Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы: Россия, 19-20 вв..

Б. Т. Кирюшин

ПУТИ РОССИЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИОННОСТИ

К оглавлению

ГЛАВА 1. Революционные импровизации (1825—1881)
ДЕКАБРИСТЫ

Революционное движение создается при наличии трех основных условий: народного недовольства существующим порядком в государстве, идеи (или идей) о желательных новых формах государственного устройства и организации людей, решившихся добиваться перемены строя насильственным путем.

Народное недовольство в России начала XIX века не представляло собой ничего нового: оно существовало уже веками — для широких масс населения причиной недовольства являлось давно изжившее себя крепостное право. Передовая часть русского образованного общества давно ощущала тяжесть гражданского бесправия.

Не совсем новы были и идеи реформ; уже в век Екатерины являлись отдельные выразители их: Радищев, 1) Новиков, 2) Фонвизин 3) и др.

Однако в царствование Александра I идея политического и социального обновления объединила уже сравнительно широкие круги передового дворянского общества. Пребывание русской армии за границей во время наполеоновских войн способствовало укреплению этих идей непосредственным наблюдением идейно-политической жизни Западной Европы. Поведение самого государя в первые годы царствования пробуждало надежды на близость конституции или, по крайней мере, некоторых гражданских свобод. Перемена в государе, приведшая к казарменным методам управления всесильного Аракчеева, вместе с горьким разочарованием, вселяла в людей мысль о необходимости взять на себя осуществление новых государственных форм. Отсюда возникновение Союза Спасения, переименованного затем в Союз Благоденствия и разделившегося на Южный Союз (1821 г.) и Северный Союз (1822 г.).

______________________

1) Радищев А. Н. (1749—1802) — писатель. В своем «Путешествии из Петербурга в Москву» изобразил безотрадную картину жизни крепостных крестьян.

2) Новиков Н. И. (1744—1818) — книгоиздатель, публицист-сатирик. Остро критиковал бюрократию и крепостные порядки. Был членом масонской ложи.

3) Фонвизин Д. И. (1745—1792) — драматург и публицист. Обличал пустоту жизни дворянского общества и другие недостатки русской жизни того времени.

Политические программы обоих союзов в значительной степени навеяны идеями Французской революции, но примечательна в них забота о приспособлении чужих идей к русским условиям.

«Конституция» Северного Союза, выработанная Никитой Муравьевым, предвидит образование Народного Веча, как высшего законодательного учреждения. Чуждое духу якобинства, федеральное устройство государства с широким самоуправлением на местах, говорит о том же. Сдерживающим началом конституции является высокий ценз для выборщиков и еще более высокий для избираемых.

«Русская Правда» Пестеля (Южный Союз) отличается значительно большей радикальностью. Вместо конституционной монархии Муравьева, Пестель проектирует республиканский строй и, вместе с тем, строгую централизацию и полное равноправие всех граждан с уничтожением сословий. Оба документа категорически требуют освобождения крестьян, но условия освобождения представляют себе по-разному. Муравьев ограничивается передачей крестьянам приусадебных участков плюс две десятины на двор. Пестель планирует национализацию половины всего государственного земельного фонда с правом пользования этой землей для каждого гражданина. Вторая половина остается в государственных и частновладельческих руках. Оба, наконец, передают окончательное утверждение будущего строя избранному народом Учредительному Собранию — Великому Собору.

Своеобразным синтезом двух конституционных проектов является «Манифест к русскому народу», который заговорщики намеревались огласить тотчас после переворота. Манифест объявляет уничтоженным «право собственности на людей», провозглашает равноправие сословий, местное самоуправление, свободу печати и вероисповедания.

Неудача восстания 14 декабря 1825 года объясняется, между прочим, и тем, что недовольство масс было учтено декабристами лишь отвлеченно. Настоящего контакта с массами у них не было. Происходившие же около того времени волнения в войсках и среди крестьянства не были связаны ни с какими идеями, а представляли собой стихийное возмущение угнетенных масс.

Значение декабристов заключается в осознании ими гражданского долга перед народом, страдающим от социальной несправедливости.

Реакция правительства после подавления восстания декабристов была решительна и сурова. Пять человек было казнено, многие сосланы в Сибирь. В 1825 году, из предосторожности, закрылось далее и, первое в России, философское общество «Любомудров» князя Одоевского.
ПРОБУЖДЕНИЕ РОССИЙСКОЙ ФИЛОСОФСКОЙ И РЕВОЛЮЦИОННО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ

Совершенно остановить течение общественной мысли все же не удалось. Уже в 1830 году возникает студенческий кружок Герцена. Около того же времени начинает свою короткую, но интенсивную литературно-политическую деятельность Белинский. В сороковых годах создается философско-литературный кружок Станкевича.

Русская мысль не могла примириться с той духовной пустотой, которая образовалась в результате петровских реформ. Бюрократическое подчинение церкви государству неизбежно отозвалось на идее православия, которой жила допетровская Русь. Светский, западнический уклон общественной жизни, водворенный Петром, также уводил русское общество от православия, как идейной жизненной опоры.

Это не значило, что русское высшее общество вовсе утеряло веру, но религиозному чувству отведен был теперь как бы только некоторый уголок в жизни, который далеко не отражал всей полноты духовных интересов.

Русские дворянские круги увлекались, вначале, лишь внешним копированием западных форм. За ними следовал интерес к западному искусству и изящной литературе. Полнота духовной жизни не была все же этим достигнута. Недостаточным оказалось и временное увлечение масонством на переломе двух веков. Какая-то часть духовных сил и способностей не находила себе применения и упорно требовала новой пищи. В допетровские времена, православие давало готовую и веками нерушимую опору духа. Теперь, ничего готового не было, новые духовные ценности нужно было создать усилием мысли. Отсюда — определившийся в начале XIX века интерес к философии, а затем и политическим идеям Запада.

В половине XIX века наибольшее внимание русских мыслителей привлекал Шеллинг 1), а позже и Гегель 2). Однако русскому уму чужда была отвлеченность мысли.

________________________

1) Фридрих Вильгельм Шеллинг (1775—1854) — немецкий философ-романтик. Его природная одаренность обнаружилась необычайно рано, и в 22 года он был назначен профессором иенского университета. Его философия природы, философский эстетизм, теория тождества всех явлений имели влияние на философские построения многих мыслителей. Гегель по-своему перерабатывал некоторые положения Шеллинга, шеллинговская природа «существующая сама по себе» служит прообразом марксистской «материи, существующей независимо от нашего сознания», его «раздражимость» человеческого сознания предвещает теорию познания Маркса, утверждавшего, что «впечатления не только отражаются в сознании, но и «возбуждают к действию» (это не относится к теории «отражения» Энгельса-Ленина).

В России, философией Шеллинга вдохновлялся целый ряд мыслителей середины XIX века, в том числе и Герцен, а в конце века влияние Шеллинга заметно у Владимира Соловьева.

2) Георг Фридрих Вильгельм Гегель (1770—1831) — выдающийся немецкий философ, представитель наиболее чистого объективного идеализма. Успех его был огромным, но непродолжительным, хотя в последующие времена к нему иногда частично возвращаются. Известно его влияние на Маркса, заимствовавшего у Гегеля диалектику и принцип единства сущности всего существующего. В дальнейшем, Ленин значительно отошел от гегельянства в своей переработке диамата, пытаясь приспособить диамат к послемарксовскому состоянию науки и мышления. В XIX веке наибольшим знатоком Гегеля можно почитать Бакунина, в некоторой фазе его философской эволюции полностью принимавшего гегелевскую систему. Преходящее влияние Гегеля испытали на себе очень многие русские мыслители, в том числе Станкевич, Белинский, Герцен.

Западная философия перерабатывалась в России не только применительно к особенностям русской психики, но и в смысле ее внедрения в жизнь, в общественную деятельность. Идея требовала своего немедленного осуществления. Русская мысль не могла мириться с несоответствием мировоззрения и фактического состояния окружающего мира — общества. Отсюда такое частое и порой весьма буйное переключение от идеологии к борьбе, сначала литературной, а потом и политической.

Цензурные стеснения и жестокий полицейский надзор в царствование Николая I долго не давали прорваться наружу политической мысли и, тем более, политической акции. Поэтому общественная мысль больше работала над такими вопросами, которые внешне не имели ярко выраженного политического характера. Осмысление истории было первой темой широко трактовавшейся в русском образованном обществе середины XIX века. В этом направлении русская мысль также не хотела оставаться в плоскости отвлечений и подвергла рассмотрению конкретный вопрос смысла и значения исторического развития России.

Своеобразие русской истории сравнительно с историей западной имело своей определяющей точкой тот перелом, который совершился в результате петровских реформ. Резкое переключение России на европейские рельсы, казалось, прерывало историческую связь между двумя периодами, делало их взаимоисключающими. Один из них неизбежно оказывался ненужным или неверным. Весь вопрос, какой же именно? Мнения разделились. Так называемые «западники» категорически утверждали, что русский народ, сам по себе, не создал никакой культуры и не имел никакой осмысленной истории, пока Россия не была введена Петром Великим в орбиту западноевропейской культуры. Только следуя за Западной Европой Россия и может существовать как культурное государство.

Особенно потрясено было, в этом смысле, русское общество «Философским письмом» Чаадаева, опубликованным в 1836 году. В этом письме Чаадаев отрицал всякий смысл в существовании русского народа, являвшегося, по его мнению, как бы недоразумением в истории, где другим народам отведена была своя особая миссия, свое целеустремленное и руководимое Провидением развитие. В дальнейшем, ярким выразителем и проповедником западничества являлся русский ученый, историк Грановский, затем Кавелин, Чичерин и другие.

В противоположность «западникам», «славянофилы» видели в петровских реформах искажение русской культуры, по сущности своей весьма своеобразной и ценной. Русская культура и русское православие должны, по мнению славянофилов, возродить культуру Запада, зашедшую в тупик в результате рационализации религии и жизни. Русскому православию чужд рационалистический элемент иссушающий душу человека и сужающий его духовный горизонт.

На почве славянофильства вырос такой своеобразный и богатый философский талант, как Хомяков (1804—1860). К поколению старших славянофилов относится также и Киреевский (1806—1856), а к младшей линии К. Аксаков (1817—1860) и Самарин (1819—1876), принявший деятельное участие в работах по освобождению крестьян.

Ни западники, ни славянофилы не были революционерами. Тем не

менее и те и другие будили политическую мысль общества, так как одинаково отрицали многие стороны сложившегося к тому времени государственного строя, прежде всего, крепостное право и стеснение свободы.

Западники явно склонялись к принципу конституционного если не республиканского образа правления.

Славянофилы враждебно относились к западным конституционным идеям и свое представление об отношениях между властью и народом выражали в своеобразной формуле: «Монархии — власть, народу — мнение». Исторически, они видели осуществление своих идеалов в возврате к московскому допетровскому строю, когда царь правил, считаясь с общественным мнением в лице Земских Соборов.

Созданное славянофилами понятие «соборности», как специфически русской культурной традиции, плодотворной в смысле< гармонизации общественных взаимоотношений, не угасло вместе с славянофилами. Им воодушевлялся выдающийся русский философ Владимир Соловьев, а за ним целый ряд русских мыслителей, вплоть до наших дней. Сохранившимся до их эпохи отражением соборного начала в русской жизни славянофилы склонны были считать русскую крестьянскую «общину». От взгляда славянофилов ускользало, что как явление узко сословное, крестьянская община не могла быть прообразом соборности, т. е. всеобщности. Крестьянская община была скорее печатью выделения крестьян в особую низшую группу населения, члены которой совершенно пренебрежены были как индивидуальности — лица.

Ошибочным было также представление славянофилов о традиционности крестьянской общины. Община не создавалась как свободная ассоциация, а была навязана крестьянству сверху, для удобства взимания податей. Община неразрывно связана была с круговой порукой, которая избавляла взимающих подать от сложного индивидуального обложения. Круговая порука сохранилась и после освобождения крестьян, продолжая, таким образом, правовое ограничение крестьянина-лица, когда лица всех других сословий были уравнены в своих правах.

Эта область мировоззрения славянофилов потому и заслуживает особого рассмотрения, что на крестьянской общине спекулировали впоследствии как правительство при освобождении крестьян, так и многие политические партии в своей революционной деятельности.

Дело в том, что освобожденный крестьянин, полноправный хозяин своего земельного участка представлял бы непосильную для помещика конкуренцию в сельском хозяйстве. С другой стороны, крепко осевшее на собственной земле крестьянство сделалось бы недоступным для проникновения в него всяких коллективистических революционных идей. Сопротивление крестьян сталинской коллективизации служит тому красноречивейшим доказательством.

К западникам причисляют, иногда, Белинского и Герцена (1812— 1870). Это не совсем верно, в особенности r отношении Герцена. Герцен разделял, скорее, славянофильскую веру в русскую крестьянскую общину, только считал ее будущим источником социальной эволюции, а не многообещающим образцом русской патриархальности. Сверх того, Герцен расходился и с западниками и с славянофилами во взгляде на исторический процесс. Герцен отрицал единство и осмысленность ис-

торического процесса и определял каждое историческое событие или явление лишь как «одну из осуществившихся возможностей». История, по Герцену, не имеет в себе никакой собственной логики, поэтому в ней открывается широкое поле для индивидуальной свободной волевой акции человека. История делается людьми, осуществляющими в ней свои идеи. Собственная основная идея Герцена — это ценность человеческой личности, независимо от ее общественного положения. Отсюда его социализм, как освобождение человеческой личности от всякого гнета: бюрократического, экономического, сословного.

Белинский и Бакунин вышли из кружка Станкевича, образовавшегося в Москве в сороковых годах XIX века. Философия Шеллинга, утопический социализм 1) Фурье 2) и Сен-Симона 3) и литературный эстетизм 4) определяли духовное содержание кружка.

Неукротимая натура Белинского неудержимо влекла его к углублению мысли и пересмотру усвоенных идей. От Шеллинга, Фихте и Ге-

___________________________

1) Утопическим называют марксисты все разновидности домарксовского социализма. Слово происходит от «Утопии» Карла Мора (1516), так назвавшего описанное им фантастическое государство, представлявшее, по его мнению, наиболее совершенную форму социального благоустройства. В устах марксистов термин этот имеет пренебрежительный смысл, включающий в себя такие определения, как «ненаучный», «неосуществимый». Нет смысла подыскивать этому, сделавшемуся для всех привычным, термину более подходящую замену. Нужно только помнить, что термин этот ничего не говорит о действительной сущности социальных систем, к которым он прилагается. В лучшем случае им условно можно обозначить все виды немарксистского социализма, в каком значении мы его и будем в дальнейшем употреблять. Если отыскивать основное отличие всех видов утопического социализма от марксизма, то его, скорей всего, можно найти в понятии о морали, которое имели оба течения. В то время, как утописты признавали общечеловеческую мораль и, исходя из нее, искали более справедливых социальных форм, марксизм отвергает общечеловеческую внеклассовую мораль и выводит свою систему не из понятия справедливости, а из исторической необходимости, не зависящей от человеческого сознания.

2) Шарль Фурье (1772—1837), французский социальный философ. Восставал против общественного устройства, которое подавляет стремление человека к удовольствию — наслаждению. Устроением запутанных им фаланстеров, надеялся осуществить такие человеческие общежития, в которых каждый мог бы наслаждаться, не будучи стеснен в своих удовольствиях и получая возможность выбора себе рода работы по своему вкусу.

3) Клод-Анри Сен-Симон (1760—1825) — французский социалист и философ. Думал разрешить нараставший рабочий вопрос путем государственного социализма и установления новой религии без догматов и священников, которая реабилитировала бы материю (собственно плоть). Материальные блага, по мнению С. Симона, должны находиться в руках государства, которое и распределяет их по заслугам.

4) Литературный эстетизм (эстетический модализм, гуманистический эстетизм) имел своим источником идею Шеллинга о том, что художественное творчество заполняет пропасть между «природой» и «свободой». У русских мыслителей, например, у раннего Белинского, приводил к утверждению персонализма — ценности личности.

геля, которыми он поочередно увлекался, Белинский ушел в свою собственную схему мировоззрения, основным рычагом которой явились уже не теоретические построения, а острое непримиренчество с жизненным эмпирическим социальным злом. Чисто моральный стимул преобладал в Белинском до конца его короткой жизни, наполненной страстными призывами к осуществлению на земле правды и справедливости. Не принадлежа ни к какой политической организации, Белинский прозвучал, тем не менее как призывный сигнал к политической акции последующих поколений.

Еще более сложную эволюцию прошел Бакунин. От своеобразного эстетическо-религиозного пафоса пришел он к воинствующему анархизму, перемолов в себе все те же философии века.

«В разрушении — творчество!» такой формулой выразился окончательно духовный строй Бакунина. Всякие стеснительные социальные рамки, всякая централистическая система находили в Бакунине непримиримого противника и немедленного борца. Всякая революция, всякое восстание и беспорядок были ценны для Бакунина сами по себе, как инструменты разрушения ненавистных для него «устоев». Бакунину принадлежит заслуга раскрытия угнетательского элемента марксовой теории пролетарского государства, с которой он упорно и успешно боролся в рабочей среде Западной Европы. Как и многие революционеры XIX века, Бакунин по своему «идеализировал» русскую крестьянскую общину, как естественный очаг будущей революции в России. Русского крестьянина Бакунин упорно считал «революционером по природе».
НАРОДНИКИ

Революционизирующая деятельность Герцена и революционная акция Бакунина имели место за границей. Однако и в России, еще в николаевское царствование, зарождаются революционно окрашенные кружки, несмотря на беспощадный полицейский режим.

В 1845—1849 гг. в Петербурге действует кружок Петрашевского-Буташевича. Начавший свою деятельность сферой философско-литературной, кружок этот постепенно втягивался в обсуждение политических вопросов и преобразовательных планов. Освобождение крестьян и «фаланстеры» Фурье составляют основу их политической программы. Петрашевский выпускает карманный словарь — записную книжку, который во втором издании содержит в себе критику существовавшего порядка.

Состав кружка весьма разнообразен: от республиканцев до весьма скромных конституционалистов. В числе членов — Ф. М. Достоевский, на первых порах своей деятельности искавший способов осуществления своих идей прагматическими путями. Деятельность кружка не перешла за рамки теоретических обсуждений, тем не менее участники его подверглись ссылке в Сибирь, когда кружок в результате провокации был раскрыт полицией.

Вступление на престол Александра II (1855) ознаменовалось значительным смягчением цензурного гнета. Возможными стали обсуж-

дения естественнонаучных, социальных и политических доктрин, появлявшихся в Западной Европе. К этому же времени наметилась позитивистическая 1) или, как теперь говорят, «сциентистская» переориентация русских образованных революционеров.

Наиболее ярким представителем и популяризатором позитивизма явился в России Чернышевский, сотрудничавший в «Современнике». Тем не менее, господствовавший в первой половине века «эстетический гуманизм», не исчез совершенно у Чернышевского, а был лишь, по возможности, «приспособлен» к позитивизму, несколько насильственным путем.

Отсюда чрезвычайное нагромождение противоречивых, по существу, элементов в мировоззрении Чернышевского. В особенности следует отметить несовместимость самостоятельного значения морали с понятием о человеке, как чисто биологической сущности. Между тем Чернышевский не отказался ни от примата морали, ни от связанного с ним персонализма. В результате политические взгляды Чернышевского вдохновлялись искренней и горячей заботой о человеческой личности, а обосновывались сухими выкладками естественных наук. Этим они, впрочем удовлетворяли одновременно и романтической вдохновленности революционеров и позитивистической моде века.

«Просвещенческие» статьи Чернышевского, разрушая метафизику и все традиционные верования, способствовали укреплению веры в необходимость переустроения жизни. Его роман «Что делать?» дал революционному направлению какой-то положительный идеал, хотя и довольно бледный. Отрекаясь от «метафизики», не только формально (как это было у марксистов), но и по существу, и искренне, Чернышевский не мог подвести никакого философского фундамента под свой материализм, не вышедший, потому, за рамки материализма вульгарного.

Политические взгляды Чернышевского не отличались оригинальностью. Они тесно примыкали к утопическому русскому социализму XIX века, а конкретный источник революционности усматривался им в той же злополучной крестьянский общине, до конца непонятой ни русскими консерваторами, ни русскими революционерами.

В том же «Современнике» сотрудничал и ученик Чернышевского, известный литературный критик и публицист Добролюбов. Во всех

_________________________

1) Первым позитивистом считается французский философ Огюст Конт (1798—1857). Позитивисты принципиально ограничивают философские исследования позитивными явлениями и предметами, т. е. такими, которые можно проверить научным опытом. Все явления, не поддающиеся такой проверке, позитивисты относят к «псевдопроблемам» — пустым бессодержательным вопросам, не заслуживающим внимания. Соответственно суживается круг наук, с которыми считаются позитивисты: в их расчет могут входить лишь точные, естественно-математические науки. На самом деле, позитивисты не выдерживали этого ограничения и стремились таким, например, наукам, как история, придать характер той точности, которой эти науки иметь не могут, так как не располагают возможностями проверки на опыте своих утверждений. Не мало построений позитивизма явно заходят в область отрицаемой им метафизики. Более последовательны, в этом отношении, неопозитивисты нашего времени, действительно не выходящие за пределы области точных наук.

своих статьях и очерках Добролюбов систематически проводил взгляды тогдашней революционной интеллигенции. Крепостничество, бюрократия, мещанство западноевропейское и русское — все подвергалось уничтожающей критике. Статьи Добролюбова строились всегда так, что желательные для революционеров выводы напрашивались сами собой, не оставляя при этом конкретных возможностей для придирок цензуры. Этот вполне легальный журнал являлся настоящим проводником, если не прямо революционных, то, во всяком случае, реформистско-социалистических идей в читающую публику. Объясняется это тем, что цензура того времени, преследуя за «слово», не научилась еще преследовать за «дух» литературного произведения. Таковою она и остается до 1917 года. В критических же для правительства случаях? практиковалось административное пресечение — временное или окончательное закрытие периодического издания.

Между тем, наступало время великих реформ Александра II. Уже с 1857 года Александр II решительно высказал свое намерение освободить крестьян. Проект освобождения, по-разному, взбудоражил все общество. Большинство помещиков суетилось в хлопотах о том, чтобы освобождение не нанесло им значительных: убытков. Передовая часть дворянства хлопотала, главным образом, о том, чтобы освобождение совершилось в согласии с его славянофильской теорией, т. е., в основном, чтобы была сохранена и укреплена крестьянская община. Того же хотели и революционно настроенные круги русской интеллигенции, но уже по другим основаниям.

Нелегко было отстоять принцип освобождения крестьян с землею, но другой принцип: добровольного соглашения, доставлял помещикам возможность сокращать или увеличивать выделяемые для крестьян участки, сообразно своим выгодам.

Только что основавший в Лондоне свой нелегальный «Колокол» (издавался с 1857 по 1867 год) Герцен горячо выразил свою признательность государю за его великодушное намерение. Но споры и разочарования очень скоро заглушили удовлетворенность общества. Чем дальше продвигались работы по проекту освобождения, тем яснее выступало несоответствие проекта желанию различных кругов.

Прежде всего, заткнули рот представителям дворянства, дозволив им лишь подачу индивидуальных мнений без всякого обсуждения. Об этом постарались, главным образом, дворяне-славянофилы, привлеченные правительством к составлению проекта (Юрий Самарин, кн. Черкасский). Они не без основания ожидали от дворянских представителей с мест лишь тенденций к ограничению крестьянских наделов и увеличению выпадающих на них обязательств.

На революционное движение этот помещичий «бунт» не имел непосредственного влияния, но правительство лишалось известной поддержки дворянства в последующие смутные годы.

На либеральные круги удручающе подействовала замена скончавшегося гр. Ростовцева реакционером гр. Паниным.

Как только стали известными окончательные условия освобождения крестьян, боевая тревога загремела со всех сторон. Герцен, за границей, объявил не о чем меньшем, как об обмане крестьян. Революционеры, внутри России, стали готовиться к «последнему и решитель-

ному» бою, уверяя что крестьяне не потерпят «грабежа». Крестьяне заволновались уже после провозглашения манифеста (19 февраля 1861 года).

Основные положения выхода крестьян из крепостной зависимости устанавливали:

1. Крепостное право отменяется навсегда.

2. Право помещиков на земельную собственность остается в силе.

3. Крестьяне получают от помещиков земельные участки — наделы, которые должны быть крестьянами выкуплены, на основании договора между помещиком и крестьянами, так наз. «Уставной грамоты». До заключения этой грамоты крестьяне остаются «временнообязанными» и отбывают рабочую повинность помещику. По заключению «Уставной грамоты» эта обязанность прекращается и крестьянин становится «свободным землепашцем» Государство берет на себя оплату долга помещику, а крестьяне обязываются возвратить эту сумму государству путем «выкупных платежей», в течение 49 лет.

4. Надельная земля передается в собственность не единоличным хозяйствам, а крестьянской общине — «миру», который и распределяет землю между отдельными хозяйствами Налоговая ответственность также лежит не на отдельных крестьянах, а на общине. Устанавливается, таким образом, круговая порука: община ответственна за все финансовые обязательства «мира» и сама взыскивает с отдельных хозяйств их долги. Отсюда — право общины препятствовать выходу крестьянина из общины, т. е ограничение личных прав крестьянина. Через известное число лет, когда меняется «душевой» (численный) состав отдельных хозяйств, община производит «передел» земли для восстановления нарушенного соответствия величины участков численному состоянию семьи.

«Свободу» крестьяне понимали до сих пор, как освобождение от всяких обязанностей в отношении помещика, с тем, что их общинная земля останется в их распоряжении. Поэтому, состояние «временно-обязанных» (до заключения «уставной грамоты») и предстоявшая выплата государству стоимости земли в течение 49 лет были для них полной неожиданностью. Как всегда, в подобных случаях, крестьяне склонны были заподозрить «обман» со стороны «господ» и властей, исказивших, по их убеждению, действительную свободу, дарованную царем. Ни по широте своей, ни по смыслу, эти настроения не соответствовали чаяниям революционеров. Да и в той форме, как они возникли, крестьянские волнения не были повсеместными и редко возникали, притом, без какой-либо провокационной выдумки. Так, наиболее крупный и наиболее кроваво подавленный бунт в селе Бездна (Казанской губ.) состоялся при содействии самозванца, назвавшегося самим царем и предъявившего «подлинный» манифест свой о настоящей, полной свободе.

Дело в том, что «юридические права» помещиков на землю установить было совершенно невозможно, а между тем, государство становилось при разработке законов об освобождении именно на будто бы «юридическую» платформу, утверждая, что вся земля являлась до сих пор законной собственностью помещика. На самом деле, источники помещичьего землевладения были весьма разнообразны. Тут была и

действительная древняя собственность — боярские «вотчины», и поместья, дававшиеся служилым людям на использование, и награды и подарки дворянству монархов XVIII века. Печальным прецедентом послужила, главным образом, произвольная «отдача» Петром Великим всех земель, без различия в собственность дворянству. Огромное большинство этих земель было когда-то государственной собственностью. Отдавая и уступая землю помещикам и дворянам, государство никогда не обусловило изменения прав крестьянства. Между тем, первоначально, крестьяне, садившиеся на государственную землю, приобретали на нее, по старому обычаю, все права собственников, теряя эти права лишь в случае прекращения обработки земли. Юридически неоспоримо, что, поскольку эти права никогда не были отменены, следовало рассматривать обрабатываемые крестьянами участки как крестьянскую собственность, хотя и обусловленную, но лишь в отношении государства, а не помещиков. Государство, как настоящий хозяин, имело законное право освободить крестьян от крепостной зависимости с сохранением за ними древних прав на обрабатываемую ими землю.

Еще большая путаница царила в понятиях о крестьянской общине. В разные времена она имела, по-видимому, различный смысл и различные функции. Артелью обрабатывались когда-то вновь осваиваемые земли, расчистка которых была не под силу отдельным хозяевам. Наиболее несомненное назначение общины, это, как сказано было выше, облегчение сбора государственных налогов по-общинно в системе круговой поруки.

Исторически чрезвычайно трудно установить, в какой степени крестьянские общины возникали добровольно, а в какой — они были крестьянству навязаны. Так или иначе, сохранение общинного владения землей действительно привело впоследствии к включению крестьянства в революционную активность, но совсем не в том смысле, как рассчитывали революционеры 60-х—70-х годов. Оно способствовало, прежде всего, обеднению крестьян, стесняя развитие крестьянского хозяйства (переделы, чересполосица). Оно ограничивало, далее, гражданскую свободу крестьян, поставив ее в зависимость от «мира».

Все это сгущало недовольство крестьянских масс и сделало их легко воспламеняемым материалом революции, не развив в них, в то же время, сколько-нибудь ясных представлений о действительных интересах крестьянства. Чрезвычайно мало было настоящего интереса к крестьянству и в рядах правительства, и в рядах революционеров. Мало кто хотел рассматривать крестьянский вопрос независимо от своей общей политической концепции, часто весьма нереальной. Исключением явился впоследствии П. А. Столыпин, чей взгляд на действительные причины крестьянской беды был в основе верен. Взгляду этому не хватало лишь широты, а деятельности Столыпина — достаточной свободы. Закон от 3 июня 1907 года о выходе крестьян из общины в самостоятельные единоличные хозяйства не был ни в достаточной степени подкреплен конкретными облегчениями, ни последовательно проведен, ни достаточно разъяснен. К нему мы своевременно вернемся.

Неизбежным результатом всего этого была страдательная роль крестьян в революции 1917 г., в то время как та сила, которую они

представляли в государстве, могла стать решающей в деле построения новой государственности и нового социального порядка.

Крестьянские волнения 61 года оказались явно неудовлетворительными для чаявших немедленной революции. Необходимыми казались новые впрыскивания особо сильных возбуждающих средств для оживления революционной деятельности. В ноябре 1861 года появляется прокламация «Великоросса» 1) требовавшая пересмотра положений об освобождении крестьян. В 1862 году — зажигательная прокламация «К Молодой России» 2), требовавшая кровавой расправы над властью.

Им вторили заграничные издания во главе с «Колоколом». Одновременно вспыхнул в Петербурге целый ряд пожаров, уничтоживших многие общественные здания.

Правительство посчитало необходимым принять строгие меры: закрыты были многие клубы, читальни, и запрещены периодические издания, в том числе «Современник». Арестован и отдан под суд Чернышевский (через 2 года он был сослан в Сибирь). К этому времени относится и начало карьеры умеренно-либерального патриота Каткова. Он решительно выступает (в «Московских ведомостях») против социалистических утопий.

Однако в том же году возникает в Петербурге первое, объединенное из мелких кружков, революционное общество, под именем «Земля и Воля» (Соловьевичи, Слепцов, Обручев и др.). Его филиалы организуются и в других городах.

Организации первой «Земли и Волгл» угасли к 1864 году, как вследствие полицейских преследований, так и по собственной их нежизненности. Но к 1865 году намечается новое оживление революционных кругов. Составившаяся организация натолкнулась, однако, на разногласия в собственной своей среде; одни считали, что будущая революция требует долгой подготовки пропагандой; другие предпочитали, даже несовершенную, немедленную революционную активность долгому ожиданию. Расхождение, которое определит политическую дифференциацию русских революционеров на долгие годы. В то время эта дифференциация только намечалась.

Вспыхнувшее в 1863 году польское восстание послужило поводом к более наглядному расслоению русского общества на социалистов и либеральных патриотов. Хотя и не весьма убежденно, Герцен в «Колоколе) взял сторону восставших поляков. Часть русского офицерства в Польше приняла даже участие в боевых столкновениях против русских войск (под знаменем «Земли и Воли»). Однако патриотические чувства русских образованных людей оказались очень живучими. Не-

__________________________

1) Лица, издававшие «Великоросса» оставались в то время неизвестными. Впоследствии выяснилось, что журнал печатался в тайной типографии Генерального Штаба либерально-прогрессивной группой офицеров, в числе которой были Обручевы.

2) Прокламация «К Молодой России» была написана, находившимся в то время под арестом, революционером П. Г. Заичневским. В этой прокламации отражено влияние идей Фурье и Сен-Симона, но заканчивается она горячим призывом к немедленному действию «топором», — восстанию и физическому истреблению всех власть имущих и властью покровительствуемых.

корректное вмешательство Франции и Англии в русско-польский конфликт еще более обострило чувство национального самолюбия. Катков повел систематическую и горячую кампанию против иностранного вмешательства и революционного пораженчества. Общественное мнение явно стало на его сторону.

Эти события косвенным образом повлияли на авторитет Герцена, пошатнувшийся в либеральных кругах, а с другой стороны, озлобили и толкнули на необдуманные шаги русских революционеров.

С этим расслоением связано появление в России термина, а в каком-то смысле и типа русского «нигилиста». «Нигилизм» имел не совсем равнозначащее значение с революционностью. Термин стремился обозначить человека, отвергнувшего все вообще «устои» как бытовые и моральные, так, в значительной степени, и культурные. Это было отрицание всех старых ценностей «огулом», «переоценка, ценностей» с явной тенденцией сведения новых ценностей к чему-то, весьма упрощенному, узко утилитарному и, в общем, в духе времени, материалистичному.

Некоторый элемент «нигилизма» заключался уже в философии Чернышевского, когда он пытался установить равнозначность полезного и морального. Самый дух отрицания шел, главным образом, от Бакунина.

Нерешительность старшего и более культурного поколения в переоценке всех ценностей прошлого, вызывал в младшем поколении презрение к бывшим авторитетам. В своем крайнем выражении, нигилизм — это, с одной стороны, «сапоги выше Пушкина», а с другой — болезненная индивидуализация, когда «только один человек прав, это — я!»

К нигилистам примыкал некоторым образом, талантливый и рано умерший литературный критик Писарев 1).

Следует отметить, что реакционные и консервативные круги того времени кличкой «нигилиста» обозначали не только принципиальные «отрицатели» всяких основ, но и всех недовольных существующими по(рядками, вовсе не отрицавшие иных основ государственности и общественности, а, наоборот, страстно их отстаивавшие. Знаменательно, что именно в этом значении воскресила кличку «нигилист» казенная советская публицистика в последние годы.

В 1866 году один из членов революционного кружка, Каракозов, произвел неудачное покушение на жизнь Александра II, что послужило сигналом для уничтожения кружка полицией. Выстрел Каракозова вызвал также целый ряд репрессивных мер правительства. Только что обнародованный новый закон о печати, отличавшийся относительно либеральными чертами, был практически отменен. Закрыты были и

________________________________

1) Писарев сотрудничал главным образом в «Русском Слове». Умер в 1868 году. В своих статьях он критиковал не литературный талант и не достоинства литературного произведения, а героев его, сообразно с их «социальными паспортами». В каком-то смысле черты нигилизма окрасили впоследствии и Ленина, который был утилитаристом в своей методологии марксизма и политической тактике, и нигилистом в своей полемике, а также и Сталина в его презрении к чужому мнению.

«Современник» и «Русское Слово». Взято под строгий надзор народное просвещение, особенно университеты. Министром просвещения назначен реакционнейший из бюрократов гр. Д. Толстой.

Все это не могло не вызвать недовольства и волнений студенческой молодежи. Атмосферой напряженности в университетах воспользовался некто Нечаев, чтобы создать из московских студентов революционную организацию (1868—69). Число участников было невелико, но Нечаев не брезговал обманом, чтобы подбодрить своих «учеников», уверив их, что подобными же организациями покрыта уже вся Россия. В 1869 году Нечаев отправился за границу и, при содействии Бакунина, получил от Герцена крупную сумму денег, завещанную одним русским эмигрантом на организацию революции. Бакунин записал Нечаева в I Интернационал как шефа русской секции интернационала. В сотрудничестве с Бакуниным были выпущены в Женеве два номера «Народной расправы». В бакунинском же духе, но с присущим Нечаеву цинизмом, составлен был манифест организации, кончавшийся словами:

«Мы должны, прежде всего, соединиться с элементами, которые с основания московской империи не переставали протестовать против всего, что связано с государством: против знати, чиновничества, духовенства, сословий, ростовщиков. Объединимся с разбойниками, единственными истинными русскими революционерами».

Вернувшись в 1869 году в Россию Нечаев обвинил в измене одного из членов кружка и убил его. Это было сделано для того, чтобы «скрепить» организацию соучастием в убийстве. Дело очень скоро раскрылось, Нечаев успел скрыться за границу, но через два года был выдан швейцарскими властями как уголовный преступник.

Нечаевская история не имела крупных последствий для революционного движения и известна, главным образом, потому, что послужила Достоевскому сюжетом для его романа «Бесы». Она характерна, тем не менее, как иллюстрация того, до чего могут довести упрощенческие теории революции. Нельзя также не отметить, что нечаевская психология широко отразилась на внутрипартийной тактике большевиков через полвека после Нечаева. Здесь нечаевские приемы проводились, конечно, в несравнимом масштабе, с большей обдуманностью и несравненно большей ловкостью. Ненависть большевиков к «Бесам» доказывает, что они сами всегда понимали свое моральное родство с Нечаевым.

Сама по себе, нечаевская операция не имела продолжения, ни идеологического, ни практического. Однако процесс Нечаева, который правительство предпочло сделать открытым, имел значительное действие на революционно настроенную молодежь. Она почувствовала непреодолимое отвращение к централизованным диктаторски управляемым политическим организациям, к «культу личности». Широкая автономия, федеральный принцип взаимоотношений между революционными кружками надолго сделался ее символом революционной веры. Обозначилась также тенденция к идеологическим поискам. Начало 70-х годов явилось переломным пунктом революционной идеологии.

В 1870 году умер Герцен, утерявший свое влияние еще при жизни. Заграничный центр революционеров перенесен был в Цюрих. Туда приехал Бакунин, который после бесчисленных своих выступлений в иностранных революциях, обратил, наконец, несколько большее внимание

на русские дела. Там же начинал свою деятельность П. Л. Лавров, сохранивший некоторую долю своего авторитета вплоть до начала XX века.

Чрезвычайно трудно систематически изложить политические взгляды Лаврова, потому что он и сам вносил в свою систему неуловимые для него противоречия. Его авторитет нужно признать скорее авторитетом духа и, в особенности, морали, чем авторитетом доктрины. Лавров был, прежде всего, большим ученым и затем философом.

В философии Лавров стремился объединить две необъединимые тенденции: детерминистический 1) позитивизм и моральную автономию человеческой личности. Надо признать, что второй элемент, несмотря на путы, которыми связывал его рациональный позитивизм, оказался у Лаврова сильнее и действеннее в смысле влияния на окружающих.

В частности, в его исторических взглядах («Исторические письма» 1869 г.) свобода исторической личности, творящей историю явно сводила на нет детерминизм исторических законов. Моральная ценность личности не являлась, но Лаврову, чем-то данным человеку от рождения; она также «творилась» человеком в историческом его деянии. Моральная ценность личности требовала, неизбежно, принципа ответственности. Лавров ощущал в себе острое сознание «долга перед народом», кровью и потом которого создались условия возможности научной деятельности. Этот долг мог быть отдан народу только такой активностью, которая освободила бы народ от угнетения морального и материального. Отсюда неизбежность для Лаврова содействия революции. В 1873 году, по просьбе революционных кругов, Лавров начал издавать нелегальный журнал «Вперед».

Лавров сходился с Бакуниным в вопросе об основном характере желательной революции. Революция должна быть не политической, а экономической. Не замена старой власти новыми людьми, а совершенное уничтожение аппарата государственной власти могло принести радикальное раскрепощение трудящихся. Несмотря на несомненное влия-

__________________________________

1) Детерминизмом называется предопределенность результата в зависимости от производящих его элементов. Дважды два — всегда четыре, а из зерна кукурузы не может вырасти рябины. К человеческому поведению детерминизм был бы применим лишь в том случае, если бы сущность человека исчерпывалась физикой и биологией. Однако на одно и то же воздействие разные люди реагируют по-разному. Психология человека, а следовательно, и человеческого коллектива не разложима на составные части, если признать автономию морального начала, т. е. самостоятельность морального элемента в человеке, его способность преодолевать воздействие собственных физических и биологических побуждений и управлять ими. Поэтому детерминизм в истории несовместим с призванием автономии морального начала в человеке.

К тому же пришел в 1917 году и Ленин, хотя это коренным образом противоречило марксовой теории революции. Это, впрочем, сказалось и на результате: вместо «диктатуры пролетариата» осуществилась «диктатура над пролетариатом». Последующие кровавые столкновения советской власти с рабочими и крестьянами не оставляют в этом никаких сомнений. Вопреки большевистскому толкованию, предшественниками большевизма в России были не Герцен, Чернышевский и Добролюбов, а Нечаев и Ткачев.

ние на Лаврова теорий Маркса, Лавров оставался непоколебимо убежденным, что любая социальная группа, захватив государственную власть неизбежно окажется угнетательской. Только общественная организация снизу, свободные ассоциации трудящихся могут создать свободную, широко федералистическую организацию государства.

На этом, однако и кончилась общность взглядов Лаврова и Бакунина. В то время как Бакунин считал русское крестьянство «по природе» революционным, Лавров утверждал, что ни интеллигентные революционеры не знают народа, ни народ не знает и не понимает интеллигенции и ее идей. В то время как Бакунин считал, что народу достаточно указать практические пути действия, чтобы поднять его на восстание, Лавров утверждал необходимость длительной подготовки народа к революции систематической пропагандой интеллигенции в народе. Оба были проповедниками народничества и «хождения в народ», но характер этой акции определялся по-разному.

Нетерпеливая революционная молодежь была сильно разочарована перспективой длительной подготовки, отдалявшей осуществление революции на неопределенные будущие времена. Разочарование это усугублялось и тем, что Лавров требовал еще и предварительной образовательной подготовки для самих революционных агитаторов. Занятие собственным образованием казалось молодежи уже совершенным выключением себя из революционного процесса.

С другой стороны, анархические идеи Бакунина начинали терять свою привлекательность среди молодежи. Модный позитивизм и тут имел не малое значение. Хотя утопические тенденции долго еще не могли изжить себя в русских революционных кругах, однако бакунинский утопизм начинал казаться чересчур уж утопичным.

Некоторый синтез двух противоположных течений представляла собою теория Ткачева, издававшего в Женеве (во второй половине 70-х годов) журнал «Набат». Если действительно невозможна немедленная экономическая революция, — так рассуждал Ткачев, то возможна, зато, немедленная политическая. Ее то и надо немедленно осуществить, а остальное приложится впоследствии. Нужно захватить в свои руки государственную политическую власть.

Расхождения в теории и практике революции ни в коем случае не ослабляли, однако, стремления внедриться в народную массу. Эта идея увлекла даже и не собственно-революционеров. Потребность тем или иным способом помочь народу, пренебреженному властью и государством, ощущалась всеми. Пропасть между простым народом, предоставленным своему вековому невежеству, и европеизированной интеллигенцией давно уже зияла жуткой чернотой на фоне русской общественной жизни. Просветительство народа являлось в действительности исторически насущной необходимостью. Так чисто просветительной тенденцией окрашивалась вначале группа так называемых «Чайковцев», хотя из нее и вышли впоследствии виднейшие представители революционного народничества, как Желябов и Перовская.

Годы 1873—1876 являются эпохой повального устремления передовой интеллигентской молодежи в народную гущу. Вековое культурное отграничение от народа было также весьма отчетливо осознано народниками. Подходить к народу в качестве «интеллигента», которого про-

стой народ упорно смешивал с «барином» было, очевидно, бессмысленно. Необходимо было сбросить с себя весь вид и все привычки «господства», предстать перед крестьянином в привычном и близком ему виде «простого» человека. Необходимо было «опроститься» — надеть армяк и простые смазные сапоги, огрубить, искусственно вначале, свои руки, забыть свои культурные привычки в пище и обстановке. Студенты и люди с высшим образованием работали простыми рабочими на фабриках и заводах, нанимались дровосеками на лесоразработки, грузчиками, занимались сапожным ремеслом. Другие открывали в селах мелочные лавочки, постоялые дворы, чтобы делать из них тайные штабы революционных групп, оказывать помощь товарищам, преследуемым полицией, хранить пропагандную литературу и оружие.

Если сословный состав революционных организаций давно перестал быть дворянским исключительно и был значительно пополнен так называемой «разночинской» (т. е. вышедшей из разных сословий: купцов, мещан, крестьян) интеллигенцией, то дворянские дети продолжали составлять значительный процент его. Так губернаторской дочкой была Софья Перовская, участвовавшая впоследствии в убийстве Александра II, дочерью высшего чиновника была ее подруга Софья Лешерн фон Герцфельд, и много других революционеров принадлежали, по рождению, к высшему обществу того времени. Что же касается помощи революционерам, то она шла к ним из совершенно неожиданных источников, — от людей сделавших уже значительную карьеру на государственной службе, как, например, мировой судья Войнаральский, пожертвовавший на революцию до 40 тыс. рублей (по крайней мере 400 тысяч теперешних). Известен случай, когда одна старая помещица вела революционную пропаганду среди своих крестьян.

Не один историк русского революционного движения с удивлением спрашивал себя, что заставляло представителей высших классов работать против собственных своих интересов? Между тем здесь подтверждалось верное наблюдение что, если глубинные причины недовольства строем лежат в неустройстве и тяготах низших слоев общества, то общее осознание революционной необходимости зарождается всегда в среде наиболее интеллектуально развитой. А такою была в то время значительная часть дворянства. Удивление историков имеет своим источником ослепление классовой теорией общества, которая заставляет их искать все, без исключения, элементы исторического развития в борьбе классов. Между тем мы видим, что и декабристы, и большая часть народников были дворянами. Таким образом, получается парадоксальное с точки зрения классовой теории явление, что дворянский класс боролся за интересы класса крестьянского.

Оглушение классовой теорией мешало людям понять ту простую истину, что понятие правды-справедливости, сочувствие страдающим, возмущение несправедливостью не имеют ничего общего с классовой принадлежностью человека. Они вытекают из глубинной человечности, заключающейся в человеческом духе. Раскрытие же этой человечности и ее ясное осознание и оформление всегда более свойственно людям, имеющим большее интеллектуальное развитие и большую практическую возможность свободно мыслить. Это не значит, что человечность вовсе закрыта человеку неразвитому, но повседневные тяжести

жизни не оставляют ему ни времени, ни возможности для достаточного углубления в вопрос. Человечность в нем не становится особой областью жизни, а лишь проявляется в известных, поражающих его воображение, случаях.

Народники-пропагандисты семидесятых годов весьма скоро стали ощущать тягостное разочарование в своей деятельности: в огромном большинстве случаев, крестьянин их не понимал. Он часто с сочувствием прислушивался к пропагандисту, пока тот говорил о несправедливости распределения земли, о тягости налогов, о жестокости начальства. Но, когда дело подходило к разъяснению социализма и, связанной с ним, революционной акции, контакт нарушался. Оправдались утверждения Лаврова, что революционеры не знают народа.

Незнание народа революционерами было тем более безнадежным, что русская интеллигенция совершенно не догадывалась о корнях взаимного непонимания. Все верования крестьян казались интеллигентам лишь результатом крестьянской, неразвитости, «темноты». Интеллигенция не подозревала о тех иррациональных, но весьма крепких основах, на которые опиралось крестьянское мировоззрение. В то время как образованное русское общество давно уже утратило представление о православии, как жизненной основе, крестьянин продолжал жить допетровским православием. «Темнота» его заключалась, главным образом в том, что он не умел выразить своего мировоззрения, иногда не мог об этом сказать ни одного слова, хотя его внутреннее убеждение было непоколебимым. Если крестьянин был для интеллигента «темным» человеком, то интеллигент представлялся крестьянину своего рода язычником. Интеллигенту совсем не нужно было вести антирелигиозную пропаганду, чтобы крестьянин тотчас определил в нем язычника. Крестьянин чувствовал это «язычество» во всех словах и жестах агитатора, самых обыденных и незначительных. Поскольку социализм агитаторов не исходил из того источника, в котором крестьянин черпал свои самые непоколебимые истины, этот социализм не мог быть понятен крестьянину. Мало того: самые побуждения социалистов не могли быть понятны крестьянину. Понятие чисто гуманитарной, внерелигиозной справедливости, оторванной, к тому же, от всех традиционных жизненных устоев, было совершенно естественно для интеллигента. Оно было совершенно чуждо и непостижимо для крестьянина. С другой стороны, интеллигенту не могло придти в голову, что такая простая вещь могла быть непонятной, во всяком случае, после соответствующего разъяснения. Между тем крестьянин положительно не понимал, из-за чего эти подозрительные баре могут тут стараться. Непонимание всегда вызывает подозрительность. Больше всего крестьянство было убеждено в том, что оно всегда было обмануто господами и ничего так не боялось, как новых обманов. Между тем пропагандисты-интеллигенты оставались для крестьян «барами», даже и переряженные в мужицкий армяк.

Нередко были поэтому случаи, когда крестьяне связывали нового «старателя» о их судьбе и выдавали его начальству. Но не более утешительными бывала иногда и словесная реакция крестьян на пропаганду. «Что бы ты сделал, — спросил однажды Желябов у крестьянина, казалось, уже воспринявшего революционную теорию, — если бы

у тебя оказалось 500 рублей?» — «Открыл бы лавочку!» — невинно и искренно отвечал «обработанный».

Трудно сказать, в какой мере образ царя связывался в крестьянском и вообще простонародном понимании, с религиозными убеждениями. Связь эта все же несомненно существовала. В противном случае, вера в царя не могла бы вынести стольких обманутых надежд, в течение столь долгого времени. Поэтому судорожно боясь обмана, крестьянин, тем не менее, легче шел на обман, чем на искренние речи агитаторов, и именно на обман царским именем.

Крестьянин твердо верил, что «правда» где-то должна быть на земле. Так как ее никогда не было у господ и чиновников, ей негде было ютиться, как только у царя. Крестьянин твердо верил в «царскую правду», которая никогда до него не доходила благодаря вероломству господ. Мы видели, какое магическое действие имел царский «манифест» в бездненском бунте. Таким же способом удалось, несколько позже, Дейчу и Стефановичу создать значительную тайную боевую организацию в Чигиринском уезде.

Царское правительство не умело, да и не хотело, опереться ча тот авторитет царского имени, который долго оставался непоколебимым в народе. Для этого, прежде всего, нужно было действовать через голову господ и коренным образом изменить уродливо, создавшиеся в русской истории взаимоотношения крестьян и дворянства. Так именно сделал только Александр II, хотя и в весьма ограниченной форме. Цари сами жили в «господской» среде, и вовсе пренебрегать этой средой никогда на решались. Действительный оплот монархии — простонародная русская вера в царя — выдохся, покинутый объектом этой веры и никогда не понятый русской интеллигенцией.

Неудачи пропагандной деятельности первых «хожденцев в народ» возбудили большие споры и тенденцию к пересмотру принятых общих установок. Обнаружилось прежде всего стремление больше приспособить свою пропаганду к народным чаяниям в том виде, в каком они в народе создались и укрепились. Значительная часть революционеров признала рациональным пожертвовать «чистотой учения» и проповедывать и подстегивать существовавшие среди крестьянства стремления. Минимум революционной программы свелся к требованиям передачи всей земли крестьянам и свободы для крестьян заниматься своими делами. Эта последняя тенденция сводила, по существу, на нет теорию общинного развития крестьянства и крестьянской революции, ибо стеснением для крестьянской свободы действий являлась именно община.

В другой части революционной молодежи этот отказ от основ социализма, как он до сих пор понимался, вызвал острую критику. Однако значение идеологической работы и идеологических споров на время утратило свое первенство в революционной работе. Этому способствовала отчасти болезнь и смерть Бакунина (ум. в 1875 г.), а также падение авторитета Лаврова среди «лавристов». Анархическая идеология явно клонилась к своему упадку, главным образом, под влиянием неудач революционной деятельности, стесненной административным аппаратом самодержавия. Идея реформированного — конституцион-

ного государства, как временной, переходной стадии революции, становилась все более приемлемой в рядах революционеров. Конституция, парламент, централизованная власть, — все это, конечно, оставалось в принципе, неприемлемым для революционеров. Но конституционная монархия сулила несравненно большие возможности подготовки настоящей, желанной революции — уничтожения централизованной власти и экономического неравенства.

К этому именно времени относится зарождение конфликта революционного сознания, который не будет изжит русскими революционными партиями вплоть до революции 1917 года.

По убеждению революционных идеологов шестидесятых годов совершение политической революции выпадало на долю либеральной буржуазии. Ее делом было добыть политические свободы, а революционные массы должны были лишь этими свободами воспользоваться для дальнейшего «углубления революции». Но как быть, если либералы оказывались неспособными к политической революции. Решительными сторонниками политической революции явились, прежде всего, небольшие и редкие организации рабочих, которыми революционеры-народники несколько пренебрегали. Для передовых рабочих казалось совершенно неизбежным взяться за то, на что либералы оказались неспособными, ибо без политических свобод дальнейшее развитие революционного движения представлялось им невозможным.

К тому же мнению склонился в конце концов и Лавров, почему и потерял свое влияние среди своих сторонников - революционеров - интеллигентов. Однако, парадоксальным образом, отвернувшись от Лаврова, революционные кадры пришли к тем же выводам. Наметилась также необходимость и более конкретных и непосредственных изменений в революционной практике.

Это была, во-первых, потребность в создании большего единства действий «федеративно» организованных до сих пор кружков, слияние их в единую и из центра направляемую (если не управляемую) партию. Во-вторых, необходимость организации городских ячеек, которые должны были объединять и координировать действия «деревенщиков». Выяснилась, наконец, бессмысленность и бесполезность «хождения в народ». В народе надо было «осесть» основательно и надолго, а потому следовало устраиваться под тем или другим видом на жительство в определенных местах.

Приблизительно в духе всех этих требований момента создалась в 1876 году новая партия «Земля и Воля» под руководством Натансона, а потом Александра Михайлова. Этим разногласия не были, конечно, окончательно изжиты, и своеобразие мнений не было утрачено. Дифференциации в партии способствовало также разнообразие условий работы на разных фронтах. В эти годы намечается зарождение рабочих организаций в городах, появление которых было пропущено революционной интеллигенцией. На этом фронте приходилось считаться с совершившимися фактами: забастовками, возникавшими стихийно и независимо от акции революционеров, и особой психологией рабочих кругов.

В 1878 году возникает в Петербурге первая рабочая организация

«Северный Союз рабочих» под руководством рабочих Халтурина и Обнорского.

Несколько своеобразной активностью отличались также студенческие слои в Петербурге и других крупных городах. Их революционным оружием явились уличные манифестации, производившие непосредственное впечатление как на население городов, так и на правительство. Зато суровы были и кары. Уже с 1861 года студенты не раз выражали своими манифестациями порицание правительству. В 1875 г. произошло несколько последовательных студенческих манифестаций в Петербурге, одной из которых руководила будущая звезда социал-демократической партии — Плеханов.
НАРОДОВОЛЬЦЫ И ТЕРРОР

Особую фазу развития прошла идея террора. Члены «Земли и Воли» долгое время колебались в своем отношении к террору. В большинстве случаев террор допускался как средство необходимой защиты против произвола властей и наказания шпионов и предателей.

Определенно за систематический террор высказался первым некто Осинский. Сын помещика-генерала, Осинский, по окончании университета, вошел в организацию «Земля и Воля» и проводил свою революционную деятельность на юге России, проявляя большую склонность к рискованным и требующим большого присутствия духа предприятиями.

Практически, террор начался стихийно, по единоличной инициативе одной русской девушки, возмущенной произволом властей, Веры Засулич. Испытавшая на себе, без особой вины, жестокую полицейскую руку, 17-летняя Вера Засулич остро переживала полицейский произвол и в отношении других. В 1878 году она выстрелила в петербургского обер-полицмейстера, генерала Трепова за то, что он приказал выпороть арестованного студента Боголюбова. Трепов остался жив, а суд присяжных оправдал Веру Засулич.

Покушение Веры Засулич не было, собственно говоря, чисто политическим актом. Тем не менее в ее оправдании судом революционеры усмотрели сочувствие и одобрение общества в отношении революционного террора. Последующие жестокости властей по отношению к арестованным революционерам вызвали ряд покушений и убийств губернаторов, прокуроров и жандармских офицеров. Наконец, в 1879 году, некто Соловьев, по собственной инициативе, стрелял в Александра II, но безрезультатно. Террор завоевал себе место в революционной практике, независимо от идеологий и программ, вызывая, в свою очередь, все более беспощадные приемы в преследовании революционеров полицией.

Общая, равнозначущая для всех случаев, моральная оценка террора едва ли возможна. Сомнительно также, чтобы была принципиальная установка о допустимости и недопустимости террора. Слишком разнообразны в истории те конъюнктурные ситуации, в которых возникал террор.

С моральной оценкой террора причудливо переплетается вопрос о

его практическом действии, его «эффективности» в политической борьбе. Так, например, террор достигает наибольших практических результатов именно там, где он морально никак не может быть оправдан: террор власти над населением.

Если революционеры могут оправдываться тем, что, кроме террора, у них не было средств бороться с антинародной в пастью, то у в части такого оправдания быть не может, потому что власть, которая начала бороться со своим народом, вообще теряет всякий смысл своего существования. Власть для народа, а не народ для власти! От этой истины современному человечеству уже невозможно уйти.

Между тем, террор власти над народом, практически, всегда будет плодоносным. Согнать всю деревню за проволоку, расстрелять некоторое количество крестьян на глазах односельчан, — и остальные непременно не выдержат и выполнят требование власти.

Такого эффекта почти никогда не может добиться террор снизу. Сколько бы ни убили представителей власти, им всегда найдутся заместители, и режим от этого не рухнет. Самый серьезный упрек революционерам-террористам именно и мог бы заключаться в том, что их террористические выступления — бессмысленное пролитие крови.

Однако эта бессмысленность не абсолютно очевидна. У людей может создаться непоколебимое убеждение, что террором можно добиться, если не крушения режима, то все же некоторых уступок от власти. И это тоже, до некоторой степени, верно, но, обыкновенно, такие вынужденные страхом уступки бывают мелки и, как правило, временны. Оправившись от страха, власть берет их назад.

Несколько по иному нужно рассматривать практическую действенность террора, если он соединяется и с массовым революционным выступлением. В этом случае террор нагоняет больший страх на власть, уже устрашенную движением масс. В то же время удары террористов, всякий меткий удар по врагу, повышают революционную решимость масс.

Очевидно, не практическая действенность террора может быть критерием для его моральной оценки. Моральный элемент и тут остается свободным и самостоятельным — не зависящим от других элементов действия.

Условия, в которых применяли террор русские революционеры, сильно приближали их акцию к понятию «открытой борьбы», а не «убийства из-за угла». Многие из них шли на верную смерть. Поэтому, даже осуждая террор в принципе, трудно обвинить в неморальности таких террористов.

Между тем, колебания и разногласия по этому вопросу в среде самих революционеров говорят о том, что и для них не ясна была моральная и практическая оправданность террора. Если часть их все же перешла к систематической террористической акции, это произошло из их твердого убеждения в отсутствии иных путей борьбы, а своей отвагой и жертвенностью они, в каком-то аспекте, снимали вопрос о неморальности террора.

Многократный разгром «Земли и Воли», а также родственных ей организаций, выдвигал практическую необходимость известной цен-

трализации революционной организации. С другой стороны, революционерам-пропагандистам жаль было расставаться с привычной и любимой федеративностью. Обострялись также разногласия во взглядах на политическую реформу в России. Существовало упорное мнение, наследованное от первых народников, что парламентаризм в России скорей мешал бы осуществлению экономической революции, чем способствовал ему. Другие стояли на той точке зрения, что без, достижения политических свобод невозможна дальнейшая плодотворная пропаганда. Путь к революции должен быть, по их мнению, расчленен на две фазы: 1) добывание политических свобод, 2) экономическая революция.

На состоявшихся летом 1869 г. съездах «Земли и Воли» в Липецке и Воронеже раскол обозначился настолько, что на последующем совещании делегатов в Петербурге решено было окончательно разделиться. Сторонники политической революции, намечавшие требование созыва Учредительного собрания, образовали новую партию, получившую название «Народной Воли». Ее вдохновителем был Желябов, настояниями которого принято было и решение о применении систематического террора в отношении представителей власти и, в первую очередь, самого государя.

Идея экономической революции не отвергалась народовольцами, но осуществление ее отодвигалось в неопределенную будущность. Другая часть землевольцев, не пожелавшая расстаться с идеей о единой экономической революции, создала особую группу под названием «Черный Передел». Ее революционной тактикой оставалась прежняя пропагандная работа в народе.

Понятие экономической революции родственно идеям Прудона, Бакунина, Лаврова. Французский анархо-социалист Прудон (1809—1865) противопоставлял экономическую революцию революции политической в весьма своеобразных и неясных формах. Экономическая революция неизбежно должна вызвать крушение существующей политической системы, однако, Прудон к этому прямо не стремился. У него было непреоборимое отвращение к чисто политическим конструкциям, ибо он, повидимому, считал, что всякий вопрос государственности не достоин внимания революционера От государства надо добиваться, чтобы оно как можно меньше тяготело над свободными ассоциациями граждан. «Я голосую против вашей конституции», сказал Прудон в Народном Собрании 1848 г., «не только поточу, что она плоха, но еще и потому, что она конституция!» Этот же взгляд разделял и Бакунин, друживший одно время с Прудоном, с той разницей, что Бакунин пришел к необходимости насильственного разрушения государственного аппарата, в то время, как Прудон ограничивался полным пренебрежением к нему. Представление русских революционеров семидесятых годов не были оформлены в систему и понимались в разных кружках по-разному. Общим для всех долго оставалось «отталкивание от государственных форм, централизации в управлении, «руководства сверху». Под политической революцией они понимали замену одной государственной власти другою, и этой «другою» быть совсем не хотели, а всех стремящихся к ней крестили презрительным именем «бланкистов», яо имени французского социалиста Бланки (1805—1881), сторонника организованного захвата власти революционной организацией.

Централизация партийного управления, как элемент организационный, террор, как тактика революционной акции, и Учредительное собрание, избираемое всеобщим голосованием, как непосредственная цель, — определяют политическое лицо «Народной Воли». Экономическая революция не отвергалась народовольцами, но ее совершение переносилось на вторую очередь. С другой стороны, террор не выдвигался народовольцами, как акция самоценная и независимая от данной политической ситуации. Террор полагался неизбежным средством лишь в условиях полного отсутствия политических свобод. Там, где существуют свободы, террор должен рассматриваться, как ничем не оправдываемое преступление. Насилие оправдывается лишь тогда, когда оно направлено против насилия. Так, народовольцы осудили убийство президента Соединенных Штатов Гарфильда в 1881 году, подчеркивая, что в свободной стране применение террора должно рассматриваться, как выражение своеобразного деспотизма.

В то же время в России, на терроре сосредоточилась вся энергия народовольцев. Все строение организации было приспособлено к этой области революционного действия. В целях обеспечения конспирации Исполнительный Комитет «Народной Воли» сам пополнял свой состав по принципу доверия к вновь кооптированным членам.

Такой же порядок соблюдался и в подчиненных группах организации. Исполнительный комитет руководил всей террористической акцией, и в этом направлении все партийные группы безусловно ему подчинялись, сохраняя некоторую независимость лишь во внутренней жизни групп. Практически, группы проявляли нередко некоторую недисциплинированность и независимую от Исполнительного комитета инициативу, в особенности, в деле добывания средств. Не все члены организации отличались принципиальностью и щепетильностью в изыскании средств для революционной деятельности. Случались грабежи частных лиц и вымогательства. Исполнительный комитет нередко снимал с себя перед обществом ответственность за поступки отдельных членов и групп «Народной Воли». В принципе, он утверждал за собою моральное право «изъятия» казенных государственных денег, и в этом направлении предпринимались ограбления и кражи из государственных учреждений, кончавшиеся, впрочем, часто полной неудачей. Ограбление же частных лиц считалось недопустимым.

Наиболее ясное оформление задач и тактики «Народной Воли» принадлежит Желябову. Сын крепостного дворового человека, Желябов, благодаря своим исключительным способностям, попал, после реформы Александра II в гимназию, а впоследствии поступил в университет и примкнул к революционному движению. Он же был одним из главных организаторов, направителей и исполнителей террористических актов. Наряду с ним выдвигались: Тихомиров, Михайлов, затем упомянутая выше Софья Перовская, Кибальчич, Гриневицкий и другие.

Примечательной особенностью возглавителей «Народной Воли» была необычайная настойчивость в выполнении задуманного плана. Террор народовольцев не был направлен против представителей власти «вообще». Он следовал точно предначертанной линии, и никакие

неудачи не могли отвратить исполнителей от однажды установленной задачи. Первой жертвой террора намечен был император Александр II. Недюжинная энергия, изобретательность, отвага и жертвенность народовольцев не иссякли, пока их действия не увенчались успехом, не принесшим, однако, ничего хорошего ни «Народной Воле», ни тому народу, во имя которого боролись народовольцы..

Каждое покушение на жизнь царя было широко задумано и тщательно подготовлено. Хотя террористические предприятия не раз срывались, а число террористов было относительно не велико, однако, замечательная конспирация обеспечивала их неуловимость для полиции, и организация была разгромлена уже после гибели царя, когда нечеловеческое напряжение борьбы ослабело в сердцах бойцов и когда убийство Александра II, по-видимому, предстало перед ними в несколько ином свете.

Наряду с террористической акцией, народовольцы продолжали вести пропаганду, но она не была ни широко поставленной, ни действенной. Ей уделялось несравненно меньше внимания, чем подготовке террористических актов. Кроме того, полиция развила энергичную акцию сыска и слежки. Несколько раз тайные типографии «Народной Воли» открывались и были разгромлены полицией, причем доходило до вооруженной обороны типографий, превращавшейся иногда в настоящие бои. С большим трудом народовольцам удавалось восстанавливать уничтоженные типографии, и их орган «Народная Воля» выходил с постоянными перерывами.

Первым крупным террористическим предприятием народовольцев был план взрыва царского поезда в 1879 году. Осенью этого года царь должен был возвращаться по железной дороге из Крыма в Петербург. За несколько месяцев до царского путешествия народовольцы начали подготовлять подкопы под железную дорогу в трех местах: под Одессой, под Александровском и под Москвой. Через Одессу царь не поехал, под Александровском взрыв не состоялся по техническим причинам. Наконец, под Москвой, по недоразумению, был взорван не тот поезд, в котором ехал царь.

Нисколько не обескураженные неуспехом, народовольцы стали подготовлять новое покушение, наиболее смелое и сложное из всех. Решено было устроить взрыв под царской столовой в Зимнем дворце, в тот час, когда царская семья будет находиться за столом. Первую роль в этом покушении играл рабочий Халтурин, основатель «Северного Союза Рабочих», предложивший свои услуги народовольцам. Халтурину удалось поступить на работу во дворец, во время пребывания царя в Крыму, обследовать обстоятельно расположение комнат и выбрать место для закладки динамита. В результате долгой, осторожной работы, требовавшей необычайной отваги и самообладания, в нужном месте было сосредоточено три пуда динамита. Вечером 5 февраля 1880 года страшный взрыв потряс стены дворца, столовая рухнула в обломках, но царя в ней в этот момент не оказалось. По счастливой для него случайности, он запоздал в этот вечер к столу. Среди убитых и раненых оказались, главным образом, чины дворцовой стражи. В выпущенной затем прокламации «Народной Воли» было высказано

сожаление о гибели невинных людей, но, вместе с тем, возвещено непреклонное намерение народовольцев продолжать террор, пока не созвано будет Учредительное собрание из представителей всего народа.

Настойчивость и неуловимость террористов заставляли задумываться царское правительство. Очевидно было, что общие полицейские строгости, и только они одни, не могли предотвратить покушений. Необходимо было как-то отделить овец от козлищ в составе общества, настойчиво преследовать террористов и относительной либеральностью привлечь симпатии прогрессивной части общества.

Для осуществления этой системы Александр II избрал графа Лорис-Меликова. образовав под его председательством «Верховную Распорядительную Комиссию по охранению государственного порядка». Действия рассудительного и прогрессивного Лорис-Меликова действительно были сочувственно приняты обществом и его особые полномочия часто назывались «диктатурой сердца». Когда была отмечена приостановка террористической акции, Комиссия была упразднена, а Лорис-Меликову поручена выработка проектов, способных удовлетворить чаяния умеренных либералов. Наиболее значителен был выработанный Лорис-Меликовым проект привлечения земских деятелей к законодательству, с правом совещательного голоса. Этот проект неправильно иногда, называют «Конституцией». Конституционного в нем ничего не было, т. к. он ни в какой мере не ограничивал существовавшую власть. Однако он давал место свободному выражению общественного мнения, и, при благоприятных условиях, мог бы послужить платформой для допущения дальнейших гражданских свобод.

Народовольцы, видимо, признавали личные качества Лорис-Меликова, потому что, напр., неудавшееся покушение на него, совершенное по индивидуальной инициативе одного из членов организации, было Исполнительным комитетом осуждено. Однако, «Народная Воля» считала, что весь либерализм правительства есть лишь притворство, имеющее целью завуалировать истинную его реакционность. Поэтому Исполком «Народной Воли» продолжал подготавливать новое покушение на Александра II.

1 марта 1881 года три группы террористов ожидали проезда царя. В двух местах были заложены мины, у Екатерининского канала расставлены террористы с бомбами. При проезде царя у Екатерининского канала брошены две бомбы. Первая перекалечила лошадей, вторая была брошена Гриневицким под ноги царя, случайно оказавшегося в непосредственной близости Гриневицкого. Оба были смертельно ранены взрывом и скончались в тот же день.

Парадоксальным образом от бомбы революционера должен был умереть царь, наиболее прогрессивный из всех, с необычайной настойчивостью и последовательностью проводивший свои либеральные реформы. Освобождение крестьян, устройство гуманнейшего для того времени суда, военная реформа, снявшая с солдата тяготу почти пожизненной службы, земское самоуправление, либеральный закон о печати, все это было введено в жизнь в течение каких-нибудь 13 лет. Россия не знает другого примера такой интенсивной реформаторской

деятельности, всецело направленной на благо народа. Ведь ни одна из реформ Александра II не имела целью ни укрепления монархической власти, ни умножения привилегий высшего сословия.

После убийства Александра II большинство виднейших возглавителей народовольства было арестовано, — Желябов, Перовская, Кибальчич, Михайлов и Рысаков — казнены. Организация их разгромлена надолго, в особенности в столицах и в северной половине России. На юге существовали отдельные группы и одиночки, не бывшие уже в состоянии вести систематической революционной акции.

Тем не менее, угасание «Народной Воли» не было ни полным, ни окончательным. Основные принципы и дух ее воскреснут еще в русской истории в несравненно более широкой организации «социалистов-революционеров», акция которой будет иметь весьма значительное, а временами и определяющее влияние на развитие революционного движения в России. Преемственность социалистов-революционеров от «Народной воли» определяется не столько в программном, сколько в идеологическом и психологическом смысле: преобладание общечеловеческого морального элемента над псевдонаучностью, сектантством и властолюбием, свойственным большевистскому марксизму. Отсюда — беспримерный дух жертвенности и отваги, который с полной силой воскреснет в боевой организации эсеров.

Совершенно иною была судьба второго «детища» «Земли и Воли» — «Черного Передела». Как мы видели выше, разногласия между двумя течениями возникли из-за отношения к первоначальным народническим установкам, подвергнутым пересмотру в 1879 году: федерализму в партийных организациях, отрицанию политической борьбы, террора...

Все это взял под свою защиту «Черный Передел», в противоположность «Народной Воле», принявшей политическую борьбу, террористическую тактику и централизацию революционной организации.

Между тем, уже в ближайшее время после раскола, взгляд «черно-передельцев» на террор и политическую борьбу начал угрожающе расшатываться. Пропаганда в народе давала такие лее ничтожные, близкие к нулю результаты, а рядом, террористическая деятельность народовольцев потрясала государство. В то же время, «чернопередельцы» несли потери: так, арестованный в 1880 году Жарков, выдал многих товарищей, разгромлена была типография «Черного Передела». Очень скоро многие из «чернопередельцев» склонились к допустимости террора. Только террор, по их мнению, должен быть экономическим, точнее аграрно-фабричным. Его надо направлять не против центральной власти, а против особо жестоких помещиков и фабрикантов.

Эта теория не получила практического осуществления. Стремясь к непосредственной акции, ушла из «Черного Передела» к народовольцам Софья Перовская. Начались колебания в вопросе о федерации — централизации в партии. Ушел к народовольцам сторонник централизма, Стефанович. В общем, сразу выяснилось, что «Черный Передел» не станет хранителем «ортодоксального» народничества. Однако ему было суждено выделить из себя такую группу, притом, состоявшую из наиболее видных его членов (Плеханов, Аксельрод), которая не только не стремилась быть хранителем старых традиций, но положила

основание новому направлению, начисто порвавшему с народничеством — русскому марксизму. Здесь были категорически отвергнуты самые дорогие для народнического сердца заветы, и в первую голову, утопический анархо-социализм.

Убийство Александра II и вступление на престол его сына Александра III является резким разграничительным пунктом между двумя различными фазами русского внутриполитического развития.

Заключая изложение и характеристику революционного движения до 1881 года, следует несколько обобщить смысл и выражение того элемента революции, который лишь отрывочно был принимаем во внимание в предыдущем изложении. Речь идет о реакции народных масс как на революционную пропаганду, так и на правительственную внутреннюю политику. Можно, без большого риска преуменьшения, сказать, что ни та, ни другая не имели того действия, на которое они были рассчитаны. Крестьянская реформа, наиболее важная для народа, воспринята была, как нечто незаконченное, неполное, которое должно быть дополнено. Революционный террор и реакция на него правительства почти никак не отразились в крестьянстве. Несмотря на пропагандные усилия революционеров, событию в Петербурге давались сплошь н рядом совершенно фантастические толкования, вплоть до того, что «царя убили дворяне», чтобы он «не отдал крестьянам помещичью землю».

Крестьянская масса отзывалась лишь на обманные призывы революционеров, когда эти последние решались, в отдельных случаях, действовать именем царя. Черный передел, т. е. распределение помещичьих и государственных земель между крестьянами, продолжал оставаться единственным упованием крестьянства. Однако, это не сближало, парадоксальным образом, крестьян с «Черным Переделом» — политической организацией.

Несколько большее влияние имела революционная пропаганда в городах на немногочисленные еще в России рабочие массы, но и тут мы видели, что рабочие стремились создавать свои организации независимо от интеллигентских. Наконец неуспех рабочей акции, как таковой, заставлял иногда рабочих-революционеров вступать в организацию «Народной Воли», где их деятельность могла быть применена с большим эффектом, как мы видели это в случае с Халтуриным.

Наконец, массовые выступления как рабочих, так, в особенности, и крестьян, в которых не было недостатка, вспыхивали не только стихийно и разрозненно, но и всегда по конкретным частным причинам, не имевшим ни общего, ни принципиального значения.

Настроение крестьянских масс можно резюмировать так: имея общую идею «черного передела», крестьянство переходило к действиям не во имя ее, а в виде протеста против ущемления его частных интересов, как напр., лишение права пользования лугами, которыми село пользовалось исстари и т. п. Это объясняется несокрушимой еще верой крестьянина в царя, наряду с бесконечным недоверием к «господам» и чиновникам. Общекрестьянские права, это дело царево, а с ним нельзя бороться. Частные и местные утеснения — проделки господ, и против них восставать можно и должно.

Общая характеристика описанного периода должна быть, таким образом, сведена к тому, что контакт революционных организаций с массами достигнут не был, а потому революционное движение протекало в еще нереволюционной ситуации. Революционное народничество явилось слишком поздно для того, чтобы отвоевать раскрепощение крестьян, уже совершенное без его участия, и слишком рано для того, чтобы поднимать крестьян на овладение помещичьей землей, т. к. крестьянское земельное неустройство не дошло до катастрофического своего предела, а вера в царскую «правду» не иссякла в крестьянской душе.

Наличие всех трех основных условий революционного взрыва (народного недовольства, идеи будущего строя и революционной организации) не дало, таким образом, победы революции. Недовольстве не достигло своего предела, идеи революционной организации оказались непонятными массам, а сама организация, без поддержки масс, не могла преодолеть инерции правительственного аппарата.

Таково схематическое определение создавшегося положения. Но всякому историческому моменту присуща еще особая, никогда полностью неповторимая, историческая ситуация. Она имела в данном случае следующую структуру: для пропаганды и революционизирования масс необходима была свобода слова, обеспеченная основными законами, т. е. конституцией. К борьбе за конституцию и пришли народники к концу семидесятых годов.

Однако, для широких масс крестьянства, ни конституция, ни народное представительство, ни даже принципиальная свобода слова не были понятны, не представлялись ни осознанной необходимостью, ни гарантией улучшения жизни. Поэтому массы и не поддерживали акцию народовольцев. В дальнейшем мы увидим, что надежды крестьянства на царскую «правду», т. е. на возможность выхода из кризиса путем реформ, а не революции, не были столь необоснованными. О том свидетельствуют начинания Столыпина, никем, к сожалению, не поддержанные, не понятые и не выправленные, а в то же время требовавшие настойчивости, труда и продолжительного времени для своего выполнения.

Так же, как крестьянские массы не понимали идей социалистов, не понимали социалисты сущности крестьянского вопроса и путей его решения. При всем том, своевременно данная конституция могла вы-равнять многие пути нашего исторического развития и, даже при неизбежности революции, предотвратить вторичное и еще более тяжелое закабаление народа советской властью.