в России. Не мог отказаться и от временного союза с буржуазией в целях выполнения той задачи, которая исторически назревала: свержение самодержавия. Плеханов вдумчиво и серьезно относился к перспективе развития событий: эпоха буржуазного либерализма, которая наступала, по его мнению, в России, не являлась для него помехой. Это была логически необходимая фаза общественного раз-

вития, в недрах которой надо было терпеливо создавать сознательный, идеологически оснащенный пролетариат. В свое время этот пролетариат должен созреть, не только для захвата власти, но и для ее умелого использования. Задача революционной интеллигенции — систематически воспитывать растущие пролетарские массы.

В области марксистской философии Плеханов не удовлетворялся теорией «отражения» внешнего мира в человеческом сознании. Он ввел известные коррективы в эту теорию, отличающуюся крайним примитивизмом, а именно, что наше сознание получает свои впечатления о мире в виде своего рода «иероглифов», требующих умственного расшифрования, а не точных «снимков» природы. Плеханов расширяет также и делает более гибкой теорию о соответствии надстройки экономическому базису. Некоторые явления духа могут быть объяснены экономической структурой только косвенно, — прямой зависимости тут может и не быть. « В строгом смысле слова нельзя говорить о состоянии духа и нравов, соответствующем данной форме общества».

Относительно широки были взгляды Плеханова и в области этики, отношения к религии, свободы, мышления.
«ГРУППА ОСВОБОЖДЕНИЯ ТРУДА» И ПЕРВЫЕ МАРКСИСТСКИЕ КРУЖКИ

В 1883 году Плеханов создал первую организацию русских революционеров марксистского толка — «Группу Освобождения Труда». В нее вошли бывшие чернопередельцы Аксельрод, Вера Засулич, Игнатов и известной своим участием в Чигиринском бунте Лев Дейч.

Группа не ставила своей задачей какие-либо непосредственные революционные действия, а наметила себе задачу систематического распространения марксистских идей в русской интеллигентской среде для создания необходимого кадра пропагандистов и организаторов рабочих масс. Параллельно с этим должна была развиваться в печати критика народнических идей для высвобождения русской революционной молодежи от их неизжитого еще обаяния.

В 1884 году вышла в свет брошюра Плеханова «Наши разногласия». В ней Плеханов с большой последовательностью стремился разрушить народнический миф о революционном значении крестьянской общины. Плеханов верно отметил, что крестьянская община является лишь стеснением экономического развития крестьян. Необходимо стремиться не к поддержанию и развитию общины, а к ее окончательному разложению, которое дифференцирует крестьянскую среду, выделив из нея, с одной стороны, мелкую буржуазию, а с другой — обезземеленных бедняков, — будущее поколение рабочего пролетариата. Не на общинном крестьянстве, а на фабричных рабочих должно быть сосредоточено внимание революционной демократии. Создание широкой рабочей социал-демократической партии и ее политическое воспитание, — таковы задачи революционной интеллигенции.

Учение Маркса, как система, плохо прививалось в среде русской революционной молодежи. Его «ученая» холодность отталкивала мо-

лодежь, одержимую, в глубине, моральным протестом против всякого рода неправд в общественных отношениях. Между тем, марксизм отрицал общечеловеческую мораль, отрицал ея самоценность, и все моральные установки ставил в зависимость от классовых интересов. В создавшейся социально-исторической конъюнктуре, марксизм, по существу, оставлял вне своих интересов огромное большинство русского населения — русское крестьянство. В интересах системы крестьянами как живыми людьми пренебрегали. Их нужно было толкать не жалея, к еще большим бедствиям для того, чтобы из одних сделать мелкую буржуазию, в конце концов осужденную, в будущем, на истребление, из других, путем окончательного их разорения, создать новый слой пролетариата, необходимый для осуществления социализма. Характерно, что к наступившему в 1890 - 91 годах голоду марксисты отнеслись с полнейшим равнодушием и открыто заявляли, что у них есть дела поважнее, чем помощь голодающим. Уже в те времена марксисты обнаружили свою тенденцию обрекать живых людей в жертву системы.

Такая психологическая ориентация, естественно, не могла быть привлекательной для народнической, да и всякой другой молодежи, искавшей настоящей правды-справедливости. Марксизм увлечет несколько позже умы русских ученых, как интересная новая экономическая теория, но и это увлечение будет относительно кратковременным. Тщательное критическое изучение марксизма скоро обнаружит ту значительную долю «псевдонаучности», которая в этом учении заключается.

С другой стороны, трезво-критическое исследование марксизма не сразу оказалось под силу русской интеллигенции. В свое время Бакунин, силой своей исключительной интуиции, верно разгадал будущее подавление свободы в системе марксизма. В 80-х годах русская интеллигенция не сумела так глубоко проникнуть в сущность этого учения и, отвергая для себя марксистскую ориентацию, долго еще считала возможным, хотя бы и спорадическое сотрудничество с марксистами, как с революционной партией. Однако уже самый характер марксистской стратегии и тактики далеко не часто представлял возможности для такого сотрудничества.

По мере развития русского рабочего движения, марксисты приобретали значительное влияние в рабочей среде, однако и здесь они никогда не могли достичь решительного преобладания своих идей. При этом, наибольшего влияния в рабочей среде добилась впоследствии более гуманистичная форма марксизма — меньшевизм, который, принимая основы системы Маркса, ввел в свою тактику элемент демократичности, принцип парламентарной борьбы за свои цели и значительно дистанцировался от демагогии, ярко окрасившей Коммунистический манифест. Тотальное применение большевиками марксистских методов вызвало впоследствии недвусмысленный отпор русских рабочих масс.

1885 год отмечается как новый этап развития русской марксистской социал-демократии: Группа Освобождение Труда выпускает первый «Проект программы русских социал-демократов». По своему содержанию и тенденциям программа эта приближается скорее к буду-

щим взглядам меньшевиков: очередная задача социал-демократии — завоевание демократической конституции. Однако социал-демократы не видят возможности достигнуть этой цели без свержения самодержавия. Непосредственные экономические требования Программы довольно умеренны: установление рабочих законов, ограничивающих произвол работодателей, рабочая инспекция, установление прогрессивного налога. Вполне последовательно с взглядом социал-демократов на крестьянскую общину, выставлено требование права выхода крестьян из общины. Однако, не желая совершенно пренебрегать возможными симпатиями крестьян, Программа требует также пересмотра условий выкупа и распределения земли. Кроме туманной надежды на какие-то улучшения, эта часть не содержала в себе никаких конкретных обещаний: социал-демократы надеялись привлечь беднейшее крестьянство в порядке агитации в селе.

В 1888 году Группа создала «Русский Социал-Демократический союз», от имени которого издается несколько номеров «Социал-демократа». В 1889 году — Плеханов делегируется на международный социалистический конгресс в Париже, где он представляет Союз, как составное звено международной социал-демократии. Следует отметить, что с самого начала русские социал-демократы не представляли себе торжества социализма, иначе как в международном масштабе, и достигнутого координированной активностью социал-демократических партий всех европейских стран.

Марксистские идеи проникают в то же время и в Россию, где находятся немногочисленные, правда, группы, на которые учение Маркса производит свое впечатление, а марксистская тактика представляется верной и обеспечивающей конечный успех революции. В 1884 году в Петербурге самостоятельно возникает марксистская группа Благоева. Первая ее программа не отличалась особой стройностью, но в дальнейшем, связавшись с Плехановым, петербургская группа приняла программу «Группы Освобождение Труда». Группа Благоева, насчитывавшая около 20 членов, вскоре была разгромлена полицией, а Благоев, как болгарский подданный, выслан в Болгарию.

В дальнейшем, марксистские кружки возникают в Москве, Казани, Одессе и во многих других крупных городах России.
ОТ КРУЖКОВ К ПАРТИИ

Как партия зарождающаяся, новая, динамичная своим самоубежденным неофитством, социал-демократы имели известное психологическое преимущество перед разгромленными, шатающимися в своей тактике и программах, народниками. Это особенно проявилось в порядке споров и дискуссий между соперничавшими представителями обоих течений. Большинство марксистов не отличалось широтой взглядов и разносторонностью образования. Но именно эта их особенность позволяла им сосредоточить все силы интеллекта на узком фронте спора, где они были единообразно и систематически «подкованы». На все у них находился готовый ответ, а присущий диамату схематизм позволял, быстро и не задерживаясь, пристроить в неслож-

ную схему и любой неожиданный вопрос. При всей своей метафизической сложности (и спорности), диамат, как известно, легко поддается упрощению в выводах. Натренированный в скользкой диалектике марксизма полемик, принципиально равнодушный к действительной сущности весьма многих явлений, весьма уверенно классифицирует их и создает, таким образом, видимость знания. Это весьма ярко обнаружилось впоследствии на примере Сталина, который, будучи, в конечном счете, полуграмотным недоучкой, с авторитетностью разрубал научные вопросы любой сложности. Но Сталин мог это делать потому, что никто не посмел бы ему возражать, а русские марксисты той эпохи преуспевали в дискуссиях потому, что их аудитория была совершенно неискушена в подобного рода спорах, не знала марксизма и не имела под руками того арсенала критических его исследований, которым ныне располагаем мы.

Позднейшее включение в дискуссию академических сил значительно приблизило оценку марксизма к его реальной стоимости. В 90-е годы прошлого столетия марксисты не находили еще перед собой достойных оппонентов и, не умея убедить, все-таки побеждали в дискуссиях. Народники уходили из этих споров полемически побитыми, но, в большинстве случаев, с непоколебленным убеждением в своей глубинной правоте. В марксистских построениях народники остро ощущали отсутствие истинной человечности и моральных стимулов, которыми народничество почти никогда полностью не поступалось Тем не менее, кадры социал-демократов возрастали, по крайней мере, настолько, что стало возможным распространение марксистского учения в рабочей среде.

Здесь марксисты, даже среди наиболее развитых рабочих фабрик и заводов, встретили аудиторию еще менее оснащенную знаниями, еще менее привычную к критическому мышлению. Большим козырем марксизма здесь могла бы быть соблазнительная идея мессианской роли пролетариата, призванного обновить социальный строй мира. К их удивлению, эта идея не нашла ни массового, ни воодушевленного отзыва. Мессианизм не чужд русской психике, однако такой «приземленный» мессианизм, по-видимому, не был сродни тем чувствам простых русских людей, которые можно было бы перевести на философский язык термином мессианства. Русской социал-демократии того времени поневоле пришлось снизойти со своих «верхов» и поступаться как «высотой», так и чистотой своего учения. Для того, чтобы привлечь к себе рабочих, марксистам не было другого пути, как только включиться в то движение, которое практически занимало рабочих: улучшение условий работы, оплаты труда, обеспечения... Все это противоречило тезисам марксистской тактики. Марксистским агитаторам приходилось «плавать в бассейне», впрочем весьма еще неглубоком, «профсоюзного синдикализма», против которого они, теоретически, так яростно восставали.

Термин «синдикализм» применяется для обозначения многих, весьма различных рабочих движений Общее для всех: тактика «прямого действия», применение всех способов воздействия на общество и власть, в целях разрешения тех задач, которые рабочий класс ставит перед собою. Улучшение экономиче-

ских условий рабочих, социальное их обеспечение, изменение социальной структуры государства, наконец, уничтожение государственных форм с заменой их трудовыми ассоциациями на местах, — вот та шкала синдикальной акции, которая от так называемого «экономизма» (о котором речь будет ниже) восходит к «анархо-синдикализму», ставящему своей задачей превращение централизованного государства в федерацию автономных местных общественных групп.

«Профсоюзный синдикализм» обозначают прежде всего такую деятельность, которая непосредственной сваей задачей ставит повышение жизненного уровня рабочего класса, уже в рамках существующего политического строя.

В некотором смысле вынужденное обстоятельствами изменение линии поведения марксистов заставило их и теоретически оформить новую «генеральную линию». Составленная за границей и потом распространенная по всей России брошюра «Об агитации» разъясняла, что основной задаче — свержению самодержавия <— должна предшествовать акция возбуждения рабочих масс для отстаивания своих экономических интересов. Эта акция неизбежно должна вызвать противодействие власти и, таким образом, наглядно показав рабочим, где их главный враг, направить их энергию на разрушение существовавшего политического строя.

Участие социал-демократических кружков в рабочем движении оставалось все же в течение долгого времени, в некотором смысле, пассивным. Им удавалось, может быть, разжигать создавшиеся конфликты до размеров, которых эти конфликты не приняли бы нормально, но вызывать конфликты и тем более придавать им политическую окраску было по тому времени делом безнадежным. Однако правительство само рекламировало акцию социал-демократов, пытаясь в своих сообщениях свалить вину беспорядка на «поджигателей» - агитаторов — социал-демократов. Если это мало убеждало рабочих, то интеллигентские круги не могли остаться бесчувственными к успеху, и ряды партийных кружков пополнялись. Создалась потребность в укрупнении партийных объединений.

В 1895 году в Петербурге был основан «Союз Борьбы за Освобождение Рабочего Класса» при участии Ленина, для которого это было первым видным выступлением на политической арене. В 1896 году возникает «Московский Рабочий Союз», в 1897 году — «Южно-Русский Рабочий Союз» при деятельном участии Льва Троцкого, незадолго перед тем покинувшего ряды народников и занявшего в марксистских кругах свою особую независимую позицию. Дальнейший процесс укрупнения привел в 1898 году к созданию «Российской Социал-Демократической Рабочей Партии», объединившей все кружки и организации в России. Заграничным представительством Партии был утвержден «Союз Русских Социал-Демократов» за рубежом.